Татарские народные сказки

Народное творчество

Это наиболее полный сборник сказок татарского народа, изданных когда-либо на русском языке. Он включает в себя следующие разделы: сказки о животных, волшебные и бытовые сказки.

Волшебные сказки

Шахмара — змеиный падишах

В стародавние времена некий бедняк промышлял тем, что собирал и приносил из близлежащего леса хворост, продавал его и на вырученные деньги покупал себе пищу. Вот он раз пошел за хворостом и в другой раз отправился. И так бессчетное число раз ходил, только однажды остановился он в лесу, бросил вязанку наземь и присел под высоким раскидистым деревом. Бедный человек так уж устроен: нет-нет да и призадумается. Сидит он, задумавшись, под деревом и землю возле ног своих ковыряет: так ковырнет и этак пропашет.

Жизнь у него нелегкая, вот он и сидит, задумавшись. Ковырял землю, ковырял и добрался до какого-то железного кольца. Думает: «Что за железяка такая?» Глядит со вниманием. Стал дальше копать, видит — здоровенная железная крышка. «Это, — думает бедняк, — не иначе как воры здесь награбленное хранят, разбойники, они и крышку приспособили». Принялся он тут за дело: где палкой подденет, где камень подставит — откинул-таки крышку. Сунул в дыру длинный сук — воткнулся тот сук в нечто мягкое, податливое. Выдернул сук и глянул. «Ну, — думает, — это ведь прямо на мед смахивает». Тронул он сук измазанный пальцем, а палец лизнул тотчас — и вправду, чистейший мед. Закрыл он тогда дыру крышкой и направился из лесу домой.

Пришел домой. Взял ведро. Пошел опять в лес, ведро медом наполнил, а крышку опустил на место. Двинулся в одну деревню — мед продал, получил неплохую прибыль. Теперь уже хворостом не промышлял. Таскал-таскал мед из дырки, притомился. Пошел к соседу и сказал ему:

— Я тут одну вещь отыскал, ты не говори никому. Айда со мною.

Взяли с собой квасные ведра, горшки прихватили, отправились.

Дошли до места. У соседа глаза на лоб полезли. Черпают мед из дыры, только шум стоит. Нагрузились, домой потопали. Меду невпроворот, уж и ставить-то дома негде. Но из дыры все подчистую выскребли. Ни единой капли не осталось — ну, в таком разе и сам бедняк, и сосед его вроде как успокоились.

Вот у бедняка опять все деньги кончились. Знает он, что меду в дыре ни ложки, а страсть хочется ему еще разок туда наведаться: вдруг чего появилось в дыре этой, а? Не стерпел как-то, двинулся в лес опять. Ладно, дошел и крышку откинул. Набрался духу и сам туда полез, в дыру эту. «Что-то, — думает, — непременно есть там интересное». Спустился — глядь, а сбоку в стене ручка торчит на манер дверной: право, интересно! Увидел он ручку эту и загорелся: «Непременно там есть что-то». Вздохнул и за ручку дернул. Открылась ему тогда картина: простор светлый, а там, в сиянии, клубками змеи вьются, да большие какие — страх! Посреди самого скопища возвышение белоснежным покрывалом застелено… и Белый Змей на покрывале возлежит. Зашипели змеи, потянулись к бедняку, пасти смрадные разинули… В самый жуткий миг дернул Белый Змей кончиком хвоста, словно приказал всем: «Смирно лежать, не трогать!» Возле того возвышения белый камень лежит. Блескучий весь, очень приятный. Змеи к нему так и тянутся, лизнуть норовят.

У бедняка тем временем от голода живот свело. Прямо сил больше терпеть нет, как ему есть хочется. И то, сколько уж времени ни крошки во рту не было. Махнул Белый Змей хвостом: иди, мол, сюда — бедняку-то этому. А он сидит, шевельнуться боится: «Сожрут, — думает, — змеи, и пикнуть не успеешь». И в этот миг заговорил Белый Змей человеческим языком:

— Джигит, послушай меня. Забрал ты весь мед, который мне на пропитание был предназначен, продал его и поимел некоторую пользу. Опять сюда забрался. Не иначе есть у тебя и жена, и дети: скучать по тебе станут. А ты уж больше их не увидишь, отсюда тебе вовек не выбраться. До конца дней теперь с нами жить будешь.

Заплакал бедняк, само собой, от таких слов, а Белый Змей продолжает:

— Ты не бойся, я тебя в обиду не дам. Ни одна тварь тебя не тронет, а есть захочешь — подойди, лизни вот этот вот камень. Тогда и сыт станешь, и жажду тем утолишь.

Делать нечего, хоть и боится бедняк, а пошел, камень лизнул… И о голоде тотчас забыл, и жажды как не бывало.

Вот вспомнил однажды он свой дом, детей да жену, заплакал слезами горькими. Пожалел его Белый Змей. А джигит возьми да скажи в тот самый миг:

— А сам-то ты кто будешь, если всех здешних гадов ничуть не боишься?

Почему бы и не поговорить с ним, коли уж Белый Змей сам заговорил?

Белый Змей отвечает:

— Я их падишах буду. А звать меня Шахмара.

Джигит говорит:

— А нельзя ли мне как-нибудь отсюда выбраться? Ради всего святого, послушай ты меня, не отказывай!

Шахмара молвит:

— Я бы тебя выпустил, да только ты будешь причиной моей гибели. Ты обо мне людям расскажешь. И рассказ тот обернется смертью моей.

— Не скажу, клянусь всем, чем ты хочешь, — уверяет джигит, ну и в грудь себя бьет, и клянется всяко: мол, как увидел, так и забуду напрочь.

Раз он так наобещал, Шахмара и повелел некоей змее: «Иди, мол, выпусти его отсюда», — то есть хвостом по-своему указал. И опять:

— Коли скажешь кому, тут мне конец наступит. Не смей говорить, обижусь иначе!

— Не скажу, — говорит джигит, заплакал, конечно, клятву дал.

Потом уцепился он за хвост той змеи, она его наружу и выволокла. А сама опять вниз, в дыру, юркнула.

Джигит домой вернулся. Домочадцы его обрадовались, всплакнули даже на радостях. Еще бы: столько месяцев пропадал человек, да вернулся вдруг — большая радость!

Заболел в том городе падишах. Лекарей всяких к себе призвал.

— Для того чтобы от этой болезни излечить, — говорят ему знахари, — нужен человек, который Шахмару видел.

Падишах спрашивает:

— А кто это, Шахмара? Я его не знаю.

Один знахарь поясняет:

— Шахмара — это Белый Змей, змеиный падишах.

Падишах говорит:

— Мало ли кто его видел, как мы такого человека распознаем?

— А это уже наше дело. Ты прикажи баню построить. И чтобы каждый человек в эту баню сходил. Вот тогда мы распознаем. Тот, кто Шахмару видел, телом должен быть весьма пятнист, понятно?!

Приказал падишах — баню построили, истопили как следует. Когда все приготовили, стал падишах приглашать людей в бесплатную баню. Ну, пошел народ. Бесплатно-то каждый готов попариться. Тех, кто в баню сходил, записывают поименно. Потом и принуждать стали — ходят, спрашивают: «А ты в бане был?» Если нет — ступай, мол, и не сопротивляйся. Поймали и того бедняка, который Шахмару видел. Спросили у него:

— Был ты в бане или нет еще?

Он говорит:

— Был.

Посмотрели по записи, говорят:

— Как тебя зовут?

Он говорит:

— Так-то.

Ищут теперь его имя по книжке. Нету. И потащили его в баню силком. Разделся он. Телом пятнист — дальше некуда, полосат весь и черно-бел. Распознали его, конечно, знахари, но спрашивают:

— Отчего у тебя тело такое странное?

Он говорит:

— Это у меня с детства так.

Знахарь возражает:

— Нет, это у тебя не с детства. Ты змеиного падишаха видел, Шахмару, оттого и телом пятнист.

— Не только змеиного падишаха, но и простую змею никогда не видал, — говорит бедняк. Обманывает, конечно, потому как не хочется ему змеиного падишаха сгубить.

За обман падишах его в тюрьму посадил. Три дня просидел он там без еды, и каждый день допытывались:

— Ты, — говорят, — лучше скажи, если видал.

Нет, не говорит бедняк. Ну, выпустили его из тюрьмы.

Знахарь предлагает:

— Надо ему иголки в тело втыкать, да не сразу много, а по одной, тогда скажет.

Притащили бедняка. Воткнули иголку. Закричал бедняк дурным голосом. Еще одну иглу воткнули. И закричал он тогда пуще прежнего. Но опять не сознается. Только воткнули в него третью иглу — не выдержал:

— Видел, — говорит.

— Почему не сознавался? — допытывается знахарь. — Сколько времени протянул, давно бы так! Где видел?

Тот отвечает:

— Прошуршал в лесу, откуда же мне знать было, что это змеиный падишах…

Знахарь расспрашивает дотошно:

— В каком лесу, где именно?

Тот говорит:

— Не знаю, давно это было, теперь уж и не припомню.

Знахарь грозит:

— Раз так, раз не признаешься, мы тебе вот некоей машинкой руки-то ущемим да станем по одному ноготки выдирать.

Бедняк молчит. Посадили его возле машинки. Руки ущемили. Выдрала машинка у него с одной руки все ногти. Молчал бедняк. За другую руку принялась. Как содрала ноготь с мизинца, он и признался: так-то, мол, и так-то, видел там-то, но людей туда не поведу, сам отыщу и вам представлю.

Взял бедняк золотую тарелку и, собравшись с духом, отправился за Шахмарой. Пришел в лес, крышку откинул. Вниз спускаться не стал, крикнул сверху изо всех сил:

— Шахмара!

Услыхал Шахмара его зов, ползет из дыры плавно, как вода в реке течет.

— Эх, — говорит, — джигит, так-то обещания, клятвы свои держишь? Я бы еще пожил на белом свете, да тебе сдуру доверился. Теперь все, конец мне приходит.

Увидал бедняк Шахмару и заплакал:

— Никогда бы не проговорился. Три дня в тюрьме продержали. Иголки в меня втыкали. Ногти с одной руки повыдирали, и то молчал. Да уж больно смрадно дыхание смерти: как с другой руки стали выдирать — не утерпел, сказал им…

— Ну что ж… Видно, судьба моя такая. На тебя зла не держу, много ты страданий за меня принял. — И стал Шахмара того парня уму-разуму учить: — Вот понесешь ты меня во дворец, чтобы сварить моего мяса для больного падишаха. Тебе и велят меня варить. Как примешься, разруби меня на три части. Первый отвар велят слить и в сторону отставить. Скажут тебе: выпей этот отвар. Второй отвар опять прикажут слить и в сторону отставить. И третий отвар слить велят и отставить в сторону. Сделаешь все, как приказано. Только первый и третий отвар местами поменяй. И на третий отвар укажи — вот, мол, отвар первый.

Принес бедняк змеиного падишаха во дворец. Велели ему сварить Шахмару. Разрубил он змея на три части. Бросил в котел. Первый отвар слил и в сторону отставил в отдельной посуде, и второй отвар, и третий. Потом взял быстренько да первый отвар с третьим местами поменял.

Пришел тот знахарь:

— Отварил?

— Отварил.

— Где первый отвар?

— Вот, — показал бедняк.

— Где второй отвар?

— Вот тут.

А он поменял ведь отвары местами-то, как его Белый Змей научил. А для чего, и сам не знает.

— Вот этот я выпью, а этот пей ты, — говорит знахарь.

Достался знахарю вместо третьего первый отвар. И тут же лопнул живот у знахаря. А бедняк сам выпил третьего отвару и стал понимать, о чем в котле толкуют куски разрубленного Шахмары. Разговаривают в котле куски-то. Голова говорит:

— Если падишах меня съест, у него голова перестанет болеть.

Туловище говорит:

— Если меня съест, тело перестанет болеть.

Хвост говорит:

— Если меня съест, ноги перестанут болеть.

Оказывается, знахарь, подлец проклятый, хотел третьего отвару испить, чтобы понимать язык лошадей, коров и всех других животных. Теперь, конечно, бедняк тот язык всех животных и зверей понимает.

Дали падишаху голову Шахмары: у падишаха голова прошла. Дали туловище — живот прошел. Хвоста дали отведать — и ноги у падишаха излечились. Стал падишах здоровее прежнего.

В конце концов бедняк тот сам стал ученым лекарем. От всех болезней умел лечить и языки звериные знал.

Зухра

В незапамятные времена жили, говорят, некие старик со старухой; жили и были.

Как ни родится у них дите на свет, так и помрет сразу. Ладно, родила однажды баба дочку. Назвали ее Зухрой. И красоты она была, говорят, неописуемой. Пуще всего старики сглазу боялись, оттого держали дочку взаперти, ни на улицу не выпускали, ни людям не показывали. А все ж таки знал народ об их поздней радости. Вот исполнилось дочке четырнадцать лет, и как-то в пригожий день занесло в избу соседских девчат: окружили они бабку, стали просить-умолять старую. Щебетали в голос:

— Бабушка, милая, отпусти Зухру с нами на озеро выкупаться!

Бабушка отвечает:

— Что вы мелете? Нет у нас никакой дочки.

А те говорят:

— Есть-есть, мы точно знаем.

Старая на своем стоит, не пускает дочку. Три дня кряду просят девчушки. Уступила в конце концов бабка. Одели Зухру, украсили как могли. Сказала бабка:

— Смотри, долго не пропадай, побыстрее домой возвращайся.

Да-а-а, удивительно красива была дочка у стариков. Бегут девчушки к озеру на окраине села. Разоблачаются вмиг и ныряют в воду. Платья свои на берегу побросали. Но вот, накупавшись, выходят они на берег, одеваются. И Зухра тоже выходит. Глядь, а на платье у нее лежит толстая, длиннющая змея. Перепугались девчата, разбежались кто куда. И Зухра боится, к платью своему не подходит, плачет горько. Убежала бы, да как без платья пойдешь? От людей стыдно. Да в тот миг самый заговорила змея человеческим голосом:

— Не плачь, Зухра, я тебя не трону, и платье свое заберешь, да только скажи мне, пойдешь ли за меня замуж?

Зухра ужаснулась:

— Батюшки, ты чего же это говоришь?

— Одно я тебе скажу: как исполнится тебе восемнадцать, тотчас приду я и заберу тебя из дому, готовься!

Сказала змея те слова свои и нырнула в озеро, только след кругами пошел. Осталась Зухра на берегу в страхе и растерянности. А как явилась домой, спрашивает у нее старуха-мать:

— Доченька, что с тобой приключилось? Побелела ты как полотно, ни кровиночки у тебя на лице нет.

Рассказала ей Зухра все по порядку и говорит напоследок:

— За гадину эту черную ни в жизнь замуж не пойду, спасите, маменька, не то смерть моя наступит!

Говорит ей мать, старая бабка:

— Не печалься, детка, свет очей моих. Не для того я тебя на свет рожала, чтоб за гадину замуж отдать. Ничего, способ отыщем.

Успокоилась Зухра.

