Удивительные истории о 90-х

Наринэ Абгарян, 2023

Сколько отпечатков и легко узнаваемых символов оставили после себя девяностые: малиновые пиджаки и торговые ларьки, экстрасенсы и ваучеры, игровые приставки и тетрис, яркие лосины и клетчатые баулы. Без чего никогда не обходятся «лихие» времена? Без удивительных историй. Их авторы – очевидцы и участники. Они закусывали «рояль» «сникерсом» и смотрели сериал про бандитов не по телевизору, а прямо на улицах. Для тех, у кого были свои девяностые, эти рассказы – возможность вспомнить и поностальгировать. А для тех, кто не застал ту шальную эпоху, сборник – прекрасный способ познакомиться с ней поближе. Удивительные истории о девяностых – веселые и грустные, случайные и судьбоносные – рассказали: Наринэ Абгарян, Юлиана Александрова, Кристина Белозерцева, Александр Бессонов, Ольга Бунина, Владимир Викто, Вера Владимирова, Наталья Глазунова, Мария Ерфилова, Ольга Есаулкова, Галина Капустина, Светлана Кривошлыкова, Юлия Крынская, Андрей Лобов, Виктория Медведева, Марина Нугманова, Артак Оганесян, Татьяна Олзоева, София Парипская, Вера Плауде, Алёна Полуян, Светлана Пригорницкая, Игорь Родионов, Александр Цыпкин и Саша Шиган.

Саша Шиган

Погружение на максимальную глубину

Надо признать, в девяносто пятом у меня не было мечты. То есть совсем. Никакой. В восемнадцать лет положено иметь мечту. А у меня ее не было. Наверное, это тянулось с детского возраста. Когда была маленькой, детей часто спрашивали — кем хочешь стать, когда вырастешь? Подружки отвечали — врачом, артисткой… А я — «никем». Ведь когда вырасту, уже будет коммунизм.

Мы сидели в санитарной комнате больничного морга и пили водку Rasputin — ту, из рекламы с подмигивающим бородачом. Разбавляли тверским пивом, купленным с грузовика. На закуску — вобла, сушеные бананы и халва. Дефицитную воблу притаранил из казармы Костя Ярцев. Целых две рыбехи. Отмечали Костину двухдневную увольнительную. Вместе с его друзьями, бывшими одноклассниками — Лехой Мухиным и Генкой-минером. Они подрабатывали в морге — Муха санитаром, а Генка охранником.

Санитарная комната располагалась ближе к приемной и, соответственно, к выходу на улицу. Поэтому в ней не так воняло формалином, как в других, дальних помещениях. А использовалась она для отдыха сотрудников морга — стол, буфет, две узкие потрепанные кушетки, холодильник, который иногда вздрагивал и бился в истерике, умывальник и даже списанный из больницы черно-белый телевизор «Рубин». И еще печатная машинка «Эрика» — в углу, на широкой тумбе около больного холодильника.

Муха пел под гитару что-то серьезное, из Цоя. Костя мутузил пересохшую рыбеху о край стола и разъяснял приказы из устава подводника. Теперь я знала, что женщин на борту подлодки встречают так же, как адмирала — по всей выправке, непременно в верхней одежде. И что вобла выводит из организма стронций. Костя Ярцев — курсант военно-морского училища подводного плавания. У него была форма с бронзовыми якорями. И серьезные глаза. Я с ним познакомилась на ночной субботней «шизе». Это такая дискотека с двумя входами — бесплатным со стороны училищной казармы и по недорогим билетам для гражданских с улицы.

— Лешка, спой что-нибудь свое, — попросила я Муху.

— Гуталин. Прекрасно. Питает. Кожу… Гуталин. Обувщик под кустом с пьяной рожей… Хоть и пьян обувщик, но надежен. Гуталин-н-н.

Под «гуталин» звякнули стаканы.

