Гипнотизер. Реальность невозможного. Остросюжетный научно-фантастический роман-альманах из 6 историй

Нат Жарова

Московский психотерапевт Евгений Ромашов считает себя успешным человеком, но его жизнь в одночасье рушится: из родных остается только племянница, потерявшая способность говорить, его клинику закрывают, многолетняя подружка уходит к другому, а бандиты требуют вернуть непонятный долг. Уезжая на Байкал, чтобы прервать цепь случайностей и вылечить племянницу, он даже не догадывается, что впереди их ждут новые опасности. Выберется ли скептик-гипнотизер из ловушки или это из области невозможного?

История вторая: На Байкал

Марокканский естествоиспытатель Ибн Баттута в 1360 году путешествовал по Индии. Он оставил упоминание о «трюке с веревкой», ставшем в последствии знаменитым примером могущества индийских факиров. «После пира один из артистов взял деревянный шар, в котором было несколько отверстий. Через них он продел веревку. Затем так швырнул шар вверх, что тот исчез из вида и там остался, хотя никакой видимой опоры не было. Артист приказал мальчику-ассистенту взобраться по веревке наверх, что тот и сделал. Он лез выше и выше, пока тоже не исчез из вида. Артист трижды звал его — ответа не последовало. Разозлившись, он взял нож, ухватился за веревку и тоже исчез в вышине. Затем с неба стали падать окровавленные фрагменты тела мальчика. Артист спустился на землю, его одежда была окровавлена. Он собрал куски убитого мальчика в мешок, пнул его, и тот зашевелился. Когда мешок развязали, из него вышел мальчик — целый и невредимый». Много лет этот трюк не давал покоя ни скептикам, ни доверчивым очевидцам. В течение веков многие, в том числе европейские путешественники, наблюдали его воочию. Наконец в начале 20 века одному из исследователей удалось заснять трюк на скрытую камеру. Когда пленку проявили, на ней не было ни веревки, ни мальчика, ни ножа. Был только факир, неподвижно сидевший на одном месте и гипнотизирующий публику.

Психотерапевт,дмн В. Рожнов

Если ты в тупике — отправляйся путешествовать!

Весна принесла Евгению новые неожиданности. Первая из них: закрылась частная клиника, где он работал. Как говорится, бизнес пересилил медицину, начались разногласия между учредителями, и проект схлопнулся «в связи со сменой руководства». Лицензию у клиники не отозвали, и к работе психотерапевта Ромашова претензий не возникло, поэтому оставалась вероятность, что к осени учреждение возобновит работу и Евгения позовут на прежнее место. Женя, однако, не знал, стоит ли дожидаться у моря погоды или придумать что-то еще, например, поработать на себя, открыв кабинет психологической разгрузки.

Вторая неожиданность заключалась в том, что его многолетняя подружка Катерина собралась замуж. Не за него.

Известие Ромашова огорошило. На прошлой неделе они провели прекрасный уик-энд, а десять дней спустя Катя позвала на ланч и сообщила, что у нее скоро свадьба.

— Я его знаю? — только и смог вымолвить Евгений, прилагая усилия, чтобы не потерять лицо прямо там, в сумрачном зале кафе.

— Он один из спонсоров нашего Центра. Зовут Вадим. Разведен по причине бесплодности первого брака, но все еще мечтает о детях.

— А ты?

— А я, Женя, беременна.

— От него?!

— Да, — Катя вытащила кошелек и положила в бокал деньги за ланч (она всегда расплачивалась за себя сама). — Этот ребенок любимый и желанный, и у него будет обеспеченное будущее.

— А если его отец я?

— Исключено. Я уже сообщила новость Вадиму, и он обрадовался. Мы отнесли заявление в ЗАГС. Я хочу нормальную семью, разве не понятно?

— Все это слишком… скоропалительно.

— Прости, не думала, что новость тебя сильно заденет. Мы давно общаемся, и уйти, не сказав тебе, было бы некрасиво.

— Вадим знает обо мне?

— Нет. И, надеюсь, не узнает. Он человек, придерживающийся традиционных взглядов. Женя, прошу, не разочаровывай меня! Мы никогда и ничего не планировали на будущее, и нас это устраивало. Ты прекрасный друг и прекрасный любовник, однако сейчас в моей судьбе все резко изменилось, — Катя накрыла его руку своей, но Евгений непроизвольно отнял ее, в самый последний миг сделав вид, что поправляет сползающую с колен салфетку. — Это не твой ребёнок, не бери в голову.

— Ты не можешь быть уверенной.

— Я выхожу замуж за Вадима, это решено.

— Поздравляю, — вымолвил он.

Катерина вздохнула:

— Мне кажется, ты сейчас не готов к семейной жизни. У тебя проблемы, трудности с работой. Разумеется, ты все преодолеешь, я даже не сомневаюсь в этом. Ты всегда справляешься с любым вызовом, но мне не хочется тебя обременять сверх того, что ты уже взвалил и несешь на своих плечах.

Евгений уставился на пеструю столешницу, ища систему в беспорядочных белых, бежевых и голубых квадратиках смальты. Утешая его после смерти родителей, Катя вовсю раскручивала запасной вариант. Впрочем, чего он хотел? Она никогда не принадлежала ему безраздельно.

— Почему ты не сказала раньше? Про Вадима.

— В позапрошлое воскресенье я хотела тебе намекнуть, но повод так и не подвернулся.

Ромашов вспомнил их последнюю ночь, как они беззаботно смеялись, сидя перед раскрытой в первомайское утро балконной дверью. Да, повод для разрыва и впрямь найти было трудно. Если бы тогда Катя сказала, что ждет ребенка, еще не известно, как бы он отреагировал… А сейчас? Что он чувствует сейчас? Гнев, ревность или все-таки облегчение?

— Надеюсь, мы останемся добрыми друзьями?

— Не вижу препятствий, — Евгений заставил себя улыбнуться. — Ты бросала меня и раньше. Правда, всегда возвращалась.

— На этот раз я не вернусь, но мир профессионалов довольно узок, и нам придется пересекаться так или иначе. Было бы замечательно, если бы мы могли изредка консультировать друг друга или созваниваться.

— Конечно, — он снова улыбнулся. — Но приглашение на свадьбу мне не присылай. Я не приду.

— Обиделся, все-таки. Мне жаль. Поверь, дело не в тебе. И если ты передумаешь…

— Извини, в настоящий момент у меня нет денег на шикарный подарок. Такой, какой ты заслуживаешь после стольких лет нашей… дружбы.

В его интонации прорвался горький сарказм, и Катя засобиралась, хватаясь за сумочку.

— Я пойду, — она встала. — Передавай привет Тане. Как она?

— Хорошо.

— Есть прогресс?

— Мы над ним работаем.

— Ну и замечательно, — Катя, секунду поколебавшись, протянула руку и потрепала его по голове, словно маленького. — Прощай, Женя, не держи на меня зла!

Он откинулся на спинку стула и смотрел ей вслед, думая, что неизвестный соперник отхватил себе красотку. И умницу. И очень целеустремленную женщину, которая умеет добиваться всего, что захочет. Женщину, которую он сегодня потерял навсегда.

Евгений прислушивался к своим ощущениям, анализируя всплывающие мысли. На душе скребли кошки, и было обидно, что отставку ему дали столь будничным тоном между вторым и десертом, но жгучей, сшибающей с ног ревности он все же не испытывал. Только недоумение и растерянность.

Евгений привык к Кате, особенно за последние полгода. Она поддерживала его, выслушивала, давала советы, отвлекала от горьких размышлений. Он по-прежнему считал это терапией и «постелью для здоровья», хотя определенные звоночки нет-нет да и звучали. Он откладывал важные разговоры на потом, отмахивался, ему всего хватало, но Кате, как оказалось, нет. И нет ничего плохого в том, что девушка за тридцать наконец нашла достойного мужчину, способного дать ей больше, чем был готов дать Ромашов — безработный старый друг с непонятным «родовым проклятием» в анамнезе. Их история закончилась. Страсть давно прошла, а любовь так и не родилась.

А может, Катя все выдумала? Дешевый глупый способ заставить его ревновать и сделать определенный шаг — неожиданно для себя Евгений ухватился за эту мысль. Три вечера подряд он тайно караулил Катерину у офиса, проверяя, куда и с кем она возвращается, но лишь убедился, что подруга не соврала. Ее встречал какой-то хмырь на «Мерседесе». Катя улыбалась ему и целовала в губы, а в пятницу хмырь преподнес ей огромный букет роз. Сомнений не осталось: Катя сделала свой выбор. Ему следовало смириться и выкинуть ее из головы. Даже если она носит его ребенка, то никогда в этом не признается. Не стоит разрушать ее счастье.

Вот так после майских праздников Евгений Ромашов в один момент оказался у разбитого корыта на всех фронтах. Утешало одно: звонки от «серьезных людей» по поводу Саниного миллионного долга вдруг резко прекратились. Поначалу он с опаской входил в подъезд и не бродил по темным переулкам. Дорогу переходил исключительно на зеленый, внимательно оглядываясь по сторонам, а за рулем вел себя не в пример аккуратно. Сменил не только адрес, но и все номера телефонов. Однако дни шли, и ничего не происходило.

Сначала Женя решил, что бандиты затаились, вычислив его связи в Следственном Комитете. Потом подумал, что брать с них нечего, поэтому их оставили в покое. Ромашов стал осторожно наводить справки, и выяснил, что Вениамина Калугина, которому задолжал брат, недавно взорвали в собственном автомобиле. Разборки в стиле диких девяностых периодически возвращались на улицы города, вот и тут какие-то обиженные враги постарались. В сфере, что курировал Калугин, начался передел, и прессинг бесперспективных должников на время прекратился.

Если честно, Евгений устал от ударов судьбы. Он старался жить «в отсеке сегодняшнего дня» (ключевое понятие психотерапевта). Что толку смаковать травмирующие ситуации и беспокоиться о том, что не наступило? Ромашов ежеутренне напоминал себе, что прошлого уже нет, а будущего пока нет, он живет в настоящем, и акцент следует ставить исключительно на текущем моменте. А что у него на повестке?

На повестке был косметический ремонт в просторной двушке, где они поселились с Таней после того, как обменяли его студию и квартиру родителей на жилплощадь рядом с метро. Записанные на отца фирму и имущество Таня, увы, потеряла, но небольшая разница от продажи того, что оставалось, позволила закупить мебель для нового жилища и поменять обои. Правда обои эти Жене пришлось клеить самому — после закрытия клиники приходилось на многом экономить. Но он не унывал, знал, что сумеет заработать — вот только отдохнет немного.

А еще на повестке стоял вопрос, как быть дальше с Таниным лечением. После смерти бабушки у нее наступило ухудшение, и старые методы больше не работали. Требовался иной, неожиданный подход. Поэтому однажды утром Евгений вошел в кухню и сказал Тане, сидевшей за столом:

— Знаешь, что мы будем делать этим летом? Мы поедем в путешествие!

— Куда? — поинтересовалась Таня беззвучно, четко артикулируя губами слоги.

Артикуляция вошла у нее в привычку, потому что постоянно возникали ситуации, когда писать было несподручно. Евгений ее отлично понимал, как и Зойка, навещавшая подругу еженедельно.

— Нам с тобой требуется перемена мест, — Евгений небрежно присел на край стола. — Поедем искать твоего призрака.

Таня недоверчиво свела брови.

— Ну да, я по-прежнему не верю в колдовство, но верю в способность человека к самоисцелению. Если тебе постоянно снится один и тот же человек, почему бы не найти симметричное решение? Умные люди советуют: если жизнь зашла в тупик, бери последние деньги и отправляйся в путешествие. Мы отправимся в Иркутск!

Таня рисовала старика постоянно. Ее альбомы пестрели его изображениями во всех ракурсах. Он то хмурился на зрителя, то глядел в пол-оборота, сохраняя загадочную хитринку во взгляде, то танцевал в экстазе, потрясая огромным бубном. Женя с особенным интересом разглядывал детали шаманского облачения. Больше всего его поражала шапочка с огромными рогами.

— А он не может быть каким-нибудь артистом? — спросил он однажды.

Таня энергично замотала головой, а потом принесла огромную косметичку (то есть Женя думал, что это косметичка, а оказалось — обычный кошель, полный невообразимой всячины). Она достала оттуда деревянную курительную трубку с зарубками и протянула дяде.

— Реликвия деда! — Евгений отлично ее помнил. — Молодец, что хранишь. Тебе знакома ее история?

Таня кивнула и, схватив карандаш, быстро написала на обратной стороне альбомного листа: «Я рисую Василия, сына побратима нашего прадедушки. Он белый шаман».

Евгений посчитал, что эта версия ничем не хуже других. Навязчивые сны и видения — это не проявление мистических потусторонних сил, а обычная реакция ума на события жизни и скрытые желания. То, что Таня соединила старую трубку и свой кошмар, свидетельствовало, что она готова излечиться. Подсознание само подсказывало ей способ, как устранить проблему «достойным образом». Вроде как заговорить она сможет, выполнив некое условие. Совершив, к примеру, паломничество.

— Знаешь, как его звали?

«Эрдыней, — написала Таня. — Фамилию не помню. Надо разузнать».

— Разузнаем, — Женя улыбнулся, — на что иначе созданы архивы?

В учебниках по психиатрии описывался классический случай, когда парализованному мальчику приснилась икона Богородицы и велела отправиться в паломничество в некий монастырь, чтобы поклониться ей. Родители мальчика привезли больного ребенка по указанному адресу, и во время молебна перед иконой парализованный встал. Церковь объявила это чудом, но наука, разумеется, считала медицинской ошибкой, когда лечащий врач не распознал истероидный характер паралича, приняв его за органическое поражение. Плюс — проявление самогипноза, когда ожидание наложилось на молитвенный экстаз. Ромашов считал, что случай с Таней вполне укладывается в эти рамки.

Он навел справки и выяснил, что снайпера, служившего вместе с его дедом, звали Эрдыней Саэрганов. После войны он жил в Иркутске, где и умер в 1997 году. У Саэрганова был сын по имени Василий, но в начале двухтысячных Василий квартиру в Иркутске продал и уехал в неизвестном направлении. Дальше следы терялись, но зацепка сама по себе была немаловажной. Каким бы скептиком себя Женя не считал, но слова цыганки «Василий вам поможет» не шли у него из головы.

Он долго не знал, что делать с очередным совпадением, решение зрело в нем исподволь, и наконец приобрело конкретные черты. Этим утром он решился.

…Племянница поставила перед Ромашовым дымящуюся чашку кофе.

— Благодарю, — он сделал глоток. — Побратим твоего прадеда жил в Иркутске. Что нам мешает туда поехать и расспросить соседей по старому адресу, где сейчас его сын Василий? Соседи знают куда больше обычной паспортистки.

— Почему? — спросила Таня. Ее глаза горели предвкушением, но она словно боялась поверить.

— Раз ты рисуешь шамана постоянно, с ним надо встретиться. Когда у Зои экзамены в училище?

Таня неопределенно дернула плечом.

— Так выясни. И поинтересуйся, не желает ли она составить нам компанию.

Непосредственная Зойка, хоть и вносила небольшую нотку хаоса в его размеренную жизнь, но ее энергия, бившая через край, шла на пользу Тане. Племянница воспряла духом, почти не грустила и часто выбиралась на улицу. А еще Зоя учила ее готовить, и с каждым разом у Тани получалось все лучше. Желудок Евгения ощущал перемены за ужином и не мог их не приветствовать.

Как и Татьяна, Зоя тоже с восторгом согласилась отправиться в большое путешествие, только попросила Женю встретиться с родителями и убедить их отпустить дочь. Для Ромашова это не явилось проблемой. Он произвел на семейство Калашниковых самое положительное впечатление, и разрешение было получено.

В путь они отправились через месяц. Евгений заказал билеты, забронировал гостиницу, наметил список подходящих городов для посещения. Из Иркутска он предлагал перебраться в Листвянку, где находился Совет шаманских общин.

— Если в Совете нам не помогут, посетим Ольхон, он там рядом. Остров Ольхон считается сакральным центром шаманизма, про Василия могли там слышать, — сказал Евгений девушкам во время одного из совместных вечеров, который они посвятили обсуждению всевозможных нюансов. — Еще можно заехать в Тункинскую долину, знаменитую «местами силы», и съездить в Улан-Удэ в Иволгинский дацан, где хранится нетленное тело ламы Итэгелова.

— Лама тут совершенно ни при чем, — живо возразила Зоя. — Буддисты не имеет отношения к бурятскому шаманизму. Таниного лекаря надо искать исключительно на западном берегу Байкала!

— Почему?

— Я об этом читала, — важно ответила Зоя. — В Прибайкалье шаманизм исчезающая религия, ее постепенно вытесняет буддизм и ламаизм. Но репрессии по отношению к шаманам начались как раз на восточном берегу, и наиболее известные чудотворцы, изгнанные с родных мест, переходили зимой по льду через Байкал на иркутскую сторону, которая до сих пор остается шаманской. В годы Советской власти языческие практики были сведены к минимуму, конечно, но, тем не менее, сохранились, а ныне активно возрождаются.

— Ладно, как скажешь, — согласился Евгений. — А не найдем шамана из рода Саэргановых, так дух-хранитель вполне может передать эстафету своему коллеге.

Дело было еще и в том, что к огромному своему неудовольствию Ромашов обнаружил: путешествовать по России весьма затратно. А поскольку средствами они располагали ограниченными, пришлось проявлять изворотливость. Женя надеялся убедить племянницу, что для исцеления им сгодится любой бурятский шаман (желательно, первый попавшийся), да и сам воздух священного озера способен оказать целебный эффект.

Настало время отъезда, и началась предстартовая суматоха, закончившаяся, только когда они обнаружили себя среди таких же нетерпеливых туристов на крутом трапе, ведущем в салон самолета.

— Как здорово! — воскликнула Зойка, распахивая на верхней площадке руки, словно пытаясь обнять вечернюю зарю в московском небе. — Мы летим на Байкал!

Стюардесса, проверявшая посадочные талоны, приветливо ей улыбнулась.

Таня тоже улыбалась, любуясь густыми тенями, ложащимися на светлый аэродромный бетон. Ее не пугала ночь, проведённая в неудобном самолетном кресле. Она уже любила все, что ей предстояло увидеть и испытать — без всяких исключений.

Женя мысленно потирал руки. Волшебная байкальская сказка обязательно должна была сработать и избавить несчастную от немоты. Он прокручивал в памяти слова, которые собирался произносить на борту и в первые часы после приземления. Новый виток терапии его племянницы должен был вот-вот начаться.

Ах, если бы он знал, какой нелегкий и удивительный путь им всем предстоит пройти, прежде чем они смогут обрести искомое!

Иркутск-листвянка

Из аэропорта Ромашов с девушками добрались до отеля на такси. Они закинули вещи в двухкомнатный номер, больше похожий на маленькую квартирку с кухней и прихожей, и отправились знакомиться с городом. Несмотря на сравнительно ранний час (с учетом разницы во времени и шестичасового перелета в Иркутске было начало десятого), улицы были раскалены, словно адские сковородки, но никто из них не желал быстро сдаваться и прятаться в отеле под кондиционеры.

Зойке все было интересно: и набережная, по которой гуляли местные жители, и памятник царю Александру напротив здания Российского географического общества, и Знаменский монастырь, где был расстрелян Колчак, и новомодный Квартал, похожий на Московский Арбат. Таня держалась чуть спокойнее, но и с ее губ не сходила возбужденная улыбка, а шепот звучал чуть менее напряженно, чем обычно.

Иркутск поразил москвичей контрастами. Вот только что они шли по широкой центральной улице с высотными домами, и вдруг, свернув за угол, оказывались на пустыре, где, пугая провалами окон, скособочилось недостроенное здание. В таком виде оно находилось давно, и на третьем этаже среди исчерканных граффити успела прорасти березка. За пустырем тянулась деревенская улочка с потемневшими рублеными избами и грунтовой дорогой вместо тротуара. Беспорядочная груда дров высилась прямо посреди дороги, и они обходили ее по зарослям крапивы и лебеды. Далее следовал еще один поворот, и путешественники опять обнаруживали себя на опрятным проспекте с магазинами, кафе, фонтанами и новенькими лавками. Над всем этим великолепием сияли золотом купола недавно отреставрированной церкви.

Ромашов не был знатоком собственной страны, ориентировался куда лучше в окрестностях Лондона, чем за Уралом. Однажды на конференции кто-то упомянул, что ездил по обмену опытом в Красноярск, и тогда это показалось ему ужасно далеко, на самом краю света, где вечные снега, закутанные в меха бородатые охотники и волки, воющие по ночам. К своему стыду, Женя и Иркутск представлял себе большой деревней, и сейчас совершенно растерялся, осознав, что живет в удивительной и огромной стране. Шагая по старому Иркутску, он поймал себя на мысли, что этот город по-настоящему не оценен соотечественниками. Они предпочитают открывать экзотическую Камбоджу или бюджетную Турцию, а ведь дома их ждут совершенно потрясающие уголки.

Осмотрев окрестности и выпив квасу из бочки (такие в Москве остались только на старинных фотографиях), они зашли в исторический музей, где у Ромашова была назначена встреча с научным сотрудником. Худощавая женщина с короткой стрижкой и горящим энтузиазмом взором охотно поделилась с ними собственными изысканиями. Имена иркутчан — ветеранов Великой Отечественной войны были ей прекрасно известны. Знала она и про Эрдынея Саэрганова.

— Эрдыней Галсанович был очень колоритной личностью, — рассказала она. — Он ушел на войну добровольцем и, поскольку был метким охотником, его сразу определили в снайперы. Товарищи прозвали его «Шаманом», потому что парень, несмотря на молодость — в 1941 году ему исполнилось всего 19 лет — был невероятно удачлив. Эта необъяснимая везучесть, конечно, помогала ему выжить на фронте, но еще и породила опасную в атеистическое время славу «колдуна», за что начальство Эрдынея не жаловало. Несмотря на огромное количество побед, гораздо больше, чем у его коллеги снайпера Василия Зайцева, Саэрганов так и не был представлен к звезде героя, да и медалей у него немного.

— А что вы скажете о его сыне, Василии? — поинтересовался Евгений. — И как с ним можно связаться? С ним или с другими потомками Саэрганова. Мы были бы рады адресу или любым иным контактам.

— К сожалению, о потомках Эрдынея мне ничего не известно, — замялась сотрудница музея. — Вы писали, что ваш дед служил с Саэргановым и вы восстанавливаете историю семьи, но увы, помочь ничем не могу. Деревню Ендуково, где жили родственники Эрдынея, расформировали еще при Хрущеве, а старый квартал в Иркутске с домом Василия Эрдынеевича снесли в 2003 году. Куда он после этого переехал, я не знаю. Говорили, что вообще из Иркутска выехал.

— А правда, что Василий тоже стал шаманом, как и его предки? — влезла Зойка.

