Точка невозврата

Натали Даль

Лиам потерял контроль. Первые три недели он, как ненормальный, искал ту девушку, что подарила ему первый раз. От одной только мысли о ней, лоб юноши покрывался испариной, а сердце начинало бешено колотиться. Лиам не знал, откуда начать поиски…

Глава 3. Убей меня, Лиам

После шумного мегаполиса, тишина и спокойствие фермы кажется чем-то фантастическим. Будто ты попал в другой мир, где простираются бескрайние поля. Урожай уже давно собран и остывшая земля ждет весны, чтобы снова быть вспаханной и взрастить новые зерна. Даже небо здесь кажется совсем иным — более чистым, более голубым. В таком месте хочется отдыхать с друзьями, жарить барбекю, сходить на рыбалку, выпить бутылочку пива на веранде, любуясь закатом… Но для Лиама это была очередная «тюрьма». Он уже видел, как ему придется в одиночку заниматься этим бескрайним полем, успевая чинить полуразрушенный дом и следить за братом и сестрой. Он это понял, когда, въезжая в дом, юноша заметил, как его родители, в компании двух отцовских друзей-собутыльников, заносят в гараж несколько ящиков алкоголя. Эта зима обещала быть очень долгой.

Лиам зашел в свою комнату, и устало сел на пыльную кровать. Ему выбрали это помещение родители. Оно находилось на первом этаже, в отличие от остальных спален и, очевидно, когда-то ее занимал рабочий фермы — здесь не были поклеены обои и покрашены окна, на потолке образовались большие трещины, а каждая половица издавала противный скрежет. Кроме того, в комнате почти не было мебели, а та, что была, явно видала виды на своем веку — помимо кровати здесь был старый платяной шкаф и большое зеркало, немного разбитое в верхнем углу. Ни стола, ни тумбочки, ни даже книжных полок. Юноша медленно прошелся по комнате и посмотрел в зеркало, покрытое слоем пыли. Лиам давно не стригся, и его каштановые волосы небрежно падали на лицо, закрывая один глаз и половину щеки. Небольшой аккуратненький носик побелел от холода на улице и в доме, а немного пухлые чувственные губы были искусаны почти до крови. Лиам всегда кусал губы, когда нервничал, а нервничал он постоянно. Под серыми глазами образовались темные круги от недосыпа, а сами белки глаз покрылись паутинкой красных капилляров.

«М-да уж, вот тебе и герой-любовник», — грустно подумал Лиам, вспоминая свою «воительницу». Он был уверен, что не нужен ей и, казалось, уже готов был отпустить ее, забыть навсегда, но реальность его была настолько страшна, что юноша видел выход лишь в обретении кого-то родного. И уж если он проник в нежное сладкопахнущее тело той женщины, то она теперь, как минимум, его близкий друг.

Лиам проверил, нет ли чего интересного в шкафу или под кроватью, но там оказалось пусто. Кроме небольшой железной петли. Очевидно, что эта петля оказалась там не просто так. Верно, она открывала какой-то люк. Знали ли об этом родители? Вполне вероятно, что нет. Лиам решил выяснить это позже — он услышал, как во дворе закричал его младший брат.

Восьмилетний Джон полулежал в инвалидной коляске, укутанный с ног до головы в старое, изъеденное молью, одеяло. Родители, занятые перетаскиванием вещей в дом и гараж, казалось, забыли про него, а тринадцатилетняя Ирен поднялась на второй этаж и улеглась на кровать, слушая музыку в наушниках. Лиам вышел из своей комнаты, несколько раз позвал сестру по имени, она не отозвалась.

— Вот же тупоголовая! — злобно процедил сквозь зубы юноша и, на ходу одевая куртку, вышел из дома. Ледяной декабрьский ветер обжег его впалые щеки, но Лиам не обратил на это внимания. Он направился к кричащему брату, голос которого уже срывался на писк. Лиам подхватил малыша и быстро понёс в дом. Джон был единственным, к кому Лиам относился без ненависти. Юноша понимал, что брат не виноват в том, что родился инвалидом и вынужден всю жизнь прожить овощем, не понимая и не осознавая ничего вокруг.