— А помните, Лидия Аркадьевна потащила весь класс в Эрмитаж? — ударился в воспоминания Генка. — Поезд в метро сильно трясся, качался. Машинист резко тормознул, все попадали. Даже лампочки погасли на несколько секунд. Кто-то завалился на Лидию, и она грохнулась. Плашмя, в своем синем костюме с роскошной аметистовой брошью.

— Да-да! — подхватил Костя. — Потом нас построила в ряд и пытала — какой гаденыш ее толкнул.

— Ага, и ты спросил: Лидия Аркадьевна, что значит «гаденыш»? А она: гаденыш — то же самое, что и гад, но намного-намного хуже!

Муха затянул песню про любовь и туманы. Возвращаться в шумную общагу художественного училища не хотелось, и я сказала:

— Ребята, хорошо у вас здесь. Главное, тихо. Можно я здесь останусь? А что, могу макияж жмурикам делать. — Я потрясла в воздухе листочком: — Вот. Прейскурант на услуги морга. Макияж легкий — три у.е., сложный — пять.

— Да уж. Генка однажды так покойника разукрасил — мать родная не узнала. Здесь талант нужен. У тебя есть талант? — спросил Муха.

— Еще какой.

Муха поглядел на меня недоверчиво. Возможно, его смущали щедро намалеванные тени, стрелки до висков, ресницы, скрытые под тремя слоями коричневой туши. В макияже я делала акцент на глазах, как Джулия Робертс.

— Большое желание гримировать жмуриков? Мечта детства?

Я прикусила губу. Но быстро нашлась и парировала:

— А ты всегда хотел санитаром в морге работать?

Муха погладил гитару, прошелся по струнам:

— «Светят звезды на небе, мчатся рельсы в тайгу, бомж газетой прикрылся на скамейке в саду…» Один мой знакомый мечтает купить машину. Обязательно иномарку. Потому как, говорит, если человек говно — это полбеды, а если у него машина говно — это уже ни в какие ворота не лезет.

— Так себе мечта, — сказал Генка. — А ты, Костян, не передумал? Все так же хочешь на подлодку, несмотря ни на что?

— Да, хочу. На что не смотря?

— Знаешь… Только не обижайся. За военную форму сейчас и побить могут. Вроде как не престижно.

Костя пожал плечами. Мы выпили за мечту. Закусили липкими сушеными бананами и халвой. Генка, растроганный встречей, предложил:

— Дурни, давайте так. Каждый напишет на бумажке, о чем мечтает. Спрячем здесь. А потом, лет эдак через десять, снова встретимся и тогда посмотрим… — Он многозначительно выставил в воздух указательный палец. — …кого судьба взасос поцеловала.

Генка неуверенно встал с табурета, оперся на плечо Мухи. Качаясь, подошел к белому артельному буфету, непонятно как попавшему в казенно-кафельную обстановку. Открыл скрипучую дверцу шкафчика и выудил оттуда жестяную банку с надписью на крышке «Чай грузинский. ЭКСТРА». Потряс банку над ухом, безжалостно высыпал из нее остатки чая на стол:

— Сюда спрячем! Юлька, рви свой прейскурант на четыре части.

Я села на кушетку, скрестив под собой ноги, послюнявила карандаш. Задумалась над мечтой. В художественное училище я пошла за компанию с подругой, потому что та грезила профессией художника-дизайнера. А я до сих пор не знала, чего хочу. Муха, ухмыляясь и гыкая, что-то строчил на клочке бумажки. Генка — тоже. Костя написал быстро, не задумываясь. Везет, думала я, у них есть мечта. Стало обидно до слез — наверно, водка так подействовала.

Потыкала карандашом пластырь, скрывающий дырку в дерматине кушетки. И вывела на листочке: «Хочу выйти замуж». Потом поставила точку и добавила: «За Костю».

После того как чайная банка со скомканными «мечтами» отправилась обратно в шкафчик, Муха снова наполнил стаканы:

— Ну, поехали. За что пьем?

