Жизнестойкость арктических городов: теория, комплексный анализ и примеры трансформации. Коллективная монография

Надежда Юрьевна Замятина

Арктические города России рассматриваются в свете концепции жизнестойкости – способности выстаивать в сложных природно-экологических, климатических, экономических условиях. Факторами жизнестойкости могут быть как специфика жилого фонда и инфраструктуры, мощность и специализация экономики, так и бюрократическая «нагрузка», состав и ценностные установки населения и т. д.

Глава 2. Жизнестойкость Арктических

городов: в поисках методики

2.1. Сопоставление концепций устойчивого развития и жизнестойкости применительно к арктическим городам

Устойчивое развитие стало повесткой ООН (соответствующий документ принят в 2015 г. Резолюцией Генеральной Ассамблеи ООН «Преобразование нашего мира: Повестка дня в области устойчивого развития на период до 2030 года»), а самой проблеме устойчивого развития посвящено множество работ. В то же время механизмы устойчивого развития на локальном уровне еще не прояснены, тем более для специфичных условий Арктики.

Нельзя не согласиться со значимостью общих целей устойчивого развития — например, необходимостью обеспечения доступа к достаточному, безопасному и недорогому жилью и основным услугам, продовольственной и экологической безопасности и т. д. (Бобылев, Порфирьев, 2018). Ежегодно выходят доклады о человеческом развитии в Российской Федерации, различные рейтинги российских городов по соответствующей проблематике. При этом простой перенос мировых и национальных индикаторов на уровень городов не всегда дает адекватные результаты. Ярким примером служит включение Нового Уренгоя в число десяти наиболее устойчивых городов страны (Бобылев и др., 2014). Лидерство Нового Уренгоя, «газовой столицы» России, определено в данной работе по валовым накоплениям основного капитала и расходам на развитие человеческого капитала, при полном игнорировании проблем, связанных с миграцией, с климатическим дискомфортом и устойчивостью жилого фонда и коммунальных сетей заполярного города к климатическим изменениям, к воздействиям со стороны трансформации вечномерзлых пород и др. Между тем, эксперты-геокриологи к середине XXI века прогнозируют воздействие деградации вечной мерзлоты примерно на 99% жилого фонда всего ЯНАО (Streletskiy et al., 2019). Очевидно, что глобальные (и наиболее простые в вычислении, чем некоторые критически важные на местном уровне) индикаторы в Арктике практически неизбежно дают искаженную картину.

«Арктические поправки» можно применить практически ко всем глобальным целям. Так, устойчивое развитие подразумевает рациональное использование ресурсов, как правило, не допускающее накопление остатков и излишков. Однако на Севере и в Арктике во многих районах сезонность и нестабильность функционирования транспортных путей заставляет формировать дополнительные запасы продовольствия, запчастей, топлива, причем ввиду неопределенности очередной даты открытия сезонных транспортных путей невозможно точно определить верхний предел необходимых объемов запасов¹⁸. Следовательно, задача обеспечения продовольственной безопасности входит в противоречие с задачей экономного использования ресурсов. Быстрые изменения природной среды и климата вносят дополнительную неопределенность в организацию процесса.

Таким образом, возникает насущная проблема критического анализа, своеобразной ревизии существующих концептуальных подходов к комплексному анализу городов в Арктике, выбор среди них наиболее адекватных с точки зрения особенностей развития городов в условиях Арктики. Будут рассмотрены различные подходы к анализу устойчивости и жизнестойкости городов, а также проведен анализ собственно специфики арктических городов на основе исследований их социально-экономического развития. Наконец, предпримем попытку сформировать общую концептуальную систему представлений о факторах развития арктических городов, синтезирующую элементы из разных подходов. Эта система представлений даст возможность эффективно систематизировать зачастую противоречивые мультидисциплинарные данные по развитию арктических городов в ходе будущих комплексных эмпирических исследований.

Обзор исследований арктических городов

Северный город как удаленный (remote). Анализ литературы по северным и арктическим городам позволяет выделить несколько основных точек зрения на их развитие, среди которых представление о северном городе как о базе освоения окружающей территории занимает особое место. В советской экономике и экономической географии сложилась целая сеть школ, направленных на исследование процессов освоения северных районов страны (Пилясов, 1997), однако общее (принципиальное) понимание северного города как, в первую очередь, базы освоения ресурсного региона оставалось неизменным. Такое понимание подразумевает рассмотрение северного города в системе расселения, в контексте внешних (для города) экономических связей.