День за днем, год за годом, растет у стариков дочка, вот уж и восемнадцать ей стукнуло. Избу свою они, памятуя о Черном Змее, всю как есть чугунным забором обнесли.

Однажды вбегает Зухра домой перепуганная и кричит дрожащим голосом:

— Маменька, маменька, там змея идет.

Выскочили старики на улицу, смотрят: небо как в грозу потемнело и весь белый свет словно бы вверх дном перевернулся. И кого только там нет на дворе: и аждаха, и пэри, и злые джинны, и змеи ползучие… Бросились хозяева обратно в дом, заперлись крепко. Обступили чудища избу со всех сторон, и раздался голос Черного Змея:

— Ты, Зухра, слово свое не сдержала, не ждала меня, не готовилась. Вот я к тебе пришел, выйдешь ли, нет ли?

Отвечает Зухра:

— Нет, не бывать этому. Уходи, откуда пришел!

— Не для того я сюда явился, чтоб с пустыми руками уйти; дорого мое время… Выйдешь?

Говорит Зухра:

— Нет, не выйду.

— Что ж, тогда я тебя силой возьму.

И тут угол дома начинает в воздух подниматься. Перепугались старики до смерти. Подумала Зухра, что, видно, на роду это у нее написано, и крикнула Змею:

— Выхожу, выхожу, Черный Змей.

В тот же миг опустился дом на прежнее место. Выпустили старики Зухру на улицу. Черный Змей перед ней вьюном вьется, а вокруг темен воздух от всякой нечисти — пэри, джиннов и гадов ползучих. Свист и шипение стоят неумолчные. Взмахнул Черный Змей хвостом — и пропала вся нечисть.

Змей зовет:

— Пошли, милая, время настало.

Зухра отвечает:

— Пошли.

И двинулись они парою. Змей рядом скользит. Зухра споро вышагивает. До озера добрались. Змей говорит:

— Обовьюсь я вокруг тебя и в озеро нырну, ты не бойся.

Зухра храбрится:

— Я не боюсь.

Прошел уже страх у Зухры.

Обвил змей ее на манер пояса и нырнул прямо в озеро. Долго ли, коротко ли под водою плыли, пока двери какой-то не достигли. Открыл Змей ту дверь и вначале сам туда проник. Потом и Зухру втянул. За дверью золотая лестница вниз ведет. Ударился Змей о ту лестницу раз и другой и обратился в молодого, стройного джигита. И сказал он Зухре:

— Ты не бойся меня, я ведь и сам из людского племени. Джинны меня украли еще ребенком. Превзошел я все их коварные хитрости и сам над ними падишахом сел.

Ожило сердце у Зухры от этих его слов: в ту же минуту влюбилась она в джигита.

Падишах молодой повел ее, владения свои показал. Чего только нет там! И все из золота да серебра. Вот поженились они немедля и зажили дружно. А джигит умный оказался, джиннам спуску не дает — трудятся они на него не покладая рук, а людям вредить и вовсе не позволяет.

Три года минуло, и народились у них трое детей, один другого краше, как яблочки наливные. Все бы хорошо, да затосковала Зухра по отцу-матери, по родимой сторонке.

Вот как-то говорит Зухра мужу:

— Отпустил бы ты меня на пару недель в родимый дом. Я бы деток наших матери показала.

Падишах противиться не стал. Говорит жене:

— Ладно, отправляйся да захвати с собою злата, серебра сколько надобно, чтоб старики до смерти нужды не знали.

Взяла Зухра с собою много золота и серебра и всех детей своих взяла с собою. Пошел падишах провожать ее с детьми да с поклажей. Дошли до лестницы золотой, ударился об нее трижды и обратился в Черного Змея. Обвился вокруг них и вынес всех на берег озера. А когда попрощалась жена и собралась уходить, спросил Змей у Зухры:

— А как возвращаться будешь, ведомо тебе?

Зухра говорит:

— Нет, не ведомо.

— Скажешь только: «Падишах джиннов, явись передо мною!» И я появлюсь тотчас. Только смотри, не проговорись. Если проговоришься, погибну я.

Ушла жена. Добралась до дому. Обнялись, поплакали на радостях, одарила она родителей серебром-золотом, внучатами порадовала. Отдыхают они теперь в свое удовольствие. Как остался день до возвращения, начала Зухра собираться, готовиться. По мужу своему, падишаху джиннов, сильно истосковалась, хочется ей быстрее к нему попасть. Только доняла ее мать расспросами, и открыла Зухра тайну: так, мол, и так надобно сказывать — и явится мой супруг в образе змея.

Вот легла она спать перед дорогой и детей уложила, а мать, баба старая, говорит себе: «Нет, не пущу ее обратно к гаду черному. Пусть со мною живет».

Ровно в полночь взяла она острую саблю и сама пошла к озеру.

Говорит старая:

— Падишах джиннов, явись передо мною!

Всколыхнулось озеро, и выполз на берег Черный Змей. Не успел он и голову поднять, взмахнула старая булатной саблей и снесла ему голову. Завертелся Змей и вытянулся, как палка, мертвый. А бабка бросилась в свою избу, легла тотчас и захрапела.

Поднялась Зухра чуть свет, стала в дорогу собираться, а мать ей говорит:

— Не торопись, доченька, все одно назад воротишься.

Зухра говорит:

— Нет-нет, маменька, прощайте, не поминайте лихом.

Собрала она детей своих и отправилась к озеру. Не терпится ей мужа своего любимого скорей увидать. Вот и до озера дошла. И крикнула что есть мочи:

— Падишах джиннов, явись передо мною!

Нет никого, пусто. Чуть погодя крикнула она еще раз, потом еще и еще — нет Черного Змея. Растерялась Зухра. Над озером черный туман висит, тишина мертвая. Глянула она невзначай под ноги, а там его голова лежит. Закричала она дурным голосом, упала и заплакала горько, обняв ту голову. Поняла Зухра, как все оно было, поняла тогда, как ее предала родная мать. Встала Зухра, отыскала тело Черного Змея, вырыла она с детьми яму. Хоронили они падишаха джиннов — слезами горючими обливались. После того взяла Зухра одного своего дитятю и, плача и сетуя, бросила его прямо в небо.

— Ступай, родненький, обернись там соловушкой, утешай людей своею чудесною песней.

И обернулось ее дитя соловушкой, и прочь улетело. Взяла она второго на руки:

— Ты, детонька, свет очей моих, ласточкой обернись, пусть люди восхищаются ловкостью твоей.

Обернулось дитя быстрой ласточкой и прочь улетело.

Взяла она третье свое дитя на руки и долго плакала, на него глядючи.

— А ты, золотце мое, обернись мудрым скворушкой, кому все языки на свете ведомы.

Улетел и скворушка. И тогда встрепенулась Зухра раз и другой и сама обернулась сизой голубкою.

Вот откуда, говорят, появились на свете соловьи, ласточки, скворцы и сизокрылые голуби.

Чернокрыл

В стародавние времена жил, говорят, один старый человек. Было у того старика ни мало ни много — три дочери.

Вот как-то раз начал он собираться, чтоб на базар поехать. Во время сборов улучил минуту, разбудил старшую дочь, спросил: что, мол, тебе такое в подарок привезти? Разбудил и среднюю: каких, мол, гостинчиков тебе с базару надобно? Младшенькую же пожалел будить — сладко спала она, меньшая дочурка. Отправился старик на базар.

В то самое время снится младшей его дочке удивительный сон. Будто бы, попавши в сад огромный, высоченными заборами обнесенный, играет она с чудесным, неслыханной красоты цветком. Забавляется и час, и два, наглядеться не может. Только вдруг… Пропал цветок с глаз долой. Бросилась она искать его, весь сад обошла — цветок словно сквозь землю провалился. Загоревала она сильно, запечалилась, заплакала в голос да с тем и проснулась. Обступили ее домочадцы: мол, отчего ты плачешь, чему печалишься, — ни слова в ответ не добились. Пошла она в их собственный сад, вкруг отчего дома разбитый, все дивный цветок высматривала. Нет, не нашла цветка в этом саду.

Воротился старик с базару, раздал дочерям подарки наказанные. Младшенькой и безо всяких наказов привез старик гостинцев вдвое, самых изысканных, — нет, не угодил он младшенькой, та лишь ручкой белой махнула, отказалась ото всего. Поразился старик такой ее неласковости, руками взмахнул, вопросил с тревогой:

— Что, что с тобою, радость моя? Отчего ты гостинцам моим не рада?

Утерла младшенькая заплаканные глазки и рассказала отцу, какой видела сон: как была она в саду роскошном и с цветком игралась невиданным.

— Мне, — говорит младшенькая с мольбою, — только этот цветочек люб, коли отыщешь его да мне привезешь, более ничего мне в этой жизни не надобно.

Знает, слыхал старик об этом цветке, будто растет он за тридевять земель, в неведомых землях, однако изъявил согласие и поклялся привезти его милой детоньке своей. Говорит он:

— Привезти-то его привезу, да не будет нашей семье проку от того цветка, а будет вред один.

Пропустила доченька слова отцовы мимо ушей: мне, мол, цветок очень нужен!

Стал этот старый человек в дальнюю дорогу собираться. И вспомнил в тот самый миг о сундучке старинном, от деда-прадеда доставшемся. Сказал ему дед перед смертью: «Коли попадешь в беду, открой сундучок и бери все, что там лежит». Вспомнил старик об этом, бросился к сундучку, открыл и вынул оттуда свисток, три человеческих волоса да палку складную метровой длины с серебряными набалдашниками. Завернул старик с собою заветные вещички, пищу взял по возможности, распрощался со всеми и двинулся в путь.

Много дорог он прошел и заплутался, наконец, в густом непроходимом лесу, где волки вкруг него собрались уже в алчную стаю. Растерялся старик да сунул руку невзначай в правый карман, и попался ему тогда давешний свисток. Выхватил его старый путник и дунул трижды. И поднялась, говорят, в лесу том буря страшная, небо с землею смешалось и деревья вековые валило, как сухие тростиночки. Едва сам он уберегся от той жуткой бури. И много еще приключений испытал старик в дремучем лесу, пока через месяц пути не оказался на обширной цветущей поляне. Жажда томит старика и голод мучает, обессилел старик хуже некуда. Бродит он вдоль поляны и поперек, ищет, как бы ему жажду утолить, видит — стоит древний неохватный вяз и ключ из-под него бьет светлый. Ахнул старик и припал к родниковой воде. Пил-пил, аж воды в роднике на глазах убыло. А к тому ключу звери хищные на водопой приходили, вот углядели они, что воды вдруг почти что не стало, и бросились, рыкая, на несчастного старика. Поднес он, дрожа, свисток ко рту, дунул трижды, и новая буря разметала зверей в разные стороны. Едва и сам-то старик уцелел от этакой напасти.

Пошел он дальше и скоро ли, нет ли, а только вышел в бескрайнюю знойную степь. Еды у него нет уже, питья нет, и сил, конечно, тоже совсем не осталось. Перестали старика ноги держать. Вдруг он вспомнил что-то, сунул руку в карман и вытащил один волос. Дунул старик на него, улетел волос, а перед изумленным путником раскинулась скатерть, вся яствами и напитками уставленная. Остолбенел тут старик и понять не может: во сне или наяву ему все это привиделось? Утолил старик голод и жажду, одолел знойную степь и вышел к высокой каменистой горе с роскошным блистающим дворцом на вершине. Дунул старик на второй волос, подкрепился как следует, отдохнул и двинулся ко дворцу в гору.

Через четыре всего месяца пути, на первый же день месяца пятого, оказался старик возле роскошного сада, что окружал пышным валом тот блистающий дворец. И пал уже вечер, дунул старик на третий, последний волос, поел, лег на траву и уснул.

С рассветом вздрогнул старик и проснулся. Проснувшись же, сел и вспомнил тотчас, что занесло его сюда за цветком невиданным. И полез старик на ограды, и спрыгнул в сад, и пошел искать. В саду ягоды растут, плоды на ветках висят ароматные. А посреди сада, за ягодами, за плодами, растет цветок невиданный, старику весьма надобный, да не один, а целая поляна. Сорвал старик не букет, но три цветка, по одному каждой дочери, сорвал и осторожно стал выбираться. Уж возле ограды он был, когда раздались шум и скрежет ужасные, потемнел светлый день и опустился перед стариком огромный страшный Чернокрыл — орел с железным клювом и железными когтями — и вопросил громовым голосом:

— Как посмел ты в мой сад забраться и зачем сорвал ты эти цветы?

Поначалу старик онемел от испуга, а потом рассказал Чернокрылу о трех дочерях своих, о младшенькой, которая во сне видела цветок чудесный и влюбилась в него без памяти. После чего заклекотал Чернокрыл и сказал старику:

— Коли отдашь за меня младшую дочь — цветок тебе оставлю, а коли нет — пеняй на себя.

Не хочется старику младшенькую свою за этакое чудище отдавать, да делать нечего — кивает он согласно головою. Отпустил его Чернокрыл и наказал на прощание, чтобы в такое-то время доставил к нему дочь свою. И срок назначил самый короткий.

Ладно, отправился старик домой. Попалась ему, однако, на пути река широкая, бурная — не может ее старик пересечь, как ни старается. Опустились руки у старика, да вовремя вспомнил он о палке с серебряными набалдашниками. Вынул старик палку из мешка заплечного, взмахнул трижды над рекою — и встал перед ним мост с ажурными перилами. Перешел он реку, дальше двинулся и добрался до леса того дремучего, где свистком от зверей хищных спасался. Устал старик, из сил уже выбился, замер он перед лесом и не знает, что ему делать, как пройти сквозь лес непроходимый. А Чернокрыл тем временем старика уж заждался и вылетел посмотреть, что там и как. Зашумело вдруг над стариком, заскрежетало, опустился возле него Чернокрыл своею громадой и сказал грозным голосом:

— Я-то думал, ты вскоре у меня будешь с дочкою, а ты и до дому еще не добрался! Уже два срока прошло, не чуешь?

Взял Чернокрыл старика за пояс своим чугунным клювом, взмахнул черными бескрайними крылами и вмиг оказался в родной стариковской сторонке, где ждала старика с цветком дочка младшая, наилюбимейшая. Опустил Чернокрыл старика на землю и пророкотал на прощание:

— Вот сюда и доставь свою дочку к такому-то часу.

В горе и в черной печали добрел старик до родного дома. Выбежали ему навстречу дочери, стали ласкаться, говорить наперебой, как соскучились они по отцу за время разлуки. Невесел был, однако, старик, протянул он младшей дочери цветок злополучный и воскликнул:

— Ах, дочь моя! Видно, на погибель твою привез я этот цветок… Хозяин его, страшный Чернокрыл с железным клювом, хочет тебя замуж взять. Вот уж и сам за тобой прилетел и ждет тебя в назначенном месте…

Как вымолвил он это, так все заплакали, запричитали — не отдадим, мол. Заперли они двери, ставни закрыли, младшенькую в дальней комнате упрятали, спать улеглись.

Ждал-ждал Чернокрыл в назначенном месте, уж и вечер настал, и ночь наступает. Не вытерпел, взмыл черной горою в воздух, к дому старика подлетел. Поднял он лапу с железными когтями, разбил окно и влетел в покои. Взял Чернокрыл перепуганную девицу и унес в свой край, на высокую гору, в блистающие дворцы.

