Мнимая беспечность

Найо Марш, 1960

Театральные дивы известны несносным характером, за который так и хочется убить, – и с легендарной Мэри Беллами (в замужестве – миссис Темплтон) это действительно произошло: ее убили. Причем в ее собственный день рождения. Но кто лишил театралов их любимой звезды? Инспектор Родерик Аллейн понимает: буквально у всех присутствовавших в ее доме в тот день был и веский мотив, и возможность расправиться с актрисой…

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Мнимая беспечность предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Глава 2. Приготовления к празднику →

Джемайме с любовью

Глава 1

Дом на Пардонерс Плейс — 9.00 утра

Когда она умерла, показалось, что любовь, которую она внушала множеству людей, вдруг расцвета пышным цветом. Прежде она никогда не понимала, как сильно ее любят, не предполагала, что гроб с ее телом будут нести шестеро молодых мужчин, которых попросили воздать ей эту последнюю почесть: нести ее на своих сильных плечах столь бережно и так целеустремленно.

Там были и какие-то совсем незначительные люди: ее старая Нинн, еще семейная нянюшка, с лицом, похожим на башмак, она громко рыдала. И Флоренс, ее костюмерша, с букетиком примул, потому как именно эти цветы всегда стояли у нее в вазочке, в гримерке перед зеркалом. И Джордж, швейцар, дежуривший на входе в театр «Единорог». Он был трезвее трезвого и говорил всем, кто пожелал его выслушать, что она была поистине великой женщиной. И Пинки Кавендиш, она просто обливалась слезами, и Морис, верный ее телохранитель с неподвижной верхней губой. Словом, толпы людей, многих из которых она узнавала и вспоминала с трудом, но которых успела озарить бесценным даром своего обаяния.

Ну и, разумеется, все рыцари и дамы, и сливки театрального сообщества тоже, и Таймон Гэнтри, величайший продюсер, который так часто задействовал ее в своих постановках. И Берти Сарацин, который создавал эскизы ее костюмов еще с тех незапамятных времен, когда она играла эпизодические роли, а затем уже поднялся до нынешних высот и обрел благодаря ей известность, а она — славу. Но не ради этой славы они пришли сказать ей «последнее прости». Нет, все они пришли просто потому, что любили ее.

Ну а Ричард? Да, и Ричард тоже был здесь, бледный и удрученный. Ну и… да, разумеется, в последнюю секунду промелькнуло в голове, и Чарльз тоже.

Мисс Беллами остановилась, захлебнувшись в своих фантазиях. Слезы радости застилали глаза. Она часто развлекалась, строя планы на собственные похороны, и всякий раз была растрогана до крайности. Смущал лишь один неоспоримый факт: сама она будет мертва и не сможет насладиться этим зрелищем. Сама она будет лишена возможности созерцать этот погребальный обряд, и в этом ощущалась ужасная несправедливость.

Но, может, она все же каким-то образом узнает, увидит? Может, будет гордо витать над этим шоу, никем не замеченная, используя свой знаменитый дар устраивать грандиозные спектакли, казалось бы, без всяких видимых усилий со своей стороны? Возможно?.. Тут она ощутила некоторую неловкость, напомнила себе о своем замечательном пышном телосложении и решила подумать о чем-то другом.

А думать было о чем. О новой пьесе. О своей роли — весьма значительной и интересной. О долгом монологе, где она будет рассуждать о том, что нельзя падать духом, невзирая на возраст, и смотреть на будущее с ироничной улыбкой. Нет, Ричард написал его несколько иначе, самой ей хотелось, чтобы та же мысль была выражена более простыми словами. Может, стоит выбрать момент и предложить ему ввести несколько более простых предположений, и от этого монолог зазвучит куда более выразительно, чем использовать эти сухие фразы, которые просто чертовски трудно запомнить? Ей хотелось — тут на поверхность всплыло истрепанное слово «уловка», но она тотчас отогнала его, — ей хотелось придать всему, что она будет говорить и делать на сцене, истинного тепла и человечности, ведь это всегда было движущей силой ее таланта. Она верила в гуманизм. Возможно, с Ричардом удастся переговорить как раз сегодня утром. Он, разумеется, заявится со своими поздравлениями и пожеланиями. Ведь сегодня у нее день рождения! Ей следовало бы заранее обдумать свое поведение, чтоб избежать неловкостей. Она должна любой ценой устранить каверзные вопросы, ответ на которые может выдать ее возраст. Сама она вполне осознанно и с упорством, присущим какому-нибудь йогу, запрещала себе думать о возрасте, и благополучно о нем забыла. Никто не знал, сколько ей лет, кроме Флоренс, но та кремень и будет держать рот на замке. И еще старой нянюшки — вот Нинн, следует признать, становилась болтлива, выпив стаканчик-другой портера. Но ничего, с божьей помощью она как-нибудь справится и с этим.

Ведь, в конечном счете, главное, как ты себя чувствуешь и как выглядишь, остальное не важно. Она приподняла голову с подушки, повернулась. И увидела свое отражение в высоком зеркале над туалетным столиком. Неплохо, совсем даже неплохо, подумала она, тем более в такой ранний час и без грима. Она потрогала свое лицо в нескольких местах, разгладила кожу на висках и у подбородка. Так делать подтяжку или нет? Пинки Кавендиш была обеими руками за, говорила, что сегодня это вполне рутинная процедура и что кожа разглаживается прекрасно. Но как тогда быть с ее знаменитой треугольной улыбочкой? Продолжая натягивать кожу, она улыбнулась. Все еще треугольная.

Мисс Беллами позвонила в колокольчик. Как это приятно — думать, что весь небольшой штат ее прислуги в доме только и ждет этого сигнала. Флоренс, Куки, Грейсфилд, горничная, посудомойка и еще одна приглашенная со стороны женщина — все они собрались на кухне и готовятся к великому дню. Старая нянюшка, у которой уже давно начался бессрочный отпуск, сидит в постели с «Ньюс оф зе Уолд» или же спешно довязывает из остатков пряжи ночной жакетик, над которым провозилась бог знает сколько времени и который наверняка вручит ей в качестве подарка. Ну и, конечно же, Чарльз. Странно, но почему-то мисс Беллами почти никогда не уделяла мужу внимания в своих размышлениях, хоть и очень любила его. Она поспешила ввести его в эту картину. Чарльз наверняка дожидается Грейсфилда, который придет и доложит, что хозяйка проснулась и звонила. Ну и затем непременно появится здесь с розовой от бритья и умывания физиономией и в халате сливового цвета, который совершенно ему не идет.

Послышалось бряканье и какой-то шум. Дверь распахнулась, вошла Флоренс с подносом.

— Утро в разгаре, дорогуша, — сообщила она. — Ну, как чувствуешь себя в свои восемнадцать?

— Старая дура, — отозвалась мисс Белами и улыбнулась. — Чувствую себя просто отлично.

Флоренс ловко взбила подушки у нее за спиной и поставила поднос ей на колени. Потом раздернула шторы и разожгла камин. То была маленькая бледная женщина с черными крашеными волосами и сардоническим взглядом темных глаз. Она служила костюмершей мисс Беллами на протяжении двадцати пяти лет, и лет пятнадцать была ее личной горничной.