Проблема жизнестойкости или устойчивости северных городов в советский период отдельно не формулировалась, однако в той или иной степени она затрагивалась в рамках обсуждения проблемы их экономической эффективности — главным образом, с акцентом на транспортную связность северных городов с основной зоной расселения. Проблема транспортных издержек, слабости развития транспортной сети традиционно рассматривалась как ключевая и сквозная в развитии Севера в целом. Неслучайно транспортную ситуацию классик североведения С. В. Славин (1961) включил в число признаков Севера («географическое расположение к северу от старообжитых, экономически развитых районов страны, отдаленность от крупных промышленных центров, являющихся базами освоения природных ресурсов рассматриваемых территорий»); и на протяжении десятилетий именно транспортная доступность была одной из ключевых тем в исследовании экономики северных территорий (помимо работ С. В. Славина — безусловного авторитета в данной тематике, сформулировавшего основные идеи еще в 1930-х гг., также большой вклад в разработку темы внесли: В. С. Селин (2011, 2016), С. А. Ракита (1983), Л.А Безруков (2008, 2012, 2016), А. И. Чистобаев (1974) и др. Внимание к транспорту логично обусловлено его экономическим значением для Севера: транспортные издержки в существенной степени определяют в северных и арктических городах цены на топливо (как правило, привозное), стройматериалы и продовольствие (в большинстве также привозное), и, соответственно, себестоимость хозяйственной деятельности и жизнедеятельности города в целом.

Среди работ, посвященных социально-демографическим аспектам развития северных городов в советское время четко выделяется линия исследования приживаемости мигрантов (в частности, очень ярко в работах Янковского (1969); Зайончковской (1972), и др.) — здесь важно, что, как и в экономике, в социально-демографической сфере вопрос внешних связей (в широком смысле: обмен мигрантами) выдвигается на первый план.

Таким образом, северный, арктический город выступает в глазах исследователей не столько как самостоятельный объект, сколько как один из «полюсов» биполярной системы «центр — периферия» в ее модификации «юг — север»: тыловая (южная) база — опорные и форпостные базы на Севере. Система строится на обмене ресурсами: полезные ископаемые или иные природные ресурсы движутся с севера на юг, прочие человеческие, технологические, продовольственные) — с юга на север. Даже если работа посвящена характеристике, предполагающей взгляд изнутри, например, социальной структуре городского населения, все равно проводится постоянное сопоставление с основной зоной расселения, и проходит оценка возможности закрепления населения или его отъезда (Переведенцев, 2010; Проблемы совершенствования…, 1985; Яновский, 1969).

За рубежом практически до начала 2010-х годов преобладал подход, согласно которому Арктика рассматривалась как, в сущности, негородское пространство: в классической канадской работе Амлена численность населения города использовалась в качестве показателя в индексе северности с обратным знаком: чем больше город, тем меньше значение его индекса северности (Hamelin, 1979). Это, кстати, объясняет, почему в последнее десятилетие тема арктических городов столь популярна: за рубежом арктические города как особый феномен — новая тема научных исследований (Zamyatina, Goncharov, 2018b). Но и занимаясь небольшими арктическими поселениями, зарубежные исследователи, как и советские, часто фокусировались на проблемах внешних связей. Например, на изучении оттока женского населения из северных поселков, — явление получило название «женского исхода» (female flight — см.: Hamilton et all., 1996).

С конца XX в. развивается концепция удаленности (remoteness — см.: Berman, Howe 2012; Berman 2013; Huskey, Morehouse, 1992, Huskey 2005, 2006; Taylor et al, 2016), в свою очередь, выросшая из анализа центр-периферийных отношений, и, в частности, так называемой «школы зависимости» («dependency» school — см. Huskey, Morehouse 1992). Удаленность и труднодоступность рассматривается в данном направлении как фактор удорожания производства (эти выводы напрямую применимы для анализа экономики удаленных арктических городов), в контексте влияния на отток населения и др. В отличие от экономики, в социальной антропологии удаленность рассматривается как фактор, стимулирующий изобретательность (Ardener, 2012; Хамфри, 2014). Однако в любом случае именно удаленность, т.е. большие расстояния до ключевых экономических центров — рассматривается как важнейшее специфичное для Арктики условие развития: подобно тому как С. В. Славин считал отдаленность первым признаком Севера, аляскинский экономист М. Берман называет удаленность ключевой «внеприродной» особенностью арктических территорий (Berman, 2013).

