Не чужие

Наира Григори, 2021

Издательство "Четыре" представляет сборник прозы Наиры Григори. Он заставляет задуматься о многом. Это жизненные, увлекательные, не лишенные юмора картины нашего времени. Истории, удивительные в своей простоте, но полные тонкого психологизма, трогают до глубины души. Сюжеты книги связаны с человеческим одиночеством и недопониманием, душевными метаниями и упорным поиском себя. Здесь и мелкие, случайные неудачи, и серьезные проблемы, берущие начало в детстве и юности. И, конечно, любовь – то взаимная, то неразделенная… Несмотря на то, что в некоторых рассказах сквозит печаль, они не оставляют в душе горького осадка. А потому книга наверняка приведет читателя в хорошее расположение духа и станет не только прекрасным способом скоротать вечер, но и поводом поразмыслить на вечные темы…

МАМИНА ДОЧКА

— Гоарик, плохая девочка! Разве можно так поступать с мамой?

— Ну что, мам?

— Что значит «что»?.. Ты хочешь инфаркта для меня? Разве так можно? На дворе темень, а тебя нет! Что я могла подумать?..

— Да не думай, ложись спать.

— Нахалка! Говорил мне отец, что ты вздорная растешь! Хорошо, что он этого не видит! — Из глаз матери с готовностью вытекли две слезы.

— Да мам, не расстраивайся. Ну подумаешь, чуть позже вернулась! На работе отмечали Светин день рождения. Я тебя предупреждала, что задержусь.

— «Задержусь»? — вскрикивает мать. — На дворе темень!

— Мам, ну сейчас рано темнеет. Ты на часы смотрела?

— Принеси тонометр! Давление, небось, опять подскочило из-за тебя…

Гоарик приносит тонометр и привычными движениями надевает манжетку. Другой рукой вытирает застывшие слезы матери.

— Вот видишь, 140 на 100 — твое обычное давление!

Та сдается на минутку.

— Ты думаешь о том, что соседи подумают?

— Да что соседи подумают?.. Кому это интересно?

— Незамужняя, и затемно возвращается — что они могут подумать?

— Что я гулящая? — усмехается Гоарик.

Ее уже достал этот цирк. Давно. Но мать жалко.

— Дай-ка, я мусор вынесу.

— Нельзя мусор на ночь глядя!

— Ма-а-ам! Жарко, утром будет вонять, дай!

Обойдя молчаливую фигуру матери, женщина направляется в идеально убранную кухню, берет ведро и молча выходит из квартиры. Мать бросается к окну и смотрит, как грузная фигура пожилой дочери в стоптанных тапках направляется к контейнеру. Седые волосы треплет откуда-то взявшийся ветер…

НА МАСЛОВКЕ

Борис Яковлевич был нашим соседом в доме художников. Он был из тех тихих сумасшедших, которые живут в своем мире, никому не мешая.

За все время нашего знакомства — а оно длилось несколько лет — я встречала его лишь пару-тройку раз: на общей площадке в доме, где мы снимали квартиру. Но колоритность этого персонажа и мéста, где мы жили, стоит рассказа.

Все началось с того, что хозяева квартиры, которую мы снимали на Водном, стали бесцеремонно вторгаться в нее без предупреждения, а часто и в наше отсутствие. Перед Новым годом, когда финансы и так «пели романсы», они к тому же резко подняли арендную плату. С этим надо было что-то делать.

Но попробуй найти в Москве квартиру в аренду! Особенно если на дворе 90-е, у тебя есть ребенок, и твоя внешность не оставляет сомнений в принадлежности к категории «лица кавказской национальности».

Благо, на работе меня квалифицировали как «армяночку, к которой стоит записываться». Поэтому я стала искать квартиру среди своих пациентов. А так как поликлиника, где я трудилась врачом, принадлежала Союзу художников, то и пациенты мои были людьми искусства. И проживали, и работали они на пятачке между Верхней и Нижней Масловкой.

Во дворах, кроме поликлиники, находился детский сад, куда я определила ребенка. Если бы мы нашли там квартиру, это избавило бы меня от необходимости будить сына на час раньше и затемно таскать его с собой на метро и трамвае из Водного.

Искать пришлось долго: художники побогаче к тому времени перебрались в Парижи и Берлины, а те, кто победней, не имели возможности как-то изменить свои жилищные условия, чтобы сдавать квартиру.

Однажды на приеме ко мне обратилась одна из пациенток, художница С. Н., и сообщила, что после смерти мамы ей досталась квартира, которую она готова мне сдать за весьма разумные деньги.

