Княжий сын. Отцовский меч

Наиль Выборнов, 2021

Олег – сын лекарки, всю жизнь проживший под крылом матери. Он не знает своего отца, он не бывал в других краях. И, кажется, вся жизнь так и пройдет в маленьком селе на Брянщине. Но все меняется когда в селе появляется таинственный старый воин. Седой дружинник рассказывает Олегу, что его отец – легендарный Орловский князь, объединивший под своей властью пять крупнейших княжеств. Перед сельским парнем открывается головокружительная перспектива, однако есть проблема. Олег – бастард, а отец, который мог бы признать его, погиб при весьма подозрительных обстоятельствах. Собрав друзей, Олег отправляется в рискованный и трудный поход за троном своего отца. Надежды доказать свои права почти нет, но разве может это остановить юных авантюристов, снедаемых жаждой приключений? Меч князя Кирилла вновь покинул ножны, чтоб юный наследник мог вернуть себе то, что принадлежит ему по праву рождения.

Глава 3

Брянское княжество. Васильево село. Ранняя осень 54-го года от Последней Войны.

Я открыл глаза и попытался сесть в кровати, но не смог: тело не повиновалось. Да оно и не чувствовалось толком, только слабость разливалась по мышцам. На пару мгновений у меня появилась надежда, что произошедшее на холме было всего лишь кошмарным сном, но тупая боль в груди развеяла это робкое чувство.

Попытавшись шевельнуть рукой или ногой, я не добился ровным счетом ничего. И только тогда понял, что привязан к своему ложу толстыми веревками. А еще что-то туго перематывает грудь, не давая толком дышать.

— Помогите… — сипло прохрипел я, извиваясь всем телом и пытаясь высвободиться от пут. Закашлялся пересохшей глоткой и закричал уже во всю силу. — Помогите!

— Да не кричи ты так, всю деревню на ноги поднимешь же, — послышался хриплый голос откуда-то из угла комнаты.

Это было так неожиданно, что я даже замолчал. Только сейчас я понял, что нахожусь в своем же доме. Сквозь маленькие окошки свет практически не проникал, но я сумел разглядеть и печь, и полати. К тому же запах лекарственных трав, который сопровождал меня всю сознательную жизнь тоже отчетливо ощущался.

В углу комнаты, там, где, как мне помнилось, стояла лавка, шевельнулась чья-то тень.

— Ты кто? — задал я вопрос

— О! Очнулся, никак? — в голосе послышалось облегчение. — А я-то думал, что и не придешь уже в себя. Сейчас, подожди. Лучину зажгу, при свете поговорим.

— Зачем лучину, свечи же есть, — удивился я. — Бортник принес два десятка, вроде в кладовке еще должны оставаться.

— Ну не искать же в темноте, я и наколол заранее, — возразил голос. — У тебя тут и смалец есть, можно пропитать. Вонять будет, правда, зато светло.

Через полминуты послышался треск загорающейся лучины, а по избе действительно стал разноситься запах свиного жира. Зато свет, отражавшийся в тазу с водой позволил мне разглядеть своего невидимого собеседника. Им оказался тот самый старый солдат, который зарубил чудище.

А еще я смог рассмотреть себя. Руки и ноги действительно оказались привязаны веревкой к ножкам кровати. А вот на грудь была наложена тугая повязка. Это как раз неудивительно, я сильно ударился о землю и вполне мог сломать пару ребер.

Удивительно было то, что присматривал за мной не кто-то из знакомых людей, не тетка Оксана, не Машка, а посторонний в общем-то человек. Пусть старик и спас мою жизнь, но что он тут делает-то?

— Руки развязать? Да, сейчас развяжу, развяжу, — подошел он ко мне поближе и принялся распутывать узлы. — Ты как себя чувствуешь, парень? Болит где?

— В груди ноет, — ответил я. — Но не дергает, а так, тупо. И несильно совсем.

— Что не дергает, это хорошо, — покивал старик, дотронулся сухой и морщинистой ладонью до моего лба. — И жар сошел-ка, глядь. Да, парень, ты в рубашке родился.

— Жар? — я наконец-то смог по-человечески сесть и принялся растирать затекшие руки.

Связали меня так, чтобы не помешать току крови, но все равно ничего хорошего в этом не было. От веревок остались следы, которые проходить пока не собирались. А мать говорила, что, если больной или увечный будет лежать долго, а особенно если в подстилке камешек попадется или просто что-то твердое, то скоро его тело гнить начнет.

Но, наверное, обошлось. Да и повязка выглядит свежей, значит ее недавно меняли.