Иными словами, наиболее важными факторами развития арктических городов в советской теории освоения и в серии зарубежных работ по удаленности оказываются внешние факторы, а именно, факторы затрудненных сообщений с основной зоной расселения, сообщений в системе «Север — Юг». Развитие северных городов ставится в зависимость от организации завоза извне — не только ГСМ, продовольствия, стройматериалов, но и человеческих ресурсов, технологий, капитала. Эту особенность арктических городов нельзя игнорировать при оценке устойчивости их развития.

Арктический город и природная среда: экология «наоборот». Еще один характерный ракурс изучения арктического/северного города (помимо системы «Север-Юг») — это система «город — природная среда». Симптоматично, что в случае северных городов природная среда традиционно рассматривается как преимущественно негативный фактор развития города, обуславливающий удорожание процессов жизнеобеспечения, строительства, и т. д. Иными словами, традиции изучения взаимодействия северных городов и природной среды отчасти идут вразрез с базовыми принципами концепции устойчивого развития.

Классическая концепция устойчивого развития — а также ее специфическая советская «предшественница», концепция рационального природопользования (Касимов, Мазуров, 2013) — подразумевала, в первую очередь, регулирование воздействия производства на окружающую среду и рачительное отношение к природным ресурсам. Однако, как уже было сказано, северные реалии породили целый спектр работ, можно сказать, противоположной направленности. Речь идет об оценках степени дискомфортности климата, уровня северных удорожаний строительства и эксплуатации зданий и сооружений, инженерных рисков и т. д. — во всех этих направлениях фокус исследования направлен на оценку воздействия не столько производства на окружающую среду, сколько окружающей среды на производство, причем негативного воздействия. Обобщение работ такого плана дано в работе В. В. Васильева и В. С. Селина (2013), среди важнейших работ в сфере изучения природных ограничений экономического развития на Севере и в Арктике укажем на (Агранат, 1988; Ракитина, Климович, 1974; Петров, 2003). Работы схожей тематики ведутся и в настоящее время (Бабурин, Земцов, 2015; Бабурин и др., 2016; Бадина, 2017; Золотокрылин и др., 2012). В последние годы появляется все больше работ по оценке потенциального воздействия климатических изменений на социально-экономическое развитие городов и поселков (Anisimov, Orttung, 2018; Streletskiy et al., 2014; Медведков, 2017). Очевидно, что воздействие природной среды на развитие городов в Арктике более многоплановое, чем обычно рассматривается в работах по устойчивому развитию.

На общем фоне выделяются немногочисленные работы, в которых изучаются не только негативные, но и позитивные аспекты воздействия природной среды на развитие северных городов, в частности, в концепции «зимних городов». Зима предполагает возможности развития в северных городах соответствующих видов досуга, спорта; любование красивыми заснеженными пейзажами может повышать удовлетворенность от проживания в данном городе и т. п. (Coleman, 2008).

Важный вывод, который можно извлечь из различия подходов к взаимосвязи арктических городов и окружающей среды для изучения устойчивости арктических городов состоит в том, что характер этих взаимосвязей в некоторой степени определяется культурными установками по отношению к «норме» городской жизни. Попытки переноса практик городского жизнеобеспечения из южных городов в Арктику без какого-либо изменения (технологии и материалы строительства, модели использования пространства и т. п.) приводят к негативным оценкам роли окружающей среды, связанным с повышенными издержками по сравнению с более южными городами. Более комфортное существование в арктической среде обеспечивается, в числе прочего, за счет специальных «арктических» технологий и поведенческих практик.

Фронтирные города и ресурсные циклы. Упомянем еще один, принципиально иной подход к развитию арктических городов, связанный с фокусом не столько на арктическую, сколько на экономическую специфику — подход с позиции концепции фронтира. В современном варианте и применительно к арктическим городам она заставляет рассматривать их в контексте ресурсного цикла. Благополучие города здесь ставится в зависимость от исчерпания природных ресурсов, освоение которых стало причиной основания города. В качестве выхода из ресурсной «ловушки» во фронтирных районах предлагается развитие сервисных отраслей (Huskey, 2017). Именно работы во фронтирной парадигме среди прочих работ по арктическим городам оказывается наиболее близкой к проблематике устойчивого развития.

