Убийство в стиле винтаж

Найо Марш, 1937

Однажды ночью Альфреда Мейера, директора театральной труппы, едва не столкнули с мчавшегося поезда. Однако на этом его «неприятности» не закончились. На праздновании дня рождения его жены – актрисы Каролин Дэйкрес – Мейер был убит ударом… бутылки шампанского. Инспектор Аллейн начинает расследование и знакомится с актерами театра – людьми яркими и весьма противоречивыми, никогда не снимающими маски.

Глава 3

За сценой

Труппа Дэйкрес прибыла в Миддлтон к завтраку. К десяти часам рабочие уже вовсю трудились на сцене Королевского театра. Для гастролирующего актера все театры на одно лицо. Они могут различаться размерами, удобством или температурой воздуха, но пока в гримерных горят газовые лампы, на полках лежат баночки с гримом, а в шкафах висят костюмы для спектакля, любой театр — это просто «театр», центр и смысл существования всей труппы. Как только актер устроился на месте и по возможности отдохнул с дороги, он тут же отправляется в театр, чтобы «сориентироваться на местности». Помощник режиссера уже бегает среди рабочих и клянет (или хвалит) закулисную механику. На сцену выползают знакомые декорации, включаются осветительные приборы, под огнями рампы устанавливают столик для суфлера, а в темном зале загадочно молчит пустой партер.

Потом начинается монотонная читка текста. Механики выглядывают из-за софитов и в бесшумной обуви расхаживают вокруг сценической площадки. Театр наполняется жизнью, движением и человеческим теплом.

Королевский театр в Миддлтоне считался довольно крупным заведением. Он имел зрительский зал на тысячу мест, просторную сцену и старомодную, но эффективную систему осветительных приборов, колосников и подъемных блоков. Тед Гаскойн, привыкший работать в Уэст-Энде, морщился на допотопную аппаратуру. Он распорядился установить свой распределительный щит, и электрик с мрачным видом посвятил его в секреты местных работяг.

В десять утра Каролин и ее компания еще спали или завтракали в своих отелях. Каролин, Валери Гэйнс, Ливерсидж, Мэйсон и Хэмблдон остановились в «Миддлтоне», самом дорогом из скромных заведений. У остальных качество их жилья напрямую зависело от размеров гонорара: от «Торгового дворика» для Кортни Бродхеда до «миссис Хартботл, уютные номера» для Томми Биггса, младшего члена труппы.

Джордж Мэйсон, коммерческий директор, вообще не ложился спать. Он побрился, принял ванну, переоделся и ровно в десять сидел в офисе «Королевского театра», страдая хроническим расстройством желудка и беседуя со спонсором — представителем австралийской фирмы, под чьей эгидой были организованы гастроли.

— Мы ждем аншлага, мистер Мэйсон! — восклицал спонсор. — Весь партер продан, а в амфитеатре осталось только пятьдесят мест на левой стороне. За билетами на галерку выстроилась очередь. Я очень доволен!

— Прекрасно, — отвечал Мэйсон. — А теперь послушайте меня.

Разговор продолжался. Телефон звонил без умолку. Во время беседы в комнату заходили билетерши из театральной кассы, местный администратор, три застенчивых репортера и наконец мистер Альфред Мейер, притащивший с собой подушку. Он положил ее на вращающееся кресло, а потом осторожно опустился сверху.

— Привет, Алф, — поздоровался Мэйсон.

— Доброе утро, Джордж, — ответил мистер Мейер.

Мэйсон представил коллеге австралийского спонсора, который железной хваткой вцепился в его руку и энергично ее потряс.

— Очень рад с вами познакомиться, мистер Мейер!

— Взаимно, взаимно, — кивнул мистер Мейер. — Надеюсь, у вас хорошие новости?

Репортеры держались на расстоянии, робко поглядывая в сторону его стола.

— Вот джентльмены из прессы, — представил их Мэйсон. — Они хотят с тобой немного поболтать, Алф.

Мистер Мейер закатил глаза и тут же изобразил профессиональную улыбку.

— Да, да, разумеется, — закивал он. — Прошу вас, подходите, господа.

