Жена палача

Ната Лакомка, 2020

Он прячет лицо под маской, он – человек вне закона, убийца, и от такого благородным девицам следует держаться подальше. Я приехала в столицу, чтобы удачно выйти замуж, и не знала, что встреча с Сартенским палачом станет встречей с судьбой.

Глава 6. В логове палача

Утром следующего дня я проснулась, услышав испуганные вопли Деборы. То и дело хлопала входная дверь, и кто-то бегал по лестнице вверх и обратно.

Что-то случилось?

Я накинула халат, забыв про чепец и туфли, и выбежала из спальни.

— Несите его сюда, — раздался внизу голос Самсона — дядюшкиного кучера. — Осторожно! Придерживайте руку!

Я сбежала по ступенькам как раз, чтобы увидеть, как четверо незнакомых мне мужчин внесли в гостиную дядю Клода. Он лежал на их руках, запрокинув голову, бледный, с закрытыми глазами, а его правая рука…

— Не смотри, Виоль, — тётя, державшая двери, чтобы мужчинам удобнее было пройти, подбежала ко мне и заставила отвернуться.

Но перед моими глазами всё равно стояло страшное месиво открытой раны — с раздробленными костями, разорванными сухожилиями, в клочках красной от крови ткани.

— За врачом уже послали, — пробасил Самсон, топчась на пороге. — Я отправил Бернара, в коляске. Примчит фьера Азуле за пять минут.

Конечно же, врач приехал не через пять минут, но всё равно очень быстро. Он удалил всех из гостиной, оставив только своего помощника и позволив присутствовать тёте. Все остальные толпились возле закрытой двери.

От слуг я узнала, что произошло. Ночью прорвало плотину возле мельницы, и дядя выехал туда, чтобы следить за ремонтом лично. Разумеется, он заглянул и на мельницу, чтобы проверить, как идут дела, оступился и по какой-то несчастливой случайности повредил в дробилке руку.

— Я сто раз говорил хозяину — незачем вам ходить на эту мельниц, — бормотал Самсон. — Тем более ночью… Тем более, когда принял рюмашку на грудь…

Пока врач осматривал дядю, приехали Лилиана с мужем. Фьер Капрет, узнав, что вызвали фьера Азуле, тут же отправил кого-то из слуг с запиской в королевскую медицинскую гильдию. Прибыли трое врачей в мантиях и черных высоких шапочках, и прошли в гостиную. Туда никого не впускали, но когда приоткрывалась дверь, чтобы вынести таз с окровавленной водой или принести чистые перевязочные бинты, я всякий раз видела мертвенно бледное лицо тёти — похожее на маску, с черными провалами глаз.

Мне хотелось поддержать её, быть рядом с ней, но врачи запретили заходить кому-то ещё в гостиную.

Оставив Лилиану у дверей гостиной, я поднялась в свою комнату и, наконец-то, сняла халат и надела платье. Из зеркала на меня посмотрела совсем незнакомая мне девушка — бледная, испуганная, с растрепанными неприбранными волосами. Я причесалась и перетянула волосы лентой пониже затылка, чтобы не тратить время на прическу и поскорее вернуться к сестре.

Мы не обедали, и не ужинали, но, признаться, никому не хотелось есть. Дебора принесла мне, Лилиане и фьеру Капрету по чашечке кофе и сладкие рогалики, чтобы подкрепить силы, но я смогла одолеть только пару глотков, а к рогаликам вовсе не прикоснулась.

Пошел дождь, а потом опасно загрохотало — всё ближе, ближе.

Это была, наверное, самая последняя осенняя гроза.

Лилиана, сгорбившись, сидела в кресле у дверей гостиной, а я не могла усидеть на месте и беспокойно ходила по коридору туда-сюда, прислушиваясь к звукам в гостиной, к реву ветер за окном и к стуку ливня по стеклу. Я ждала, чтобы рассказали хоть что-нибудь — как чувствует себя дядя, стало ли ему лучше, но в гостиной было тихо, как в могиле. Фьер Капрет потоптался рядом с нами, а потом ушел в столовую, и вскоре оттуда донесся его храп.

Иногда из гостиной выскальзывали бесшумно и по очереди фьер Азуле и врачи королевской гильдии, но на все наши расспросы был один ответ: пока ничего нельзя сказать наверняка.

— Что это за доктора, если ничего не знают? — злилась Лилиана. — Не доктора, а докторишки!

А я подумала, что не известно, что страшнее — вот так ждать, ещё на что-то надеясь, или узнать… правду. Врачи прятали глаза, когда говорили с нами, и у меня сжималось сердце, потому что точно так же вели себя врачи, наблюдавшие мою маму в последний год её жизни.

