Утка

Надежда Сергеевна Самородина, 2023

Если русские мужики решат спасти Родину с энтузиазмом планетарного масштаба, то способы для спасения Родины они могут выбрать самые непредсказуемые!

Героям СВО посвящается.

Персонажи:

Зинаида Андреевна Макарейкина. Бухгалтер в конторе лесного хозяйства от компании «Руслес». Возраст 45-50 лет.

Николай Дмитриевич Макарейкин. Муж Зинаиды. Водитель рейсового автобуса. Возраст, 45-50 лет.

Саша Макарейкин. Сын Зинаиды и Коли. 22-23 года. Студент дорожно-транспортного института, вечернего отделения. Работает на СТО.

Василий Яковлевич Морозов. Васька-перегар. Житель поселка, друг Николая. Возраст 45-50 лет.

Марина. Сослуживица Зинаиды. Учетчица на сортировочном участке лесного хозяйства. 35-45 лет

Таня. Фельдшер поселка «Утка».23 года

Юрий Григорьевич Юдин. Один из управляющих крупной компании «Руслес». Руководит лесным хозяйством в области, и где поселок, «Утка».

Адочка. Заместитель Юрия Григорьевича, она и финансист, и кадровик, и любовница Юрия Григорьевича.

С одной стороны авансцены отрезок деревенской, аккуратной изгороди с калиткой. Вдоль изгороди скамейка. В глубине сцены чистенькая комната-кухня в деревенском доме. С одной стороны, дверь в комнату сына, Александра. С другой стороны, дверь в зал(гостиную)и спальню родителей, одновременно. В кухне мы видим печь «голландку», которой давно не пользуются. За печкой предполагается кладовка или чулан. Рядом стоит умывальник ручной, обычно под таким стоит смывное ведро. Над печкой веревки для белья, на веревке кухонное полотенце и постиранные тряпки для вытирания. На печи плитка двух-конфорочная. На плите утятница, чайник. В остальном, вполне современная кухня. Стол, покрытый клеенкой в цветочек, четыре табурета с подушечками. На столе банка с солеными огурцами, початая бутылка водки, аккуратно закупоренная скрученной бумагой, тарелочка, стакан. Диван, прикрытый чистым, пушистым, новым пледом.

Из-под пледа выглядывает заспанный, лохматый Николай. Прислушивается. Где-то во дворе крякают утки и слышен голос жены: — Утя — утя-утя-утя… Вот окаянная, да иди же ко мне, утя-утя-утя, утийя… (Крик утки, хлопанье крыльями.) Во, зараза.

За кулисами слышен грохот, вопль кошки. Это Василий, друг детства Николая, он споткнулся о животное. Упал. Слышен грохот тяжело падающего тела, ругательства в адрес кошки: — Вот, бесово отродье, специально что ли? Да когда в этом доме уже выключатель кто-нибудь починит?!

Николай выпрыгивает из-под пледа (Он в сатиновых трусах и в футболке с надписью, «Россия».) и идет прямо к чайнику. Жадно прилипает к носику, обнаруживает полное отсутствие воды.

Коля. (Тихо выругался). — Да твою ж в коромысло, что нельзя было воды налить, все сам, все сам… Прости господи… (Пьет из банки рассол. Слышно, как кто-то бухнул в дверь кулаком.) Ух, хорошо… (Передразнивает кого-то.) Какое чудесное кьянти!…Входи, Вася, входи.

Входит Василий, видно, что он взволнован какой-то новостью. Он смело проходит в комнату, садится за стол, смотрит на бутылку с водкой, но, как будто и не видит ее.

Василий. — Когда в сенях выключатель уже починишь? Чуть не сломался там полностью.

Коля. — Пить завяжешь, тогда и…

Василий. — Вот, как починишь, сразу завяжу… Слушай…

Коля. — Денег не дам.

Василий. — Да что ты все про деньги?

Коля. — Ух ты, чего это?!