Прилетел Чернокрыл в свои владения, девицу поселил в отдельном дворце в дальнем конце сада. Тот дворец ни одна живая душа, кроме Чернокрыла, посещать не смела. Сильно затосковала девица в таком полном одиночестве. Так провела она два года и в конце второго запросилась у Чернокрыла домой съездить, родных повидать. Чернокрыл говорит:

— Два часа с четвертью на дорогу туда тебе, четыре часа с родными проведешь, два часа с четвертью — на обратную дорогу. Задержишься хоть на миг, добра от меня не жди.

Согласилась она — как не согласиться? Научил ее Чернокрыл, как за два часа с четвертью до дома добраться, и отправилась девица к дому родимому. Добралась, попала в объятия родных. Поплакали вместе. Сказала она им, что сроку ей отпущено ровно четыре часа. В тот же миг кинулись сестры тайком от нее к часам и перевели стрелки на три часа назад.

Пробыла она дома, значит, ровно семь часов. Явилась когда во дворец вышний, Чернокрыл там с тела сошел, ее поджидаючи.

Чернокрыл говорит:

— Ты вернулась ли к сроку, как я тебе наказывал?

Она отвечает:

— Вернулась.

Чернокрыл говорит:

— Не вернулась ты к сроку, на три часа запоздала. Но твоей вины здесь нет — это сестры твои стрелки на часах перевели, оттого ты и запоздала, оттого и я тебя прощаю.

После чего встрепенулся Чернокрыл и оборотился статным ясноглазым джигитом. Сказал джигит:

— Ты меня птицей нечеловеческой считала. Я нарочно этот облик ужасный принял, чтоб тебя испытать. Ты дома была, далеко, но слово свое сдержала.

После чего взял он ее себе в жены; говорят, и по сю пору живут они в радости и в довольстве.

Бедняк и юха-оборотень

Было время, жил один бедняк на свете, давно это было. Совсем бедно жил джигит — всего и добра, что ведро непарное. Одинок был опять-таки. Пошел он как-то ночью к проруби за водою, пошел да видит: стоит возле проруби девушка, да красивая такая. Глянула на него девица с лукавой улыбкою и спрашивает:

— Отчего ты, абый^{8}, с непарным ведром по воду ходишь?

Не захотелось джигиту в своей нищете признаваться. Отвечает он ей:

— Торопился шибко, вот и взял одно ведро впопыхах.

Девица говорит:

— Дай ведро, абый, я сама тебе зачерпну.

Ладно. Хороша девка, и фигура у нее статная. Очень понравилась она джигиту. Известное дело: коли сойдутся джигит с девушкой — все одно что огонь к вате поднесть. Положил глаз джигит на эту девицу.

— Ты как в нашем ауле оказалась? — спрашивает он.

А девица вопросом отвечает на вопрос:

— Ты женат, абый, или нет еще?

Тот говорит:

— Нет, холостой пока. Жениться времени нету. А ты здесь откуда взялась?

Девица и молвит:

— Не следовало бы тебе рассказывать, да скажу: ни отца у меня, ни матери.

Джигит говорит ей:

— Ты вроде меня, значит, сирота. У меня тоже родители померли.

Девица говорит:

— Тут меня один замуж звал, решилась я, да заплутала здесь, дороги что-то не найду и куда идти, не знаю.

— Брось ты эту затею, лучше выходи за меня — и дело с концом, — предлагает джигит.

Девица отвечает:

— Ладно, пойду, коли возьмешь, только чур не попрекать потом, что безродная.

Джигит говорит:

— Я и сам одинок.

Много они там слов сказали друг дружке. Пошла девица за джигитом и ведро с водою сама донесла до дому. Вот пришли они домой. Джигит и говорит:

— Надо муллу позвать, чтоб все по закону было: никах^{9} и прочие штуки. Иначе интересу нет.

— Ладно, — согласилась девица.

Засучила она рукава и вмиг полы вымыла, печку побелила и самовар раздула. Когда уж она привела избу в порядок, джигит к мулле отправился. Вошел он, поздоровался чин по чину. О здоровье учтиво справился.

Ухмыльнулся мулла, говорит:

— Как делишки?

— Потихоньку, мулла-абзый^{10}, — отвечает джигит. — Тут привел я кой-кого в дом, пришел бы, никах прочитал, чтоб все по закону, а?

— Ладно, ладно, — соглашается мулла.

Обрадовался, конечно, — думает, дадут ему чего за молитву: а как же, положено давать. Натянул мулла чепан^{11}, чалму парадную на голову водрузил огромадную. На палку суковатую оперся, в коей длины как два его роста с половинкой. Велит жене своей:

— Ты, старуха, самовар пока разогрей — там, чую, угощения не приготовили. Я мигом обернусь.

Жена спрашивает:

— Рубаху, может, сменишь?

Мулла говорит:

— Там жирного не подадут, не накапаю.

Вот у джигита чай приготовили. Муллу теперь ждут. Идет мулла широкими шагами в больших башмаках. Добрался. Вышли встречать его. Зашел мулла, всех поприветствовал. В красном углу для муллы подушка с соломою приготовлена: мягко будет мулле, позаботились. Засиял мулла. Говорит хозяину:

— Ты, братец, я вижу, расстарался; похвально, похвально!

Тот отвечает:

— Уж не обессудь, мулла-абзый, чем богаты, тем и рады, ты наше положение знаешь.

Двух соседей привел как свидетелей. Сели. Вынул мулла метрику из-за пазухи — все как надо, по форме собирается.

— Отца как звали, не знаю, — отвечает невеста на вопрос муллы. — Ни отца у меня, ни матери, с детских лет сирота.

— Из какой деревни-то будешь? — продолжает мулла свой расспрос.

Не может сказать невеста ничего и сказала, что на ум пришло:

— Из деревни Темнота.

Остолбенел мулла: что за деревня такая?

Ладно, прочитал мулла никах честь по чести, расписаться их попросил. Свидетели тоже к бумаге приложились. В этот миг у жениха зачесался живот и он сунул руку за пазуху, почесывает слегка. Мулла подумал: сейчас, мол, дадут ему то, что причитается, глаз отвести не может. Вытащил джигит руку — пустая. А только видит он, что мулла заскучал, ждет мулла.

— Мулла-абзый, в долгу не останусь, — утешает джигит.

Мулла говорит:

— Да уж надо бы чего сыскать, а то как же…

Объясняет джигит:

— Вот лаптей две пары имею. Как продам, занесу тотчас.

Мулла отвечает:

— И лаптями годится, я их работнику своему отдам.

Забрал у джигита последние лапти.

Вот ушел мулла. И свидетели вышли. Стали молодые чай пить с прибаутками. Теперь молодка — законная жена джигиту. День живут, два живут, целую неделю прожили. Баба-то цветет, за домом смотрит. У джигита плохи дела: день ото дня все сохнет да желтеет, будто хворый смертельно. Не утерпел он, соседям пожаловался. Говорит:

— Что такое со мной содеялось? С каждым днем все слабею, будто кровь из меня тянут?

Соседи ему говорят:

— Ты проверь-ка жену свою: уж не юха ли это оборотень? Ежели пупок у ней отсутствует, значит, точно юха. Тогда, ежели она без пупка, ты на ночь всю воду из дому убери и двери запри. Притворись, будто спишь, а сам поглядывай за нею.

Пошел джигит домой и углядел, что у жены заместо пупка гладкое место. Тогда вылил он, перед тем как спать ложиться, всю воду, двери запер накрепко, сам захрапел понарошку. Полночь настала. Спрыгнула жена его с сэке^{12}, по дому пометалась и опять легла. Сама лежит, а языком стекла оконные лижет: во каков язык у жены. Джигит, конечно, все это ясно видел, однако смолчал.

На другую ночь опять он спящим притворился. Время за полночь — опять жена его принялась стекла лизать.

Встали поутру, джигит ей говорит:

— Ты не пара мне вовсе, неподходящая.

Жена ему:

— Как это так, неподходящая? Такая же, как ты: дочь бедного человека. Чего скажешь — выполняю, работы никакой не чураюсь, ты чего?

Джигит говорит:

— Выполнять-то выполняешь, а чего сегодня ночью делала?

Жена удивляется:

— Как чего? Спать легла, спала до утра.

— Нет, ты не спала, — попрекает джигит, — а стекла оконные лизала. И меня потихоньку изводишь. А намедни то же самое проделывала, своими глазами видел.

Жена говорит:

— С этого дня чтоб не смел мне эдакое в глаза говорить.

Обхватила она его и сдавила так, что чуть из кожи не вылез. Взмолился джигит, обещает ей:

— Ежели в живых оставишь, никогда больше и слова не скажу.

Жена ему:

— Чтоб я больше от тебя эдакого никогда не слышала.

— Клянусь, не услышишь, — уверяет джигит.

Спасся он от смерти, отпустила его жена.

Ладно. Жизнь идет себе потихоньку. У джигита в городе родственник жил, дядя по матери. Пишет он дяде письмо: «В такой переплет попал, подскажи, чего мне такое сделать, как быть?»

Дошло письмо куда следует. Вскрыл дядя письмо, читает: плохи дела у племянничка. Направился дядя в завод, где котлы пароходные делают, материалу набрал чугунного, велел баню выстроить. Вот баня готова, а дядя племянничку письмо отправляет: так, мол, и так, жду вас с молодой супружницей в гости. Получил джигит письмо. Отношения у них с женой теперь отменные. Доверяют друг другу. Письмо это жене прочел, жена радуется: в город поедут, шутка ли! Дядя заботливый — даже денег на дорогу выслал. Купили они билеты и в город поехали.

Добрались до города. Дядя с женою встретили родственников хорошо, душевно встретили. Племянника-то едва узнали, так с лица изменился: пожелтел, высох. Заплакали дядя с женою, на племянника глядючи. Обновок надарили — и племяннику, и жене его, переоделись они в обновки. Теперь так дело пошло — поели все, попили, дядя и говорит племяннику:

— Ступайте-ка вы, милые, в баньку. Баня у нас своя, хорошая баня.

Пошли они в баню. Пришли, а баня-то непростая: вся как есть из металла. Стоит дверь закрыть, как захлопывается с треском, будто замочек секретный в женском кошельке. Джигит и говорит жене:

— Ступай вперед, погляди там, воды хватит ли, веничек покамест попарь.

Та одна идти не решается. Муж опять ей:

— Ступай, чего ты мнешься, голову пока намочи. Я только бельишко скину и приду; ступай пока!

Пошла жена в баню, оглядывается. Только она порог переступила — тресь! — парень и захлопнул ее в бане. Она все ж таки успела его околдовать: орет джигит благим матом, жалеет стерву.

Тут и дядя подоспел. На раскаленный металл льют теперь сверху из трубы воду. Внутри, конечно, жар неизъяснимый. И воды там не приготовлено. Теперь туда, в баню-то раскаленную, жара еще припустили. Визг оттуда несется, вой да рев — не приведи Аллах. Джигита увели, а не то все вовнутрь кидался. Через три часа пошли проверили. Рассказывали потом: язык, мол, у нее трижды вкруг дверной ручки обвился, а сама, говорят, в змею обратилась да спеклась там дочиста.

Джигит с того дня на поправку пошел и душой постепенно успокоился. И жил себе припеваючи до конца дней своих.

Рыбак и ифрит

В прежние времена жил один человек — рыбак. Рыбу ловил, продавал ее, тем и содержал свою многодетную семью.

Как-то раз, отправившись порыбачить, закинул он крючок — и попалось на этот крючок нечто страшно тяжелое. Настолько увесистое, что едва он вытянул груз на берег. Оказалось, что это чугунный сундук. На крышке сундука надпись выдавлена. Ни замка нет, ни запора. Сама крышка, однако, весьма плотно подогнана. Подумал рыбак, надпись прочел. Лежал сундук с такого-то года на дне, довольно долго лежал.

Только открыл он сундук, как пошел оттуда дым, а из дыму появился ифрит. И изрек тотчас:

— Человек, вот я тебя съем!

Взмолился рыбак:

— Детишек у меня уйма, если ты меня съешь, кто их кормить будет?

Ифрит отвечает:

— Я там лежал, ожидал, что к такому-то времени из сундука меня выпустят. Не выпустили. Оттого поклялся я, что любого, кто сундук откроет, сожру тотчас.

Сильно рыбак опечалился. И тогда пришла ему в голову одна мысль: понял он, что не удастся джинна-великана так просто, без хитрости, обратно запихнуть. После чего говорит ифриту:

— Ты здесь толкуешь, будто бы из сундука объявился. Да сильно здоров ты, брат, телом. Навряд ли ты из сундука вылез — я, видать, проглядел чего-то из-за дыму-то. Не иначе ты сбоку подлез. Тебе, брат, в сундучке этом ни в жизнь не уместиться.

Тот отвечает:

— Я точно из сундука вылез.

Рыбак будто сомневается:

— А ну-ка, попробуй обратно влезть, уместишься ли? Вот тогда я поверю.

Ладно. Тот на своем стоит:

— Коли не веришь, вот сейчас влезу!

Вдруг ифрит уменьшился и обратно в сундук полез. Поместился туда, а рыбак за ним крышку и захлопнул. Закричал ифрит изнутри:

— Эй, брат, выпусти меня отсюда!

Тот отвечает:

— Не выпущу. Коли выпущу, ты съесть меня грозился, оттого и не выпущу. А на твоем сундуке сейчас еще одну надпись сделаю: кто, мол, откроет, того и сожрут тотчас.

Ифрит тут застонал, наобещал всякого:

— Я своему слову хозяин. Выпусти, я тут долго сидел, не могу боле. Коли выпустишь, я тебе четыре озера укажу. Будешь в них рыбу ловить, рыба та страшно дорогая. Тебе того занятия на всю жизнь хватит.

Ладно, выпустил его рыбак. Поначалу дым из сундука повалил, потом и ифрит объявился. Показал рыбаку четыре озера: вот, мол, из этих самых озер лови. Говорит, будто рыбу из этих озер только падишахи едят.

Показал ифрит озера, распрощался и был таков.

Пошел этот человек на озеро, ифритом указанное, рыбы наловил. Эту рыбу купил у него сын падишаха. Много денег ему заплатил. Рыбу передал поварам. Повар ее почистил, еще чего надо сделал, уложил на сковороду и на плиту поставил. В этот миг появился на кухне старик некий при чалме и в чепане и проговорил:

— Эй, рыбы, клятву свою забыли?

Рыбы тут встрепенулись, головы свои приподняли, сказали:

— Мы клятве своей верны, — и обратились в черный уголь.

Сильно повара опечалились. Нельзя такое блюдо падишаху нести. Кинулись они рыбака искать. Попросили его:

— Принеси нам быстрее рыбин таких же.

Продал им рыбак таких же рыбин и ушел восвояси. Пришли четверо поваров, почистили рыбу, на сковороду уложили. Говорят:

— Теперь уж не сгорит.