Спонсор быстро расставил перед Мейером три стула и деликатно удалился вместе с Мэйсоном в другой конец комнаты.

Репортеры, прочистив горло, достали свои блокноты и карандаши.

— Итак, что вы хотите узнать? — любезно спросил мистер Мейер.

— Э, — промямлил старший из газетчиков, — просто дайте какую-нибудь информацию, которая может заинтересовать наших читателей, мистер Мейер.

Он говорил мягким сипловатым голосом с легким акцентом. На вид это был скромный и цветущий юноша.

— Разумеется, — кивнул мистер Мейер. — Я хочу сказать, что у вас замечательная страна…

Репортеры застрочили в блокнотах набросок статьи с примерным заголовком: «Восторженные впечатления гостя о Новой Зеландии».

В дверь вошли женщина и двое молодых людей. Это были австралийцы, принимавшие участие во втором спектакле и для этого присоединившиеся к труппе. Мэйсон отвел их на сцену, кивнул на Гаскойна, ругавшегося с главным механиком, и предоставил дальше действовать самостоятельно.

На сцене между тем возводили декорации. Прежнюю конструкцию — классические колонны и фасад дворца — мгновенно сложили и унесли на склад. Вместо нее, словно карточный домик, на подмостках стали складываться стены нарисованной гостиной. Тук-тук, — бодро стучали молотки, вбивая клинья в деревянные опоры.

— Нам не нужен этот навес, — буркнул Гаскойн.

— Убрать навес, Берт! — громко крикнул главный механик.

— Убрать навес, — повторил голос сверху.

Расписанные холсты, скрывавшие внутренности верхней галереи, один за другим исчезли из виду.

— Теперь потолок.

Где-то в городе пробили башенные часы — одиннадцать часов. Члены труппы начали собираться в театре и расходиться по гримерным. Общий сбор был назначен на половину двенадцатого. Гаскойн заметил чету австралийцев и направился к ним через всю сцену. Он стал рассказывать актерам об их ролях. У него был дружелюбный голос и приятные манеры. Австралийцы, наслышанные о британском высокомерии, понемногу начали оттаивать. Гаскойн сказал, что им надо переодеться. Время от времени он кричал в сторону:

— Фред, пора заканчивать: через десять минут нам понадобится сцена.

— Я еще не готов, мистер Гаскойн.

— Но ты должен быть готов! Что там стряслось?

Он вернулся на сцену. Сверху послышался звук пилы.

Гаскойн задрал голову:

— Ты что там делаешь?

Наверху ответили что-то неразборчивое.

— Фред, через десять минут чтобы духу твоего тут не было. Мне надо репетировать с людьми, которые четыре недели не были на сцене. Занавес поднимется сегодня вечером. Сегодня! Думаешь, мы можем работать на лесопилке? Что он там делает?

— Он устанавливает мачту, — ответил главный механик. — Без этого нельзя. В этом чертовом театре…

Он ушел, погромыхивая инструментом. Действие второго акта происходило на борту яхты. Декорации были сложными. Требовалось установить нижнюю часть мачты с «достоверными» веревочными лестницами. Все это делалось из верхней рабочей галереи. Гаскойн и главный механик уставились на потолок.

— Мы поставили мачту, — объяснил механик, — но для этой сцены она оказалась слишком высокой. Пришлось ее отпиливать. Берт, ты установил противовес?

Словно в ответ на этот вопрос сверху на них рухнуло что-то огромное и тяжелое. С оглушительным треском предмет вонзился между ними в пол, сломал пару досок и поднял облако пыли. Они увидели длинную черную болванку, похожую на чугунную гирю.

Гаскойн и механик разразились руганью. Оба побледнели и слегка дрожали. Они во все горло орали на невидимого Берта, требуя, чтобы он спустился вниз, и обещая немедленно его убить. Наконец их ругательства затихли, сменившись подавленным молчанием. Мэйсон выбежал из кабинета, актеры повыскакивали из своих уборных и столпились в коридоре. Несчастный Берт спустился с колосников и с ужасом смотрел на дело своих рук.