Уже в сумерках примчался промокший до нитки Элайдж Сморрет.

— Приехал сразу, как узнал, — сказал он, бросаясь ко мне. — Как фьер Монжеро?

— Еще ничего не известно, — ответила я. — Они там с утра. И тётя там. Но нам ничего не говорят.

— Будем надеяться, что всё обойдётся, — Элайдж осторожно взял мои руки в свои. — Вы замерзли, Виоль. У вас пальцы ледяные.

— Мне не холодно, — сказала я истинную правду.

Какой холод, если с дядей беда?..

Гром ударил прямо над нашим домом — так что стекла в окнах зазвенели.

— Фу ты, настоящая буря, — произнес Элайдж. — Даже я струхнул.

В это время голоса врачей за дверью гостиной зазвучали громче, и мы все услышали, как фьер Азуле несколько раз с ожесточением повторил: полная ампутация! немедленная ампутация!

Лилиана ахнула, прижав ладони к щекам, а мне показалось, что вслед за громовыми раскатами дрогнула земля.

— Еще ничего не известно, — попытался утешить нас фьер Сморрет, но и он выглядел подавленным.

Спустя несколько минут из гостиной появилась тётя — измученная, бледная до синевы. Лилиана вскочила, уступая ей место, а Элайдж и я взяли тётю под руки, усаживая.

— С вашим дядей всё очень плохо, девочки, — сказала тётя, и из глаз её полились слезы. Они текли по щекам, падали на светлое утреннее платье, но тётя этого не замечала. — Руку надо ампутировать, я дала согласие, чтобы Клода готовили к операции.

Лилиана горько покачала головой, Элайдж понурился, а я встала на колени возле кресла, в котором сидела тётя.

— Отрезать руку? — спросила я дрогнувшим голосом, потому что самое страшное свершилось, но поверить в это было невозможно. — Тётя! Как — отрезать?!

— Кости повреждены очень сильно, — тётя закрыла глаза, откинувшись на спинку кресла, а слезы всё лились и лились. — Врачи говорят, что другого выхода нет. Иначе… иначе начнется гангрена, Клод может умереть.

Мы все замерли от этих слов, и неожиданно для самой себя я сказала:

— Надо позвать мастера Рейнара.

Лилиана уставилась на меня удивленно, а тётя медленно открыла глаза.

— Надо отправить за ним, — повторила я, потому что лицо тёти прояснилось, и у меня словно прибавилось сил. — Помните, вы говорили, что мастер вылечил фьера, который пострадал на охоте?

— Я позову Самсона, — сказала тётя, оживая.

— Я сама позову, — Лилиана помчалась к комнатам прислуги.

Вскоре появился кучер, но вид у силача Самсона был вовсе не бравый.

— Можно и палача позвать, — сказал он угрюмо, когда тётя попросила его съездить к дому мастера Рейнара, — но по такой погоде это — чистое самоубийство. Там гроза, как в аду. И дорогу, поди, размыло. А если прорвет плотину, как прошлой ночью?

Не подействовали ни уговоры, ни обещания заплатить.

— Я за фьера — и в огонь, и в воду, — заявил кучер, — но только если со мной что-то случится — свалюсь в реку или получу молнией по макушке, никто не позаботится о моих малютках. Вы уж простите, фьера Аликс. Да и зачем вам палач? К вашим услугам королевские доктора.

— Да, конечно, — прошептала тётя, ещё больше бледнея.

Она теперь походила на тень самой себя, и у меня не было сил наблюдать за этим.

— Фьер Элайдж, — отозвала я Сморрета-младшего в сторону, чтобы нас никто не услышал. — Вы приехали в карете?

— В коляске, — ответил он и сразу понял, куда я клоню. — Даже не думайте, форката Виоль. Ваш слуга говорит верно — это безумие, ехать в такую погоду. Надо дождаться утра. Как раз и гроза утихнет.

Я не стала с ним спорить и опустила глаза, скрывая разочарование.

— Не считайте меня трусом, — зашептал он, — но до холма идет грунтовая дорога. Вы не представляете, во что она превращается в ненастье! Лошади там точно не пройдут.

— Хорошо, поняла вас, — кивнула я.

— Очень на это надеюсь, — сказал Элайдж серьезно и попытался взять меня за руку, но я уклонилась.

— Пойду, приготовлю тёте кофе, — сказала я, отступая в сторону кухни. — Вам приготовить, фьер?

— Не откажусь, — согласился он. — Мне, пожалуйста, без сливок и сахара.