— Три поздравления уже прибыли, — объявила она. — Прекрасное начало утра.

Мисс Беллами взглянула на поднос. Там в плетеной корзинке лежала целая пачка телеграмм. На большой тарелке были рассыпаны разноцветные орхидеи, рядом примостился пакет в серебряной обертке, перевязанный розовой ленточкой.

— Интересно, что тут у нас такое? — спросила она, как всегда спрашивала в свой день рождения на протяжении последних пятнадцати лет, и взяла пакет.

— Цветы от полковника. Подарок он принесет позже, ну, как обычно.

— Да я не о цветах говорю, — заметила мисс Беллами и вскрыла пакет: — О, Флори! Флори, дорогая!

Флоренс гремела поленьями.

— Его, должно быть, принесли совсем рано, — пробормотала она. — Иначе бы никто и внимания не обратил.

В коробке лежала женская сорочка из тончайшей, как паутинка, ткани с богатой и искусной вышивкой.

— Иди сюда! — сказала мисс Беллами, любуясь подарком.

Флоренс подошла к постели, со страдальческим видом подставила щеку для поцелуя. И лицо ее покраснело. Секунду-другую она смотрела на хозяйку с какой-то почти болезненной преданностью, затем отвернулась, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы.

— Нет, это просто предел мечтаний! — воскликнула мисс Беллами, продолжая любоваться сорочкой. — Все, ничего мне больше не надо! Получить такую красоту в такой день! — Она качала головой, продолжая изумляться. — Жду не дождусь, когда ее надену, — добавила она. Актриса действительно была очень довольна подарком.

— Ну и еще обычная почта, — проворчала Флоренс. — Куда больше, чем обычно.

— Правда?

— Лежит на подносе в холле. Принести?

— После ванной, дорогая, хорошо?

Флоренс принялась открывать дверцы и ящики и выкладывать наряды, в которых должна была появиться сегодня ее хозяйка. Мисс Беллами, сидевшая на строгой диете, выпила чаю, съела тост и принялась вскрывать телеграммы, сопровождая каждую радостными восклицаниями.

— Берти, дорогой! Какое милое, хоть и краткое послание! И еще, Флори, тут телеграмма от Бэнтинга, из Нью-Йорка. Благослови их Господь!

— Мне говорили, будто шоу закрывают, — сказала Флоренс, — и я ничуть не удивлена. Грязное и скучное во всех отношениях. Тебе не к лицу в нем участвовать.

— Ничего ты в этом не понимаешь, — рассеянно заметила мисс Беллами. И с удивлением уставилась на очередную телеграмму. — Нет, — сказала она. — Это не правда. Это не правда! Ты только послушай, дорогая моя Флори! — И с чудесными модуляциями своего красивого голоса мисс Беллами прочла вслух следующее: — «Она явилась на этот свет из чрева утренней росы и помогла постичь концепцию всей красоты рассвета».

— Омерзительно, — пробормотала Флоренс.

— А я нахожу, что очень трогательно. Но кто он такой, скажи на милость, этот Октавиус Брауни?

— Понятия не имею, душа моя. — Флоренс помогла мисс Беллами переодеться в неглиже дизайна Берти Сарацина, затем пошла в ванную комнату. Мисс Беллами уселась перед зеркалом и принялась за предварительною работу над лицом.

Тут раздался стук в дверь, отделявшую ее спальню от спальни мужа, и он вошел. Чарльзу Темплтону исполнилось шестьдесят, то был высокий светловолосый господин с солидным брюшком. На темно-красный халат свисал монокль, тщательно причесанные волосы изрядно поредели и стали тонкими и пушистыми, как у младенца. А красноватое лицо, обычно ассоциирующееся с сердечным заболеванием, было чисто выбрито. Он поцеловал жене руку, потом чмокнул в лоб и положил на столик маленький пакетик.

— С днем рожденья, Мэри, дорогая, всех тебе благ, — сказал он. Двадцать лет назад, выходя за него замуж, она сказала, что он обаял ее своим красивым голосом. Голос до сих пор был хорош, только теперь мисс Беллами больше этого не замечала, что не мешало ей внимательно слушать, что слова мужа.

Тем не менее ответила она на его поздравления весело и даже игриво, и выразила восхищением подарком — браслетом с бриллиантами и изумрудами. Даже для Чарльза то был слишком щедрый подарок, и на мгновенье мисс Беллами вдруг вспомнила, что и он, как старая нянечка и Флоренс, знает, сколько лет ей исполнилось. И подумала: может, он намеренно хотел подчеркнуть этим подарком круглую дату? Есть несколько цифр, которые одним своим видом — тяжеловесным и округлым — навевают тоску и напоминают о старости. К примеру, цифра пять. Но мисс Беллами тут же отогнала эти мысли и показала ему телеграмму.

— Хотелось бы знать, как ты отнесешься к подобному поздравлению, — сказала она и отправилась в ванную, оставив дверь открытой. Вернулась Флоренс и стала застилать постель, всем видом давая понять, что больше таких глупостей не потерпит.

— Доброе утро, Флоренс, — сказал Чарльз Темплтон. Вставил монокль и подошел к аркообразному окну с телеграммой.

— Доброе утро, сэр, — деревянным голосом откликнулась Флоренс. Лишь оставшись наедине с хозяйкой, она позволяла себе самые вольные высказывания.

— Ты когда-нибудь видел, — окликнула его из ванной мисс Беллами, — нечто подобное?

— Но ведь это же просто восхитительно, — заметил Чарльз. — И так мило со стороны Октавиуса.

— Хочешь сказать, он тебе знаком?

— Октавиус Брауни? Ну, конечно, я его знаю. Старый знакомец по книжному магазину «Пегас». Поселился в нашем доме, наверху, еще до того, как мы сюда въехали. Замечательный человек.

— Разрази меня гром! — воскликнула мисс Беллами, плескаясь в ванной. — Ты имеешь в виду эту мрачную маленькую квартирку, где на подоконнике вечно сидит жирный котище?

— Именно. Он специализируется по литературе доякобинского периода.

— Так вот откуда все эти аллюзии с чревом и концепциями? О чем именно он думал, этот бедняга мистер Брауни?

— Это цитата, — ответил Чарльз, роняя монокль на грудь. — Из Спенсера. Кстати, на прошлой неделе я купил у него замечательный томик Спенсера. И он, несомненно, полагает, что ты его читала.

— Ну, тогда конечно. Придется притвориться, что читала. Наверное, надо позвонить ему и поблагодарить. Добрый мистер Брауни!

— Кстати, они большие друзья с Ричардом.

— Кто? Кто это «они»? — настороженно уточнила мисс Беллами.

— Октавиус Брауни и его племянница. Очень симпатичная девушка. — Чарльз покосился на Флоренс и после паузы добавил: — А звать ее Аннелида Ли.

Флоренс откашлялась.

— Быть того не может! — усмехнулся голос в ванной. — Ан-не-ли-да! Звучит прямо как название крема для лица!

— Это из Чосера.

— Тогда, наверное, кота зовут не иначе, как Петр Пахарь^[1].