В этот день я летела домой после работы на белоснежных крыльях надежды!

На следующий день С. Н. сообщила, что планы изменились, и там будет жить ее сын. В течение нескольких месяцев она обещала и передумывала несколько раз, пока мы, отчаявшись найти квартиру в этом районе, уже искали где угодно, лишь бы избавиться от назойливых хозяев.

Наконец художница повела нас с мужем смотреть квартиру. Радость от надежды на скорое переселение сменилась разочарованием. Жилье в доме постройки 30-х годов выглядело обычным наркоманским притоном. Нам уже пришлось ремонтировать пару квартир, но то, что предстало нашим глазам, невозможно было даже назвать жилищем.

Требовался капитальный ремонт, который мы осилить не смогли бы. Среди толстого слоя грязи и песка на полу валялись использованные шприцы и презервативы. Остатки плитки в ванной падали при легком прикосновении, толщина грязи на кухне не позволяла разглядеть цвет обоев. К этому великолепию прилагалась дешевая «совковая» мебель, из которой сравнительно целыми были только стол, тумба-подставка для телевизора и пара стульев. То есть, опираться на них можно было без риска обрушения.

Увидев наши разочарованные лица, С. Н. тут же пообещала, что половину расходов на ремонт мы покроем за счет арендной платы.

Мы, молодые романтики, тут же представили, как всё почистим, обставим, и согласились. Нашли мастера, купили краску, обои, вооружились вениками и лопатами и принялись за дело.

После того как работа началась, с художницей вдруг случился «приступ амнезии», и она напрочь забыла об обещании поделить расходы. По окончании дебатов на эту тему художница милостиво сообщила, что у нее есть знакомый мастер, и она за свой счет сделает циклевку и покрытие полов лаком (паркет был густо-серого цвета, местами переходящего в черный).

Деваться было некуда: материалы куплены, мастер сдирает закопченные обои. А с паршивой овцы хоть шерсти клок. Мы решили остаться.

При попытке выправить укрепленную под 45 градусами раковину в ванной обрушилась стена, и оттуда вылезла морда соседского кота. Потом кот перелез через дыру и с удивлением уставился на наши не менее удивленные кавказские лица. Животное надо было возвращать хозяину. Перелезать через дыру было как-то не комильфо — мы же не коты, в конце концов. Пришлось позвонить в соседскую дверь.

Так мы с ним и познакомились. Говорили, что Борис Яковлевич был сыном некого художника. Талант от отца передался ему в весьма причудливой форме. Его дизайнерская мысль не поддавалась воображению средних умов. Все стены в квартире были сломаны. Общее пространство жилища украшали одиноко стоящие унитаз, ржавая ванна и плита. Стены были окрашены зеленкой, которую живописно украшали снующие туда-сюда тараканы.

Борис Яковлевич философски отнесся к появлению дыры в своей квартире и пообещал, что как только мы ее заделаем, он тут же закрасит ее зеленкой. Забрав кота, он закрыл за нами дверь.

Муж, впечатленный тараканьей демографией в отдельно взятой московской квартире, и памятуя о величине дыры, через которую они могли эмигрировать к нам, заделал дыру через десять минут после возвращения от соседа.

И вот ремонт, высосав из нас все заработанные деньги, приближался к концу. Мы побелили потолки и сообщили хозяйке квартиры о том, что пришла пора заняться полами. А сами стали выискивать объявления о б/у мебели.

С. Н. заявилась к нам в гости, осмотрелась и сообщила, что мы нарушили все договоренности. Ведь до того, как мы начали ремонт, на паркете не было следов краски. А сейчас они есть. Все это автоматически, по ее мнению, снимало с нее обязательства по приведению полов в порядок.

— Позвольте, — попробовала возразить я, — но ведь они испачкались потому, что мы красили ВАШ потолок, а не привезенный нами из старой квартиры!

— Но вы могли покрыть паркет целлофаном! — возмутилась дама, полы которой до этого были покрыты песком и грязью. — Аккуратнее нужно было быть! — пожурила она нас и ушла, оставив в раздумьях по поводу новых расходов.

Мастер, которому мы задолжали за все предыдущие работы, привел друга с циклевочной машиной. Эта машина подъела остатки денежных средств, и на лак их не осталось от слова «совсем». (Потом я буду вечно их мазать мастикой вручную. Да-да, была такая паста в прозрачных тюбиках, которую нужно было выдавливать на чистый паркет и тереть до впитывания, а потом до блеска.)

Через пару месяцев лихорадочной работы и поиска мебели, занавесок и прочего добра, квартира была готова к проживанию.