Ну, вчетвером присматривают. И опять объявился некий в чепане:

— Эй, неверные рыбы, клятву свою не держите.

Рыбы головы свои приподняли, сказали:

— Клятву мы сдержим, — и опять углем обернулись.

Повара так и замерли: что, мол, за диво такое? Опять рыбака отыскали. Только уложили рыбу на сковороду, опять объявился старик при чалме и в чепане. Крикнул издали:

— Эй, неверные!

Ответили рыбы:

— Мы клятву помним, — и опять превратились в уголь.

Тогда позвали падишахова сына. Говорят ему повара:

— Что за странные рыбы, никак их зажарить невозможно, горят и в уголь превращаются. Три раза уже сгорели, пропади они пропадом.

Ладно. рыбака позвали. Спрашивает у него падишахов сын:

— Ты, брат, в какой воде эту рыбу ловишь?

— В таком-то месте на ваших землях одно озеро, — отвечает рыбак, — потом дальше второе озеро и потом дальше еще два озера — всего четыре озера имеются.

Послушал падишахов сын и удивился:

— Что ж они мне не встречались? Для чего и на свете жить, коли этих озер не знаешь!

И пошел падишахов сын эти озера искать. Искал-искал, не сумел найти. Не сумел найти и бросил в своих краях искать, а пошел в степь широкую. Шел-шел и дошел до некоего сада. В саду соловьи поют, цветы разные, яблони произрастают — такое приятное место. Чайхана даже имеется, только людей не видно. Нет в саду ни единой души. Тогда крикнул он громким голосом:

— Есть у этого сада хозяин, есть тут кто живой или нету?

В ответ донесся едва слышный голос:

— Есть живой человек, только я ходить не могу, ты сам ко мне подойди.

Ладно. Пошел он на голос. К толстому дереву подошел. На толстом дереве гнездо какое-то заметил. И кто-то есть в гнезде: половина тела — камень, другая — человеческая.

Спрашивает падишахов сын:

— Ты чего такой половинчатый?

Тот отвечает:

— Жена меня заколдовала. Да-да, — говорит, — к тому же каждый день сорок плетей мне всыпает. Исхлещет до крови и солью посыплет — такое дело.

Падишахов сын говорит:

— Где это твоя жена шляется?

Тот жалуется:

— Есть у нее тут один ифрит. Вот она возле него.

— А где, — говорит, — они расположились?

— Здесь, — отвечает, — неподалеку. Я-то их голоса отчетливо слышу, да только сам пойти туда не могу.

Двинулся падишахов сын в ту сторону. Видит, лежит некое тело непотребное. Увидел — и рядом за дерево спрятался. Бабы нет, лежит пока этот болезный один-одинешенек. Вот прибежала она к этому ифриту.

— Ах, душа моя, свет очей моих, — запричитала баба, — что ж ты и слова мне ласкового не вымолвишь? — Ноги целует этому ублюдку, чудищу непотребному. Обнимает, целует его, непотребного. Поделала эдак и кушать села. Тот, мол, лягушек, мышей нажарил. Ест баба да нахваливает: — Я, — уверяет, — у того мужа никогда так вкусно не ела.

Поцеловала она ифрита и убежала: мол, сбегаю кой-куда и вернусь сразу.

Подошел падишахов сын к ифриту, сел на грудь ему и говорит:

— Вот ты чем занимаешься!

Вынул свой нож алмазный и прикончил ифрита. После чего оттащил его далеко в сторону и бросил. Надел на себя платье ифритово и лег на его место. Баба тут прибежала, обняла его, приголубила:

— Ах ты, родненький мой, как же мне тебя вылечить, как же мне тебя на ноги поднять?

Тот отвечает:

— Я бы выздоровел, да ты сама хворая, оттого и я не могу на ноги встать.

— Свет очей моих, — говорит баба, — отчего ты не можешь на ноги встать?

Тот молвит:

— Вон ты мужа своего заколдовала — пойди расколдуй. Потом, — говорит, — город заколдовала, в озеро превратила глубокое. Расколдуй, тогда и я окончательно на ноги встану.

Пошла баба и мужа своего расколдовала: спрыгнул тот и своими ногами пошел. И город встал на месте глубокого озера. Баба, конечно, падишахова сына все за ифрита своего принимает. Говорит:

— Все я, душенька, сделала, как ты просил. Ну, выздоравливай же скорее!

Вскочил падишахов сын и прирезал ту злую бабу. После чего надел он платье свое и пошел того половинчатого разыскивать.

Нашел того человека и взял его падишахов сын с собою. Идут теперь, разговаривают промеж себя. Привел его падишахов сын и определил на хорошее место. Тот человек рыбаком оказался, у которого падишахов сын рыбу покупал. Перехитрил его тот ифрит из сундука, заколдовал: оказалось, ифрит тот с его женой шашни завел.

Гульчечек

В давние времена жила в дремучем лесу колдунья и были у нее сын и сноха по имени Гульчечек. Колдунья была злая-презлая. Многих батыров она с пути сбила, многих людей в трясину заманила… Не вынес сын всего этого и ушел скитаться по свету, ушел счастья искать.

А Гульчечек грустила-тосковала по матери с отцом, но старуха-свекровь никуда ее не отпускала, держала взаперти.

Однажды ночью, отправляясь, как обычно, по нечистым делам своим, колдунья забыла закрыть дверь на замок. И хлеб в печи оставила.

Только она ушла, Гульчечек стала собираться к родителям:

Лес дремучий видит сны,

Звезды блещут среди тьмы.

Хлеб из печки выну я,

В путь далекий выйду я,

Навещу своих родных… —

тихо напевала она и, вынув из печи теплый душистый хлеб, положила его в котомку и выбежала из избушки.

Минула ночь, минул день. Далеко успела уйти Гульчечек. Тем временем колдунья вернулась и, не найдя сноху дома, кинулась за ней в погоню. Превратилась она в Серого Волка и бежит, принюхиваясь, по следу. И вот уже настиг Серый Волк беглянку и воет толстым голосом:

Я волчище — серый хвостище,

Страшный у меня голосище.

Если хлеб не отдашь мне и спрячешь,

Так и знай: у меня ты поплачешь,

Ох, поплачешь…

Испугалась Гульчечек. Отдала бы она хлеб, чтоб спастись, да уже ни крошки не осталось от него. Стала она растерянно озираться по сторонам, увидала поблизости большой, раскидистый, дуплистый вяз и взмолилась:

О густой тенистый вяз,

О приветливый мой вяз!

Серый Волк бежит за мной.

Помоги же мне, укрой

Ты зеленою листвой!

Пожалел вяз Гульчечек, развернулся к ней уютным дуплом, где днем скрывались летучие мыши и куда белки складывали орешки, и беглянка в нем спряталась.

Серый Волк всю ночь выл под вязом и царапал когтями землю, а под утро ни с чем убежал домой.

Занялась заря, взошло ясно солнышко, наступил день. Гульчечек поблагодарила доброе дерево и отправилась дальше. Шла она, шла… и стало вечереть. Серый Волк вскоре опять по следу настиг девушку и завыл жутким голосом:

Я волчище — серый хвостище,

Страшный у меня голосище.

Если хлеб не отдашь мне и спрячешь,

Так и знай: у меня ты поплачешь,

Ох, поплачешь…

Испугалась бедная Гульчечек. Смотрит растерянно по сторонам и видит: посреди зеленого луга блестит красивое серебряное озеро. Взмолилась она:

О озерная вода!

Приключилася беда.

Серый Волк бежит за мной.

Помоги же мне, укрой

Ты серебряной волной!

Серебряное озеро пожалело Гульчечек, раскачало глубокие воды свои, вздыбило волны, и беглянка очутилась на маленьком острове, окруженном со всех сторон водой. Серый Волк остался на берегу. Всю ночь выл он у озера, царапал когтями землю, наутро же убежал ни с чем домой.

Занялась заря, взошло ясно солнышко, наступил день. Гульчечек поблагодарила доброе озеро и снова отправилась в путь. Шла она, шла… и опять сумерки стали сгущаться. А уже и лес кончается, и крыша дома родительского видна. Но Серый Волк и на этот раз настиг беглянку по следу и завыл:

Я волчище — серый хвостище,

Страшный у меня голосище.

Если хлеб не отдашь мне и спрячешь,

Так и знай: у меня ты поплачешь,

Ох, поплачешь…

Испугалась Гульчечек. Смотрит по сторонам, увидела одинокую развилистую березу и забралась на нее. А Серый Волк роет когтями землю под березкой, к корням подбирается.

Дрожит Гульчечек от страха и плачет: «Неужели так и умру здесь, совсем близко от дома родного, не повидав мать с отцом?..»

Тут на березу прилетел и сел скворец. Гульчечек взмолилась:

Ласковый мой скворушка,

Певчий друг мой, скворушка!

Ты лети за луг-лужок,

Передай мой волосок,

Передай мой волосок!

Гульчечек дала в клюв скворушке волосок, и тот полетел прямо к дому, где жили ее родители. Оставил волос на воротах и улетел.

Тут вышел к воротам брат, заметил волос и взял его. «Не иначе как из гривы моего вороного коня», — подумал он и натянул дома волос на домбру.

Жена его взяла домбру в руки и стала, притопывая, играть на ней. Вдруг струна на домбре запела голосом Гульчечек:

Не играй, ой, не играй,

Ломит руки, ноги.

Не пляши, ой, не пляши,

Приди на подмогу!..

Удивилась женщина:

— О Аллах, что это с домброй случилось? — и передала ее мужу. Тот потрогал было струны, и опять домбра запела:

Не играй, брат, не играй,

Поясница, ох, болит.

Брат, струну не задевай,

Голова моя болит.

У опушки на березе

Льет твоя сестрица слезы.

А свекровь — колдунья злая,

Волком воет, не пускает.

Брат, домбру ты отложи

И на помощь поспеши!..

Тут брат все понял:

— Сестренка Гульчечек в беду попала!

Вскочил он с места, взял дубину, оседлал ретивого коня и поскакал к лесу. Подоспел в самый раз: Серый Волк вырыл под березой огромную яму и дерево уже готово было повалиться… Убил он волка, а сестру привез домой.

С тех пор Гульчечек зажила счастливо, не ведая ни горя, ни печали.

И я у них бывал: сегодня пришел, а вчера ушел. Угощали меня там на славу: масло ел да мед пил. Две бочки, один ковш — знай пей сколько хошь. Жаль одно: по усам текло, а в рот не попало.

Мульталь

В давние-давние времена жили на свете муж и жена. И было у них семеро сыновей. Перед рождением восьмого ребенка отец умер.

Собрались как-то сыновья в путь — искать себе невест. А матери сказали:

— Ах, мама, нет у тебя дочки. Мы поищем и приведем тебе в дочери невест. Если же без нас родится у тебя девочка, выставь над воротами прялку и веретено, если мальчик — лук и стрелу.

Мать долго плакала, прощаясь с сыновьями. Через неделю родилась у нее дочь. И выставила она над воротами прялку и веретено.

Напротив жила семилетняя девочка. Она взяла и сменила прялку и веретено на лук и стрелу.

Однажды братья вернулись было, увидали над воротами лук и стрелу. «Опять у мамы родился мальчик», — подумали они и ушли обратно.

Мать назвала дочку Мульталь. Росла она не по дням, а по часам и скоро вышла играть с соседской девочкой. И вот та говорит ей:

— Эх, Мульталь, ходишь ты одна, а ведь у тебя есть семеро братьев.

— Откуда они? — удивляется Мульталь. — Нет у меня братьев.

— Не веришь, спроси у матери, — говорит подруга.

Спрашивает Мульталь дома:

— Мама, разве есть у меня братья? Где же они теперь?

— Нет никого. Одна ты у меня, — отвечает мать.

— А ты попроси пожарить пшеничных зерен и горячими приложи их к ее груди, тогда она признается, — советует подруга.

Мульталь прибегает домой и говорит:

— Мама, я хочу есть. Пожарь мне зерен.

Та пожарила зерна и дает ей.

— Нет, не буду есть, — упрямится Мульталь, — дай мне грудь пососать.

Мать берет дочь на колени и дает грудь. А Мульталь тут прикладывает к груди горячие зерна и спрашивает:

— Есть у меня братья или нет?

— Есть, — признается мать.

Опять бежит Мульталь к соседке:

— Есть, оказывается, у меня братья.

— Теперь проси у матери арбу^{13} — плетенку, пса, кота и петуха… Отправимся с тобой искать твоих семерых братьев, — говорит ей соседка.

После долгих уговоров мать плетет арбу, покупает пса, кота и петуха. Мульталь с подругой садятся в арбу-плетенку и поют:

Ты, арба-плетенка,

Погоняем мы тебя,

Чтоб скорее нам добраться

До семи родимых братцев.

Ты, мой песик, лай-лай,

К нам волков не подпускай.

Ты, мой кот, мурлычь-мурлычь,

Пусть бежит с дороги мышь.

Петушок, кричи-кричи,

Алу зорьку не проспи.

Так они едут и едут. Арба несется, пес лает, кот мурлычет, петух кричит. И вот встречается им на пути озеро.

— Давай искупаемся, — предлагает подруга.

— Нет, не хочу, — говорит Мульталь.

Едут они дальше и опять поют:

Ты, арба-плетенка,

Погоняем мы тебя,

Чтоб скорее нам добраться

До семи родимых братцев.

Ты, мой песик, лай-лай,

К нам волков не подпускай,

Ты, мой кот, мурлычь-мурлычь,

Пусть бежит с дороги мышь.

Петушок, кричи-кричи,

Алу зорьку не проспи.

Доезжают они до другого озера. Подруга опять уговаривает искупаться. На сей раз Мульталь соглашается. Та говорит:

— Давай нырнем и посмотрим, кто дольше продержится под водой.

Мульталь ныряет и долго не появляется. Тем временем соседская дочь быстренько выходит из воды, надевает на себя одежду Мульталь, садится в арбу и запевает:

Ты, арба-плетенка,

Погоняем мы тебя,

Чтоб скорее нам добраться

До семи родимых братцев.

Ты, мой песик, лай-лай,

К нам волков не подпускай.

Ты, мой кот, мурлычь-мурлычь,

Пусть бежит с дороги мышь.

Петушок, кричи-кричи,

Алу зорьку не проспи.

Но арба не трогается с места, пес не лает, кот не мурлычет, и петух не кричит.

Мульталь со слезами на глазах одевается в чужое платье и садится в арбу.

Ты, арба-плетенка,

Погоняем мы тебя,

Чтоб скорее нам добраться

До семи родимых братцев.

Ты, мой песик, лай-лай,

К нам волков не подпускай.

Ты, мой кот, мурлычь-мурлычь,

Пусть бежит с дороги мышь.

Петушок, кричи-кричи,

Алу зорьку не проспи.

Арба понеслась, пес залаял, кот замурлыкал и петух закричал. Едут они, едут и наконец добираются до семи братьев. Кто-то из них готовит тесто для лапши, кто-то чистит картошку. Увидели они соседскую дочь, решили, что это их сестра. Взяли ее на руки, усадили рядом и стали угощать. А Мульталь осталась у дверей.