Похожий подход разрабатывается и в прикладных работах по диверсификации монопрофильных городов (обзор см.: Замятина, Пилясов, 2015). Хотя далеко не все арктические города монопрофильные, но их изучение дает важный опыт комплексного подхода: экономическое благополучие города ставится в зависимость не только от собственно производства, но и от особенностей местного сообщества и системы управления (так называемые когнитивные и политические блокировки инновационного развития). Такая комплексность видения проблемы парадоксальным образом сближает концепцию блокировок инновационного развития — и в целом, современные региональные исследования (Замятина, 2015) с темой устойчивого развития.

Концепции устойчивого развития и жизнестойкости применительно к арктическим городам

Устойчивое развитие. В 1970—80-е годы мощно развиваются исследования глобальных природных и экономических процессов. Возникает глобальный взгляд на развитие самих городов, появляется концепция глобальных городов, активно развиваются представления о глобальной экономике, сетевом обществе и т. д. Одним из самых ярких проявлений глобального подхода стала концепция устойчивости или устойчивого развития. Понятие «устойчивое развитие» впервые было сформулировано в докладе «Наше общее будущее» в 1987 г., где характеризуется как развитие, отвечающее потребностям людей в настоящем времени, но не лишающее будущего грядущие поколения людей (Brundtland, 1987). «Устойчивое и долговременное развитие представляет собой не неизменное состояние гармонии, а скорее процесс изменений, в котором масштабы эксплуатации ресурсов, направление капиталовложений, ориентация технического развития и институциональные изменения согласуются с нынешними и будущими потребностями». Концепция восходит к более ранним исследованиям, а именно, к знаменитому докладу «Пределы роста», подготовленному Деннисом и Донеллой Медоуз, а также Й. Рандерсом по заказу Римского клуба в 1972 г. Разработке различных концепций устойчивого развития в своих трудах уделяли внимание Дж. Бартоломью, Э. Барбье, Л. Браун, Г. Дейли, П. Дэвис, Р. Констанза, Г. Мюрдаль. Среди российских ученых исследованием проблематики устойчивого развития занимались А. Г. Гранберг, В. И. Данилов-Данильян, В. А. Коптюг, В. К. Левашов, М. Я. Лемешев, К. С. Лосев, Ю. Г. Марков, В. М. Матрусов, H.H. Моисеев, С. М. Мягков, А. Д. Урсул и другие. Н. С. Касимов и Ю. Л. Мазуров (2013) подчеркивают, что отечественная концепция рационального природопользования во многом стала предтечей мировых исследований по теме устойчивости: истоки концепции устойчивого развития фиксируются еще в работах советских ученых-географов, в частности, в работе Д. Л. Арманда «Нам и внукам» (1966), получившую широкую известность в научных кругах.

Парадигма устойчивости включает, в свою очередь, целый ряд подходов, от довольно узких, ориентированных на понимание взаимодействия экономики и природной среды (например, т. н. эколого-системная трактовка устойчивости: устойчивое развитие рассматривается как синоним устойчивости окружающей среды (environmental sustainability), при этом экономическая и социальная сферы резко противопоставляются этой устойчивости и воспринимаются как угроза для нее) до комплексного понимания социума, природной среды и экономики как единой системы («триединая» концепция устойчивого развития Эдварда Барбье (Barbier 1987). Разбор различных (преимущественно зарубежных) подходов к концепции устойчивости дан, в частности, в статье Е. А. Стариковой «Современные подходы к трактовке концепции устойчивого развития» (2017). В России в целом распространен более узкий подход к устойчивому развитию, при котором природная среда выступает как ограничитель экономического развития — не в смысле неблагоприятных природных условий, как это часто видят при изучении северных городов, а в смысле исчерпания ресурсов. Ярким примером подобного подхода служит трактовка В. И. Данилова-Данильяна, который определяет устойчивое развитие как развитие, при котором человечество не разрушает природную основу существования и функционирования своего хозяйства. Антропогенное воздействие на окружающую среду должно соответствовать ассимиляционному потенциалу окружающей среды, регулятивным возможностям биосферы, т. к. именно биосфера обеспечивает сохранение всех важнейших параметров окружающей среды на нашей планете в тех пределах, которые гарантируют существование человека как биологического вида (Устойчивое развитие.., 2015).