Муж, помня о возможности вторжения тараканьей орды, вызвал дезинсекторов, моя медсестра помогла убраться после ремонта, и мы, обессиленные, но почти счастливые, заселились наконец в новое жилище.

Насчет толщины стен между квартирами не оставалось никаких иллюзий. Но нам повезло в том, что общими с Борисом Яковлевичем были лишь стены на кухне, в ванной и в туалете. Можно было, сидя за кухонным столом, слышать, как за стеной перебирают ножками соседские тараканы.

Судя по всему, после обработки нашей квартиры насекомых стало гораздо больше. А так как Борис Яковлевич каждый день разговаривал по телефону с человеком, у которого были проблемы со слухом, то мы вскоре узнали, что он не рад своим питомцам. Более того, он их пытается выводить.

— Но слышь! — кричал он в трубку. — У меня соседи такие свиньи! Я их, этих проклятых тараканов, вывожу-вывожу, а от них идут и идут!

Вот так, только переселившись, мы и узнали, какое реноме заработали у соседей за столь короткий срок.

Каждое утро Борис Яковлевич включал телевизор, и все гигиенические процедуры и завтрак мы принимали под залихватские проповеди заморских телепроповедников. Через некоторое время мы уже настолько к ним привыкли, что воспринимали эти передачи как фоновый шум.

До тех пор, пока к нам не приехал Гость.

Гость долго летел из США, а потом по московским пробкам добирался до нашей квартиры. Вследствие вынужденного сидения у него обострились некоторые кишечные проблемы, которыми он страдал долгие годы. После приветственного ужина мы уложили Гостя спать. Под утро он с ужасом понял, что ему предстоят полчаса пыток на унитазе, и с осознанием неизбежности побрел в туалет.

Через некоторое время, когда Гость, покрытый холодным потом от боли, омывал слезами каждый пароксизм своего организма, Борис Яковлевич по привычке включил телик.

— Господь да поможет тебе, сын мой! — раздался трубный голос откуда-то сзади и сверху.

Гость от страха за мгновение закончил свои скорбные дела и выпал из туалета. В чувство его привели алкогольные остатки вчерашнего ужина.

На следующее утро в туалет он уже шел бодрым шагом, уповая на Божью помощь и рабочее состояние ветхого телевизора Бориса Яковлевича.

Через полгода Гость переехал в Москву на ПМЖ.

Казалось, жизнь начала налаживаться. Дом, работа и детский сад находились на расстоянии пяти минут пешего хода. Если бы в этот момент поликлиника Худфонда, возглавляемая главным врачом — всемогущим Лазарем Бразом, — не рухнула в банкротство, как большинство тогдашних банков.

Пришлось мне искать другую работу.

Однако поликлиника стоит отдельного упоминания, поэтому я расскажу о ней подробней.

Итак, в поликлинику Худфонда я попала по протекции родственника. Что не мешало господину Бразу время от времени намекать, что долг платежом красен. Намеки на дорогой армянский коньяк я игнорировала — вследствие того, что возможности купить его у меня не было.

В поликлинике царил дух небольшой сумасшедшинки, так как лечились там люди весьма неординарные. Причем зажигали не только пациенты, но и медперсонал. Наше медучреждение, в связи с апокалипсисом и разрушением привычных идеалов марксизма-ленинизма, сдавала помещения всяким проходимцам, под вывеской «клиника».

Одна из таких «клиник» обещала увеличение размера груди. Всё ее оборудование, располагавшееся в кабинете 10 на 6 метров, состояло из вакуумного аспиратора в форме полушария. Аспиратор накладывался на грудную железу и под действием вакуума «увеличивал» грудь доверчивой клиентки.

Несмотря на доходы с аренды, поликлиника практически нищенствовала. Не было ни нормального оборудования, ни инструментария, ни материалов. Пациенты привычно жаловались, и после каждой жалобы в кабинет врывалась заместитель главврача и толкала спич о том, что «врач — такой же обслуживающий персонал, как и парикмахер», и что клиент должен быть доволен. Правда, как и чем удовлетворить клиента, зам не уточняла.

Медсестра Валя, полная, с трудом застегнутым халатом на голое тело, стояла в позе «цигель-цигель ай лю-лю» в проеме двери и четко следила за очередью к врачу. Очередь — святое дело для советского человека — должна была соблюдаться безукоризненно. Объявление на двери кабинета, гласящее, что «участники ВОВ обслуживаются без очереди» без надзора Вали приводила к дракам между участниками с применением тупого оружия в виде костылей. Как только врач освобождалась, Валя звала очередного пациента, томно вызволяя его из очереди протяжным «женщина-а-а» или «мущ-щ-щина-а-а».