— Конечно, — старик усмехнулся и принялся развязывать веревки на моих ногах. — На когтях волкулака какой-то дряни нет. А он тебя по от души полоснул, так что трупный яд в кровь попал… Ты в следующий раз в грудь коли, не в брюхо. Со стрелой или копьем в брюхе тварь еще долго ползать может, но сердце у нее одно, и если его пробить, то подохнет тут же.

— А мать? — только сейчас я решился задать этот вопрос, хоть и заранее знал на него ответ.

— Не спасли твою мать. Да и не могли спасти, волкулак ее на месте убил. Похоронили уже, — старик закончил с узлами и уселся на край кровати. — Не казни себя, парень, ты ничего сделать не мог. Сам чудом выжил. Четыре дня ведь уже лежишь.

Я глубоко вздохнул, пытаясь не поддаваться отчаянию. Мать. Единственный родной человек, самый близкий. Та, кто всегда понимала и была готова поддержать. Если бы я только знал, что так случится…

Она растила меня в одиночку, без отца. А я — мужчина — должен был защитить ее. Если бы я не пошел на танцы, а отправился вместе с ней на холм? Может быть, смог бы предупредить? Или задержал зверя, чтобы она могла уцелеть? Хотя, стала бы она убегать?

От злости я заскрипел зубами.

— Что, болит? — по-своему понял меня старик.

— А связал-то зачем? — севшим голосом спросил я, не обратив внимания на его вопрос.

— Я тебя настоем полыни отпаивал. А как вышел на улицу, поесть приготовить: дома-то жарко и печь топить не хотелось, смотрю — ты из дома, и прочь со двора двинул. Бледный как смерть, мокрый, как мышь. Вот и пришлось связать. Да и плохо люди полынь переносят, если тебя мать учила, сам должен знать. Бился ты, кричал.

— А почему ты мне помогаешь-то? — я никак не мог взять этого в толк. — Почему на холме помог, и почему сейчас выхаживаешь?

— А мне раненых выхаживать не впервой, — ответил старый солдат, полностью проигнорировав первую часть вопроса, и посмотрел мне в глаза. — Страшно это, парень. Уж я знаю, каково это, когда молодые парни в горячке мечутся, успел насмотреться. Но раз в себя пришел, то на поправку пойти должен. Чувствуешь себя как?

— Есть хочется, — кажется, только сейчас я понял, что действительно лежу без сознания целых четыре дня. В животе жалобно заурчало.

— Я днем курицу сварил, — встал он с кровати и двинулся к печи, где застучал глиняной посудой. — Сейчас бульона попьешь… Немного. Если впрок пойдет, с утра уже нормально тебя покормлю, — он подошел поближе и протянул мне деревянную миску и ложку. — Сам сумеешь?

— Не маленький, — ответил я, взял посуду и принялся за еду. Вроде пустой бульон, вода одна, но вкусно было, жуть. — Я тебя еще у харчевни днем видел, когда шел помогать свиней забивать. Ты на меня смотрел, я заметил. Дядька Виталий тебя знает, мне Маша об этом сказала. Да и он единственный, кто помог тебе тварь добить. Ну, так ты кто?

— Умен, — помотал головой старик. — И видеть умеешь. Знаешь, я все думал: ты это или не ты, но, когда ты в одиночку с вилами на чудище бросился, понял.

— Ты о чем сейчас? — я положил ложку и посмотрел на солдата, который, как мне казалось, нес несвязную чушь.

— Хорошо, — он вздохнул. — Не хотел говорить вот так сразу, думал еще присмотреться. Меня Игнатом зовут. Я в дружине у князя Кирилла десятником был. Восемнадцать лет тому назад мы на Десне схватились с бандой. Под князем коня убили, он упал и зашибся сильно. Думали, что не довезем до Брянска. Но нам повезло, в этой деревне жила лекарка, она князя выходила.

— Мама? — до меня, кажется, начинал доходить смысл его слов, но это было слишком невероятно, чтобы поверить.

— Твоя мать, — кивнул Игнат. — Через семь лет он умер. Умер странно, я бы сказал, страшно, долго болел, хотя еще не старый был. Говорят, что отравили его. И перед смертью рассказал про то, что с лекаркой они согрешили. А летом этим я на ярмарке в Брянске встретился с Виталькой, он в той сече с нами был, но потом получил у князя за службу участок земли и из дружины ушел. Естественно со старым дружком в шинок пошли, выпили, закусили. Ну, я возьми, да спроси про лекарку, мол, уж очень она нам помогла. А он и говорит, что сын у нее родился.

