Внутри меня гасли звезды

Нат Рейвен, 2019

Известная в США танцовщица, владелица студии Мередит Коуэн покончила жизнь самоубийством. Семья пережила ужасный шок. Но больше всего досталось старшей дочери – Дакоте. После трагических обстоятельств ее словно подменили. Из доброй, спокойной, подающей большие надежды девушки, она превратилась в неуправляемую фурию и встала на скользкий путь. С чем ей придется еще столкнуться? Что будет дальше? Сможет ли Дакота исправиться? Сумеет ли побороть демонов своего прошлого, чтобы не очернить будущее? И что делать, когда единственная причина саморазрушения – ты сам?

Глава 3

Битое стекло мелкими осколками усыпало всю комнату. Я опять выместила свое гневное недержание на мебель. Хотя лучше уж так, чем на чью-нибудь физиономию. За мной помнится много разбитых чужих носов и челюстных травм. Признаться честно, уже надоело веселиться в полицейском участке после драк. Надоело видеть адвокатов отца, отмазывающих меня от очередного загула.

На-до-е-ло!

Вокруг меня одно дерьмо. Мне жить не хочется, но и умирать я тоже не собираюсь. Я не повторю «геройский подвиг» своей мамаши. Это она поступила, как отчаянная трусиха, я же такой не являюсь. Поэтому я все еще дышу и порчу всем существование своим поведением. И, думаете, меня это волнует? Нет, не волнует. Пускай терпят или уходят.

А ушли многие. Все мои друзья в Нью-Йорке за прошедший год вычеркнули меня из своей жизни. На каждой из четырех стадий скорби меня кто-то оставлял. Вы спросите, почему не из пяти? Ответ на поверхности — до последней я так и не дошла.

На первой, когда я все отрицала, с дистанции сошли двое, самые отвязные и взбалмошные, им стало скучно.

На второй, когда все во мне начало дышать злостью, ушла одна ранимая девочка, не выдержавшая агрессии.

Третья была самой короткой. Я осознала невозвратимость произошедшего, поняла, что моя мать неизбежно ушла, но принять так и не смогла. Я сидела у могилы, торгуясь с Всевышним, и молила, чтобы это все было страшным сном, забытым при пробуждении. Решившие, что я свихнулась, еще два человека из моего окружения тихонечко закрыли свои двери.

И самое веселенькое осталось на десерт — депрессия, но не обычная, а с примесью раздражительности, нервозности и той самой агрессии. К этому состоянию я уверенно приросла и по сей день так из него и не вышла. Самые стойкие друзья терпели все, поэтому я сама их вышвырнула. Как ненужные шмотки, они оказались на помойке моих воспоминаний.

Меня больше не волновали чьи-то жизни, не интересовали чьи-то проблемы и радости, даже свое будущее не беспокоило, что уж о других говорить. Я не вернулась в Джулиард, чтобы продолжить ранее намеченный путь к мечте. Те цели построила другая девушка вместе с матерью. Но ни той, ни другой не стало. Так в чем смысл что-то продолжать?

К черту выпускной курс, к черту успешное будущее. К черту все.

Весь год я паразитировала. Изводила нервную систему отца, его адвокатов, наших охранников и экономку; связалась с мутной компанией на темных улицах Нью-Йорка. Потом мы уехали из родного мегаполиса, оказавшись в Городе братской любви и моей сильнейшей неприязни к нему.

Отец надеялся, что с переездом все изменится, я изменюсь. Он даже предложил мне восстановить курс хореографии в университете искусств Филадельфии. На что был мягко послан куда подальше. Я не хочу больше танцевать, а уж тем более возвращаться туда, где фамилия «Коуэн» более чем известна и значима.

Начать снова заниматься танцами — сродни распарывать ноющий шов всякий раз, когда он начинает затягиваться.

***

Я устала открывать глаза утром и придумывать причины, чтобы встать.

Сегодня семнадцатого августа. Позади неделя молчания. Я ни с кем не разговаривала, никуда не выходила и почти ничего не ела. Я даже не вымещала свой гнев! Мнимое равнодушие внутри клубами свинцового тумана прилипло к телу. Я забила все эмоции в гроб и надежно заколотила крышку прочными гвоздями.

Я каждый день открывала фотографии, видео матери и бесчувственно смотрела на кусочки прошлого. Если раньше они вызывали страдания, то теперь от них ничего не исходило. Пустота.