Заведующая, повидавшая жизнь еврейка, говорившая исключительно матом, однажды здорово меня выручила от нагоняя зам. главврача. Не дождавшись последней пациентки, я скинула халат и засобиралась домой. В коридоре на меня накинулась сама опоздавшая и, открыв дверь в кабинет, заголосила: «Что это творится-аа, я прихожу, а врач ваш ухо-о-оди-и-ит! Понаехали-и-и! Дайте мне русского врача, я не буду лечиться у армянки». Я вспыхнула и заявила, что я и не собираюсь ее лечить, так как я армянка, хлопнула дверью и ушла.

По дороге мне стало стыдно, что я подставила заведующую, и я решила позвонить ей из дома и извиниться.

— Ты что, детка, впервые с этим столкнулась?.. Ха! Да я живу всю жизнь с этим. Не переживай. Я открыла ей кабинет и сказала: «У нас есть еще казахский и литовский врач. И я — еврейка, — выбирайте. Русских врачей сегодня еще не завезли».

Скорее всего, заведующая и приняла скандалистку, так как больше я эту пациентку не видела.

Тем не менее в целом наши художники были людьми благодарными и время от времени одаривали медицинский персонал то залежалой шоколадкой, то акварелью в собственном исполнении, то книжкой о себе, любимом.

Но медсестре из терапевтического отделения повезло больше всех. Катя была стройной женщиной с длинной копной рыжеватых волос и легким безумием в глазах. Очередной воздыхатель — из большого числа желающих написать ее в стиле ню — подарил ей некое изделие китайской текстильной промышленности, которое напоминало гипюровые колготки, но надевалось на все тело (что-то вроде боди-комбинезона). Свободной от всего этого великолепия оставалась лишь голова и та часть, которой интересовался даритель. Там ткань немного расходилась и вновь соединялась на уровне копчика.

Недолго думая, Катя скинула с себя всю одежду, включая трусы, надела гипюровое изделие, а сверху белый халат и пошла по кабинетам, демонстрируя щедрость своего поклонника. Особенно ее впечатляло, как изящно расходятся швы у того места, которым она собиралась отблагодарить поклонника за столь роскошный подарок…

Жизнь в поликлинике била ключом до того момента, когда в здание ворвался ОМОН в полной амуниции и закрыл ее за долги. Оказалось, что Браз Великолепный был обыкновенным ворюгой. Мало того, что он присваивал все деньги за аренду, так еще ухитрился годами не платить за электричество и другие коммунальные услуги.

Итак, я неожиданно для себя лишилась работы. Как раз тогда, когда казалось, что в жизни наступила некоторая стабильность. Все документы остались в поликлинике, здание которой было опечатано, сотрудники бросились врассыпную — никто ничего не понимал.

В частную клинику, расположенную в районе Юго-Западной, меня взяли на работу с испытательным сроком. За это время я должна была добыть свою трудовую книжку, затерявшуюся в недрах опечатанной поликлиники.

На работу приходилось ехать минут 45 на метро, а потом полчаса идти пешком. Осенью, когда я попала туда, это было даже приятно, но зимой, в метель, после целого дня напряженного труда, возвращаться домой уже не было сил.

А ведь нужно было еще успеть забежать в детский сад за сыном, который теперь находился тоже не близко, потому что с сентября его перевели в старшую группу в другом здании. Однажды пришлось задержаться с пациентом, и я пришла в сад, когда всех детей уже разобрали и мой ребенок сидел один с воспитательницей. Хотя официально рабочий день еще не закончился, она устроила мне выволочку и объявила, что в следующий раз, если я опоздаю, она вызовет милицию и отдаст мальчика им.

Эх, мне бы тогда сегодняшние мозги! С высоты своего возраста я теперь понимаю, как хамски и жестоко обращались с моим сыном в том саду. До сих пор вспоминаю эту воспитательницу — Людмилу Петровну, которая довела ребенка до нервного срыва. Пусть ей икается всю жизнь!

Но тогда я могла только рыдать, как дурочка. От безысходности. Потому что отказаться от сада мы не имели возможности.

И здесь мне тоже вспоминается врач детского сада, пожилая еврейка, благодаря поддержке которой я не свихнулась. Как тактично она разруливала конфликтные ситуации, не подставляя сотрудников сада и успокаивая меня надеждой на то, что в трудностях закаляется характер человека! А ведь она в ту пору потеряла 35-летнего сына… Ее, скорее всего, уже нет в живых — она уже тогда была женщиной весьма почтенного возраста. Пусть это воспоминание станет благодарностью ей за то, что она тогда сделала для нас…

Но я забежала вперед и не рассказала, как раздобыла свою трудовую книжку.