Василий. — Свои имеются. (Достает деньги, показывает.) Я вчера на пилораме работал. Я там, ужас, что узнал, капец просто, вот душу мне там вынули. Вынули и растоптали. Это конец.

Коля. — Нашел место, где о душе размышлять?

Василий. — Я, между прочим, частенько о ней думаю. А, вот другие, многие, вопрос? Я о душе.

Коля. — Хорош мне тут загадками.

Василий. (Взрывается). — Да какие там загадки, Коля? Я не про загадки тебе, Коля, про наглое воровство, преступное воровство. Про смерть, Коля. Про, ужас, который всех нас опять ожидает. Беспредел абсолютный. Там воюют, тут воруют, в телевизоре развлекают… Это что? Мир раздулся от гнусностей, как налитый гноем презерватив. Того и гляди, лопнет?

Коля. — Да ладно?

Василий. — Да не ладно! Совсем не ладно. Они втихую, понимаешь, как ошибку в плане вырубки, типа, решили почти половину кедрача под корень. Нашу, родную, промысловую зону под топор. Желтый вчера приезжал. Коробки привез. А в коробках знаешь, что? Правильно. Доллары. А наш народ потом по миру пойдет. Это же единственный заработок всех наших. Лес — хлеб наш. Извини. Да. А что? Тут и лозунгами заговоришь. А потом что? Пожар? Все, как обычно. И все до сгорит, что останется. И всё. И, на тебе еще одна пустыня. Ни леса, ни тебе ореха, ни зверя, ни птицы, ни грибов с ягодой. И люди разъедутся. Вот ты сейчас на рейсовом автобусе работаешь? Так не будет у тебя работы. Некого возить будет, Коля, некого. Сколько уже поселков пустых стоит. Ау-у! И наш в туда же. Да и даже не в том дело. Пока новый лес нарастет, а он не успеет, все в болото пребудет. Да что они там в кабинетах знают про экологические катастрофы?!

Коля. (Коля обхватил голову руками, пощелкал шеей, хотел было налить, выпить, но резко отодвинул бутылку). — А ты как узнал то? Может, сплетни? Зина моя ничего не говорила, а она ведь главбух в «Руслесе», все финансы через нее идут.

Василий. — Да говорю же, втихую, за наличные. Короче, мы с мужиками вчера, так, немного, за здоровье брата бригадира, тот на эСВО поступок геройский совершил и, красавец, жив остался, в больничке сейчас. (Смотрит на бутылку, трясет головой, нет, не до тебя.) …Так вот, я утром, по старинке, в ельник побежал. Стою там. Слышу, идет кто-то. Я притих. Нельзя же. Забыл, что туалет поставили. И вот, почти рядом, остановились Юдин с Адочкой, потом желтый к ним подошел. Так я все и услышал. Там такие суммы, что и не снилось. Газель грузовая. Я сам потом коробки разгружал. Там тушенка для рабочих, а две коробки с долларами. Одна завтра в город поедет, сам знаешь, куда.

Коля. — Капец. Господи, да что ж творится то? Что делать? Вась, делать то что? Если бы раньше, а то вон, уже и деньги приехали. Скоро по морозу и начнут…

Василий. — В столицу надо. Москва далеко, вот наши и делают, что хотят. У желтых там за такие дела — расстрел, а у нас «бери не хочу». Вся мафия их сюда ломанулась. Своей мало, так мы чужеродной границы открыли. Вот, помяни мое слово, они вчистую все наше выгребут. Многолик сатана. Пришел, откуда не ждали. Всех купит. Мне, Коля, страшно стало. За все страшно. Тут в колокола надо, да где ж они. Если только журналистам, в интернет, блогерам этим что ли. Есть же среди них русские?! Должны быть! Сашка же твой, он же все блогером хотел стать?