— У нас в казарме пьют за то, чтоб не погружаться на максималку, — откликнулся Костя.

— Не понял, — поднял брови Муха. — Объяснись.

— Приказ лечь на дно — это капец. Это чрезвычайка. Всплыть уже никак. Невозможно. Просто ждешь чуда. Что спасут.

— Идет. Чтоб всегда всплывать, значит.

Чокнулись. Муха крякнул. Генка шумно выдохнул, уронил голову, запустив пальцы в шевелюру, и почему-то всхлипнул.

— Ш-ш-ш, пацаны… — Костя повернул голову в сторону дверного проема. — Там кто-то ходит.

— Где? — Генка продолжал всхлипывать.

— В коридоре.

— Да ладно, не гони. Там одни жмурики, — протянул лениво Муха, но все же прислушался.

Из коридора доносилось шлепанье — будто босыми ногами по кафелю. Потом скрип железной двери — хлоп! И все затихло. Генка перестал всхлипывать, вытер рукавом покрасневшие глаза. Муха с Костей уставились друг на друга.

— Кажись, на сегодня хватит. — Муха неловко поднялся со стула, тот закачался и с грохотом рухнул. — Глюки. Перепили.

— А это куда? — Генка грустно кивнул на недопитую бутылку водки, стоящую среди пустых.

— В холодильник. Утром пригодится. — Муха потянулся к бутылке, но неудачно — она упала.

Генка с тоской следил за лужей, медленно растекающейся по столу. Я направилась в угол комнаты, к широкой коренастой тумбе.

— Зачем это? — кивнула на печатную машинку.

— Аааа… На помойке нашел, — сказал Генка. — Правда, двух клавиш не хватает. Но и у меня, как видишь, — он показал свою кисть и хохотнул, — как раз двух нет. Так что, у нас с ней пар… па-ри-тет.

У Генки действительно не было двух пальцев на руке. Потерял, когда пятиклассником откопал гранату на Муринском ручье и решил ее разобрать. Посмотреть, что внутри. Еще легко отделался. Кстати, с тех пор он Генка-минер.

— Что-то печатаешь? — поинтересовалась я.

— Так… Иногда в голову мысли полезут — сяду, печатаю.

Я ушла спать на кушетку. Последнее, что запомнила, проваливаясь в сон, — как Генка в углу стучал на пишущей машинке, периодически чертыхаясь. По пьяни, сказал, жуткое вдохновение накатывает. А Муха с Костей погрузились в философские темы:

— Где граница между добром и злом? — Заплетающийся голос Мухи.

— Добро, Лешка, заканчивается на деньгах…

— Вот не пойму, Костя, Мавроди — он финансовый гений или нет? Генка говорит, что гений. А ты как думаешь?

— Дай сто рублей. Я только подержу и отдам.

— Точно?

— Точно.

— Ну, на.

— А если не отдам, то я — финансовый гений?

Наутро меня разбудил какой-то звон и шум. Открыла глаза, приподнялась на локте. Поняла — шумит в голове, звенит снаружи. Кто-то долго давил на входной звонок, будто палец приклеил и не мог отод рать. Потом колошматили по металлической двери — вероятно, ногой. Костя уже или еще не спал. Муха лежал бревном на сдвинутых в ряд стульях.

— О-оох, — заохал Муха, стулья под ним заскрипели. — Гена-а! Ты где? Отопри… кого там несет… дьявол… Геночка-а!

Костя взял стакан со стола, направился к умывальнику — довольно большой и глубокой раковине, в которой при желании и труп можно помыть. Налил воды, протянул стакан Мухе:

— Нет Генки. Ни свет, ни заря убежал за «Русской». Наскреб шесть тысяч и убежал.

Муха, отмахнувшись от стакана, опять замычал.