К тому времени Браз благоразумно скончался от инфаркта, что избавило его от суда и следствия. После того как я, обзвонив всех сотрудников поликлиники, вышла на заместителя главврача, та сообщила, что моя трудовая находится у вдовы Браза и дала ее номер телефона.

Я, обрадованная скорым разрешением проблемы, позвонила ей, представилась и попросила отдать мои документы. Достойная своего мужа вдова без зазрения совести назвала сумму, за которую она вернет мне мою же трудовую книжку. То бишь, продаст. Я решила, что обойдусь без нее и отказалась.

Но приближался конец моего испытательного срока в клинике, и муж решил все-таки выкупить мои документы. Прижимая купюры к груди, вдова клятвенно обещала, что на эти деньги осыплет могилу мужа цветами. Что, как вы понимаете, не утешило меня в ситуации финансового цейтнота, в котором мы тогда находились…

— Доброе утро, Наира Григорьевна! Это Борис Яковлевич, ваш сосед! Поздравляю вас с Новым годом! Желаю вам всего наилучшего!

На часах восемь утра, на календаре — 1 января.

31 декабря я отработала полную смену и еле улизнула с новогоднего застолья в клинике, чтобы успеть хоть что-то сделать дома. Гости ушли около трех ночи…

— Спасибо, Борис Яковлевич… Я вас тоже поздравляю. Всего вам наилучшего, — бормочу я в трубку и бреду досыпать.

Через некоторое время — снова телефонный звонок. Разлепляю глаза и вижу на часах 10:00.

Еще более бодрым голосом:

— Доброе УТРО, Наира ГРИГОРЬЕВНА! Поздравляю ВАС с Новым ГОДОМ! Всего вам НАИЛУЧШЕГО!

Через два часа в трубке слышится еще более воодушевленное сообщение:

— ДОБРОЕ УТРО, НАИРА ГРИГОРЬЕВНА! Я ПОЗДРАВЛЯЮ ВАС С НОВЫМ ГОДОМ!

И так раз пять еще в течение дня.

(Точно так же Борис Яковлевич будет поздравлять меня и с 8 Марта, и с 9 Мая, и со всеми другими праздниками. Непременно с раннего утра, с семикратным повторением — закрепляя материал для особо тупых соседей. Милый старик!)

Однако звонки соседа возвращают меня к реальности. У ребенка каникулы в саду, а я не смогу не выйти на работу — это вам не поликлиника Худфонда. Перебираю варианты: сказаться больной, например. Нет, шито белыми нитками. А если «ребенок заболел»? Не годится. Во-первых, я суеверна и никогда не скажу про своего сына, что он заболел, когда он — тьфу-тьфу! — здоров. Во-вторых, руководству частной клиники глубоко безразличен твой ребенок. Если ты стоишь в графике, то только апокалипсис считается уважительной причиной.

И тут мне в голову приходит милая старушка Анна Васильевна, которая работала у нас в Худфонде санитаркой. У меня с ней были отличные отношения. Только я поздравляла ее с праздниками и, вопреки субординации, относилась к ней просто как к пожилому человеку, а не как к уборщице.

Анна Васильевна обрадовалась, услышав мой голос в телефоне, и с радостью согласилась «посидеть с милым мальчиком». Так у меня появилась няня на подхвате, которая покорно играла все второстепенные роли в постановках моего сына. В главных ролях, разумеется, всегда был он. Мне пришлось сшить ему плащ из старой юбки и купить меч со щитом. Роль коня неизменно принадлежала швабре.

Единственным недостатком Анны Васильевны было то, что она так и не научилась гладить утюгом с паром. Хотя я ее не просила брать на себя домашние заботы, но сидеть без дела после очередного спектакля ей было скучно. Чтобы увлажнить сухие вещи, она неизменно набирала полный рот воды и брызгала ею на рубашки моего мужа…

Жизнь опять стала более или менее налаживаться. Но впереди было еще немало сюрпризов и забот. И даже приключений…

Через год мы переехали с Нижней Масловки.

Художница С. Н., когда мы решили выехать из ее квартиры (в связи с грядущим пополнением в семье и необходимостью расширить жизненное пространство), умоляла нас остаться. Даже бесплатно.

Все-таки мы с ней здорово подружились к тому времени.