В плену безмолвия

Наоми Александровна Рейн, 2021

Героини – две подруги, молодые девушки, пережившие сексуальное насилие. Одна из них – сирота, у второй – есть семья. Они мечтают мечтают исцелиться, проходя сквозь боль и отчаяние, заново учатся жить. Их стремление к любви и близости борется со страхом повторения ужасного опыта. Они ссорятся, мирятся, влюбляются и расстаются с парнями. Книга о том, что, хотя насилие травмирует, его можно переработать и качественно улучшить жизнь. О грани между любовью и домогательствами, близостью и использованием. О надежде и пути изменить жизнь к лучшему, справиться с последствиями такой травмы. Содержит нецензурную брань.

Часть первая. Где твои трусики, малышка?

"…Ведь если угли золой засыпать,

Кто в них жар разглядеть сумеет?

И кто сможет увидеть жемчуг,

Если раковина закрыта?…"

(с) Веня Д'ркин*

(*Примечание: здесь и далее цитаты из стихов и песен взяты из открытых источников Интернета)

Гретель. Вдребезги

"…Доспехи, одетые наспех на рваные раны в заплатах.

Ты уже не хочешь мыть руки, потому что на руках запах,

На твоих руках его запах."

(с) Веня Д'ркин

Мое тело и связь с ним. Мое будущее. Мечты и планы. Доверие, надежда, вера. Все разбито вдребезги.

Я стою среди осколков. В одних переливается небо, ослепительно сияет солнце. Другие черны и ничего не отражают. Они разного размера и формы. Присаживаюсь на корточки. Пахнет сырой землей.

Я беру в руки один осколок, другой. Гладкие, ровные. В отражении — мои глаза с темными веками, синяками. Подавленные и печальные. Бросаю кусочки, тянусь к третьему. Он режет мне палец.

Выступает кровь, я чувствую ее медный запах. Как завороженная, беру осколок и провожу по запястью. Капля сверкает, набухая в нитке пореза. Наконец-то чувствую себя живой. Я больше не зомби. Произношу свое имя. Гретель.

Гретхен. Стекло или вода?

"Золотоглазый Коперник, твори меня вновь!

Спасибо, колдунья-весна, за твою акварель,

Спасибо вам, вешние чары, за нашу любовь,

За маленький домик, с видом на небо, а в небе апрель."

(с) Веня Д'ркин

Чашка летит, сверкая в воздухе, и с грохотом разбивается об пол. Только что целое стало множеством осколков. Мгновение назад они были едины, не найти границы, и вот их не собрать обратно. Даже если тщательно склеить, останутся трещины.

Невинность теряется навсегда. Стекло не сделать снова нераздельным. Только капля воды может переливаться и дрожать в хрупкой оболочке сама по себе, а затем слиться с необъятным океаном. И в ней одной — вся бушующая соленая даль.

От невыносимой душевной боли остаются шрамы. Можно ли вернуть отрезанную часть себя? Или на месте разлома навсегда останется след?

Как живется той части души, которую оторвали, заперли, почти уничтожили? Что она чувствует? Чего хочет? К чему стремится?

Капля меняется: испаряется, замерзает, тает.

А я?

Гретель. Терапия. Знакомство у Марии с Гретхен

"И на этом вот и вся недолга,

Иллюзорная модель бытия.

Оборвались небеса с потолка,

И свернулась в карусель колея."

(с) Веня Д'ркин

Боль не рождается вместе со мной. Она приходит потом. Ее причиняет самый близкий дорогой человек, когда этого совсем не ждешь. Не забыть первый шок, самый острый. Жгучий ужас, несравнимый ни с чем. Заполняющий собой весь внутренний мир. Ледяная струйка по позвоночнику, почерневшее небо, грозно нависающее надо мной.

И одна мысль:"Как же так?! Такого просто не может быть!"

Я пошла на психотерапию от полного отчаяния. В ту ночь я стояла перед выбором — наложить на себя руки или просить о помощи. Я еле дотянула до утра, когда прилично было позвонить и попросить о встрече.

Я столкнулась с предательством. Не в первый раз, но теперь не вынесла его. Ведь ни в ком раньше я настолько не нуждалась. Из кожи вон лезла, чтобы нравиться, чтобы не оттолкнул. Полностью утратила себя, подстраиваясь под него. Забывая и забивая на все свои потребности, мечты и желания. И всего этого оказалось мало. Он все равно меня отверг.

Мне так нужна была соломинка веры, чтобы выплыть из бездны беспросветного отчаяния и не утонуть в ней навсегда. И я придумала, что терапия мне обязательно поможет. Я готова была пойти на риск и довериться в надежде спастись и выжить.

Но вдруг меня не возьмут? Дальше я не могла даже думать. Представить мир без этой тоненькой ниточки мое сознание отказывалось. Как колотилось мое бедное сердце, когда я набирала номер. Голос охрип, я запиналась и с трудом формулировала мысли.

Как чаще всего со мной и происходит, реальность оказалась гораздо менее страшной, чем мои фантазии. Мне не пришлось никого уговаривать меня взять, объяснять, что на счету моя жизнь. Лишних вопросов мне не задавали. Мы быстро договорились о времени, месте и дате, и я начала жить надеждой. Теперь я точно знала, что глубже той ямы, из которой я медленно выползала, упасть невозможно. Оставалось только двигаться вверх.

Я пришла на первую встречу, словно прыгнув в воду вниз головой. Отступать было поздно, да я и не хотела.

Мои душевные раны и тут давали себя знать. Я умолчала о неотступных суицидальных мыслях. Не сказала, что еле выжила в ту ночь. Спокойно рассказывала о своей семье, истории, основных событиях биографии. И так продолжалось несколько первых сессий. Не думаю, что я производила впечатление человека, доведенного до края пропасти.

Страшно слепо открыться абсолютно незнакомому человеку. Сперва надо убедиться, что можно хоть немного доверять.

С первой же встречи было столько удивительного, что открывалось мне в неожиданных поворотах беседы. Непривычных вопросов, совершенно иных точек зрения и взглядов, что дух захватывало. Моя привычная картина мира рассыпалась на глазах, но странно, это не вызывало ни страха, ни ужаса, ни горя, а радость и облегчение.

Мой неладно скроенный, и когда-то крепко сшитый мир уже давно не выдерживал никакой критики. Нитки, скреплявшие неподходящие друг другу кусочки паззла, давно сгнили и держались на честном слове. Зачем мне тот способ жизни, что доводит меня до самоубийства? Я готова была с ним расстаться. Других дорог я не знала, а эта вела прямиком в пропасть.

И интуиция, никогда меня не подводившая, вот только раньше я мало ее слушала, шептала мне, что худшее еще впереди. Не в терапии ждали меня ужасы и страшные испытания. А в жизни, в губительных отношениях, в которых я увязла, как пчелка в меду. Не в силах освободиться, расправить крылышки и улететь, я медленно и мучительно тонула в мутном обволакивающем болоте. В притягательной, тошнотворной, неотвратимой и смертельной сладости.

* * *

Терапия бесконечно помогала мне. Все свободное время я читала психологов и размышляла. Я часто брала книги в библиотеке и скоро подружилась с Марией, которая там работала. Заметив мой интерес к психотерапии, она стала подбирать для меня книги и даже заказывать особенно редкие и дорогие. Мы любили беседовать, делиться впечатлениями от прочитанного.

Мария привязалась ко мне и стала меня опекать. Я была очень благодарна ей за все, что она для меня сделала. Устроила на работу к своему знакомому, он как раз искал ответственную и внимательную переводчицу. Научила жарить котлеты, защищать продукты от пищевой моли.

Именно она посоветовала мне вести дневник. Я всю жизнь писала в стол, но никогда не относилась к этому всерьез. Писать было хорошим способом прожить душевную боль, терзавшую меня. Выраженная в словах, она стихала. Тексты становились чем-то, отдельным от меня, живущим самостоятельной жизнью.

Мария была моей доброй наставницей, старшей подругой. Заботливая, внимательная, наблюдательная, умная, любящая, душевная, теплая. Я очень ее любила и восхищалась ей. На редкость хороший человек. Множество подруг и знакомых, кажется, есть необходимые связи на все случаи жизни. Всегда поможет — и словом, и делом.

Мне казалось очень несправедливым, что именно ей так досталось от жизни. Она рано потеряла отца, которого боготворила. Матери пришлось очень тяжело растить ее одной. И Мария не решилась выйти замуж, чтобы не испытать снова боли потери. Боялась, что муж умрет молодым, оставив ее одну с ребенком. Отказывала претендентам. Забеременев совсем молоденькой, сделала аборт. Испугалась и замужества, и что одна не сможет вырастить. Хотя ей было не больше сорока, выглядела она немного старше.

Впрочем, у меня и без ее истории хватало претензий к богу. Мне не нравилось, как он создал этот мир. Почему воспитание должно оставлять в психике людей неизгладимый след? Я не хочу годами страдать от того, как меня кормили грудью или приучали к горшку. Почему такие мелочи столь сильно влияют?

И именно Мария познакомила меня с Гретхен. Как-то она позвонила мне и радостно пригласила в гости:

— У меня для тебя приятный сюрприз, непременно приходи.

Я пообещала, что приду после работы, только забегу во фруктовую лавку за гранатами и виноградом, которые она очень любила.

За столом в маленькой уютной кухоньке Марии сидела девушка. Стройная, с длинными распущенными волосами. Одета как подросток, короткие юбочки с разноцветными лосинами, кофточки до талии. Запястья увиты браслетами из бисера, ниток мулине, кожи; на щиколотках цепочки с подвесками, все дешевая бижутерия. Под горлом черный кожаный шнурок с подвеской в виде дельфина.

Увидев меня, Гретхен замерла, уставившись на меня во все глаза. Затем вскочила и подбежала ко мне.

— Давно хотела вас познакомить, — с ласковой улыбкой мурлыкнула Мария.

— Я столько о тебе слышала! — воскликнула Гретхен, не в силах сдержать эмоций. — Прямо не верится, что ты — настоящая!

— Можешь потрогать, — улыбнулась я, так мило и наивно это прозвучало.

Она подошла и с серьезным видом потыкала мое плечо пальчиком.

— Какое мягкое платье!

— Это кашемир.

Она заглянула в мои глаза и обошла меня по кругу.

— Ты такая красивая!

— Спасибо большое, ты тоже.

— Садитесь пить чай, пирог уже готов, — рассмеялась Мария, открывая духовку.

Гретхен забрала у меня фрукты и бросилась их мыть и чистить. Болтала, рассказывала про учебу, смешно пародировала учителей. Вскакивала, носилась по кухне, кружилась, жестикулировала. Жизнь в ней била ключом.

Я не могла оторвать от нее глаз, меня словно околдовали. Ей двадцать два, мне — почти тридцать. Как же она похожа на меня до трагедии. Я словно смотрела на себя в юности.

Юная, красивая, невинная, бесконечно трогательная. Такая милая. И тем милее, что она вообще этого не осознавала.

Страстная и порывистая. То восклицает и хохочет, то прикусит губку, а на глазах выступают слезы. Прыгает на одной ножке. Иногда заплетает волосы в два хвостика или две косички. Поет и танцует, ведет себя как ребёнок. Впечатлительная, умная и глубокая. Живая.

Я полюбила ее с первого взгляда. Она пронзила мое сердце и осталась в нем навсегда. Мне хотелось обнимать ее, гладить по голове, качать на руках. Такая родная.

И бесконечно далекая.

Потому что в ней было все то, что я так старательно в себе убивала. Все, что я считала опасным, что почти довело меня до суицида. Наивность, страстность, доверчивость. Привязчивость, ранимость.

Нет, нет. Она манила меня и одновременно до ужаса пугала. Когда-то я была такой, как она, и к чему это привело? Я похоронила себя заживо. Поставила крест на будущем: семье, муже, детях — всем, о чем когда-то мечтала. Отказалась от любви и близости, сосредоточившись на работе и учебе. Жгучая ненависть к себе и желание себя уничтожить. Или хотя бы максимально испортить жизнь. Я люто себя наказывала.

Мне хотелось обнять ее и сберечь от всех бед мира. Мне хотелось ее убить.

Гретхен. Тетка Луиза

"Дом захлопал ставенками

На зажатые стоны в руке.

И остались яблоньки

На колючей проволоке…"

(с) Веня Д'ркин

Я — сирота. У меня нет ни мамы, ни папы. Вернее, должны быть где-то, ведь я появилась на свет. Но им нет до меня никакого дела, иначе разве они бросили бы меня одну? Я живу у своих дальних родственников — у тетки Агнес и дяди Арнольда. Они взяли меня из чувства долга и часто этим попрекают. Я мечтаю о том времени, когда смогу жить отдельно. Пока я маленькая, это невозможно. Мне частенько говорят, что я слишком серьезная для своих лет, даже мрачная или злая. Все остальные дети весело играют и смеются, а я больше всего люблю читать. На самом деле я такая только со взрослыми. С ними лучше не разговаривать, это я давно поняла, так что остаются только книги.