Пришлось нам с Костей встречать посетителей. Я быстро смыла с лица остатки самоутверждающего макияжа. Костя шепнул, что я красивая и беззащитная. Над раковиной висело зеркало с чернеющими краями. Глянула в него — бледная кожа, немного опухшие веки и косящие глаза. Что тут красивого? Смутилась и сказала как можно равнодушнее:

— Пойдем откроем, а не то дверь выломают.

Посетителей было двое. Типичные бандиты. Один — смугловатый, с копной черных волос и крючковатым носом. Все время нервно подмигивал и улыбался. У другого — шрам от уголка рта до уха, с небрежными следами работы хирурга. Из-за шрама казалось, что этот тоже улыбается. Но улыбка была мрачная и вызывала страх. Вдобавок у него был нос набекрень — с ломаной костью.

— Извините, — сказал Мрачный и сплюнул через дырочку на месте отсутствующего зуба. — У вас тут наш коллега задержался. Василий Гнедой. Вот документики. Просим выдать.

Смугловатый подмигнул и улыбнулся, обнажив зуб из желтого металла.

К счастью, в дверях появился Генка. С «Русской» в руках. Быстро, по-деловому проверил документы у Мрачного. Заглянул в журнал учета. Сказал — минуточку! И скрылся в глубине морга.

Смугловатый окинул взглядом Костю:

— А ты что прифрантился, фраер? В форме и с автоматной рожей.

— Так надо, — спокойно ответил Костя.

— Надо, гришь… А ты зырил кинишку такую — «Охота за Красным Октябрем», мать его?

— А что такое?

— Так вот, чтоб ты знал. Капитан — гнида.

Тут вернулся Генка. Растерянный. Мельком взглянул на нас с Костей:

— Не могу найти уважаемого покойника… Был, судя по журналу учета… А нету…

— Пардоньте, — вкрадчиво сказал Мрачный и сплюнул. — Я человек вежливый. Но можно поинтересоваться — как это «нету»? У нас все готово — памятник, гроб, место на кладбище. Кто ответит?

— Блудняк, — согласно подмигнул Смугловатый.

Достал из кармана ножик, повертел его и спросил:

— Дурь, что ли, приняли?

— Мы отыщем, — спохватился Генка, уставившись на ножик Смугловатого. — Бывает, затерялся.

— Обязательно отыщем! — дружно кивнули мы с Костей.

— Ну-ну. — Смугловатый обнажил желтый зуб. — Блесните чешуей. Не то закопаем вместо Васи.

Братки оставили костюм для Васи Гнедого — красные брюки и пиджак из рыжего бархата. Дубовый гроб с золотыми вензелями, покрытый темным лаком, поставили в траурный зал. Дали нам час жизни. Муха пришел в чувство после спасительного глотка «Русской». Сказал, что помнит Гнедого, лично принимал его, жмурик «свежий». Отправились еще раз все осмотреть, проверить.

Мы вошли в помещение, где было шестнадцать оцинкованных столов. Почти все заняты. Покойники накрыты простынями. Кого в первые два-три дня не забрали — лежали в больших холодильных камерах.

Потолки в помещении высокие — метра четыре. И очень яркий белый свет. Запах, конечно, не из приятных. Я прикрыла рот и нос воротом от джемпера. Генка с Мухой удивились, что в обморок не упала, и вообще — все воспринимала спокойно. Только ежилась от холода.

Муха проверил бирки на лодыжках у мертвецов и подтвердил — Васи Гнедого нет. Задумчиво потер лоб:

— У него татуировки еще были. Вот здесь — восходящее солнце. — Муха показал на тыльную сторону своей ладони. — Как у моего дяди. Поэтому и запомнил. Над лучами набито ЖДАЛ ТЕБЯ, а на пальцах — ВАСЯ… Ребята! Ночью кто-то бродил, помните?

— Может бродил, может нет… — засомневался Генка. — Думаешь, ожил чертяга и сбежал? Бывает, конечно. Хотя-а… Кто нам поверит?