— Ходили слухи, — к удивлению Ромашова не стала отрицать историк, но, заметив скепсис на его лице, поспешила закончить разговор.

— Это ты ее спугнул! — упрекала его потом Зойка. — Уверена, она могла бы нам много чего интересного рассказать. А ты стоял прям такой ехидный, что у нее аж глаз задергался.

— Я тут ни при чем, — возразил Евгений. — Не привыкла она вести откровенные беседы на такие темы. Одно дело, если про фольклор рассказать или обычаи коренных народов, и другое — рекламировать чьи-то услуги. К тому же, я слышал, шаманский дар не передается по крови, духи сами выбирают, с кем общаться. А если люди не принимают их выбор, тогда у них начинается «шаманская болезнь».⁶ Если Василий был внуком шамана, это не означает, что он автоматически стал таким же шаманом.

— Нет, ты непробиваемый какой-то! Может, генеалогия в шаманском ремесле играет и малую роль, однако случается и такое, что дар переходит в одной семье через поколение, от отца к внуку. Духам лень долго искать приемлемого кандидата, и они останавливаются на подходящем наследнике из того же рода. И вот еще что я скажу: потомок участника Великой Отечественной должен быть не просто талантливым в своем ремесле, но и порядочным! Отец-герой не мог воспитать сына-прохиндея. Для нас это очень важный момент.

— Так я не спорю, — проговорил Евгений, примиряющее поднимала руки и бросая взгляд на племянницу. — Мы здесь именно за этим, поэтому поиски продолжаются. Верно, Таня?

Таня с энтузиазмом закивала.

— Завтра поедем в Листвянку, в Совет Шаманских общин. Там обязаны знать про всех местных шаманов.

— Ты хотя бы там не стой столбом, загипнотизируй их, чтобы нам непременно выдали адрес и телефон Василия! — потребовала неугомонная Калашникова.

Ромашов усмехнулся:

— Буду действовать по обстоятельствам.

Вечером Зоя читала им вслух книжку о шаманизме, специально скачанную в поездку.

— В основе религиозных представлений бурят лежит вера в духов природы и трехслойное пространство Вселенной, — просвещала она притихшую Таню, лежащую на соседней кровати, в то время, как Евгений звенел посудой и шуршал пакетами на кухне. — В Верхнем мире обитают божества тэнгрии, творцы всех живых существ. Срединный мир — это мир людей. Их жизнь считается испытательным сроком, когда каждый должен совершенствовать себя и свои умения. В нижнем мире обитают зловредные духи и духи-писари, заносящие в Скрижаль Судьбы мысли и деяния людей. От этих записей зависит, кем переродится душа после смерти: птицей, зверем, растением, насекомым или камнем.

— Похоже на буддизм с его переселением душ, — сказал Евгений, появляясь на пороге комнаты. — Чай хотите? Только что заварил.

— В такую жару? — Зоя сморщилась.

— На Востоке именно в жару принято пить чай, — наставительно произнес он.

Таня молча поднялась и направилась на кухню. Зоя, прихватив книжку, отправилась за ней.

— Чай не буду, — заявила она, — просто воды попью. Холодной.

Евгений вытащил из холодильника бутылку минералки и наполнил стакан. Зоя поблагодарила и, отхлебнув пузырящуюся жидкость, удовлетворенно вздохнула.

— Прежде чем начать есть и пить, бурят, чтящий традиции, уделяет часть пищи и напитка духам, бросая или брызгая каплю на землю или в очаг, — продолжила она чтение спустя минуту. — Если он идет куда-то, то отрывает от своей одежды кусок и привязывает к сэргэ — коновязи великого духа, которая может быть священным деревом или специальной подставкой, тем самым выказывая уважение владыке местности.

— На фотографиях в интернете я видел много таких «коновязей», — подтвердил Евгений, закусывая чай печеньем. — Деревья увешаны лоскутами и ленточками до такой степени, что не видно листьев. Наверно, для самого дерева это неполезно.

— И все же, учитывая местные обычаи, при себе всегда надо иметь какой-то лоскуток, — посоветовала Зоя. — Читала, что туристов шофер не раз отказывался везти дальше, пока те не поклонятся местному духу. Иначе авария случится.

— С местными лучше не спорить, — прохрипела Таня.

Зоя допила минералку и дочитала страницу:

— Человек в системе шаманизма рассматривается как часть космоса, а его болезни и смерть определяются богами и духами. Если болезнь послана каким-либо духом, от него можно откупиться жертвоприношением. Считается, что от сильного душевного потрясения, испуга или страданий душа может частично выйти из тела. Человек становится вялым, неразговорчивым, начинает болеть, то есть, говоря современным языком, получает психическое расстройство или вовсе лишался рассудка.

— Вот это интересно, — Евгений даже про чай забыл. — И как они поступают в подобных случаях?

— Тут сказано очень кратко: шаман камлает и возвращает сбежавшую душу.

— В Совете шаманских общин подскажут, что нам делать, — прошептала Таня.

— Всенепременно! — заверила ее подруга.

В Листвянку они выехали следующим утром. По пути девицы беззастенчиво вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть мелькающую средь высоких деревьев Ангару. Евгений и сам едва удерживался от того, чтобы не последовать их примеру. Светловолосый таксист, привыкший возить туристов из Иркутска в музеи Тальцов и Листвянки, охотно делился информацией о жизни и истории края. Ромашов заслушался.

Листвянка, считающаяся главным байкальским курортом, была местечком дорогим, где все рассчитано на богатых иностранцев и щедрых туристов. Однако таксист был настолько любезен, что не только подсказал, где тут можно вкусно и относительно недорого отобедать, но и остановился по пути, чтобы показать главную достопримечательность Листвянки — Шаман-камень.

— Это вершина подводной скалы, разделяющей Байкал и Ангару, — пояснил он. — Говорят, если скала разрушится, то воды озера хлынут стремительным потоком и смоют Иркутск. А вообще, с этим камнем связано много легенд. Когда-то с его помощью местные мужчины проверяли верность жен. Привозили женщину на лодке и оставляли на камне на ночь. Если к утру волны не смыли ее, значит, жена была мужу верна. Ну, а если смыла, туда ей и дорога.

Листвянка раскинулась на обеих берегах Ангары, круто взбираясь по склону распадка. Прибайкальский хребет в нижней части густо порос лесом, и разноцветные крыши частных домишек выглядывали из зелени в самых неожиданных местах. Слева темно-синяя гладь озера-моря плавно перетекала в дымчато-серый горизонт, а справа смешивалась с бирюзовой Ангарой. На противоположном берегу виднелась станция Кругобайкальской железной дороги и кажущийся крошечным паровоз.

Таксист тем временем продолжал рассказывать:

— Если желаете попасть на левый берег и прокатиться по КБЖД на паровозе, купите билет на паромом. Моста в Листвянке нет, хотя поселок делится рекой надвое. Зимой вода замерзает, и через пролив открывается автомобильное движение прямо по льду. Когда я впервые выехал на такую дорогу, было очень страшно. Лед на Байкале прозрачный, видно аж до самого дна. Но потом гляжу, впереди тяжелый грузовик едет. Думаю, раз его выдерживает, то меня и подавно. А вообще, Байкал считается идеальной могилой. В нем обитают уникальные рачки, которые едят все. Именно благодаря им вода такая чистая. Тело, попавшее в озеро, полностью растворяется за трое суток, а остов легкового автомобиля за три месяца. Поэтому утопленников тут не ищут — бесполезно.

Расставшись со словоохотливым таксистом, Ромашов с девушками поднялись по ступеням в новенькое здание Союза Прибайкальских Шаманских общин. Там их встретили приветливо, выдали красочный проспект с «визитными карточками» именитых и доступных для общения шаманов, рассеянных по западному берегу, но дальше приемной не пустили.

На рисунок Тани вежливые дежурные тоже взглянули, но отделались общими фразами. Про шамана Василия Эрдынеевича тут не слышали. Только одна женщина в очках и строгом костюме с бейджиком снизошла до пояснений:

— Все ольхонские и бурятские шаманы подразделяются на девять степеней посвящения в зависимости от достигнутого ими уровня знаний. Ваш шаман на рисунке — это посвященный седьмого уровня, его титул в переводе означает «получивший железную корону с оленьими рогами».

— Он может лечить? — спросил Евгений.

— Конечно. Лечить, посвящать в шаманы начинающих и камлать во все миры. Но таких сильных шаманов немного. В нашем проспекте указаны имена двух мастеров седьмого уровня. Один из них живет в Ольхонской общине, а второй в Иркутске. Но, никакого Василия Саэрганова с таким титулом мы не знаем, скорей всего, это какой-то самозванец. Если начистоту, — женщина вздохнула, — деления на степени посвящения условны, а атрибуты в виде железной короны никто из современных шаманов не носит, это дело прежних времен. Скорей всего, вы неверно поняли информацию из Интернета.

— А куда бы вы посоветовали нам отправиться, чтобы просить о личной встрече? — поинтересовался Евгений. — На острове Ольхон, может быть? Это все-таки прародина северного шаманизма. Нам нужен сильный лекарь.

— Знаете, если у вас серьезный вопрос… — женщина на секунду засомневалась, покосившись на Татьяну.

— Да, очень серьезный.

— Тогда поезжайте в Иркутск в Центр наследия предков к шаману Николаю Куракину. Он лично ведет прием, и люди отзываются о результатах очень хорошо. Он многим помогает. А на Ольхоне у нас, скорей, просветительская миссия.

Татьяна недовольно нахмурилась, но Зойка махнула ей рукой, чтобы та не лезла, и деловито уточнила:

— К шаману Николаю Куракину можно попасть сразу или по записи?

Женщина пообещала посодействовать и при них набрала номер телефона, договорившись о встрече.

— Завтра приезжайте в Центр к одиннадцати, — сказала она, повесив трубку. — Шаман Коля будет вас ждать.

— Николай Куракин может что-то полезное рассказать, — пояснила Зоя свою позицию, когда они вышли на улицу. — Тут простые чиновники работают, администраторы, а вот шаманы между собой наверняка знакомства водят. Считаю, надо съездить.

Евгений был с ней абсолютно согласен. Таня погрустнела, но подчинилась.

На следующий день, уточнив маршрут по карте, они отправились в Центр наследия предков на трамвае. Проехав несколько остановок в раритетном красно-желтом дребезжащем на стыках вагоне, они вышли у расписанной граффити бетонной стены. За ней их встретили относительно новые постройки, широкий двор с несколькими «коновязями», увитыми разноцветными ленточками, и почему-то детские качели.

К разочарованию Евгения, Центр оказался обычной коммерческой клиникой, но понял он это не сразу. Прейскуранта, как и администратора на ресепшене, здесь не существовало, с каждым клиентом шаман договаривался индивидуально, прикидывая платежеспособность на глазок.

Несмотря на русское имя, шаман Коля оказался бурятом. Он носил ярко-синюю расшитую по вороту рубаху и черные штаны. На груди у него висело множество бус и круглых амулетов. Он пригласил их в кабинет и усадил на длинный кожаный диван.

Широкоскулое безбородое лицо шамана с резко прорезанными носогубными складками, разглаженными на щеках, и мясистым носом, усыпанным сиреневыми сосудистыми звездочками, напрягло Ромашова. Он слишком часто видел у себя на приеме людей с аналогичными признаками алкоголизма на лице, чтобы ошибиться. На вскидку Куракину было около пятидесяти лет, но с учетом пристрастий, на самом деле — лет на десять меньше, пьянство старит быстро и неумолимо.

Осмотрев Татьяну (к его чести, он безошибочно выделил ее из тройки посетителей), шаман вынес вердикт:

— Я вижу ее духовное тело, девушка потеряла свою дунда, вторую душу. Мы верим, что у человека три души. Первая — добрая, она имеет доступ к высшим божествам тэнгри и заботится о своем хозяине. Вторая или средняя называется дунда, она самая беспокойная и подвижная, иногда ее ловят духи, и тогда человек заболевает. После смерти человека дунда превращается в боохолдоя и живет так, как жил ее хозяин. А третья душа постоянно находится в теле и после смерти снова родится человеком. В тонком мире вторая душа дунда похожа на птицу, она такая же пугливая и быстрая, с легкостью улетает из тела в момент испуга. Я вижу, что девушка пережила сильное потрясение и едва не умерла. Материальное тело выжило, но дунда так испугалась, что раньше времени выпорхнула, восприняв носителя умершей.

Евгений кашлянул и бросил взгляд на племянницу. Та сидела невозмутимо, положив руки на колени, и смотрела на шамана Колю внимательными глазами.

— И как же вы предполагаете это исправить? — спросил Ромашов.

— Найти душу, выпорхнувшую из тела, обычно нетрудно, далеко она не улетает, чувствует свою растерянность и хочет вернуться. Вот только без помощи профессионала ей тяжело это сделать.

— Вы гарантируете успех?

— Придется потрудиться, — вздохнул шаман. — Долго-долго камлать, просить о помощи духов-помощников.

— Но вы же сказали, вторую душу вернуть нетрудно, — робко заметила Зоя.

— Я сказал «обычно», но не в этом случае. Вы обратились ко мне слишком поздно. Ее дунда успел похитить коварный дух. В его обществе душа дичает, а одичавшая дунда приводит к расстройству мозга и преждевременной смерти. Мне придется спускаться в Подземный мир, бороться с безжалостным духом, ловить душу и сажать ее на мой бубен, чтобы вынести на поверхность. Такой обряд называется хурылха, и на него тратятся значительные запасы сулдэ, то есть жизненных сил шамана.

— И тем не менее, вы справитесь, — чуть насмешливо сказал Евгений.

— Справлюсь, в этом и заключается моя работа. Изменения вы заметите спустя несколько месяцев. Если через полгода ничего не изменится, обряд надо повторить, скорей всего, выяснится, что дикая душа снова убежала.

— Спасибо, нам надо подумать, — Ромашов встал, жестом призывая девушек последовать за ним. — Мы должны вам что-то за консультацию?

— Нет, я же еще ничего не сделал, — отказался шаман Коля, — но если надумаете прибегнуть к моей помощи, я дам вам список вещей, которые понадобятся для обряда. Их можно купить в магазине.

Евгений пробежал глазами список и зацепился за строчку, в которой была указана пол-литровая бутылка водки определенной марки.

— А это?..

— Это для жертвоприношения, — невозмутимо откликнулся шаман. — Подношение духам-помощникам.

— Подношение внутрь? — не удержался Ромашов.

— Нет, надо брызгать в огонь. А если вы намекаете на мой внешний вид, то я и не скрываю. Да, одним из проявлением «болезни шамана» для меня стал алкоголизм. Но это в прошлом.

С последним утверждением Евгений не согласился, но ничего не сказал. Однако шаман, почувствовав скептицизм, стал объяснять, что «болезнь шамана», через которую всякий новый шаман неизбежно проходит, связана с личностным кризисом.

— Я знал, что отмечен духами с детства. Я был чересчур восприимчив к внешнему миру, сопереживание утомляло, и невольно требовалось справиться с этим. Алкоголь помогал мне не видеть, не слышать и не чувствовать. Быть шаманом это не тот дар, о котором мечтают, это обязанность. Я несу ответственность за благополучие рода и должен выполнять свою работу так хорошо, как только могу. Каждая ошибка вернется бумерангом, причинит зло прежде всего мне. Вот почему я больше не пью алкоголь. В пьяном виде слишком велика вероятность ошибки.

— Что ж, еще раз спасибо за уделенное время, — сказал Евгений и вышел в коридор, где его дожидались Таня и Зоя.

Они вернулись на трамвайную остановку.

— Что скажешь? — спросил Евгений племянницу.

— Не он, — прошептала та одними губами. — Я должна его найти, найти именно Василия!

— Хорошо, — кивнул Евгений. — Будем искать, время есть.

Зоя и Евгений в ожидании трамвая делились впечатлениями от визита. И тут Ромашову показалось, что мимо них по дороге прошла знакомая девушка — «цыганка» из электрички. Несколько минут он, пораженно застыв, смотрел вслед стройному силуэту и видел, словно на замедленной кинопленке, как качаются длинные серьги и как обвивается вокруг длинных ног пестрая юбка. Именно эта юбка и сразила его. Возможно, это была другая модель, чем та, заляпанная грязью, Женя, если честно, и не разглядел ее тогда, скрытую старым драповым пальто, но его словно огнем ожгло.

— Что-то не так? — насторожилась Зоя, пытаясь понять, куда и зачем он смотрит. — Кто там?

Женины мысли метались, будто стайка вспугнутых птах. «Его цыганка» из электрички была на сносях. Разумеется, успела родить. Уехала с ребенком как можно дальше от преследователей. Иркутск мог быть городом ее детства… или просто выбран потому, что далеко от Москвы. Внешность у промелькнувшей сейчас девушки была приметная, экзотическая: темные глаза, смуглая кожа, гибкий стан, в упругой походке чувствовалась скрытая сила. Но это и немудрено — жизнь вдали от мужа-деспота пошла ей на пользу. А еще этот терпкий аромат духов, от которых кружится голова и дико колотится сердце. Долгоиграющее колдовское послевкусие… Догнать ее? И что сказать? А если не она?

— Жень? Что с тобой? — Зойка подергала его за рукав.

Он мотнул головой:

— Показалось, — и отвернулся, прекрасно понимая, что загадочной Розы тут быть не может, она всего лишь примерещилась ему.

— Показалось? Ну ладно. Так вот, я говорю…

— Подожди! — Ромашов не дал Зое закончить фразу и помчался вслед за девушкой, крикнув на бегу: — Ждите меня здесь, никуда не уходите!

Девушка в пестрой юбке, не оглядываясь, шла вперед и свернула в переулок. Евгений добежал до угла, но узкое пространство за поворотом оказалось совершенно пустым. На секунду он растерялся, но потом заметил ряд подъездных дверей, выходивших в переулок. Конечно, девушка жила тут и вошла в одну из дверей. Все просто. И вообще, он стопроцентно обознался. Только отчего же в груди расползается черная дыра, будто только что он потерял нечто дорогое?

Из ближайшего подъезда вышел невысокий мужчина. Он едва не столкнулся с Ромашовым, но, покачнувшись, улыбнулся.

Женя долю секунды смотрел в обращенное к нему радушное лицо, улавливая ноздрями запах дешевого портвейна, и колебался: задать ему вопрос о девушке или не стоит? И что спросить: не знает ли он таинственную красавицу в цыганской пестрой юбке? Глупо.

— Простите, я немного неуклюж, — сказал Женя, намереваясь вернуться.

— Вы что-то ищете? — поинтересовался мужчина. Он пытался прикурить, но спички в его огромных руках постоянно ломались. — Заблудились?

— Нет, все в порядке.

— А вы не местный, говор у вас странный, — не унимался мужчина. Поскольку он был навеселе, то лучился добродушием и ему хотелось с кем-нибудь поговорить, развеять скуку. — Уж не к шаманам ли вы этим приехали? У нас тут часто люди плутают, адресом ошибаются. Дома-то рядом стоят и номера похожие. Их дом за забором плохо видно, вот все и идут к нам. Я на первом этаже живу, так мне часто в дверь звонят. Колю спрашивают. Только вот что я вам скажу, — мужик упрямо следовал за Ромашовым по пятам, несмотря на то, что тот не делал попыток поддержать разговор. — В этом Центре наследия простаков разводят, я вам туда обращаться не рекомендую! Если нужна помощь, поезжайте на Станцию Дальняя, это в двухстах километрах от Иркутска, совсем недалеко. Там, в деревеньке Сосновка живет сильный бурхан. Старый уже, но могучий, он моих внуков лечил, так что знаю, что говорю.

Они дошли до остановки, и девушки услышали последние фразы. Таня вытащила из сумки один из своих рисунков и протянула мужчине. Женя поморщился: ну, что она в самом деле! Однако мужичок, любезно выдохнув в сторону сигаретный дым, поглядел на рисунок, сощурив левый глаз, и изрек:

— Вроде похож. Не, точно похож! Василь Эрдынеичем кличут.

— Как?! — воскликнули они все втроем в один голос.

— Василием Эрдынеевчем, — повторил мужичок четко. — Трудное имечко, да? Так он из бурят коренных.

— Это Василий, внук белого шамана Галсана? — живо уточнила Зойка. — И сын снайпера, героя войны?

— Ну… не знаю, может, и сын. А вы слыхали, что ли? Постойте, так вы, выходит, к нему собираетесь? Правильно! Вот это правильно! Он вам наверняка поможет. А эти, — мужчина махнул рукой в сторону бетонного забора, — несерьезные люди. Деньги берут, а денег-то брать нельзя! Василь Эрдынеич так и говорил: требовать за камлание деньги запрещено. Только то, что человек сам принесет да отдаст, можно взять, иначе духи сердятся и наказывают. Шаманский дар — оно ж как проклятье, хорошо жить с ним не будешь. А ежели шаман себе такую домину за забором отгрохал да евроремонт сделал, то верный признак обмана. Настоящие, те, что под духами ходят, все бедные.

Подошел трамвай, и, затоптав недокуренную сигарету, мужичок полез вслед за дружной троицей в тряский вагон. Женя не стал садиться, хотя свободных мест было полно. Он встал на площадке, сжимая побелевшими пальцами поручень. Имя Василия Эрдынеивича окончательно выбило его из колеи. Не бывает таких совпадений! Или бывают?

— Я вам схему, как доехать начерчу, — пообещал словоохотливый мужичок и обратился к Тане: — Есть карандаш и бумага? Там на электропоезде сначала надо, а потом на автобусе. Это если автобус еще ходит, конечно. Могли ж и отменить.

— Это настоящая удача, — обратилась Зойка к Евгению. — Ты за ним так по улице припустил? Откуда узнал, у кого спросить?

Женя пожал плечами. Говорить он сейчас не мог — совсем, как племянница. Удивительная встреча лишила голоса, оставив только ворох хаотичных восклицаний. Загадочная иркутянка, так сильно похожая на «цыганку» Розу, словно нарочно вывела его на человека, знакомого с Василием.

«Только Василий вам поможет!» — слова вновь сами собой всплыли в памяти. Евгению это не нравилось, поскольку разум не мог этого объяснить. Но в то же время в нем проснулась и робкая надежда. Нет, правда, неужели они с Таней, после всех невзгод не заслужили толику везения?

Дорога на станцию дальняя

Как всегда, на долю Ромашова выпали основные хлопоты по прокладке маршрута. Сто семьдесят километров по местным мерам не крюк, однако в таксомоторном парке, где он собирался заказать машину, ему категорично отказали.

— Дороги там никакие, проехать на Станцию Дальнюю и тем более в Сосновку на наших автомобилях нельзя, разве что на джипе или тракторе.

— Так погода же сухая, — возразил Ромашов, — все грунтовки утрамбованы.

— Там чащоба непроходимая, горный перевал и речка со стремниной, через которую прошлой весной единственный мост снесло селем. Вы просто не представляете, куда собрались.

— Как же туда люди ездят? — удивился Ромашов.