Когда я была маленькой, я рассказывала тетке разные интересные вещи, случавшиеся со мной, делилась своими мыслями. Она хмуро молчала, словно совсем меня не слушала. Потом оказалось, что все-таки слушала, но лучше бы она этого не делала. Как-то вечером я услышала, как она передразнивает меня, рассказывая мои истории своей подруге. Они вместе смеялись надо мной, хотя ничего смешного в этом не было. Просто она ничего не поняла и все переврала. Но это было так ужасно, что с тех пор я и словом не заикнулась ни о чем таком.

Самое лучшее время, когда тетка на работе, а я дома, тогда я могу сколько угодно ходить по пустынным комнатам и играть с моими друзьями. Их могу видеть только я, потому что их заколдовали, а я — их единственное окошко в мир. С ними очень здорово, мы можем смеяться, шутить и придумывать фантастические истории. Нам нравится ставить спектакли. Правда, мне приходится играть по очереди все роли, потому что мои друзья заколдованы, но я нисколечко не против.

Тетка злая. Она не разрешает мне ни к чему привязываться и ничего своего иметь. Стоит у меня чему-нибудь появиться, она или отбирает это или говорит, что случайно разбила и выкидывает. Или выкидывает, а потом говорит, что не видела, не брала, и вообще ничего об этом не знает. И сразу начинает на меня кричать, это у нее вообще любимый способ от меня отделаться. Когда она в чем-то неправа, она цепляется к какой-то мелочи и начинает меня разносить за нее, и все, толку уже не добиться.

* * *

Однажды к нам приехала погостить подруга тетки Агнес — Луиза. Она должна была жить со мной, так как тетке Агнес и дяде Арнольду надо было уехать на стажировку.

Сначала тетка Луиза мне очень понравилась. Она была веселая и живая. Часто шутила и сама громко и заливисто смеялась своим шуткам. Я думала, она добрая. Сразу с порога она обняла меня, расцеловала и стала называть Чудиком. Мне это пришлось по душе. Я думала, это от слова «чудо», словно она считала меня чудесной. И потом, меня никто так раньше не называл.

И обниматься с ней было здорово. Она была такая теплая и мягкая и так хорошо пахла, как ваза с цветами. Сирот вообще редко кто-то обнимает, а тетка Агнес ненавидит любые прикосновения, они даже с дядей Арнольдом спят в разных комнатах. Впрочем, он столько времени на работе, приходит заполночь, а уходит рано утром, что это вряд ли имеет какое-то значение. Когда я прохожу мимо тетки Агнес в коридоре, она отшатывается к стене, словно от меня воняет. От меня не воняет, я проверяла, да и моюсь я каждый день. Хотя, может, моя одежда… Странно, что она неприятно пахнет, даже после того, как я постираю ее. Однажды я даже постирала ее два раза подряд, но это не помогло. Даже не представляю, от чего это может быть. Может, от того, что она уже слишком старая и заношенная?

Но я отвлеклась. Так вот, тетка Луиза. Когда она приехала, меня переселили в чулан в коридоре, чтобы она могла жить в моей комнате. За большой фанерной доской мне поставили раскладушку и тумбочку, а больше туда ничего не влезало. Не то чтобы у меня было много вещей, они как раз все поместились в эту тумбочку.

Я бы, наверное, была против такого расклада. Но, во-первых, меня никто не спрашивал. А во-вторых, тетка Луиза оказалась настолько классной, что я подумала, так оно даже к лучшему, пожалуй.

— Отличный ты ребенок, Чудик, — радостно заявила она мне, стоило тетке Агнес исчезнуть за дверями по пути на работу.

— Говорят, читаешь много? Наверное, ты очень умная. — Она громко рассмеялась.

Сама тетка Луиза книг отродясь не читала.

— А я тебе нравлюсь? — она заглянула в мои глаза, потрепав меня по голове.

— Очень нравитесь, — смущенно пролепетала я, пожирая ее восхищенными глазами.

Любовь редко выпадает на долю сирот, поэтому к любому, проявившему ко мне хоть капельку тепла и внимания, я сразу же привязывалась всем сердцем.

— А ты хотела бы, чтобы я была твоей мамой? — она улыбнулась и протянула мне руку.

О таком счастье я и помыслить не смела. Конечно, настоящей мамой мне она быть не могла, но приемной вполне. Сама мысль жить с ней и считаться ее дочкой вызывала во мне бурю радостных чувств. Переполнявших меня с такой силой, что мне казалось, меня сейчас просто разорвет на части.

Я схватила ее руку и прижала к губам.

— О, тетя Луиза, о! — говорить я не могла.

Но видимо она и так все понимала, эта чудесная, волшебная женщина. Она довольно рассмеялась, притянула меня к себе и звонко расцеловала.

— Я всегда мечтала ровно о такой дочке, как ты! — заявила она.

— Давай будем играть, словно так и есть? Только Агнес мы ничего говорить не будем, а то вдруг она еще обидится. Нехорошо обижать своих родственников. Так что это будет наш с тобой маленький секрет, ладно? — она заговорщицки подмигнула.

Я счастливо кивнула, не сводя с нее преданных глаз. Я была ее навеки. Я была готова ради нее на что угодно. Видимо, это было написано на моем лице, потому что она снова довольно рассмеялась. А потом она видимо о чем-то вспомнила, не очень приятном, потому что вздохнула и слегка нахмурилась.

— Что случилось, тетя Луиза, — встревожилась я. — Что-то не так?

— Да нет, Чудик, все так, только вот мне надо постирать вещи с дороги. А я что-то неважно себя чувствую, мне бы прилечь… Но, если сейчас это не сделать, завтра мне не в чем будем идти на встречу. Так что ничего не поделаешь, придется приниматься за стирку. — И она снова глубоко и горестно вздохнула. Мое сердце не могло выдержать такого горя моей благодетельницы.

— Тетя Луиза! — выпалила я. — Давайте, я постираю! Я умею, я буду очень стараться, вам понравится, вот увидите! Вы не пожалеете!

— Ну, что ты! — отказалась она. — Разве я могу использовать детский труд? Это невозможно. Нет-нет, я сама, пусть уж… ладно… — снова горьких вздох прервал ее слова.

— Да что вы! Я уже давно не ребенок! Сироты взрослеют гораздо раньше обычных детей!

— Ты теперь не сирота! — перебила она меня негодующе. — Ты — моя доченька!

— Дочки всегда помогают свои мамам! — воскликнула я. Пожалуйста, ну пожалуйста, позвольте мне! — молила я ее.

— Ну так и быть, если ты так просишь. — снизошла она. — Но только если ты устанешь, сразу брось, скажи мне, я сама доделаю.

— Я не устану! Я молодая и сильная! — счастливая, я унеслась в ванную.

У нее были такие красивые, тонкие и изящные вещицы. Я замирала от восторга, перебирая их. Осторожно, затаив дыхание, окунула их в воду и бережно намылила. Старалась, как могла, и осталась весьма довольна результатом. Хотя стирка заняла немало времени, и я не успела толком выучить уроки. Я была так горда, что она позволила мне дотронуться до ее вещичек! Словно мы и правда были близкими людьми, словно она пустила меня в свой мир.

Учитель в школе отругал меня за небрежность и поставил тройку, но мне было все равно. Вместо угрюмого лица и опущенных плеч в этот день меня украшала гордая посадка головы и радостный взгляд. Который моим одноклассницам показался дерзким и вызывающим, что не замедлило привести к печальным последствиям.

Да, я была не такая, как они, у меня не было ни папы, ни мамы, ни красивой и новой одежды. Модные девочки приходили каждый день в разных нарядах. У меня же было одно старое заштопанное синее платье. И одно на выходной день, которое обычно мне носить не разрешали. У них были чудные пеналы с яркими героями из мультиков, разноцветные фломастеры и море самых разных чудесных штучек. Я же обладала лишь синей ручкой, карандашом, ластиком и линейкой. Носила я их в кармане сумки, еще одного моего позора. Вместо новеньких красивых портфелей с мультяшными героями я ходила со старой сумкой, с какими ходят на рынок за картошкой. В общем, поводов для насмешек и дразнилок находилось вдоволь.

Обычно я не отвечала, давно поняв, что дешевле не связываться. Видя, что я не реагирую, дети скоро оставляли меня в покое. Им было неинтересно долго надо мной издеваться. Но хотя я игнорировала все обидные слова, они впивались иглами прямо мне в душу. Зато потом, по дороге домой или в школу, я мстила за себя, выдумывая для них самые страшные казни и пытки. Такие, что привели бы в дрожь саму инквизицию.

* * *

Скоро, чтобы угодить тете Луизе, я была готова на все. Не прошло и месяца, как я узнала ее очень хорошо. Она обожала маленькие секреты, была очень ранима, часто уставала и жаловалась на плохое самочувствие. Странным образом чаще всего именно тогда, когда надо было что-то делать по хозяйству или для нее самой. И, конечно, не в силах перенести ее вздохи, раздиравшие мне душу, ее грустный вид, я вызывалась помочь ей, а вернее, сделать за нее.

— Ты такая умница, Чудик, такая молодец! И все-то у тебя в руках мастерится, все-то спорится, а я… У меня руки не из того места растут, все из них валится, ничего-то я толком не умею.

— Зато у вас чудесная душа, полная любви и ласки, — так я чувствовала, но в словах выразить не могла. Просто смотрела на нее восторженными глазами:

— Но ведь вы самая лучшая, самая-самая замечательная!

Она очень доверяла мне, чем я безмерно гордилась.

— Ты мой самый близкий и доверенный друг, Чудик, — уверяла она меня, — есть секретики, которые я не доверяю никому, кроме тебя.

Так, незаметно, с моим горячим энтузиазмом и ее робкими попытками остановить меня от выполнения для нее любой работы, все дела по хозяйству, а также ее личные потребности были переложены на меня.

— И что бы я делала без тебя, Чудик, просто пропала бы! — благодарила она, и меня распирало от счастья.

Сложность возникала в том, что часто мне не хватало ни сил, ни времени выполнить всю работу по дому. Постирать, приготовить еду, сходить в магазин, убрать, подмести, вымыть полы, сбегать в аптеку, на рынок, в химчистку, и так до бесконечности. Про уроки можно было забыть, к тому времени, когда я все переделывала, то падала без сил. А голова полностью отключалась, так что об учебе не могло быть и речи. От этого сильно страдали мои оценки в школе. Учитель даже грозился вызвать тетку Агнес для серьезного разговора. Но раз она уехала, меня это не сильно пугало. А что будет, когда она вернется, я старалась не думать.

Кроме того, тетка Луиза была очень чувствительной и тонкой натурой. Она не переносила, когда еда была несвежей, только с пылу-с жару. Одежда — свежая и чистая каждый день. Даже если это значило, что каждый вечер приходилось стирать и гладить. Шерсть вызывала у нее аллергию, она не переносила громких звуков, страдала бессонницей и головными болями.

Время шло, близился приезд тетки Агнес и отъезд тетки Луизы. Поэтому или по какой-то иной, неведомой мне причине она все меньше радовалась жизни. Все реже слышала я ее смех, она почти перестала обнимать и целовать меня, ласково называть и секретничать. Теперь я слышала только просьбы сделать это, выполнить то, сбегать туда, принести, заменить, зашить, постирать, приготовить… Она больше не уверяла меня, что ненавидит использовать детский труд. Все мои старания принимались как нечто само собой разумеющееся.

Моя всепоглощающая любовь носила меня первое время на крыльях. Позволяла совершать невозможное, лишь бы заслужить ее улыбку, похвалу, одобрение. Но теперь она стала меняться. Протест, неудовлетворенность, глубокая печаль, а еще раздражение и обида стали примешиваться к этой любви, способной на подвиги, казалось бы, непосильные. Почти не спать ночами, не успевая выстирать и погладить ее любимое платье. Почти не есть, потому что мне не хватало времени даже перекусить между многочисленными поручениями — сбегай-подай-принеси.

Моя учеба была в катастрофическом состоянии, мне грозило отчисление из школы. Мои немногочисленные дворовые подружки давно забыли, как я выгляжу. Когда-то я очень боялась, что Лисл, с которой я так мечтала дружить, будет гулять с Ирмой. Но теперь, видя их вместе, я не успевала огорчиться, пробегая мимо в аптеку, химчистку, магазин или ремонт обуви. Продолжение серии моих любимых романов мне, видимо, так и не суждено было прочитать. Но я забывала обо всех этих лишениях, стоило нам вечером, переделав все дела (это про меня) и выспавшись, наевшись вкусных вещей, нагулявшись (это про нее), сесть рядышком на диване, обняться и секретничать.