— Ей-богу, мистер Гаскойн, я не понимаю, как так получилось. Ей-богу, мистер Гаскойн, простите меня. Ей-богу…

— Заткни свой поганый рот, — выругался главный механик. — Хочешь, чтобы тебя посадили за убийство?

— Ты что, никогда не слышал о правилах безопасности на колосниках? Или не знаешь, что…

Мэйсон вернулся в кабинет. Актеры стали расходиться по гримерным.

— А каково ваше мнение, — спросил старший из репортеров, — о наших железных дорогах, мистер Мейер? Можете сравнить их с дорогами в Британии?

Мистер Мейер неуютно поерзал на подушке и потрогал спину.

— Они великолепны, — ответил он.

Хейли Хэмблдон постучал в дверь Каролин:

— Вы готовы, Кэрол? Уже четверть двенадцатого.

— Иду, дорогой.

Он заглянул в спальню, которую она делила с Мейером. Комната выглядела точно так же, как все номера, в которых они жили во время гастролей. Гардероб в углу, яркое покрывало на кровати, несколько снимков, сделанных Каролин: она, Мейер и ее отец, приходской священник в Бэкингемшире. Сама актриса, облаченная во что-то пурпурное, сидела за туалетным столиком. Накладывая последние мазки на свое красивое лицо, она кивнула ему в зеркале.

— Доброе утро, миссис Мейер, — поздоровался Хэмблдон и поцеловал ее пальцы с тем же легким жестом, который часто использовал на сцене.

— Доброе утро, мистер Хэмблдон.

Оба разговаривали неестественно веселым ироничным тоном, к которому актеры часто прибегают в повседневной жизни.

Каролин снова повернулась к зеркалу:

— Я ужасно выгляжу, Хейли. Старею с каждым днем.

— Я так не думаю.

— Неужели? А мне кажется, думаете. Наверняка говорите себе: скоро она станет слишком стара, чтобы играть того-то и того-то.

— Ничего подобного. Я люблю вас. Для меня вы не меняетесь.

— Как мило! Спасибо! И все-таки мы стареем.

— Господи, тогда почему вы не хотите воспользоваться хотя бы тем, что нам осталось? Кэрол, разве вы не любите меня?

— Ну вот, еще одна атака. Хватит.

Каролин встала, надела красную шляпу и взглянула на него из-под полей с комическим упреком.

— Идемте, — сказала она.

Он пожал плечами и открыл ей дверь. Они вышли и не спеша отправились по коридору — красивая пара с легкими изящными движениями, отточенными многолетней практикой. В каждое свое действие, даже самое рутинное, артисты вкладывают тот бессознательный профессионализм, который многим кажется неправдоподобным. Возможно, в случае с молодыми актерами это и правда удивительно, но у людей более зрелых — просто привычка. Артисты действительно «всегда играют», хотя и не в том смысле, который подразумевают их критики.

Каролин и Хэмблдон спустились в лифте и вышли через вестибюль на улицу. Здесь они столкнулись с инспектором Аллейном, который тоже остановился в «Миддлтоне».

— Здравствуйте! — воскликнула Каролин. — Вы успели куда-то сходить? Ранняя пташка.

— Я ездил на трамвае вон на те холмы. Оказалось, город внезапно обрывается буквально в милях четырех отсюда, а дальше — зеленая травка, редкие кустики и замечательные виды.

— Звучит мило, — без особого восторга отозвалась Каролин.

— Не просто мило, — возразил Аллейн. — Это действительно волнует. Как себя чувствует ваш супруг?

— Все еще расстроен, бедняга. И синяк во всю спину, как и говорил. Похоже, это действительно был футболист. Вы придете на сегодняшний спектакль?

— Я бы с удовольствием, но у меня нет билета.

— Что за глупости. Альфи-Пух все устроит. Хейли, дорогой, напомните, чтобы я с ним поговорила.

— Нам пора, — вставил Хэмблдон. — Надо торопиться, Кэрол.

— Работа, вечно работа. — В голосе Каролин неожиданно послышались трагические нотки. — До свидания, мистер Аллейн. Заходите ко мне в гримерную после спектакля.

