Заповеди матушки Аграфены

Надежда Севостьянова

Счастливая семейная жизнь – это такой же миф, как и любой другой, то есть что-то в нем чистейшая правда, а что-то придумано людьми за тысячелетия человеческой истории.

© Надежда Севостьянова, 2023

ISBN 978-5-0060-4834-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ровно в пять у нас в семье пьют кофе, но все по-разному: отец с коньячком, мама со сливками, а я с молоком. Папа пьёт на диване, мама в глубоком кресле, а я усаживаюсь перед окном, ставлю чашку на широкий подоконник и попивая свой любимый напиток, наблюдаю за тем, что происходит за окном, любопытное это занятие, доложу я вам. Я научилась этому у наших кошек, они это делают регулярно, особенно по утрам. Но затравку этому занятию мне дала итальянская старушка на острове Бурано. Несколько лет назад мы всей семьёй путешествовали по Италии. Недалеко от Венеции есть два маленьких острова, вернее их больше, но эти два особенно знамениты в мире, Мурано своими изделиями из стекла, а Бурано — необыкновенными кружевами. И вот именно в Бурано я увидела эту бабулю, она сидела прямо посреди небольшой площади, единственной на этом острове. Сидела на стуле, вокруг неё двигалась негустая толпа туристов и она цепко вглядывалась в неё. Ей было очень интересно, это читалось на её лице. Для неё это было интереснее всего: телевизора, театра, кино.

Теперь я понимаю её, для меня это тоже самое любимое зрелище. По площади двигаются жители нашего городка, почти все мне знакомы, но попадаются и новые лица. Так я сижу с чашкой кофе часа два, за это время узнаю очень многое. Мы живём на втором этаже и мне многое не только видно, но и слышно. Может это кому-то непонятно, но для меня — это наслаждение.

Мама очень редко говорит с отцом, поэтому у нас счастливая семья. Единственное, что они изредка обсуждают, это — я и моя жизнь. Они учат меня жизни, но люди, в жизни которых мало что происходит и которые почти не говорят друг с другом, мало чему могут научить других. Но я нашла себе учителя, вернее учительницу — матушку Аграфену. Я знаю её столько, сколько помню себя. Впрочем, она матушка всего нашего городка. К ней ходят все. Вот — кто никогда не молчит, я могу её слушать без конца.

Сейчас мне особенно интересно с ней беседовать. Мне двадцать один год и настало время выбора и матушка помогает мне его сделать.

Никто точно не знает, сколько матушке Аграфене лет. Конечно, мне она кажется глубоко пожилой, это естественно, ведь я ещё молода, мне все, кому за тридцать, кажутся старыми, хотя сейчас и люди в возрасте научились с помощью современных средств оставаться довольно моложавыми. И всё-таки, матушке Аграфене не должно быть меньше семидесяти лет. Про таких людей говорят «человек без возраста». Я бываю у неё очень часто, общение с ней стало для меня необходимостью. Ей я могу задавать вопросы, которые никогда не задам ни матери, ни отцу. Матушка кроме школы ничего не заканчивала. Жизненный опыт у неё минимальный, как мне казалось. Она почти ничего не рассказывала о своей жизни, но зато очень живо интересовалась жизнью других, она ею жила.

Я хожу к ней довольно часто, ходила бы чаще, если бы не боялась обидеть родителей. Вот и сегодня пойду к ней всенепременно. Матушка живёт несколько наотшибе, в маленьком домике с белыми стенами и красной черепичной крышей. в окружении замечательного густого сада, наполненного цветами и деревьями, в том числе плодовыми. Матушка всех угощает своим вареньем из разных ягод и фруктов. А аромат цветов возле её дома стоит такой, что по дороге до дверей её дома может с непривычки закружиться голова. Но у меня голова не кружится, ведь я хожу к ней столько времени, сколько себя помню. Вообще матушка Аграфена стала для меня как бы родственницей и не только для меня, её как родную любят все в нашем городе.

Сидя сейчас у окна, я засмотрелась на знакомую мне парочку, Лиду и Ерофея, они вместе уже несколько лет, родили троих детей, а в церковь так и не сходили. Их многие в Соленбурге (так называется наш городок) осуждают, а я пока не определила своё отношение к ним. Вообще они мне симпатичны, у них весёлые ребятишки, а это признак того, что в семье у них любовь и согласие.

У меня пока на этом фронте (почему фронте, я что собираюсь воевать?) без перемен. Друзья у меня, конечно, есть среди местных парней, но нас же всегда тянет в дальние дали, а свои кажутся простоватыми и мало романтичными. Правда, за мной никто так уж откровенно не ухаживал, эато я люблю эту тему обсуждать с матушкой Аграфеной, даром, что она замужем никогда не была.