Я рассказала ей про себя все. Все свои тайны, даже самую страшную и стыдную, как мальчик на даче запер меня в сарае. И не выпускал до вечера, потому что я отказывалась показать ему, что у меня под трусиками. И мне пришлось это сделать, чтобы он меня выпустил. Она знала все о моих мечтах, желаниях, и о злости и обидах на тетку Агнес.

И вот в последнее время все это закончилось, или стремительно подходило к концу.

Мое отчаяние от нашего скорого расставания отравляло мне существование довольно долгое время. Но сейчас усталость и истощение забирали столько сил, что на отчаяние мало что оставалось. Я не знала уже, чего больше хочу — чтобы она уехала или осталась.

Как одержимая, я грезила о том небесном счастье, когда она, как мне казалось, меня любила. Я не могла забыть то чудесное чувство, мне так хотелось испытать его снова. Мое сердце разрывалось от тоски от воспоминаний о нашей близости. Когда она обнимала меня, щекоча ухо своим дыханием. Шептала, что я лучше всех, что она меня обожает и хочет, чтобы я была ее доченькой. Когда доверяла мне свои секретики, писала трогательные записки с просьбами, не забывая прибавить ласковое слово. Как трепетало мое сердце, когда я их читала.

Но то счастливое прошлое было недостижимо, как самая далекая маленькая звездочка в темном ночном небе. Что-то случилось, а что — я понять не могла. Словно я надоела ей, разонравилась, или она устала от меня.

Я мучалась ночами, не в силах заснуть, пытаясь понять, что же я такого сделала, почему она отвернулась от меня. Я перебирала все свои поступки, один за другим, и не могла ничего найти. Я была святой, воплощенное самопожертвование.

Порой негодование и возмущение овладевали мной. Я билась, как в тисках, в этой рабской зависимости. И как любой раб, мечтала о свободе. Всем сердцем желала я снова принадлежать самой себе и жить, как мне вздумается. Мне казалось, что я была очень счастлива, пока не встретила ее, хотя это и было не так. Но стоило мне представить свою жизнь без нее, как самая печальная грусть заволакивала мою душу. Бросая смутные тени на все хорошее, забирая краски и цвета из всего радостного и жизненного. Мир становился унылым, серым, холодным, тоскливым и одиноким местом. Ничто не радовало меня. Казалось, надежды на счастье никогда не больше не появится в моем безликом существовании.

Стоило мне начать так думать, как я заливалась горючими слезами. Тяжело и больно быть сиротой. Но куда лучше вообще не знать материнской ласки, чем побыть совсем немного в этом раю. А потом быть изгнанной из него навсегда. Неизвестно за что, несправедливо и внезапно.

Наконец настал тот день, прихода которого я и боялась и в глубине сердца ждала, хотя и не призналась бы в этом даже себе. В этот день тетка Луиза должна была уехать, так как вернулась тетка Агнес. Она заехала домой с двумя сотрудниками. Пока они разговаривали с теткой Агнес и гостями, тетка Луиза меня просто не замечала, словно меня там и не было. Но, когда мы остались на минутку одни, она вдруг неловко и быстро обняла меня. Ее мокрые, вымазанные помадой губы скользнули по моему уху, и впервые в жизни ее поцелуй был мне неприятен. Я брезгливо вытерлась, стоило ей выйти из дверей.

Меня выгнали из кухни, чтобы я не мешала взрослым разговорам, но я все равно все слышала. Я знала, что подслушивать плохо. Но, во-первых, дверь была открыта, и все и так было слышно. А во-вторых, я была жестоко наказана за это так и так. Меня убило, когда тетка Луиза начала рассказывать этим незнакомым ей людям про свою жизнь. Какие-то интимные подробности, которые, мне казалось, можно доверить только самым близким людям. Те самые секретики, которые, как она мне клялась, она не рассказывала никому, кроме меня.

Но больнее всего было слышать, как она начала передразнивать меня. Точно, как тетка Агнес когда-то. Веселить их моими ужасными и стыдными тайнами, а они все вместе громко смеялись.

Я думала, умру от стыда, мечтала провалиться сквозь землю. Хотела призвать на голову тетки Луизы все кары, все самые страшные муки, но не могла. Моя любовь к ней, хотя раздавленная и уничтоженная, еще была жива. И она была сильнее гордости.

Я понимала, что от тетки Агнес не стоило ждать ничего хорошего. Но от тети Луизы я такого не ожидала. Это было настоящее предательство.

Я думала, ничего хуже не было и не будет в моей жизни, но я ошибалась.

— Представляете, этого ребенка так просто обвести вокруг пальца, — заливалась тетка Луиза. — Стоило мне прикинуться, что я восхищаюсь ее талантами и умениями, как она стала все для меня делать, ну не смех ли. И я ведь не заставляла ее, она все предлагала сама, и даже настаивала. Удивляюсь я тебе, Агнес, как ты могла считать ее ленивой, упрямой и мрачной?

— У вас, должно быть, огромный педагогический талант, — отметил один из сотрудников, и тетка Луиза довольно рассмеялась.

Я хотела умереть на этом самом месте. Как можно жить дальше, зная, что самый любимый и дорогой мне человек, единственный, кто хотя бы делал вид, что любит, меня предал?

Значит, это была игра, обман, на самом деле она не любила меня? А просто использовала, пока я была ей нужна, чтобы выбросить, когда необходимость отпала?

Может, тело мое и продолжало жить, но душа точно умерла.

Гретель. Начальник. Знакомство

"В памяти млечных рун — смерти и корни.

В рунах движения зла в миокарде,

Чтобы его простить — два крыла.

Нибелунг, это плавит твой воск конвектор —

Перья крыльев вмерзли в сталь.

Память в трубы уносит ветром… Улетай! Улетай!"

(с) Веня Д'ркин

Несколько лет назад в нашем офисе появился новый сотрудник. Директор по развитию бизнеса. Его звали Борис, невысокий мужчина средних лет с толстым животом и лысиной. Похож то ли на крысенка, то ли на хорька. Что-то мелко-хищническое сквозило в его маленьких глазках-бусинках, остром коротком носике и кривых тонких красных блестящих губах. Было в его лице что-то, что меня пугало. Что-то порочное, темное или развратное.

Он вызывал неприятие, отвращение и желание держаться от него подальше. Но куда было деваться, уйти я не могла, я подчинялась ему по должности. Он был моим новым начальником, пригласившим на беседу-знакомство. Я села на стул и мрачно уставилась в пол.

— Здравствуй, красавица, здравствуй, милая. Как у тебя настроение?

Я изумилась. Что он себе позволяет?"Милая"? И вопросы совершенно не деловые.

— Вижу, что не очень. А что тебя тревожит, можешь мне рассказать? У тебя что-то не так, что-то случилось?

Я отрицательно покачала головой.

— Спасибо, все в порядке.

"В друзья набивается? Мы же на работе."

— Знаешь, когда я был в твоем возрасте, мне все тоже казалось мрачным, я не хотел ни с кем общаться. Мне тогда казалось, что никто меня не понимает и никогда не сможет понять.

Я подняла голову и посмотрела в окно. Там начинал накрапывать занудный серый дождь."Что за сумасшедший теперь у меня в начальниках?"

— А потом я все-таки встретил людей, которые смогли меня понять. Уверен, и ты встретишь. И тогда тебе захочется с ними поделиться той тяжестью, что у тебя на сердце.

"Каким высокопарным книжным языком он говорит", — с тоской подумала я.

— Ну что ж, обсудим рабочие вопросы. Я здесь человек новый, но мне предстоит всеми вами руководить, поэтому я хочу каждого узнать как можно лучше.

Я смотрела в окно и не отвечала."Вот пристал, урод хренов, ну что привязался?"

— Ты знаешь, ты, конечно, можешь молчать, я понимаю, что тебе не очень хочется разговаривать. Но имей в виду, эмоциональный комфорт в коллективе очень важен. Мы здесь как одна большая семья. Ты можешь полностью мне доверять. И всем со мной делиться. Но если ты не станешь более общительной и разговорчивой, я не смогу тебя защитить."Кто не с нами, тот против нас". Ты ведь этого не хочешь, правда?

Я вздрогнула и посмотрела на него."Он что, мне угрожает? Чего не хочу? На что он намекает? Что меня уволят?"Но нет, вроде он не угрожал, а наоборот, сочувствовал. Смотрел мягко, внимательно и заботливо. Казалось, он за меня всерьез переживает.

Я помотала головой.

— Не хочешь? — переспросил он.

— Нет. — Еле слышно пробормотала я.

— И я этого не хочу. Поверь мне, время сейчас тяжелое, и найти работу непросто. Тем более такой юной девушке, как ты. Сейчас далеко не самый благополучный период в стране. Тогда, может, ты можешь мне немного рассказать о себе? Что тебя волнует, тревожит, о чем ты думаешь?

— Я переводчица, перевожу все, что требуется фирме на двух языках: статьи или новости для сайта, годовые отчеты и планы, презентации, договора, новостные бюллетени.

— Ты замужем?

— Нет.

— Есть молодой человек?

— Нет.

— Такая красивая и одинока?

"Какое это имеет отношение к работе?" — подумала я с раздражением.

— Мне важно знать, на кого в команде я могу рассчитывать, — пояснил он в ответ на мой безмолвный вопрос. — Кто будет готов — в случае необходимости, аврала, — он поднял палец, — остаться в офисе допоздна, кого никто не будет ждать дома. Кто готов посвятить себя работе. Поставить ее на первое место в своем списке приоритетов.

— Работа для меня важна, — ответила я.

— Отлично! — он широко улыбнулся и довольно потер руки, — буду иметь тебя в виду в первую очередь. Нам предстоит очень тесное сотрудничество — локоть к локтю! До завтра.

С облегчением я встала и вышла из его кабинета.

Прошли три недели. Каждый день я была вынуждена тесно общаться с Борисом. Он был мне противен, раздражал, но приходилось терпеть. Он всегда улыбался мне, когда я входила, спрашивал, как мое настроение, не замерзла ли я, пока шла до офиса. Пять минут от метро, серьезно? Я не знала, как реагировать на такие вопросы. Никто никогда не спрашивал меня ни о чем подобном. Мне казалось, он издевается.

Но нет, со временем я поняла, что он просто не переносил мысли, что он может кому-то не нравиться. Ему необходимо было очаровывать всех: коллег, деловых партнеров, клиентов, начальство, официанток в кафе. Он не мог смириться, что кто-то может его недолюбливать. Может, поэтому он особенно старался покорить меня. Или просто нуждался в любовнице на каждой своей работе.

И через какое-то время, к своему ужасу, я поняла, что мне нравится его внимание. Он располагал к себе вежливостью и чем-то большим. Он так спрашивал о моей жизни, как будто был действительно заинтересован, словно я для него что-то значила. Как будто я была ему близким и дорогим человеком. Мое несчастное сердце, истосковавшееся по любви и ласке, не могло не отозваться на такое обращение. Как ни пыталась я себя остановить, уговаривая, что никому нельзя доверять и открываться, я ничего не могла с собой поделать.

Мы очень сблизились. Он ходил со мной обедать в кафе неподалеку, под предлогом, что нужно обсудить срочные рабочие вопросы. Но если мы были вдвоем, он всегда переходил на личные темы. Расспрашивал меня. И со временем я рассказала ему все. Про свое несчастное детство, сложные отношения с родителями, первую любовь, разбившую мне сердце. Она закончилась так мучительно, я до сих пор не могла ее пережить. В середине моего рассказа, когда я горько заплакала, он подошел, сел рядом и взял меня за руку. Я уткнулась ему в плечо, он неловко обнял меня и стал гладить по голове.

Он в ответ поведал мне, как жестоко относилась к нему его прошлая любовница, коллега на предыдущей работе. Как сильно он ее любил, сколько всего для нее делал, а она только использовала его. Тянула деньги, а ведь он ради нее даже пошел на должностное преступление. Как он несчастен с женой, как та его не понимает, вываливает на него все свои обиды и срывает злость. Как дети не слушаются. Как никто его не ценит, директор фирмы не хвалит.

Однажды мы засиделись в офисе допоздна, выверяя отчет перед грядущим советом директоров. Я сбегала в супермаркет неподалеку и купила кефира и булочек, мы поужинали прямо в офисе. Была почти полночь. Он предложил подвезти меня домой на машине:

— Так поздно, я не могу допустить, чтобы по пути тебя кто-то обидел.