Вечером стали готовиться ко сну. Соседскую дочь уложили в переднем углу, а Мульталь — у порога. В полночь отправили братья Мульталь поить лошадей. Ярко сияла луна. Мульталь поила лошадей и пела:

Дам прозрачной водицы

Коню старшего брата,

Серебристой водицы —

Коню среднего брата,

Золотой дам водицы

Коню младшего брата.

Потом, глядя на луну, Мульталь запела так:

Ах, луна, ты повсюду светишь.

Что о маме моей ответишь?..

А луна ей в ответ:

Вижу, вижу ее я с неба,

Как стоит она возле хлева,

Как позвякивает ключами,

Обливается слезами.

«Где Мульталь моя?» — плачет мама…

Один из братьев услыхал это и разбудил остальных: «Выходите скорей, там у озера кто-то очень печально поет». Вышли все и стали слушать:

Дам прозрачной водицы

Коню старшего брата,

Серебристой водицы —

Коню среднего брата,

Золотой дам водицы

Коню младшего брата.

Ах, луна, ты повсюду светишь,

Что о маме моей ответишь?..

А луна опять:

Вижу, вижу ее я с неба,

Как стоит она возле хлева,

Как позвякивает ключами,

Обливается вся слезами.

«Где Мульталь моя?» — плачет мама…

Семеро братьев подошли и спрашивают у Мульталь:

— Почему ты так печалишься?

Мульталь сквозь слезы обо всем рассказывает:

— Меня соседская дочь обманула. Переоделась в мою одежду и назвалась вашей сестрой…

Братья берут сестренку на руки, несут ее в дом, а соседской дочке для испытания дают еду в собачьей плошке. Та все съедает. Наступает полночь. Посылают ее поить лошадей. Приходит она к озеру, а лошади не пьют — лягаются. И луны не видно. Пробует она петь, и песня не получается.

Тут семеро братьев поняли, что это не Мульталь, подошли к ней и спрашивают:

— Что возьмешь: конский хвост или лукошко?

Та отвечает:

— Все сгодится, из лукошка буду есть, на конском хвосте скакать.

Посадили они лгунью в лукошко, привязали к конскому хвосту и пустили в поле.

А потом братья вместе с Мульталь вернулись домой. Все семеро женились и зажили на радость матери в достатке. Говорят, и по сей день живут.

Падчерица

В давние-предавние времена жил на свете один человек и были у него сын да две дочери. Одна из дочерей была ему чужая, поэтому ни он, ни другие домашние ее не любили. Однажды посоветовались они да и решили извести ее, навсегда избавиться от падчерицы.

— Пойдем со мной в лес. Я буду дрова рубить, а ты тем временем ягоды собирать, — говорит ей старший брат.

Взяла падчерица клубок и пустое ведро, и отправились они с братом в лес. Завез ее брат подальше да и стал распрягать коня.

— Ты иди-ка по ягоды, а как перестанешь слышать стук топора, возвращайся назад, — велел ей брат.

Взяла падчерица ведро и пошла в чащу, а брат выбрал дерево, что повыше, повесил на него деревянную колотушку, сам запряг коня да со спокойной душой домой уехал.

Собирает падчерица ягоды и время от времени прислушивается: не умолк ли стук топора. Но нет: колотушка качается на ветру да бьется о дерево и кажется девочке, что это брат все еще рубит дрова. Долго она ягоды собирала, вот и ведерко наполнилось с горкой. Тут и вечер наступил, и ветер тем временем потихоньку утих.

«Наконец-то брат кончил дрова рубить», — подумала падчерица, вернулась было на прежнее место, а брата и след простыл. Не видать нигде. Заплакала падчерица горючими слезами и побрела куда глаза глядят. Долго шла она по лесу, пока не увидела поле и дорогу. Выбралась тогда на дорогу и пошла по ней. Идет падчерица, горько плачет и приговаривает:

— Покатился мой клубочек, не видал ли ты, дружочек?

Увидала тут она табун лошадей и спрашивает пастуха:

— Покатился мой клубок, не видал ли, пастушок?

— Видал, — отвечает ей пастух. — Попаси-ка мне табун хоть денек, обещаю, будет твой тот конек, — и показывает ей на красивого жеребенка.

Согласилась девочка, попасла она табун день один, получила за это в награду жеребенка и, попрощавшись, отправилась дальше в путь. А дорогу-то ей указал тот пастух.

Через некоторое время повстречала она стадо коров. Попасла она стадо день один, получила за это корову. Так встречала она каждый день то овечек, то коз, пасла их и за это получала то овцу, то козу. Вскоре у нее у самой набралось целое стадо. Так они вместе продолжали свой путь. Но вот однажды застала их ночь в дороге. Испугалась падчерица, подумала: «Что же теперь со мной будет? Бедная я, несчастная!..» Но тут увидела она, что далеко-далеко слабый свет забрезжил, несказанно обрадовалась и погнала свое стадо на тот огонек. Вышли они вскоре к небольшому дому, что стоял на краю деревеньки. Постучалась, вошла и видит: сидит седая старуха. Не знала тогда девочка, что это злая ведьма — колдунья, одним словом.

— Покатился мой клубочек, ты не видела, случаем, бабушка? — спросила ее девочка.

— Видела я твой клубок, да только ты, я вижу, пришла издалека, не мешало бы тебе отдохнуть. Поживи-ка у меня немного, — отвечает ей старуха.

Встали они поутру, и велела ей ведьма затопить баню. Жарко натопила девочка баню и зовет старуху мыться.

— Хорошо бы, доченька, — отвечает ей старуха, — да только ведь я сама до бани не дойду. Ты возьми-ка меня за руку да поддай сзади коленкой.

— Нет, бабушка, — отвечает девочка, — ты уже старенькая, не хочу тебя обижать.

Взяла ее девочка на руки и отнесла в баню.

— Ты возьми-ка меня за волосы да тащи на полок, — велела старуха.

— Нет, бабушка, — ответила ей девочка. — Ты уже старенькая, тебе больно будет.

Взяла ее девочка на руки и положила на полок.

— Ты возьми-ка веник обратным концом да бей меня по спине что есть мочи, — говорит старуха.

— Нет, бабушка, не могу я так, — отвечает девочка и принимается парить ее мягким березовым веничком.

После бани приносит она ее в дом и кладет на чистую постель.

— Теперь, доченька, расчеши-ка мне волосы, — просит старуха.

Взяла девочка гребешок, стала чесать ее седые волосы, а на каждом волоске у старухи — золото да серебро, жемчуга да кораллы висят, аж глаза слепит!

Причесала ее девочка, в косу волосы заплела.

— Попляши-ка, доченька, сделай милость, — просит ее старуха. — Уж больно мне посмотреть хочется, как ты пляшешь.

Стала девочка плясать, каблучками притопывать да по полу кружить, но нет, ни камушка с нее не упало.

После этого послала ее старуха в баню посмотреть, не высох ли тот солод, что намедни поставила она на полок сушиться.

Вошла девочка в баню и видит: стоит на полке деревянное корытце, а в нем золота да серебра, жемчугов да кораллов видимо-невидимо! Вот вернулась она из бани, старуха у нее и выспрашивает:

— Ну как, высох ли солод на полке?

— Высох, высох, — отвечает девочка.

— Хорошо, доченька, — говорит старуха, — уж больно мне понравилось давеча, как ты пляшешь, не потешишь ли меня, старую, еще разок?

Стала девочка плясать, каблучками притопывать да по комнате кружить, только и на сей раз ни камушка на пол не упало.

— Ну а теперь, — говорит ей старуха, — вольному воля, возвращайся-ка ты к себе домой.

— Рада бы я, да только вот, жаль, пути обратного не знаю.

— Я сама укажу тебе, как идти, а в придачу дам тебе вот этот зеленый сундук. Но только ты не открывай его по дороге, — предупредила ее старуха.

Взяла девочка сундук, села на коня и поехала; коза, овца и корова идут следом.

Ехала она день, ехала ночь и наконец стала приближаться к родной деревне. Вот учуяли ее дома собаки и залаяли:

— Хау-хау, вы на смерть ее послали, девочка идет с дарами.

Всполошились домашние, стали бить собак палками, но те не унимались, пуще прежнего заливались:

— Вы на смерть ее послали, а она разбогатела!

Тут уж падчерица и сама подъехала к дому. Сошла она с коня, в дом вошла да на глазах у всех откинула крышку сундука. А там полным-полно золота да серебра, жемчуга да драгоценных камней!

С той поры падчерица неслыханно разбогатела, а родичи стали ей завидовать да зариться на добро. Вот и решили они отвезти и родную дочь в лес и оставить там одну: пусть, мол, и она так же разбогатеет.

Взяла та пустое ведро да клубок, и повез ее старший брат в дремучий лес. Завез он ее в самую чащу, коня распряг и пустил пастись, а сестре велел идти по ягоды. Не успела она скрыться в лесу, как он взобрался на самое высокое дерево, привязал к нему деревянную колотушку, а сам отправился восвояси. Вот и ветер стих. Вернулась девочка на прежнее место, а брата как не бывало.

Пошла девочка по лесу куда глаза глядят и стала приговаривать:

— Покатился мой клубок, не видал ли ты, дружок?

Повстречался ей табун.

— Покатился мой клубок, не видал ли, пастушок? — спрашивает.

— Видал, — отвечает ей пастух. — Попаси день один мой табун, а я тебе за это коня хорошего дам.

— Нет, мне коня не надо, — ответила девочка и пошла дальше. Так прошла она мимо и коровьего, и овечьего, и козьего стада. И вот наконец привела ее дорога к ведьминому дому. Вошла она в дом и спрашивает:

— Покатился мой клубок, не видала ты, случаем, старая?

— Видала. Да только сначала не истопишь ли ты баню, доченька, уж больно мне охота кости свои старые попарить? Уважь старуху.

Истопила она баню.

— А теперь, — говорит старуха, — веди-ка меня в баню. Сама я не дойду, так ты возьми меня за руку да пинками сзади подталкивай.

— Ладно, — отвечает девочка, берет ее за руку и пинками сзади подталкивает.

Пришли они в баню. Старуха и говорит ей:

— А теперь, доченька, попарь ты мне спину, да только бей изо всей силы обратной стороной веника, а то я ничего не почувствую.

Послушалась ее девочка — все исполнила, как старуха велела.

Вернулись они в дом. Старуха и просит ее:

— Расчеши-ка мне, доченька, волосы.

Заглянула ей девочка в волосы — у нее аж глаза разбежались: на каждом волоске золота да серебра, жемчугов да камней драгоценных видимо-невидимо! Стала девочка горстями снимать их с волос, набивать ими карманы да прятать за пазуху.

— Попляши-ка, доченька, потешь меня, старую, — попросила ее старуха.

Начала девочка плясать, а у нее отовсюду посыпались золотые да серебряные монеты, жемчуга да драгоценные каменья.

После этого посылает ее старуха в баню посмотреть, не высох ли солод. Увидела девочка и тут полное корытце золота да серебра, жемчугов да драгоценных камней и стала набивать ими карманы да класть за пазуху. «Вот, — думает, — сестра-то как разбогатела».

Попросила ее старуха во второй раз сплясать. Снова покатились со звоном золотые да серебряные монеты, стали сыпаться камни драгоценные.

Испытала ее старуха, а под конец и говорит:

— Теперь можешь и домой воротиться, ступай себе.

Показала она ей дорогу, на прощание дала черный сундук и велела не открывать по дороге.

Долго шла она, пока не дошла наконец до родной деревни.

Вот почуяли ее собаки и начали лаять:

— На богатство зарилась, смерть свою нашла!

Стали хозяева ругать собак, но они пуще прежнего заливались.

Между тем девочка и сама во двор вошла. Откинула поскорей крышку черного сундука, а там лежит огромная черная змея. Взметнулась черная змея, обвила девочку вокруг шеи и удушила.

Белый змей

Жил-был на свете один хан. Вот однажды лег он спать и увидел сон. Поутру возвестил он всей стране:

— Кто явится пред мои очи и сумеет вещать, что я видел во сне, тому будет даровано сто золотых монет, а не сумевшему будет отсечена голова его!

В том же городе жил один бедный джигит. Не было у него ни кола ни двора. Только жена была у него — злющая-презлющая. День и ночь думала она лишь о том, как бы мужа извести. Прослышала она про ханские слова, явилась пред ясные его очи и заявила:

— О мой хан-султан, всемогущий ты и всесильный! Так знай же, мой хан, что муж мой знает разгадку твоего сна. Знает, да не хочет предстать пред тобой.

Поверил ей хан, велел послать слугу и привести того несчастного. Испугался бедняга, как услышал это известие, и стал молиться тэнгре^{14}, со светом белым навсегда прощается…

Но делать нечего, отправился он к хану. По дороге повстречался ему Белый Змей. Поздоровался с ним Белый Змей. Юноша поклон земной отвесил в ответ. Стал Белый Змей расспрашивать его:

— Эй, мил человек, куда ты путь держишь и отчего слезами горючими заливаешься?

Рассказал ему юноша все без утайки, горем своим поделился. Так, мол, и так, призвал наш хан народ да объявил, что щедро наградит того, кто сумеет его сон разгадать. Выслушал его Змей внимательно, потом и говорит:

— Но ведь ты волен идти или не идти.

— Нет, не волен я. Есть у меня жена, злющая-презлющая. Только и думает, как бы от меня избавиться, поскорей меня в могилу свести. Вот прослышала она про ханские слова, пошла к хану и сказала, что я знаю разгадку его сна — знаю, да не желаю предстать пред ним. Послал хан слугу да призвал меня к себе явиться.

Говорит ему Змей:

— Эх, несчастный, я скажу тебе, что видел хан во сне, только обещай мне, как получишь ты сто золотых монет, принести мне все до единой.

Отвечает джигит:

— Богатство дороже и отца, и матери, только жизнь все равно дороже богатства. Ничего мне не надо, только, умоляю, спаси меня от смерти неминучей!

Говорит ему Змей:

— Вот войдешь ты в ханские покои, хан тебя и спросит: «Эй, гариб^{15}, что я видел во сне?!» Ты отвечай ему: «Волка ты видел во сне, о великий наш хан!» Потом он прикажет своим слугам принести из казны сто золотых монет и отдать их тебе. Ты принесешь их все до единой мне.

Попрощались они и расстались. Змей отправился своей дорогой, а джигит пошел в ханский дворец. Явился он пред ханские очи, поклон земной отвесил. Хан принял его приветствие и спрашивает:

— Эй, гариб, отвечай, что видел я во сне?!

— Ты видел волка, — говорит джигит.

Приказывает хан принести сто золотых монет и отдать их джигиту. Берет юноша монеты, выходит из дворца, но вместо того, чтобы идти к Белому Змею, направляется к себе домой. Покупает он на те деньги дом, корову и лошадь, всякого домашнего скарба и живет, не зная нужды и забот.

Проходит некоторое время. Хан снова видит сон. Посылает он гонца за джигитом, велит ему разгадать сон и получить сто золотых монет, а если не сумеет, грозит отрубить ему голову.