— Да-а… Бандюги вряд ли поверят, — согласился Муха.

— Пришьют раньше, чем пискнешь «мама». И закопают, — предположил Костя. — Что делать-то будем?

Тут мне пришла в голову идея. Выдать за Васю кого-нибудь из «отказников» — из тех, что в холодильных камерах. Все равно им дорога в братскую могилу, подсказала я.

— Гениально! — похвалил меня Генка. — Есть тут один, уже неделю как. Не сегодня, так завтра списали бы.

«Отказником», судя по бирке, оказался некий Сергей Ивашечкин.

— Чё с лицом у него? — спросила я. — Как из фильма «Челюсти»…

— Долго лежал. Когда долго — дурнеть начинают, — ответил Генка.

Муха привел его в порядок, исполнив санитарные обязанности. Я вызвалась намалевать тату — как у Васи Гнедого. Фломиками, тушью. Этого добра у меня полно в сумочке, впрочем, как у любой студентки художки. Не отличишь от настоящей наколки, пообещала я. Спросила только у Мухи про цвет и расположение.

— На левой руке, — вспомнил он. — ВАСЯ — по букве на каждом пальце, кроме большого.

— А солнце какое?

— Ну, какое… Примитивное, как на детских рисунках. Полукруг и стреляющие лучи.

Возилась я недолго. Только командовала, как хирург в операционной: «Салфетку!.. Так… Тальк есть? Давай!.. Теперь лак для волос — я видела его, вон там на полке… Готово».

Получилось, на мой взгляд, хорошо:

— Даю гарантию. Полгода.

Костя восхищенно присвистнул — ну ты, Юлька, талант!

— С рожей как поступим? — спросил Генка. — Муха, он похож хоть немного на Васю?

— У того была морда круглая, как тыква. Ну, и этот… тоже мордастый. И тоже лысый. Что-то около того.

— Может, пакет на голову? И все тут. Скажем — так прибыл. А что? Уже было такое, нюхача прямо с пакетом на голове привезли, — предложил Генка.

Так и сделали. Нарядили покойника в костюм, оставленный братками. Руки на груди замком сложили. На голову приспособили пакет «Марианна» — тот, что с изображением героини сериала «Богатые тоже плачут». И — в гроб, в траурный зал.

Братки вернулись через час. Мрачный, сплюнув, вежливо поинтересовался, почему на коллеге пакет. Генка, не моргнув глазом, ответил — как приняли, так и возвращаем, но пакет лучше не снимать, там ужас-ужас. И предложил сразу гроб заколотить. Смугловатый даже подмигивать перестал — вылупился на покойника. А что там увидишь? Пакет с женщиной в шляпе, рыжий бархатный пиджак, руки замком и — всё. То, что ниже — покрывалом прикрыто. Братки, заметив знакомые тату на руке приятеля, успокоились. Но все же сказали, что заминку надо бы отработать.

— Как? — спросил Костя. — Денег у нас нет…

Смугловатый запел нарочито гнусавым голосом:

— «Рюмочка Христо-ова. Откуда? Из Росто-ова. Деньги есть? Нема. Значит, вам хана».

— Могу спеть на похоронах, — вдруг вызвался Муха, — под гитару. Хотите?

Мрачный оживился:

— «Кольщика» Круга умеешь?

— А то!

Мрачный направился было перекурить на воздухе, пока парни гроб заколачивают. Но у выхода вдруг остановился в задумчивости. Резко обернулся, подскочил к покойнику. Сорвал пакет с головы. И — отшатнулся. Аж на Смугловатого налетел. Оба с ужасом вытаращились.

Мы оцепенели. Я стала лихорадочно соображать, куда бежать — в дверь или в окно. Но еще не выбрала. Если в окно, мелькнула мысль, то надо вперед ногами.