В дороге мы беседовали по душам. И дома, закрывая за собой дверь, я думала, что обрадуюсь. Бесконечный рабочий день был позади, а впереди выходные. Но неожиданно я поймала себя на мысли, что мне не очень хочется с ним прощаться. Впервые за долгие три месяца я поймала себя на том, что что-то чувствую. Сожаление от расставания и желание скорее увидеться снова. И… радость? Радость, что он есть? Мне было трудно поверить самой себе.

И в субботу я позвонила ему под каким-то рабочим предлогом.

— Никогда не звони мне на выходных, — прошипел он в трубку.

Я опешила. Обычно он разговаривал со мной очень мягким тоном, а тут такая грубость.

— Есть срочные вопросы, а в понедельник ведь заседание совета.

— Набери меня в семь утра в понедельник. Я поеду в машине, обсудим все, пока я буду за рулем. Ты же девочка умная и быстрая, успеешь внести последние правки до заседания.

Не дождавшись моего ответа, он положил трубку.

Зато в понедельник в семь утра его было не узнать. Он чуть ли не мурлыкал в трубку, рассыпаясь в извинениях.

— Моя жена очень ревнует меня к работе. И страшно злится, когда я на выходных говорю с коллегами.

И словно желая компенсировать мне грубость, он был особенно участливым, внимательным и почти нежным. Расспрашивал, как прошли мои выходные, как мое настроение, очень эмоционально реагировал на мои ответы. У меня никогда не было такого душевного, отзывчивого и поддерживающего собеседника. Это поразило меня, и мне хотелось снова так поговорить.

С этого дня началась наша традиция созваниваться, пока он ехал на работу. В офисе он все время напрягался, что кто-то из коллег заметит излишнюю интимность между нами. Нашу эмоциональную близость.

И со временем мы стали друзьями. Вернее, он стал моим другом. Cамым дорогим и нужным. Каждый день я спешила в офис. И он всегда был рад меня видеть, ласково называл, подробно расспрашивал о моем дне, жизни, как дома. Я чувствовала себя нужной, интересной, как будто он любил меня. Он стал мне и отцом, и другом, и братом, он заменил мне все, всю жизнь.

Впервые появился человек, который верил в меня, считал красивой, он был единственным, кому я доверяла. За год нашего общения я рассказала ему о себе абсолютно все.

Я не могла поверить своему счастью, неужели есть кто-то, кому я интересна? Он так переживал за меня, яростно злился на моих обидчиков. Горячо доказывал мне, как я умна и талантлива, уверял, что я добьюсь многого, далеко пойду.

И он не пытался приставать. Хотя часто делал комплименты по поводу моей внешности. И от этого я стала иначе одеваться, начала носить короткие юбки и обтягивающие кофточки, придумывала разные прически. Я стала гораздо больше работать, потому что мне было приятны его похвалы.

Он всегда горячо уверял меня: что бы ни случилось, я могу прийти к нему, и он выслушает, поможет советом или делом.

Борис водил меня в кафе, кормил мороженым. Сначала мне было страшно стыдно, но постепенно я привыкла и стала чувствовать себя комфортно. Хотя окружающие и пялились на нас, мы представляли собой странную парочку: мужчина за сорок и молоденькая девушка. Видимо, на отца он все-таки не походил, потому что нас часто удивленно рассматривали.

Я сильно изменилась из-за общения с ним. Стала более раскованной, уверенной в себе, перестала прятать свои знания и мысли, свое тело. На меня начали заглядываться парни. Но я их и в грош не ставила. Что они значили рядом с ним, таким взрослым, умным, опытным, знающим жизнь, добрым, заботливым и внимательным. Мне они все были скучны и неинтересны.

Гретхен. Эмиль. Первая любовь

"Была у милой коса честью-безгрешностью.

Стали у милой глаза блудные с нежностью.

Ой, лебеда-беда моя, далека к милой дорога.

Рваная в сердце рана, безнадега ты, безнадега."

(с) Веня Д'ркин

В моем детстве мало хороших воспоминаний. Почти нет, если вдуматься. И потому Эмиля я бережно храню в самом заветном уголке сердца.

Он учился в параллельном классе и однажды защитил меня от мальчишек. Они набросились втроем, и, хотя я неплохо умела драться, троих сразу мне было не одолеть.

— Совсем озверели?! — раздался крик, и вихрастый паренек отшвырнул одного из нападавших к стене. Затем повернулся ко второму, сурово сдвинув брови:

— Втроем на одного? На одну? — только сейчас он заметил, что я — девушка.

Он сунул кулак под нос третьему, я двинула второму, и они предпочли ретироваться.

— За что они так тебя? — участливо спросил он.

— Обзываются, а я не даю спуску, — ответила я, глядя в его светлые глаза с невероятно длинными ресницами. Мне такие и не снились.

— Уважуха, — он качнул головой.

–"Один — за всех", — процитировала я.

–"И все — за одного!" — он улыбнулся, — тут скорее на одного, правда.

— Да,"всех"у меня нет.

— Я могу прикрывать тебе спину, — всерьез предложил он. И хотя обычно я предпочитала ни с кем особенно не сближаться, отталкивать его мне почему-то не захотелось.

— А я — твою, — улыбнулась я.

— Эмиль, — он протянул мне крепкую теплую ладонь.

— Гретхен, — я пожала его руку. Удивительно и невероятно. У меня появился друг. Сильный, добрый, честный парень с моральными принципами. Мы стали проводить вместе вечера после уроков, гулять по пустырям, свалкам и заброшенным зданиям. И разговаривали часами, обсуждая любимых героев. Золотоискатели и волки Джека Лондона,"Затерянный мир"Артура Конан Дойла, бродяги Севера Джеймса Оливера Кервуда.

— Отличный вкус для девчонки! — не удержался он от похвалы. И мне было приятно это слышать, как никогда раньше.

С ним я впервые поцеловалась. Это произошло словно само собой. Мы сидели на крыше высоченного дома и смотрели на звезды. Я легла на спину, свесив голову вниз и любовалась перевернутым небом словно гигантским котлом с крохотными огоньками. Он лег рядом со мной на живот.

— Голова закружилась, — я немного сползла вниз и положила макушку на теплую крышу. Наши лица оказались совсем рядом. Я посмотрела в его светлые глаза, ясные даже в темноте. Он медленно склонился надо мной и поцеловал меня в висок, потом в щеку и в уголок губ. Я замерла, приятное волнение кружилось во мне, счастье пело и грело меня изнутри. А затем он робко коснулся губами моих губ, и я ответила на поцелуй.

— Я люблю тебя, Гретхен, — прошептал он с такой нежностью, что мое сердце екнуло и заплясало в неистовом танце.

— И я тебя люблю, Эмиль, — ответила я срывающимся голосом.

— Ты такая красивая!

Он обнял меня и начал гладить — по волосам, по щекам, по шее и плечам, по рукам. Он ласкал меня везде, не касаясь только груди и трусиков. Я обвила его руками и тоже гладила. Как чудесно было ощущать его теплую нежную кожу под ладонями. Как билось его сердце, перекатывались сильные мышцы. Меня кружил водоворот счастья. Я плавилась, горела и пылала. Ощущала приятную щекотку в каждой клеточке тела, оно оживало, воспаряло и пульсировало. Не представляла, что могу быть настолько живой. Я взяла его ладонь и положила себе на грудь. У него вырвался стон. Я притянула его к себе, запустила руки под майку. Мне хотелось ощутить его кожу всем телом, одежда мешала. Я потянула его майку вверх и сняла ее, затем скинула свою. Он лег на меня, я хотела ощутить его внутри. Что-то в глубине меня жаждало его. Я расстегнула его джинсы и спустила их вниз. Он скинул их, а я сняла свои. Мы остались только в трусах, а затем сняли и их.

Он медленно ласкал меня, целуя каждый сантиметр моего тела. Я прижалась к нему, и он вошел в меня. Мне было немножко больно, но невероятно приятно. И внутренняя жажда, съедавшая меня много лет, наконец, утихла. Мы двигались, приноравливаясь друг к другу. Он вскрикнул, и что-то горячее и липкое пролилось на мои бедра. Еще долго мы лежали, обнимаясь и лаская друг друга. Холодало, мы замерзли. Я стала одеваться, вытерла со своих бедер немного крови и его спермы. Низ живота слегка тянуло. Он обнял меня, притянул к себе и поцеловал в волосы. Я вздохнула, счастье переполняло меня.

Нам было невероятно хорошо вместе. Теперь мы проводили все свободное время, обнимаясь, целуясь, лаская друг друга и занимаясь любовью.

Он прекрасно учился. Природная живость, ум и хорошая память помогали ему схватывать на лету даже сложные понятия. И родители планировали для него после школы карьеру математика за границей. Каким ударом стало для нас, когда спустя два месяца они эмигрировали на другой край света. Наша любовь только успела расцвести. Мы плакали, расставаясь, и никак не могли надышаться друг на друга.

— Я буду тебе писать! Я никогда никого так не любил, как тебя! — клялся он, целуя мое лицо, лоб и шею.

Не знаю, писал ли он мне, но почта мне ничего не доставила. И мы потеряли связь, я больше никогда его не видела и не слышала о нем. Думаю, он успешно реализовался в жизни, с его умом и талантами.

Мое же горе было бесконечным, как морские глубины. С другой стороны, мне было не привыкать. У меня никогда не было ни матери, ни отца, с чего у меня должен был быть парень? То, что он встретился мне в жизни, я считала чудом, огромным подарком. Пусть всего пару месяцев, но я чувствовала себя искренне и беззаветно любимой, познала вкус близости и всепоглощающей страсти. Рядом с ним я чувствовала себя хорошей, красивой, желанной, необходимой. Я совсем к этому не привыкла и, как оказалось, очень в этом нуждалась. Я сохранила его в самом сокровенном уголке сердца, и в тяжелые минуты жизни вспоминала о нем. Этот маленький огонек любви и благодарности всегда согревал меня и давал надежду.

Гретель. Начальник. Соблазнение.

"Мимо непременной стены,

Мимо на стене зеркала.

Мимо послезавтрашних дел

Узелками твой город, проклятый мной."

(с) Веня Д'ркин

Шли недели. Борис решил, что достаточно меня приручил и перешел к следующей стадии соблазнения — физическим прикосновениям. То положит в середине разговора руку на плечо, то потреплет по волосам. То дунет сзади на шею, так что волосы смешно разлетаются в стороны. Странные ощущения это вызывало во мне, с одной стороны, было приятно, мне редко доставалась ласка, но с другой… Он как-то не так это делал, как обычные люди. Быстро и осторожно, будто исподтишка, хотя никого рядом не было. Кого он боялся? От его прикосновений мне было сладко и тревожно. Почему он не мог нормально погладить меня? В этом был какой-то налет запретности. И он никогда не трогал меня долго. Легко-легко проводил он рукой, почти не касаясь моей кожи. Это вызывало сладкую дрожь в моем теле, неведомое до тех пор волнение. Мне хотелось, чтобы он дотронулся целиком, положил руку мне на шею. Его ласки украдкой только дразнили и распаляли меня.

Я стала все чаще думать об этом. Мне начали сниться сны, вспоминать о которых было стыдно, мучительно и сладко. Я краснела, даже если была одна, когда образы тех снов всплывали перед моим внутренним взором. Все внутри меня начинало дрожать и звенеть. Просыпалась неутолимая тоска. Ощущение пустоты внутри, которую так хотелось заполнить, и я знала, что только он может это сделать.

А он был все так же неуверен в себе и нерешителен. Только его взгляд умолял, звал, обещал неясные наслаждения. Робкий, но в тоже время настойчивый, манил меня, притягивал как магнитом.

Я решила, что влюбилась в него. Сама не могла понять, что со мной происходило. Потому что внешне он мне совершенно не нравился. Маленького роста, с толстым животом и лысиной, кривыми ногами. Но его взгляды и разбуженная его касаниями сладостная тоска были сильнее отталкивающей внешности. Меня тянуло к нему все больше. Борис возбуждал меня. Он стал говорить другим голосом, низким и хрипловатым, что мне невероятно нравилось. По-другому на меня смотреть, его взгляд все чаще задерживался на моей груди, которую я теперь туго обтягивала тканью, на изгибе талии и бедер, на длинных ногах. Кто изменился первым — он или я, мне трудно сейчас сказать. Я стала такой из-за его внимания и интереса. Но ведь он начал делать мне комплименты и обращать внимание на мою внешность, всегда очень одобрял, когда я более откровенно и открыто одевалась.