Каждый день я изучала сайты, описывающие болезнь и безотрывно пялилась на экран с жалкими изображениями несчастных, чью судьбу безвозвратно изменил страшный недуг.

Прикованные к инвалидному креслу немощные тела, обездолено свисающие ослабшие руки, странное и даже в каких-то местах пугающее выражение лица… Я старалась представить мать в этом положении, и, честно, не могла. Кого угодно, но только не эту, полную жизни и энергии, женщину.

Вероятно, она тоже искала информацию о диагнозе и чувствовала себя зверем, угодившим в смертельный капкан. Вот ты есть и одновременно тебя уже нет. Ты не умираешь стремительно, но уже и не живешь. Ты медленно и мучительно таешь, сгораешь, испаряешься. Вот она и приняла решение. НИ СКАЗАВ МНЕ ОБ ЭТОМ АБСОЛЮТНО НИЧЕГО!

Ночью она мне приснилась в красивом бордовом платье, исполняющая соло. В ее изящных плавных движениях сквозило бессилие и усталость. В глазах блестели молчаливые слезы. На ее губах застыла вымученная ассиметричная улыбка. Это был танец отчаяния, танец принятия непростительного решения.

Бешеное громыхание в груди принуждает разомкнуть веки. Втянув истерично воздух, я не ощущаю грани реального и вымышленного. Я вижу ее призрачный силуэт, витающий по комнате и выглядывающий из окон. Она пришла сюда, чтобы напомнить о себе, о том, что она сделала, о том, что бросила меня.

— Убирайся, убирайся, убирайся!

Мой крик полирует горло наждачкой и заставляет всех проснуться в глухое летнее утро. Спустя минуту врывается отец, позади которого уже стоят наготове телохранители, решившие, что сюда пробрался вор.

— Милая, что случилось? — Он подбегает ко мне и внимательно присматривается, пока Стив с каким-то парнем обшаривает каждый уголок комнаты. — Ты такая бледная! Почему тебя трясет? Ты заболела?

Да какая к черту разница, что со мной?!

На шум прибегает миссис Данн со стаканом воды и таблеткой успокоительного.

— Выпей, маленькая моя, выпей, зайчик. — Она заботливо убирает волосы с моего мокрого лица. — Все хорошо, мистер Коуэн, она будет в порядке. Ей всего лишь приснился кошмарный сон. Правда, детка?

Я лишь холодно смотрю на них всех, побуждая негодующим взглядом оставить меня в покое. Они знают, что если ослушаться, будет истерика, поэтому молча выходят.

Я уже привыкла держать всех на расстоянии. Малейшая попытка нарушить его причинит другим кучу проблем и пробудит боль в глубине моей черствой души. Мне не нужно ни того ни другого.

— Сегодня же ровно год… Бедная девочка, — причитает экономка за дверью, думая, что я ее не слышу.

— Заткнитесь! Я не хочу, чтобы меня жалели! — ору я, кидая стакан воды в стену.

Я не бедная, а разбалованная истеричка.

Так и настал очередной гребанный день. Уровень паршивости моей жизни близится к критической отметке. Еще пару событий и датчик взорвется, а всех накроет ударной волной. И черт его знает, насколько эта волна станет губительной для окружающих.

Уже два часа я трясусь в машине на пути к кладбищу Грин-вуд. Холодные капли разрисовывают стекло, выстраивая незамысловатые узоры. И именно сегодня дождь решил поплакать, ветер протяжно позавывать, а свинцовые облака со скорбью понаблюдать. Природе приспичило побыть на подпевках у горя, устроив очередные похороны.

Теперь я не понаслышке знаю, что когда тебе плохо, все вокруг начинает строить декорации к твоей трагедии. Тучи прогоняют солнце, над морем властвует шторм, мрачные лица прохожих появляются на каждом шагу. Да, судьба полюбила надо мной издеваться. Чувствую себя школьницей, которую чмырят занозы-старшеклассницы. Вот сейчас меня явно окунули башкой в унитаз.

Малышка Ив смиренно сидит на заднем сидении, уцепившись в свою куклу и напевая ей какую-то глупую песенку. Она единственная в семье, кто не понял, что толком произошло. Она лишь знает, что ее любимая мамочка уехала в прекрасную сказочную страну и больше оттуда не вернется. Бедная девчушка, ее ждет взросление без материнской поддержки. Ее волос никогда не коснется теплая рука родной женщины, а переживаний никогда не успокоит мягкий голос. Надеюсь, это не помешает ей стать хорошим человеком, а не той, кого из себя теперь представляю я.