Коля. — Хотел. Да только там не все смотрят. Туда надо «из ряда вон», или тупо, смешно. А у нас тут, что интересного? А уж смешного? (Рукой махнул.) Слезы одни. Кому нужны наши слезы, Вася? Бог — высоко, царь — далеко. Только сами. А самих нас: ты да я, да мы с тобой. Да Сашка мой. Не блогер он…Не получилось у него. Тут надо такое придумать, чтобы до телевидения дошло? Чтобы не просто обличить, а ОБЛИЧИТЬ? Чтоб, как глас божий на всю страну!

Василий. — Глас божий, говоришь?

Коля. — Ну. Что-нибудь этакое, ШОУ! У нас же только ШОУ любят, простое, человеческое скучно стало. Во довели народ!

Василий. — Вот ты, Коля. Николай Макарейкин, ты и покажешь всем ШОУ! Оракулом станешь, правдолюбцем, ясновидящим-обличителем! И не смотри на меня так!… А кто кроме тебя? Я, что ли? Я же алкаш. Меня и слушать не станут. А ты артистом хотел стать, стихи писал. Помнишь, когда в Зину влюбился, всех своими стихами достал. Весь поселок от тебя, поэта придурошного, шарахался.…Что? До сих пор пишешь? Все, капец пришел. Зине опять?

Коля. — Ну, не только… Только не говори никому. Слышь? Ты мне друг?

Василий. — Да ладно, это же твое, сакральное.

Коля. — Где ты слова то такие берешь?

Василий. — Читаю много.

Коля. — И, когда успеваешь?

Василий. (Крутит мобильником). — Тут про все. И с похмелья отлично так, даже помогает. Короче, проверить надо. Давай! Давай, ты вот прямо сейчас что-нибудь и обличишь. Катренами давай.

Коля. — Чем?

Василий. — Нострадамус катренами писал. Стихами, короче. Включайся, слышь… Так, давай для начала тебя обличим. Не тупи, Коля. Чтобы проще, давай наезжай на всех по заповедям. Репу свою взорви, грехи обличай. (Коля напрягся, смотрит пристально на Васю.)…Не, меня не надо… Мой грех всем известен. Давай с себя. Да не бойся ты, это ж для пробы. Ну? Какой твой страшный грех, к примеру?

Коля. — Я даже не знаю. Ну спать люблю, это как, грех? Лень что ли обличать? Покушать тоже. Вот, иногда, в последнее время, редко что-то… (Убирает бутылку за ножку стола).

Василий. — А-а, давай, как карта ляжет. Сейчас Зина твоя войдет, а ты стихом по ней! Вот, как огрей! Вот, что в голову взбредет. Но, грех подразумевай.

Коля. — Ну ты, блин, задачу мне?

Василий. — Главное, помни о кедрах, о сволочи этой продажной, вот в уме злость эту держи… Должно получиться.

Коля. — Да я, как вспомню, сколько зверья в прошлом году от пожара погибло?! Перед глазами почему-то белка с бельчатами обгорелые и птицы. Клювы раскрыты…

Василий. — Вот, вот это держи!

Коля. — Как это развидеть? Все сжимается и, почему-то живот крутит. (Бьет себя в грудь.)

Входит Зина с уткой под мышкой. В другой руке у нее топор. Николай вдыхает воздух и, вдруг, начинает громко, направленно на жену, эмоционально, даже фанатично, говорить стихами.

Коля. — Не души ты невинную душу,

Отпусти, пусть растет во хлеву.

Нешто нечего в доме покушать?

Как люблю твоих глаз синеву.

Я тебя осуждать не решаюсь.

Да мой в зеркало образ не вхож,

От излишеств я, Зиночка, маюсь,

Погляди, на кого я похож?

Нет, коль Рубенс живой был, художник,

Я бы в «музы» ему подошел.

Я обжора, алкаш и безбожник

Ждет в аду меня жаркий котел.