Я стала ближе садиться к нему за обедом. Украдкой под столом касалась голой коленкой его ноги. Проходя мимо него в коридоре, делала вид, что случайно столкнулась с ним. Прижималась к нему, словно ненароком. Мне хотелось, чтобы он дотронулся до меня по-настоящему. Безумное раздражение, вызванное его постоянными легкими тонкими касаниями, сводило меня с ума, как чесотка.

Мне захотелось его соблазнить, потянуло к нему со страшной силой. Я жаждала, чтобы он ко мне прикоснулся, погладил, поласкал. Я начала подсаживаться к нему все ближе, не поправляла юбку, даже когда она задиралась так, что были видны белые трусики.

Он очень долго не поддавался.

— Милая моя, что ты со мной делаешь? Я ведь уже старик, ты знаешь, все эти утехи для молодых.

В ответ я бурно возмущалась:

— Это ты-то старый?! Не смеши меня! Ты же в самом расцвете сил, только, можно сказать, жить начинаешь!

— Мне, конечно, очень приятно на тебя смотреть, такие формы… Но я никогда не причиню тебе зла.

Но его восхищенный взгляд не отрывался от моей груди, и я понимала, что очень ему нравлюсь. И это только распаляло меня еще сильнее.

Соблазнить его стало моей идеей фикс. Я сама не знаю, почему я это делала, словно что-то мной завладело. И оно было настолько сильное, что я не могла сопротивляться. Мне так хотелось, чтобы он обнял меня, крепко-крепко прижал к себе, чтобы его руки стиснули мою попу, а потом его рука медленно спустилась бы ниже и глубже. При этой мысли я начинала непроизвольно дергаться и постанывать.

И однажды, когда мы в очередной раз сидели за столом, он посмотрел на меня. Я не отвела взгляд, как всегда раньше. А смотрела и смотрела ему прямо в глаза. И он тоже, казалось, был не в силах отвести взгляд.

— Ты когда-нибудь целовалась по-французски? — вдруг спросил он хриплым голосом.

— Нет, — медленно ответила я, не отводя взгляда, — но хотела бы попробовать.

Не знаю, что на меня нашло. Словно не я отвечала ему, а что-то, завладевшее мной.

И тут произошло невероятное. Он покраснел. Залился густой красной краской по самые уши. Даже лысина его стала красной и заблестела в свете лампы. Мне стало смешно, но я сдержала улыбку, чтобы не обидеть его.

— Ты научишь меня, милый? — я впервые назвала его на"ты"и"милым". Но почему-то это казалось совершенно естественным.

Я встала и на ватных ногах подошла к табурету на офисной кухне, где он сидел. Краска отлила с лица, он стал бледным, как полотно. Прозрачные синие вены проступили на висках. Я села рядом с ним на табурет, вполоборота. Он протянул руку и выключил свет. В легких сумерках мне было хорошо его видно. Я сидела рядом, почти вплотную к нему, и наши глаза снова встретились. Я поняла, что магнит, мучавший меня столько недель, действовал и на него. Отвернуться или опустить взгляд было невозможно. Как загипнотизированные змеей мы медленно-медленно, практически незаметно, приближали головы друг к другу.

Вдруг в коридоре раздались шаги. Я обернулась, испуганная, вдруг идет кто-то из коллег. Но нет, всего лишь уходил с работы сотрудник соседнего офиса. В этот момент Борис с глухим стоном схватил меня в объятия. Сжал так сильно, что мне почти стало больно, и зарылся лицом мне в грудь. Из моих губ вырвался полу-стон, полу-вздох. Страшное раздражение наконец-то было утолено. Он не просто касался меня, он сжимал меня в объятиях. Терся лицом о мою грудь и страстно, яростно целовал, покусывал и слюнявил ее. Он опрокинул меня на табурет, медленно выпростал руки из-под моей спины, и они заскользили по моему животу. Потом по груди, он начал то поглаживать, то мять ее. Он стонал и бормотал что-то невнятное.

Мне было одновременно и сладко, и мучительно, и страшновато. Липкая тошнота подкатывала к горлу, в низу живота шевелилась дрожь. Но сильнее всего была неутолимая пустота внутри, требовавшая его прикосновений, чтобы он заполнил ее. Через какое-то время он перестал прижиматься мокрыми липкими губами к моей груди. Тонкая рубашка промокла насквозь, и через нее отчетливо проступил лифчик. Он приподнял лицо, и я смогла разобрать, что он бормотал все это время:

— Что я делаю, Боже, что я делаю?… Нельзя, здесь нельзя…

Мне хотелось, чтобы он оставил мою грудь в покое, а еще, чтобы он поцеловал меня. Я стала тянуть его голову все выше и выше. Он послушно, но медленно поднимался, целуя мои ключицу, шею, подбородок, уголок губ. Наконец, наши губы встретились.

Честно сказать, я была разочарована. Он прижался губами к моим и застыл так на минуту или две. Мне стало скучно, я попыталась отстраниться. Но он застонал и прижался еще крепче, а потом стал втягивать мои губы в свои. Это было больно, и я оттолкнула его.

Наваждение рассеялось. Я вдруг осознала, что мы сидим в полной темноте на табуретах в кухне нашего офиса. Хотя уже было поздно, и коллеги давно ушли, в любую минуту мог войти директор. Он любил работать поздними вечерами, когда все уходили домой. И застать нас с красными лицами, вспотевших, всклокоченных, меня в мокрой блузке. Видимо, Борис подумал о том же, о чем и я, потому что встал и хрипло сказал:

— Нужно уходить. Здесь небезопасно.

Я встала, молча вышла из офиса и пошла к себе.

Дома, оставшись одна, я без сил опустилась на кровать. Не включая свет, я свернулась калачиком, закрыла лицо руками. Мне было невероятно стыдно. Как я могла — целовать его слюнявый красный рот, обнимать его толстое потное тело? Я снова ощущала под своими руками ролики его жира на боках. Это было настолько отвратительно, что меня тошнило. И в то же время что-то мучительно тянуло внутри меня. Неясная тоскливая нота звенела в моем животе, не умолкая и не успокаиваясь. И мне снова хотелось ощутить ту сладость и муку, когда он уткнулся лицом мне в грудь и целовал ее.

Гретхен. Мария и Гретель

"Ты пройдешь по росе перед сном.

Ты уснешь, аль увидишь город.

Город, крытый серебром…

Эх, кабы серебро то пальцем тронуть".

(с) Веня Д'ркин

Первое, что я услышала, когда очнулась, были слова:

— Выпей водички, моя хорошая, станет полегче.

Я открыла глаза и увидела рядом с собой Марию. Она работала в нашей районной библиотеке, куда я часто забегала за книгами. Она обнимала меня за плечи, протягивая стакан с водой. Я послушно выпила все до дна.

Я немного знала Марию. Очень добрая, она всегда мне улыбалась. Немолодая, но еще крепкая женщина, ходили слухи, что раньше она работала медсестрой. Заботливая и мягкая, я чувствовала, что могу ей доверять. Рядом с ней мне становилось спокойно.

— Эти дни? — понимающе спросила Мария.

— Угу, — я потихоньку приходила в себя. Я лежала в читальном зале на банкетке у открытого окна. Видимо, упала в обморок от сильной боли. У меня так бывало при месячных. В животе словно проворачивался ржавый серп. Я застонала.

— Сильно болит? Сейчас дам таблетку, — она протянула мне обезболивающее и стакан с водой. Я выпила и положила руку на живот. В голове прояснялось, мушки перед глазами рассеялись, в ушах больше не звенело. Когда я встала, опираясь на спинку стула, то увидела на банкетке красное пятно. Моя юбка была испачкана кровью. Мария взяла мокрую салфетку и начисто вытерла сиденье.

— У тебя дома есть, кому о тебе позаботиться? — спросила она. Я отрицательно покачала головой:

— Дядя и тебя в командировке.

— Тогда пойдем ко мне, — даже не предложила, а твердо заявила она. Я, молча кивнув, последовала за ней.

Она жила недалеко от моей школы в уютной небольшой квартирке. Книжные полки от пола до потолка. Вышитые салфетки, шкатулки, все стены украшены рисунками, самодельными бусами,"ловцами"снов. Мария дала мне два полотенца: побольше и поменьше, чистую майку, прокладку и шаровары. Мягким и одновременно непререкаемым тоном она сказала:

— Сходи в душ, сегодня переночуешь у меня. Одежду брось в стиралку, как раз хотела стирку запустить. А я пока заварю чай и испеку пирог.

Я с облегчением стянула испачканные кровью и потом вещи, отмыла пятна холодной водой в раковине, а затем засунула в стиральную машину. Стоя под горячими струями воды, я ощущала, как с меня стекает весь ужас этого дня. Вымыла голову шампунем с чудесным сладким ароматом манго. Я вздрогнула, заметив струйки пены на своих плечах, и скорее их смыла. Насухо вытерлась, оделась в чистые, приятно пахнущие порошком вещи. Замотала длинные мокрые волосы вторым полотенцем как тюрбаном.

— С легким паром, — ласково улыбнулась мне Мария, запустила стирку и вернулась на кухню. Миксер уже взбил белки с сахаром. Мария добавила их к нарезанным яблокам, промыла и всыпала изюм. Перемешала с мукой и посыпала корицей и имбирем. Пирог отправился в нагретую духовку, а мы сели за стол.

— Черный, зеленый или фруктовый?

— Фруктовый, пожалуйста, — ответила я. Обычно я не пила чай, предпочитала чистую воду, но я так редко оказывалась в гостях, что не смела привередничать.

К чашкам на столе добавилась керамическая плошка неровной формы с разноцветными разводами. В ней блестело вишневое варенье.

Я пила горячий чай, вдыхала сладкий аромат выпечки, и мне казалось, что я — какая-то другая девочка. Не сирота, вынужденная платить за крохи тепла отвратительными вещами, а обычная дочка заботливой мамы. Вот я пью чай на нашей кухне, она печет мой любимый пирог. Я после душа в чистой мягкой одежде. И нет ни одиночества, ни домогательств, ни кромешного мрака в отчаявшейся душе.

Я вдруг испугалась, что приятное наваждение рассеется. Вдруг она сочтет меня неблагодарной и выгонит?

— Огромное спасибо вам! — взволнованно воскликнула я, — за все, за все!

Мария внимательно посмотрела на меня и погладила по плечу.

— На здоровье, моя девочка, мне такие хлопоты в радость. Живу я одна, а принимать гостей очень люблю.

— Давайте я помою посуду! — вскочила я, едва мы закончили чаепитие.

— Хорошо, помой, — согласилась Мария, — а мне пока нужно подклеить несколько библиотечных книг.

Она принесла стопку стареньких книг, клей, ножницы и стала нарезать полоски бумаги. Особенно тщательно помыв чашки и блюдца, я присоединилась к ней:

— Я тоже хочу помочь, можно?

— Приключения — самые популярные среди детворы, оно и понятно, — кивнув, улыбнулась Мария, — а вот психологов мало кто берет, хотя мне они интереснее всего. Современные вообще прекрасно пишут, понятно даже непосвященным.

— Я очень люблю читать, — ответила я, — Энид Блайтон всю в детстве перечитала, — я указала на потрепанные томики.

Мы подклеивали странички, отошедшие от корешков.

— Да, иметь друзей и расследовать преступления — чем еще заняться детям, — усмехнулась она. — Если бы в жизни все было так просто, — ее улыбка ушла, сменившись тихим вздохом.

— А как в жизни с преступлениями? — спросила я.

— А в жизни часто жертвы даже не понимают, что по отношению к ним совершают преступление. Даже взрослые. Что уж говорить про детей. Есть очень много чудовищных вещей, которые остаются безнаказанными. Я раньше работала медсестрой в травме и всякого повидала. Избитые дети, изнасилованные дети…

Я вздрогнула, но она смотрела в окно.

–…дети, которые не выдержали пыток, и не смогли дальше жить.

— Покончили с собой?

— Нет, умерли от сепсиса или воспалений, организм отказался бороться. Мне было так больно их хоронить. Вот и ушла, не выдержала эмоционального давления. И черстветь душой тоже не хотела. Выгорела. Сколько зла в мире, сколько боли.

— Да, насчет зла и боли я согласна. Я живу с дядей и тетей, он вечно на работе, а она еле меня терпит. Через месяц закончу школу, поступлю в институт. И как только смогу съехать, сразу же от них уйду. А родителей у меня нет. И жизнь не радует.

— Бедная девочка, — Мария так ласково на меня посмотрела, что я чуть не расплакалась, — очень трудно без близких людей. У меня с семьей не сложилось, зато есть подруги. И я считаю, что даже если нет родных, нужно в первую очередь помогать другим. Если бы я страдала, что у меня нет мужа, тратила бы время на макияж и попытки соблазнения, что это была бы за жизнь? Я бы была несчастной. Я не в том возрасте, чтобы бегать на свидания. Но я стараюсь не грустить, а думать о том, что хорошего могу сделать для людей.