— Нет. Это из предыдущего периода. Кота зовут Ходж.

— Странно. Никогда не слышала, чтобы Ричард упоминал ее имя.

— Как выяснилось, она тоже выступает на сцене, — сказал Чарльз.

— О боже!

— В этом новом любительском театре, ну, что сразу за Уолтон-стрит. «Бонавентура»^[2].

— Ни слова больше, мой бедный Чарльз! Всему есть предел. — Чарльз тотчас умолк, и мисс Беллами спросила: — Ты еще здесь?

— Да, дорогая.

— А откуда ты знаешь, что Ричард с ними близок?

— Время от времени видел его там, — ответил Чарльз и после небольшой заминки добавил: — Я тоже сблизился с ними, Мэри.

Снова повисло молчание, затем веселый голос прокричал из ванной:

— Флори! Принеси мне… Ну, сама знаешь, что.

Флоренс подхватила выбранные ею вещи и понесла в ванную.

Чарльз Темплтон смотрел из окна на маленькую лондонскую площадь, залитую лучами яркого апрельского солнца. На углу Пардонер-Роу женщина продавала цветы — сидела, утопая в целом море тюльпанов. Тюльпаны были повсюду. Даже его жена превратила подоконник аркообразного окна в цветник, и выращивала на нем не только тюльпаны, но и множество рано зацветающих азалий, некоторые бутоны еще не распустились. Он рассеянно рассматривал эти цветы и вдруг заметил среди них жестяной баллончик со спреем. На этикетке красовалась надпись: «Распылитель от насекомых и садовых вредителей». Ниже была наклейка с предупреждениями, что неправильное использование этого средства может привести к летальному исходу. Чарльз рассмотрел эти надписи в монокль.

— Флоренс, — сказал он, — не думаю, что здесь самое подходящее место для этой опасной штуки.

— Вот и я то же самое ей говорю, — заметила, вернувшись из ванной, Флоренс.

— Здесь столько предупреждений. Этот яд нельзя использовать в замкнутом пространстве. А она, наверное, так и делает?

— Да я ей говорила, все бесполезно, — ответила Флоренс.

— Нет, не нравится мне это. Может, выбросишь ее?

— Ага, и получу за это такой нагоняй, что мало не покажется, — проворчала Флоренс.

— И тем не менее, — настаивал Чарльз, — это гадость надо выбросить. Может, скажешь, что куда-то задевалась?

Флоренс окинула его полным презрения взглядом и что-то пробормотала себе под нос.

— Что ты сказала? — спросил он.

— Сказала, что не так-то это просто. Она все знает. Читать умеет. Я ей говорила. — Тут Флоренс, гневно сверкнув глазами, уставилась на него. — Я принимаю приказы только от нее. Так было и так оно всегда будет.

Чарльз молчал секунду-другую.

— Это верно, — проговорил он. — И все же… — Тут он услышал голос жены. Она выключила душ, вздохнула и вышла в спальню.

На мисс Беллами красовался наряд — подарок от Флоренс. На паркет падало пятно солнечного света, и она позировала в нем, радостная и не осознающая, как это полупрозрачное одеяние ее разоблачает.

— Ты только посмотри на мою новую шикарную сорочку! — воскликнула она. — Подарок от Флоренс! Вот самый подходящий туалет для дня рождения.

Она обставила свой «выход» умело, комично и провокационно одновременно, в духе французских фарсов.

Голос, который она некогда назвала чарующим, произнес:

— Потрясающе. Как это мило со стороны Флоренс. — Ради приличия Чарльз выждал еще немного, потом добавил:

— Что ж, дорогая, оставлю тебя наедине с твоими маленькими тайнами. — И отправился завтракать в одиночестве.

Не было никаких особых причин, по которым Ричард Дейкерс должен был пребывать сегодня в приподнятом настроении, напротив, имелись весьма веские причины вовсе не радоваться этому дню. Тем не менее, продвигаясь на автобусе, а затем и пешком к дому на Пардонер, он вдруг испытал сильнейший подъем духа — бесценнейшим даром Лондона всегда было умение заряжать людей энергией. В автобусе он разместился на переднем сиденье и ощущал себя фигурой на носу корабля, разрезающего поток движения на Кингз Роуд, величественно высился над всем вокруг во всем своем великолепии. Магазины Челси были забиты тюльпанами, и, сойдя с автобуса, Ричард дошел до угла Пардонерс Роу, где сидела знакомая ему цветочница, со всех сторон обставленная ведрами с тюльпанами — некоторые цветы были еще в бутонах.

— Доброго утречка, дорогой, — сказала цветочница. — Чудо что за денек сегодня, верно?

— День просто божественный, — согласился с ней Ричард. — И ваша шляпка очень идет вам, миссис Тинкер, и выглядит, как нимб.

— Еще бы, натуральная соломка, — сообщила миссис Тинкер. — Всегда надеваю соломенную шляпу на вторую субботу апреля.

— Афродита, явившаяся из морской раковины, не могла бы сказать лучше. Я возьму две дюжины вон тех, желтеньких.

Она завернула тюльпаны в зеленую бумагу.

— Только для вас десять шиллингов, — заявила миссис Тинкер.

— Просто разорение! — воскликнул Ричард и протянул ей одиннадцать шиллингов.

— Нищета. Но какого черта? Тут больше.

— Все верно, дорогая, шиллингом больше или меньше — роли не играет. Вам тюльпаны, леди? Не проходите мимо! Чудесные тюльпаны!

Взяв в одну руку букет и зажав полевую сумку под мышкой, Ричард обогнул продавщицу и свернул вправо. Прошел мимо трех домов и подошел к «Пегасу», дому в георгианском стиле, который Октавиус Брауни переоборудовал в книжный магазин. В витрине на подставке лежали раскрытое первое издание Бейера^[3], а также книга Луи Дюшартра «Premieres Comedies Italiennes»^[4]. Чуть глубже, в тени витрины висела марионетка, изображающая очень импозантного негра в полосатом шелковом наряде. Ну а в водянистых глубинах интерьера Ричард разглядел очертания трех прекрасно отполированных старинных стульев, прелестный инкрустированный столик и высокие полки с бесконечными рядами книг. Он различил также фигуру Аннелиды Ли — девушка расхаживала среди дядиных сокровищ в сопровождении кота Ходжа. По утрам, если в театре не было репетиций, Аннелида помогала дяде. Она очень хотела стать настоящей актрисой. Ричард, понимавший в этом виде искусства, не сомневался, что она уже ею стала.

Он открыл дверь и вошел.

Аннелида протирала пыль, и на ней было домашнее черное платье — туалет строгий и бескомпромиссный. Волосы подхвачены белым шарфиком. Ричард уже успел понять, что бывает на этом свете какая-то особая неброская красота, не нуждающаяся в пышных и ярких нарядах, и что Аннелида в полной мере наделена ею.

— Привет, — поздоровался он. — Вот, принес вам тюльпаны. Доброе утро, Ходж. — Кот бегло взглянул на него, нервно дернул хвостом и отошел.

— Какая прелесть! Но день рожденья у меня не сегодня.

— Это не важно. Цветы потому, что утро сегодня просто чудесное, и миссис Тинкер надела соломенную шляпу.