С конца 1980-х начинают появляться работы, ориентированные на выявление более сложных, двухсторонних связей между социально-экономическим развитием и средой. Конечно, междисциплинарность в данной сфере возникла значительно раньше, и примером здесь выступает упомянутая концепция рационального природопользования, воспринятая как физико-географами и биологами, так и экономистами и экономико-географами, однако и она подразумевала все же акцент на «научный подход к использованию природных богатств как приоритетных и вечных ценностей человеческого сообщества» (Касимов, Мазуров, 2013), т. е. на оптимизацию влияния человека на природу. Исключение составляют работы по социальной экологии, появление которых знаменовало общую смену тренда в изучении проблем взаимодействия человека и природы.

В последнее десятилетие происходит расширение представлений о взаимодействии человеческой деятельности и природы, формируется понимание сложности всего комплекса взаимосвязей экономики, технологического развития, климатической динамики, культурных стереотипов. Сближение идет как со стороны социальных наук, проявляющих интерес к тематике изменений климата (Urry, 2015; Giddens, 2008), так и со стороны наук о Земле, и в частности, климатологии (Anisimov, Orttung, 2018; Золотокрылин и др., 2012).

Смена трендов в изучении взаимодействия экономики, социума и окружающей среды стала результатом масштабных методологических сдвигов в изучении регионального развития и глобальных проблем. Таким образом, сегодня уже очевидно, как на разных масштабных уровнях, от монопрофильных городов до глобального развития человечества — решение проблем можно найти только в комплексном изучении экономики, технологической базы, изменений ресурсного потенциала, актуальной динамики природно-климатических процессов, социальных институтов и культурных норм — в их тесном взаимодействии.

Однако даже такой комплексный подход имеет изъян при применении к проблемам устойчивого развития арктических городов. Как будет показано (раздел 3.1.) благополучное развитие экономической базы системы «город — окружающая среда» в условиях Арктики зависит не только от местных условий, но и очень существенно (по-видимому, в большей степени, чем в благоприятных климатических условиях) — от ситуации в системе «Север — Юг». Аналогично, и глобальные климатические изменения оказывают большее влияние на развитие всех подсистем арктического города, чем в более южных городах. Таким образом, в условиях Арктики систему «город — окружающая среда» нецелесообразно рассматривать как замкнутую; необходим тщательный учет внешних факторов разной природы, и готовность разных городских подсистем (от экологических до культурных) к быстрой адаптации к изменению внешних условий. Проблемам адаптации к воздействию внешних факторов в классической концепции устойчивого развития, как правило, не уделяется большого внимания — что неудивительно, т. к. концепция устойчивого развития создана, в первую очередь, для глобального уровня. Однако именно эти проблемы находятся в фокусе внимания более молодой концепции — концепции жизнестойкости.

Открытость во внешний мир: жизнестойкость. Концепция жизнестойкости направлена на изучение способности городов противостоять шоковым внешним воздействиям — как природным (экстремальные погодные условия, неблагоприятные природные явления и т. п.), так и социально-экономическим (экономический кризис). Изначально термин «жизнестойкость» использовался в биологии, экологии, психологии, однако в последнее десятилетие все активнее внедряется в экономике и социально-экономической географии (Swanstrom, 2008; Meerow et al., 2016; Foster, 2007; Fingleton et al., 2012; Collier et al., 2014; Cutter et al., 2008; Gallopin, 2006; Weichselgartner and Kelman, 2014; Ahern, 2011; Jha et al., 2013).

Работы по городской жизнестойкости отличаются широким спектром анализируемых явлений: оценка рисков, функциональное зонирование (определение наименее опасных мест), повышение защищенности наиболее бедных слоев населения, вовлечение местного сообщества в процесс принятия решений: социальная и институциональная жизнестойкость, многофункциональность городских систем (совмещение социально-экономической и экологической функций), перекрытие функций и модульность (в случае выхода из строя одного элемента, его функции берут на себя другие), разнообразие (биологическое, социальное и экономическое), связность городской инфраструктуры и экологического каркаса, адаптивное планирование (Ahern, 2011), доступность экосистемных услуг (McPhearson et al., 2015).

В числе прочего концепция жизнестойкости получила развитие на арктическом материале. Здесь в фокусе внимания были, в первую очередь, небольшие поселения (20th Anniversary Declaration, 2016; Berman et all., 2017). В России работы по жизнестойкости пока немногочисленны (Бочко, 2013; Важенин, Важенина, 2015; Климанов и др., 2018; Zamyatina, Goncharov, 2018b, Жихаревич, Климанов, Марача, 2020).