— Не на такси, — отрезала девушка на том конце провода.

Пришлось следовать подробной инструкции, составленной доброжелательным жителем Иркутска. Согласно ей, надо было сначала ехать по Транссибу до Слюдянки, потом автобусом еще километров тридцать пять вдоль заброшенной железнодорожной ветки до Станции Дальней, а там через лес пешком до Сосновки еще километров восемь.

Электричка на Слюдянку отходила с иркутского вокзала слишком рано — в восемь утра, и Евгений принял решение оплатить по интернету места в сидячем вагоне, который цепляли к проходящему в обед поезду Москва-Улан-Удэ. Таким образом, утро можно было посвятить необходимым покупкам и заглянуть в банк, чтобы снять наличку — банкоматы в глубинке не водились.

Большую часть вещей путешественники оставили в отеле, с собой Евгений захватил только вместительный рюкзак с небольшим количеством провизии и одежды. Девушки так и вовсе отправились налегке, с двумя небольшими сумками.

Путешествие по Транссибирской магистрали на участке, проложенном сквозь Саянские горы, оказалось настоящим приключением. Дорога шла по отрогам Восточного Саяна, петляя и поднимаясь все выше и выше, и наконец достигла Андриановского перевала, откуда на несколько мгновений открылся захватывающий дух вид на Байкал и поросшие лесом горные распадки. Таня и Зоя прилипли к оконному стеклу, впитывая в себя впечатления, да и Евгения проняло. Когда поезд начал спуск по крутому серпантину, то и дело разворачиваясь на 180 градусов, завизжали тормоза, и вагон закачался на стыках, следуя по краю горной пропасти. Где-то далеко внизу, погруженная в густую тень, раскинулась Тёмная Падь — долина, по дну которой в Байкал спешила речка Правая Ангасолка. На горизонте в туманной дымке вставал темно-синий хребет Хамар-Дабана. Еще несколько поворотов, и открылся вид на Култук — самое старое русское село на берегу Байкала. По словам всезнающей Википедиии (с которой сверялся Евгений в пути), оно было основано раньше Иркутска⁷ и, как подумал Ромашов, с тех пор мало изменилось.

Зоя, достав планшет, делала снимки. Таня же сидела неподвижно, с широко раскрытыми глазами, но Евгений был уверен, что позже она обязательно перенесет свои впечатления на бумагу — недаром взяла три чистых альбома и коробку карандашей.

В Слюдянке, полюбовавшись на старинный вокзал из розового мрамора, они принялись искать нужный автобус. Городок был совсем небольшой и пустынный, и минуло немало времени, пока Евгений нашел, у кого спросить дорогу. К его огорчению, из-за порушенного моста прямого сообщения с Дальней больше не имелось, а конечную остановку автобуса перенесли в село Уянга.

— Станция Дальняя уж несколько лет как не обитаема, — сказал местный житель, взявшийся растолковать путешественникам новый маршрут. — Сначала карьер закрылся, потом туристическая база и детский санаторий, а после уж и железная дорога приказала долго жить — она тупиковым ответвлением шла. В советские времена хотели ее дальше протянуть, до Перевала Дьявола, там сероводородные источники в Чертихе, говорят, ревматизм хорошо лечат, но не срослось. А потом и Союза не стало, Дальняя захирела. Жила там парочка стариков, да померла уже.

— А Уянга далеко от Дальней и Сосновки? — поинтересовался Евгений.

— Уянга далеко, — вздохнул его собеседник, — но село большое, ухоженное, почта есть и магазин. Автобус от Слюдянки туда ходит два раза в сутки, но частные маршрутки случаются и чаще. Они вон там стоят, возле рынка за церковью. А уж в Уянге вы договоритесь с кем-то из жителей, они вас до Дальней подкинут на личном транспорте.

В нужной маршрутке марки «Газель», приткнувшейся под широко раскинувшимся высоким деревом, сидела одинокая бабка, обставленная полосатыми сумками.

— Ждем, когда заполнится, — сказала она Ромашову. — Порожняшкой гонять никто не станет. Авось, к солнцесяду тронемся.

— Когда? — поразился Евгений. — К вечеру только?

Бабка кивнула и поправила узел на белом платке, покрывающим седую голову.

Столько ждать Ромашов совершенно не хотел. Подсадив на ступени девиц и сунув им в руки рюкзак, он направился к водителям, смолившим невдалеке уже не первую сигарету. Пообещав заплатить за отсутствующих пассажиров, если маршрутка отправится в Уянгу немедленно, он вырвал мужиков из ленивой прострации.

— Это вы откуда ж такой щедрый на нашу голову? — изумленно вымолвил один из них.

— Вам-то что за дело? — Евгений достал портмоне и помахал у шофера перед носом купюрой в тысячу рублей, прикинув, что провести день в Слюдянке со всеми вытекающими обойдется дороже. — Деньги не пахнут.

— И то верно, — водитель взял купюру, затоптал ногой окурок и пошел к машине.

— Сколько займет дорога? — спросил Ромашов.

— Даст бог, за час доберемся.

Дорога на Уянгу оказалась изматывающей. Первые минут пятнадцать они ехали по сносному асфальтовому полотну. Иногда «Газель» попадала колесом в глубокую выбоину, и тогда в ее нутре что-то зловеще звякало. Водитель, к его чести, старался ямы объезжать, мастерски лавировал и разъезжался со встречным транспортом, предупредительно мигающим ему фарами. Пассажиров при этом мотало по углам. Женя, мечтавший расспросить бабку с сумками о том, что их ждет в Уянге, оставил это занятие из опасения прикусить язык. Зоя, то и дело заваливающаяся на Татьяну, тоненько взвизгивала. Таня придерживала ее, но затем и сама едва не слетала в узкий проход.

Однако скоро дорога кончилась и началась совсем беда. Объезжать колдобины потеряло смысл, и «Газель» неслась по ним напролом. За ней тянулся шлейф пыли, которая лезла в раскрытые окна вместо свежего воздуха. Евгений держался за что попало, подпрыгивая на кочках, и к концу поездки знатно отбил себе зад.

Наконец показалась Уянга. Несколько покосившихся развалюх, выстроившись вдоль недоразумения, называющегося дорогой, слепыми окнами пялились на пришельцев, и Евгений уж совсем испугался. Но затем все-таки пошли вполне приличные обитаемые избы и среди них даже двухэтажное кирпичное здание с облетевшей штукатуркой и круглой спутниковой тарелкой на крыше.

В клубах дорожной пыли, грохоча и дребезжа всеми винтиками, маршрутка вылетела на небольшую площадь, сопровождаемая диким лаем местных собак и заполошным кудахтаньем кур, прыскающим из-под колес. Лихо развернувшись перед приземистым длинным бараком, украшенным сразу двумя вывесками «Почта» и «Магазин», водитель остановился и громко объявил:

— Приехали!

Тихо охая и хватаясь за ушибленные бока, пассажиры полезли наружу. Евгений подхватил рюкзак и помог бабке вытащить ее тяжелую поклажу. Зоя и Таня, взявшись за руки, жались друг к другу и оглядывались. Куры, успокоившись, снова важно вышагивали по площади, роясь лапами в пыли. В пожухлой придорожной траве заливались кузнечики. Июльская жара растекалась по низким темным крышам и плавилась серебристым огнем на жестяных заплатках вокруг печных труб. Мелкие птички с резкими тревожными криками шныряли у самой земли, предвещая дождь.

— М-да, — коротко и ясно высказалась Зойка, самой своей интонацией вынося вердикт.

В центре площади, окруженная разросшимся бурьяном, высилась странная архитектурная форма, очертаниями отдаленно напоминающая беседку. Столбики, поддерживающие прохудившуюся крышу, уродливо погнулись, пол зиял дырами, а в ограждении не хватало элементов отделки. Со следами пожара и вандализма, вид эта штука имела жалкий и ничего не могла украсить — даже пыльную деревенскую площадь.

Где-то вдали громыхнул гром. Евгений запрокинул голову и увидел плотную тучу, надетую на острый пик Саянского хребта. От нее на синие полосатые отроги ложилась зловещая тень.

— Таперича гроза будет, вода валом повалит, как пить дать. — От созерцания Ромашова отвлек голос бабки, их временной попутчицы. — А вы, кажись, первый раз у нас?

— Да нам бы дальше ехать, — ответил он, утирая тыльной стороной ладони пот со лба. — Мы в Сосновку.

Бабка подбоченилась:

— Это ж в которую: Старую Сосновку или Белую? Для Белой-то вроде рановато. Вот через недельку…

— А их разве две?! — Евгений изумился, поскольку Гугл о подобном умалчивал. Впрочем, на картах в интернете и разрушенный селем мост значился целым и невредимым.

— Белая Сосновка это, прости господи, ажарама.

— Что?

— Ажарама, — повторила бабка, тщательно выговаривая диковинное словечко, — Раньше там коровники совхозные были, на террасах-то трава спокон веку сочная растет, а теперь там чокнутые живут.

Евгений озадачился еще сильнее.

— Вы на чокнутых, вроде, не похожи, люди приличные, не бродяги, не ремузьё⁸ с колокольцами в носу, — продолжала бойко рассуждать бабка. Кажется, ее сильно тяготило вынужденное молчание в неустроенной маршрутке, а естественное любопытство разъедало изнутри, вот она и торопилась наверстать упущенное. — Токма других гостей через Уянгу не следует. Все, что есть, в эту Белую Сосновку, в ажараму прутся. Туристы, мать их растак. А Старая Сосновка дальше, к железке заброшенной. Их-то жалко, совсем загибаются в глуши. Как поезда поотменяли, так захирел поселок. А прежде-то богато жили. А теперича уже ничё нету. Все распалося, все разворовали. Станция там какая была, вокзал какой, а? Всем миром строили! Каких нациев токо не было, а нонича все — нету вокзала! Там даже стенки сняли и увезли. Оне же кирпичные! Вот как, а?!

— Нам в Старую Сосновку, — оборвал словоизлияния Ромашов, — ту, что недалеко от Станции Дальняя.

— А, ну это понятно тогда, — бабка покивала с важным видом. — Все понятно. А к кому вы следуете?

— Следуем по своим делам. Не подскажете, где транспорт можно нанять?

— Туда нонича автобус не ходит. Мост через Алтанку утонул, ну вот так и все, так его растак. Разве ж если крюк через всю падь делать. Или напрямки по лывам⁹ и болотью, но это вы не пройдете. Ща грозой все зальет, Алтанка вспухнет. А вас чего-то не встречает никто? Сюрпризу готовите?

— Сюрприз, — подтвердил Ромашов с легкой усмешкой. — Так что насчет частного извоза, кого нанять можно?

Бабка с сомнением оглядела их компанию и изрекла:

— Вам надо с Савельичем говорить. Он вас свезет, он тута всех возит. Но Савельича нет, он в Далагдан отправился, сделки заключает. Завтра должон вернуться. Ну, или послезавтра. Ждать надо.

— А кроме Савельича?

— Не знаю, не знаю. Проводников-то полно, да надежных нету, а вы ж с девчонками малыми. Витька-пьяница возьмется, но ему я бы и порося свово не доверила — слопает, стервак, али потеряет. А вы ж с дороги, устали, голодные… аль спешите?

— Да нет, в принципе, не спешим. Кафе у вас имеется? Или столовая, трактир?

— Трактира нету. Если заплатите сотню-другую с носа за постой, я вас к Людмилке отведу. Она вдовая и квартирантов пускает — тех, кто в ажараму раньше времени приезжают. Ей деньги нужны на лекарства для дочки. Людмилка вас приютит и покормит. Дом у нея крепкий, безысносный, не смотрите, что сшоркался немного. Листвяк он листвяк и есть, еще дед ея стоил.

Евгений посмотрел на своих растерянных спутниц и согласился.

Людмила Петровна Сухих оказалась дородной, сравнительно молодой, но увядшей и сломленной жизнью женщиной. Она носила простую немаркую одежду и подвязывала волосы короткой косынкой, напоминающей бандану. У нее-то и выяснилось, что частный извоз, как и магазинный бизнес в Уянге держит под собой местный голова Савельич, и никто поперек ему из местных соваться не смеет. Поскольку через деревню периодически следовали паломники и этнотуристы в Белый Ашрам (та самая загадочная «ажарама с чокнутыми»), а дорог толковых и транспорта не было, Савельич со своим предприимчивым характером быстро смекнул, как срубить деньжат, и конкурентов не терпел. Да и откуда взяться конкурентам, если все рабочие места, по сути, давал сам Савельич. А тем, кто не горбатился на его семью, светили разве что случайные заработки, браконьерный промысел да вахта на лесоповале.

— Савельич с сыном несколько дней назад в Далагдан выехали, — сказала Людмила Петровна, — сегодня-завтра вернутся. Но могут и задержаться, не угадаешь.

— Но мы не в Ашрам, — попытался возразить Евгений. — Может, поспрашивать у соседей? Денег заплатить готов.

— Безнадежно. Да вы не волнуйтесь, как эта ночь минует, вы и не заметите. Комнатки у меня чистые, белье свежее, никакой блошоты нет. Я недорого беру.

За обедом, который, к слову, и впрямь оказался вкусным, Людмила Петровна тоже захотела вызнать, куда и с какой целью следуют путешественники. Евгений одобрительно кивнул племяннице, и та показала ей рисунок шамана.

— Говорят, в ваших краях такой человек обретается, — произнес Ромашов. — В Сосновке живет. Василий Эрдынеевич Саэрганов.

Людмила Петровна взяла рисунок и тяжело вздохнула:

— Помер он.

— Как помер?! — прохрипела Таня.

— Да так и помер, — Людмила Петровна покосилась на девушку, явно испуганная ее хриплым неестественным голосом, но от комментариев удержалась. — Прошлой зимой схоронили.

— Да не может быть! — вскричала Зойка. — Это неправда!

— Дорогие мои, да ежели наш бурхан жив был, разве б мы тут мучились так? — воскликнула хозяйка и, оглянувшись на притворенную в спальню дверь, добавила, понизив голос: — Я Машку мою, едва та хворать начала, к нему повезла, а его и нету. Опоздали буквально на четыре дня. Что делать теперь, сама ума не приложу. Василь-то бурханил знатно, мертвых оживлял, чудеса творил, а без него Машенька гаснет, день ото дня слабее становится. Вот уже и ножки отказали.

— Что с дочкой? — спросил Евгений. — Докторам ее показывать не пробовали?

— Доктора от нее отказались, — хозяйка вытерла пальцем скатившуюся по щеке слезу. — Извините меня, это наши дела, не должна я вас своими проблемами затруднять, а то жаловаться начну, меня не остановишь.

— Вы не затрудняете, я сам спросил.

Евгений приготовился услышать страшный приговор неведомой Маше, нечто смертельное и неизлечимое, и потому сильно удивился ответу.

— Порча на ней. Подруга завистливая на ее жениха глаз положила. У них с Пашей до свадьбы почти дело дошло, а тут эта прибыла, Алима Медеева из Далагдана. Машка слегла, и Павел к Алиме ушел. Бог ему судья, конечно, ведь жена-то мужику нужна здоровая, а не такая, что едва ноги переставляет.

— Но отчего же сразу порча?!

Людмила Петровна была категорична:

— У Алимы глаз черный, это все знают. Подсуетилась и спортила соперницу. Добилась, змея, всего, чего хотела. Взамуж пошла за богатого.

Евгения разозлила эта непроходимая глупость. На дворе двадцать первый век, а у них представления, как в Средневековье.

— А врачи какой диагноз поставили?

— Врачи руками развели. Я ее и в Слюдянку по совету нашего фельдшера возила, и в Иркутск по направлению. Три месяца обследовали, ничего не нашли. Анализы в норме, никаких недостатков в организме не найдено. Так мне прямо и заявили: симулирует она. Голову ей надо у психиатра лечить, а не важных специалистов от дела отвлекать, бюджетные деньги тратить. Вот был бы жив Василь Эрдынеич, все бы сразу наладилось! Он болезнь, как есть, на корню схватывал, а порчу за один визит отговаривал. Без него все наперекосяк.

Женщина снова вздохнула, а ошарашенный Евгений молчал. Его молчание хозяйка верно сочла за осуждение, и принялась объяснять громким шепотом, постоянно косясь на закрытую дверь спальни:

— Маша талантливая девочка, училась хорошо, потом в институт поступила, хотела учителем в школе работать, историю преподавать. Книжку написала про местные обычаи и легенды. Школу нашу, правда, закрыли, но Савельич ей место в магазине своем отдал. А теперь все! Какой из нее работник? С начала лета ноги отнялись. Как слегла, Савельич ее рассчитал, Соню на ее место нанял, но мне разрешил туристов на постой брать. Да что уж теперь, — она махнула рукой и отвернулась. Потом, спохватившись, выпрямилась и попыталась закончить историю не столь траурно, однако это ей не удалось: — Видимо, так на роду написано: за чужое счастье своим несчастьем платить. Наследница она моя. Я всю жизнь страдала, вот и дочь такую же долю получила.

Евгения покоробило от рассказа. Он бы на месте матери бился за своего ребенка до последнего. Не смогли местные эскулапы диагноз поставить, в Москву бы квоту выбил, а не к шаману-бурхану на прием тащил. Эзотерика хороша как последнее прибежище для умирающих, когда уж точно понятно, что хуже не будет. А с Машей этой пока ничего не ясно.

Ромашов хмыкнул, но этим и ограничился, чтобы не обижать хозяйку. Вмешиваться и давать советы тем, кто не просит, он не собирался.

— А вы к бурхану, значит, племянницу везли, — вернулась к расспросам Людмила Петровна, — у девочки что-то с голосом.

— Авария, — кратко пояснил Ромашов. — Мы проделали большой путь, потому не станем поворачивать, дойдем до конца. Хочется добраться до Сосновки и посетить хотя бы могилу шамана. Вам известно, где он похоронен?

— Могилы нету. Бурханов, а по-вашему, шаманов, не хоронят, как обычных людей. Их сжигают, а пепел прячут в святой роще в дупле или под камнем. Однако не знала я, что наш Василий был таким известным человеком, даже вы про него слышали. От кого, если не секрет?

— От него самого, — ляпнула Зойка, тыкая в рисунок пальцем, и Евгений не успел ее остановить. — Шаман ваш сам нас сюда позвал. Стал сниться, обещал Таню исцелить. Мы думали, к живому едем, а оказалось, к мертвому. Но теперь хоть на могилку к нему сходить, к дереву этому или камню.

— Надо же, как бывает, — поразилась хозяйка. — А к тому дуплу с прахом вас любой в Сосновке проводит. Там от поселка недалеко, в Тудупском распадке. Место тихое, красивое. Вот только до Сосновки вас никто, кроме Савельича и его людей, не повезет. Пока глава не распорядится, палец о палец не ударят.

— Даже за хорошее вознаграждение?

— Кары боятся. Вы уедете, а им тут жить. С Савельичем не забалуешь.

— У кого точно можно узнать, когда он будет? — спросил Ромашов. Чем больше он слышал про местного главу, тем меньше охоты возникало иметь с ним дело. Феодал и пахан в одном флаконе.

— У охраны его спросите, — посоветовала вдова. — Дом его вы ни с каким другим не перепутаете. Как за площадью — налево по дороге вдоль садов. Увидите замок с синей крышей и флюгером петушиным — это он и есть. Стучите громче. Когда хозяина нет, охрана никому не открывает, но вы чужой, может, вам и откроют из любопытства. Вдруг вести важные для главы привезли.

— А как они узнают, что им в ворота чужой стучится? — скептично проговорила Зоя и оглянулась на поникшую Татьяну. Та расстроилась плохим новостям и сидела букой.

— Видеокамеры у него всюду, — пояснила Людмила Петровна. — Богачество свое людям в глаза сует, а воровства боится. Сидит за забором и никому не верит.

— Что ж, пойду прогуляюсь, — Ромашов встал, — наведу справки.

— Куда же вы сейчас-то? — спохватилась хозяйка. — Гроза на подходе, вымокнете. Завтра!

— А я быстро, — заверил Евгений и сурово глянул в сторону притихших девчонок: — Из дому ни шагу!

Уянга

На Уянгу надвигался шторм. Туча, зацепившаяся за далекий горный пик, сорвалась и, разросшись, уже накрыла собой долину. Она напоминала огромный слоеный пирог. Внизу, в подбрюшье клубились бледно-серые облака, сверху их придавливали нешуточным весом темно-сизые, дождевые, а венчала штормовой вал чернильно-черная корона, внутри которой бесперебойно гремело и сверкало. Ветер собирал многодневную пыль с проселочных дорог и гнал по улице, закручивая невысокие вихревые хоботки. Стайка загорелых до черноты ребятишек со смехом пробежала мимо, ища укрытие и кося узкими глазами на незнакомца, вздумавшего совершать моцион в столь неподходящее время.

Через несколько минут, большую часть которых Евгений провел, борясь с песком, попавшим в глаза, он понял, что напрасно рисковал вымокнуть. Богатый дом, сделавший бы честь любому банкиру на московской Рублевке, прятался за высоким забором, и на стук и звон, производимый кнопкой справа от калитки, никто не отозвался.

Ждать дольше перед запертыми воротами не имело смысла и, спасаясь от ливня, Евгений заскочил в магазин, благо его двери были гостеприимно распахнуты. Внутри магазина обнаружилась симпатичная продавщица лет двадцати пяти. Покупателей не было, и она скучала, коротая время с телефоном в руках. Появление нового лица оторвало ее от какой-то игры.

— Здравствуйте, — вежливо приветствовал Ромашов, проводя ладонью по намокшим волосам. — Не возражаете, если я пережду у вас грозу?

— Не возражаю. Хотя могли бы что-нибудь и купить для приличия.

— Кошелек не захватил.

Девица отложила телефон и встала, опершись локтями о невысокую витрину. Евгений мог поклясться, что ей было известно, насколько выгодно данный ракурс позволяет демонстрировать роскошный бюст четвертого размера. Не то, чтобы Евгений был особо желающим поглазеть, но в удовольствии скользнуть взглядом в предложенное декольте себе не отказал. Зачем обижать девушку, когда она так старается?

— Я видела, как вы с сестрами на маршрутке приехали. Вы у нас проездом или к родственникам погостить? — начала та светскую беседу,

— Проездом.

— В «Приют тишины», значит?

Ромашов предположил, что так называется ашрам в Белой Сосновке.

— Нет.

Продавщица оказалась на удивление проницательной:

— Тогда к бурхану Васе, больше не за чем в такую дыру из большого города добираться. Да только нет больше бурхана. Прошлой зимой под лед на Алтанке ушел.

— Кажется, вы его не слишком жаловали, — Ромашов был неприятно поражен прозвучавшими в чарующем голосе нотками презрения. Он вспомнил имя продавщицы: Соня, девушка, которую Савельич взял вместо заболевшей Марии. — Вы не верили в его шаманскую силу?