— Прямо и не знаю, как благодарить, — сказала Аннелида. — Подождите, надо поставить их в воду. Был где-то у нас такой зеленый кувшин.

И она скрылась в глубине помещения. А потом Ричард услышал знакомый шаркающий звук и постукивание. Это ее дядя, Октавиус, спускался по лестнице, опираясь на черную трость. То был высокий мужчина лет шестидесяти трех с густой копной седых волос и лукавым выражением лица. Он имел привычку поглядывать на людей уголком глаза, словно давал им понять, какой он озорной и непослушный парень. Он был довольно обидчив, невероятно эрудирован и худ почти до прозрачности.

— Доброе утро, Дейкерс, мой дорогой, — произнес он. Увидел тюльпаны и дотронулся до одного цветка кончиком синеватого пальца. — Ах, — процитировал он, — «никакое искусство не сравнится с этой благородной простотой и прелестью, от ее Величества Матушки Природы ни убавить, ни прибавить ни единого штриха». Прекрасные цветы и, к счастью, лишены какого-либо запаха. Да, кстати, мы тут кое-что для вас откопали. Милейшая вещица и вполне в вашем духе, вот только, боюсь, дороговата. Не терпится выслушать ваше мнение.

Октавиус развернул сверток, лежавший на столе, и отошел в сторону, чтобы Ричард мог полюбоваться его содержимым.

— Как видите, старинная гравюра, — начал он, — мадам Вестрис^[5] en travesti в костюме жокея. — Он искоса взглянул на Ричарда. — Занятные коротенькие бриджи, согласны? Как думаете, мисс Беллами понравится?

— Не может не понравиться.

— Это раритет. Рамка современная. Боюсь, потянет на целых двенадцать гиней.

— Моя вещица, — сказал Ричард. — Вернее, Мэри.

— Уверены? Что ж, прощу прощенья, должен оставить вас ненадолго. Схожу за Нелл, пусть сделает нарядную подарочную упаковку. Где-то там у нас завалялся кусок викторианской оберточной бумаги. Нелл, дорогая! Не могла бы ты…

Постукивая тростью, он отошел, вскоре вернулась Аннелида с зеленым кувшином, и его подарочный пакет был готов.

Ричард прикоснулся ладонью к своей сумке.

— Как думаете, что у меня здесь? — спросил он.

— Не… Случайно не пьеса? Не «Земледелие на небесах»?

— Горяченькая, только что от машинистки. — Он наблюдал за тем, как ее тонкие пальцы перебирают стебли тюльпанов. — Я собираюсь показать ее Мэри, Аннелида.

— Трудно было бы выбрать более подходящий день, — мягко отозвалась Аннелида, и когда он промолчал, спросила: — Что-то случилось?

— Дело в том, что там для нее нет роли, — выпалил Ричард.

Через секунду она заметила:

— Ну и что? Разве это имеет такое уж большое значение?

— Имеет. Если, конечно, дело дойдет до постановки. И кстати, Тимми Гэнтри просматривал ее и одобрительно хмыкал. И все равно, с Мэри как-то не вяжется…

— Но почему? Я не понимаю…

— Не так-то просто объяснить, — промямлил он.

— Вы уже написали для нее одну новую пьесу, и вроде бы она была в восторге, разве не так? Тут что-то совсем другое.

— И эта пьеса значительно лучше. Вы же прочли ее.

— Во много раз лучше. Словно в другой мир попадаешь. Все должны посмотреть спектакль по этой пьесе.

— И Тимми Гэнтри понравилась.

— Ну вот, видите? Она особенная, необыкновенная! Разве она этого не поймет?

— Аннелида, дорогая, — проговорил Ричард, — вы пока не знаете, что это такое — театр, правильно? И на какие выходки способны актеры.

— Ну, наверное, не знаю. Но знаю, что вы с ней очень дружны и что между вами прекрасное взаимопонимание. Вы же сами мне говорили.

— Да, так и есть, — согласился Ричард и погрузился в молчание.

— Вроде бы, — заговорил он после долгой паузы, — я никогда не рассказывал вам, что сделали для меня она и Чарльз?

— Нет, — ответила Аннелида. — Не припоминаю. Но…

— Мои родители, они родом из Австралии, дружили с родителями Мэри. Они погибли в автокатастрофе на Французской Ривьере, когда мне и двух еще не было. Родители Мэри от меня не отходили. Речь никогда не шла о деньгах. Обо мне заботилась ее старая нянюшка, та самая знаменитая Нинн. Ну а потом, когда она вышла замуж за Чарльза, они забрали меня к себе в дом. Я всем обязан ей. И мне хотелось думать, что я хоть как-то отплатил ей за доброту и заботу своими пьесами. И вот теперь… сами понимаете, к чему это может привести.

Аннелида закончила расставлять тюльпаны в вазе и посмотрела прямо ему в глаза.

— Уверена, все уладится, — мягко заметила она. — Все будет хорошо. Слишком смело с моей стороны так рассуждать, но вы так много рассказывали мне о ней. Порой кажется, я хорошо знакома с этой женщиной.

— Мне очень хотелось бы вас познакомить. Кстати, это и является главной целью моего сегодняшнего визита. Разрешите заехать за вами в шесть и отвезти к ней? Там состоится вечеринка, надеюсь, вам будет весело, но прежде всего мне бы хотелось познакомить вас с ней. Вы согласны, Аннелида?

Она выдержала долгую паузу, потом ответила:

— Не думаю, что получится. Я… я сегодня вечером занята.

— А я вам не верю. Почему не хотите пойти?

— Просто не могу. Ведь это ее день рождения, сугубо личный праздник для самых близких и друзей. И нельзя приводить на него какую-то незнакомую женщину. К тому же никому не известную актрису.

— Почему бы нет?

— Это неприлично.

— Что за слово, однако? И с чего это вы, черт возьми, взяли, что познакомить двух самых симпатичных мне на этом свете женщин будет неприлично?

— Ну, не знаю… — протянула Аннелида.

— Да все вы прекрасно знаете и понимаете, — строго заметил Ричард. — Вы должны там быть.

— Мы же с вами едва знакомы.

— Жаль, что у вас сложилось такое мнение.

— Я хотела сказать… что познакомились недавно…

— Что за увертки!

— Нет, послушайте…

— Извините. Очевидно, я слишком увлекся и выдавал желаемое за действительное.

И тут, когда они оказались почти на грани ссоры, которой никто из них не желал, послышался стук трости и вошел Октавиус.

— Да, кстати, Дейкерс, — весело заметил он, — я тут с утра поддался романтическому порыву. Оправил вашей патронессе поздравительную телеграмму, одну из сотен, которые она, несомненно, получит. Аллюзию, навеянную Спенсером. Надеюсь, она не обидится.

— Очень мило с вашей стороны, сэр, — громко сказал Ричард. — Она будет просто в восторге. Ей всегда нравилось внимание. Спасибо вам за то, что отыскали эту гравюру.

И, забыв заплатить за подарок, он вылетел из магазина в самых расстроенных чувствах.