Темно-красные розы, которые она любила, упали на кладбищенскую землю, ставшую ей последним пунктом назначения.

Не знаю, зачем я сюда приехала. Что я здесь забыла?! Смотреть туда, где разлагается ее тело; на понурые лица тех, кто решил почтить ее память? Это же добровольное глумление! Все говорят, какой талантливой и хорошей была Мередит Коуэн, но никто и рта не раскрывает, чтобы заметить, как мерзко и подло она поступила.

Все знают, но молчат. Показуха.

Стоя отрешенно вдали ото всех, я не плачу, ревет во все горло моя душа. Я не кричу от пустоты, кричат мои трясущиеся руки, сердитый взгляд и учащенное горячее дыхание.

Дождавшись подходящего момента, я незаметно покидаю место вечного упокоения.

Идти по знакомым улицам единственное, что приносит удовольствие. Последний год я часто зависала в Бруклине, сбегая из Верхнего Ист-Сайда. Здесь самые нормальные ночные клубы, куда не ходит опостылевшая манхэттенская элита. Здесь основная тусовка плохих девочек и мальчиков. Здесь разбивались рандомные морды. Здесь центр всех сумасшедших событий моего агрессивного периода жизни и здесь до меня никому не было дела. Я была вольна творить все, что вздумается и не вздумается.

А вот и один из зачуханных баров, в котором я часто зависала, — Блэк Кэт. Грех не зайти!

Я распахиваю скрипучую дверь, и паб окутывает меня знакомым запахом жженой карамели и хмельного пива. Приглушенный, словно в подвале, свет пляшет по кирпичным стенам, содрогаясь от топота.

Людей не много, как и принято в такое время: сейчас еще около шести. Но дайте этому месту пару часов, и здесь будет целая толпа желающих надраться и выплеснуть свою энергию в неумелых танцах.

— Даки, ты ли это?! — Басистый голос бородача Джексона встречает меня прямо у порога, как старую добрую приятельницу.

— Привет, дровосек!

Я усаживаюсь на высокий стул и по-хозяйски закидываю ногу на ногу.

— Ты куда пропала-то?

— Меня затащили в Филадельфию.

— Во дела! Так ты что, как всегда, сбежала?

— Типа того.

— Что ж… — Почесывая свою жесткую растительность на лице, меняется в голосе он. — Давай угощу чем-нибудь за счет заведения! Как обычно, джин с колой?

— Без колы.

— Ты сегодня по хардкору, малышка.

— Ну а чего тянуть?

— Действительно. Вся суть Коуэн в одном выражении.

Бармен внимательно смотрит, как стремительно пустеет стакан и смеется.

Горчащая ядреная жидкость проникает в горло. Вкус можжевельника и пряных трав пробивает нос и вызывает слезы. Джексон уже протягивает стакан с колой, но я трясу головой и громко взвизгиваю, от чего все посетители сразу же обращают на меня внимание.

Несколько пар хищных глазищ местных альфа-самцов задерживают свой взгляд чуть дольше. Я знаю, о чем они думают — проходила. И я знаю, что их ждет, если они попытаются завязать со мной контакт. Разбитая рожа и урок на всю жизнь — вот что.

А вот и папаша спохватился. Мне не хочется принимать очередную волну беспокойных отцовских возгласов с просьбами вернуться обратно. Я выключаю пиликающий от беспрерывных звонков телефон и громко кладу его на столешницу, одновременно показывая жестом бородачу повторить заказ.

Да, тварь я еще та.

— Лихачи спрашивали про тебя.

Бармен имеет в виду одну банду, с которой я «имела честь» связаться. Они мотогонщики, а еще дилеры. За шлемами скрываются тупоголовые имбецилы, не знающие ничего, кроме гонок, продажи, употребления наркотиков и беспорядочных драк с их злейшими врагами. Я понравилась главарю, вот они и разыскивают меня повсюду. Даже номер пришлось сменить, дабы не названивали. Не то чтобы я одумалась, просто мне с ними быстро наскучило. Источник азарта иссяк, а потребность в нем чувствовалась значительная. Но в их компании я была достаточно времени, чтобы набраться гадостей. Зараза хорошо ко мне прилипла.

— И что им было нужно?

— Интересовались, куда ты подевалась.

— Пусть и дальше интересуются.

— Правильно. Хантеру будет зажирно. Он не заслуживает такой красотки.