Выслушал джигит гонца и горько заплакал. Делать нечего, отправился он к хану. Бредет по дороге, голову повесил. Тут ему навстречу снова Белый Змей попадается. Поздоровался с ним джигит. Ответил Белый Змей на приветствие и спрашивает:

— Эй, гариб, куда путь держишь и отчего ты невесел?

— Да как же мне быть веселым? Хан наш снова изволил сон увидеть, призвал меня отгадать его. Сумею разгадать — обещал наградить меня, дать сто золотых монет, а нет — так пригрозил голову снести с плеч долой. Видать, пришел мне конец, несчастному.

— Знаю я разгадку того сна. Знаю, да не скажу тебе. Однажды ты уже обманул меня.

Стал джигит умолять его:

— Раскрой же мне тайну этого сна, и все золотые монеты — и те, и эти — клянусь, будут твоими.

— Не вздумай и на сей раз провести меня, я еще могу тебе пригодиться, а теперь прощаю. Слушай же разгадку ханского сна. Явишься к хану и отвесишь ему земной поклон. Спросит он тебя: «Что я видел во сне?» Отвечай: «Ты видел лисицу, о великий хан!» Даст он тебе в награду сто золотых монет. Бери их да не мешкай, возвращайся скорее ко мне.

Услышал джигит эти слова и возрадовался. Явился он к хану, отвесил земной поклон. Хан его и спрашивает:

— Ну, говори, гариб, что видел я во сне?!

— Ты видел лисицу, — отвечает джигит.

Приказал хан слугам принести из казны и отдать ему сто золотых монет. Но и на сей раз не пошел джигит к Белому Змею, а тайком убежал домой. Пуще прежнего разбогател он, зажил без забот, без печали. Возгордился своим богатством.

Время шло незаметно. Однажды в полдень прилег хан отдохнуть — и снова приснился ему сон. Снова послал он гонца, велел привести джигита, а на словах передал, что даст ему сто золотых, коли разгадает его сон, а нет — велит тотчас отрубить ему голову. Как услышал джигит те слова, безутешно заплакал. Стал он корить себя да бранить, что позарился на бренное богатство, обманул он Белого Змея, а теперь за все пришла расплата. Делать нечего, пошел он к хану. Снова по дороге повстречался ему Белый Змей. Увидел джигита и говорит ему:

— Эй ты, обманщик! Эй ты, лгун! Дважды я спасал тебя от страшной смерти. На сей раз не будет тебе спасения!

Стал джигит каяться перед ним:

— Эх, Белый Змей! Ты дважды спасал меня от смерти неминуемой, но я, несчастный, не сумел оценить, отблагодарить тебя, посягнул обмануть тебя. Будь же добрым, как мать, великодушным, как отец, прости же ты меня и на сей раз. Пусть мирское останется на этом свете, хоть пред Аллахом хочу я предстать непорочным в судный день. Я отдам все золотые монеты, ведь они по праву принадлежат тебе.

По душе пришлись Белому Змею эти речи, и сказал он:

— Иди же ты к хану, отвесь ему поклон земной. Он спросит тебя: «Что я видел во сне?» — отвечай ему: «Видел ты во сне овцу курдючную, о пресветлый хан мой, султан». Тут прикажет он щедро наградить тебя, даст сотню золотых монет. Ты, не мешкая, принеси это золото мне.

Потом простился джигит со Змеем и отправился ко дворцу падишаха. Вошел в ханские палаты, отвесил поклон до земли. Хан принял его привет и спросил:

— Ответствуй, гариб, что я видел во сне?

— Видел ты овцу курдючную, о пресветлый хан мой, султан, — отвечает джигит.

Дал ему хан сто золотых монет. Взял их джигит и отправился к Белому Змею. Явился он к Змею, отвесил поклон земной.

— Вот вернулся я цел-невредим твоими молитвами, — говорит джигит. — Не испытал никаких мытарств. Прими же мой амулет — вот эти золотые монеты! Сейчас я схожу домой и принесу остальные. О Белый Змей! Как же могло так случиться? Ведь я чистосердечно намеревался и прежде отдать тебе все деньги!

И тут заговорил Белый Змей:

— Так слушай же, джигит, меня внимательно. Сейчас я раскрою тебе загадку тех снов. В первый раз увидел хан во сне волка. В те времена лихие и сам хан, и вся его страна были как хищные волки. Потому и ты не отдал мне золотых монет. Во второй раз он видел во сне лису. В ту пору и хан, и вся страна были коварны и лживы, точь-в-точь как лиса. Вот поэтому и ты во второй раз обманул меня. Ну а нынче наш хан увидел во сне овцу — знак доброты и справедливости. Хан перестал угнетать народ, стал праведным и милосердным.

Был хан тираном — и страна была волком, убийцей и вором. Стал хан справедливым — страна стала честной, праведной. Тут вины твоей нет. Во всем виноват один хан. Трижды он видел во сне трех зверей — и под конец раскаялся. Вот поэтому и ты принес мне золотые монеты. Страна была зла — и ты был зол. А как стала доброй страна — и ты подобрел. Ты навсегда заодно со страной, — кончил Змей говорить. И со словами: — Возьми же себе все золото! — исчез с глаз долой.

Карунбай

Давным-давно жил, говорят, на свете один богач. И была у него сестра. Вот уже лет шесть не вставала она с постели: жестокая хворь ее одолела. Надоело это Карунбаю вконец, и решил он выгнать ее в баню. С той поры она уже не появлялась в доме. Однажды вечером постучался в дом Карунбая нищий старик и попросил пристанища: мол, пусти на ночлег. Осенняя ночь была сырая и холодная, но Карунбай не пустил, однако, путника в дом, а послал его в баню. Нечего делать, отправился старик в баню и увидел — там девушка лежит. Подивился старик и спрашивает:

— Что такое стряслось с тобой, голубушка?

Рассказала ему девушка все без утайки, горем своим поделилась, и стало ей как будто легче на душе. Потом старик постелил у дверей свой старый заплатанный бешмет и кое-как пристроился на нем.

Внезапно посреди ночи раздается стук в дверь и кто-то спрашивает:

— Дедушка, в такой-то деревне у такого-то крестьянина сын родился, чьим бы его счастьем наделить?

Отвечает старик:

— Наделите-ка вы его счастьем Карунбая.

Поутру дал старик девушке душистое лекарство, потом попрощался и ушел. Выпила девушка то лекарство, как старик велел, и часа через два всю ее хворь как рукой сняло. Поднялась она с постели и легкими шагами направилась в дом к брату. Увидел он ее, очень изумился и спросил:

— Ну как ты, поправилась?

— Да, — отвечает девушка, — мне сразу полегчало, не успела я выпить одно лекарство, что оставил вчерашний старик.

— Ну и ну, рассказывай, что еще было, — стал допытываться Карунбай.

— Посреди ночи раздался стук в дверь и кто-то спросил, чьим счастьем наделить малыша, что родился в такой-то деревне у такого-то крестьянина. Старик велел наделить его счастьем Карунбая.

Услышал Карунбай — испугался. Решил он отправиться к тем людям и во что бы то ни стало выпросить у них младенца. Еле отыскал он их дом, вошел, поздоровался и стал чуть ли не в ногах валяться, большие деньги за дитя сулить.

— Пожалейте вы меня, несчастного. Нет у меня никого на белом свете, сыну вашему заместо отца родного буду. Вон у вас-то детей полон дом, едоком бы одним меньше стало.

Не могли родители отказать, да и на деньги, видать, позарились, отдали ему новорожденного. По дороге Карунбай со всего маху ударил ребенка оземь: мол, пропадай тут.

В это время возвращались из лесу два брата — Ибрагим и Якуб — с ручной тележкой, а тележка та была доверху нагружена дровами. Увидели они дитя, шевелившего ножками. Посоветовались и решили подобрать и усыновить его.

Стал мальчик жить у братьев; не по дням рос, а по часам. Не могли братья наглядеться-нарадоваться на него. И дела у них пошли потихоньку на лад. Они успевали раньше за день побывать в лесу лишь один раз, а теперь, глядишь, и дважды, и трижды обернутся. От продажи дров выручали они кое-какие деньги и через некоторое время скопили небольшое состояние. И вскоре купили коровенку и лошадь. А затем и за торговлю принялись, магазин себе завели, а товар выписывали прямо из самой Москвы.

Мальчик между тем все рос, и вот исполнилось ему пятнадцать лет.

Однажды возвращались братья домой и повстречали по дороге Карунбая. Слово за слово разговорились они, Карунбай и спрашивает:

— Каким это чудом удалось вам так скоро разбогатеть?

Рассказали ему братья, что однажды возвращались они из лесу и набрели по дороге на ребенка. Взяли они его себе и стали растить. Мальчик оказался на диво счастливым, вот с той поры дела их и пошли на лад.

— Ах вон оно как, — проговорил Карунбай, а про себя подумал: «Видно, остался жив щенок, то-то не везет мне в последнее время, вся торговля развалилась». Замыслил он с той поры недоброе.

— Не продадите ли вы мне его? — говорит. — Есть у меня дочь на выданье, вот и станет зятьком.

Братья почуяли добычу да заломили цену: пятьдесят тысяч золотом запросили за мальчика. Карунбаю не хочется счастье свое упускать, вот он и согласился. На следующий день на паре вороных увез Карунбай юношу к себе.

Стал он теперь думать да гадать, как бы извести ему юношу. Позвал его однажды к себе и говорит:

— Я теперь твой хозяин, и ты должен во всем повиноваться мне. Вот тебе мой наказ: далеко-далеко, за темными лесами, за синими морями, есть высокая-высокая гора. И на этой горе дорогих камней видимо-невидимо. Принеси-ка ты мне полный мешочек.

А про себя думает: «Вернется живым и невредимым, и то не беда, еще больше разбогатею, а сгинет, так хоть счастье мое останется при мне».

Что же делать юноше, поневоле пришлось согласиться и отправиться в дальний путь к огромному морю — вот, скажем, к примеру, не меньше Байкала. Смотрит он на море и видит: сидит в лодке седой старик и веслами так и машет, так и машет.

— Дед, а дед, перевези меня на ту сторону! — обратился к нему юноша.

— Перевезти-то я перевезу, мне что, да только знай, джигит, нет тебе обратного пути оттуда, — отвечает седобородый.

— Будь что будет, — решает джигит и садится в лодку. По пути он расспрашивает старика, давно ли он тут и что делает.

— Вот уже пятьдесят лет, как перевожу я людей на ту сторону. Это злой див заколдовал меня. Ты, сынок, разузнай-ка, нет ли мне избавления. Авось Аллах помилует — и назад возвернешься.

Обещал джигит исполнить его просьбу, дал на прощание каравай хлеба, выбрался из лодки и отправился дальше в путь. Вот идет он по дороге и видит: на дереве люлька висит, а в люльке старик седой сидит. Удивился джигит и спрашивает старика, что это он тут делает. Отвечает ему старик:

— Вот уже сорок лет, как сижу я в люльке. Это злой див заколдовал меня. А ты, сынок, куда путь держишь?

Рассказал ему джигит обо всем, горем своим поделился.

— А знаешь ли ты, несчастный, что никто еще до сих пор живым оттуда не возвращался?! — воскликнул старик.

— Да мне нельзя не идти, будь что будет, — ответил ему джигит.

— Тогда не узнаешь ли ты, сынок, как избавиться мне от этих чар? — попросил старик.

Обещал ему джигит помочь и пошел дальше.

Шел он день, шел второй, а на третий день пришел к большому дому. Вошел он в дом и видит: сидит девица — писаная красавица, а сама так и сияет, как золотое яблочко. Поздоровался с ней джигит, поклон отвесил. Девушка его и спрашивает:

— Ну что, джигит, с чем пожаловал?

Рассказал ей путник, что послал его хозяин за камнями драгоценными, велел без них не возвращаться.

— Ну, джигит, значит, смерть к тебе пришла неминучая, погубит тебя непременно злой див. Да только жаль мне тебя, очень уж ты красивый. Ладно, так и быть, помогу я тебе. Я дочка дива и кое-чему от него научилась. Превращу-ка я тебя в иголку да воткну в игольницу на стене, а ты сиди тихо, ни звука не смей издавать.

— Спасибо тебе, красавица, да только есть у меня к тебе еще одна просьба: не сумеешь ли ты выведать у него, как спасти от злых чар таких-то двух стариков?

Обещала девушка и тут помочь ему. Поднялась в это время туча пыли, закружился смерч. Девушка побыстрее превратила юношу в иголку и воткнула в игольницу, что висела на стене.

Вот явился див и стал принюхиваться:

— Фу, фу, что это у нас духом человеческим пахнет?!

— Да не может быть, это от тебя самого, наверное, пахнет, носишься целыми днями да людей кушаешь.

— Ну-ка не разговаривай, а принеси-ка лучше мне поесть, — приказал див.

Приносит ему дочь девять горшков супа. Стал он есть, а дочка принялась его расспрашивать:

— Ты бы рассказал мне что-нибудь, а то сижу одна-одинешенька, света белого не вижу. Вот слыхала я, например, что есть на свете два старика и ты так сильно заколдовал их, что нет им вовек избавления, так и будут до конца дней своих мучиться.

— Да нет, избавление-то есть, и оно проще простого. Надо только трижды прочитать заклинание да трижды поплевать вокруг, — отвечает див. Тут его уже ко сну стало клонить, и он скорее улегся спать.

Девушка расколдовала джигита и научила его таинственному заклинанию. Потом велела отправляться в путь.

— Сначала поднимись на высокую гору, во-он там, и собери драгоценных камней, да не мешкай, а то див через три дня может проснуться, и тогда не миновать тебе гибели, — наказала она ему на прощание.

Хорошо. Набрал джигит полный мешочек камней драгоценных и помчался со всех ног в сторону моря. Вот увидел он, наконец, старика, сидящего в колыбели. Трижды прочитал он над ним заклинание, трижды поплевал вокруг — и разом оборвались цепи, поднялся старик на ноги. Побежали они вместе к морю. Переправил их старик-перевозчик на другой берег, юноша и говорит ему:

— Вот появится кто-нибудь и попросит отвезти его на тот берег, ты и прочитай трижды такое-то заклинание, трижды поплюй по сторонам — и спадут с тебя колдовские чары, а тот человек останется навсегда прикованным к лодке.

Поблагодарил его старик, и отправились они дальше.

Приходит джигит к хозяину, развязывает мешочек и высыпает перед ним на стол драгоценные камни. Увидел Карунбай такое богатство, и глаза у него разгорелись от жадности. Решил он сам пойти на ту гору и принести драгоценных камней еще больше. Расспросил он юношу обо всем, захватил огромный мешок и отправился в путь.

Добрался он до моря, только успел ступить на лодку, как старик-перевозчик прочитал трижды заклинание, трижды поплевал вокруг — и навсегда остался Карунбай на лодке перевозчиком.

Джигиту достались все богатства Карунбая, женился он вскоре на его дочери, и зажили они припеваючи. По сей день, говорят, живут душа в душу и про меня не забывают: присылают по праздникам лапоть да рубаху с одним рукавом!