Я кивнула, и сделала вид, что ухожу в кухню, но как только Элайдж обернулся к тёте и Лилиане, я на цыпочках пробежала по коридору к входной двери, придержала колокольчик, чтобы не зазвенел, и выскользнула из дома.

Плащ я решила не брать, чтобы меня не остановили, когда буду бегать в свою комнату и обратно, и сразу же пожалела об этом — уже на крыльце дождь промочил меня до нитки, а ветер пробрал до костей. Еще вчера деревья стояли в золотой листве, а солнце грело совсем по-летнему, но в эту ночь осень заявила свои права на Сартен.

Гроза не утихала, и в блеске молний я видела, как гнутся ветви деревьев, за несколько часов потерявших свою листву.

Сердце трусливо сжалось и словно кто-то подсказал вкрадчивым голосом: а надо ли?.. мужчины побоялись выйти из дома в такую погоду, а ты решила бросить им вызов и показать, какая ты героиня? А что если пропадешь по дороге? И будешь лежать где-нибудь в луже, в грязи, наказанная за глупость и гордость?

Но я встряхнула головой, стараясь не думать о страшном, и побежала в сторону конюшни. Что бы ни произошло, я должна попытаться. Обязана. Дядюшка сделал нашей семье столько добра, что я не могу сидеть сложа руки.

Я сразу попала по щиколотку в лужу, зачерпнув воды в обе туфли. Мокрые волосы прилипли к лицу, холодные капли стекали за воротник. И это я еще не покинула двора…

Ворвавшись в конюшню, я первым делом бросилась отыскивать коляску фьера Сморрета.

Самсон распряг рысака, вытер насухо и запряг опять, и сейчас жеребец стоял на привязи, с надетым на морду мешком, в который насыпали ячмень.

Я довольно долго провозилась, пытаясь отвязать жеребца. Он беспокоился, переступая тонкими ногами и всхрапывая, всякий раз пугая меня. Править коляской я умела, но никогда еще мне не приходилось править коляской, запряженной таким горячим и породистым конем. Но я была уверена, что справлюсь. Должна справиться.

Поглаживая жеребца по атласной морде, я вывела его из конюшни, уговаривая не бояться грозы и дождя.

— Всего-то немного воды и немного огня, — бормотала я и сама не слышала своего голоса.

Распахнув ворота, я вывела коня на улицу, забралась в коляску и взяла вожжи.

Конь тронулся послушно, и когда мы проехали два квартала, я с облегчением перевела дух — больше всего я боялась, что мое отсутствие заметят и побег сорвется.

Ворота Сартена были закрыты, но гвардейцы, охранявшие вход, узнали коляску Сморретов, а когда я сказала, что еду позвать палача к раненому фьеру Монжеро, сразу подняли решетку. Правда, смотрели они на меня, как на умалишенную. Наверное, я и в самом деле была такой, но отчаяние придавало мне смелости.

Если правда, что тётя рассказывала про мастера Рейнара, он поможет. Должен помочь.

Подхлестнув коня, чтобы прибавил ходу, я поймала себя на мысли, что слишком часто повторяю «должна», «должен», «должны». Но разве наша жизнь — это не обязательства чести? Ведь Монжеро говорят честно, а поступают еще честнее. Так говорил мой отец, и я считала, что это — благородно и правильно.

Дорогу размыло, и я боялась, что колеса повозки съедут с обочины, но пока мне везло. За городом гроза казалась еще страшнее, чем в городе. При каждой вспышке молнии сердце у меня ёкало, а когда грохотал гром, я невольно втягивала голову в плечи. Дождь хлестал меня по лицу — холодный, порывистый, как будто отвешивал пощечины, одну за другой.

Я в очередной раз убрала с лица мокрые пряди, и при вспышке молнии увидела рябиновый холм. Несмотря на бурю, рябины не потеряли листвы. И в темноте казались пушистой шкурой затаившегося чудовища.

В одном из окон дома палача горел свет, и это придало мне сил. Подхлестнув коня, я направила его по склону, но в это время по дороге навстречу нам хлынул поток воды и грязи, коляску повело в сторону, она едва не опрокинулась, опасно накренившись, и… застряла намертво!..

Напрасно я подстегивала коня, напрасно пыталась толкать коляску — она не сдвинулась и на полшага. Я видела, что рысак раскрывает рот, но не слышала ржанья — так дико вокруг ревело и грохотало. Я поскользнулась и упала, утопив руки в грязи по локоть. Впору было заплакать от досады и страха, но плакать было некогда. Подвернув подол платья и заткнув его за пояс, я побежала по дороге, бросив коня и коляску фьера Сморрета на произвол судьбы.