— И в мою, — добавил Хэмблдон. — Хочу послушать, что вы скажете о представлении. До свидания.

— Большое спасибо. Всего доброго, — попрощался Аллейн.

— Приятный человек, — заметила Каролин, когда они отошли подальше.

— Не спорю. Кэрол, вы должны меня выслушать. Умоляю вас. Сколько уже лет я преданно вас люблю — пять?

— Немного больше, милый. Пожалуй, шесть. Все началось, когда мы играли «Работягу» в «Критерионе». Вы помните…

— Отлично помню. Да, шесть лет. Вы говорили, что любите меня, что я вам не безразличен…

— Нам обязательно выяснять отношения сейчас? — перебила Каролин. — Пух говорил, что театр в конце этой улицы. Эй, осторожней!

Она вскрикнула. Хэмблдон подхватил ее под локоть и поспешил увести с оживленного перекрестка.

— Как только придем, я зайду к вам в гримерку, — пообещал Хэмблдон, — и мы закончим разговор.

— Все лучше, чем посреди улицы, — согласилась Каролин. — Как говорит мой бедный Пух, публичность бывает плохая и хорошая.

— Ради бога, — процедил Хэмблдон сквозь зубы, — перестаньте говорить мне о своем муже.

Они еще не успели дойти до театра, когда в отель «Миддлтон» заглянул Кортни Бродхед и спросил мистера Гордона Палмера. Его направили в номер мистера Палмера, где он нашел своего приятеля лежавшим в кровати и имевшим довольно бледный вид. Джеффри Уэстон, его кузен и ментор, устроился в кресле у окна, а мистер Френсис Ливерсидж растянулся поперек кровати и курил сигарету. Судя по всему, он тоже решил проведать Гордона и убедиться, что у него все в порядке.

«Детеныш», как Хэмблдон прозвал Гордона Палмера, был семнадцатилетним юнцом, очень изощренным в некоторых вопросах, но абсолютно ограниченным во всем остальном. Он не обладал ни той обаятельной неловкостью, которая свойственна юности, ни ее живостью: место энергии заменяла в нем вертлявость, а честолюбия — ненасытность. Внешне он выглядел довольно привлекательно, хотя в нем чувствовалось что-то подпорченное и пошловатое. То обстоятельство, что он крепко привязался к комедийной труппе Каролин Дэйкрес, и в еще большей степени к самой Каролин Дэйкрес, было вполне в его характере. Гордона совершенно не смущало, что Каролин не обращала на него ни малейшего внимания. Зато Ливерсидж и Валери были от юноши в восторге.

— Курт, привет, дружище, — поздоровался Гордон. — Ты со мной сейчас помягче, ладно? А то развалюсь на мелкие кусочки. Вчера в поезде пришлось общаться черт знает с кем. Господи, ну и ночка! Мы играли в покер до… до какого времени, Джеффри?

— До чертовски позднего, — холодно ответил Уэстон. — Ты глупец.

— Он думает, что должен говорить со мной в таком тоне, — объяснил Гордон. — И у него неплохо получается. Какие новости, Курт?

— Я пришел отдать карточный долг, — ответил Кортни.

Он достал свой бумажник и вынул из него несколько банкнот.

— Твои деньги тоже здесь, — добавил Бродхед, невесело рассмеявшись. — Возьми, пока можешь.

— А, ну и отлично, — беспечно отозвался Гордон. — Я уж и забыл.

Ливерсидж просунул голову в дверь офиса. Он должен был появиться только во втором акте и теперь болтался без дела, пока Гаскойн прорабатывал сцену с Валери Гэйнс, Акройдом и Хэмблдоном. Мистер Мейер в одиночестве сидел за своим столом.

— Доброе утро, сэр, — поздоровался Ливерсидж.

— Доброе утро, мистер Ливерсидж, — ответил Мейер, развернувшись в кресле и удивленно уставившись на первого инженю. — Хотите со мной поговорить?

— Я услышал про то, что с вами приключилось в поезде, зашел узнать, как вы себя чувствуете. Ужасная история. Просто нет слов.

