Мужчина моей мечты. Ироническая проза

Наталия Мадорская

«О времена, о годы! Вместо романтичного мальчика меня ожидал рыхлый инвалид на костылях в рваной куртке. Не думаю, что я выглядела лучше. Мы являли собой звездную пару – как раз для посещения ресторана херра Брудера…». «Моя любовь имела перспективу: к 27 годам Петкун был женат и разведен дважды» – рассказ «Он жил, как хотел».

Падал снег

— Я тебе морковки потерла с сахарком, — шепотом сказала Нина, возникшая в дверях его кабинета, — женщина кругленькая, симпатичная, своя. — Для мозга морковочка, ой, как хороша!

Как все-таки всем бабам идёт домашний передник, подумал Станислав, и, продолжая печатать на машинке, вслух сказал:

— Пуся, с каждым годом я люблю тебя все больше и больше!

— И винегредик уже готов, — прошептала жена (в соседней комнате спал их 6-летний сын).

— Не говори «винегредик», Пуся. Говори «винегрет» с буквой Т на конце.

— Ладно, Мусик! А ты сегодня идёшь?

— Сегодня? — как будто удивился Станислав.

— Сегодня, — повторила она. — Сам же говорил: вечер встречи выпускников вашего факультета. 15 лет со дня окончания.

— Что там делать, Нина?

— Так ведь я не уговариваю. Это ты, то идешь, то не идешь. Деньги тогда на банкет зачем внес?

— Что деньги? Деньги, что? Сам не знаю, зачем внёс. Сашка Шмыров пристал: все идут, а ты…

Зарплата начальника отдела, кандидата физико-математических наук позволяла ему не трястись над каждым рублем. И трехкомнатный кооператив, в котором они в настоящее время жили, Стас осилил сам, хотя отец, не последний человек в Ленинграде, помощь предлагал.

Переезд в собственную квартиру поразил Стаса. Нельзя сказать, что в родительском доме им было плохо. Мать, правда, не любила Нину, (не родилась ещё та принцесса!) и это чувство было взаимным, но скандалов не было.

Да, иногда, придя с работы, Стас заставал жену заплаканной, однако никогда она не жаловалась на свекровь, а он и не думал докапываться до причин: это были их, бабские дела. Но сам — то Стас знал: у Нины был прекрасный характер, а вот его мамочка — тот еще подарок!

Итак, квартира! Открыть собственную дверь собственным ключом, влезть в тёплые тапочки, тщательно и с удовольствием помыть руки и уже тогда — к накрытому столу. Хорошее гнездо они с Ниночкой свили: большая 9 — метровая кухня, ванна, облицованная итальянской плиткой, мягкая югославская мебель. Нина, надо отдать ей должное, готовила прекрасно. Она и, вообще, любила домашние дела. И когда только все успевала? Тоже ведь работала, помощником бухгалтера.

После сытной еды Стас не ложился на диван, а шёл в свой кабинет, рылся в зарубежных журналах, листал тяжелые фолианты, выискивая нужные теоремы и аксиомы, писал, зачеркивал, печатал: готовил докторскую диссертацию.

Иногда дверь растворялась, на пороге возникал сын, тянулся к отцу. Стас с удовольствием сажал мальчика к себе на колени, гладил его чистые светлые кудряшки. Но сейчас же в дверях появлялась Нина и забирала ребенка со словами:

— Не мешай, папочка работает!

Нина очень уважала его труд, и сына приучала к тому же.

Но сегодня она присела у его стола на краешек стула и спросила:

— А что там ваш Саша Шмыров? Кем он работает?

— Представляешь, заделался артистом эстрады, не имея специального образования. — Стихи читает.

— Свои?

— Слава Богу, нет. Вознесенского, и ещё кого-то, такого же модного. У него целые программы. Он и всегда был чокнутым. Хватал за пуговицу и начинал гундосить.

— А кто его пустил-то на эстраду?

— Понятия не имею.

Внезапно Стас посмотрел на часы, вскочил, прошелся взад и вперед по комнате, как — то боком приблизился к шкафу, ловким движением вытащил новый темно-синий костюм в полоску и, глядя в зеркало, приложил его к себе. Потом достал рубашку и носки.

— Ты же говорил — не пойдешь? — сразу сообразила Нина.

Стас, не отвечая, оделся и вышел в прихожую; причесался перед зеркалом, еще раз провел щеткой по ботинкам, и без того до блеска начищенным женой, и только влезая в пальто, крикнул:

— Я ушел, Пуся!

Через несколько минут он «голосовал» на проспекте.