Лиам посмотрел на Джона, переставшего плакать. И вдруг увидел в его глазах отчаянную просьбу — «Убей меня! Убей меня, Лиам». Возможно, у юноши разыгралось воображение, ведь Джон был умственно отсталым, за восемь лет жизни научился произносить всего несколько слов и переворачиваться на живот. Целыми днями малыш лежал, глядя в потолок. Ему не были интересны ни игрушки, ни телевизор. Мэри пребывала в полной уверенности, что данный недуг, хоть и является врожденным у ее сына — явление временное — пройдет еще год или два, и он встанет на ноги и станет таким, как все. Первые пару лет жизни она еще ухаживала за Джоном, но потом ее муж нашел новую любовницу и Мэри, убитая горем, перестала обращать внимания и на кроху-Джона, и на остальных детей. Забота о младших легла на плечи Лиама. И сейчас, в этом холодном и пыльном доме, на окраине мира, высокий и красивый юноша, держа на руках промерзшего до костей брата, принимал очень непростое решение. Он решил исполнить безмолвную просьбу Джона…

…Рождество и Новый год — семейные праздники, которые любят большинство людей. Это время года считается волшебным — улицы городов украшены гирляндами и елочными игрушками, повсюду стоят рождественские елки, а по улицам ходят одетые в эльфов и Санта-Клаусов люди. В торговых центрах играют рождественские песни, и все вокруг наполняется праздничным теплом. Даже жители таких районов, как гетто старались украшать свои дома и улицы по мере возможности. Но на далекой, всеми забытой ферме, Рождество было всего лишь очередным поводом налакаться пива и самого дешевого портвейна, чтобы уснуть лицом в миске с непонятного вида хрючевом.

Мэри отправила Лиама срубить елку в близлежащий лесок. Но до леска было очень далеко, и почти час бедный юноша шел по сугробам. Его руки и ноги окоченели, поэтому он срубил первое попавшееся ему на пути хвойное дерево и отправился домой. Он понимал, что всем плевать и на это дерево, и на праздники, и на него самого. Ничего не изменится после Нового года, он всего лишь станет старше, станет совершеннолетним и Мэри с Дэмианом окончательно свалят на него все домашние дела, а в придачу еще и занятие фермой. Сестру отправят в школу в близлежащий городок, а мать будет лежать целыми днями на диване, пялясь в телевизор, рассказывая по телефону своим недалеким подругам, как тяжело ухаживать за ребенком-инвалидом. Каждый раз, когда Лиам слышал эту глупую ложь, он хотел взять Мэри за горло или проломить ей голову. Она ничего не делала по дому, лишь иногда готовила безвкусное варево, которое приходилось хлебать за неимением ничего лучше.

Лиам должен был что-то изменить, и в его голове созрел лишь один план, как поймать двух зайцев одновременно — избавить брата от страданий и встряхнуть свою семью, объединить ее общим горем.

И в новогоднюю ночь, когда на ферму приехали все, кому не лень — сестры и братья матери, друзья отца, кузины и кузены, Лиам решил привести свой план в действие. Часики в его голове начали обратный отсчет.

…Праздничный стол в главной гостиной, где были выцветшие, местами ободранные зеленые обои и обшарпанная мебель, ломился от количества бутылок и закуски. Мэри надела свое «лучшее платье» — светло-розовое в мелкий горошек, от чего стала еще сильнее похожа на свинью. Это заметил Дэмиан и со свойственной ему грубостью стал высмеивать образ жены. Не стесняясь родственников, муж и жена стали выяснять отношения, крича друг на друга. Джон заплакал, лежа кульком на кресле, у Ирен началась истерика и она хваталась за мать, от чего чуть было не получила от отца. Лиам, как-то недобро улыбнулся, глядя на эту картину, и вышел во двор, чтобы покурить. Он все больше убеждался в правильности своего намерения.

Время неумолимо двигалось к полуночи, и с каждой минутой гости и хозяева маленького фермерского дома становились пьянее. Пока мать еще держалась на ногах, Лиам подошел к ней и сказал, что у него нестерпимо болит голова, и он отправляется спать. Юноша сказал это так громко, как только мог, чтобы все это услышали. Его тетя даже немного отреагировала на заявление о больной голове, и приложилась губами к его лбу, нащупывая температуру. Мэри тоже засуетилась было, но Лиам, превозмогая себя, обнял мать, сказав, что с ним все хорошо и ему просто надо уснуть.

— Я уже выпил две таблетки снотворного, так что не услышу ваши веселые гуляния, — невесело рассмеялся он и отправился в свою комнату. Спать он, конечно же, не собирался. Он лег на кровать, на случай, если родители решат его проверить, и стал ждать.