— Отпусти эту жирную утку!!! (Зина вначале оторопела, как под гипнозом, потом мгновенно, как по приказу, открыла дверь в сени, выбросила туда утку.) Лучше мучиться буду в посту…

(Утка от радости, слышно, как закрякала, замахала крыльями.)

Коля резко меняется в лице, смотрит на Зину уже обыденно, он делает вид, что резко забыл, что говорил стихами, и даже то, что он говорил. Зина оторопело стоит с топором.

Коля. (Уже прозой). — Ты зачем топор взяла? Зина! Зи-ин… Да что ты встала столбом? Топор этот не наш, его Маринка принесла, чтоб заточил ей, головы курам рубить. В кладовке возьми, нашенский лучше.

Зина. — Коля, эт что щас было? Вася здравствуй… А? Ты что, опять начал?

Василий. — Я?

Коля. — Что?

Зина. — Коля. Коля, это ты сейчас стихами разговаривал?

Коля. — Я? Да я ж давно уже в завязке, ты, Зина, что?

Зина. — А сейчас что было? Нет, ты это, придуриваешься что ли? Я те утку принесла, башку надо срубить, гости завтра, а ты мне тут стихи читаешь?! Опять?

Коля. — Зин, это ты о чем, Зин? Говоришь, что попало, стихи какие-то… Вась, скажи хоть ты?

Зина. — Ага, нашел свидетеля? Оба алкаши.

Коля. — Я бы попросил… Попросил бы не обобщать. Я стою, жду, где утя, а ты про стихи какие-то придумываешь.…Голову мне морочишь.

Зина. — То есть, это я тут пришла и придумываю? Совсем уже? Ладно. Проехали. Ну смотри, если ты снова в поэты, разведусь. ПонЯл. Давай ка место лобное приготовь. Тазик рядышком, да постели клеенку, постели, слышь, там лежит…(Уходя.) Больно надо мне придумывать чего, я что, стихи от прозы не отличу? (Пошла на улицу.)

Василий. — Ну, ты зверь, Коля! Артист! Даже я оторопел от наглости такой! Да и потом то, потом, будто и не помнишь ничего!? Это ты здорово придумал, это правдоподобно так…

Коля и Вася выходят во двор, (на авансцене) готовят «лобное место» для утки.

Коля. — Да я там, короче, «затык» с рифмой там был. Хорошо, что Зина утку в сени выбросила. Тема, как бы исчерпала себя. Слушай, а что делать, если «затыки» такие и дальше будут? Во, задачка?

Василий. — Если вдуматься, то конечно, «глас божий» должен непрерывно из тебя литься. «Затыки» твои, это провал. Ты, типа, по божественной сути, ведь не можешь это контролировать? Правильно. Не можешь. Естественным образом.…Значит?

Коля. — Значит нужна кнопка, рычаг, или что-то, что включает этот поток. А главное, выключает, когда «затык», ну, или по необходимости.

Василий. — Ну-ка, ну-ка, что ты там говорил? «Хорошо, что Зина утку в сени выбросила»? Бинго! Рычагом у тебя будет утка. Появилась, из тебя прет, убрали, поток прекратился. Логично же?

Коля. — Нет, Зина должна быть в теме, сам понимаешь. Обида будет, никому не поздоровится. Уже и за этот, первый момент. Ай, врагу не пожелаю.

Василий. — Это да… А, может она сама допетрит до чего? Может и объяснять не придется? Эх, Сашку надо, чтобы он блог организовал, срочно же.

Коля. — Так он сегодня приезжает. Отпуск у него.

Василий. — Вот он и будет «Шоу» наше снимать.

Коля. — Он то да, он, думаю, сможет.