Машины не было. Легкий морозец пощипывал щеки. Стас, приплясывая в легких ботинках, чувствовал, что заводится с пол-оборота: он не любил опаздывать, но тут подкатило такси. Водитель, парнишка с длинной шеей, замотанной шарфом, хотел было сказать, что едет в парк, однако, взглянув на лицо клиента, проронил:

— Поехали!

Выскочив из машины, Стас заставил себя успокоиться, и уже по лестнице поднимался, отражаясь в зеркалах, представительный 37-летний блондин с проседью на висках, в прекрасно сидящем на нем костюме.

Вечер встречи, можно сказать, только начался, но однокурсники уже успели занять места за тремя длинными столами, поставленными буквой П справа от входной двери. Пространство слева было занято небольшой эстрадой. В центре, впрочем, оставалось пустое место для танцев.

Стас цепким взглядом оглядел тех, кто сидел в зале, помрачнел, и было сделал шаг назад, но знакомые голоса закричали: Стасик, Стасик пришёл. Иди к нам!

Стас поглядел в том направлении и увидел Танечку Томилину, с которой у него был небольшой роман, точнее, новеллка на первом курсе. За давностью лет все само собой как-то рассосалось и перешло в равнодушную симпатию.

Однокурсники потеснились, и он сел рядом с Танечкой. Как ни странно, в отличие от остальных, она мало изменилась, хотя и несколько расплылась. Те же кудряшки, обесцвеченные пергидролем, тот же задорный носик.

— Ты стал такой важный… — протянула Томилина, накладывая ему на тарелку салат.

— А ты думала, я — неважный? — мрачно сострил Стас.

— Штрафной, штрафной Стасу! — зашумели вокруг.

— Твой тост, Стас! — сказал сидящий напротив Сашка Шмыров. Он был одет в немыслимую косоворотку «а-ля рюс» и, как всегда, имел восторженный вид.

Стас ломаться не стал — за словом в карман он никогда не лез.

— Как приятно сознавать, — сказал он, вставая, что для каких-то людей ты всегда будешь Колькой, или Танечкой или Стасом. Пройдут годы, но кто-то будет помнить тебя молодым. Выпьем, друзья, за нашу совместную молодость! — Провозгласил он, вовсе никого не считая тут другом.

— Ура! — закричали рядом, и Стас сел.

— Ты женился? — спросила Танечка, — покосившись на жирное золотое кольцо на его пальце. — И глаза её стали грустными.

«Вот бабы, — мысленно удивился Стас, — во всех-то они видят мужей. Можно подумать, я ей давал какие-то авансы».

— Ты нисколько не изменилась, — перевёл он разговор и добавил с чувством: Прекрасно выглядишь!

Однако, когда начались танцы, Танечка пригласила его и повторила свой вопрос.

— Да. Женился, — отрезал он. — Моя Нина — прекрасная жена, мать, любовница. И очень остроумная, — зачем-то добавил он.

— Остроумная, как Лариска? — уточнила Танечка и подмигнула.

— Причём тут Лариса? — спокойно сказал он. — С Ларисой у нас ничего не было. — Кстати, почему её нет сегодня? Не пожелала до нас снизойти?

— Да нет, она в экспедицию завербовалась: деньги зарабатывает.

— Опять с рюкзаком, в палатке, а кругом одни мужики? — неожиданно зло сказал он.

И вспомнил, как пятнадцать лет назад по окончании университета, он распределился в какую-то геодезическую партию на север, одурманенный, не иначе, песнями Ларисы, её постоянными сказками о «туманах и запахах тайги».

Она-то, хотя и пела, а работать пошла в Политех. Вот дурак-то был, прости Господи. И нет, чтобы спросить, прежде чем распределение подписывать, куда ты, Лариса, собираешься? Нет, уверен был, что она за ним побежит.

Ох, эта геодезическая романтика тех лет, будь она неладна! Комариные болота, рюкзак на 30 кг, плюс теодолит. Эти приключения не для «белого человека», — понял Стасик на следующий день, да было поздно: по тем временам Родина требовала от него трехлетнего подвига. Спасибо отцу, поднял свои связи, и вскоре любимый сынок был дома, а ещё через месяц преподавал высшую алгебру в Ленинградском университете.

— А где ты с женой познакомился? — не унималась любопытная Танечка.

— Отдайся музыке, — прервал её Стас. — Послушай, какой текст и какая мелодия.

— Все равно я не понимаю ни слова по — английски.

— Могу перевести, — сказал Стас. — «У тебя такие же голубые глаза, как у нее, ты целуешь меня, как она, но это только разбивает мне сердце, потому что ты не она»…

— Что касается моей жены, то я познакомился с ней на улице, — неожиданно сказал Стас, когда Томилина, вроде, угомонилась.