— Сила, может, и была, да, видимо, вся вышла. Пил он по-черному, говорят, никто ему не указ был. А я, знаете ли, пьяниц на дух не переношу, у меня уже трое одноклассников от водки загнулись. И что в ней только хорошего находят? — тут Соня чуть поменяла позицию, изогнулась, показывая гибкую талию, и стрельнула в Евгения подведенными глазками. — Вот вы, сразу видно, человек не злоупотребляющий. Из самого Иркутска прибыли?

Евгений пригляделся к девушке повнимательней. Кроме красивой груди у нее были от природы пухлые губы, накрашенные розовой помадой, густые волосы и серые внимательные глаза. С косметикой девушка не перебарщивала и одевалась просто, не проявляя любви к пошлым блесткам и рюшечкам, что, безусловно, шло ей в плюс. Но вот цепкий взгляд, обшаривший его с ног до головы и задержавшийся на неокольцованном безымянном пальце, являлся большим минусом.

Охотниц за мужиками Евгений чуял за версту и в обычной обстановке предпочитал с ними не связываться, однако сейчас он откровенно скучал, хотелось раздобыть побольше здешних сплетен да и деваться из магазина было некуда. Снаружи шумел «ниагарский водопад», и грозно гремели громовые раскаты — буря была в самом разгаре. В зале же было сухо, свежий воздух шел из распахнутой форточки, и если бы не комары, настырно пищащие в ухо и норовящие впиться побольней, было бы совсем хорошо.

— Да, сюда мы приехали из Иркутска, — ответил он, не вдаваясь в подробности. — Но если вы пьяниц не любите, чего ж водкой торгуете? Не смущает ассортимент?

Ромашов кивнул на стройные ряды бутылок, заполнивших полки позади продавщицы. Алкоголь был представлен в большом разнообразии, его было куда больше, чем прочего товара.

— Смущает, — кивнула девица, — да я же сила наемная, тружусь с восьми до восьми, а хозяин в Уянге один. Он что хочет, то и делает, чем хочет, тем и торгует. А кому чего продавать не следует, у него черный список составлен. Его я и придерживаюсь.

— Ух ты, как у вас строго! И что, никто не бунтует?

— А чего бунтовать? Люди сами рады, что нашелся кто-то, способный ими управлять железной рукой. До Дмитрия Савельича в Уянге бардак был, как везде, а при нем только и зажили.

Ромашов все больше поражался вездесущности местного главы. Савельич не просто бизнесом занимался и деньгу заколачивал, а возомнил себя настоящим барином, регламентирующим нюансы местной жизни. Даже черные списки составил. Глыба, а не человек — и ведь подчиняются ему, черт возьми!

— Значит, вам здесь нравится?

— Здесь лучше, чем в соседних деревнях, но все равно тоска зеленая. Я бы уехала, только денег нет. И подходящей компании, чтобы за бедную девушку на первых порах заступились. Одной страшно — обманут.

— Это уж как водится, — усмехнулся Евгений.

Ему стало любопытно, как именно девица начнет сейчас подбивать под него клинья. Все-таки провинциалки были конкретнее и прямодушнее столичных штучек, охотящихся на спонсоров в полумраке ночных клубов. Цель вроде бы одна, а подход отличался кардинально.

Столичные дамы полусвета следили за своим фасадом, упаковывались в брендовые шмотки, призванные показать, что с материальной стороной жизни у них все о'кей, однако в первые же полчаса знакомства старательно выпытывали, какая марка машины у ухажера и сколько он готов отвалить за выпивку. Если их что-то не устраивало, кавалер безжалостно отшивался. Этим шлюхам было абсолютно все равно, кому продавать тело, лишь бы дорого, они могли терпеть в постели любого импотента с толстым бумажником и щедрой душой. Это, конечно, не мешало им промывать любовнику косточки с подругами, но деньги свои с ним наедине они до поры отрабатывали.

С неопытными провинциалками все обстояло иначе. Пока они не выбрались из глуши, мужчины интересовали их не только как кошельки, но и как мужчины. В глазах Сони, помимо хищного огонька, дрожал иной интерес и даже явное восхищение его, Ромашова, мужской статью. Это, безусловно, льстило самолюбию, и другой бы на его месте принял щедрые авансы за искреннее чувство. Вот только Евгений знал наперед подобные уловки.

— Что же вы теперь будете делать? Раз бурхана больше нет, то ехать в Сосновку теряет смысл, — Соня вышла из-за витрины и, откинув часть прилавка, покрытого клеенкой, ступила в зал. — Жаль, вы прежде ко мне не зашли, а то бы на той же маршрутке и вернулись. Водитель клиентов еще до дождя собрал и был таков. Теперь автобус будет только в половине девятого, но может и отмениться из-за непогоды. Да и в Слюдянке придется заночевать, поездов пассажирских до самого утра не бывает.

— Действительно, незадача, — сказал Евгений, отмечая попутно, что ножки у продавщицы тоже не подкачали.

— А то хотите, переночуйте у меня. Я с бабушкой живу, но она стара, подслеповата и глуха на оба уха. Сестричек ваших можно на мансарде положить, там два топчана как раз стоят, а вам я в гостиной постелю, под окошком возле печки.

— Мы уже поселились у Людмилы Петровны.

— Это понятно. Только ей Дмитрий Савельевич разрешает квартирантов пускать. Но у нее больная в доме, атмосфера не та, а у меня дом просторный, уютный. Вам куда комфортнее будет.

— И что, не испугаешься гнева вашего головы?

— Так его же нет. И потом, может, я с вами в Иркутск уеду? Давно мечтаю туда перебраться, а в вашей компании путешествовать не страшно.

С присущим ему цинизмом, Евгений на секунду представил, как далеко девица бы зашла этой ночью с глухой бабкой в соседней комнате и отнюдь не глухими девочками в мансарде. Хорошего секса после расставания с Катей у Жени не случалось без малого два месяца. Да вот незадача: роль заезжего ловеласа, охмурившего наивную простушку, его совершенно не прельщала. Фантазии фантазиями, но реальность вносит свои коррективы.

— Место ночевки мы менять не будем, но если захотите к нам присоединиться на обратном пути, противиться не стану, — сказал он, заставляя себя смотреть девушке в глаза, а не на прочие части ее тела.

— Так что, мне собираться уже? — немного растерянно спросила Соня. — К вечернему автобусу?

Ромашов прямо видел, с какой бешеной скоростью крутятся у нее в голове воображаемые шестеренки. Девушка прикидывала, способна ли она все бросить и умчаться в неведомую даль с первым встречным. Стойку ее охотничью можно было простить: обладая таким капиталом, как молодость и смазливая внешность, ей хотелось и жениха себе порядочного подцепить, а какие в Уянге женихи? То ли дело, городской турист и паче чаяния столичный житель.

— Нет, сначала мы планируем все-таки добраться до Сосновки, посетить место упокоения бурхана Василия, — сказал он, — а уж на обратном пути, если вновь поедем через Уянгу, милости просим.

Соня досадливо прикусила пухленькую губу. Кажется, она почти решилась, а тут облом. Евгению на секунду даже стало ее жаль.

Он обернулся к окну, где слегка развиднелось. Ливень стих, превратившись в обычный летний дождик. На площади возле горелой беседки разлилась солидная лужа, покрытая пузырями. Одни пузыри лопались под поредевшими струями, другие на их месте тотчас надувались.

— Буря ушла, и я, пожалуй, пойду. Спасибо за гостеприимство.

— Постойте, я вам мой зонтик дам!

— Не нужно.

— Не упрямьтесь. После вернете.

Соня метнулась за прилавок и в подсобку, а Евгений решил не отнимать у девушки повод для новой встречи — пусть почувствует себя опытной соблазнительницей, с него не убудет. Взяв цветасто-розовый приметный зонт, он дернул бровью, представляя, какие слухи пойдут по деревне, когда кумушки узрят его в окно (а по закону подлости узрят они его обязательно).

— Спасибо, Соня, — сказал он.

Девушка настолько поразилась, что застыла столбом

— Откуда вы знаете мое имя?! — вымолвила она, справляясь со ступором. — Я вам не говорила!

— Просто знаю, — со смешком ответил Евгений. — Меня, к слову, Женей зовут.

Он толкнул внутреннюю стеклянную дверь и выскочил на крылечко. Ветер обдал его теплыми брызгами, и он раскрыл зонт.

Стараясь огибать особо крупные лужи, Ромашов направился по скользкой дороге к дому вдовы Людмилы Петровны. Он не оглядывался, но абсолютно точно знал, что Соня смотрит ему в спину через запотевшее магазинное окошко.

Гроза, налетевшая столь стремительно, закончилась к шести часам вечера. Выглянуло солнце, но жарило оно уже не столь жестоко и быстро укатилось за сиреневый Саянский хребет. Одинокий острый пик его четко вырисовывался на более светлом небе. Ромашов любовался им, благо из окна столовой Людмилы Петровны открывался роскошный вид.

— Эта гора называется Сагадан Гэрэл, что по-русски означает «белый свет», — произнес за его спиной тихий голос хозяйской дочери, болезной Маши.

Евгений обернулся.

Маше было двадцать девять, по местным меркам «перестарок». Вид ее и впрямь был болезненный, хотя сквозь пергаментную кожу и погасшие глаза еще проглядывали следы былой красоты. Правильные черты лица и пропорционально сложенное тело реально могли бы дать ей шанс выгодного замужества, вопреки сетованиям матери, что «влюбилась не в того», но странная болезнь отняла все.

Евгений так и не понял, чем она могла быть больна. Ни кашля, ни особой худобы, ни синюшных кожных покровов — девушка просто тихо угасала, смирившись со своей участью и не пытаясь бороться. Может, в этом все дело?

Каким-то образом, пока он бегал под дождем и болтал с продавщицей, Зоя с Таней успели с ней подружиться, Маша даже выползла из своей комнаты. Людмила Петровна называла это чудом и не могла нарадоваться на гостей. Когда вернулся Ромашов, Мария немного застеснялась, притихла, но не помышляла сбежать, сославшись на какую-нибудь хворь. Евгений сделал вывод, что девушке катастрофически не хватает положительных эмоций.

Сейчас в диалоге за его спиной возникла небольшая пауза, и Маша решилась заговорить с ним.

— Если повезет, — сказала она, смело встречаясь с Ромашовым глазами, — ночью будет ясно, и вы увидите, как пик Сагадан Гэрэла светится.

— Это вулкан?

— Нет. Это загадка природы. Никто не знает, почему гора иногда испускает яркий свет. Легенды утверждают, что на вершине живет дракон одного из тэнгриев неба.

— Вот как. А сами вы видели свечение?

— Конечно. Это реальный факт, хоть и редкий. Говорят, кто увидит свечение, исходящее от Сагадан Гэрэла, тот всю жизнь счастливым будет. Правда, глядя на меня, такого не скажешь…

— Маша много знает о местных легендах, — вступила в диалог Людмила Петровна, появляясь на пороге комнаты. — У нее и книжка есть изданная. Называется «Загадки Прибайкальского края. Страна чудес». Хотите взглянуть?

— Мам, не стоит, — запротестовала Мария.

— Отчего же? Я охотно взгляну, — заверил Евгений.

Людмила Петровна сходила за брошюрой. Книжка была издана на хорошей бумаге, снабжена несколькими красочными иллюстрациями, но обложку имела мягкую, блестящую.

— Я ездила с этнографическими экспедициями, — пояснила Маша, — собирала фольклор, бурятские сказания и русские деревенские сказки. Дмитрий Савельевич предложил издать сборник. У него в планах развивать туризм, вот и…

— А там страшные истории есть? — полюбопытствовала Зойка.

— Всякие есть. И страшные, и романтические. Я собрала здесь только те истории, которые совсем новые и широкой публике не известны.

— Очень интересно, — одобрил Ромашов.

— Жень, почитай! — потребовала Зоя. — А мы послушаем.

Таня кивнула.

Почему бы и нет? Евгений открыл книжку на первой странице и прочел:

«Байкальская земля с древности окружена загадками, мифами и легендами, и недаром на берега озера испокон века съезжаются шаманы и эзотерики со всего света. В Прибайкалье каждая скала, речка, ущелье, село имеют свою историю, придуманную неистощимой народной фантазией. Тайну щедрого на мистические события края вот уже тысячелетия пытаются разгадать местные жители, что и послужило созданию обширного цикла сказаний как среди бурятского народа, так и среди русских прибайкальских старожилов. В легендах человек всегда предстает частью природы, и в подобном подходе отражается не только уважительное отношение к окружающему миру, растениям, птицам, животным, земле и воде, наделяемых душой и характером, но и к себе самому…»

Ромашов прервался, чтобы взглянуть на автора строк. Мария неподвижно полулежала в облезлом кресле, комкая пальцами покрывающий нижнюю часть тела плед. Ее глаза были устремлены в пол, на щеках гулял лихорадочный румянец то ли от смущения, что незнакомцы вот-вот выскажутся о ее работе, то ли от подступающей нервной лихорадки. В любом случае, в этих пунцовых пятнах не было ничего хорошего, глубокие переживания Марии явно были противопоказаны.

— Дальше? — Танин шепот наждачно прорезал установившуюся тишину, и все вздрогнули.

— Да-да! — с энтузиазмом поддержала подругу Зойка. — Переходи к легендам, наконец. Давай про этого дракона, который на горе светится. Маш, там же про вашего дракона есть?

— Да, глава пятая. Вам и правда интересно? — Мария подняла на Зою взгляд, полный нетерпеливого ожидания.

— А то! Жуть как хочется послушать сказку на ночь.

Евгений спорить не стал, а открыл пятую главу и начал читать.

«Легенды говорят, что у каждого племени, у каждого явления и у каждой профессии есть свой дух-покровитель, эзэн. Когда-то давным-давно, у начала всех времен эзэны поделили меж собой все географические объекты, человеческие занятия, болезни и природные явления. Появились эзэны небесных тел и погодных условий, огня и воды, чумы и простуды, охотничьей удачи и семейного быта. Среди них особо выделялся эзэн Булагат, дух-помощник небесного бога-тэнгерина Дорлиг-хана, вдохновителя кузнецов. Был Булагат капризен, обидчив и тщеславен, потому и область применения сил выбрал необычную — стал покровительствовать мастерам-сказителям, певцам-улигершинам.

Улигершины слагали песни-улигеры, которые исполняли под звуки хуура¹⁰. Они должны были обладать приятным голосом и крепкой памятью, ведь один улигер порой содержал более двадцати тысяч стихов! В каждой местности славились собственные сказители, и часто между ними устраивались состязания. Победить в поэтическом поединке считалось почетным, поэтому улигершины охотно приносили жертвы эзэну Булагату, чем тот и пользовался беззастенчиво.

Ездил Булагат всюду не на рыбе, не на козе и не на медведе, как прочие эзэны, а на белом драконе Гонгоре, который мог испускать огонь вдохновения. Жил не в речке или в дупле, а на самой высокой вершине, покрытой белой шапкой — Сагадан Гэрэле. И праздники в свою честь — тайлаганы — велел устраивать не раз в год, а каждый второй лунный день, иначе же грозил, что не будет ослушникам-поэтам ни легкости, ни удачи. Да и жертву себе не всякую принимал, любил Булагат все оригинальное, требовал от мастеров-сказителей не банальных подношений, а с выдумкой да воображением.

И вот сказывают люди, что в одном племени жил улигершин, который так складно сочинял песни, что равному ему не было. Тридцать лет подряд становился он первым на ежегодных состязаниях. Но время идет — никого не ждет, состарился улигершин, голос свой звонкий потерял, память стала подводить, руки трястись — инструмент не держали, пальцы струны путали. Прибыл старик на турнир, а над ним молодежь смеяться стала: ну какой из тебя, древнего, певец? Вся слава твоя была да вышла, пора и другим дорогу дать.

Заплакал улигершин, пошел к эзэну Булагату и говорит: «Я ли тебя не уважал? Я ли тебе не приносил обильных жертв? Почему же ты лишил меня всего? Как мне жить теперь, ведь кроме как сочинять улигеры, я ничего не умею — ни охотиться, ни рыбу ловить. За мастерство меня кормили и одевали, восхваляли и почитали, а ныне мне предстоит смерть в безвестности. Память у молодежи короткая, а наглость великая. Как замолчу навсегда, никто моих песен больше не споет».

«А ты заведи себе ученика, — посоветовал эзэн, — обучи его всему, в том числе и песням твоим. Вот и не умрет твое искусство»

Завел улигершин ученика, но вскоре тот во всем превзошел учителя и стал жаловаться, что желает сочинять и петь собственные песни. Рассердился улигершин, отвел ученика во второй лунный день на гору Сагадан Гэрэл, чтобы провести тайлаган, и вырвал тому непокорный язык прямо во время обряда.

«Эзэн Булагат! — закричал он, потрясая окровавленным языком. — Я принес тебе самую дорогую жертву. Что ты дашь мне взамен?»

А Булагату все равно, лишь бы его уважали. Оценил он хитрость и жажду славы старого пройдохи — никто ему до сей поры языки учеников на блюде не приносил — подобрел. Скормил он подношение своему дракону и сказал: «Дам тебе все песни, что не успел исполнить этот язык». Дохнул сытый дракон на улигершина пламенем вдохновения, и стал тот вновь способен к сочинительству. Образы и сюжеты так и крутились у него в голове, один краше другого.

Улигершин возликовал, а чтобы безгласный ученик ничем не выдал его, сбросил его, израненного, в ущелье. Сам же пошел исполнять вновь придуманное, и все люди, как и прежде, слушали и рукоплескали ему.

Когда же силы хитрого певца стали снова иссякать, привел он на Сагадан Гэрэл следующего ученика, скормил его язык дракону Гонгору и вновь искупался в белом пламени вдохновения.

Так и жил улигершин, пел людям украденные песни, и горя не знал, пока хан Эрлен, владыка подземного царства, не забрал его к себе насовсем. Верно говорят, что от тщеславного наглеца добра не жди».

— Ну и зверская сказка, — вымолвила Зойка. — А как же справедливый хеппи-энд? Чтоб зло наказано, а добрые люди жили долго и счастливо.

— Местные сказки немного отличаются от европейских, — сказала Мария. — Правда, многие этнографы обрабатывали наши легенды литературно, смягчали сюжеты, изменяя финал и внося мораль, понятную современным людям. Но изначально все эти истории сочинялись не ради пустого развлечения. Каждое предание — это завернутая в сказочный фантик инструкция, как не надо делать, или как найти выход из ситуации, или правдивый рассказ о том, что случается в жизни. Например, услышав про то, что медведь съел героя, ребенок в следующий раз хорошо подумает, прежде чем убегать без спроса за ограду поселения. А молодой автор изобретения, обращаясь к мэтру, будет готов к тому, что тот захочет его себе присвоить. К сожалению, в тайге, в горах, в окружении враждебной человеку природы случается всякое, и сказка готовит слушателей психологически к тому, что им придется выживать по-настоящему, не уповая на добренькое волшебство.

— Жестокая правда жизни, значит, — констатировала Зоя.

А Таня ничего не сказала и, раскрыв альбом, принялась рисовать укрытый сумерками Сагадан Гэрэл в окне.

Обряд снятия порчи

Глубоким вечером, в неурочный для обычных визитов час, на огонек к Людмиле Петровне заглянул местный фельдшер с причудливым именем Роберт Иоганнович Фишер-Запрудный.

Внешность у него была не менее колоритная: тронутый ранней сединой рыжий волос, светло-серые, казалось, видящие собеседника насквозь глаза под насупленными бровями и по-медвежьи крупные сильные руки с короткими толстыми пальцами. Происходил он, как вскоре выяснилось, из семьи переселенных немцев, которые после окончания войны не уехали, а так и осели на новом месте.

О своей жизни Фишер-Запрудный рассказал чуть позже, уже сидя за большим дубовым столом под свисающим матерчатым абажуром и приняв на грудь энное количество самогона. А пока, первым делом, он оценивающе оглядел квартирантов, задержав взгляд на Ромашове, словно прикидывая, является ли гость ему соперником хоть в чем-то. Рукопожатие у фельдшера было ожидаемо сильное, но Евгений успел приготовиться и ответил ему тем же — сжал предложенную ладонь и не поморщился.

Формальным поводом для визита являлся плановый осмотр больной Маши, однако вело его еще и любопытство. Фишер-Запрудный пришел не с пустыми руками и не с докторским чемоданчиком, как можно было предположить, а с огромной бутылью мутной жидкости. Подмигнув хозяйке, он произнес грубым простуженным голосом:

— Я пока твоей дочуркой займусь, а ты, мать, собери закусь соответствующую. Посидим с новым человеком, почаевничаем, новости обсудим.

Держался фельдшер в чужом доме независимо, распоряжения отдавал буднично, а по тому, как стала суетиться Людмила, отворачивая от гостя залившееся румянцем лицо, Евгению стало предельно ясно: связывают этих двоих отнюдь не соседские взаимоотношения. Ромашов был готов спорить на что угодно, что все эти «плановые осмотры» регулярно заканчивались в мягкой вдовьей постели.

«Ну и что с того?» — подумал он. Деревенское хозяйство мужскую руку требует. Крышу перекрыть, шкафчик починить, забор поправить, дров наколоть. По всему получалось, что именно эти могучие руки, усыпанные веснушками, держали дом на плаву. А почему люди не сходились окончательно, не жили вместе — так тому бывает много причин.

Отправив своих девчонок в отведенную им спальню, Евгений остался в комнате, служившей одновременно кухней, столовой и гостиной. Он счел за благо не уклоняться от «чаевничания» с сердечным другом Людмилы Петровны. Отказаться от разговора означало не только обидеть людей, привыкших к жизни нараспашку, но и потерять возможность получить нужную информацию.

Фишер-Запрудный вернулся из комнаты Марии задумчивый. Сел на тяжело скрипнувший под ним стул, сложил руки на столешнице, будто школьник на уроке, и глянул на Ромашова из-под сведенных бровей.

— Машка-то ожила. Лучше ей сегодня. Ваши девочки на нее влияют благотворно.

— Так это ж хорошо, — сказал Евгений.

— Хорошо, — согласился Роберт и взлохматил пятерней рыжие волосы. Он обернулся к расставлявшей на столе соленые огурцы и грибочки Людмиле Петровне: — Ты, мать, ступай, я с тобой завтра о дочке побеседую. Мы с Женей как посидим, так и сами уберем.

— А чё так? — насторожилась хозяйка.

— Да ни чё, мужские разговоры будем разговаривать, а ты не мешай. Мне тут, сама знаешь, и поговорить-то особо не с кем.

Людмила Петровна, позвенев для порядка на кухне посудой, ушла на свою половину, предоставив им наслаждаться обществом друг друга. Роберт разлил самогон, взял свою стопку двумя пальцами и кивнул:

— Ну, за здоровье!

Самогонка обжигающим шариком прокатилась по пищеводу, опалила внутренности и, быстро всосавшись в кровь, погнала ее по расширившимся сосудам, даря ложную легкость голове.