(Громко.) — Зина, а кто придет завтра? Поди опять твоя Адочка, начальница, что б ее черти задрали,…тюрьма ее заждалась… Она ж ворует, и тебя заставляет. Не люблю я ее, ох не люблю. Она то открутится, а в тюрьму ты пойдешь. Как бухгалтер. Что молчишь? Бухгалтеров то в первую очередь сажают. Так, что ты там смотри внимательно, что подписываешь… Шла бы вон, лучше на почту работать что ль…

Зина. (Слышно, как опять ловит утку, так крякает, шумит, возмущается.) — А тебе её чего любить? Ты должен только меня да сына любить. Ему, вон, еще в институте два года. А леспромхоз не обеднеет.

Коля. — Вот потому и нищие мы все. Что все так вот и рассуждают.

Василий. (Тоже громко, в тон Коле). — Они ж там пилят, рубят, а кто считает их, сосны то? Они сами и считают. А ошибаются на сколько?

Зина. — (Выходит с уткой. Коле.). На, вот. Да половчее давай, чтоб не страдала… Я отвернусь. (Отворачивается.)…А, когда это ты такой совестливый стал, Вася? Ты ж не просыхаешь?

Коля смотрит на утку и, вновь, фанатично, как с трибуны декламирует стихи.

Скажи творец, какою силой

Вдохнул ты в грудь мою любовь.

Чтобы рука не сотворила,

Не пролила невинну кровь.

(Отбрасывает топор в сторону.)

Прощай топор, творенье зла!

Тебе ль решать, кого рубить.

(Берет утку, бережно уносит, бросает за забор.)

Живое можно ли убить!?

Беги родимая, пошла…

Разворачивается. Удивленно смотрит на «лобное место», подбирает топор.

Коля. — Это что, нет, я долго ждать буду. Ты что? Утку поймать не можешь?

Зина. — Так ты же ее только что отпустил.

Коля. — В смысле?

Зина. — Я тебе ее принесла, а ты опять стихами… Это, что же опять будет? (Чуть не плачет.) Вась, хоть ты скажи…

Василий. — А я что?

Зина. — Скажи!

Василий. — Пойду я, однако.

Зина. — Вася, ты же слышал.

Василий. — Да, Коля, ты не прав.

Коля. — В смысле?

Зина. — Не зли судьбу, Коля.

Василий. — Вот именно…

Коля. — Я не злю, Зина, а ты, часом, не того?

Зина. — Чего, не того?

Коля. — Ну не того, в смысле, того. (Щелкнул по шее.)

Зина. — Сдурел что ли?

Василий. — Может это, к доктору?

Зина. — Щас! Сама справлюсь.

Коля. — Короче, мне самому за уткой идти?

Василий. — А, давайте, я!

Зина. — Нет! Я сама. (Успокаивает себя.) Сама я. Ладно, ладно, ага, (Уходит.)…утя, утя, утя-утя-утя…

Коля. (Кричит вслед). — Санька, вот кого утятиной кормить надо. Сын ведь… Дрыщ, и есть дрыщ, он из компьютера не вылезает. Вась, ну как?

Василий. — Ох и сволочь-ты-артист ты, Коля.

Коля. — Нет, ты погляди, целое утро уже не можем с одной уткой справиться?

Василий. — Чет тебя сильно прёт, Коля, слышь? Ко-оль, я пойду, однако. Вдруг, еще чего узнаю.

Коля. — Иди, Вася, иди.

Василий. — Во поперло! Шоу, блин, всем шоу, шоу… (качает головой, уходит.)

Шум, гам, возмущенное кряканье, выходит Зина с уткой. Все повторяется вновь.

Коля. — Как можно в пост великий, Зина,

Нам все скупать по магазинам?

Колбасов трех-пяти сортов,

У нас и нету столько ртов.

Живем вдвоем, нам много ль надо?

Поди, как съели за год стадо!

Не правильно живем мы, Зина…

Зина. (Срывает платок с головы, накрывает утку. Коля мгновенно становится спокойным, удивленно смотрит на жену). — Ну все, хватит, это выше моих возможных сил. Так, ты, уточка, пойдешь к себе, никто тебя сегодня не убьет, видимо. А знаешь, а на стол я мясо с картошкой потушу, и хорошо… Салатов настрогаю, пироги, (Осторожно.), колбасы то можно нарезать, гости все-таки? А, Коль?