III

Дом Мэри Беллами располагался рядом с книжным магазином «Пегас», но Ричард был слишком расстроен, чтобы сразу отправиться туда. Он обошел по кругу Пардонерс, Плейс, пытаясь привести в порядок свои мысли и чувства. Он уже имел за плечами печальный опыт, к счастью, встречающийся довольно редко, где жертва видит себя незнакомцем, как бы со стороны и в далекой перспективе. Процесс этот напоминал псевдонаучные фильмы, где показан рост какого-нибудь растения, и где путем технических уловок срок этот сокращается от нескольких недель до нескольких минут. Вот семя в земле поливают, затем оно дает росток, стебель вылезает на поверхность, с невероятной быстротой удлиняется, словно движимый некой невидимой силой, и наконец расцветает.

В случае с Ричардом этой неведомой силой была Мэри Беллами. Конечный продукт ее стараний на протяжении двадцати семи лет написал две успешных комедии для Уэст-Энда^[6], третье произведение лежало в сумке (тут он еще крепче зажал ее под мышкой) — и представляло собой серьезную пьесу.

Всем этим он был обязан Мэри Беллами и никогда не упускал случая сказать ей об этом. Ну, наверное, все же не совсем всем. Не этой серьезной пьесой.

Он почти завершил обход Пардонерс Плейс, и, не желая проходить мимо магазинной витрины, завернул обратно. Почему он так вспылил, когда Аннелида отказалась познакомиться с Мэри? И почему она отказалась? Да любая другая девушка на месте Аннелиды, с ноткой тревоги подумал он, запрыгала бы от радости, получив такое приглашение. Еще бы: день рождения великой Мэри Беллами! Ведь там соберутся сливки лондонского театрального общества. Театральное руководство. Продюсер. Да любая другая девушка… Тут он одернул себя, понимая, что если довести эти мысли до логического конца, то окажется в довольно неудобном положении. Да кто, собственно он сам такой, этот Ричард Дейкерс? Реальность растворилась, и он оказался лицом к лицу с незнакомцем. Такое с ним уже бывало, и особой радости не доставляло. Он тряхнул головой, отгоняя все эти мысли, принял решение, быстро зашагал к дому и позвонил в дверь.

Чарльз Темплтон завтракал у себя в кабинете, на первом этаже. Дверь туда была открыта, и Ричард сразу увидел его. Чарльз сидел и читал «Таймс», и, судя по всему, чувствовал себя вполне уютно среди шести тщательно подобранных изделий китайского фарфора, трех любимых картин, нескольких антикварных стульев и прелестного старинного стола. Чарльз всегда очень трепетно и с большим пониманием относился к окружавшим его предметам. Иногда годами ждал возможности приобрести нужную вещицу — по его понятиям — сущее сокровище.

Ричард вошел.

— Чарльз! — воскликнул он. — Как поживаешь?

— Привет, старина. Пришел выразить свою преданность?

— Я что, первый?

— Первый, который делает это лично. Тут, как обычно, гора поздравительных писем и телеграмм. Мэри будет очень тебе рада.

— Тогда я наверх, — сказал Ричард, но все еще топтался на месте. Чарльз опустил газету. Как же часто, подумал Ричард, я видел этот жест. Он опускал газету, снимал очки и рассеянно улыбался. Ричард, все еще пребывающий в поисках истины, что было всегда ему свойственно, задался вопросом: насколько он хорошо знает Чарльза? Насколько привык он к этой его сдержанной любезности, этому слегка рассеянному взгляду? Каким бывает Чарльз в других местах? Является ли он, если верить слухам, столь неумолимо последовательным деловым человеком, сумевшим сколотить целое состояние? Или: каким любовником был Чарльз лет двадцать пять тому назад? Трудно представить, подумал Ричард, поглядывая на пустую нишу в стене.

И тут же спросил:

— Послушай, а куда девалась статуя музыкантши династии Тан?

— Исчезла.

— Исчезла? Как это? Разбилась, что ли?

— Испорчена. Откололся кусочек ее лютни. Думаю, работа Грейсфилда. Пришлось отдать статуэтку Морису Уорендеру.

— Но если даже так… то есть, хочу сказать, в старинных вещах часто встречаются дефекты… Но разве можно было отдавать? Ведь это твое сокровище.

— Уже нет, — ответил Чарльз. — Ты же знаешь, я перфекционист.

— Это ты так говоришь! — воскликнул Ричард. — Но готов побиться об заклад, причина не в том. Морис всегда жаждал заполучить эту статуэтку. Ты поразительно щедр, старина.

— Ерунда, — буркнул Чарльз и снова взялся за газету. Ричард колебался. Затем вдруг слышал свой голос:

— Скажи, Чарльз, я когда-нибудь говорил тебе спасибо? Тебе и Мэри?

— За что, мой дорогой?

— За все. — Ричард решил прикрыться иронией. — За то, что приютили бедного сироту. Ну и за все такое прочее.

— Искренне надеюсь, что это взято не из поздравительного послания викария ко дню рождения.

— Просто вдруг осенило.

Чарльз выждал секунду-другую, затем произнес:

— Ты принес нам много радости, и наблюдать за тобой было жутко интересно. — Он заколебался, словно стараясь подобрать нужные слова для следующего высказывания. — Мы с Мэри, — вымолвил он наконец, — смотрели на тебя как на большое достижение. А теперь ступай и наговори ей кучу самых приятных слов.

— Да, — кивнул Ричард. — Пожалуй, пойду. Увидимся позже.

Чарльз поднес газету к глазам, а Ричард стал медленно подниматься наверх, пожалуй, впервые в жизни притворяясь, что не наносит официального визита мисс Беллами.

Мэри была у себя в комнате, разодетая в пух и прах, осыпанная подарками. Тут он сразу переключил скорость. Крепко обнял ее, прижал к сердцу, а затем чуть отстранил от себя и сказал, что выглядит она просто потрясающе.

— Дорогой, милый, милый! — игриво воскликнула Мэри. — Как замечательно, что ты пришел! Я так ждала, так надеялась!

Ричард про себя отметил, что было бы странно с его стороны не осыпать именинницу комплиментами. Еще раз поцеловал ее и вручил подарок.

Было еще рано, а потому энтузиазм ее пока не иссяк. И она восторженно заахала при виде гравюры, выражая свое восхищение, удивление и благодарность. Где, спрашивала она, где, скажите на милость, он раздобыл столь чудесный, исключительный подарок?

Именно на эту паузу в потоке восторгов и восхвалений и рассчитывал Ричард, и тотчас ею воспользовался.

— Нашел гравюру в «Пегасе», — ответил он. — Вернее, это Октавиус Брауни нашел ее для меня. Уверяет, что страшно редкая.

Ее треугольная улыбка не померкла. Глаза сияли, она не отпускала его руки.

— Ах да! — весело воскликнула она. — Этот старикан из книжного магазина! Представляешь, дорогой, он прислал мне поздравительную телеграмму, где говорилось о моей концепции. Очень мило, но понять ничего не возможно.

— Да, он любит выражаться витиевато и заумно, — заметил Ричард. Мэри скроила смешную мину. — Вообще-то был когда-то ученым мужем, преподавал то ли в Оксфорде, то ли в Кембридже. Но не испытывал симпатии к рассерженным молодым людям, вот и предпочел открыть книжную лавку.