— У матери мужчин не было… — проговорил я. — И про отца она мне ничего не рассказывала, хоть я и расспрашивал постоянно в детстве. Странным казалось, что у всех отцы есть, а у меня нет.

— Вот и я насторожился. Поспрашивал еще, прости конечно, что так говорю, но не ходят ли к матери твоей мужики местные. Виталий сказал, что нет, мол, как огня ее боятся, никого к себе не подпускает. Я подумал: женщина та же, по времени все сходится. Решил дела свои в городе и сюда поехал на тебя посмотреть.

— Так это что… — сказанное стариком никак не укладывалось у меня в голове, но на пару биений сердца у меня перехватило дух. — Я, что, княжич? Это я могу теперь на Орловский престол сесть?

— Княжич… — Игнат махнул рукой, досадливо скривил губы. — Ублюдок ты, а не княжич. Княжичем ты станешь, когда тебя люди признают. А до тех пор… Упаси тебя Христос кому-то рассказать. В лучшем случае — не поверят и на смех поднимут. А если поверят, даже хуже будет. Удавят по-тихому, и как звали не спросят.

Я не знаю, что меня удивило больше — то, что старый солдат назвал меня княжим сыном, или то, что он упомянул имя мертвого бога. Но старик моего удивления не заметил и продолжал говорить:

— Если ты хочешь князем стать, то тебе сила нужна, понимаешь? Людей собрать, чтобы за тобой пошли. А для этого надо воином быть. И лидером.

— Но я не воин, — я с недоумением посмотрел на старика. — И не стану им, наверное.

— Не воин, — кивнул тот. — Это я уже увидел. Но насчет того, что не станешь — ты не прав. Дух воинский в тебе есть. Силы наберешься, это не проблема. Вот умение… Основы я тебе преподам. А остальное — для этого выжить нужно. Хватит ли тебе удачи — не знаю. Это только жизнь может показать. Если ты, конечно, сам готов.

— К чему? — спросил я, и тут же об этом пожалел. Он мне тут рассказывает, что я сын князя, а я переспрашиваю после каждого слова, словно дурачок какой-то.

— Ну как к чему? Дом покинуть. Бродить под дождями и снегами. Под открытым небом спать, месяцами из седла не вылезать. Терпеть раны и голод, врагов убивать. Терять людей, которые тебе доверились, — он криво усмехнулся. — А ты что думал, княжеская жизнь — это в тереме сидеть, пировать, да указы подписывать?

Если честно, я так не думал. Мне вообще в голову не приходило, как там живут князья и бояре. Я и не представлял иной жизни, кроме той, которой жил все свои семнадцать лет. Да и не хотел, если честно. Меня устраивало помогать маме, заниматься хозяйством, встречаться с товарищами в харчевне и ухаживать за Машей, мечтая, что мы когда-нибудь поженимся и заведем детей.

— А тебе это зачем, старик? — спросил я.

На этот раз молчал уже он. Думал долго, и я уже решил, было, что задал слишком личный вопрос, но внезапно Игнат вздохнул и начал говорить:

— До отца твоего на этих землях все совсем иначе было. Никаких Пяти Княжеств не было, были города, которые постоянно грызлись друг с другом, на торговых путях разбойники шастали, а селяне совсем не так, как сейчас жили. Кирилл был тогда Орловским княжичем, но рати водил уже с четырнадцати. Про него всякое говорили, что он колдовать умеет, знает, когда ему правду говорят, а когда врут, и может даже пророчить, что будет завтра.

Я завороженно слушал в оба уха рассказ о великом князе Кирилле, как когда-то в детстве. Но если раньше это были просто байки, то сейчас со мной говорил очевидец и прямой участник тех самых событий.

— Ерунда все это, конечно, — махнул рукой старик. — Просто умен был и опытен. И ошибок он делал сначала ничуть не меньше, чем любой другой полководец. Но дело не в этом. К двадцати он уже захватил Брянск и Смоленск. Потом расширил свои владения на Восход, присоединил Курск и Орел. Разобрался с ватажниками, дал отпор Литве. А под конец — отбил натиск Железной Орды. А теперь городами правят его наместники, которые, если честно, скорее всего, его и убили. У каждого из них — дети, каждому хочется укрепить свою власть. Пройдет еще несколько лет, и разорвут они Пять Княжеств, усядутся уже полноправными князьками в своих уделах, и пойдет все, как раньше.