Я не удостаиваю его комплимента ответом и лишь делаю еще пару глотков. Я привыкла, что меня считают «красоткой». Я действительно не серая мышь. Природа меня сполна одарила прекрасной фигурой и смазливым личиком. Только такая внешность притягивает всяких моральных уродов, жаждущих заглянуть под юбку. Я часто натыкалась на придурков, на которых и вымещала весь свой гнев.

Благодаря танцам, мышцы у меня в тонусе, руки, ноги сильные. Этого хватало, чтобы влезать в драки или зачинать их. На самом деле достаточно врезать пару раз и меня отпускает, поэтому до смертельного состояния я никого не доводила, но в полиции бывала частенько. Там не соскучишься. Доставляло особое удовольствие общаться с копами, с пеной у рта угрожающими заключением. Но их слова — лишь вода, которая только и может, что плескаться в стакане. Благодаря прекраснейшей работе адвокатов, меня отпускали почти сразу же.

Проходит час, два. В крови уже блуждает достаточно джина. Народу становится больше, воздуха меньше. Отовсюду разит дешевым парфюмом и примитивными разговорами. Мне становится скучно. Поэтому, попрощавшись с Джексоном, я покидаю Блэк Кэт.

***

Такси привозит меня на Мэдисон-авеню. Прямиком в жерло вулкана, а если быть точнее, то в танцевальную студию имени Мередит Коуэн.

Какого черта я тут забыла?

Спросите что-нибудь попроще. Видимо, мне требуется еще больше, чем есть, издевательств над собой.

Просторное здание с шикарнейшим фасадом, от каждого кирпичика веет благородством. Я здесь занималась. Это место было мне вторым домом. Каждая ступенька родная.

За студию взялся друг нашей семьи, небезызвестный хореограф Брайан Хатчерсон. Он многое сделал, чтобы она не провалилась к чертям собачьим после смерти ее прежней владелицы. Может и хорошо, что ее не закрыли. На улицу полетело бы много действительно талантливых людей.

Свет горит лишь в двух оконцах на втором этаже.

Там раньше был кабинет матери.

Я вспоминаю ее, сидящую за столом и увлеченно что-то пишущую в блокноте. В глазах начинает неприятно щипать, будто в них кинули щепотку перца.

Захожу внутрь неизвестно зачем. Что меня сюда потянуло? Я не была здесь ровно год и обходила это место стороной всякий раз, когда была неподалеку.

Прямо в фойе у лестницы воссоздали постамент мамы в красивой балетной пачке и с розами. Рядом стоит много зажженных свечек, оплакивающие горячим воском годовщину ее смерти. Бесконечное количество всяких милых записочек а-ля: «Мы вас помним», «Вы в нашем сердце навечно» и в том же духе так и напрашиваются на то, чтобы их сожгли прямо в этом пламени скорби. Она все равно этого не увидит, эти почести — лишь бесполезная условность.

Открываю первую попавшуюся дверь в зал. Я так отвыкла от этой обстановки! От станков с дубовыми поручнями вдоль панорамного окна, открывающего шикарный вид на улицу и бутик Джорджа Армани. От зеркал во всю стену, величественных рельефных потолков и огромных люстр, источающих яркий свет. Все такое родное, но в то же время далекое. Каждый дюйм этого помещения ассоциируется с его мертвой хозяйкой.

— Дакота, что ты здесь делаешь? Тебя отец повсюду ищет! — Мужчина в деловом костюме разбавляет одиночество, появляясь передо мной.

— И тебе привет, дядя Брайан.

Давно я его не встречала. Он постарел… Мельком скольжу взглядом по поседевшим волосам, отчетливым морщинкам у губ.

Куда делся тот самый человек, которого мама в шутку называла молодым перцем?

— Я, кажется, тебя сто лет не видел. Ты так изменилась!

— Для целого века я довольно неплохо сохранилась, да? Папаша рассказал, каким монстром я стала?

— Дакота Мерси Коуэн, не говори так о себе!

— А что тут такого?! Монстры живут в каждом из нас. Некоторые их годами удерживают в голоде, некоторые прикармливают, а некоторые устраивают для них знатные пирушки. Как думаешь, к какому типу отношусь я?

Дядя ничего не отвечает, а просто подходит и зачем-то меня обнимает. Я же все равно ничего не почувствую. Его руки крепкие, как и ведется у танцоров, но я ни черта не ощущаю, ни тепла, ни приятных мурашек по коже.

— Твой монстр кофе не хочет? — похлопывая меня по плечу, сочувственно предлагает он.