Мисс Беллами водрузила гравюру на туалетный столик и смотрела на ее, полузакрыв глаза. — У него вроде бы дочь? Кто-то мне говорил…

— Племянница, — сказал Ричард. И тут, к своему отвращению, почувствовал, как во рту у него пересохло.

— Должна ли я, — спросила Мэри, — спуститься вниз и поблагодарить его? Никогда не знаешь, как вести себя с такого сорта людьми.

Ричард поцеловал ей руку.

— Октавиус, это не сорт, дорогая. Он человек. Так что спустись, он будет в восторге. И да, Мэри…

— Что, мое сокровище?

— Я тут подумал, зная твою доброту… Может, ты пригласишь их выпить? Если, конечно, они тебе понравятся.

Она сидела за туалетным столиком и изучала свое лицо в зеркале.

— Прямо не знаю, — задумчиво пробормотала она, — стоит ли попробовать эти новые тени для век. — Мэри взяла тяжелый флакон венецианского стекла с пульверизатором и щедро побрызгалась духами. — Надеюсь, кто-нибудь догадается подарить мне по-настоящему шикарные духи, — заметил она. — Эти почти закончились. — Она отставила флакон в сторону. — Выпить, говоришь? — спросила она. — Но когда? Не сегодня же!

— Почему бы не сегодня?

Она распахнула глаза.

— Но дорогой, мы же будем только смущать друг друга.

— Что ж, — пробормотал он. — Тебе, конечно, виднее.

Мэри снова смотрела в зеркало и не отвечала. Ричард открыл сумку и достал рукопись.

— Я тут кое-что принес — хочу дать тебе почитать. Это сюрприз, Мэри. — Он положил рукопись на туалетный столик. — Вот.

Она взглянула на титульный лист — «Земледелие на небесах». Пьеса Ричарда Дейкерса.

— Дики? Дики, дорогой! Как прикажешь это понимать?

— Специально приберег для сегодняшнего дня, — ответил Ричард и тотчас понял, какую совершил ошибку. Мисс Беллами одарила его особым словно светящимся взглядом, означавшим, что она глубоко тронута. — О, Дики! — прошептала она. — Специально для меня? Ты мой дорогой!

Его охватила паника.

— Но когда? — спросила она, недоуменно качая головой. — Когда ты успел? И это при том, что ты завален работой. Не понимаю! Нет, я просто потрясена, Дики!

— Работал над ней уже довольно долго. Это… это совершенно не похоже на другие мои пьесы. Это не комедия. Тебе может не понравиться.

— Так… ты написал что-то серьезное и великое? Наконец-то! — прошептала она. — Мы всегда знали, что это рано или поздно произойдет. И совершенно самостоятельно, да, Дики? Без всяких глупых подсказок со стороны старой, но любящей тебя Мэри, и предварительного прочтения?

Мэри говорила все то, что он и ожидал от нее услышать. И чувствовал себя просто отвратительно.

— Знаешь, — заметил Ричард, — пьеса может оказаться просто чудовищно скверной. Я много чего себе тут напозволял, и уже не понимаю, что скажут люди. Так что не будем омрачать этот светлый и великий день моими графоманскими опусами.

— Ты не мог сделать мне никакого другого подарка, осчастливившего хотя бы наполовину. — Она погладила рукопись выразительными, но уже не слишком молодыми руками. — Запрусь на часок перед ленчем и залпом проглочу ее.

— Мэри, — в отчаянии протянул он. — Не слишком обольщайся по поводу этой пьесы. Она совсем не в твоем духе.

— Не желаю больше ничего слышать! Ведь ты написал ее для меня, дорогой!

Ричард судорожно подбирал слова, чтоб хоть как-то объяснить ей, что все обстоит иначе, но тут она весело воскликнула:

— Хорошо! Там видно будет. Не стану тебя больше дразнить, обещаю. Так о чем мы там говорили?.. О твоих чудаках, знакомых из книжной лавки? Заскочу сегодня же утром, попробую составить о них впечатление, договорились? Ты рад?

Не успел он ответить, как в коридоре послушались два голоса, один старческий и неуверенный, другой звонкий как флейта альт. Они пропели:

— С днем рожденья тебя. С днем рожденья тебя!

С днем рождения, Мэри,

Поздравляем тебя!

Дверь отворилась. Вошли полковник Уорендер и мистер Берти Сарацин.

Холостяку полковнику Уорендеру было шестьдесят, он доводился кузеном Чарльзу Темплтону, и некоторое фамильное сходство между ними было неоспоримым, хотя полковник выглядел стройнее и куда бодрее. Он держал себя в форме, всегда прекрасно одевался и носил такие ухоженные усики, что, казалось, их разгладили утюгом и прилепили к лицу. Осанка военная, манеры просто безупречные.

Мистер Берти Сарацин тоже выглядел безупречно, но в более артистичной манере. Рукава пиджака закатаны и открывают манжеты со множеством розовых запонок. Кожа белоснежная, как берлинской фарфор, вьющиеся волосы, голубые глаза и удивительно маленькие для мужчины руки. Манеры его отличала игривая беспечность. Он тоже был холостяком, что и понятно.

Они вошли вместе и устроили целое комическое представление. Уорендер изображал благодушного и сдержанного кавалера, Берти Сарацин — прима балерину. Он пританцовывал, делал па то в одну сторону, то в другую, кружился, высоко подняв в руках подарок, словно жертвоприношение, а затем с поклоном положил его к ногам мисс Белами.

— Боже, я выгляжу полным идиотом! — воскликнул он. — Быстро бери его, дорогая, иначе будет уже не так смешно.

Последовали приветствия, поздравления, затем Мэри начала рассматривать подарки. От Уорендера, который недавно побывал за границей, она получила перчатки из Гренобля, от Берти — миниатюрную скульптурную группу из пяти красоток купальщиц и фотографа, сделано все это было из базальтового дерева и полосок тонкой хлопковой ткани.

— Уверен, это самый симпатичный подарок из всех, которые ты получила, — сказал он. — Ладно, главная миссия выполнена, теперь пообщаюсь с остальными.

И он запорхал по комнате, отпуская шуточки. Уорендер, мужчина сдержанный и молчаливый, считался самым давним и верным обожателем мисс Беллами. Он решил перемолвиться словечком с Ричардом, который всегда относился к нему с симпатией.

— Репетиции еще не начались? — спросил он. — Мэри говорила мне, что в восторге от новой роли.

— Пока еще нет, — ответил Ричард. — Обычная тягомотина, как и всегда.

Уорендер окинул его беглым взглядом.

— Первые дни — они всегда самые трудные, не так ли? — неожиданно заметил он. — Так что надо положиться на руки опытные и умелые, не так ли? — Он всегда заканчивал ремарки этим расхожим выражением.

— Попробовал, используя этот перерыв, заняться написанием более серьезного произведения.

— Вот как? Прекрасно. Мужчина всегда должен идти на риск, я в этом уверен.

— Приятно слышать, что вы придерживаетесь такого мнения! — воскликнул Ричард.

Уорендер разглядывал носки своих туфель.