В углу зала стояла авоська с продуктами — кто-то оставил. Сквозь сетку виднелись буханка хлеба и кефир в стеклянных бутылках, с такой зеленой алюминиевой крышечкой. Костя схватил авоську и намотал концы сетки вокруг ладони.

Стоим в напряжении, молчим. Мрачный тоже молчит. Потом сплюнул, глубоко вздохнул:

— Запытали Васятку. Страсти какие. На себя не похож.

— Ничего, посчитаемся за кореша, — процедил Смугловатый.

— Эх, Васятка… — опять вздохнул Мрачный.

Муха, взяв гитару, уехал вместе с братками. А мы выдохнули. Генка сложился пополам от смеха. На него напала икота:

— Костян, зачем се… ик… сетку схватил?

— Чтобы орудовать, как кистенем.

Костя изобразил в воздухе движения в духе Жан-Клода Ван Дамма. Или Чака Норриса.

— Решил, первым буду бить того, что с золотым зубом. Представил, как подскочу к нему и ка-ак стукну по башке кефирными бутылками. По-моему, они должны были разбиться. На второго братка плана не было — не успел созреть.

Муха вернулся через три часа. В серой широкополой шляпе-федоре и черном макинтоше с поднятым воротником. Как гангстер из американского блокбастера «Лицо со шрамом».

— Ну что? Серьезные люди довольны? — спросил Генка.

— Еле живым ушел! — начал рассказ Муха. — Опустили гроб, землей засыпали. Священник — молодой такой, в рясе, — окропил могилку, все как полагается. Тут мне говорят — пой! Ну, я спел «Жиган-лимон», потом «Кольщик», потом уже свои собственные стал петь. И откуда ни возьмись — появляется он, в шляпе и макинтоше.

— Кто — он? — хором спросили мы у Мухи.

— Вася Гнедой. Как из-под земли. По щеке у него слеза бежит. Круто, говорит, поешь! И пальцем в меня тычет. За живое, говорит, взял. Оказывается, он все это время неподалеку сидел, наблюдал, так сказать, за собственными похоронами. Меня, значит, похвалил. А братву свою песочить стал — и в хвост и в гриву. Мол, что за хрень?! Почему памятник не в полный рост? Денег, гады, скупердяи, пожалели? Братки сначала обомлели, глаза выпучили на «мертвеца». Потом очнулись от шока и давай оправдываться — памятник, говорят, временный, над основательным ювелиры трудятся день и ночь. Через полгода, говорят, поставили бы какой положено — в полный рост, с брелоком от мерседеса, чин чинарем. А потом на меня накинулись — обманул, типа. Чье, сука, тело подсунул? Ответишь! Ну все, думаю, хана. Сейчас здесь и закопают. Но Вася Гнедой заступился, сказал — парень отработает творчеством в ресторане, когда воскрешение будем праздновать.

— Гады! — выругался Костя.

— А шляпа с плащом у тебя откуда? — спросила я.

— Гнедой подарил. За «Кольщика».

Но на этом история не закончилась. Оставался еще один день Костиной увольнительной. И мы снова заночевали в морге. А утром пришла старушка — небольшого росточка, сморщенное худое лицо, стоптанные туфли. Всё платком глаза вытирала. Попросила выдать ей сына — Сережу, чтобы похоронить. Оказалось, это тот самый Сергей Ивашечкин, которого отдали браткам вместо Васи Гнедого.

— Что ж вы так долго не забирали, бабуля? — возмутился Муха. — Морг не может так долго хранить тела. Не положено.

— Ладно, ладно. Пойдемте чаю попьем. Устали, наверное? — Я бросила выразительный взгляд на Муху.

И, приобняв старушку, отвела ее в санитарную.

— Я чего ж, ребяты, не приходила… — Старушка сокрушенно качала головой, прихлебывая чай из кружки. — Болела я. Так-то.

Генка вздохнул и отправился в угол, к печатной машинке. Застучали клавиши.