Зулькарнайн-падишах

В давние-предавние времена жил-был на свете один торговец. Отправился он однажды на прогулку. Долго бродил по просторам, пока не набрел неожиданно на череп человеческий. Взял он его в руки, начал разглядывать и очень подивился, прочитав на лбу его: «Это череп Зулькарнайн-падишаха^{16}. При жизни погубил он сорок человек, а после смерти погубит еще восемьдесят».

Хорошо. Положил он череп в мешок и принес домой. Раздробил-растолок он его, завернул в тряпочку и спрятал подальше — на дне сундука.

Однажды дочь торговца открыла сундук, увидала таинственный порошок и захотелось узнать ей, что это такое. Попробовала она его языком — и тут же стала беременной.

Для отца, конечно, это был большой позор, и поэтому, как только дочь родила, отнесли они мальчика в лес и оставили там одного. Через некоторое время подошла к ребенку дикая коза, напоила его своим молоком. Так она стала приходить к нему каждый божий день и этим спасла от голодной смерти.

Мальчик рос не по дням, а по часам, и вот исполнилось ему шесть лет. Вернулся он в свою деревню, стал бродить по улицам. В это время повстречался ему родной дед. Узнал он его, привел домой, стал беречь да холить.

Торговец тот занимался перепродажей золота, да серебра, да дорогих камней. Однажды купил он двенадцать жемчугов. Взял их мальчик в руки, стал разглядывать на свет и говорит:

— А знаешь ли ты, дедуня, что шесть из этих жемчугов настоящие, а шесть остальных — подделка?

Рассердился старый торговец, схватил камни и понес их обратно продавцу.

— Как же ты посмел обмануть меня? — разгневанно воскликнул он. — Ведь лишь шесть из твоих камней настоящие, а остальные шесть — подделка!

— Да как же ты узнал об этом? — искренне изумился продавец.

— Есть у меня внучек, шесть лет ему. Он и сказал.

— Умный у тебя внучек, — похвалил продавец. — Оно и правда, лишь шесть из этих жемчугов настоящие, а шесть остальных — искусная подделка. — Потом он подумал немного и спросил торговца: — Послушай, а не продашь ли ты мне этого мальчика? Я бы тебе за него большие мог деньги дать.

Старик долго думать не стал — видать, на деньги даровые позарился. Вот привез продавец мальчика домой и стал с ним обо всем совет держать, учиться у него уму-разуму.

Говорят, в те времена правил их страной один падишах и было у него сорок дочерей. Пошли однажды дочери падишаха к старому рыбаку и попросили показать им золотую рыбку. Повел их старик к озеру, стал рыбок ловить да им показывать, только девушки от смущения начали свои лица уголками платков закрывать.

Подивился старик и спрашивает:

— Милые девушки, а что это вы лица свои прячете?

— Но ведь и среди рыбок могут быть самцы, — ответили застенчиво девушки.

Вскоре дошел слух об этой истории и до продавца, купившего мальчика.

— Скажи, сынок, а что, дочери падишаха в самом деле такие невинные, что даже от рыбок прячут свои лица? — спросил он у мальчика.

— О ага^{17}, — воскликнул мальчик, — так знайте же, что во дворце падишаха у каждой из его дочерей есть отдельная комната и в каждой комнате живет по красавцу-джигиту. А если не веришь, можешь сам убедиться.

Достигла эта весть и ушей падишаха. Разгневался он и приказал отрубить головы своим сорока дочерям, а заодно и сорока юношам, что жили у них в покоях.

Вот так Зулькарнайн-падишах, тот, что погубил при жизни сорок человек, сумел и после смерти погубить еще восемьдесят душ.

Рогатый падишах

В давние-предавние времена жил один падишах. Звали его Зулькарнай. У Зулькарная был один лишний орган, какого не было у других людей, — посередине лба вырос золотой рог. Свой рог падишах прикрывал волосами, людям не показывал. Далеко не каждому удавалось увидеть его. Потому и говорили:

У Зулькарная рог золотой,

Видать не видал, а слышать слышал.

Ладно. Зулькарнай, оказывается, каждый год один раз сбривал свои волосы. И каждый раз брить ему волосы по очереди назначался один юноша. А тот, кто брил ему волосы, как заходил во дворец, так, говорят, и не выходил из него никогда. Убивал он их. Так шли годы. Многих лишил жизни Зулькарнай.

У одной женщины был стройный и красивый сын. И вот однажды, говорят, очередь дошла и до него.

Женщина эта многое в жизни повидала, мудрая была. В тот день, когда надо было идти брить падишаху Зулькарнаю волосы, встала она очень рано — солнце еще не взошло. Замесила тесто на молоке из своей груди и стала печь пресные лепешки. Испекла она лепешки. Покормила сына завтраком. И говорит ему:

— Даю я тебе с собой пресные лепешки. Когда будешь брить падишаху волосы, ты их потихоньку вытаскивай и ешь.

Сын сначала возражал. Но мать стала просить, умолять сына слезно, и он согласился. Положил лепешки в карман и пошел во дворец.

Ладно. Пришел джигит. Возле дворца падишаха стояла охрана. Так как им было известно, для чего он прибыл, пустили его во дворец. Вот он уже все приготовил, намылил, обвязал полотенцем и стал брить падишаху волосы. Добравшись до лба, увидел он золотой рог. Хотя и очень удивился, но свое удивление ничем не выдал. А вспомнил о наказе матери, достал тихонько из кармана лепешку и стал есть. Потом снова принялся брить, потом снова поел лепешки. Падишах терпел-терпел и вдруг заговорил:

— Что ты ешь такое вкусное, джигит? Отломи-ка и мне.

Отломил джигит кусок лепешки и дал падишаху. Зулькарнай съел. Много, оказывается, ел падишах всякой вкусной еды, но таких лепешек есть ему еще не доводилось.

— Джигит, кто испек эти лепешки?

— Мама испекла.

Стал Зулькарнай расспрашивать джигита, как их пекут. Тот отвечает:

— Мама эти лепешки замесила на молоке из своей груди.

Падишах был ошеломлен:

— Мы же родными теперь стали, одной матери молоком питались! — говорит.

Потом сказал:

— Не стану я тебя убивать, но ты о моем золотом роге людям не говори.

Джигит поклялся. Трижды поклялся.

Ладно. Вернулся джигит домой. Радостно встретила его мать. Зажили они хорошо и счастливо.

Прошли годы. Джигит почему-то с каждым днем сохнет, худеет, желтеет. Живот у него стал пухнуть. Видит это мать, печалится. Стала она сына расспрашивать.

Сын рассказал подробно обо всем, что с ним было. Как он увидел у падишаха Зулькарная золотой рог и как трижды дал клятву никому из людей об этом не рассказывать.

— Сын мой, иди сейчас в заросли камыша за городом и три раза скажи: «У падишаха Зулькарная золотой рог, видать-то не видал, а слышать слышал».

Пошел джигит будто бы на охоту. Утром рано, как учила мать, трижды произнес он в зарослях камыша:

У падишаха Зулькарная золотой рог,

Видать-то не видал, а слышать слышал.

После этого прошло сколько-то времени, сидел он в зарослях камыша, и камыши на берегу озера вдруг обрели голос и стали повторять сказанные им самим слова.

В том государстве, где некогда был падишахом Зулькарнай, камыши будто до сих пор напевают:

У падишаха Зулькарная золотой рог,

Видать-то не видал, а слышать слышал.

Тан-батыр

В давние-предавние времена жил, говорят, некий падишах. У падишаха того было три дочери, одна другой краше. Однажды вышли они на лужок погулять. И как раз в ту пору, когда они по лугу прохаживались, поднялась вдруг сильная буря, отчего и падишаховых дочек — всех как одну — ветром унесло. Падишах, узнав о таком происшествии, в глубокое уныние впал. Приказал он отыскать пропавших. День ищут и ночь, уж ни леса, ни реки в падишахстве этом не осталось, где бы не искали со всей тщательностью. Нет, однако, нигде падишаховых дочек!

А в том городе, где падишах правил, на окраине в маленькой лачуге жили, говорят, некие муж да жена. Очень бедные были они люди. Но имели троих сыновей. И звали старшего сына Кич-батыр, среднего Тен-батыр, а младшего Тан-батыр, что означает Вечер-богатырь, Ночь-богатырь и Заря-богатырь. Эти джигиты росли, как говорится, не по дням, а по часам, и в самом скором времени выросли здоровыми да крепкими.

А выросши вот этак, вышли они на улицу поиграть. Среди молодежи никого сильней их не отыскалось. Как начнут они играть или бороться, как кого ни схватят, так того и калекой сделают.

Увидел старый человек, как братья не знают, куда им свои недюжинные силы приложить, посоветовал: вы, мол, чем эдак-то куролесить, людей без нужды калечить, отыскали бы лучше падишаховых дочерей, без вести пропавших. Вот тогда бы вас героями и признали!

Идут они после такого разговора домой и просятся у родителей:

— Отец, дочки падишаховы куда-то пропали, может, пойти нам, разыскать этих дочек да привести их обратно, в падишахову семью?

Не хочется родителям отпускать сыновей, не соглашаются они ни в какую.

— Эх, сыны, вы наши желанные чада, а если покинете родимый очаг, кто тогда за нами, старыми, присмотрит и обиходит? — говорит им отец.

Сыновья отвечают:

— Эй, отец, поскольку мы падишаховым делом займемся, падишах за вами и присмотрит.

— Нет уж, от падишаха никакой помощи не дождешься, — плачут родители.

Долго убеждали их три батыра и, наконец убедив, направились к падишаху:

— Вот надумали мы твоих дочек пойти поискать, только нечего нам взять с собою в дорогу — родители наши тоже в большой бедности живут.

Решает падишах дать им в дорогу немного пищи да питья.

Попрощавшись с родителями, выходят братья в путь-дорогу. Идут они, идут, неделя проходит, и месяц пролетает, и вот, эдак-то идучи, забредают в какой-то лес. И чем дальше в лес, тем все уже становится дорога, по которой они шагают, и в конце концов узенькая тропочка перед ними вьется. И вышли они этой тропочкой в окрестности красивого озера. К тому времени все припасы у них уже кончились, есть нечего. Взял Тан-батыр иглу, которую мать ему в дорогу дала — пригодится, мол, — развел костер, накалил ее на огне, согнул, крючок рыболовный изготовил. Отличный крючок. Пошел он к озеру, стал рыбу ловить. Поймал до вечера пуда два, сготовил на костре, наелись братья до отвала. Теперь, значит, на сытый желудок и жить проще. Говорит Тан-батыр своим старшим братьям:

— Много воды утекло с тех пор, как мы в дорогу вышли, а не знаем даже того, где находимся, и ничего пока интересного не видели.

И ничего на это ему старшие братья не ответили. Тогда забрался он на верхушку очень высокого дерева и начал осматривать окрестности. И только он на дерево забрался, поднялась жуткая буря — уж такая, что всем бурям буря, и встречные деревья, даже самые могучие, валит она, как тростинки. Смотрит Тан-батыр на эту жуткую бурю и думает: «Может, это как раз та самая жуткая буря, которая падишаховых дочек унесла?» Через какое-то время собралась эта буря в одном месте, словно огромный ураганный узел страшного вида, покружилась, погремела и застыла на вершине высокой горы. И опять там завыла, забушевала и обратилась в нечто ужасное — обернулась чудовищным дивом. Обернувшись же дивом-чудовищем, скрылась в некоей громадной дыре, расположенной на склоне горы.

Спустился тут Тан-батыр быстренько с дерева и нашел дыру, в которой давешний див исчез. Это была громаднейшая дыра. Схватил Тан-батыр внушительных размеров валун и заткнул им дыру как пробкой. И побежал братьев будить. А братья у него такие люди, что спешить не любят. Встали они не спеша, доели рыбу, Тан-батыром приготовленную, и, только насытившись, отправились к той дыре.

— Вот в этой дыре он скрылся, и, если мы хотим за ним последовать, надо поначалу камень убрать, — говорит Тан-батыр.

Хватается Кич-батыр за валун: не тут-то было. Тен-батыр налег — тоже дело с места не сдвинулось. После чего берет Тан-батыр этот валунище и швыряет далеко в сторону — только он и покатился под откос. Говорит Тан-батыр своим братьям:

— Надо кому-нибудь из нас в эту дыру спуститься и дива отыскать: может, он и украл падишаховых-то дочек?

Подумали, посоветовались братья, а посоветовавшись, пошли в лес и стали лыко драть. Из того лыка начали они плести канат.

Три дня и три ночи плетут канат невероятной длины и весьма толстый. Обвязав одним концом Кич-батыра, опускают его в дыру. Спускается вниз Кич-батыр с утра до вечера и затемно уже дергает снизу за канат: поднимайте, мол. Вытаскивают его младшие братья из дыры.

— Дна не достиг, потому как канат очень короток, — рассказывает им Кич-батыр.

И еще сутки они канат доплетают. Теперь уже Тен-батыра, канатом обвязав, опускают в дыру. Ждут-пождут — никаких известий. На исходе других суток дергает Тен-батыр снизу: поднимайте, мол. И его вытаскивают наружу.

— Очень там глубоко, дна не достичь, канат короток, — говорит Тен-батыр.

После чего садятся они и две ночи и два дня подряд канат доплетают. Удлинив его таким образом весьма изрядно, обвязывают одним концом Тан-батыра. Перед тем как в эту горную дыру полезть говорит Тан-батыр своим старшим братьям:

— Если не смогу в скором времени возвернуться, ждите меня ровно один год. Если и через год не появлюсь, дольше не ожидайте, а ступайте своей дорогой.

Сказав такие слова, Тан-батыр этот с братьями прощается и в дыру прыгает.

Ладно, пускай старшие братья возле дыры пока остаются, а мы за младшим последуем.

…Вот спускается он, спускается, и сколько бы ни спускался, а дна все нет, и опять канат короток. Не хочется ему подниматься — жалко, что зря труды пропадают. Схватил Тан-батыр свою саблю да канат и перерубил! Летит он вниз, долго летит, а потом как ударится обо что-то твердое! Чуть было насмерть не убился. Пролежал, однако, суток трое, потом очнулся. Встал и пошел потихоньку. Идет себе, продвигается, и встречается ему на пути Мышь. Встрепенулась та Мышь один разок всего и человеком обернулась.

— Здорово, Тан-батыр, ты чего здесь бродишь?

— Вот, — говорит Тан-батыр, — спустился я сюда в поисках одного дива, да здесь не ведаю, куда идти, и выбраться отсюда не могу.

Мышь говорит:

— Этот див обманул вас. У вас аркан и в первый раз до дна достал, только див то дно пониже опустил, вот вы и промахнулись. А теперь ты очень глубоко находишься, нипочем не выберешься без моей помощи.

Озадачился тут, конечно, Тан-батыр, а Мышь ему говорит:

— Дам я тебе четыре полка мышиных солдат: они будут землю подкапывать, а ты утаптывай, так наверх и поднимешься. Поднимут они тебя до одной тропинки. По той тропе пойдешь вперед и семь дней, семь ночей будешь идти в полной темноте. Не бойся. И приведет тебя та тропа к семи чугунным воротам: если сумеешь сквозь них пробиться — белый свет увидишь. Не пройдешь ворота, тяжко тебе придется, Тан-батыр. Когда на белый свет выйдешь — увидишь еще одну тропинку, по ней и пойдешь. По истечении семи суток выведет тебя тропинка к некоему дворцу.