— Это так прекрасно! — воодушевилась я, — и я так хочу! Помогать другим, а не циклиться на своих переживаниях.

"Может, в этом корень моих бед?" — задумалась я."Надо попробовать так же".

— Чудесно, — просияла Мария. — Книги мы все подклеили и можем перейти к рисованию.

— Рисованию? — испугалась я. — Я не умею рисовать.

— Я тебе покажу, — успокоила меня Мария, — там нечего уметь.

Она достала акварель, налила в банку воды и дала мне кисточку.

— Смотри, — она смочила весь лист чистой водой, а затем мазнула кисточкой с краской. Тоненькие алые лучики побежали во все стороны. На листе расцвел прекрасный цветок. Она смыла краску с кисточки и взяла фиолетовый оттенок. Поставила точку в середину цветка, и краски смешались в удивительных переливах.

— Как красиво! — заворожено воскликнула я.

— И очень просто, — подмигнула она, — попробуй сама. Задача покрыть лист красивыми разводами и переливами цветов. Мне нужно много разноцветных фонов.

Мы взялись за дело. Под моей кистью распускались цветы, вспыхивали зарницы, небо озарялось звездами. Мария научила меня посыпать мокрую акварель солью, брызгать водой или краской, стуча по кисточке над листом. Картины получались потрясающие! И главное, для этого вовсе не надо было уметь рисовать. Я влюбилась в акварель.

Так я подружилась с Марией. Милая, слегка полноватая, скромно одетая. Чем больше я узнавала ее, тем сильнее она мне нравилась. От нее веяло миром и добром. Мудростью и спокойствием.

Теперь все свое свободное время я проводила у нее. В ее доме всегда было, чем заняться. Она очень вкусно готовила и учила меня кулинарии. Мария подрабатывала не только библиотекаршей, еще пекла пирожки на продажу. Рисовала открытки акварелью и делала поделки из глины, бисера и разных камушков, ракушек, стеклышек и перышек. Все это Матильда — ее подруга, жившая по соседству, продавала на местном рыночке.

Мы месили тесто, перебирали гречку, чистили картошку и яблоки. Нарезали спелые сочные плоды тоненькими ломтиками, почти прозрачными, сбрызгивали лимонным соком, чтобы не потемнели.

Я разбирала бисер для поделок, сортировала по размеру ракушки, раскладывала по цветам перышки. Она украшала деревянные шкатулки, которые вырезал из дерева Йохан — сын Матильды.

* * *

— Мария, я бесконечно тобой восхищаюсь! — воскликнула я. — Ты так много всего знаешь и умеешь, почему же ты работаешь библиотекаршей?

— Я много кем работала в жизни. И в офисе, и в бизнесе. Но устала от интриг и большого мира, — улыбнулась она в ответ. — Эта работа дает мне стабильный заработок, официальное трудоустройство, ничего не требуя от меня. Я могу спокойно заниматься, чем хочу. Я люблю книги, читать. Люблю детей, видеть, как они растут, развиваются, умнеют. Как расширяется их мировоззрение. Это такая благодарная работа. Так я делаю мир лучше. Мой скромный вклад.

— И красивее, — подхватила я, — твои открытки и картинки, твои шкатулки и фигурки из глины.

— Да, надеюсь, они тоже радуют людей и дарят им красоту мира, — кивнула Мария. — Сколько прелести в простых вещах: вот глинтвейн, который мы сейчас сварили, посмотри, как он переливается на солнце, как завораживает его глубина. А яблоко? Такое крепкое, круглое, ароматное! Этот бочок сияет, а здесь зеленый плавно переходит в красный. А свежие булочки, которые мы с тобой только что испекли? Золотистые бочка, сахарная пудра — как россыпь снега. Каждый, кто отведает такую булочку, не сможет не ощутить любви к миру, — подмигнула она мне.

Мария рисовала пейзажи и натюрморты: цветы, фрукты, пушистых зверят. Она показала мне разные нехитрые приемы и рассказала основы свето-тени, перспективы и объема. И, повторяя за ней, я тоже рисовала все лучше. Как же я удивилась, когда Мария радостно сообщила мне, что мои рисунки тоже кто-то захотел купить.

— Но ведь мои лисята и котята всегда получаются такими грустными, — я не могла поверить.

— Возможно, они тронули чье-то сердце именно своей печальной мордочкой, — ответила Мария и погладила меня по голове. — Я тоже считаю их чудесными.

— Я бы хотела такую дочку, как ты, — как-то нежно шепнула мне Мария, гладя меня по волосам.

— Не может быть! — моему изумлению не было предела. — Я никому не нравлюсь.

— Я тебя очень люблю, — ответила она, — да и Йохану ты по душе, особенно, когда он немного к тебе привык.

Я ужасно смутилась и решила поговорить о чем-нибудь другом.

— А у тебя нет детей? — решилась я спросить, раз уж она сама подняла эту тему. Меня давно мучило любопытство, но задать такой вопрос казалось бестактным.

— Нет, у меня нет, не сложилось, — она горько вздохнула и отвернулась. Посмотрела в окно и снова перевела взгляд на меня:

— В больнице я однажды ухаживала за девочкой, умершей после нападения педофила. Ее тело могло выздороветь, но психика была так повреждена, что она просто отказалась жить. Ужасно видеть такое и чувствовать полное бессилие. Душевная боль, ярость, беспомощность. Сочувствие и горечь. Ее история потрясла меня до глубины души. Отчасти от этого я и ушла с той работы. Выгорела. Там было много таких детей.

— Они, наверное, сами были виноваты, — спросила я, — ходили откровенно одетые, флиртовали?

— Ни один ребенок или подросток не виноват в сексуальном насилии, совершенном над ним. Что бы он ни делал, как бы себя ни вел. Это ответственность взрослого — остановиться вовремя. Нет, дети ни в чем не виноваты. Это их беда, а не вина.

Такая новая для меня мысль. А я винила себя, считала себя похотливой, распущенной, испорченной. Ведь я не могла оставаться безучастной к прикосновениям дяди Арнольда. Наверное, Мария имела в виду маленьких детей, а я-то считала себя уже взрослой.

Я полюбила Марию до глубины души. Втайне я мечтала, чтобы она была моей мамой.

Однажды я сидела и рисовала акварелью. Она подошла и укрыла мне плечи тёплым платком, ей показалось, что мне дует от окна. Я была тронута до слез. Никто никогда так обо мне не заботился. Обо мне вообще никто раньше не заботился. Разве что тетка Луиза, но она просто хотела использовать меня, прикидываясь доброй. Но Мария никогда меня ни о чем не просила для себя лично. Она была рада, если я присоединялась к ее делам, но всегда меня угощала или оставляла у себя ночевать. Я не чувствовала, чтобы у нее был коварный план по порабощению меня.

Мария увлекалась книгами по психологии и часто рассказывала мне, что она недавно узнала. Больше всего она читала про инцест и сексуальное насилие, а я удивлялась ее странным предпочтениям.

— Представляешь, что я недавно узнала! Оказывается, инцест — это совсем не обязательно занятия сексом. Когда взрослые ходят голыми перед своими детьми — это растление несовершеннолетних, даже статья такая есть. Поэтому стоит цензура на фильмах 18+. Дети не могут выдержать вид обнаженных людей, сцены насилия или секса без колоссального ущерба для психики. То же касается совместного сна и рассказов детям о своей половой жизни.

Она сетовала, что книг на эту тему раз-два и обчелся. И упоминала, что почти все девочки и взрослые женщины сталкиваются с домогательствами в той или иной форме. Ее любимая покойная малышка. И еще одна ее знакомая, которую она часто упоминала, Гретель.

— Надо как-нибудь вас познакомить, — сказала она мне, — мне кажется, вы друг другу очень понравитесь.

* * *

Дома я тоже рисовала, но в основном черно-красные абстрактные картины. В одиночестве мне было очень плохо. Меня уничтожал стыд и ненависть к себе. Я мечтала о смерти. Мучалась от кошмаров, не могла спать. Мне казалось, что хуже меня нет человека, такой грязной, мерзкой девицы.

Я ненавидела себя за то, что поверила дяде Арнольду. Позволила ему себя использовать, трогать свое тело, тереться об меня. Я не могла себя за это простить. Эти мысли разъедали мой мозг. Я все хуже училась, у меня еле хватало сил на работу по дому или уроки. Будущее казалось мне беспросветным.

Только у Марии мне было хорошо. Вдали от нее мне казалось, что и ей я внушаю отвращение, что она еле терпит меня по доброте душевной. Но когда я видела ее ласковые глаза и теплую улыбку, то понимала, что это всего лишь мои мрачные фантазии.

Память о предательстве всех, кого я подпускала близко, давала себя знать. Ладно, дядя Арнольд. Мужчина, понятно, что он хотел секса, польстился на молоденькую неопытную девочку. Но тетка Луиза… Ее отношение подорвало мою веру женщинам. Я долго боялась, что и Мария может предать меня или использовать, как Луиза. Но нет, она никогда так не поступала. Она искреннее меня полюбила, как ни трудно мне было в это поверить.

Я чувствовала, что рядом с ней мои раны затягиваются.

* * *

Прошло несколько лет. Я закончила школу, поступила в институт графического дизайна, съехала от дяди с тетей в общежитие. К четвертому курсу мне посчастливилось получить место в маленькой комнатке, где я жила одна. Я подрабатывала дизайнером то тут, то там. Мужчин избегала. Не знакомилась, не флиртовала, вела себя замкнуто и сдержанно.

А потом Мария познакомила меня с Гретель.

Она сразила меня наповал. Такой девушкой я мечтала стать. Она воплощала в себе все, чем я восхищалась. Высокая, статная, с кудрями, собранными в пучок. Как я мечтала, чтобы Гретель распустила свои прекрасные волосы. Но нет, она всегда их гладко закалывала. Свободная, независимая, самодостаточная. Успешная карьера переводчицы, своя квартира. Гордая, временами жесткая, словно никто в мире ей не нужен.

Спокойная, холодная, отстраненная, сдержанная. Ледяная королева. Казалось, никто не мог причинить ей боль. Трудно представить ее плачущей или отчаянно влюбленной. Самообладание, полный контроль над собой. У меня все написано на лице. Я не могла скрыть свои эмоции, они обуревали, захлестывали меня. А вот Гретель умела держать себя в узде. Что бы ни происходило, она оставалась спокойной и разумной. Никуда не торопилась. Ничего не хотела.

От природы яркие темные глаза и почти черные брови, а губы бледные. Нос с едва заметной горбинкой. Никакой косметики. Она не носила украшений, кроме пары крохотных золотых сережек-колечек с бриллиантами.

Я никогда не слышала ее смеха. Но, глядя на меня, она часто мягко улыбалась. Ее глаза, обращенные ко мне, были очень нежными и немного печальными.

Просторные брюки, юбки в пол, длинные туники или кардиганы до колен. На ногах кроссовки или балетки. В руках — неизменный блокнот с карандашиком, она часто что-то писала в нем.

Я благоговела перед ней. Гретель была такой, какой я больше всего хотела бы стать.

Мне кажется, она тоже ощутила наше родство душ. Такое ощущение, что мы знали друг друга много лет. И мы сразу естественно и легко стали общаться, а общих интересных тем находилось все больше. Мы очень близко подружились. Не могли наговориться, много гуляли в парке, сидели в кафешках, ходили в гости друг к другу. Писали письма. Обменивались книгами.

Я полюбила ее всей душой.

Гретель. Начальник. Отношения

"Воля, что неволя, что вой в поле…

Во, бля! Понесло за порог, за ворота, за околицу — на болота.

Эпилог. Задерни зеркала черным бархатом

Впрок. А счастье по чужим векселям, видит бог."

(с) Веня Д'ркин

За что я так привязалась к нему? Толстый, лысый, некрасивый, маленького роста. Полная посредственность. Такого увидишь в толпе и не заметишь, не запомнишь, скользнешь взглядом, и все. Думаю, Борис понимал, что внешность — не его конек. И старался брать другим — расчетливыми манипуляциями, умело подсаживал на крючок. Он ловко вовлекал меня в свои сети, с каждым днем все сильнее привязывая к себе. Заменил мне всех, стал самым близким и дорогим человеком.

Я все больше нуждалась в этом отношении, внимании, поддержке. Подсела на него как на самый страшный наркотик. А потом Борис начал этим пользоваться.

Что бы я ни показывала ему по работе, о чем бы ни советовалась, он всегда хвалил меня. И не краткое"молодец", нет, он рассыпался в комплиментах.