— Нет, не хочу мешать его с джином. — Я оглядываю зал. — Как успехи в студии? Процветает?

— Хм, да не сказал бы. После смерти Мередит дух этого место истощился.

— Да, мамаша и здесь знатно подгадила…

–… что ты такое говоришь, милая?

Хатчерсон шокировано таращится. Ну да, он же не привык к моим перлам. Да это и хорошо, хоть кому-то не пришлось видеть всего кошмара.

— Да так, не бери в голову, Брайан. Приятно было тебя увидеть.

На самом деле мне пофиг. Ну, вы поняли.

— Уже уходишь? — разочарованно спрашивает он.

— Нет, это вы уходите.

— В смысле? — Следует нервный смешок.

— Я хочу побыть здесь одна, если позволите.

— Хорошо, Дакота, но ты обещаешь не пропадать?

Боже правый, к чему эти слащавые манеры? Кому они нужны? Лишняя обязаловка. Я нафиг ему не сдалась, как и он мне. Единственное связующее нас звено покоится под семью футами земли.

— Отцу не спешите звонить, — поворачиваясь к нему спиной и встречаясь со своим напряженным отражением, лишь отвечаю я.

Брайан уходит. У меня остается максимум двадцать минут спокойствия, потому что потом сюда вломятся охранники, обчесывающие до этого весь город в поисках меня.

***

Четыре года назад

— Дакота, повтори последнюю связку. Она какая-то грязная!

— Мам, я уже ног не чувствую… — чуть ли не вою я от усталости, сидя на полу.

— Приемной комиссии в Джулиарде ты тоже так скажешь? Девочка, соберись!

Я готовлюсь к поступлению. Одного таланта для этой школы мало, там важен результат многолетних усердий. Программа репетиций жесточайшая. Мать меня не щадит. Оно и понятное дело: дочь известного хореографа не должна ударить в грязь лицом. Именно она стала моим первым наставником, она научила меня двигаться, она заложила базу.

Ко мне всегда было больше требований, больше замечаний. Но через боль и слезы я добивалась высот, поэтому не злюсь на нее. Я знаю, что каждое ее слово небезосновательно.

Я поднимаюсь. Сто раз про себя повторяя, что танец — не набор движений, а смесь эмоций. Важно не только правильно двигаться, важно вложить в это действие себя. Джаз-модерн — танец баланса между полетом и гравитацией. Это момент возвышения и падения навзничь. Здесь важна каждая деталь.

Четыре восьмерки (2). Вступление. Спина прямая, руки во второй позиции. Резкий выпад в сторону с зависанием одной ноги в воздухе. Вперед…

Я должна отточить каждое движение.

***

Помню каждый кусок хореографии того номера. Я выстроила в нем определенную политику движений и чувств. Все было идеально. Меня приняли, похвалив отличную технику.

Помню счастливые и гордые глаза мамы, когда она узнала, что я поступила в самую лучшую школу искусств. Тогда весь мир заиграл яркими красками, засиял светлыми лучами, закипел жизнью. Я была счастлива. Я обожала танцевать и только в этом деле видела свое будущее.

В ушах зашумела кровь. Перед глазами встала мутная пелена. По холодной щеке скатилась скупая слеза боли. В зале эхом пронесся родной голос матери, вылезший из глубин памяти. Дрожащие руки сжались в кулаки. Ногти вонзились в кожу, прокалывая внутреннюю сторону ладони.

Она была моим воздухом, но потом исчезла, а я получила кислородную недостаточность.

Не смей реветь.

Это все равно не поможет.

Легче не станет.

Вместо того, чтобы поддаться слабости, неожиданно для самой себя, я начинаю двигаться, повторяя движения того самого танца. Как сахар в кипятке, все вокруг растворяется, перестает быть видимым.

Прыжок. Нога вытянутая. Прогиб. Ее лицо.

Ох, моя спина!

Кажется, там что-то хрустнуло. Только идиот станет танцевать, не размявшись перед началом. Мой длительный перерыв сказался на форме. Я закостенела. Впрочем, это касается не только растяжки…

Услышав шорохи за дверью и тяжелый голос Стива, я оборачиваюсь.

За мной приехали.

Точно в срок. Слишком ожидаемо.

2. Счет — немаловажное понятие, без которого трудно разобрать танец на составные части. Чтобы просчитать музыку, нужно услышать ритм. Обычно на восемь счетов приходится одна строчка куплета песни.