И это было чистой правдой. В жизни некоторых мужчин иногда наступает период, когда они — не надо смеяться — хотят жениться. Сегодня он не думал и не гадал, бегал от потенциальных невест, как чёрт от ладана, а завтра уже спит и видит себя в брачных веригах. И схватить может кого угодно!

Этот исторический момент наступил для Стаса сразу после расставания с геодезией. Именно так: жениться и после этого видеть всех баб в гробу! Счастье еще, что Бог подсунул ему красивую и приличную Нину, а не… В этот страшный для мужчин период возможны любые варианты.

И практически Стас никогда не изменял Нине. Так пару раз на конференциях, и то в силу насущной необходимости.

— Не понимаю я бабников, — говорил он приятелям, которых с каждым днём становилось все меньше. — По — моему, все эти проблемы можно решить с одной женой.

— Не скажи, — возражали ему, — с гречки иногда тянет на манку.

«Манки», однако, он накушался в молодости. Сейчас его тянуло только домой, в тёплое гнездышко.

— Лариса передавала тебе привет, — прервала его размышления Танечка.

— Ну, и что мне от её приветов? — помрачнел Стас.

— О, покраснел, покраснел! — воскликнула она.

— Кожа у меня такая, — объяснил Стас. — Краснею от глупостей. — Ты танцевать-то будешь или сядем?

— Будешь, будешь! — сказала Танечка. — Извини, болтаю, сама не знаю, что. Ты и французский знаешь?

Он кивнул. А откуда? Надо же! Были гувернантки? А чего же молчал?

— Вредно тогда было много говорить, объяснил Стас. — Помнишь, я все пять лет проходил в одном сером костюме и двух рубашках — голубой и красной? А тебя не удивляло, что у них всегда был новый вид?

— И в голову не приходило.

— Так вот, отец из-за границы привёз мне пять импортных одинаковых костюмов и много рубашек и сказал: не вздумай рассказывать, как ты живёшь. Зависть, как известно, сделала революцию. Я даже на занятия ездил на такси, а останавливался за углом, — понесло его на откровенность.

— С ума сойти! — воскликнула Танечка! — Вот жених был! Где были мои глаза? — она вздохнула. — А я так хотела знать хоть один иностранный язык, пыталась учить, но терпения, видать, не хватило. Мне и сейчас хочется узнать, о чем он сейчас поёт, этот певец?

— Это Адамо, — объяснил он. — А о чем поёт? О чем все они — о любви.

— Понимаю, что о любви. А конкретнее?

— «Падает снег. Ты не придешь сегодня вечером. И в моём сердце царит ночь…»

— Сильно сказано, — прошептала Танечка.

— Тихо. — Сказал Стас, прислушиваясь.

— «Ты не придешь, кричит во мне мое отчаяние, но… падают снежинки, невозмутимо кружась…»

Музыка смолкла.

— А что ещё передавала Лариса? — спросил он вдруг.

— А привета тебе, что, мало? — кокетливо удивилась Танечка.

— Не знаю. — Ответил Стас.

«Пожалуй, мне ее хватит», подумал он про Танечку и, отведя ее на место, подошел к группе однокурсников, чтобы сфотографироваться вместе с ними.

«… Завидую тебе, — сказал ему отец в первый день занятий в университете. Вот придешь ты на лекцию, а там — такие розаны! Ведь, всем вашим девчонкам по 17—18 лет. Завидую!»

На первом занятии Стас внимательно оглядел всех будущих геодезисток, с которыми ему предстояло учиться пять лет в одной группе, но обещанных «розанов» не нашёл. Девочки показались ему некрасивыми, плохо одетыми и какими-то деревенскими. А вот у математиков — это да! Поэтому, когда волею судеб две группы — математиков и геодезистов — поехали вместе на «картошку», он, вспомнив папу, «теряться» не стал, пересел в машину к математикам и очутился вдали от родной группы.

И влип по полной! Что тут было! По приезде его группа устроила собрание. «Ты предал своих!» — кричала пучеглазая кубышка Фира Давидович, комсорг. — «Так не поступают товарищи!» — вторили другие, в основном, девчонки, парни молчали.

Ещё бы! Что это было, как не предательство? В группе из двадцати человек всего шесть мальчиков, и самый симпатичный из них…

Стасик по совету отца каялся, бил себя кулаком в грудь, обещал, что никогда больше… Ларису он на собрании не помнил: то ли она молчала, то ли её не было.

Он встретил её буквально через день у своего дома. Как потом оказалось, они жили на одной улице, но в разных её концах. Столкнулись носом к носу.