Подниматься по холму по раскисшей дороге, когда ветер и дождь хлещут в лицо, когда вокруг сверкают молнии и грохочет так, что закладывает уши — это не снилось мне и кошмарных снах.

Больше всего я боялась опоздать — вдруг врачи уже начали операцию?!

Я падала на колени, поднималась и бежала вперед, снова падала и снова поднималась.

Дом палача вырос передо мной неожиданно — мне казалось, я никогда не достигну его. Но черная стена выдвинулась из темноты, я на ощупь поднялась по высокому крыльцу и заколотила в двери кулаками.

Дождь и ветер набросились на меня с такой злобой, словно стояли на страже покоя палача. Я задохнулась от порыва ветра, и ни о чем сейчас так не мечтала, как чтобы дверь открылась и я попала, наконец, в тепло, под крышу, и не было бы этого пронизывающего до костей ледяного ветра.

Но когда дверь открылась — тихо, медленно, сначала на полладони, потом на ладонь, на локоть, и, наконец, распахнулась — я не смогла заставить себя переступить порог. Стояла под дождем, ёжась и дрожа, и не отрываясь смотрела на человека в черной маске.

Даже дома он носит маску? Или надел ее, когда услышал стук?..

Прошла секунда, другая, а палач молчал, не приглашая меня войти. И я молчала, словно позабыв все слова. Странное оцепенение, странное чувство… Была ночь, но для меня вдруг всё вспыхнуло алым — как будто снова привиделся сон об огненной реке.

Прямо над домом громыхнуло так, что я очнулась и вскрикнула, невольно прикрыв голову, как будто это могло помочь.

В тот же миг на плечо мне легла тяжелая рука и втащила меня в дом. Дверь закрылась за моей спиной, и стало тихо. Теперь завывания ветра слышались, как приглушенная музыка — далекая, размеренная.

Музыка в доме палача… Виоль, ты точно сошла с ума. Какая музыка?!

— Мастер Рейнар, — забормотала я, не осмеливаясь поднять глаза на мужчину, который стоял передо мной, хотя только что таращилась на него, позабыв обо всем, — мой дядя болен… вернее, он очень болен… вернее, ему раздробило руку, и врачи хотят ампутировать…

Мой взгляд был на уровне груди палача. Верхние пуговицы рубашки были расстегнуты, открывая загорелую мускулистую плоть. Мне стало жарко, хотя платье не высохло волшебным образом, и я уже стояла в луже, которая натекла с моей промокшей насквозь одежды и волос.

Палач молчал, и я вдруг поняла, что все мои усилия пропадут даром, если он так же, как фьер Сморрет и Самсон не захочет ехать под дождем, по размытой дороге?..

— Очень прошу вас поехать, — умоляла я. — Моя семья многим обязана дяде… Мы все были без средств… без приданного… Он помог со свадьбой моему брату, моей сестре… Теперь заботится обо мне, обещая приданое… Вы помогли фьеру Клайферду, мне рассказывали… от него отказался даже королевский лекарь… Помогите, прошу… — я нервно облизнула губы, а потом упала на колени. Не потому что силы оставили меня, а потому что не знала, как ещё убедить палача.

Но он молчал, и не сделал ни одного движения, чтобы поднять меня. Стоял, как статуя, и я посмотрела на него снизу вверх. Почему он молчит?..

Деньги!..

Меня словно подстегнули плеткой. Деньги! Ему надо заплатить! Как же я забыла! Побежала в ночь, в грозу, и не догадалась прихватить с собой ни одного золотого! Я лихорадочно схватила себя за шею, за уши, хотя знала, что на мне не было ни ожерелья, ни серег — я не надевала украшения, потому что утром было не до нарядов. И колец не надела…

— Вам щедро заплатят, — продолжала я горячо и быстро. — Клянусь, обязательно заплатят, мастер Рейнар! Сколько скажете! Я отдам вам всё моё приданое, а дядя положил в банк на моё имя сто сольеров!

Я напрасно ждала ответа — палач молчал, и это привело меня в отчаяние. Да что же ему нужно?! Сколько он берет за помощь?!

Светильник в стенной нише освещал нас со стороны, и я увидела, как вспыхнули под маской глаза, а потом палач посмотрел на мою грудь.

Я растерянно опустила голову, проследив его взгляд.

Промокшее платье облепило меня, как вторая кожа, не скрывая ничего. И через тонкую ткань было видно, как напряглись соски.

Первым моим порывом было прикрыться, и я обхватила себя за плечи, закрывая груди, но опомнилась и убрала руки. Лилиана права — нравы в этом городе ужасны, так что нечему удивляться.

— Если вам мало, — произнесла я хрипло, потому что голос внезапно изменил, — если мало, я отдам себя.