Разговор тек неспешно, касаясь вначале самых общих тем. Они аккуратно прощупывали друг друга и лишь удовлетворившись, что не ошиблись и с собеседником можно иметь дело, перешли к более личному.

Выслушав сетование Ромашова на невозможность с ходу найти желающего отвезти их в Сосновку, Роберт сказал:

— Можете и не искать, народ тут дрессированный, никто против Савельича не пойдет.

— И вы не пойдете? — усомнился Ромашов.

— Транспорт при ФАПе¹¹ есть, но в данный момент сломан. Савельич в Далагдане сейчас в том числе запчасти к машине ищет, — фельдшер похрустел огурцом и добавил: — Но и на ходу был бы, все равно не повез.

— Боитесь? Но врач на селе тоже авторитет.

Фишер-Запрудный качнул головой:

— Так-то оно так. Что другие Савельича боятся, понятно: он безбашенный, и чуть что не по нем, впадает в такой раж, что святых выноси. Да и жизнь, как ни крути, от него во всем зависит. Вышку сотовой связи он поставил, а до него даже в случае ЧП до города часто дозвониться не могли. Как снегопад, летний пожар или паводок, так связи нет, выживай, как хочешь. Маршрутка, на которой вы приехали, да и автобус в Уянгу ходят только потому, что Савельич договорился. Хотели нам кислород перекрыть, как с другими поселками, потому как нерентабельно, да он не позволил. Почту закрыть не дал, пастуха для общего стада он содержит, овец стричь всем за его счет приезжают. Излишки с огорода, мед с пасеки, грибы-ягоды — все он сбывает. Поэтому народ ему в ноги и кланяется, причуды с капризами терпит — кто не без греха?

— Не то, чтобы я исключительно о своих нуждах пекся, — заметил Евгений, — но мне уже дико интересно, как получилось, что один человек себе такую власть забрал, и никто не пикнул — ни в Уянге, ни наверху. Ладно, наверху он кому надо занес, рука руку моет, но местные-то отчего добровольно к нему в кабалу лезут?

— Вопрос на миллион тянет, — вздохнул Роберт. — Думаю, дело в исконной нашей иррациональности. Люди живут очень бедно, но нищими себя не осознают, поскольку, в соответствии с заповедями, богаты духом. Человек в такой глубинке, как наша, существует на минимуме материального достатка, ему нет дела до высокой политики, курса доллара и цены на нефть, о чем вы там, в вашей Москве, ежеутренне справляетесь. Наше мышление сказочно, и выживают тут за счет сердца, а не ума. Власть Савельича держится исключительно на долготерпении, своеобразной лености и пофигизме.

— То есть, бунт, если и возможен, то лишь в форме «бессмысленного и беспощадного»?

— А это не дай бог. Когда терпение лопнет, начнется беспредел. Люди же связывают благополучие не с трудом — они и так трудятся день деньской, а денег ни шиша — и не с наукой, а исключительно с переделом чужой собственности. Они думают: отнимем у того, кто побогаче, и будет нам счастье. Но для чего им это, отнятое, они сами не знают. Пропить? Спалить? Почувствовать себя халифом на час? Потому дальше разговоров и не идет. Смотрите, Женя: староста Савельич богат, держит деревню в ежовых рукавицах, но и сам тут живет, быт налаживает, сына своего по заграницам жизнь прожигать не пускает, и люди это видят. До Савельича у нас разруха была, как везде. И в головах, и в клозетах. Предыдущий хан, как его тут прозвали за глаза, царствие ему небесное, площадь обустроил. Беседку видали в центре? Его рук дело. Лавки поставил, клумбы разбил — красота. Однако в первую же ночь клумбы вытоптали, а лавки умыкнули в неизвестном направлении. Участковый искал, по домам ходил — безрезультатно. Глава новые лавки заказал, антивандальные. Вмуровал в цемент. Но через пару суток неизвестные пригнали трактор и выдрали вместе с цементным полом все к чертовой матери. И ладно бы к себе утащили — нет, в ближайшем лесу в овраг сбросили. А что не смогли выкорчевать, то сломали и подожгли. Зачем, спрашивается? А из чувства протеста. «Буржуйские красивости» расценены как подачка. Ни дорог, ни водопровода, колодцы не чистят, школу закрыли, а взамен на те вам клумбу с беседкой! Ее и выкорчевали хану назло.

— Приоритет чувств над разумом, подпитываемый алкоголем, — охарактеризовал Ромашов.

— Вот-вот, — кивнул Фишер-Запрудный. — Расправились с беседкой и с полным удовлетворением пошли спать. Савельич же мужик мудрый. Вместо подачек он настоящие дела делает. Школу открыть заново не удалось, но автобус для Уянгинских детишек он купил. Магазин снабжается хорошо, цены в нем божеские, алкоголь продается по спискам, местные по этому поводу ворчат, но и сами понимают, что иначе нельзя. Трезвенникам и тем, кто от курения отказался, Савельич к зарплате регулярно премиальные выписывает. Женщины на него молятся. Теперь вы понимаете, почему его слово в Уянге закон?

— Понимаю, — вздохнул Ромашов. — Он доброхот и радеет за малую родину. Но уверен, если копнуть поглубже, все ради власти. Наслаждается он тем, что его тут за царя и бога в одном флаконе почитают.

— Не без этого. А теперь объясню, почему я не могу против него пойти, — сказал Роберт. — Собственно, из-за Машки все. Мне она никто, по крови не родная, но девку жалко. Певунья, чернобровая красотка — и все в один миг ушло. Виной всему разбитое сердце, сын Савельича, Пашка постарался. Две дуры-девки одного красавца не поделили. Машка слегла, а тот к сопернице переметнулся. Однако Савельич вину за собой чует — его же сын набедокурил, поматросил да и бросил. Добро, что хоть ребенка не успел заделать. Отца у Машки нет, на охоте сгинул, так мне пришлось к Савельичу идти и начистоту говорить, больше некому. Слава богу, достучался, поэтому именно Савельич дорогу и проживание в Иркутске оплачивал, лекарства помогал достать. Да и сейчас все, что я ни выпишу, он привозит из городской аптеки и из своего кармана платит. А если мы с Людой начнем порядок рушить, что ему помешает благотворительность свою свернуть, а? Так что извиняйте, Женя, но машину свою без благословления головы я вам не дам, хоть фельдшер, как вы справедливо заметили, тоже не последний в Уянге человек.

— Ясно, — кивнул Ромашов, — вопрос закрыт. Но вот касательно Маши… Вы же понимаете, что она недообследована.

— Понимаю. Бабы про сглаз болтают, но то ерунда. Жизнь ее стала бессмысленной — вот проблема. Что Павел бедной Маше про свадьбу плел, не знаю, но голову ей задурил знатно. Она строила планы и, когда все рухнуло, предательства не пережила. Савельич-то сыну давно другую невесту сговорил, и Павел про то знал, но наивностью влюбленной в него дуры все равно воспользовался.

— Банально.

— Да, банально. Не понимаю я, о чем Маша вообще думала, не четырнадцатилетняя же Джульетта, чтобы в любовь верить! Хотя, конечно, Паша ей стихи собственного сочинения дарил, сравнивал с Афродитой, какая не клюнет? Только вот старшего сына Савельич женил на дочке директора гравийного прииска, а младшему внучку Далагданского чиновника присмотрел — это же закономерно. Пусть Алима и узкоглазая, но приданое за ней о-го-го дают. А Машка кто? По деревням ездит, сказки записывает да в магазине торгует. Ясно же, что бесперспективно, никто бы им пожениться не дал, даже если бы Паша и хотел.

— Значит, у Маши депрессивный невроз, причем, изрядно запущенный, — проговорил Ромашов, задумчиво подпирая кулаком подбородок.

— А вы что, сталкивались? — насторожился Роберт, а узнав, кто перед ним, стукнул кулаком по столу и воскликнул, резко переходя «на ты»: — Вот в чем дело! Психиатрия, значит, и с гипнозом дело имеешь? Теперь понятно, чем эти странности объясняются.

— Какие еще странности?

— Знаешь, что о тебе люди болтают? Бабка Акулиха, которой ты сумки поднес до крыльца, всем, кто был готов слушать, таких небылиц наплела, что мама не горюй. Большой человек к нам, говорит, пожаловал. Могущественный, не меньше Савельича будет, или вовсе колдун.

— А может, гоголевский Хлестаков? — хмыкнул Евгений.

— Смех смехом, но с какой стати водитель маршрутки ради вас троих машину порожней в Уянгу погнал? Акулиха приготовилась ждать до вечера, пока попутчиков нужное число наберется, а тут вы с поезда сошли и через пять минут уже пылили по дороге. Неслыханное дело, чтобы водила ради кого так подорвался. Но если ты его загипнотизировал…

— Да денег я ему дал, — отмахнулся Ромашов. — Спешили мы, кто ж знал, что в вашей Уянге так надолго застрянем.

— Слушай, — Роберт оглянулся и понизил голос, — давно я одну идею вынашиваю, да все не знал, как подступиться, а тут прям небо тебя послало. Помоги, а? Как человек человека прошу. В твои дела не лезу, езжай, куда наметил, но сначала задержись денечка на два.

— Зачем?

— Машку полечим. А там, если Савельич не вернется или добра не даст, я найду вам машину.

— Так прямо и найдёшь? Или твоя фаповская колымага резко заведется?

— Фаповская не заведется, там аккумулятор сдох. Но я знаю, где достать вездеход — в коммуне «Приют тишины», в Белой Сосновке.

— У сектантов?

— Да они безобидные, — Роберт усмехнулся в рыже-пепельные усы. — Коммуна дуралеев, сплочённая вокруг гуру, проповедующего мир во всем мире. Лет пять назад нашли свой «пуп земли» рядом с Сосновкой и экотуризм в нашем районе развивают. Летом каждые три недели в их ашрам новый заезд, через Уянгу группы добираются, а они их тут на вездеходе встречают. Сейчас заезд состоялся, но послезавтра коммунары в магазин за товаром приедут, это их день. Чужих они не возят, но я договорюсь, слово даю.

— Ладно, а от меня что хочешь? Сеанс гипноза?

— Машка уверена, что ей Алима на смерть порчу навела. Ты ее усыпи и противоположное внуши. Я читал, так можно.

— Нельзя, — сказал Ромашов. — Не выйдет ничего.

— Почему?

— Подобное лечится подобным. Для наглядного примера приведу случай, зафиксированный французским ученым Фламмарионом, он четко в эту тему ложится. Одному парню гадалка нагадала смерть в возрасте 28 лет. Парень испугался, впал в депрессию, и отец повез несчастного к известному гипнотизеру, который в состоянии транса внушил юноше, что тот проживет до старости. Сеанс гипноза прошел отлично, парень воспрял, родные вздохнули с облегчением, а через несколько дней молодой человек внезапно умер — прямо в день своего рождения. Исполнилось ему 28 лет. Сердце остановилось.

— То есть, все безнадежно?

— Для гипнотизера — да. Того, кто верит в черную магию, и лечить надо с помощью черной магии. Иначе не подействует.

И тут у них родился сумасшедший план. Ромашов уже и не помнил, с чьей подачи они решили снять с Машки порчу, возможно, что и с его. Принятая на грудь самогонка вселяла уверенность в собственных силах и требовала подвига.

— Черт меня подери, а ведь может выгореть, может! — хлопал ладонью по столу фельдшер и сверкал серыми, подогретыми изнутри очами. — Слух про твою связь с покойным бурханом я пущу, тем более, что баба Акулиха и без меня постаралась, таинственности нагнала. Ну, а сеанс гипноза обставим покрасочней, чтоб на настоящее колдовство походило.

— А если причина в другом? — неожиданно засомневался Ромашов. — Если корень всех зол не в самовнушении? Наука утверждает…

— Это в Москве вашей наука, а у нас — жизнь. Уверяю тебя, у нас феномен «внушенной смерти» столь же реален, как и в первобытных сообществах. Когда какой-нибудь африканский шаман уверенно говорит провинившемуся члену племени, что его ждет неминуемая смерть, человек действительно умирает, причем в его организме врачи потом не находят следов болезни или травмы. Вот и здесь так же.

Евгений упрямо мотнул головой:

— Все равно хочу взглянуть на ее медицинскую карту.

— Да пожалуйста! Пошли покажу, она у меня в ФАПе хранится. Там все анализы, выписки, МРТ всего тела даже есть. Верь-не верь, а с точки зрения медицины Мария здорова.

Они вывалились на крыльцо и ссыпались по ступеням на заросший двор. Над головой висело волшебное звездное небо, неиспорченное городскими огнями. После прошедшей грозы воздух пах ночными фиалками и до одури звенел цикадами в траве.

— Иди за мной, — велел Роберт. — Темень, хоть глаз выколи!

Евгений, спотыкаясь о невидимые преграды, шлепал по лужам, стараясь не потерять из виду силуэт фельдшера. Где-то за забором, громыхнув цепью, взбрехнул спросонок дворовый пес, разбуженный шумом.

Они с Робертом долго изучали медкарту Марии Сухих, обсуждая многочисленные отчеты и заключения. Чувствуя туман в голове, Женя дважды выходил во двор умываться колодезной водой, избавляясь от последствий «чаепития».

— Ладно, берусь снять с нее негативную программу, — наконец, вынес он вердикт. — Маше в селе сочувствуют или больше злословят? Только честно.

— Скорей, жалеют, она всегда была славной девушкой.

— Это хорошо, — Евгений задумался. — Днем я видел на площади кур. Их тут все держат?

— Да пожалуй, что и все, — откликнулся Роберт. — Яйцом будешь выкатывать?

— Устроим представление. Пусть Людмила Петровна пройдет по домам и получит от всех, кто захочет помочь, в дар по яйцу. Ну, а кто не захочет… пусть без стеснения в список заносит и мне передаст. И объявит заодно, что на вечерней заре я буду снимать порчу с Маши публично, на площади. Это суббота, нерабочий день, толпа должна собраться внушительная.

— Толпа-то зачем? — моргнул фельдшер.

— Загипнотизировать толпу легче, чем одного человека, а мне нужны свидетели для закрепления эффекта. Второго раза у меня не будет. Либо сразу получится, либо никогда.

— Ты уж постарайся.

— Постараюсь. Но для начала расскажи мне о жителях Уянги. Начнем с Сони, продавщицы…

К десяти часам дня яйца были Людмилой Петровной собраны и лежали в огромной плетеной корзине. Передавая список «отказников», в котором значилось всего три фамилии, несчастная женщина смотрела на Ромашова как на свою последнюю надежду.

— А я ж не знала, что вы редкий специалист из Москвы. Я хотела с ней в Москву, но нам квоту в столичную клинику не выделили, — все пыталась она объяснить.

— Я сделаю все, что в моих силах, — заверил ее Ромашов.

Он заперся в комнате с девочками и готовился к сеансу, составлял подробный протокол. Гипнотизеру, как и адвокату в суде, нельзя произносить ни одной лишней фразы и задавать вопросы, на которые он не предвидит ответов.

— Ты будешь ее гипнотизировать? — пристала к Жене Зоя. — А как? Как меня?

— Нет, иначе. Тайно. Сознаю, что это не совсем этично, но ради спасения девушки, по-моему, можно поступиться принципами. Мне требуется разрушить программу смерти, которую Маша внушила себе сама.

— А разве не соперница во всем виновата?

— Вину с соперницы не снимаю, хотя в любви и на войне все средства хороши. Но Маша и сама постаралась. Дремлющая в человеке сила настолько велика, что может спровоцировать заболевания без наличия инфекции, привести к проявлению реальных симптомов болезни и даже вызвать летальный исход. Я, как предписывал еще Парацельс, собираюсь воздействовать на нее своей волей. На групповом сеансе будет присутствовать почти все село, но вас я попрошу остаться в доме. Люди — все без исключения — должны верить в мое могущество, а вы двое знаете правду и мое умение колдовать не поверите.

— Обязательно поверим! — начала протестовать Калашникова, но Евгений остановил ее взмахом руки.

— Здесь важна всякая мелочь. Вы можете неосознанно — жестом, выражением лица — выдать свое истинное отношение. Подсознание людей все отлично считывает, и если хоть один присутствующий усомнится, я потерплю неудачу.

— Мы не будем мешать, — прохрипела Таня.

— Именно об этом я и прошу. Сидите в комнате и не подглядывайте, как бы вам этого не хотелось.

— А доктор, с которым вы эту аферу задумали провернуть? — нахмурилась Зоя.

— Он тоже не будет присутствовать, лишь проследит издали, чтобы действо на телефон никто не снимал.

На вечерней заре Машу вынесли из избы, положили на раскладушку возле подсохшей лужи, поставили перед Ромашовым корзинку, полную яиц. Сельчане несмело топтались по краям площади, не решаясь приближаться к «московскому колдуну», но любопытство их не отпускало. Задние ряды (более смелые, поскольку прятались за спинами соседей) напирали и тянули шеи, чтобы все разглядеть.

Из магазина вышла продавщица — та самая Соня. Она сегодня разоделась в пух и прах, но явно нервничала, теребила рукав кирпично-красного платья. Евгений направился прямо к ней.

— Благодарю за спасение от дождя, зонт верну сегодня вечером, — сказал он, и когда Соня довольно улыбнулась, как бы невзначай коснулся ее плеча. — Ты сегодня такая красивая. Ты знаешь, что слабость мужчины — в женщине, а сила женщины — в слабости?

— А? — Девушка растерянно хлопнула ресницами, ее зрачки расширились.

Не давая ей опомниться, Евгений впился в ее лицо инквизиторским взглядом и жестко приказал:

— Ты слышишь только мой голос и подчиняешься мне во всем! Следуй за мной! — и Соня пошла за ним, как заколдованная.

— Встань здесь и подними руки над головой!

Соня послушно подняла руки.

— Разведи их в стороны!

Соня исполнила и это.

Толпа заволновалась, захваченная необычной картиной. Никто из присутствующих ничего не знал о моментальном уличном гипнозе, а Евгений никаких пасов руками не делал, в сон не погружал, потому происходящее казалось им странным и страшным.

Ромашов обхватил ладонями Сонино лицо и заставил смотреть в глаза. Девушка затрепетала, ее дыхание сначала участилось, потом замедлилось.

— Ты — мои глаза и уши! — зычно произнес Евгений, стараясь, чтобы его услышали все. — Ты помогаешь мне читать мысли собравшихся!

Толпа зашелестела и испуганно заколыхалась. Соня же окончательно успокоилась, мышцы ее лица расслабились, а взгляд стал безмятежным. Жена отпустил ее и обвел площадь тяжелым взглядом.

— Я был вызван в Уянгу искоренить зло! Устранить несправедливость! Бурхан Василий позвал меня. Он просил за вас, неразумных! Однако кто-то мне мешает… я чувствую враждебность и недоверие! — Ромашов вновь уставился Соне в глаза: — Соня, скажи четко: в какой руке у тебя покалывает? Правая рука или левая?

— Левая, — откликнулась Соня.

— Левая, значит, так-так… — он отошел от девушки влево, туда, где лежала Маша и стояла корзинка с яйцами.

— Мамочки! — охнула в толпе какая-то наиболее впечатлительная женщина.

— В этой корзине лежат яйца от разных куриц, вы сами их выбирали. Трое жителей отказались от участия в обряде, но, — Ромашов резко вскинул голову и уставился в толпу, — я вижу их здесь! Пришли из любопытства. Вот ты! Да-да, ты! Яйца пожалела, а Машу не пожалела! Испугалась? Правильно, что испугалась. Нечего было на Машу кричать, когда их коза в твой огород забрела. Чем ты ей грозила? Помнишь слова, что выкрикивала в запале? Так, может, это твое злое слово ее теперь в могилу сводит?!

Люди пораженно перешептывались и косились в сторону красной, как рак, тетки в черном сарафане. Вокруг нее быстро образовалось пустое пространство, соседи отшатывались от жадной соседки, как от прокаженной.

— Прочь поди! Десять шагов назад! — велел ей Ромашов, вытягивая указательный палец. — Это твоя энергия мне мешает!

Не проверяя, как выполнила и выполнила ли его распоряжение женщина (за это отвечал фельдшер, который, кстати, и поведал ему про конфликт), Евгений снова наклонился над яйцами. К его счастью, все они были одинаковыми, белыми, видно, кур держали одной породы. Ромашов взял первое попавшееся яйцо и начал говорить о тех, в чьем курятнике его якобы снесли. Так, перебирая яйца, он выложил подноготную некоторых семей, не называя, впрочем, имен. Жители Уянги сами узнавали тех, о ком шла речь, и дружно ахали.

Когда разогретая толпа, оставила всякий скепсис и прониклась происходящим, Евгений велел им встать в хоровод, чтобы «образовать магический круг».

Люди охотно брались за руки — не все, но многие. Ромашов приблизился к первым рядам, заставив их нетерпеливо качнуться, потянуться к нему навстречу. Он шел вдоль шеренги, выборочно дотрагиваясь до плеч, и те, кого он отметил, без лишних приказов, сами, выступали вперед и снова брались за руки. Те, кто оставались на месте, плотно смыкали ряды, и скоро центр площади оказался в двойном кольце.

С удовлетворенным видом, Евгений снова вернулся к лукошку, поводил над яйцами рукой и выхватил одно.

— Мне потребуется единственное из них, самое лучшее, то, что пожертвовали с надеждой и любовью, — пояснил он негромко.

Повышать голос больше не требовалось, над площадью висела тишина. Евгений, сжимая яйцо тремя пальцами, покрутил им сначала над головой Сони, так и стоявшей с разведенными руками, не чувствуя усталости, потом обвел яйцом первый ряд «магического круга» и провозгласил:

— Мне нужна ваша добрая воля и ваши добрые сердца. При вашем попустительстве зло проникло в Уянгу, значит, нам всем вместе его и прогонять! Смотрите на это яйцо, внимательно смотрите! И держитесь друг за друга крепче, ничто и никто не должен разорвать нашу цепь!

Проделав это, он наконец подошел к лежащей Маше, напряженно следившей за ним глазами, и принялся катать яйцом по ее лбу, плечам, животу, ногам. При этом он бормотал некую монотонную бессмыслицу, выделяя голосом нужные слова: «ТЫ…ЗДОРОВА…ПОРЧИ… НЕТ… ЭТО… СЧАСТЬЕ». На то, чтобы составить и выучить свою абракадабру, он потратил все утро.

— Не спи! — прикрикнул он, поскольку Машины глаза стали закрываться. — Не смей спать!

Над двумя рядами людей, стоящих в оцеплении, и над дальней толпой, изнывающей от нетерпения и покоренной зрелищем, о котором можно будет судачить долгие месяцы, пронесся всхлип.

— Оно светится! — опять не выдержала та самая женщина. — Люди, яйцо светится! Вы видите?!

— Яйцо светится, потому что вбирает в себя болезнь, вбирает дурное колдовство! — крикнул Евгений, пользуясь таким подарком судьбы.