— Ты тоже со мной не разговариваешь? — спросил Стас.

— Почему? — она удивлённо скосила на него зеленые глаза и похлопала огромными ресницами.

— Группа мне объявила бойкот, знаешь? За то, что я на картошку поехал не с вами.

— Если все наши за бойкот, то я против. Я что-то слышала, но не поняла. С нами, не с нами ты поехал — какая разница? Ну, поехал, ну не поехал? Что с этого?

Эти слова задели его почему-то больше, чем сам бойкот.

— А как там было весело, какие там были звезды ночью над заливом! Сашка Шмыров стихи читал, Бернса: «Ты свистни, тебя не заставлю я ждать! Ты свистни, тебя не заставлю я ждать! Пусть будут браниться отец мой, и мать. Ты свистни — тебя не заставлю я ждать! — процитировала она и засмеялась.

Неожиданно Стасу показалось, что в груди его что-то встрепенулось, щелкнуло, и оттуда забил мощный фонтан дикого вранья. Захлебываясь и глотая слова, он стал рассказывать, что вообще-то он швед по национальности, и сейчас они вместе с отцом исследуют затонувший в Балтийском море корабль, на котором некие пираты перевозили золото.

Лариса слушала его, открыв рот, а потом сказала деликатно:

— Мне кажется, ты сочиняешь.

— Ну, и молодец, что не веришь, — ответил он.

С этих пор они иногда возвращались с занятий вместе, шли, разговаривая ни о чем, и как-то сразу он попал в зависимость от её взглядов, улыбок, смешков, нахмуренных бровей или сияющих глаз.

…Между тем танцы временно прекратились, и ведущий вечера Генка Цапля, выпивоха и бабник, попросил всех занять свои места.

— Жизнь — неожиданная штука, — торжественно заявил он. — Не все наши товарищи работают по специальности. И мне приятно представить вам артиста эстрады Александра Шмырова!

Размахивая длинными руками, Сашка поднялся на эстраду и занял позу Ленина на броневике.

— Андрей Вознесенский: «На плотах». — Сделал он паузу.

— «Нас несёт Енисей, как плоты, над холодной и чёрной водой. Я — ничей! Я не твой! Я не твой! Я не твой! Ненавижу провал твоих губ. Твои волосы, платье, жильё! Я плевал на святое и лживое имя твоё!..»

Что-то было в его чтении такое, отчего разгоряченная банкетом публика замолчала. Потом был Бернс, которым когда-то восхищалась Лариса:

— «Ты свистни, тебя не заставлю я ждать!»

— А Шмыров женился, не знаешь? — спросила Танечка, вновь оказавшаяся рядом со Стасом.

— Свистит до сих пор. — Ответил он. И пояснил: — Выбирает…

…Мужчиной в физиологическом смысле этого слова Стас стал на первом курсе, очутившись ненадолго в какой-то пьяной кампании. Процесс ему понравился. С тех пор в любом обществе он безошибочно и точно определял девушку, которая не откажет. Пара дежурных фраз и комплиментов, потом — ресторан, потом к себе на квартиру. Разумеется, если родители отсутствовали. И что интересно — ни с одной из них он не встретился дважды — таково было его правило.

К Ларисе это не имело никакого отношения. Он мог поклясться, что в его тяге к ней не было никакой физиологии: хотелось видеть ее, слышать, сидеть рядом.

— Ты меня любишь? — однажды неожиданно спросила она, когда они сидели вдвоём на подоконнике в студенческом общежитии.

Он даже подскочил от возмущения:

— А почему это я должен тебя любить?

Лариса, видимо, обиделась и с неделю его избегала, а он за эту неделю похудел килограмма на два. А ведь ему казалось: он говорил правду. Она была не в его вкусе. И ещё все время представлялось — если кто и дышит к кому неровно, так это не он, а она.

— Чего это ты теряешься? — сказал ему как-то Шмыров, кивнув в сторону Ларисы.

— С чего ты взял, что я теряюсь? — возмутился Стас.

— Так видно же за километр, — заржал Сашка, — что ты у неё на коротком поводке. Трудный объект, я тебе доложу. Хочет, чтобы к её пьедесталу мужик полз на коленях с розами в зубах, но таких желающих в наше время нет.

— А ты пробовал?

— На розы у меня денег нет, — признался Шмыров, — а без роз не «прокатит».

«Уж если этот шизанутый любитель поэзии вообразил что-то насчёт их отношений с Ларисой, то, что тогда думают остальные?» — ужаснулся Стас.