— Милая, ты такая умничка! Я так восхищаюсь твоим умом, навыками, качеством работы! Ты так ловко и быстро со всем управляешься! Не то, что я. Я медлительный, туго соображаю. Вот сижу уже третий час, колупаюсь с отчетом по работе. Не успеваю сдать вовремя. Мне бы твой ум и смекалку, но я так плох в этом. Не разбираюсь в компьютерах.

— Давай я тебе помогу? — вызвалась я, — отформатировать документ в Word? Это несложно.

Он вскочил со своего кресла, охотно уступая мне место.

— Как это было бы чудесно, милая! Просто подарок для меня! Ты правда хочешь мне помочь?

— Я часто форматирую документы, набила руку.

И я просиживала теперь в офисе дополнительные часы, выполняя не только всю свою работу, но и львиную долю его. А если я пыталась отказаться, он применял тяжелую артиллерию:

— Ты занята, милочка? Не хочу тебя отвлекать.

— Ты меня не отвлекаешь.

— Я тут закопался с презентацией для Совета директоров. Эта программа со слайдами такая трудная, все время что-то ускользает, перескакивает…

— Power Point?

— Наверное, я даже название толком запомнить не могу, видишь, какой я тупой.

— И вовсе ты не тупой, — возмутилась я, — она требует некой сноровки, да.

— Это у тебя ручки золотые, милая, блестящий ум, все схватываешь на лету, а я… — он разочарованно вздохнул и махнул рукой, — что с меня взять.

— Я посмотрю потом, мне надо сначала доделать срочный перевод.

— Конечно, конечно, не смею тратить твое драгоценное время. Просто я сегодня вечером свободен. Так хотел подольше побыть с тобой вдвоем, — прошептал он интимно, наклонившись к моему уху, — но, увы, проклятая работа. Что ж, как-нибудь в другой раз.

Этого я перенести не могла. Я так хотела провести с ним наедине те немногие свободные минутки, которые у него были. Вновь окунуться в его внимательный теплый любящий взгляд. Его нежные прикосновения дарили мне чувство, словно отец обнимает меня и защищает, любит и принимает такой, какая я есть. У меня никогда не было такого опыта. Так что я решила перевести свой срочный текст ночью, а сейчас добить его презентацию, чтобы мы могли немного побыть вместе.

Так все больше его рутинной тупой работы сваливалось на меня.

На следующий день мы пошли вместе обедать. Я заказала овощной салат, картофельную запеканку и морс, а он взял оливье, суп-харчо, отбивную, картошку по-деревенски, кофе и чизкейк. Мы подошли к кассе, я достала кошелек. Он стоял за мной и начал нервно хлопать себя по карманам.

— Милая, мне очень неловко, кажется, я забыл в офисе кошелек. Стыдно просить тебя заплатить за меня, но иначе я умру с голода. Кажется, съел бы целого слона! Я тебе отдам, когда вернемся на работу.

Я заплатила за нас обоих.

Пока мы ели, он расспрашивал, как у меня дела. Внимательно заглядывал мне в глаза. Слушал, впитывая каждое слово. Во всем меня поддерживал, защищал, вставал всегда на мою сторону. Это было очень непривычно. У меня были романы раньше, со сверстниками, и мы были скорее сдержанными друг с другом. Скажем иногда, что любим, и все. Могли и обидеться, и покритиковать один другого. А тут, столько тепла, внимания, он словно гипнотизировал меня. От его взглядов, слов, прикосновений, реакций на мои слова я чувствовала, что я для него очень важна и ценна. Я нуждалась в этом как в воздухе или воде.

Когда мы вернулись в офис, его увлек шквал звонков, вопросов, деловых писем, и он не вернул мне деньги. А мне было неудобно ему напоминать. Мы же пара, у нас любовь. Что тут считать копейки? Сегодня я его угощу, завтра он — меня. И я промолчала.

Но через три дня он снова попросил меня заплатить за него в кафе.

— Милая, мне так стыдно, но сегодня у меня платеж по ипотеке, все должен отдать до последнего рубля. Ничего даже на еду не осталось. Но ты ведь не дашь своему старику помереть с голоду?

Конечно, я заплатила за него. И не попросила обратно ни на следующий день, ни через месяц.

За едой я рассказала ему о небольшом неприятном случае. Меня задело отношение одного нашего коллеги, резкого и мрачного мужчины. Борис так бурно злился, что тот меня обидел. Сверкая глазами и размахивая руками, едва не расплескивая солянку, он произносил гневные тирады, поражающие коллегу. Правда, высказывал он все это мне, а не ему. Но мне все равно было приятно. Никто никогда не баловал меня таким вниманием и отношением. Казалось, словно он принимал и одобрял меня всю, целиком. Ничего не хотел во мне исправить. А вот мои родители постоянно пытались меня переделать.

А еще через неделю на обеде он сказал, что у него только крупные купюры, которые он не хочет менять. Он осыпал меня комплиментами, говорил, что я особенная, ангел, что он таких не встречал.

Так под разными предлогами он вынуждал меня снова и снова заплатить за нас обоих. Я работала в небольшой компании, и моя зарплата была в десять раз меньше, чем у него. Но неделю за неделей он ел за мой счет, и никогда не возвращал мне эти деньги. Я много отдавала денег на благотворительность. Он убедил меня этого больше не делать, теперь все деньги я тратила на него.

Пока он утром ехал на работу в пробках, он мог поговорить со мной по телефону. Но на его счету деньги всегда заканчивались, и тогда ему звонила я. Хотя в офисе он звонил по мобильному, игнорируя стоящий рядом бесплатный городской аппарат.

— Но как так, у тебя нет денег поговорить со мной, а по работе звонки сделать были? — не выдержала я как-то и упрекнула его.

— На бесплатном надо набирать номер вручную, а в мобильном — нашел контакт и нажал «звонить». У меня столько срочных дел, милая, просто нет времени тратить на такую мелочь.

— Тебе просто лень набирать, — обиженно ответила я.

У меня как раз почти не осталось денег от последней зарплаты. Я была растеряна и зла. Обычно всегда могла отложить больше трети, а тут — даже не хватит купить новую облегающую кофточку, которую я присмотрела на распродаже. Ее быстро раскупили, и мне она так и не досталась.

Прошел мой день рождения, Новый Год, день Святого Валентина, 8 марта. Он уверял, что у нас любовь, что он меня обожает. И как он умудрился ни разу не подарить мне подарка ни на один из этих праздников? Хотя я поздравляла его и тщательно готовила подарки каждый раз. Я сдерживалась изо всех сил, но обида была сильнее. И как-то я упрекнула его.

— Милая, прости, я так виноват, мне ужасно стыдно. Я так тяжело болел на новогодние каникулы, ни на что не было сил.

— А день Святого Валентина? Знаешь, как мне было больно, когда я подарила тебе подарок…

— И он мне очень понравился! Ты такая внимательная, чуткая, заботливая! Угадала на сто процентов, что меня порадует больше всего!

— Но ты мне ничего не подарил… Хотя обещал.

— Милая, прости, прости! Я ужасно виноват. Я замотался, забыл. Мне нет оправданий. Меня задергал начальник, засыпал поручениями, ты же его знаешь, он вообще не останавливается. И коллеги все время дергают, рвут на части. Моя голова пухнет от этого всего. Ты же знаешь, как я тебя люблю! Я тебя обожаю! На руках бы носил! Осыпал бриллиантами!

— Да не надо мне бриллиантов, я хотела просто символическую открыточку или безделушку, шоколадку хотя бы.

— Я понимаю, милая, очень понимаю! Просто не успеваю никак, столько хлопот, даже в магазин не заскочить! Я ужасный человек!

— Ты вовсе не ужасный!

— Ты такая замечательная, бескорыстная, я не встречал таких людей. Любовница на предыдущей работе, когда я оплатил ей путевку на море, меня с собой даже не позвала! А тебе ничего не нужно! Ты любишь меня искренне. Ты ангел, а не человек!

Я молчала, противоречивые чувства метались в моей душе. Он осыпал меня комплиментами, но почему я не ощущала любви? Не чувствовала, что я для него что-то значу. Пустые слова? Отец говорил мне, что надо смотреть на поступки. Борис увидел мое расстроенное лицо и схватил меня за руки:

— Я все исправлю, клянусь! Я осыплю тебя дарами!

Я путалась. Я была обижена, но моей обиде не было места. Он так все изворачивал, что я чувствовала вину за то, что упрекала его. Вот человек тяжело проболел все праздники. Он же не виноват? И его действительно все время дергали, такая у него была работа. Все нуждались в его решении, ободрении, указании, проверке. Но почему меня так раздражали его увертки и ответы? И не уходило чувство, что я масляными руками пытаюсь поймать в реке блестящую рыбу. Она манила меня, переливаясь яркими цветами, а потом ловко вильнув хвостом, уворачивалась. И мне никак не удавалось ее схватить.

Он обещал мне их подарить, но все никак. Это было обидно и унизительно, очень больно. И я так и не дождалась от него подарка.

Он страшно боялся, что о нас узнают коллеги или начальство.

— Милая, выйди пораньше на обед. А я сразу за тобой. Вдруг кто-то решит, что мы вместе. Мне бы этого не хотелось.

Я вышла первой, как он просил. Ждала пять минут, десять. Полчаса. Сорок минут. Час, полтора. Я ходила по ледяным улицам на ветру и ждала его. Голодная. Терзаясь, что не могу уйти, ненавидя его. Я звонила ему, чтобы поторопить, но он сбрасывал мои звонки.

Ярость поднималась у меня в душе. Все были важнее для него, чем я. Я была на последнем месте. После жены, детей, коллег.

Но мысль о том, чтобы пообедать без него или вечером уехать домой была еще мучительнее. Я так страстно желала, чтобы он, наконец, вышел и провел время со мной. Как я могла так чудовищно с собой обращаться?! Почему я это позволяла?

Такая ранимая, остро нуждающаяся хотя бы в крохах внимания, настолько уязвимая и зависимая, слабая. Я была не в силах ему отказать. И за это люто ненавидела себя.

Гретхен. Йохан

"…Баюшки-баю, терпеть.

По краю, с краю не спать.

Хмурые, черные ямы

Поцелуют тебя в губы.

Вырастут черные трубы,

Домны сожгут там-тамы…"

(с) Веня Д'ркин

Как-то раз я пришла в гости к Марии. К ней как раз зашел Йохан — восемнадцатилетний сын ее подруги Матильды. Он подрабатывал тем, что вырезал из дерева шкатулки. Мария их украшала, а Матильда потом продавала на рынке. Высокий и широкоплечий, он был застенчив и робок. Обычно из него было не вытянуть ни слова.

— Посиди с нами, выпей чаю, угостись булочкой — сказала Мария Йохану в своей обычной манере: вроде мягкой, но не послушаться непросто. Услышав это, я испугалась и напряглась, кухонька была тесной. Ему пришлось сесть почти вплотную со мной.

Но, увидев, как он жмется, стараясь занять как можно меньше места, как мучительно краснеет, задев меня локтем, я расслабилась. Очевидно, он смущался гораздо сильнее меня. И вдруг весь мой страх пропал. Наоборот, захотелось его подразнить. Я взглянула на его простое, открытое лицо и подумала, что он — симпатичный. Его близость волновала меня, хотелось погладить его мускулистые руки, дотронуться до сильных плеч.

Я вспомнила, как гуляла недавно в парке, и со мной пытался познакомиться молодой человек. Я тут же в ужасе убежала, совершенно не готовая к новым взаимодействиям с мужчинами. Почему же меня не пугал, а, наоборот, притягивал Йохан? Похоже, именно его робость привлекала меня. Он казался безопасным, потому что ничего от меня не хотел.

После любви Эмиля и нашей горькой разлуки моя личная жизнь стремительно пошла под откос. Я несколько лет избегала мужчин, как могла. Слишком свежи были в памяти ужасные встречи с педофилами и затем чудовищная история с дядей Арнольдом. Я решила, что проще всего поставить отношения с парнями на паузу. Но сейчас мне было приятно сидеть рядом с Йоханом. Я наслаждалась тем, как меня к нему тянуло, его смущением. Больше я ничего не хотела. Пока.

Я невзначай вызнала, когда он бывает у Марии, и стала приходить в это время. Я словно ненароком задевала его за руку, прислонялась к плечу, мило улыбалась и шутила. Во мне просыпалась та кокетливая и чувственная девчонка, которой я когда-то была с Эмилем. Меня будоражило тело Йохана рядом с моим. Я ощущала жизненные токи, просыпающиеся во мне. И это было так радостно! Мне хотелось, чтобы он прижал меня к себе, погладил, крепко обнял. Хотелось узнать, как он целуется.