Гул голосов за его спиной нарастал. А когда и Маша неожиданно вскрикнула, что ей от яйца горячо, экзальтированные выкрики в толпе усилились. Ромашов решил, что с подготовительной частью пора заканчивать. Он выпрямился, отколупнул кончик яйца и сунул его Соне под нос:

— Видишь змею?

Та взвизгнула и отшатнулась. Тогда Евгений протянул яйцо Маше:

— Что внутри? Говори!

— Там черная змея! — всхлипнула та, тараща в ужасе глаза.

— Там черное колдовство! Смерть твоя там! Все, что из тебя вышло, в яйцо перешло. На кого порчу кидать? Быстро отвечай: на того, кто сделал, или туда, где люди не ходят?

— Туда, где люди не ходят! — выкрикнула перепуганная Маша.

— Твое право. Я кидаю яйцо в небо, и оно исчезает!

Изумленная толпа тотчас вскинула головы — пресловутое яйцо со змеей внутри и впрямь исчезло в воздухе у всех на глазах, позже в этом был готов поклясться любой.

— Все кончено! — Евгений повернулся к больной, засунув украдкой битое яйцо в карман, в заранее приготовленный пакет, чтобы не испачкаться. — Маша, встань!

Мария, подчиняясь, начала неуверенно вставать, раскладушка жалобно заскрипела пружинами.

— Ты отныне здорова!

Маша покачнулась. Один неуверенный шаг, другой, третий…

— Это чудо! — завопила Людмила Петровна вырываясь из ряда и бросаясь к дочери.

— Чудо, чудо! — подхватила толпа.

Мать и дочь обнялись, и обе заплакали в голос. А затем Людмила Петровна бухнулась Ромашову в ноги.

Ашрам. Гонгорская падь

Утром у забора Людмилы Петровны было столпотворение. Человек тридцать страждущих собрались подле калитки в ожидании, когда заезжий «колдун» с рекомендациями от покойного бурхана Василия начнет прием.

— Ты пользуешься сногсшибательным успехом, — язвительно прокомментировала Зойка, выглядывая в щелку между занавесками. — Может, гастрольный тур организуем, деньгу зашибем?

— Как тебе не стыдно! — упрекнул Евгений. — У них проблемы и, может статься, последняя надежда, а ты про деньги.

— Как будто в клинике своей ты бесплатно работал!

— Обманывать людей больше не вижу смысла. Они к магу пришли, а не к врачу на прием.

— Оставишь их под окнами?

— Я попросил нашу дорогую хозяйку сообщить, что после предыдущего сеанса мне надо восстанавливаться минимум три дня. Но я надеюсь, что уже сегодня после обеда нас в Уянге не будет.

— Сбегаешь? — просипела Таня с насмешливой улыбкой.

— Сбегаю, — подтвердил Евгений. — Помнишь, зачем мы тут? Найти твоего шамана. Или, на худой конец, место его захоронения. А вот грыжу наложением рук, как и золотуху, я лечить не умею.

Таня, полистав альбом, показала дяде рисунок. Это вновь был Василий Саэрганов в полном шаманском облачении, но в этот раз за его спиной высилось причудливо изогнутое дерево, и на его ветвях полоскались на ветру ленты. Невдалеке бежала по камням мелкая речка.

— Он похоронен рядом с этим деревом, — шепнула Таня. — В священной роще. Под камнем.

— Опять снился?

Таня кивнула.

— Ты, подруга, медиумом стала после аварии, — прокомментировала Зоя. — Обязательно все фиксируй на бумаге, нам это пригодится.

Евгений неодобрительно взглянул на Калашникову.

— Женя, да хватит уже отрицать! Она покойного Василия один в один увидела, еще ничего о нем не зная, по сути, нас сюда ее видения привели. Признай уже, что это не галлюцинации, а пересечение с настоящим потусторонним миром!

В дверь постучалась Людмила Петровна:

— Дорогие гости, прошу к столу, все поспело!

— Спасибо большое, — Евгений отдал Тане альбом, — позвольте узнать, выходили ли вы к собравшимся?

— Не расходятся никак, — хозяйка развела руками. — Разговора с вами просят.

— А вы скажите, что великий и ужасный Гудвин превратит их в лягушек, если они сейчас же не уйдут, — влезла Зойка. — Давайте я сама им это скажу!

— Только сильно меня не позорь! — крикнул ей вдогонку Женя.

Зоя обернулась и показала ему язык. Ромашов вздохнул. Ради Маши ему приходилось поддерживать легенду, ведь ни ее мать, ни соседи не должны были заподозрить обман, иначе вся терапия пойдет насмарку.

Как ни странно, но Калашниковой удалось убедить людей разойтись. Она пришла в кухню красная, с сердито блестящими глазами, но при этом жутко довольная. Гомон, стоявший за забором с раннего часа, наконец-то стих. Все выдохнули с облегчением — сидеть в осаде никому не нравилось.

К завтраку вышла и Маша. Она поправлялась невероятными темпами и, прежде, чем сесть за стол, в очередной раз горячо поблагодарила Евгения за исцеление. Тот изо всех сил терпел, держал марку, однако написал ей название нескольких препаратов и рекомендовал пропить курсами. Чудотворная вера, конечно, хорошо, но нормальную медицину никто не отменял.

— Если позволишь последнее напутствие, — сказал он Маше, — в сторону Паши не смотри. Даже если вдруг он к тебе мириться подойдет, отказывай. Твоя судьба совсем другой человек, и однажды ты его встретишь.

— Хорошо, — проговорила Мария и потупилась. — Только вы не думайте, что Паша мерзавец какой-то. Он талантливый, и душа у него творческая.

— Паша, может, и талантливый, простить его сам бог велел, но на этом в ваших отношениях лучше поставить точку. И Алиму ты тоже прости, не желай им зла. Эти люди к твоему будущему не имеют отношения.

— А что имеет?

— Я не гадалка, Маша. Однако уверен, что ты заслуживаешь лучшего.

Роберт Фишер-Запрудный явился после завтрака. Он осмотрел свою пациентку и остался весьма доволен. Пожимая руку Ромашову, пообещал следить за девушкой в оба глаза, чтобы не случилось рецидива.

— Марии требуется занятие по душе. Пусть собирает легенды, ездит по деревням, как раньше, у нее это неплохо получалось. Возьми мою визитку, и если понадобится что-то, звоните, не стесняйтесь.

— Маша не станет тебя затруднять звонками, хотя… ты парень видный и проявил к ней доброту, чего она давно от людей не ждала. Может, задержишься у нас?

— Нет, не могу.

— Жаль. Ты ей понравился, это и слепому очевидно.

Фельдшер оглянулся на девушку, которая искоса нет-нет да и поглядывала в сторону стоявших за печкой мужчин. Слышать они их не могла, но молодая кровь начинала брать свое, девушка смотрела на своего избавителя со все возрастающим обожанием, в которое перерастала признательность. Стоило Евгению перехватить ее взгляд, она мгновенно смущалась и краснела.

Ромашов, конечно, понимал, что клин лучше всего вышибать клином, а сердечные раны залечивать новым чувством. Однако в эти иры он играть не желал. Пока его профессиональное внимание не приняли за личный интерес, ему следовало немедленно уезжать из Уянги.

— Роберт, мое дело здесь окончено. Забот и без того выше крыши.

— Ну, как скажешь, — Фишер-Запрудный, чтобы развеять внезапную неловкость, обратился к другой весьма волнующей его теме: — Это ж как ты всех развел-то! Они несколько лет тебя вспоминать будут.

— Это все твоя самогонка, — честно признался Ромашов. — Без нее ни на что подобное я не подписался бы.

Фельдшер сдержанно хохотнул:

— И все же, раскрой секрет, как ты это делал? Соню, к примеру, как загипнотизировал? Ты ж просто посмотрел на нее, шепнул пару слов — и она поплелась за тобой, как привязанная.

— Я использовал парадоксальную логику, чтобы ввести ее в транс. Сказал то, что потребовало от нее умственного усилия и отключило сознание. Помнишь, как у Булгакова? «Аннушка уже купила подсолнечное масло и не только купила, но даже разлила его, так что заседание не состоится». Человек от подобного впадает в ступор, старается осмыслить. И если ему сделать в этот миг какое-то внушение, он подчинится.

— Невероятно!

— Прием из арсенала нейролингвистического программирования. Кстати, ваш Дмитрий Савельич на горизонте не нарисовался?

— Нет, зато с коммунарами я договорился, — сказал Фишер-Запрудный. — И коли ты не намерен у нас еще немного погостить…

— Роберт, не начинай!

— Да я что? Жаль, что ты так быстро удочки сматываешь, ну, да твое дело. Только будь готов, что слава о тебе бежит впереди паровоза. Ребятам из Белой Сосновки про твои подвиги Сонька успела все разболтать. Полчаса в магазине им заливала, как ты ее мысли читал, имя угадал и жениха из Иркутска напророчил, а те стояли, разинув рот. Даже про покупки забыли.

Евгений вспомнил, как вчера вечером потащился к Сонькиному дому, чтобы вернуть зонтик, и едва унес от приставучей девицы ноги. Хорошо еще, сельчане были настолько растеряны, что побоялись донимать его по дороге — только следовали поодаль да шептались меж собой, провожая глазами. Сегодня он от них так просто бы не ушел.

— Коммунары тебя за своего приняли, экстрасенсом считают, таким же, как их гуру Вангур.

— Плохо, но как-нибудь выкручусь. Поможешь до машины ашрамовцев незаметно добраться?

— Я вас огородами проведу. И Людку подговорю всем отвечать, что заезжий колдун на ковре-самолёте улетел через печную трубу.

— Лучше на помеле.

Роберт хлопнул его по плечу:

— На помеле только ведьмы летают, а тебе, москвичу с дипломом, несолидно.

Людмила Петровна денег за постой с Ромашова не взяла:

— Мне за то, что вы сделали, вовек не расплатиться. А тут подумаешь, три лишних тарелки на столе да две ночевки!

Евгению спорить было некогда. Они с девушками подхватили вещи и тайком, задами, направились за околицу.

Ашрамовцы разъезжали на причудливом грузовике-вездеходе, представлявшем собой кабину, высоко приподнятую над осями, где вместо колес спереди были приделаны гусеницы, а задние шины обмотаны крупными цепями. Водитель и его напарница, представившиеся Дониром и Нимой, несмотря на странные имена, обладали вполне европейской внешностью.

— Мое имя по-тибетски означает Солнце, — пояснила девушка с радостной улыбкой. — По паспорту я, конечно, иначе зовусь, но тут границы обычного мира стираются.

Что означает имя мужчины, осталось загадкой, водитель оказался молчуном. За него отдувалась Нима. Она моментально нашла общий язык с Зойкой, и их звонкие голоса премного скрасили поездку в тесном салоне.

Только однажды Нима напрямую обратилась к Евгению:

— Это правда, что про вас говорят в Уянге? Будто вас вызвал покойный шаман, дабы завершить миссию, которую ему самому не удалось выполнить.

— Правда, — поколебавшись, ответил Ромашов. Поскольку он сам во время «обряда по снятию порчи» это говорил, поздно было отнекиваться. — Мы здесь по просьбе Саэрганова. Спасибо вам огромное, что согласились нас подвезти до его могилы.

Тут хмурый водитель разомкнул губы и сказал:

— Мы сначала завезем в ашрам вещи и продукты, там есть скоропортящиеся. Потом заправимся и только тогда поедем к шаману в Тудупский распадок. Ждать вас в обратный путь не станем. Дорогу на Сосновку от Тудупа я вам покажу, доберетесь в поселок сами. Там и машину до вокзала найдете.

Евгений согласился. Дареному коню в зубы не смотрят.

Тем временем вездеход выскочил из светлого леса и загрохотал цепями по твердокаменной, иссушенной солнцем и ветром дороге в полях, которой вчерашняя буря совершенно не смогла навредить. Наоборот, дождь прибил пыль и избавил путешественников от мутного облака, обязательно бы сопровождавшего в противном случае машину.

Разноцветное многотравье уходило вдаль на десятки километров, радуя глаз разросшимися пятнами красных маков и синего льна. Евгений представил, как хорошо должно быть скакать по такой долине верхом, наслаждаясь ветром и бесконечностью, а не трястись внутри пропахшего восточными специями стального механизма.

— Вы выбрали красивое место для ашрама, — сказал он.

— Это Учитель выбрал, — пояснила Нима. — Гонгорская Падь — перекресток вселенных. Здесь множество энергий сливаются в экстазе, даруя силы, здоровье и радость бытия. Видите коричневый пик, напоминающий конскую голову? Это Далай Долбан, Океан покоя. Наша коммуна раскинулась как раз у его подножия.

— Оказывается, ваш ашрам недалеко от Уянги, — обрадовалась Калашникова.

— Это только кажется, — Нима снисходительно улыбнулась. — Нам ехать целый час. И за этот час нам не встретится ни следа человека. Только простор и свобода.

— А куда ведет дорога? — спросил Ромашов. — Судя по колее, ей пользуются часто.

— Это тракт на Далагдан. Здесь проезжает от силы три машины в неделю, не считая нас.

Ромашов позволил себе в этом усомниться, но спор затевать не стал, тем более, что встречного транспорта им так и не попалось. Долина и впрямь казалась пустынной, и лишь парящая в вышине громадная птица немного оживляла пейзаж.

Через какое-то время вездеход свернул с наезженной грунтовки и помчался прямо по траве и кочкам.

— Нам надо переправиться через Алтанку и проехать еще километров двадцать по бездорожью, — пояснила Нима. — Скоро будем на месте.

Алтанка была неширокая и поражала не размерами, а бешенным нравом. Плавать в ней было бы опасно. В летний период река измельчала, но ее исток находился высоко в горах, и в период половодья или сильных дождей немудрено, если она оказалась способна разрушить капитальный мост. После грозы ее воды до сих пор несли упавшие ветки, цепляющиеся за камни и встающие торчмя в пенистых водоворотах.

Когда вездеход клюнул носом и волна плеснула на лобовое стекло, Евгений непроизвольно вцепился в подлокотники, однако машина выровнялась и, поднимая по бортам волну, проворно пересекла русло.

— Мы нашли этот брод сами, — комментировала Нима, — здесь дно очень ровное, нет подводных трещин и крупных камней. Но без вездехода все равно не переправиться — вмиг снесет и утопит, потому всех туристов мы встречаем сами.

— Выходит, ваш лагерь как хорошо укрепленная крепость, — обмолвилась Зойка, впрочем, без всякой задней мысли, — брод специально не обозначен, и никто чужой до вас не доберется.

— Чужие в этих краях и не ходят, — со смехом сказала Нима, — если кто появится, то, значит, наш человек. Его духи к нам привели.

За Алтанкой начался подъем. Небольшой уклон вскорости перешел в весьма крутой откос, и чем выше карабкался вездеход, тем натужнее гудел его мотор. На пути все чаще попадались глубокие трещины, которые требовалось объезжать — так широки они были. Кренясь и качаясь, вездеход уверенно полз вверх и наконец взобрался на более-менее ровную террасу. Отсюда в окна открывался волшебный вид на оставшуюся внизу долину, прорезанную синей полоской реки, и мягкие очертания Хамар-Дабана, все еще погруженного в густую тень.

«Приют тишины» был обнесен метровым забором, напомнивший Жене украинский плетень. Домов не было, вместо них — просторные шатры на дощатых фундаментах. Всюду цветы, красиво подстриженные кустики, но ни одного дерева, дававшего бы хоть какую-то тень. Вездеход въехал в ворота, которые тотчас закрыли за ним два дюжих молодца, и остановился возле навеса, под которым располагалось кухонное хозяйство.

— Мы сейчас быстро выгрузимся и отвезем вас, — пообещала Нима, — погуляйте пока неподалеку.

— С удовольствием разомнусь! — воскликнула Зойка, выпрыгивая на аккуратно подстриженную зеленую лужайку. — Здесь так красиво!

Свободно гулять им не позволили. Через пять минут, когда путешественники еще и оглядеться толком не успели, к ним подошли две девушки, похожие как две капли воды и одетые в одинаковые платья. Изобразив нечто вроде восточного поклона, они пригласили «дорогих гостей» следовать за ними.

— Я — Баярма, а моя сестра зовется Баяртой, — певуче произнесла одна из близняшек, стреляя темно-синими с поволокой глазами в сторону Евгения. — В наши обязанности входит размещение и знакомство с распорядком дня всех наших гостей. По правилам ашрама здесь запрещено передвигаться хаотично, чтобы нечаянно не помешать тем, кто прибыл в сюда за уединением. Гости, не желающие общаться, носят на груди специальный значок. Подходить к ним с вопросами не следует, ведь они платили деньги именно за то, чтобы молчать наедине с собой и вечностью.

— Мы не туристы, — возразил Евгений. — Нас обещали подвезти до Тудупа, мы всего лишь ждем, когда разгрузят вездеход.

Синеокая девушка улыбнулась:

— Учитель все о вас знает. Вас, милый человек, он хочет видеть лично, чтобы насладиться непродолжительной беседой. Пока ваши спутницы будут наслаждаться красотой и покоем в обществе Баярты, я провожу вас в его шатер.

Ромашов обеспокоено взглянул на племянницу, но не успел ничего озвучить, как Баярма поспешила успокоить:

— С ними ничего плохого не случится. Здесь живут мирные люди, есть охрана, следящая за порядком, да и скучно не будет, сестра позаботится обо всех их желаниях.

«Ну да, уехать и добраться до Тудупа без задержки — это было бы слишком просто», — подумал Евгений. Он понимал пристальный интерес главы коммуны: невесть откуда приехавшая троица, не похожая на этнотуристов и поклонников индийской мудрости, с неясной целью проникла в его укрепленный лагерь. Оставалось надеяться, что у Нимы и Донира, взявших на себя наглость подобрать пассажиров, не будет неприятностей.

— Не волнуйтесь, я быстро со всем разберусь и вернусь к вам, — сказал Евгений Тане и Зое.

— Да можешь не торопиться, — махнула рукой Зойка, которой здесь нравилось, — когда еще попадешь в такой райский уголок!

А Таня, поудобнее перехватив сумку с принадлежностями для рисования, с которой не расставалась, ободряюще ему кивнула.

Битва двух «Экстрасенсов»

— Как зовут Учителя? — спросил Евгений у Баярмы.

Девушка, легкая и гибкая, как тростинка, шла чуть впереди, изящно покачивая бедрами. Их движение заворожило Ромашова, и он с трудом заставил себя поднять взгляд, когда та остановилась и обернулась.

— Учитель сам скажет вам об этом, если потребуется.

Она лукаво улыбнулась, словно успела прочесть все его непристойные мысли, пока он надевал на лицо невозмутимую маску. Прочла — и осталась при этом довольна, чертовка!

Ромашов перевел взгляд еще выше, с улыбчивых губ на смеющиеся синие глаза:

— Но надо же к нему как-то обращаться.

— Называйте его Учителем, — она взяла его за руку, переплетая свои тонкие пальцы с его, отчего по спине Ромашова прокатился жаркий озноб.

— Как он узнал о нашем появлении? — задал он дурацкий вопрос.

Он спрашивал ради самого вопроса, ради звучания собственного голоса. Ему требовалось немедленно отвлечься и от интимного пожатия, и от вида ее светящегося весельем лица, и от травянисто-медового запаха, что источали пышные русые волосы, разметавшиеся по безукоризненным плечам и высокой груди. Кстати, бюстгальтера девушка не носила.

Евгений встряхнулся, отгоняя морок. Феромонами она себя обрызгала, что ли? Двухмесячный вынужденный целибат явно не пошел на пользу его самоконтролю.

Баярма что-то ему ответила и потянула за собой. Ромашов безропотно повиновался, но перед глазами все еще стоял образ встопорщенного соска, грозившего прорваться сквозь тонкую ткань.

Они нырнули в один из шатров. По сравнению с солнечным днем, там царил полумрак, и Евгений на несколько секунд потерял ориентацию, а когда проморгался, Баярма исчезла, и вместо нее обнаружился незнакомый мужчина. Столь внезапная и неприятная подмена заставила Евгения передернуть плечами.

— Добро пожаловать в мой «Приют тишины»! — произнес гуру.

Он был высок, на полголовы выше Ромашова, который не жаловался на низкорослость. Лицо главы ашрама, гладко выбритое, обладало крупными пропорциональными чертами. Одевался он в такой же однотонный этнокостюм с вышивкой по краям, как и прочие мужчины, встреченные в коммуне. На правом запястье красовалось несколько плетенных браслетов. Их бусинки сверкнули, попав в луч солнца, падающий свозь окошко в крыше шатра, когда гуру взмахнул рукой, указывая на кресла, стоящие в центре:

— Присаживайтесь, Евгений, угощайтесь водой, вином и фруктами, а заодно поведайте, какому счастливому обстоятельству я обязан лицезреть вас в нашем милом уголке.

Ромашов поблагодарил хозяина за гостеприимство и без дальнейших церемоний уселся в ближайшее кресло. На его вкус, сей мебельный гарнитур смотрелся в шатре нелепо, но в чужой монастырь, как известно, со своим уставом не ходят.

В изящной многоярусной вазе, установленной на низком столике, лежали яблоки, персики и виноград, в пиалах поодаль насыпана малина, земляника и клубника. Для последней на Байкале был еще не сезон, выходило, что ягода привозная, хотя смотрелась свежей и пахла одуряюще. Рядом на подносе — целый набор из маленьких бутылочек от простой воды и колы до виски и красного вина. В общем, богато и… театрально. Хозяин шатра любил пустить пыль в глаза. «Тщеславен, авантюрен и неглуп», — подумал Евгений, встречаясь с гуру глазами.

— Вы назвали меня по имени, значит, немного в курсе наших приключений, — сказал Ромашов, наблюдая, как хозяин опускается в кресло напротив. — Полагаю, вам также доложили, что наша дорога лежит в Старую Сосновку. Мы оказались у вас проездом и будем счастливы как можно скорей продолжить путь.

— Все это мне действительно известно. И тем не менее, ваш приезд в Гонгорскую падь кажется мне странным, а главное громко обставленным, — проговорил гуру, чуть растягивая слова. Он будто бы размышлял, сомневаясь. — Зачем отличному профессионалу шумиха? Она нужна мошенникам для отвода глаз. Вы не согласны?

— Иногда приходится действовать стремительно, брать крепости нахрапом. Нет универсальных рецептов.

— Понимаю. Кстати, попасть в наш ашрам вот так, проездом, как вы выразились, невозможно. У нас очень строгие правила на данный счет. За ворота пускают только единомышленников, и вы, полагаю, это знали с самого начала.

— Что-то слышал. Откровенно говоря, не я лично договаривался с вашими людьми об услуге, помогли местные, но если такая отзывчивость вдруг нарушила заведенный порядок, прошу нас простить. Мы никого не хотели оскорбить своим вторжением. Если вы настаиваете, мы немедленно уйдем.