— Да уж, — сухо отозвался Мейер. — Большое спасибо.

Ливерсидж небрежно переступил порог комнаты.

— А бедняжка Вэл! Она потеряла все свои деньги. Что за несчастная ночь!

— Пожалуй, — буркнул мистер Мейер.

— Отличный отель этот «Миддлтон», не правда ли, сэр?

— Да уж, — повторил мистер Мейер.

Повисла неловкая пауза.

— Вижу, вы при деньгах, — добавил вдруг мистер Мейер.

Ливерсидж звонко рассмеялся:

— О, я кое-что скопил. В последний раз мы неплохо заработали, правда? И сегодня утром привалило счастье. — Он искоса взглянул на Мейера. — Кортни заплатил карточный долг. Вот уж не ожидал. Вчера он чуть волосы на себе не рвал.

— Закройте дверь, — бросил мистер Мейер. — Мне надо с вами поговорить.

Каролин и Хэмблдон стояли в гримерной в свете неяркой лампы. Большая часть вещей была уже разобрана, баночки с театральным гримом лежали на своих местах. Комната казалась мрачной и серой, как погреб, а в воздухе сильно пахло косметикой. Хэмблдон включил верхний свет, и сразу стало уютней и теплей.

— Выслушайте меня, — попросил он.

Каролин села на один из сундуков с вещами и взглянула на него. Он перевел дух.

— Вы любите меня больше, чем кого-либо другого. Альфред не в счет. Зачем вы вышли за него замуж, наверное, не знает и сам господь бог, а вы и подавно. Я не предлагаю вам стать тайными любовниками, тем более что об этом сразу все узнают. Такое положение неприемлемо для нас обоих. Я прошу вас уехать со мной после гастролей и развестись с Альфредом. Или просто расскажите ему о наших отношениях, и пусть он сам все устроит так, как ему удобно.

— Милый, мы уже сто раз это обсуждали.

— Знаю, но я дошел до точки. Я не могу видеть вас каждый день, работать вместе и чувствовать, что вы обращаетесь со мной как… как с чем-то средним между школьником и ручным щенком. Мне сорок девять, Кэрол, и… я схожу с ума. Почему бы не сделать это ради нас обоих?

— Потому что я католичка.

— Вы плохая католичка. Иногда мне кажется, что вам совершенно плевать на религию. Когда вы в последний раз ходили в церковь, чтобы исповедаться и тому подобное? Сто лет назад. Так зачем за это держаться?

— Меня держит церковь. Где-то там, внутри. Я чувствую, что погрязла в грехе, милый, правда чувствую.

— Ну да, конечно. Грешите напропалую.

— Хейли!

Она рассмеялась — тем мягким грудным смехом, который, словно золотая нить, пронизывал сыгранные ею роли.

— Перестаньте! — воскликнул Хэмблдон. — Хватит!

— Простите, Хэйли. Я просто свинья. Милый мой, я вас обожаю, но не могу, просто не могу жить с вами во грехе. Жить во грехе. Жить во грехе-е, — повторила она нараспев.

— Вы безнадежны, — пробормотал Хэмблдон. — Безнадежны!

— Мисс Дэйкрес? — послышался голос в коридоре.

— Да, я здесь!

— Мистер Гаскойн просил передать, что скоро ваш выход.

— Хорошо, сейчас приду, — ответила Каролин. — Спасибо.

Она встала с места.

— Вам тоже пора, — сказала она Хэмблдону.

— Наверное, — произнес Хэмблдон с горечью, в которой помимо его воли звучало что-то комичное, — наверное, мне придется ждать, пока Алф не умрет от ожирения сердца. Тогда вы выйдете за меня замуж, Кэрол?

— Как тут принято выражаться? Без проблем? Без проблем, мой милый. Но бедняжка Пух! Ожирение сердца! Право, это жестоко.

Она выскользнула в дверь.

Через минуту он услышал ее чистый и глубокий голос, произносивший первую реплику на сцене:

— «Дорогой, ты не поверишь! Он предложил мне выйти за него замуж!»

А потом раздался ее мягкий, теплый смех.