Мария заметила мой интерес и поддерживала меня. Она нарочно затягивала время, чтобы Йохан подольше побыл у нее. То настойчиво угощала его выпечкой, то якобы не успевала доделать крышку шкатулки и просила его подождать совсем капельку. Она знала, как тяжело мне пришлось. И очень хотела, чтобы у меня появилась личная жизнь. Йохан явно смущался. Он краснел, молчал или отвечал тихим"да"или"нет".

Я вела себя все смелее. Болтала о пустяках, смеялась, поддразнивала его. И спустя некоторое время он тоже немного расслабился. Стал отвечать на мои шутки, улыбаться. Но никогда не касался меня по своей инициативе.

* * *

Однажды после работы я, как обычно, поспешила к Марии. Она встретила меня сияющей улыбкой и загадочным выражением лица.

— Как я рада тебя видеть, моя хорошая! — воскликнула она.

Я напряглась. Обычно мое появление не вызывало у нее столько энтузиазма, а виделись мы часто. Что у нее на уме?

— Спасибо, и я тебе очень рада.

— Скоро Йохан зайдет.

Мария хитро взглянула на меня.

— Что? — спросила я.

— Еще скажи, что он тебе не нравится.

Я замялась и отвела глаза.

— Нравится… немножко. Но как друг!

— Вот и отлично! И сегодня вы — как друзья, — она многозначительно подняла палец вверх, — поедете на ярмарку, — ее глаза довольно сверкали.

— Милая моя девочка, — внезапно она нежно меня обняла, — я так за тебя переживала. Я боялась, ты так и не оправишься после той истории… с дядей. Я так мечтаю, чтобы ты была счастлива! В отношениях с мужчиной, конечно. Ведь что еще нужно женщине для счастья! А Йохан — отличный парень. Добрый, честный, работящий, талантливый, заботливый.

— Но у тебя-то нет мужа, — выпалила я, тут же устыдившись своей бестактности. Но уж очень мне было не по себе от ее напора. Я видела, что она искренне желает мне добра, но я не была готова к столь явному вторжению в свою личную жизнь. Отсутствующую личную жизнь. Очень пока хрупкую и неопределенную.

Мне было дорого то смутное, неясное, легкое волнение между мной и Йоханом. Я не хотела большего. Боялась разрушить его очарование. Чувствовала, что для меня оно

целительно.

Мария вздрогнула, ее лицо погрустнело.

— Да, у меня нет мужа, — вздохнула она, — но я уже старая, мой век прошел. А у тебя все впереди. И я как раз хочу уберечь тебя от своих ошибок. Пусть у меня не получилось, зато получится у тебя!

— Какая же ты старая?! — возмущенно воскликнула я, — тебе всего сорок лет! Жизнь только начинается!

На самом деле мне, в мои двадцать два, она не казалась такой уж молодой. Но выглядела вполне неплохо. С приятной полнотой, немного морщин и пара седых волосков на висках, но симпатичная. А главное, какая добрая, заботливая, неравнодушная! И готовит великолепно. Вокруг нее всегда так вкусно пахнет ванилью и корицей. Я была уверена, что из нее вышла бы чудесная жена и мать. Еще бы она чуть меньше занималась моей жизнью и чуть больше своей…

В дверь позвонили. Мария вскочила:

— Это Йохан! — радостно воскликнула она и приложила палец к губам, — тссс.

Я скептически подняла бровь, скорчила недовольную рожицу, но промолчала.

Йохан вошел в кухню, и мое сердце радостно екнуло. Несмотря ни на что, мне было приятно провести рядом с ним какое-то время. Знакомое томление охватило меня. Вот бы он меня обнял… погладить бы его сильные руки… Круглые бицепсы маняще выглядывали из-под коротких рукавов майки. Гладкая светлая нежная кожа с редкими золотистыми волосками. Я улыбнулась ему:

— Привет!

— Привет! — радостно отозвался он, и я залюбовалась его чудесной смущенной улыбкой.

Мария чуть ли не плясала вокруг нас.

— Йохан, — сказала она торжественно, — мне очень нужна твоя помощь. Я хочу, чтобы Гретхен купила для меня на ярмарке нитки мулине, самые нежные и яркие оттенки. Рынок большой, я переживаю, чтобы она там не заблудилась. Проводи ее, будь другом, ты же там все знаешь. Я целый список составила, мне нужны еще перламутровые пуговицы, разноцветные перышки и прозрачные бусины…

Она отдала нам готовые для продажи отделанные шкатулки, рисунки, раскрашенные глиняные поделки. Мы оделись, собрались и вышли на улицу. Зашагали плечом к плечу, и иногда я слегка касалась его, словно ненароком. В моем сердце пел восторг, предвкушение праздника. Мы пойдем на ярмарку! Это почти свидание! А вдруг он захочет меня чем-то угостить? Или предложит где-то посидеть? Или… фантазия отказывала мне.

Я посмотрела на своего спутника, он шел, глядя перед собой, румянец заливал его лицо. Внезапно я испугалась. Получится ли из затеи Марии что-то стоящее? Я ему вообще нравлюсь?

Йохан шагал вперед, устремив взгляд перед собой, и молчал. Я тоже не знала, что сказать. Моя обычная разговорчивость оставила меня. Я смутилась. Неловкость все усиливалась.

На рынке он провел меня между рядов и показал, где купить то, что просила Мария. Мы шли от палатки к палатке, перебрасываясь короткими фразами. Несколько раз я пыталась завести разговор, но он не поддерживал моих начинаний, кивая или односложно отвечая.

— Тут мулине.

— Ага, спасибо.

— Здесь бусины и пуговицы.

— Ты не проголодался? — спросила я, когда мы купили все необходимое. Я еще лелеяла последнюю каплю надежды, что у нас что-то получится, хотя бы простое общение.

— Нет, — коротко ответил он.

Я отчаялась. Из свидания ничего не получилось. Похоже, я ему совсем не нравлюсь. И что только себе напридумывала? Настроила воздушных замков. Чуть ли не имена детям уже подбирала. Наивная дурочка. Я горько вздохнула.

— Мне пора, — сказала я, — пока.

— Пока, — равнодушно ответил он и ушел.

Я еле сдерживала слезы. Такое унижение! Я не хотела его видеть больше никогда.

Следующие три недели я избегала Йохана, навещая Марию в то время, когда он точно не мог к ней зайти. Мария была очень расстроена:

— Матильда очень огорчена. Говорит, Йохан теперь сам не свой.

— А я тут при чем? — сердито насупилась я.

— Как у вас все прошло?

— Он молчал всю дорогу. Как я ни пыталась его разговорить, все впустую. Мне неловко было. Мы раньше не оставались наедине. Наверное, я ему совсем не нравлюсь, — на мои глаза навернулись слезы обиды.

— Эх, малышка, ты такая еще маленькая, — Мария обняла меня и легонько покачала, — не хватает тебе пока женской мудрости. Ты же знаешь, какой он застенчивый. Подбодрила бы парня, он бы и расслабился.

— Мне от него ничего не нужно! — внезапно разозлилась я, — Я просто вежливая! А теперь все испорчено!

Мне было ужасно жаль той звенящей маеты между нами, ее ранимой хрупкости. Теперь она была утеряна навсегда. И вдвойне обидно, что парня у меня, похоже, больше не будет. Я думала, что нравлюсь Йохану, но очевидно, что недостаточно. И глубоко внутри я слышала голосок:

"А чего ты ждала? Думаешь, ты достойна встречаться с таким чистым хорошим парнем? Ты грязная, мерзкая, развратная девица, и заслуживаешь только отвратных мужиков."

* * *

Я позвонила Гретель, и мы встретились в нашем любимом парке.

— Что случилось, родная? — Гретель нежно меня обняла, — ты сама не своя.

— Мария подстроила нам с Йоханом"свидание", — я выразительно показала кавычки пальцами, — это был полный кошмар.

— Ой, — Гретель покачала головой, — дай угадаю, он и слова не произнес?

— Да, — я расстроено скривила губу. — Я и болтала о всяком, и вопросы задавала, и что-то рассказывала, а он молчал как рыба. И я смутилась и растерялась. Неловкость между нами все росла, пока не превратилась в неприступную стену, — я горько вздохнула.

— Могу представить, — сочувственно ответила Гретель, — ты так давно ни с кем не встречалась, не была на свидании, конечно, это непросто. Да еще и без намека на взаимность с его стороны.

— На самом деле я вообще никогда не была на свидании, если уж на то пошло. Но да, я сторонилась мужчин последнее время. Несколько лет, если быть точной. Почти всегда отношения с ними поворачивались для меня очень плохо. Только и приставали разные уроды.

— Бедная моя девочка! — Гретель обняла меня за плечи, — не удивительно, что, оставшись наедине с Йоханом, пусть он и самая безобидная овечка из возможных, ты напряглась.

— Он очень милый, меня к нему тянет, но… мне кажется, я ему совсем не нравлюсь. Он даже ни разу на меня не посмотрел.

— Как ты можешь не нравиться! Такая красивая, милая, чудесная, замечательная девушка! Мне кажется, он просто испугался. Он еще молодой и такой застенчивый. Но вряд ли с ним получатся какие-то отношения, тут я с тобой согласна.

— Рядом с ним я немного отогрелась. Хотя бы мне было безопасно, пока Мария тоже была неподалеку. Поняла, что не все мужчины представляют собой угрозу.

— Не все, конечно. Но иногда внешность обманчива. И тут больше зависит от того, что у тебя внутри.

— Я ненавижу старых, толстых и лысых, вроде дяди Арнольда. Но и помоложе тоже попадаются страшные. Не знаю вообще, кому доверять.

В парке стемнело. Мы присели на скамейку со стаканчиками горячего какао из автомата.

— Я никогда об этом никому не рассказывала… — сказала я, — даже Марии, хотя, мне кажется, она догадывается. Но тебе хотела бы рассказать.

Гретель сжала мою руку.

— Я с тобой, моя хорошая, я готова выслушать все.

Я уставилась на свет фонаря в конце аллеи и начала свою исповедь:

Мои представления и воспоминания о мужчинах были довольно мрачными. Я знала, чего они все хотят — секса. Если не засунуть свой член в меня, то хотя бы потереться, ущипнуть за грудь или попу, показать себя голым. Они вставали перед моим внутренним взором как живые.

Знакомый тетки у нас в гостях, смотрит на меня темным масляным взглядом. Мне лет двенадцать, я не понимаю, что ему нужно. Почему он так смотрит, я же ребенок, что ему за дело до меня? Но мне страшно, поднимается животный ужас и острое желание убежать и спрятаться. Он сталкивается со мной в коридоре, прижимает к стене и шепчет:

— Пикнешь, убью.

Я молчу, а он торопливо лезет в мои трусики, шарит по намечающейся груди. Счастье, что тетка Агнес вышла из кухни и спугнула его. Но меня еще долго трясло от отвращения и ужаса.

В школе к нам в класс приходит мужчина, зажигательно рассказывает про газету, которую хочет издавать с нами. Меня увлекает его идея, я хорошо рисую. Прихожу к нему в назначенное время, мы вдвоем в школьном кабинете. Он усаживает меня за компьютер рядом с собой. Что-то показывает и говорит, но я не слышу ни слова. Его рука словно невзначай ползет по моей коленке вверх. Я каменею, не знаю, что делать. Парализует ужас.

"Бежать!" — сверкает в мозгу.

Невероятным усилием воли я стряхиваю его руку, вскакивая и бормоча, что я забыла, я же опаздываю. Убегаю и больше никогда не подхожу к той комнате.

Школа, седьмой класс. Я хожу на бальные танцы, я старше всех в группе и физически самая развитая. Учитель все время берет меня в пару с собой, чтобы показывать движения. Девочки завидуют мне, а я не рада его вниманию. Однажды он прижимается ко мне, и я чувствую его член сквозь тонкую ткань танцевальных брюк. Отвращение. Брезгливость.

С тех пор я отказываюсь вставать с ним в пару, танцую одна. А вскоре и вовсе ухожу из студии.

Я уже взрослая. Мне двадцать. В метро мужчина, проходя мимо, щиплет за попу. Прижимается в вагоне, трется. Такое было несколько раз.

И конечно, хуже всех был дядя Арнольд. То, что он сделал со мной, у меня не было слов, чтобы описать. Его образ был самым страшным в моем сознании. Я не понимала, почему. Ведь он был добрый и ласковый. Никогда не кричал на меня. Сажал на колени, обнимал, гладил.

Но рядом с ним, а я ведь была еще невинным ребенком, я чувствовала, что сталкиваюсь с чем-то больше того, что я могу осознать и вместить в себя. Чем-то плохим, темным, злым.

Конец ознакомительного фрагмента.