Ромашов начал вставать.

— Сядьте!

Женя вскинул брови, изображая непонимание и осуждение за резкость. Получать приказы в таком тоне он не собирался. Учитель это почувствовал и следующие реплики произносил куда мягче.

— Прошу вас не спешить с выводами, вы неверно меня поняли. Наша встреча была лишь вопросом времени, разве нет? — он дернул уголками рта, обозначая улыбку. — Прежде, чем дать согласие вас подвезти, Донир связался со мной и кратко поведал о феноменальном сеансе исцеления, что вы провели в Уянге. Я немедленно пригласил вас для личного знакомства. Как иначе? Не стоить лукавить, будто данный поворот для вас полная неожиданность.

Ромашов протянул руку и небрежно отщипнул виноградинку. Он заметил, что гуру слегка на взводе, будто в любой момент ожидал неприятного известия, и это было неожиданно. Являясь безусловным авторитетом в собственном ашраме, он никак не тянул на неуверенного человека, однако сейчас сидел, закрывшись от собеседника: скрестил руки на груди и положил ногу на ногу. Он следил за Евгением исподтишка, а прямого взгляда глаза в глаза избегал, моментально разрывал контакт. Он словно расценивал пришельцев как источник смутной опасности. Но с чего бы?

— Личным знакомством с вами и я буду безусловно польщен, — произнес Ромашов, решив держаться приветливо до выяснения всех обстоятельств (к счастью, после ухода Баярмы, его мозг работал в прежнем тонусе). — Не будете ли вы столь добры назвать ваше имя? Ваша помощница предложила величать вас «учителем», но то, что хорошо для паствы, неприемлемо для меня, пусть даже наша встреча была предопределена.

Гуру внимательно вслушивался, пока Ромашов говорил, и, кажется, пришел к выводу, что визитеру не стоит доверять. Его светлые глаза настороженно блеснули — так бывает у хищного зверя, недоверчиво следящего за перемещением охотника. Однако, вместо разговора начистоту он предпочел навязать некую игру, щедро сдобренную восточными любезностями.

— В «Приюте тишины» я действительно привык к обращению «Учитель», но если вам не комфортно, называйте меня Вангуром. Это, разумеется, псевдоним, поскольку истинные имена у нас под запретом. Войдя за ворота, люди оставляют снаружи прошлую жизнь. Да, пусть только на время, но в этом заключен особый символизм, который не стоит нарушать даже мне. Мне — в первую очередь! Здесь, у подножия вечности, мы больше не те, кем были и кем нас привыкли считать. Мы заново открываем себя, и новое имя — один из способов познания истинного я.

— Я уже обратил на это внимание, познакомившись с Дониром, Нимой и Баярмой. Откуда вы берете столь диковинные слова?

— У моих помощников есть список старинных имен с переводом их значений с санскрита, каждый волен выбрать себе то, что звучит согласно струнам его души. Я, к примеру, выбрал слово «Вангур».

Евгений сделал вид, что неосторожно шагнул в расставленные силки. Ему не хватало информации о собеседнике, а тут уж все способы хороши.

— Что же означает ваш выбор? — задал он вопрос, который от него ждали.

Вангур удовлетворенно прикрыл веки:

— По-русски это «властелин». Гораздо претензионнее, чем «учитель», конечно, но зато отвечает самой сути. Вы можете называть меня так, если желаете.

Ромашов сдержанно улыбнулся, отметив ловкость, с которой гуру отбил брошенный ему мяч. Было понятно, что коварных оппонентов этот человек повидал немало, но привык доминировать в любой ситуации. Игры в слова не были ему в диковинку.

— Эту коммуну я строил с нуля, — снизошел Вангур до снисходительных объяснений. — Придумывал правила. Разбивал сад. Устанавливал первые шатры. «Приют тишины» — мое детище, за которое я в ответе. Но довольно обо мне, давайте лучше о вас.

— Да обо мне особо и сказать нечего, — иронично откликнулся Евгений. — Мое имя в переводе с греческого означает «благородный», но в том нет моей заслуги. Так меня назвали родители, и ничего менять я не намерен.

— Иначе говоря, вы устраиваете сами себя, и ваш род деятельности отвечает вашим запросам.

— Именно так.

Разговор нравился Жене все меньше — как и собеседник, сидящий с таким видом, будто у него за пазухой камень. Физиономистом Женя считал себя посредственным, особенно в сумеречном свете, но тут любой бы отметил, что благостность на лице гуру по мере течения диалога становится все более натянутой. Уголки сжатых губ, так и норовили опуститься, тяжелый взгляд из-под набухших век и напряженные желваки выдавали отсутствие эмпатии — а это, на минуточку, почти тождественно жестокости и нетерпению к чужому мнению. Впрочем, складывающийся образ не противоречил здравому смыслу. Лидер по определению не может быть мягким и уступчивым. Человек, сумевший построить и раскрутить общину с нуля, обязан обладать железной хваткой. Однако Евгений хотел бы держаться от Вангура как можно дальше.

— Я простой парень, и во мне нет ничего примечательного, — сказал он. — Вряд ли мое общество способно вас очаровать надолго.

— Не соглашусь, — Вангур дрогнул ноздрями и едва уловимо прищурился, что демонстрировало уже затаенную злость, а не просто досаду. — Вы вынырнули из ниоткуда и за пару суток успели произвести фееричное впечатление. Скажите, вы и впредь собираетесь столь же триумфально шествовать по нашей долине или сразу займетесь тем, ради чего прибыли в такую даль?

— Я совсем не рад поднявшейся шумихе.

— Несмотря на то, что именно шумиха помогла вам сюда войти?

— Я вовсе не собираюсь отбирать у вас хлеб, если вы об этом.

Вангур мимолетно поморщился и коснулся указательным пальцем подбородка. Нет, не мнимая конкуренция за умы и души волновала его.

— Почему именно Уянга? Столько приличных поселков и городов вокруг Байкала. Скажем, Боярово — там живут люди состоятельные, они бы хорошо оплатили ваши услуги.

Это прозвучало не как вопрос, а как жирный намек, но Ромашов его не понял.

— Я же говорил, что мы едем в Сосновку. Другой дороги, кроме как через Уянгу, нет.

— Вас пригласил туда староста?

Вот это уже было вполне конкретно, но Женя опять не понял, чего боится Вангур.

— С ним я даже не знаком, хотя премного наслышан.

— А с покойным шаманом Саэргановым что вас связывает?

— С ним я тоже никогда не встречался. Позвольте встречный вопрос: чего вы от меня добиваетесь? Я никак не пойму цели расспросов.

Ромашов ждал ответа, мысленно прикидывая, во что грозит вылиться его необдуманное желание воспользоваться транспортом коммунаров.

— Простое любопытство, — Вангур откинулся в кресле, расцепляя скрещенные руки. — Что-то подсказывает, что вы не так просты, каким кажетесь.

— Не стоит умножать сущностей без нужды. Я всего лишь путешественник, сопровождаю двух девушек в паломничество по священным местам, — Евгений чуть подался вперед: — Так мы можем продолжить путь?

Новая тонкая улыбка тронула губы Вангура:

— Разве я чиню препятствия? Совсем нет, я лишь просил уделить мне толику драгоценного времени. Расскажите, как именно вы заставили ходить парализованную, и я обещаю, что перестану мучить вас вопросами и лично провожу за ворота.

— Во-первых, Мария не была парализованной, — сказал Евгений, — ее убивала вера в то, что на нее навели порчу. Все проблемы таились исключительно в голове.

— А во-вторых?

— Во-вторых, я не делал ничего противного моей профессии. Я психотерапевт и привык иметь дело с внушениями, маниями и фобиями.

— Однако вы лечили Марию не пилюлями и не долгими беседами о ее трудном детстве.

— Психотерапия бывает разной.

— И вы можете объяснить использованный механизм?

— Желаете проверить, насколько я компетентен?

— Почему бы и нет? Вы же врач, значит, вам не составит труда рассказать, что и как вы делали, доступным языком.

— Извольте. Профессор Налчаджан ввел в медицину такое понятие как «психологическая смерть», этот термин теперь используют все психиатры. Психологическая смерть предшествует биологической смерти человека, и самое примечательное, что ее можно внушить. Задокументированы случаи, над которыми работал еще Бехтерев, когда крестьян проклинал колдун, и жертва покорно умирала. По мнению ученых, внушение нарушает работу центральной нервной системы, а она, в свою очередь, иннервирует все внутренние органы, от которых зависит жизнедеятельность организма. Происходит паралич воли — именно таким образом «проклятие» включает механизм самоуничтожения. Во всех случаях, включая симптоматику Марии Сухих, возникает так называемый «синдром покорности», то есть отсутствие психологического сопротивления чужому влиянию, особенно если человек чувствовал себя до этого момента виноватым, нарушившим какой-то закон или правило. Мария считала, что влюбилась неудачно, сын местного головы был ей не пара, ей все твердили об этом, в том числе и собственная мать. Сердцу не прикажешь, но чувство вины за неправильный выбор у Маши нарастало. Уже неважно, что в итоге спровоцировало «синдром покорности»: косой взгляд соперницы или злое слово, — расплата ей казалась неминуемой. Я вмешался очень вовремя. Еще месяц или два, и девушка бы умерла.

— А вы, значит, владеете внушением. Причем, умеете работать с толпой, а не только с отдельным пациентом в тиши кабинета.

— Я врач и обязан действовать в любых предлагаемых обстоятельствах. Бехтерев указывал, что внушение входит в сознание человека не с парадного входа, а как бы с заднего крыльца, минуя критику. Для создания положительной программы у Марии требовалось вызвать транс в присутствии свидетелей ее «неправильного выбора». Именно общественное мнение косвенным образом повлияло на закрепление негативной программы, и лишь с его помощью эту программу было возможно убрать. Упомянутый Бехтерев много экспериментировал в области психологии толпы, указывая, что в коллективе происходит усиление эффекта внушения, причем наиболее успешное воздействие осуществляется на эмоции. Зная теорию и обладая некоторым практическим опытом, не трудно изобразить волшебника. Дело не во мне, дело в людях, подвергавшихся гипнозу. Это их сила и воля привели к желаемому результату.

Вангур поменял позу, прикрыв ладонью рот и потерев подбородок. Он по-прежнему не доверял Ромашову.

— Мой ответ вас разочаровал?

— Отнюдь. Мне знакома сила внушения, хотя при этом я не отрицаю существование магии.

Гуру сделал жест, проследив за которым, Евгений увидел неприметный столик со свечами, палочками благовоний и разнообразными статуэтками, включая череп и стеклянный шар. Кажется, склонность к театральности у здешнего хозяина богатой мебелью не ограничивалась.

Словно прочитав его мысли, Вангур с усмешкой произнес:

— Даже психотерапевты зачастую прибегают к внешним эффектам, не так ли? Ритуалы не зря остаются неизменными в течение тысячелетий. Гипноз или магия — какая разница, как это называть?

— Гипноз не зависит от личности гипнотизера, а магия упирает именно на личные способности, дар богов.

— Когда-то давно я читал воспоминания дочери известного актера Евгения Евстигнеева, — сказал Вангур, не спуская внимательных глаз с лица Ромашова. — Актер прибыл в Лондон ради не самой сложной операции на сердце и был настроен позитивно до тех пор, пока в палату не зашел кардиохирург. В соответствии с английским законодательством, тот собирался предупредить больного о возможных осложнениях. Хирург изобразил на бумаге сердце и стал наглядно объяснять, как оно устроено и что именно у пациента не в порядке. Когда Евстигнеев увидел, как на рисунке его сердце покрывается сплошной черной штриховкой, обозначающей отсутствие нормального кровоснабжения, то побледнел. А когда врач добавил, что не дает стопроцентной гарантии и все люди смертны, потерял сознание. Все попытки реанимировать его успехом не увенчались. Скажите, как тут не вспомнить о черном колдовстве вуду, например? Только куклу с иголками заменили карандаш и бумага. Нарисовали сердце, заштриховали — и вуаля, сердечный приступ был спровоцирован.

Евгений кивнул:

— Согласен, иногда это вопрос терминологии.

— Мы с вами занимаемся похожими вещами, — Вангур встал, и Женя поднялся вслед за ним. — Можете ехать, когда пожелаете, я дам распоряжение Дониру.

Они вышли из шатра и направились к кухонному навесу, где по-прежнему стоял вездеход. По пути Евгений перехватил девочек. Под неотрывным наблюдением гуру, они забрались в салон вездехода.

Ромашов кинул взгляд на рюкзак — вроде бы он лежал иначе. Впрочем, проверять содержимое на виду у ашрамовцев он не рискнул. Сомнительно, что среди них затесались воры, а то, что покопались в сумке… бог им судья. Бумажник с наличкой и документы были при нем, а носильные вещи и путеводитель большой ценности не имели. Сейчас важно поскорей покинуть странное место.

Увы, уехать не удалось — мотор не завелся. Слушая жалобное кудахтанье стартера, Евгений мысленно выругался.

Донир вылез из кабины и с умным видом открыл капот. Евгений тоже вылез.

— Что случилось? — спросил Вангур, демонстрируя обеспокоенность. — Нашим гостям пора ехать.

Донир разогнулся:

— Небольшие проблемы, но все устранимо. Кажется, во время переправы намокли свечи. Придется немного подождать.

— Сколько?

— Не меньше часа. Надо их протереть и просушить.

Вангур обернулся к Ромашову:

— Извините за задержку, к сожалению, второй машины у нас нет. Предлагаю, пока идет ремонт, отобедать в нашей столовой. Не известно, когда и на каких условиях вам удастся найти приют в Сосновке. Деревенька там маленькая, даже магазина нет, только автолавка приезжает раз в неделю. А с вами молодые девушки, которые вряд ли захотят морить себя голодом. У них и без того прекрасные фигуры.

Ишь, фигуры он прекрасные отметил! Евгения охватила злость, но он вопросительно взглянул на девчонок. Таня пожала плечами, а Зойка бодро заявила:

— Я не против, здесь клево. И запахи из кухни разносятся чудесные.

Вангур ей улыбнулся и подал руку, помогая выбраться из высокого вездехода:

— Правильный выбор, мисс. Ваше пребывание на земле ашрама окажет нам честь.

Трапезничали в ашраме в три пополудни. Оставшееся до обеда время Вангур самолично показывал гостям территорию. Евгений девушек от себя далеко не отпускал, они так и ходили всюду вчетвером, слушая сладкие речи местного учителя.

— Ашрам это место без боли, — говорил Вангур. — Постоянно здесь со мной только десять помощников, остальные приезжают на курс от трех недель до шести. Участие платное, ведь община должна на что-то существовать. К тому же душа бесценна, и есть люди, которые это хорошо понимают. Мы не религиозный центр, принимаем христиан, буддистов, мусульман — да кого угодно, ведь мы не говорим о религии, а проповедуем общечеловеческие ценности. К слову, среди моих последователей значится и Алекс Ледовский. Ваши девушки наверняка его знают.

— А кто это? — наивно поинтересовалась Зойка. — Певец?

— Алекс Ледовский большая знаменитость, ведет шоу на канале «Байкал-плюс», — пояснил Вангур. — Откуда же вы прибыли, если никогда о нем не слышали?

— Из Москвы.

— Ах, из Москвы, — Вангур посмотрел на Ромашова, словно ждал, будто тот начнет опровергать. — Тогда, понятно. Все местные особы женского пола влюблены в красавца шоумена, но до столицы его слава еще не докатилась.

— А что именно он ведет? — спросила Зоя.

— Его шоу называется «Вам и не снилось», это микс из интервью, репортажей на злобу дня и тонкого юмора. Алекс пользуется заслуженной популярностью. Каждый вечер все Прибайкалье прилипает к экранам. Вы обязательно должны хоть раз посмотреть эту передачу.

— Как только найдем телевизор, — сказал Ромашов с ноткой сарказма, и Таня с удивлением взглянула него.

Женя чувствовал себя в обществе гуру неуютно и ничего не мог с этим поделать. Хотя придраться было не к чему. Правила в ашраме были разумны, люди, попадающиеся на пути, выглядели довольными. Кто-то работал, кто-то праздно гулял, кто-то медитировал на расстеленных ковриках.

— У каждого жителя индивидуальное расписание, — рассказывал Вангур с видом искренне увлеченного человека. — Мы никого не неволим. Люди приезжают сюда с различными представлениями, чего им хочется, и мы даем им это. Для одних это санаторий, где можно подлечить нервную систему в тишине. Для других — поиск новых знаний и возможностей, и таких, к моей радости, большинство. «Приют тишины» это убежище для изысканных интеллектуалов, которым не безразлично наше будущее.

— И дорого стоит путевка? — спросил Евгений.

Оказалось, очень дорого. Изысканные интеллектуалы должны были иметь за душой нечто большее, чем среднестатистическая зарплата, чтобы провести в походных условиях три недели.

— Увы, — демонстративно вздохнул Вангур, — успешные и богатые нередко теряют ориентиры и смысл жизни, а тут через три недели они обретают внутреннюю свободу и новые силы. Образно выражаясь, чувствуют себя подобно воде, которая способна проложить путь сквозь любые преграды. Она ломает плотины, точит камень…

— И смывает к чертям всех зазевавшихся, — закончил фразу Ромашов. — Вполне отвечает духу современности.

— Не будьте циником, — мягко улыбнулся Вангур. — Вы словно защищаетесь от непреложной истины. А между тем вашим спутницам не помешает немного внутренней свободы и прилива сил. Они очень зажаты. Позвольте им немного отдохнуть от вашей язвительности и вечной спешки. Даже сутки, проведенный вдали от мирской суеты, очищают душу и тело. Вы на Байкале, друзья! Не забывайте, здесь все иначе.

Ромашов в ответ пожал плечами. Светило ласковое солнце, жужжали среди благоухающих цветов пчелы, мерно плескалась вода в ручье, бегущему по склону Далай Далбана — здесь и впрямь хотелось быть добрым, хотелось, чтобы сказка продолжалась…

Сказка засасывала подобно коварному болоту и не желала отпускать. Буквально. После обеда вездеход опять не завелся, и Донир принялся копался в движке.

— Как хотите, но это судьба, — улыбнулся Вангур. — Придется вам немножко у нас погостить.

— Мы вас стесним, — недовольно сказал Ромашов.

— Но не пойдете же вы по незнакомой местности одни, пешком? Алтанку как будете пересекать? Нет, на ночь глядя я не смогу выгнать вас из коммуны. Надеюсь, Донир сделает все возможное и невозможное, чтобы к утру вездеход оказался на ходу. Это верно, Донир?

— К утру все будет, — буркнул мужчина, не прерывая занятия.

— Вот видите. Свободные койки у нас есть, единственное, я не могу сделать исключение и поселить вас вместе. Мужчины и женщины по правилам ашрама спят отдельно, даже если они муж и жена.

— Мне надо это обсудить со спутницами, — ответил Ромашов и отозвал девчонок в сторону. — Что будем делать? Останемся или сбежим на свой страх и риск?

Таня взяла его под руку и, привстав на носочки, шепнула на ухо:

— Здесь стремно, но нам ничего не грозит. Это он скорей к тебе пристал. Я бы осталась.

— Пешком по горам я не пойду, хоть режьте, — подтвердила Зойка. — Придется тебе, Женечка, до утра как-то выкручиваться. Твоя была идея в Уянге громкое шоу устроить, вот и отдувайся.

— Какая ты добрая, — с тихим смешком откликнулся Ромашов. — А если меня живьем съедят? Или на костер отправят?

— Не знаю, как насчет костра, но вон та мадмуазель смотрит на тебя весьма плотоядно.

Ромашов оглянулся и увидел Баярму. Или, может, Баярту? Одна из близняшек и правда постоянно попадалась ему днем — то сядет неподалеку, то навстречу пойдет и призывно при этом улыбается. Евгений пытался списать это на собственную мнительность, старался не замечать ее призывных взглядов, но раз и Зоя отметила…

— Ладно, одну ночь я как-нибудь продержусь, — сказал он, и Зойка, не сдержавшись, весело фыркнула. — Но если утром нас снова попытаются задержать под любым предлогом, уходим однозначно!

Побег

Таню и Зою поселили в большом комфортабельном шатре вместе с туристками из последнего заезда, а Евгению под ночевку выделили юрту, где было что-то типа склада — в спальнях на «мужской половине», как ему объяснили, свободных кроватей не нашлось. Он по этому поводу совершенно не переживал, тем более, что раскладушка оказалась длинной, а постельное белье принесла красавица Баярма.

— Если вам еще что-то понадобится, только намекните, — сказала она, одаривая многообещающим взглядом.

— Ваш учитель мной больше не интересовался?

— По вечерам Учитель занят, готовится к медитации и индивидуальным беседам. А что, вам нужна компания?

— Нет, все в порядке, — откликнулся Евгений, гадая, была ли двусмысленность случайной.

Он заключил, что ему просто хочется выдать желаемое за действительное. Баярма выполняет обязанности хостес, принимая гостей по высшему разряду, и кокетничает со всеми особями мужского пола. Психология женщин отличается от мужской. Если мужчина-охотник направляет свое внимание только на одну понравившуюся даму, игнорируя остальных, то девушки желают нравиться всем подряд, иной раз даже без далеко идущих планов.

Баярма ушла, а Евгений сел на скрипучую раскладушку и призадумался. У него были темы для размышлений и без сексуальных фантазий.

Внешне все выглядело так, что не подкопаешься. Машина могла сломаться? Могла. Мог местный гуру заинтересоваться целями заезжего гастролера, косившего под «великого мага»? Мог. И не доверять ему мог, и видеть в нем источник опасности для личного авторитета. Но несмотря на все эти скользкие моменты, приняли их тепло, накормили и спать уложили. То, что ему показалось, будто в рюкзаке, оставленном в вездеходе, рылись… так именно что показалось. Евгений не давал голову на отсечение, что все лежало именно так.

И все же интуиция вопила все громче. Вангур явно чего-то или кого-то ждал, и появление незнакомцев совпало с его ожиданиями по времени. Если Ромашова (к счастью, к девушкам претензий нет) приняли за другого, то в этом он сам виноват, поддерживая легенду ради успешного лечения Маши. Что там успел изложить про него Донир по телефону: восторженные междометия продавщицы Сони или собственные подозрения?

Ромашов вынул из кармана смартфон — связь была. Не самая стабильная, но была. «Это хорошо, — подумал он, — в случае чего, можно дозвониться спасателям».

Раз телефоны у них не конфисковали, Евгений лелеял надежду, что утром его с девочками все-таки выпустят без помех. У Вангура, конечно, рыльце в пушку, что-то он тут проворачивает, раз опасается чужого внимания, но поскольку им до его секретов дела нет, есть шанс, что крайних мер они не спровоцируют.

Не успел Ромашов лечь, как в юрту у входа поскреблись, тяжелый полог колыхнулся, и внутрь скользнула гибкая тень.

— Это я, — шепнул нежный голос, — принесла тебе фруктов и вина. В столовой такого не подают.