— Никогда не соглашайся, — заметил он, — на нечто тебе претящее. Хотя вроде бы за тобой такого не числится.

Ричард подумал с благодарностью: «Именно таких слов я и ждал», но не успел выразить свои мысли вслух, потому как вошла старая Нинн.

Старую Нинн по-настоящему звали мисс Клара Пламтри, правда, почтительно прибавляли титул «миссис». Она вынянчила не только Мэри Беллами, но и Ричарда, когда Мэри и Чарльз взяли сироту в дом. Каждый год она брала отпуск на две недели и уезжала навестить своих бывших хозяев. То была маленькая краснолицая и фантастически упрямая старушка. Никто точно не знал, сколько ей лет, считалось, что пошел восемьдесят второй год. Обычно нянюшек, живущих в семье, воспринимают как актрис на характерных ролях, не считают за полноценного человека. И старушка Нинн была главной героиней множества забавных историй Мэри Беллами. Порой Ричард задавался вопросом: уж не подыгрывает ли сама Нинн всем этим легендам? В весьма преклонном возрасте у нее вдруг появилась тяга к портеру, и под влиянием выпитого у нее возникали распри и недоразумения со слугами. И еще она находилась в состоянии партизанской войны с Флоренс, с которой, тем не менее, умудрялась поддерживать доверительные отношения. Всех ее «подданных», по словам мисс Беллами, объединяла глубокая преданность ей.

В светло-вишневой шали и платье в крупный цветочек — ибо она просто обожала яркие тона — старушка Нинн пересекла комнату. Уголки ее рта были опущены, в руках она держала пакет в простой оберточной бумаге, который и выложила на туалетный столик.

— С днем рожденья, мэм… — буркнула она. Для человека столь малого роста у нее был на удивление глубокий голос.

Тут вокруг нее началась суета. Берти Сарацин попробовал подшутить в духе Меркуцио и назвал ее сестрицей Пламтри. Проигнорировав его, она обратилась к Ричарду:

— Что-то тебя последнее время не видать, — она одарила его укоризненным взглядом, в котором светилась неподдельная любовь.

— Был очень занят, Нинн.

— Говорят, будто все сочиняешь свои пьесы.

— Так и есть.

— Всегда был упрямым мальчишкой. Гляжу, так и не вырос.

Мэри Беллами развернула сверток и достала оттуда вязаный жакет вполне подходящих размеров, который накидывают на ночную сорочку. Она рассыпалась в благодарностях, но старая Нинн тут же ее оборвала.

— Связала в четыре слоя, — заявила она. — С годами начинаешь мерзнуть, и чем скорее ты смиришься с этим фактом, тем уютнее и спокойнее будет на душе. Доброе утро, сэр, — добавила Нинн, заметив полковника Уорендера. — Надеюсь, вы со мной согласны. Что ж, не буду задерживать.

И, сохраняя полную невозмутимость, она вышла из комнаты, где воцарилась тишина.

— Нет, это просто потрясающе! — с визгливым смешком заметил Берти. — Дорогая Мэри, меня просто снедает лихорадочное нетерпение. Когда, наконец, мы засучим рукава и приступим к осуществлению всех своих планов и задумок?

— Прямо сейчас, дорогой, если ты готов. Дики, сокровище мое, можно оставить тебя с Морисом? Придумайте себе какое-нибудь развлечение. А если понадобится помощь, мы вам свистнем. Идем, Берти.

Мэри взяла его под руку. Он принюхался и экстатически закатил глаза.

— О, эти ваши духи, — воскликнул он. — Вроде бы как у всех, но этот запах прекрасней благовоний всех жен и наложниц царя Соломона вместе взятых! Вы пахнете весной! En avant^[7]!

И они спустились вниз. Уорендер и Ричард остались в комнате, хранившей отпечаток ее личности и словно тянущийся шлейфом необычайно мощный запах ее духов.

Согласно давно установившейся традиции мисс Беллами и Берти готовили дом к празднеству. Ее кабинет располагался за первой дверью слева на первом этаже. То было продолговатое помещение в стиле георгианского салона, где одна дверь выходила в холл, а другая — в обеденный зал. Из зала можно было попасть и в холл, и в оранжерею, это последнее помещение составлял предмет особой ее гордости. За оранжереей находился небольшой внутренний дворик с садом. Когда все двери были открыты, пространство зрительно увеличивалось. Берти сам занимался «декором» и использовал дорогую старинную французскую парчу. Заранее нарисовал букеты из бледных махровых роз в глубоких нишах над дверьми и на стенных панелях и где-то подобрал весьма изящные канделябры. В этом году все цветы должны были быть только желтые и белые. Он взялся за работу с присущей ему энергией и энтузиазмом, предварительно позаимствовав у лакея Грейсфилда фартук. Мисс Беллами тоже накинула недавно вошедший в моду фартук с нагрудником в оборку, натянула кожаные перчатки и принялась весело порхать по оранжерее, обрывая засохшие цветки и лепестки и переставляя цветочные горшки. Садоводством она занималась с энтузиазмом. Они перекликались, переходя из комнаты в комнату, обменивались театральными сплетнями и время от времени переходя на сценический жаргон.

— Ау! Что там у тебя, дорогуша?

— Ку-ку! Ты просто глазам своим не поверишь! — Именно такой способ общения они избирали в подобных случаях. И получали от процесса огромное удовольствие, и вот из-под умелых пальцев Берти вышли букетики белых и золотистых цветов, а также совершенно прелестные гирлянды для украшения стола. Мисс Беллами тоже старалась, как могла.

Они занимались всем этим примерно с полчаса, и Берти удалился в «цветочную» комнату, когда Грейсфильд привел мисс Кэйт Кавендиш, которую близкие называли просто Пинки.

Пинки была моложе своей прославленной современницы и не так знаменита. Она выступала на вторых ролях во многих постановках с мисс Беллами, и их личные взаимоотношения, к ее неудовольствию, копировали профессиональные. У нее было веселое миловидное личико, одевалась она просто и со вкусом, обладала искренностью и прямотой мышления. Словом, то была весьма привлекательная женщина.

— Я просто вся горю и пылаю, дорогуша! — воскликнула она. — Воспарила духом, через минуту поймешь, почему. Сорок тысяч поздравлений и пожеланий, Мэри! И пусть твой силуэт ни увеличится ни на йоту! Вот тебе мое скромное подношение.

То был флакон новых духов от прославленной фирмы, и назывались они «Врасплох».

— Мне контрабандой доставили из Парижа, — сказала Пинки, — здесь они еще не продаются. Надо нанести на мочки ушей, всего капельку, так мне сказали, и тогда все спутники собьются с курса.

Мисс Беллами настояла, чтобы флакон открыли. Нанесла чуточку на запястья и понюхала.

— Но Пинки, — пробормотала она, — это, пожалуй, уж слишком! Да они плотины способны взорвать, дорогая! Честное слово!

— Хороши, правда?

— Попрошу Флори добавить их в мой спрей. Сию же минуту. Пока Берти до них не добрался. Сама знаешь, что он за птица.

— А что, Берти здесь? — быстро спросила Пинки.

— В цветочной комнате.

— О…

— А почему спрашиваешь? Вы что, поцапались?