Ближе к вечеру я уже у матушки Аграфены, она всех всегда встречает ласково.

— Ну что, деточка, кого сегодня наблюдала в окошко? — она знала о моей любви к этому занятию.

— Ой, матушка, Лида и Ерофей с детками шли куда-то, как всегда весёлые и довольные жизнью. Скажи, матушка Аграфена, вот ведь у них уже трое детей, отчего они до сих пор не обвенчались?

— Оттого и не обвенчались, что и сами ещё дети, живут и радуются, но время придёт, а с ним и проблемы, тогда они не то что пойдут — побегут венчаться. Ведь пока у человека всё хорошо, ему Бог вроде как и не очень нужен, а как появились трудности или, не дай Бог, несчастья, так они сразу к Богу: «Помоги, мол, спаси!» Или вопросы задают: «Почему, да за что?» А пришли бы раньше, до того, как всё случилось, да исповедовались, глядишь и не задавали бы дурацкие вопросы, сами всё поняли бы про себя и окружающих. Не всегда люди расплачиваются за свои грехи, иные страдают за грехи предков, они может и не знают о них ничего, потому и стенают, да жалуются на несправедливость судьбы своей, а не знают того, что справедливости на свете нет вовсе и быть не может.

— Матушка, я вот о чём думаю, как люди друг друга находят, всё выглядит как-то случайно, встретились случайно, случайно полюбили, неужто нет в этом никакой системы?

— В мире, деточка, нет ничего случайного, всё предопределено.

— Так что же, выходит, ничего делать не надо, сиди, не дёргайся, всё само собой образуется, как там в песне поётся: «никуда не денешься, влюбишься и женишься».

— Ну это ты сильно преувеличиваешь. Система есть, конечно, только человек никаким системам подчиняться не желает. Вот ты замуж хочешь или так просто интересуешься, поскольку вроде так полагается — в определённое время девушка должна семью завести, детишек нарожать.

— Да нет, я конкретно об этом не думаю, просто как говорится, надо быть к этому всегда готовой.

— Это, конечно, правильно, но тут правило такое действует: «надейся на лучшее, а готовься к худшему». Вот тебе какие парни нравятся?

— Да обычные, нормальные, симпатичные, как и всем.

— Всем разные нравятся, есть девчата, которым хулиганы да бандиты любы, остальные им кажутся скучными. А ты, видать, не очень требовательная, такие, как правило, и попадаются в силки. К тому же, где ты видела нормальных мужчин, нет их в природе и не надейся. Но важно знать, какой на твоём пути попался и что с ним делать. Вот тут наука и система начинается. Вот если парень тебя боготворит, цветы охапками дарит, подарками заваливает, а ещё, паче чаяния, в окошко к тебе по водосточной трубе лезет, все твои прихоти да желания исполняет, что будешь с таким делать?

— Как что, это же мечта, с таким будешь всю жизнь себя принцессой чувствовать.

— Так я и знала, что ты попадёшься на эту удочку.

— А что же делать с ним?

— А вот что, как только он к тебе по трубе в окошко доползёт, берёшь скалку потолще или лучше сковородку потяжелее и лупишь ему по кумполу посильнее, чтоб он рухнул и не сразу очнулся, авось, когда очнётся, ничего не вспомнит, что с ним произошло, а главное, про тебя забудет.

— Матушка, так ведь и убить можно человека.

— Во-первых, он человек только наполовину, а на вторую — чистый зверь. А во-вторых, эта порода сильно живучая, так что не беспокойся, очухается, встанет, отряхнётся и пойдёт своей дорогой, главное, что не в твою сторону. Ну а если не забудет про тебя, тогда беги в полицию, такие больше всего боятся огласки и позора, а это позор, когда баба тебя сковородкой приголубила, такая слава ему не нужна, потому как засмеют, поэтому он будет сидеть тихо или переключится на другую дуру, потому как по-другому они не могут, только тюрьма и сможет их остановить, но не исправить, потому как они всегда считают себя правыми. А если не сделаешь этого, а ещё, пуще того, замуж за него пойдёшь, то всё, можешь сразу гроб себе заказывать, потому как долго с ним не проживёшь, в лучшем случае, бита будешь регулярно, потому как из принцессы довольно скоро превратишься в грушу для битья и бить он будет стараться по лицу, чтобы испортить тебе, как говорят, фотокарточку, чтоб на тебя никто смотреть не смел, ведь ты теперь его собственность, что захочет, то с тобой и сделает, заканчивается это очень часто печально. Убьёт, разрежет на кусочки, в чемодан запихнёт и на помойку выкинет. А потом будет разыгрывать убитого горем мужа.

— Так я могу в полицию пожаловаться.