Евгений растерялся. Баярма чрезмерно смущала его ум (равно как и все, что ниже). Конечно, в том, что она пришла к нему в поздний час, не было ничего удивительного. От девушки (как и от ее сестры) исходила мощная волна сексуальности, и каждая черта в ней, каждый жест дышал неуемной страстью. Такие созревают рано и искренне наслаждаются возможностью давать и принимать. Не взамен на что-то, не из расчета, а ради самой полноты жизни.

— Я не знала, что именно ты любишь, поэтому набрала всего понемногу. Но на самом деле фрукты только предлог, — сообщила Баярма с обескураживающей откровенностью.

Она поставила поднос на подвернувшийся тюк, и шагнула к нему. Для того, чтобы угадать ее дальнейшие намерения, слова были не нужны. Она обвила руками его шею, и Евгений автоматически приобнял ее. От медового запаха закружилась голова.

— Только давай не будем спешить, — с нежным смехом прошептала она. — Садись. Да не на эту жуткую раскладушку, она скрипит так, что перебудит всех на свете! Постели на пол один из запасных матрацев.

Они устроились на полу, и Баярма с жизнерадостной улыбкой постаралась скормить ему несколько виноградинок.

— Тебе очень скоро понадобятся все силы.

— Да я на немочь не жалуюсь.

— Тогда давай выпьем, — она протянула маленькую бутылочку с вином, порционную. — Это я стянула из личных запасов Учителя. За наше знакомство! Меня, кстати, по-настоящему Мариной зовут.

— Женя, — он сделал небольшой глоток. Вино было слишком сладким. — А как же строгие правила ашрама?

Марина-Баярма наморщила носик:

— Я не туристка, а работаю тут администратором. Ко мне это относится в меньшей степени, важно просто не попадаться, — и она снова улыбнулась ему призывно и многозначительно.

Ах, эта женская улыбка! Евгений знал, насколько она обманчива. За улыбкой женщины скрывают все, что угодно, а главное — свое истинное отношение. Мужчина уверен, что ему улыбаются, потому что он нравится, а его речи умны и интересны, он распушает хвост и заливается соловьем. Но потом обнаруживается, что улыбка всего лишь прикрывала скуку, была данью вежливости или того хуже — являлась следствием коварного обмана. Евгений вспомнил Катю, которая тоже вовсю ему улыбалась, но одновременно планировала замужество с другим. Нет, никогда не следует доверять улыбчивым женщинам!

— Ты сам откуда, из Иркутска? — Марина расстегнула пару пуговиц на платье, якобы спасаясь от духоты.

Ромашов проследил за ее ловкими пальчиками, скользнув заодно взглядом по двум упругим полушариям, показавшимся в вороте. Вот он, момент истины. Надо либо выгнать ее прямо сейчас, либо следовать навязанным курсом.

Он не прогнал ее. Малодушно решил, что девушка расскажет ему о Вангуре. Сделав еще один глоток, Женя отставил бутылочку и велел внутреннему скептику заткнуться. Если Марине хочется непременно эту ночь с кем-то разделить, то не ему ее осуждать — лучше превратить ее в источник полезной информации

— Нет, я не из Иркутска.

— Я так и знала! У тебя не местный говор.

— Не замечал. Что именно я произношу не так?

— Прямо и не скажешь, — Марина помахала в воздухе рукой и запрокинула раскрасневшееся лицо, открывая беззащитную шею. — Так ты откуда?

— Из Москвы.

Она широко распахнула глаза:

— Клево. Путешествуешь? И какова конечная цель?

— Это долго объяснять. А скажи-ка…

Но тут Марина подвинулась к нему с очевидной целью, и он замолчал. Впрочем, особо далеко они не зашли. Она позволила ему стянуть с плеч платье, но потом снова заявила, что не стоит торопиться.

— Я хочу узнать тебя поближе!

— Так за чем же дело стало?

— Во всех смыслах, не только в плотском, — она ловко выскользнула, вручив ему недопитое вино, и он, чтобы погасить хоть немного разгорающийся внутри пожар, сделал новый глоток. — В отношении двух существ противоположного пола все должно быть гармонично. Вот ответь мне, Женя, это правда, что ты помог умирающей девушке в Уянге?

— Правда.

— Зачем?

— Она умирала. А могла бы жить и радоваться.

— Тебе заплатил за сеанс староста?

— Нет. К чему вопросы?

— Ты меня интересуешь.

— Именно тебя?

— Моей сестре ты понравился не меньше, но я старше ее на семь минут и никогда ей ни в чем не уступаю. Тебя я тоже ей не уступлю. Хочу, чтобы ты был только моим!

Она рассмеялась, запрокидывая лицо. Стала заметна бьющаяся на шее тонкая жилка, и от ее вида острейшее желание вскипело в Ромашове. Он рыкнул и, плохо соображая, что делает, схватил девушку, подминая под себя. Целовалась Марина божественно, а нежные стоны и нетерпеливые движения ее молодого горячего тела приносили ни с чем не сравнимое наслаждение. Евгению хотелось большего, он начал избавляться от мешающей им одежды — своей и ее, но Марина вдруг заколотила кулачками по плечам и спине.

Он с трудом оторвался, задыхаясь. От снедающей изнутри неизлитой страсти мутилось в глазах.

— В чем дело? — язык с трудом шевельнулся, выталкивая человеческие слова. Человеческое вообще давалось с трудом, разум почти уступил место инстинктам. Евгений зажмурился, пережидая вспышку безумия. Видеть так близко эти распухшие от поцелуев губы и воздерживаться от продолжения было невыносимо.

— Знаешь, я никогда не целовалась с экстрасенсом!

Его охватила нетерпеливая досада:

— Я не экстрасенс, я врач!

— С врачом я тоже никогда не целовалась. Ты полон загадок, раскрой мне хоть одну из них!

Нелепая просьба долго прокладывала путь к его сознанию, а когда он понял, чего она просила, недоверчиво рассмеялся.

— Ты хочешь со мной поговорить?!

— Хочу знать о тебе все.

Ромашов моргнул. Он почувствовал, что его и правда тянет ей исповедоваться. Марина казалась ему удивительной, ее хотелось радовать и выполнять все капризы, даже дурацкие. И все же что-то смущало его, что-то билось на дне затопленного страстью колодца, какой-то проблеск здравой мысли…

Марина не позволила ему нащупать эту мысль. Она обвила его руками и ногами, тесно притягивая к себе. Укусила за мочку уха и шепнула:

— Или ты предпочитаешь действовать молча?

Обнаружив, что девушка заявилась к нему без нижнего белья, он снова впал в неистовство. Марина со сладким вздохом сдалась на милость его требовательных рук, прогнулась, застонала, разгоняя его кровь по вибрирующим от любовного жара венам. Дрожа от сдерживаемых порывов, Евгений потерял и себя, и чувство реальности — как вдруг все снова оборвалось.

Сначала он почувствовал неожиданно сильный приступ головокружения, а потом сердце спазматично трепыхнулось, пронзая грудь острейшей болью, дыхание окончательно сбилось, и к горлу подкатил тошнотворный горячий ком. Евгений с тихим стоном замер, не понимая, что с ним. Только когда Марина выскользнула из-под него, оставив лежать, уткнувшись носом в ватный матрац, до него дошло, что «кина не будет».

Болезненная судорога прошла, сменившись мимолетным страхом смерти, и все же, если бы не навалившаяся дикая слабость, он бы постарался немедленно все вернуть обратно. Желание обладать никуда не делось, оно требовало, болело, раздирало его изнутри.

— Марина…

Марина перевернула его на спину и посмотрела сверху вниз. Ее острые грудки заманчиво нависали над ним, но руки Ромашова настолько отяжелели, что уже не поднимались. Да и зрение подводило. Эта великолепная грудь, настоящее произведение искусства вдруг начала двоиться, троиться, горошины сосков компоновались в сложные узоры и как гроздья темного винограда обвивали ее точеный стан. Евгений искренне поразился причудливости своих эротических фантазий.

— Ну вот, я же говорила, что скоро тебе понадобятся силы, — проворковала соблазнительница, отныне больше напоминающая инопланетянку, чем земную девушку, но не ставшая от этого менее желанной.

— Я силен как никогда! — прохрипел Ромашов и все-таки рванулся, чтобы сорвать губами хоть один дразнящий плод.

— Лучше выпей еще, — Марина, придерживая за затылок, влила ему в рот приторную гадость, от которой снова заныло сердце. — Теперь расскажи мне все: на кого ты работаешь, с какой целью прибыл к нам, что именно ищешь и связан ли ты с ФСБ?

Евгений обалдел от количества вопросов и задвигал беззвучно губами, не зная, с чего начать.

— Давай по порядку, — рассердилась Марина не понятно на кого, возможно и на себя. Вести допросы она явно не умела. — На кого ты работаешь?

Это было просто, и Ромашов улыбнулся:

— Я вольная птица.

— Одноразовый наемник? Странно… Ты правда врач?

— Да. А я правда тебе нравлюсь?

Марина огляделась и, схватив платье, проворно натянула на себя, прикрывая наготу.

— Не отвлекайся. Какое отношение ты имеешь к Дмитрию Савельевичу Заволоке?

— Кто это?

— Не глупи! Это староста Уянги.

— Я его даже не видел. И видеть не хочу…

— Зачем ты тогда прибыл в Гонгорскую Падь?

Ромашов забыл, зачем! И так усиленно вспоминал, что прикрыл глаза.

— Эй, не засыпай! — девушка хлопнула его по щеке. — Черт!

Он посмотрел на нее через силу. Ее красиво и злое лицо плавало в белесом тумане совершенно отдельно от тела. В вине было что-то подмешано, осенило его, и он засмеялся. Все симптомы присутствовали: от эйфории до зависания. Плюс высокая самооценка при нарастающей тупости. Хотел ее раскрутить на откровенность и сам попался. Не вышло из него разведчика!

— Ты меня отравила, — произнес он четко, с удовольствием от ясности понимания. — Стерва.

— Проспишься и все забудешь. С кем ты связан? Если ты врач, то это Санэпидемнадзор? Или все-таки ФСБ? А может, Следственный комитет?

— Комитет… — это родило в нем цепь причудливых ассоциаций. — Эй, да ты такая же ведьма, как та карга с бородавкой на лбу!

Марина сердито сверкнула глазами:

— Фамилия и должность твоего куратора в Следственном комитете!

— Он не куратор, он просто… — Евгений хотел было сказать «друг», но это было не так, — знакомый.

— Имя и должность!

— Журин Станислав Михайлович. Генерал-лейтенант. Мы с ним одну ведьму уже обезвредили… Но можно и вторую!

— Какую еще ведьму? Дурак! Отвечай, что вам известно?

— Нам все известно! Мы с Журиным очень умные!

— Какое дело вы расследуете? О незаконной добыче или о коррупции?

— Все вы преступники, так я и знал… распоясались совсем… людей травите.

Марина теряла терпение и затрясла его, схватив за плечи:

— Что известно о нас Журину?!

— Ай! — громко пожаловался Ромашов, приложившись головой о дощатый пол, тощий матрац совсем не спасал от ударов. — Позвони ему сама и уточни!

— Вы держите связь по обычному телефону? Впрочем, — насмешливо прибавила она, — ты же простой врач, как утверждаешь!

— Я врач, — он опрометчиво кивнул, и мир завертелся, рождая тошноту. — О, меня сейчас вырвет!

Она слегка отодвинулась и стала рыться в его одежде, а наткнувшись на телефон, принялась просматривать контакты. Ромашов боролся с тошнотой, его внутренности скручивало, и на коже выступил пот. Да чем же она его траванула, зараза?

— Девушек моих… Таню и Зою не трогай… — прохрипел он. — Они совершенно ни при чем.

— Мы уже поняли, что они твое прикрытие. Но какой же ты дурак, что их сюда притащил! Чем вообще думал?

— Не знаю, — признался он, с ужасом понимая, что теряет сознание. — Я хотел… спасти племянницу.

— Похоже, ты готов спасать всех подряд, да только оно тебе боком выходит.

— Зачем… тебе это? Такая… грязная работа…

Однако если она и сказала, зачем, он уже не услышал — отрубился. Мир резко погас, вот только блаженное забытье не пришло. Со всех сторон его обступили странные, пугающие видения. Евгений стонал, метался на матраце, беспомощно сжимая кулаки. Ему не было ни минуты покоя, и можно с уверенностью утверждать, что это была самая длинная и жуткая ночь в его жизни.

Утро разродилось тяжелым похмельем, наждачной сухостью во рту и приступами головной боли. Приключение свое Евгений помнил смутно, теряясь в догадках, какая часть из фантасмагоричных картин была наяву, а какая пригрезилась в кошмаре. В памяти обрывками всплывали жуткие образы бесплотных чудищ, сторожащих в пещере золотой клад. Шаман в рогастой шапкой скакал на скале и бил в огромный бубен, отчего до сих пор звенело в ушах. Рядом с ним красивая девушка, похожая на «цыганку» Розу, но облаченная в белое кимоно, швыряла противников на татами. И над всем этим равнодушное лицо Вангура и голая грудь Баярмы перетекали одно в другое, производя одинаково тошнотворное впечатление.

Ромашов с трудом сел и сжал пульсирующие виски. На анализ видений, полных подсознательных подсказок, но облаченных в сложную символическую форму, сил не было. Оглядевшись из-под опущенных ресниц (падающий сквозь незанавешенный до конца полог свет резал глаза), он поискал поднос с фруктами и питьем, но ничего не нашел. Его одежда была аккуратно сложена на раскладушке, поверх лежал телефон. Рюкзак стоял в ногах, застёгнутый на все молнии и клапаны.

Тяжело привстав, Евгений дотянулся до рюкзака и, пошарив в центральном отсеке, достал початую бутылку минералки. Вода была теплая, выдохшаяся, но он выпил ее с жадностью. Посидев еще минуту, он нашел аптечку и заглотил несколько подходящих случаю таблеток, потом принялся одеваться. Хоть бы с Таней и Зоей все было хорошо! И хоть бы у выхода из юрты его не поджидали дюжие молодцы, которых он в своем теперешнем состоянии не уболтает.

Евгений припоминал, что на территории ашрама протекал ручей. Он кое-как выбрался из юрты и, услышав журчание быстрой воды, побрел, шатаясь, в ту сторону. Рухнув на берегу, он окунул в ледяные струи сначала руки, затем лицо. Таким коленопреклоненным его и нашли племянница с подругой.

— Вот он где! — первой к Ромашову подскочила Зойка. — Ну и видок!

— Что с тобой? — прошептала Таня.

— Ты всю ночь квасил? — вторила ей Зойка. — Нашел время! Вставай, там участковый приехал. Если мы хотим отсюда выбраться, лучшей компании, чем полиция, не найти!

Зойка тянула его прочь от ручья, и Евгений, напившись из горсти в последний раз, встал на подгибающиеся ноги. Ему немного полегчало, но он был все еще далек от привычной формы.

— Где рюкзак? В том шатре? Тань, тащи быстро! — торопила Калашникова. — Да давай же ты, переступай ногами, «могучий колдун»! Надеюсь, пьянствуя и развратничая, ты опрометчивых обещаний не давал.

— Я не пьянствовал и не развратничал, — гордо ответил Ромашов, что на фоне небритой физиономии и сбитой координации выглядело по крайней мере лживо.

Зойка принюхалась, но Евгений был уверен, что перегаром от него не разит. Пара глотков вина не приводила еще ни одного здорового мужчину к столь оглушающим последствиям.

— Тогда что с тобой?

— Я отравился.

Они, как могли быстро, пересекли ухоженный цветник, делящий ашрам пополам. Навстречу им стали попадаться люди. Они приветливо улыбались и здоровались. Зойка о чем-то трещала без умолку, заставляя Ромашова болезненно морщиться. Он плохо ее понимал, поскольку все еще имел проблемы с восприятием.

— Он ему фотографию под нос сует, а этот отстраняется и так равнодушно про портал в иное измерение втолковывает, представляешь? — Зоя дернула Ромашова за рукав, требуя реакции.

— Да, — просипел Ромашов.

— Вот я и прикинула, что надо отсюда валить вместе с ним! Правильно говорили в Уянге: здесь одни чокнутые. Ну как можно про портал всерьез, ты согласен?

— Согласен, — со вздохом произнес он, мечтая, чтобы на яркое солнце нашла туча почерней. Глаза слезились.

Их догнала Таня, увешанная их вещами. Она сгибалась в три погибели, и Ромашов, как ни был слаб, все же отобрал у нее рюкзак. И тотчас едва не уронил его на ногу, услышав за спиной певучее:

— Как чудесно, что вы уже встали! Приглашаю на завтрак!

— Баярма? — он резко обернулся, встречаясь с невозмутимым синим взглядом.

— Я Баярта. Доброе утро, Женя. Моя сестра в столовой, она сегодня дежурит на раздаче.

— Мы не будем завтракать! — решительно отказалась Зоя. — Мы спешим!

Оставив растерянную близняшку в кильватере, они продолжили путь. Им предстояло пройти мимо кухни, откуда доносились запахи свежего хлеба, от которого у Евгения к горлу подкатил тошнотворный комок. Он сильней сжал лямки рюкзака и ускорил шаг.

— Да я лучше от голода помру, чем буду есть их отравленную пищу! — бормотала Зойка. — Один на ногах не стоит, другая полночи заснуть не могла. Да пусть они все лесом идут! Жукое местечко!

Евгений не стал ей напоминать, что вчера ей в ашраме нравилось.

У ворот, недалеко от вездехода стоял запыленный УАЗ «Патриот», а подле, уверенно расставив ноги и заложив большие пальцы за ремень брюк, возвышался парень в полицейской форме, только без фуражки. Был он молод, светловолос и довольно смазлив, а недостаток опыта с присущим юности напором пытался компенсировать громким голосом.

— Я всего лишь прошу оказать содействие, — говорил он стоящему напротив Вангуру. — Ордер на обыск мне получить нетрудно, только пока я буду ездить туда-сюда, время уйдет. А вы могли бы проявить добрую волю, которую всем проповедуете. К тому же, если потом при обыске мы найдем что-то запрещённое или на территории окажутся посторонние…

— Да с чего вы взяли, что у нас посторонние? — удивлялся Вангур.

Сзади него маячила небольшая группа поддержки, среди которых Ромашов узнал Ниму и Донира.

— И уж точно нет ни одного ребенка младше восемнадцати, с этим здесь строго, — продолжал Вангур, оборачиваясь к Дониру. — Верно?

— Верно, — подтвердил Донир, — никаких посторонних. Только жители ашрама и туристы согласно списку.

— Если на территории нет посторонних и вам скрывать нечего, отчего же вы упорствуете? — недоумевал полицейский.

— А из принципа и следования букве закона. Это частное владение, убежище и оазис тишины. А вы, хоть и представитель уважаемой структуры, ведете себя вызывающе, шумите и беспокоите гостей. Они заплатили приличные деньги за то, чтобы им позволили провести отпуск без плохих новостей. И я обещал им это обеспечить.

Тут к ним вплотную приблизились Ромашов с девушками, и полицейский отвлекся. Вид у их группы был столь необычен, что парень с азартом воскликнул:

— Никого посторонних, значит? А это кто? Судя по одежде, явно не из ваших.

— Это мои личные гости, — ответил Вангур недовольно. — Здравствуйте, Женя! Зоя, Таня, мое почтение. Как спалось?

— Бывало и лучше, — не стал разыгрывать любезность Ромашов.

— Старший лейтенант Тарасов, — козырнул полицейский. — Артем Сергеевич. Участковый уполномоченный по Далагданскому району. Ваши документы?

Ромашов полез в рюкзак, холодея, найдет ли паспорта и билеты. К счастью, ничего не исчезло.

Пока безусый участковый изучал бумаги, Вангур спросил:

— Решили нас покинуть в столь ранний час? Не ожидал. Думал, проспите до обеда. Вчерашний день выдался долгим.

— Недосуг задерживаться в столь утонченном месте, — сухо ответил Ромашов и потер заросший подбородок. — Вездеход починили?

— Увы, поломка оказалась серьезней, чем мы думали. Но если вы еще немного задержитесь…

— Нет, благодарю. Мы как-нибудь сами. Пешком. Если товарищ участковый нас, конечно, не выручит.

— Он выручит! — выпалила Зойка, и полицейский вздрогнул, поднимая на нее взгляд. — Он добрый и отзывчивый, правда, Артем Сергеевич?

Участковый залился юношеским румянцем и поспешил вернуть паспорта.

— Это вы позавчера в Уянге на площади сеанс давали? — спросил он у Ромашова.

Тот не отпирался, лишь обреченно подумал, что и полиция уже в курсе.

— Подбросите нас до Сосновки? — уточнил он просьбу. — Или до любого другого населенного пункта, лишь бы поближе к цивилизации. А то видите, как получилось — застряли мы тут.

Тарасов взглянул на вездеход, потом на Вангура:

— Плохо вы личных гостей у себя принимаете, раз они сбегают при первом удобном случае.

— У нас особые правила, которые не всем по вкусу. Кто не разделяет наших взглядов, тому приходится туго.

Ромашов поежился. Да и участковый уловил скрытый в реплике опасный подтекст и подозрительно сузил глаза.

И все же для открытого конфликта было еще не время. Выдвигать претензии, не разобравшись, Евгений не собирался. Сначала ему требовалось найти ответы на теснящиеся в голове вопросы. И восстановить физическую форму, разумеется — вдали от потенциальных врагов.

— Разве вам не понравилось у нас? — с огорчением спросила Нима, и было не понятно, наиграна печаль в ее голосе или нет.

— Понравилось, но у нас еще дела! — быстро ответила Зойка и, уставившись на полицейского такими наивно-коварными глазищами, добавила: — Артем Сергеевич, ну чего вы молчите? Протяните дружескую руку бедным путешественникам!

— Грузитесь, — сказал участковый, открывая дверь УАЗика.

— Счастливого пути, — мягко произнес Вангур, отступая. — Был необычайно счастлив пообщаться с вами, Евгений Ильич, пусть мои надежды и не оправдались.

Ромашов пересекся с хозяином ашрама взглядом, однако был слишком измучен, чтобы прочитать что-то существенное на дне его льдистых глаз. Но на секунду ему помстилось, что это не последняя их встреча. И Евгений, и Вангур остались слишком не удовлетворенными итогами знакомства, но если Ромашов еще мог с этим смириться, то Вангур, вопреки словесным заявлениям, никогда.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

6

«Шаманская болезнь» — это не болезнь в привычном смысле слова, так как она не является следствием какой-либо инфекции, заражения, физической травмы или психического расстройства. Говорят, что она испытание и «переформатирование» человека, готового стать шаманом

7

Год основания Култука 1647

8

Ремузьё (прибайкалское) — лохмотья, неопрятно одетые люди

9

Лывы — большие лужи

10

Хуур — вид щипкового инструмента

11

фельдшерско-акушерский пункт