Концепция устойчивого развития и концепция жизнестойкости имеют немало сходства, однако они принципиально различны. Устойчивость и жизнестойкость отражают разные аспекты благополучия города. В парадигме устойчивости основной акцент делается на стабильности функционировании системы и на продлении ее работы на максимально длительный промежуток времени (характерны отсылки к потребностям будущих поколений людей). Исключение здесь составляет подход С. М. Мягкова, уделявшего большое внимание социально-экологическому кризису или переходу (СЭП), и по сути, вышедшего на принципы изучения жизнестойкости (Мягков, Тикунов, 1998 и др.). Парадигма жизнестойкости, напротив, подразумевает устойчивость в условиях кризиса (способность к «кризисному менеджменту»), способность дать ответ на те или иные внешние вызовы. Таким образом, обе концепции целесообразно рассматривать как взаимодополняющие. Для условий Арктики в силу повышенных рисков (самого разного происхождения: природного, экономического, социального, техногенного и др.) для дальнейшего более пристального изучения арктических городов мы выбираем жизнестойкость.

2.2. В Арктике это не работает: опыт применения эконометрических методов оценки жизнестойкости к городам Российской Арктики (2009—2016)

Опыт оценки жизнестойкости городов в региональной экономике

Проблема выбора параметров оценки жизнестойкости коренится в неоднозначности самого термина: на данный момент нет консенсуса даже в отношении термина, пригодного для использования на русском языке (см. детальный анализ в работе: Жихаревич, Климанов, Марача, 2020). В свою очередь, неоднозначность термина «жизнестойкость» во многом связана с его «двойным» происхождением: термин возник в экологии и почти одновременно в психологии (и в данных отраслях на русском языке закрепилось понятие «жизнестойкость»), а затем был перенесен в экономику и экономическую географию (где по поводу не только перевода термина, но в отношении вариативности его наполнения возникли дискуссии).

Мы хотели бы в максимальной степени сохранить исходное значение термина — настолько, насколько возможно при перенесении его в географию — и следуем традиции перевода термина «resilience» именно как «жизнестойкости», чтобы не прерывать преемственность с экологией и психологией (Замятина, Медведков, Поляченко и др., 2020).

В практике анализа жизнестойкости городов, в свою очередь, сложилось два основных подхода, каждый из которых имеет как достоинства, так и недостатки.

Первый подход учитывает сложность городской системы, включает экологические, управленческие, поведенческие, экономические аспекты. Однако в рамках данного подхода практически невозможны количественные сопоставления по большому числу объектов наблюдения, работа ведется на микроуровне с отдельными городами (яркий пример (Collier, Hambling, Kernaghan, etc., 2014).

Второй подход заключается в количественной оценке жизнестойкости на больших массивах данных. При этом жизнестойкость, по сути, редуцируется к сугубо экономическим аспектам. В общем случае критерием проявления жизнестойкости служит динамика численности населения и/или валового продукта, и различные параметры тестируются на предмет объясняющей силы этих изменений, хотя в методиках анализа встречаются различные вариации. Например, Р. Мартин для расчета жизнестойкости использовал набор двух показателей: сопротивляемости (способность сохранять исходные экономические показатели во время кризиса) и восстановительной способности (Martin, 2012). Другие авторы дополнительно использовали методы сдвиг-доли (Giannakis, Bruggeman, 2017 или статистического анализа взаимного влияния по полученным показателям (Fingleton et al., 2012). Сильной стороной подобного «экономоцентричного» подхода является безусловное доказательство роли того или иного фактора в формировании траектории прохождения города через кризис, а слабой — узость сферы анализа (например, в работе Мартина (2012).

Сходство обоих подходов состоит в том, что жизнестойкость в обоих случаях оценивается эмпирически — как реакция на кризис. В первом случае идет речь о многокомпонентном наборе параметров жизнестойкости, описывающем структуру города как сложной системы. Во втором — проводится оценка влияния некоторых факторов на узкий аспект жизнестойкости города (его экономическую жизнестойкость), зато по большой выборке городов, сопоставимых с точки зрения опыта преодоления конкретного кризиса.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

18

Так, известны случаи, когда в зимнее время устойчивый ледовый покров в среднем течении Енисея устанавливается только в январе, что существенно задерживает сроки открытия зимника, а под угрозой срыва оказывается завоз в крупные поселки продовольственных и хозяйственных товаров.