Хватит пустой болтовни, пора переходить к делу, решил он после разговора со Шмыровым. Но попробуйте перейти от дружбы к любви. Тут все равно должен был состояться серьёзный разговор. Нужны комплименты, дежурные фразы, потом ресторан, потом домой — при одной этой мысли Станислав похолодел.

Но надо, надо! Мужчина он или нет?

— Какие у тебя красивые глаза, — начал он, когда они сидели вдвоём в ожидании лекции. «Твои глаза зелёные, слова твои обманные, и эта песня звонкая свели меня с ума», — натужно пропел он.

— Фальшивишь, — сказала Лариса и отвернулась.

— Я? Фальшивлю? — обиделся Стас. — Если хочешь знать, я окончил музыкальную школу с отличием.

— Да не в мелодии фальшивишь, а в своих чувствах.

— Ты мне не веришь?

— Не верю.

Сейчас — то он понимал: девочка, брошенная своим отцом ещё до рождения, не верила мужчинам. И рядом он, самовлюбленный папенькин сынок. У них не могло быть совместного будущего.

Потом он пытался ещё несколько раз вернуться к этому, но слова застревали у него в горле — боялся её насмешек.

А после окончания университета твердо решил: никаких звонков, встреч, провожаний. Не думать на эту тему. Никаких розовых соплей! Никаких ромовых баб! Бабы отдельно. Ром отдельно. И жена. Нужна хорошая верная жена!

Сначала было трудно, мысли услужливо поворачивали в ненужную сторону, рука сама собой тянулась к телефонной трубке, чтобы набрать Ларисин номер. Но — нет! Мужик он, в конце — концов, или половая тряпка?

И, когда он познакомился с Ниной, практика показала — мужик! С этих пор он стал смотреть свою жизнь как многосерийный фильм: вот он через неделю после первой встречи делает Нине предложение, и она сразу соглашается. Вот он на собственной свадьбе. Вот он встречает Нину и сына на пороге родильного дома, вот они с Ниной покупают мебель. «У меня все по высшему разряду», — доказывал он кому-то, кто, казалось, пристально наблюдал за ним.

…Шмыров сошёл со сцены, откуда-то сверху опустился экран, и ведущий Генка Цапля объявил:

— Сейчас будет показан фильм. Фильм, как сказал наш уважаемый Саша Шмыров, чудом восстановленный.

Черно — белая короткометражка называлась «Геодезисты» и рассказывала о буднях их группы — в аудитории, на практике или в вычислительном центре. Однако правильнее было бы назвать фильм «Лариса», потому что на экране беззвучно пела, двигалась, небрежным жестом откидывала за спину свои длинные волосы она одна, двадцатилетняя Лариса. А их геодезическая группа просто составляла ее фон.

Он вспомнил все, о чем не забывал никогда, и сейчас сидел подавленный и оглушенный. Железные обручи, в которые он, как сказочный персонаж, заковал свое сердце, лопались с треском; волна любви, возникающая где-то на горизонте, двигалась быстро и грозила разрушить все на своём пути.

По — видимому, автор картины тоже был настроен весьма тенденциозно. Так, значит, они с Ларисой…, думал Стас, и его трясло от ненависти к сопернику.

— Ну, как фильм? — подсел к нему Шмыров. Но Стас отвернулся и ничего не ответил.

— Что с тобой? — удивился Сашка. Зря я этот фильм восстанавливал, что ли? Я, думал, что тебе, как автору будет приятно.

— Я — автор? — удивился Станислав.

— Ну, не я же! Ты, что, забыл, как ты мне дал эту плёнку и попросил сжечь, потому что у тебя не поднимается рука? Да, ты подумай, у кого из нас была в то время кинокамера?

Действительно, как он мог забыть? Отец привёз ему её из-за границы.

— Спасибо. Большое спасибо. — Стас с чувством потряс Сашкину руку. Ты заходи, как-нибудь к нам. А то хочешь: поедем вместе домой. Я возьму такси.

— Снег какой-то театральный, — заметил Шмыров, пока они мерзли на стоянке.

— Белое одиночество, — сказал Стас.

— Ты это о чем?

— Так. Ни о чем.

В машине они оба молчали.

— Ну, пока, сказал Саша, кинул на приятеля внимательный взгляд и улыбнулся. — До встречи!

К себе на третий этаж Станислав поднимался тяжело, не торопясь. Его страшила встреча с женой, которая иногда видела его насквозь.

Но все прошло отлично. Стас позвонил. Нина вышла в прихожую. Не снимая пальто, он сделал шаг вперёд, прижал её к себе и спрятал лицо у неё на груди.

— Ну, Мусик! — Сказала Нина. — Ты же весь в снегу!