— А стыд? Ведь стыдно признаться перед всеми, что так обложалась и будешь терпеть, а как терпеть будет уже невмоготу, захочешь сбежать от него, ан не тут-то было, слишком много он на тебя потратил, чтоб так просто отпустить, он тебя из-под земли достанет и везде сыщет, хоть на дне морском. Ни в другом городе, ни в другой стране, нигде от него не спрячешься. Разве что, к папуасам в Африку сбежишь, единственный вариант. Папуасы добрые, они тебя приютят, у них и перекантуешься, от страха отойдёшь. А захочешь остаться — останешься: с ними жить можно очень хорошо. А если нет, уедешь, только надо будет сменить все документы и внешность радикально. И чувство собственного достоинства возвращать, потому как он будет тебе внушать, что никому ты, кроме него, не нужна, что без него ты сдохнешь под забором.

— И неужели он никогда не может измениться в лучшую сторону?

— Может. Вот если под машину попадёт или с какой-нибудь горы в пропасть свалится и в результате станет беспомощным инвалидом. Ему понадобится уход ежедневный, без него он не выживет, вот тогда он сразу исправится, будет на тебя молиться, руки тебе целовать (если, конечно, сможет), каждый день прощения просить, в грехах каяться и тому подобное, лишь бы ты его не бросила, потому как он такой никому не будет нужен. Но не дай Бог, он выкарабкается, выздоровеет, то есть, в силу войдёт, тогда точно беги от него как можно дальше, я тебе уже сказала, куда, потому как он опять станет монстром, это у него на генном уровне заложено. Так что, лучше судьбу не искушай, а сразу от него драпай, жизнь свою не калечь. Оглянись вокруг, примеров тому великое множество, да ты и сама небойсь видишь. То и дело о таких случаях в печати и по телевидению рассказывают и пострадавших меньше не становится, потому что человек склонен себя считать самым умным, думает, что уж с ним такого произойти не может.

— А если влюблюсь, ведь это как ослепну и не замечу, как в капкан попаду, это как гипноз.

— А я-то на что, ты его ко мне веди, я разгляжу, если надо живо тебя разгипнотизирую, Ну ладно, на сегодня хватит нам про страшное говорить. Давай-ка лучше чайку попьём, он у меня отменный, ты же знаешь.

— Матушка Аграфена, а отчего у тебя чай такой замечательный, не иначе, секрет какой-то есть.

— Ну если я тебе секрет открою, всё волшебство сразу и испарится. Так что ты меня не пытай, всё равно не скажу, а то ходить ко мне перестанешь.

— Да разве я из-за чая к тебе хожу, матушка, во всяком случае, не только из-за него.

Потом мы долго пили чай с матушкой Аграфеной, было тепло и уютно, уходить от неё не хотелось.

На следующий день, как всегда в пять часов я уселась перед окном с чашечкой кофе. Площадь у нас в городе хоть и небольшая, но очень красивая. Кроме ратуши, на ней имеется церковь старинная, ей уже больше пятисот лет, при церкви имеется также колоколенка. Здесь же расположен наш городской театр, труппа в нём состоит из наших местных самодеятельных артистов. Мы свой театр любим, каждый месяц в нём играют премьеру.

Я медленно обводила взглядом площадь и вдруг наткнулась на Феликса, он стоял прямо под моим окном, я его не сразу увидела, потому что смотрела по верхам. Феликс стоял с большим букетом моих любимых белых роз и улыбался во весь рот.

— Феликс, тебе чего? — я с ним не церемонилась, мы знакомы давно, вместе учились в колледже. Я знаю его как облупленного, особого восторга он во мне не вызывал.

— Можно к тебе в гости?

— Чего это вдруг?

— Не вдруг, я долго думал.

— И чего надумал?

— Хочу на тебе жениться, вот пришёл просить руки у твоих родителей.

Я на мгновение замерла, а вдруг он сейчас полезет в окно, а у меня под рукой ничего не было, ни скалки, ни сковородки. Но он вроде не собирался делать ничего такого.

— Слушай, Феликс, иди-ка ты домой, ничего не получится, я тебя не люблю и замуж за тебя не пойду.

— Да я особо и не надеялся, ну тогда держи. — Он бросил букет в моё окно, я еле увернулась, чуть не ошпарилась кофе. Вот болван, будет о чём поговорить с матушкой Аграфеной. Сегодня я к ней не пойду, надо с этой ситуацией переспать, а завтра непременно всё расскажу матушке о Феликсе, интересно, что она скажет.

Всю ночь ворочалась, не могла заснуть, Феликс не шёл из головы. Он не похож на тот типаж, о котором меня предупреждала матушка Аграфена, но бережёного Бог бережёт. На следующий день не могла дождаться семи часов, когда обычно навещала матушку.

Матушка Аграфена с порога заметила, что со мной что-то приключилось.

— Чтой-то ты, мать моя, взбудораженная какая-то, никак что стряслось?