— Да нет, что ты, — ответила Пинки. — Просто… сейчас не очень хочется выдавать ему этот секрет, тем более что он имеет прямое отношение к Берти. Боже, что это со мной? Нет, правда, я сегодня слегка под мухой.

— Ты? Но ты же никогда не прикладывалась к спиртному по утрам.

— Да, верно. Но по такому случаю, Мэри… Словом, выпила чуток с руководством театра. По две маленьких, но на пустой желудок. И вот тебе результат!

— С руководством? — резко спросила мисс Беллами.

— Удивлена, верно?

— И Берти имеет к этому отношение?

Пинки дико расхохоталась и заметила:

— Если не расскажу кому-то все прямо сейчас, просто лопну! Вот и выбрала тебя. И Берти, да благослови его Господь, придется это проглотить, потому как косвенно он тоже приложил к этому руку, за что я ему чрезмерно благодарна.

Мэри Беллами не сводила с подруги настороженного взгляда, а затем переспросила:

— Благодарна?

— Ладно. Понимаю, что совсем тебя запутала. Теперь по порядку. Дорогая, я получила главную роль в новой пьесе Бонго Дилона. В «Единороге». Премьера в сентябре. Готова побиться об заклад, ты мне не веришь, но это правда. Все решено, и контракт будет подписан. Моя первая главная роль, Мэри! О, Боже, как же я счастлива!

Знакомое тянущее и неприятное ощущение под диафрагмой предупредило Мэри Беллами, что она крайне расстроилась. Одновременно она понимала, что каким-то образом надо выразить восторг по этому поводу, тепло поздравить подругу, проявить соучастие, преодолеть это ужасное, угрожающе противное ощущение подкатившей к горлу тошноты, которое охватило ее при сообщении Пинки.

— Милая моя! — воскликнула она. — Как же чудесно! — Она тут же отметила про себя, что вложила не слишком много эмоций, поздравляя старую подругу по сцене, но Пинки была слишком возбуждена и ничего не заметила. Она продолжала болтать о фантастических выгодных условиях контракта, о славе, которая ее ждет, о необыкновенно чутком отношении руководства (руководства мисс Беллами, тут же с болью в сердце отметила ее подруга), и о том, что мечта ее наконец сбылась. Таким образом мисс Белами получила передышку. И тут же принялась сочинять соответствующие случаю ремарки. И вот, когда Пинки окончательно выдохлась, она заметила с почти неподдельной искренностью:

— Знаешь, Пинки, это будет великим твоим достижением!

— Я знаю это! Просто чувствую! — восторженно прорыдала Пинки. — Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы все получилось! Прошу тебя Боже, помоги мне.

— Да все у тебя получится, дорогая, — заметила Мэри, и не удержавшись, добавила: — Правда, сама я этой пьесы не читала.

— Бонго в самом чистом виде. Комедия с неожиданным таким поворотом. Ну, ты понимаешь. Говорить так нескромно, но как раз в моем ключе. А Бонго говорит, что когда писал пьесу, то имел в виду исключительно меня.

Мисс Беллами рассмеялась.

— Дорогая! Мы же прекрасно знаем нашего Бонго, согласна? Уж сколько пьес, по его словам, он написал специально для меня, и не сосчитать!.. И большую часть просто пьесами не назовешь.

Тут Пинки впервые за все время заподозрила неладное и заметила:

— Мэри! Порадуйся за подругу!

— Но милая, я действительно искренне рада. Похоже, тебе повезло, от всего сердца надеюсь, что все получится.

— Я, разумеется, понимаю, что теперь должна отдать свою роль в новой пьесе Ричарда тебе. Но если честно, та ролька была для меня мелковата, согласна? Да и потом никаких договоренностей еще нет, так что я никого вроде бы не подвожу, верно?

Тут мисс Беллами не сдержалась.

— Моя дорогая! — с добродушным смешком заметила она. — Давай не будем зацикливаться на этой мелкой проблеме. Она того просто не стоит.

— Точно! — радостно воскликнула Пинки.

И мисс Беллами, что случалось с ней редко, ощутила, как ее охватывает ярость. И сказала:

— Ты вроде бы говорила о Берти, дорогая. Он-то тут каким боком?

— Ага! — воскликнула Пинки и многозначительно вскинула палец.

В этот момент вошел Грейсфилд с подносом, на котором стояли напитки.

Мисс Беллами тут же взяла себя в руки.

— Давай, — произнесла она. — Сегодня я тоже нарушу правила. Мы просто обязаны выпить за это, дорогая!

— О, нет, нет!

— Да, да, да. Всего капельку. За Пинки!

Она стояла между Пинки и подносом, и налила в один стаканчик чистого виски, в другой — умеренно разбавленного тоником джина. Первый протянула Пинки.

— За твое прекрасное и успешное будущее, дорогуша! Только до дна!

— О боже! — пробормотала Пинки. — Мне не следовало бы…

— Плюнь на все. За это надо выпить!

Они выпили.

— Ну, так что с Берти? — спросила мисс Беллами. — Давай, выкладывай. Ты же знаешь, я могила.

На щеках Пинки запылал румянец — именно ему она была обязана своим прозвищем^[8].

— Но это правда большой секрет. Страшный секрет, никто не должен знать. Хотя уверена, он бы не возражал, если бы знал, что я тебе расскажу. Видишь ли, эта роль предполагает переодевания — всего пять перемен, и каждый следующий наряд должен быть шикарнее другого. И мне с моей маленькой портнихой из Вейсуотер просто не потянуть. Так вот. Берти тесно связан с руководством, а потому слышал обо всем этом. И знаешь что, дорогая? Он вызвался по собственной воле и за свой счет организовать пошив всех этих нарядов. Эскизы, ткани, само изготовление — все от Сарацина. И для меня совершенно бес-плат-но! Ну, разве он не душка?

Волны гнева накатывали одна за другой, пронизывали нервы и мозг мисс Беллами, словно электрическим током. Она спохватилась и подумала: «Сейчас взорвусь, и ничего хорошего из этого не выйдет». Напряжение достигло предела.

Но взрыв предотвратил не кто иной, как Берти — вошел, обвитый гирляндой из тубероз с головы до ног. Увидев Пинки, резко остановился, какое-то время переводил взгляд с нее на мисс Беллами и обратно, и заметно побледнел.

— Берти, — сказала Пинки, — а я тебя выдала.

— Как ты могла! — воскликнул он. — О, Пинки, как же ты могла?

Пинки расплакалась.

— Сама не понимаю, — выдавила она. — Я не хотела, Берти, дорогой. Прости меня. Просто напилась.

— Подкрепите меня вином^[9], — тихо пробормотал он. Мисс Беллами, выдвинув грудь вперед, стала грозно надвигаться на него — с чисто технической точки это давалось ей легко и производило должное впечатление. И вот лицо ее оказалось в нескольких дюймах от него.

— Ты крыса, Берти, — тихо сказала она. — Ты маленькая, подлая двуличная грязная крыса. Вот ты кто!

И она вцепилась в гирлянду, сорвала с его шеи и швырнула цветы ему в лицо.

Глава 2. Приготовления к празднику →