Дед снова вздохнул, а я вдруг увидел, как в серых глазах старого воина загорается огонь. И тогда он продолжил:

— Я мог бы тебе сказать, что мы поодиночке не выстоим против внешних врагов. Или, упаси Господь, от нового набега Железной Орды. Справедливости ради, они нас тогда пощупали только, но Кирилл врезал им так, что почти никто назад в степи не возвратился. Правильно поступил. Но ты спросил, для чего это мне нужно, — он поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. — Потому что мы за него бились. Мы завоевали все эти земли. Я лично потерял множество своих товарищей, а эти ублюдки теперь собираются все встарь вернуть. А я не хочу, чтобы все, что мы сделали, зря было, понимаешь?

Я перевел взгляд с лица внимательно смотревшего на меня Игната на светец. Лучина почти догорела.

— Понимаю, — сказал старик. — Трудно решиться. Ты выздоравливай, а как поправишься, уже думай. Только я с тобой поживу пока что, ладно? У тебя ребра сломаны, сам ты долго еще по хозяйству ничего делать не сможешь.

— Да, живи конечно, ты чего, — заверил его я. — Да и одному мне… Непривычно будет.

На том и порешили.

На следующий день после этого разговора, я в первый раз поднялся на ноги. Вышел во двор, посидел на лавке под яблоней, подышал свежим воздухом, но пока еще чувствовал себя слишком слабым и не готовым к более продолжительным прогулкам. Поэтому скоро вернулся домой и уснул.

Игнат, однако времени даром не терял. На следующий день он ушел к деревенским полям и вернулся с парой подстреленных зайцев, которые частенько шуровали среди посадок, подъедая все, что удавалось украсть. Тем же вечером он освежевал косых, шкурки растянул сушиться, а туши разделал и сварил из них суп и жаркое. Самому мне дичь разделывать не приходилось, поэтому я с интересом наблюдал за процессом, хотя помогать не рвался.

Заячью печень он меня, правда, заставил съесть в сыром виде, заявив, что это непременно необходимо. От первого куска меня чуть не стошнило, но с зеленым луком и под квас пошло нормально.

А еще я сам взялся за лечение: обрабатывал раны настойкой ноготков, а к местам предполагаемых переломов прикладывал кашицу из запаренных и мелко нарубленных листьев очанки и окопника. И то ли это помогло, то ли то, что то, что старый солдат заставлял меня много и сытно питаться, но отек быстро спал, и раны, нанесенные когтями волкулака, стали стремительно заживать, оставляя после себя уродливо бугрящиеся шрамы.

На четвертый день на двор явилась Маша, видимо, узнала, что я, наконец, пришел в себя. Она притащила целую сковороду зажаренных в меду яблок и большую крынку кваса. И сначала я был рад ее видеть, но потом сочувственные взгляды и вздохи стали вызывать у меня тошноту. Я сделал вид, что мне поплохело, и ушел в дом, но не уверен, что девушка в это поверила.

На шестой день раны затянулись окончательно, да и боль исчезла. Грудь дико чесалась, но с этим можно было смириться. Правда, по словам Игната, ребра все еще не срослись, поэтому он настоял на том, чтобы туго перетягивать грудь повязкой. Я и не отказывался, только продолжал прикладывать примочки под полотнище.

Тогда же я и отправился на первую большую прогулку. Открыл сундук, в котором хранились материнские вещи: несколько книг, одежда и украшения. Проглотил комок в горле и отыскал на самом дне шкатулку, в которой лежали все ее сбережения: тридцать серебряных рублей князя Кирилла, и небольшой мешочек со смесью бронзовых монет и всякой мелочевки вроде кусочков серебра. Достал несколько медяшек, закрыл сундук и отправился в деревню.

Однако куда бы я ни пошел, везде натыкался на сочувственные взгляды. Пару раз меня останавливали, чтобы поговорить и принести соболезнования. Дядька Игорь даже предлагал идти к нему на работу, как поправлюсь, и чтобы не обижать его, пришлось ответить, что подумаю.

В конце концов, я добрался до харчевни, заказал себе кувшин пива, сушеной рыбы, и уселся в самый дальний и темный угол. Распотрошил рыбину, отделил несколько ломтиков, налил пива в стакан и сделал пару больших глотков. В помещении было тихо и безлюдно, но так рано туда никто и не ходил, все были заняты работой.