Проговорила все это Мышь, встрепенулась еще разок, в свой прежний облик вернулась и пропала.

Вот начал Тан-батыр с помощью четырех мышиных полков наверх подыматься. Очень долго это все продолжалось, но достиг он указанной ему тропинки. И перед ним оказались семь чугунных ворот. Как увидел их Тан-батыр, поднял тотчас свою тяжелую палицу и как вдарит по первым воротам! Так они и рассыпались. Сокрушил он все семь чугунных ворот и на белый свет выбрался. Чем дальше уходит Тан-батыр от развалин, тем светлее становится. После семи суток пути увидел он перед собой нечто, с виду смахивающее на огромный кирпич, и тоже красного цвета. Приближается он и замечает, что и на самом деле — перед ним огромный кирпич. А на кирпиче, оседлав медного коня, возвышается некий стражник, в медные доспехи облаченный.

— Эй, сын человечий, — окликает стражник, — ты бы уносил отсюда ноги, пока живой. Заблудился ты или по ошибке сюда попал, не знаю, но вернется домой див-падишах — сожрет тебя за милую душу.

Отвечает джигит:

— Он меня съест или я ему хвост накручу, это еще неизвестно. Мне сейчас не до того, впрочем, потому как я сам очень проголодался. Тащи-ка ты лучше мне поесть, да поживее!..

— Нет у меня ничего, кроме приготовленных для самого хозяина одной туши быка, одной печи хлеба да одной бочки кислого питья. А тебя и покормить нечем.

Говорит джигит:

— Ну ничего, мне пока и перечисленного хватит, а хозяину твоему больше ни есть, ни пить не придется.

После чего сошел тот человек с медной лошади и доспехи медные скинул. Оказалось, девушка это, а не мужчина. Сготовила она джигиту поесть, умял Тан-батыр все подчистую и спать захотел. Начал перед сном девицу расспрашивать:

— А когда див домой вернется?

— Завтра поутру вон по тому медному мосту проезжать будет, — отвечает девица.

Джигит говорит:

— Вот тебе шило, как наступит время диву домой возвращаться, ты меня этим шилом кольни как следует, я и проснусь.

Сказал он это и спать завалился. Вот теперь утро настает, и диву уж скоро подъезжать — стала девица будить Тан-батыра. Не получается у нее. Шилом кольнуть не решается, а не разбудить тоже нехорошо. Все ж таки начала она его трясти со всей силы, проснулся Тан-батыр, вскакивает:

— Эх, — говорит, — надо было кольнуть шилом-то, я бы тогда раскалился не на шутку.

Идет Тан-батыр и под мостом медным, на который ему девица указала, прячется. Вот в какой-то миг поднимается буря: то див к мосту подъезжает. Поначалу собака его подбежала к мосту да завыла вдруг, затявкала жалобно и к хозяину метнулась. Заносит див плетку, собаку ругает и въезжает на коне своем на медный мост. Только въехал, вдруг застыл его конь как вкопанный. Впал див в ярость, коня плеткой хлещет:

— Чего ты боишься? Или думаешь, что Тан-батыр здесь объявился? Да он еще, верно, и на свет не появился!

Только див проговорил, а Тан-батыр тут как тут, из-под моста вылез:

— Тан-батыр и на свет появился, и здесь уж объявился!

— Объявился-то объявился, — говорит див, — да не больно ты ростом велик против ожидания: два раза откусить, один раз проглотить — вот и всех дел.

Тан-батыр отвечает:

— И ерш невелик, да колюч сильно: как бы не подавиться!

Див на это:

— Ладно, ты лишнего не болтай! Тягаться станем или бороться начнем?

— Дядя твой пусть тягается, а мы бороться будем.

И начинают они бороться, и так долго один другого одолеть не может, что вся земля у них под ногами обращается в сплошные ямы да рытвины. Однако у дива силы уже на исходе. И в этот миг поднимает его Тан-батыр высоко в воздух, хряпает об землю да, саблю свою острую взметнув, рубит на куски, из которых поленницу складывает. После чего садится на дивова коня и скачет в его медный дворец. Давешний страж выбегает ему навстречу:

— Теперь, — говорит, — мне бояться некого, можно и сказать: я старшая дочь такого-то падишаха и меня украл вот этот самый див, прошу, не оставляй меня здесь, обязательно с собою возьми!..

Тан-батыр отвечает:

— Мы, три брата, за вами и отправились.

Вытаскивает он из кармана бумагу, падишахом подписанную, показывает — падишахова дочь, понятно, без ума от радости. Тан-батыр говорит:

— Падишах обещал, что выдаст тебя за моего самого старшего брата, подожди пока здесь, в медном дворце, я на обратном пути тебя заберу.

Отдохнув денька три и собираясь в дорогу, спрашивает Тан-батыр у той девицы:

— А где твои сестры, как их отыскать?

Девица говорит:

— Див за мной следил очень строго, никуда не выпускал. Так что я сама не видела, но до средней сестры семь суток пути.

И Тан-батыр, пожелав ей здоровья, выезжает в дорогу. По истечении семи суток, миновав горы и пропасти, приближается он к некоему серебряному дворцу. Стоит этот дворец и сильно блестит на солнце. Встречает Тан-батыра возле дворца солдат-стражник на серебряном коне, в серебряные доспехи облаченный. Стой, мол. И говорит он Тан-батыру:

— Эй, сын человечий, ты сюда, видно, по ошибке заехал, уезжай, пока цел-невредим, если мой хозяин вернется, сожрет тебя и не поморщится.

Тан-батыр отвечает:

— Быстрей бы твой хозяин вернулся, а кто кого одолеет — это мы еще посмотрим. Я вот семь суток крошки во рту не держал, ты прежде накорми меня.

— Нечего тебе дать, у меня только для хозяина приготовлено: две туши быка, две печи хлеба да две бочки кислого питья.

— Ладно, — говорит он, — хватит мне червячка заморить, неси все сюда.

— А что, — боится стражник, — я своему хозяину скажу?

Джигит говорит:

— Не бойся, хозяину твоему ни есть, ни пить больше не придется.

После чего тот стражник в серебряных доспехах приносит Тан-батыру еду. Тан-батыр, сытно поев и вдосталь напившись, расспрашивает хорошенько у стражника:

— Когда хозяин-то твой возвращается?

— Завтра к вечеру должен вернуться.

— Откуда его ждать? С какой стороны?

— Вот за этим дворцом река протекает, а через реку серебряный мост проложен. Каждый раз див по этому мосту домой едет.

— Ну, я сейчас спать лягу, а ты, перед тем как хозяину на мосту показаться, меня разбуди. Если очень крепко усну, кольнешь вот этим шилом, — и дал стражнику шило, а сам спать завалился.

Проспал он до вечера следующего дня, тут и диву приспела пора домой возвращаться. Чувствует стражник давешний, что близко уже див, и кидается Тан-батыра будить: не просыпается тот, хоть ты лопни! Отчаявшись, сел стражник возле Тан-батыра и заплакал. Уколол бы шилом, да жаль ему спящего, а по-иному никак не разбудить! И было совсем уж надумал стражник воткнуть шило, как указывалось, да услышал Тан-батыр его причитания, сам проснулся.

Стражник говорит:

— Вставай быстрее, а не то див уже близко, как заявится — обоих нас и погубит.

Вскакивает Тан-батыр и, саблю свою прихватив, бежит, под мостом серебряным прячется. Ждет долго ли, коротко ли, и вот подъезжает к мосту огромный див, вздымая ветры и сотрясая землю. Первым делом вбегает на мост его собака. Сделала она шаг, другой — и с визгом к хозяину отскочила. Сильно ярится див на собаку, после, плетью взмахнув, сам скачет по серебряному мосту. На середине моста встает вдруг его конь как вкопанный. Ожег див коня плеткой, да только и тогда конь его ни с места.

— Эх ты, — говорит див, — струсил, будто Тан-батыр сюда заявился, а он еще и на свет-то не родился!

Только див проговорил слова свои, Тан-батыр из-под моста выскакивает:

— Тан-батыр и на свет родился, и здесь появился.

— Вот и славно, что появился, — говорит див, — я тебя пару раз кусну, разок проглочу.

— Не проглотишь, кость широка.

— Ладно, тогда тягаться будем или бороться начнем?

— Пускай дядя твой тягается, давай бороться! — кричит Тан-батыр.

И начали они бороться. Поднимает Тан-батыр дива в воздух и так о землю хряпает, что все кости у того рассыпаются. После чего складывает Тан-батыр эти кости в поленницу, на коня хозяйского вскакивает и едет во дворец.

Стражник просит:

— Эй, добрый человек, не оставляй меня здесь, я ведь не стражник, я средняя дочь такого-то падишаха, ты уж возьми меня с собою!

— Ладно, — говорит джигит, — за моего брата замуж пойдешь, за среднего, — и показывает ей бумагу, падишахом выданную. — Ты пока оставайся здесь, в серебряном дворце, а я тебя на обратном пути заберу. Сейчас же поеду за твоей младшей сестрой. В какой она стороне и далеко ли отсюда?

— Если вот на этом серебряном коне поскачешь, ровно семь дней пути, — отвечает девица.

И едет он, серебряного коня оседлав. На исходе седьмых суток доезжает до золотого дворца. Обнесен тот дворец толстой и крепкой стеной. Возле золотых ворот стоит дозором воин в золотых доспехах, на золотом коне. Как приблизился к нему Тан-батыр, этот воин-стражник и говорит:

— Эй, сын человечий, что здесь потерял? Тебя ведь див сожрет, тогда жизнь потеряешь.

Джигит в ответ:

— Он меня сожрет или я его ущемлю, а только сейчас мне самому очень есть хочется, ты бы накормил меня.

Стражник ему:

— Нет у меня ничего, кроме приготовленных для хозяина трех бочек кислого питья, трех печей хлеба да трех туш быка.

— Мне хватит, — говорит джигит.

— Раз так, — отвечает стражник, — подойди к тем чугунным воротам, если сумеешь их отворить, накормлю тебя.

Вдребезги разбивает Тан-батыр те чугунные ворота и входит во дворец. Сильно удивляется, конечно, стражник этакой силой джигита. Заводит он его в одну комнату, поит и кормит. Наевшись-напившись, начинает джигит расспрашивать:

— Когда хозяин твой вернется и в какую сторону отбыл?

— Вернется он со стороны вон того дремучего леса. И будет там золотой мост. Див на золотом коне по этому мосту поедет, и будет с ним его верный пес.

Тан-батыр говорит:

— Я сейчас лягу отдохну. Как настанет время твоему хозяину возвращаться, ты меня разбуди, а если просыпаться не буду, уколи меня вот этим шилом, — и дает стражнику шило.

Ложится Тан-батыр и тотчас засыпает. День прошел, и ночь прошла, настало время диву домой возвращаться. Пытается стражник джигита разбудить — да куда там, он и не пошевелится. Тогда берет стражник шило, ему выданное, и вонзает джигиту в ногу. Вскакивает джигит тут же, благодарит стражника. Подает ему стражник ковш воды, зачерпнув его из стоящей рядом бочки:

— Выпей перед уходом, от этой воды сила прибавляется!

Пьет Тан-батыр воду. После чего стражник говорит ему:

— Есть у дива обычай: кто к нему придет, ведет сразу во дворец, в гости якобы. Вот здесь стоят две бочки: в одной вода, от которой сила прибывает, а в другой — от которой сила убывает. Ты эти бочки местами поменяй.

Последовал джигит доброму совету, бочки поменял и, попрощавшись, пошел к золотому мосту, спрятался под ним.

И вот через некоторое время подъезжает к мосту див на золотом коне со своим верным псом. А пес-то на мост не ступает, поджав хвост, с визгом возвращается к хозяину. Впадает див в страшную ярость. Хлещет он пса своего плетью и коня на мост направляет. Однако на середине моста встает его конь как вкопанный. И бьет его див, и понукает, а конь вперед ни шагу. Говорит ему див, обозлясь:

— Что ты, дохлятина? Или думаешь, что Тан-батыр где-то близко? Да его еще мать и на свет не родила!

Только он это проговорил, джигит из-под моста выскакивает:

— Тан-батыр, — кричит, — и родился, и здесь уже появился!

Див говорит:

— Я думал, ты ростом очень велик, а тебя от земли едва видать. Два раза куснуть тебя да разок глотнуть — вся забота.

— Не торопись, подавишься.

— Если так, тягаться будем или бороться? — вопрошает див.

— Пусть отец твой тягается, а тебе суждено в борьбе шею свернуть: я из твоих родственников уже поленницу сложил, — отвечает джигит.

После чего начинают они бороться. Борются-борются, никто победить не может. Сила на силу пришлась. Долго они так тешатся, но в конце концов утомил Тан-батыр дива. Чувствует див, что-то не так. «Погоди, — думает, — как бы он меня дальше-то совсем не сгубил. Надо домой пойти, отдохнуть малость». Говорит он Тан-батыру:

— Пойдем ко мне, перекусим слегка. А уж потом до конца биться будем.

Идут они к диву во дворец, едят, пьют там. Див, не зная, что бочки с волшебной водой переставлены, хлещет ту, которая силу убавляет. Тан-батыру подливает ту, которая силу прибавляет. После чего отправляются они обратно к золотому мосту. Ну, добрались. Див спрашивает:

— Тягаться или драться?

— Если тяжбы боишься, можно и подраться, — говорит Тан-батыр.

Идут на полянку возле моста. После чего кидают жребий — кому первым бить. Выпало диву начинать. Размахнулся див и так ударил, что Тан-батыр по щиколотки в землю ушел. Вытянул он ноги из земли и ударил в свою очередь: див по колени в земле завяз. Высвободил див ноги и так приложил, что Тан-батыр по самые колени увяз. Тан-батыр опять ударил, див по пояс в земле оказался. Барахтался, барахтался, выкарабкался-таки да и врезал Тан-батыру, что тот по пояс в землю врос. Пытается он из земли выбраться, да не может.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

8

Абзый, абый — уважительное обращение к старшему по возрасту или по положению мужчине. Обычно употребляется между родственниками или близко знакомыми людьми в значении «дядя, дяденька».

9

Никах — мусульманский религиозный обряд бракосочетания.

10

Абзый, абый — уважительное обращение к старшему по возрасту или по положению мужчине. Обычно употребляется между родственниками или близко знакомыми людьми в значении «дядя, дяденька».

11

Чепан — ватный стеганый халат; также тонкий халат из дорогой яркой ткани.

12

Сэке — сплошные нары, обычно в переднем углу избы. Использовались вместо стола и кровати.

13

Арба — телега.

14

Тэнгре — языческий бог, бог неба.

15

Гариб — нищий, бездомный, неимущий, голь.

16

Зулькарнайн-падишах — прозвище Александра Македонского.

17

Ага, агай — обращение к старшему по возрасту мужчине с оттенком почтительности.