В полночь, все решили выйти на улицу — сестра Мэри привезла большое количество фейерверков и, наплевав на технику безопасности, их решили запускать прямо возле старого сеновала-сарая. Дом опустел. Как Лиам и предполагал, все забудут про маленького Джона, который, как и прежде лежал на кресле, слабо дергая тоненькими ножками. Старший брат укутал малыша в одеяло, посадил в коляску и выкатил на задний двор дома. Лиам снова посмотрел в его глаза и вновь увидел беззвучную просьбу. Возле сеновала слышался шум и суета и через мгновение в небе загорелись яркие огни фейерверков. Наступил новый год. Лиам, затягиваясь сигаретой, бесстрастно смотрел, как разноцветные звездочки полыхают в небе, рассыпаясь букетами цветов, и тут же гаснут. Но фейерверк быстро закончился, и громкая толпа пьяных взрослых и возбужденных детей направилась домой для продолжения праздника. Лиам остался на улице и прислушался — начнутся ли поиски Джона. В своей комнате он положил под одеяло скомканные вещи, чтобы казалось, что он спит на своем месте.

Прошло десять минут. Лиам ждал. Двадцать… Полчаса. Лиам слышал, как кто-то из взрослых отправился спать. Он осторожно прокрался под окнами и заглянул в окно гостиной. Ирен и их двоюродный брат Мэтт играли в приставку, сидя на полу у телевизора, Дэмиан спал за столом, крепко сжимая в руке рюмку, у него в ногах устроилась Мэри. Кажется, она тоже крепко спала. Остальные разошлись по всему дому. Джона никто не потерял.

Лиам вернулся к брату, уже начавшему хныкать, успокоил его и повез коляску в сторону сарая. Мороз крепчал. Юноша почувствовал это по начавшим коченеть пальцам рук и ног. Но отступать было поздно. Лиам «припарковал» коляску рядом с сараем, взглянул на дом, где праздник уже закончился, и вытащил из кармана куртки скотч.

— Ну что, Джонни, время пришло, я выполню твою просьбу. Я освобожу тебя, — прошептал Лиам, посиневшими от холода губами, и приклеил кусок скотча на рот брату. Джон не должен был разбудить взрослых своим криком. Чтобы он нечаянно не вывалился из коляски, Лиам привязал его специальным ремнем. Теперь осталось только ждать и постараться самому не замерзнуть насмерть.

И нельзя было спать. Вдруг кто-то выйдет из дома в поисках малыша Джона. И этот кто-то ни в коем случае не должен увидеть, что у ребенка заклеен рот. Лиам спрятался в сарае, накинув на себя какие-то изъеденные молью, грязнющие тулупы, чтобы хоть немного согреться, и в щель в стене стал наблюдать. Его сердце бешено колотилось в груди.

Через некоторое время Джон стал беспокойно ворочаться, пытаясь вытащить руки из одеяла, и мычать. Мальчик плакал. И его слезки, выкатываясь из глаз, замерзали на его побелевших щечках. Да, Джон был умственно-отсталым, он овощем лежал целыми днями, ничего не понимая и не воспринимая, но он, как и все остальные люди, чувствовал боль и страх. И сейчас, Джону было очень страшно и очень больно. Он сильно замерз, вокруг было темно и никого рядом.

Лиам кусал губы до крови. Он уже не чувствовал холода, все его существо захватил целый ворох эмоций. Ему было жаль брата, внезапно он ощутил любовь к нему, юноша ненавидел родителей за то, что они, зная, что у них родится инвалид, решили подарить жизнь Джону, и потом бросили его. Лиам помнил, как его отец не раз бил малютку-Джона за то, что тот плакал, или просто кричал, непонятно чего требуя. Дэмиан — рослый широкоплечий мужчина, с ладонями, как лопаты, наносил удары кулаками по щуплому атрофированному телу Джона, приговаривая:

— Че ты орешь, убогий мелкий кретин?! Заткнись!

Лиам вспомнил об этом, и чуть было не ломанулся к брату, чтобы обнять его, унести домой и согреть. Но остановил себя. Ребенок уже не плакал и не ворочался. Ему постепенно становилось тепло, и даже заклеенный рот не приносил больше дискомфорта. Он уснул, чтобы никогда больше не проснуться.

«Убей меня, Лиам…»