Две недели назад и я был бы занят делом, а сейчас словно выпал из ритма деревенской жизни. Оказался чужим, посторонним. Можно было попытаться вернуться в нее, раз уж раны зажили. Снова заняться хозяйством, собирать и засушивать травы, врачевать местных… Хотя, кто ко мне пойдет? В их глазах я семнадцатилетний парнишка, да, практически взрослый, но нет у меня лекарского опыта и репутации моей матери, и еще долго не будет.

Пусть знания и имеются, но кто мне доверится? Даже дядька Игорь ведь к себе позвал работать, не предположил, что я смогу и своим делом заниматься. Показательно, однако.

Да и, если честно, при мысли о такой жизни, мне становилось как-то не по себе. Было ощущение, будто я пытаюсь натянуть старую, но любимую детскую рубаху. И как ты не пытайся втиснуться в нее, ничего не выйдет. Ее время ушло, поэтому лучше отдай одежду из которой вырос тем, кому она еще может пригодиться, а себе подбери что-нибудь по размеру.

Я заглянул в пивную кружку. Пена уже осела, и в ней прекрасно было видно мое отражение. В общем-то, я привык видеть свое отражение в миске с водой или лужах, потому что зеркала стоили безумно дорого, и позволить себе иметь их могли немногие.

Хотя, как мне помнилось, у матери было такое — очень старое, уже успевшее помутнеть, в оправе из неизвестного мне материала: не металл, не глина, и не дерево, что-то очень странное и мягкое, тепло на ощупь. Как-то раз я игрался с ним и случайно уронил на пол, из-за чего зеркало треснуло и одно отражение превратилось во множество мелких. Не зная, что предпринять, я спрятал его в сундук и сделал вид, что ничего не произошло.

Но мать, естественно, все поняла. Тогда она накричала на меня так, как ни разу до этого, и я почти сутки просидел в закрытой бане. Может быть, это зеркало ей подарил отец? Возможно, это была единственная память о встрече с князем Кириллом?

Но почему он не вернулся? Почему не встретился с мамой? Что же между ними такого случилось?

Теперь уже не узнать. Они оба мертвы, а остальные и не подозревают о том, что между ними было. Хотя… Кто-то же должен знать помимо десятника Игната? Не могли такие вещи остаться в тайне. Дружина-то у него была большая. Или попытаться расспросить старого солдата?

Я так и не понимал, почему он пришел за мной. Да, конечно старик рассказал о чувстве долга и о погибших за дело объединения Пяти Княжеств товарищей… Может быть, он действительно был так предан князю Кириллу, но с другой стороны, возможно, что дед просто надеется решить какие-то свои проблемы.

Но я даже не представляю, что это может быть. Остается только признать, что знание политики никогда не было моей сильной стороной.

Допив пиво, я закусил рыбой и налил себе еще, откинулся на лавке, прислонившись к стене, снова задумался.

Ну и что дальше? Этот вопрос никак не давал мне покоя.

Если уж к прошлой жизни не получится вернуться, может быть, стоит попробовать устроить жизнь новую? Получить наследство от отца, которого я не знал? Публично заявить о своей принадлежности к роду князя Кирилла Орловского, о правах на Орловский стол. И заодно на Смоленские, Брянские, Курские и Белгородские земли?

И скорее всего, умереть, пытаясь добиться признания своих претензий. Старый солдат не пугал меня, рассказывая об опасностях такого пути, о последствиях это решения. Хотя на самом деле ни он, ни я не представляем, что в действительно нам предстоит пережить. Готов ли я?

Честно — нет, и вряд ли когда-нибудь буду.

Я не воин. Меня даже нельзя назвать физически сильным, как бы не было обидно это признавать. Но ведь Игнат сейчас здесь, и готов меня учить. И, если я действительно сын Кирилла, то пусть не князя, но воина старик из меня сделает, он ведь десятник, людьми командовал.

И вдруг меня обуяла жажда деятельности. Поддавшись какому-то внезапному порыву, я вскочил с места, оставив на столе кувшин с недопитым пивом и недоеденную рыбу, выбежал из харчевни и быстрым шагом пошел на холм, чтобы не дать себе шанса одуматься, струсить и отвергнуть возможные перспективы.

Ворвавшись во двор, я отыскал Игната, который потрошил какую-то птицу. Судя по размерам, это была его очередная охотничья добыча: тетерка или, может быть, глухарь.

— Я готов, дядька Игнат, — выпалил я, остановившись перед ним, как вкопанный.

— Уверен? — с сомнением посмотрел он на меня.

— Да, — кивнул я, отгоняя малодушную мысль о том, что еще не поздно отыграть все назад. И чтобы окончательно закрепиться в этом убеждении повторил. — Да. Я хочу стать воином.