— Это ничего, — сказал вдруг ободряюще Костя, присев на табурет рядом со старушкой. — Ничего страшного. Вы только не волнуйтесь. Похоронили мы вашего Сережу. Хорошо похоронили, по-богатому.

Генка перестал печатать.

— Покажем могилку, а? — продолжил Костя, обращаясь к Мухе.

На кладбище мы отправились все, кроме Генки, — кому-то надо было остаться на хозяйстве, то есть в морге. Могила была большая, с шикарной кованой оградой. Вдоль ограды — много венков с атласными лентами. Стояла тихая ясная погода. Только птицы вдалеке перекликались, перелетая с дерева на дерево. Хорошо, что памятник временный, подумалось мне, без надписи.

— Здесь ваш Сережа и упокоился, — произнес Костя, пихнув Муху локтем в бок.

— Да-да, здесь, — поспешил подтвердить Муха.

Старушка несколько раз перекрестилась, вытерла платком глаза. Посмотрела снизу вверх на высокий памятник — бюст на дощатом постаменте — и говорит:

— Ну вылитый Сережа! Ой, спасибо, ребяты! Ой, спасибо, — заблагодарила она.

И, снова взглянув на здоровенный памятник, добавила:

— Только лучше бы крест…

Вскоре Муху позвали «отрабатывать творчеством» на посиделках братков в ресторане. Всю ночь прохрипел под гитару, даже голоса на время лишился.

Братки были довольны, совали ему доллары. Но Муха денег не взял. Попросил место на кладбище переписать на мать Сергея Ивашечкина. И крест вместо памятника поставить. Сказал, что будет на их вечерах пахать, как раб на галерах. Братки прониклись и согласились.

Тем же летом, по окончании военно-морского училища, Костю отправили служить на Северный флот. На подлодку «Курск». Помню, Костя был счастлив. А я после истории с ожившим Васей бросила художку. Поступила в медицинский институт. Теперь я хирург. И немного преподаю в колледже. О Мухе и Генке-минере долгое время ничего не слышала. Лишь долетали обрывки новостей.

Встретились мы через восемь лет. Только без Кости. Я как раз привела группу студентов в «наш» морг на практическое занятие. Муха с Генкой будто подгадали специально — ввалились в приемную. Все такие же, беспечные и нахальные. Я переволновалась — то смеялась, то плакала. И все расспрашивала — как и что они, как жизнь сложилась.

Леха Мухин стал популярным бардом, разъезжает с бесконечными концертами по городам и весям. Взял сценический псевдоним Граф, поскольку, покопавшись в родословной, нарыл у себя дворянские корни. Был трижды женат.

Генка-минер поймал успех — первый же его роман «В морге» разлетелся полумиллионным тиражом. Часть гонорара они с Мухой прокутили в барах, остальное вложили в «верное дело», но быстро прогорели. Генка продолжил писать. У него вышел «Ночной губернатор», затем «Ночной губернатор. Воскрешение». Уже не такими сумасшедшими тиражами, как в девяностые годы, но все же.

За разговором вспомнили про жестяную чайную банку. Удивительно — она так и стояла, в глубине шкафчика белого буфета, с нашими мечтами внутри. Мы разворачивали скомканные листочки, читали, подтрунивали друг над другом. У Мухи большими буквами нацарапано — стать нефтяным магнатом. У Генки — жить на Тибете среди монахов. Когда развернули мою «мечту», Муха спросил — ты, правда, хотела замуж за Костю?

А на Костиной бумажке было написано: «Увидеть утреннюю зарю за Полярным кругом. Думаю, она такая, как Юлька. Необыкновенная».

— У Кости исполнилось, — сказал Генка.

И добавил:

— Вот кого судьба поцеловала. Поцеловала так поцеловала…

В этот момент в морге возник какой-то переполох. В приоткрытую дверь санитарной комнаты просунулась испуганная голова студента:

— Юлия Михална! Говорят, труп пропал…