Коля. — Чего?

Зина. — Колбасы на стол нарезать?

Коля. — А утку?

Зина. — Утку то? Да нет, (Уносит утку.) пусть там еще погуляет, пусть подрастет.

Коля. — (Вслед). Как скажешь! Ты — хозяйка. А интересно, а почему наша деревня Уткой называется? И вранье всякое уткой зовут?! Может, потому что тут выдумщики жили? А? Вот надо же! Маленькая птица, четыре буковки, а какую ответственность на себе несет!? Это ж вранье всего мира…

Зина. — Ты забыл, в больницах тоже утки есть. В психушках. Там поэты в основном лежат: Пушкины, Есенины, вот Коли Макарейкина только нет.

Коля. — Не романтичная ты… А колбасы? Конечно нарежь всякой, салатов настрогай, мясо с картошкой, и хорошо. Давай-ка я еще в магазин сбегаю, куплю чего-нибудь, твой день все-таки, рождения!

Зина. — А и сбегай, Коля, сбегай. Купи, чего хочешь. (Убирает «лобное место».) Вот, чего душа желает и купи… Ты ведь не будешь больше стихи писать?

Коля. — Да нет, я ж не пишу больше. Я шампанского куплю, а? И конфет в коробке. Любимых твоих, а?

Зина. — А и купи, чего нам деньги то беречь, будем пить, да радоваться… в прозе, желательно.

Коля. — А, чего это ты расщедрилась? А? Барыш какой получила? А ты часом не слышала, кедрач то не собираются под вырубку?

Зина. — Ты что, с дуба рухнул, кто позволит? Мы ж живем с него.

Коля. — Да я так, фигню собираю чегой-то, и зачем, главное?

Зина. — О, Маринка идет. Иди, Коля, иди… (Коля уходит. Зина кричит.) Мари-и-нк, Марина, поди к нам-ка, зайди а, что скажу то.

Выходит, Марина. На ней куртка яркая, джинсы, кроссовки.

Марина. — Чего орешь, как потерпевшая? Случилось чего?

Зина. — Ой, Марина, случилось, а рассказать, даже не знаю, как?

Марина. — Что, и твой бабу завел?

Зина. — Да ну тебя, все ты о своем. Другое тут. Даже не знаю.

Марина. — Ох, неужто Сашку вашего на СВО призвали?

Зина. — Да нет, пока, слава богу, сегодня приедет. С Колей беда, Марина. Страшно мне что-то, беда.

Марина. — Только же вот встретился, нормальный такой, бодрый даже.

Зина. — Так то-то и оно, что на первый взгляд и не заметно, а как копнешь глубже, так беда.

Марина. — А можно как-то поконкретнее, без копки?

Зина. (Вдохнула-выдохнула). — Короче, Николай мой того, (Крутит пальцем у виска.) с ума он сошел.

Марина. — Так они все с похмелья невнятные. Пил поди вчера?

Зина. — Да не особо. Другое тут.

Марина. — Да не тяни ты уже.

Зина. — Он опять стихами говорит.

Марина. — Пушкиным что ли?

Зина. — Если бы.

Марина. — А кем ещё-то?

Зина. — Не поверишь, опять своими.

Марина. — Иди ты!

Зина. — Чисто своими, про свое, про наше все. И, главное, говорит, а потом раз, и забыл.

Марина. — В смысле?

Зина. — Не помнит он, что стихами говорил. И даже, что говорил, и что имел ввиду не помнит. А раньше помнил ведь… Вчера еще всё нормально было, а сегодня с утра? Вот, что с чего? Ведь сто лет не писал уже.

Марина. — Так может он просто стихи тебе читает? А ты и не допетрила. Про любовь хоть?

Конец ознакомительного фрагмента.