— Стряслось, матушка, сватать меня хотели.

— О как! Похоже, это я давечась накаркала. И кто же это такой смелый оказался, рассказывай, мне страсть как интересно.

— Да ничего интересного. Филька приходил, одноклассник мой. Под окном с букетом стоял, замуж звал. Только я его прогнала, не интересный он для меня, я его в колледже не замечала даже. Я как букет увидела, испугалась даже, вспомнила, как ты, матушка, говорила про ухаживания, про цветы да подарки всякие, уж приготовилась его скалкой приголубить, да вовремя окстилась, думаю, что-то я рановато разгневалась. Ведь никаких ещё подарков, кроме цветов, и не было. Решила прежде с тобой, матушка, посоветоваться.

— Это правильно, деточка. Только вот что я тебе по первости скажу, не особо ты радуйся, когда тебе цветы дарят. Ведь это мёртвый подарок. Цветы срезанные, значит уже не живые, такие цветы больше на кладбище уместны, мёртвое к мёртвому, чем к молодой цветущей девушке, такие цветы надо на могилу класть.

— Как, матушка Аграфена, ведь испокон века цветы дарят, традиция такая.

— Дурная традиция, если тебе цветы нравятся, так и любуйся ими в поле, на лугу, в саду, на клумбе, когда они растут и глаз радуют, зачем срезать-то. А ведь бывает, в саду срежут цветы и в дом несут, в вазах расставляют, это уж и вовсе ни в какие ворота не лезет.

— Так они, цветы-то, всё равно и в саду завянут, умрут, то есть, это как?

— А это смерть естественная, природой заложенная, да и они прежде, чем умрут, семена просыпят в земельку, на следующий год по весне возродятся и так до бесконечности, это и есть бессмертие.

— Что ж, теперь не брать цветы, когда дарят, что ли, отказываться?

— Конечно, если все отказываться станут, перестанут люди цветы убивать. А то ведь как бывает: вот как цветы завяли, ты что с ними делаешь?

— Выкидываю в мусор.

— Тебе не кажется, что это кощунство, они тебя радовали, а ты их в мусор. Вот японцы, например, после того, как цветы засохнут, в землю их закапывают, хоронят, значит. Думаешь, это лучше? Конечно, по сравнению с помойкой, лучше, а и то сказать, невелика разница. Ну японцы они и есть японцы, всё у них по-японски. К слову сказать, знаешь, как они воровство искоренили в народе? Если в какой-то семье вдруг обнаруживался вор, так они всю его семью живыми в землю закапывали, всей деревней собирались, налетали внезапно и в один миг всех и закапывали, под корень злое семя истребляли, а семьи раньше в японских деревнях были большими, так всю семью и закапывали, и старых и малых. Скажешь жестоко? А может по-другому с человеком нельзя, потому как сидит в нём семя злое, по-другому никак не вытравить.

— Так не все же, матушка, в семье той могут ворами оказаться, может он один такой? Говорят же, «в семье не без урода».

— А как ты это узнаешь — никак! Вот всех и закапывали, чтобы уж наверняка. А цветы-то уж точно такой участи не заслужили, ведь их специально на убой выращивают. А ведь люди и к себе подобным также относятся. Вот слышала, небойсь, как дочка маму своим приятелям заказала, они её убили и на помойку выкинули.

— Да, что-то я об этом уже слышала, только это не у нас было.

— Да разве ж это важно! Конечно, ты скажешь, что это не связано, а это как сказать, ведь в этом мире всё связано.

— Так она ещё ребёнок, вырастет — поймёт, что натворила.

— Нет, не поймёт и не ребёнок она. Человек родился и сразу равноправный член общества без всяких скидок.

— Её же и судить, говорят, нельзя из-за возраста.

— Судить, может, и нельзя, а вот изолировать от общества надо обязательно, лишать жизни нельзя, не ты дал, не тебе отнимать. Только пусть она жизнь свою проведёт сама с собой, потому как никого, кроме себя, она не ценит и не уважает, даже родную мать.

— Но при чём здесь цветы? Ведь это преступление, а цветы на помойку выбросить, это разве преступление?

— А разве нет? Ты знаешь ли про массовые убийства цветов?

— Массовые? Что-то, матушка, я о таком не слыхала.

— Не только слыхала, а ещё и пела. Песню про «мильон алых роз» знаешь ведь. Про художника, который из-за певички продал свой дом и купил целое море цветов. Перед её домом разбросал, а она не оценила. А если бы оценила да с ним пошла. Куда бы он её привёл, некуда, так бы на улице вместе и жили бы. Говорят, художник гениальный был, может и так, только с головой у него было не в порядке.

— Так это давно было.

— А последователи и сейчас отыскались, тут писали, один с девушкой поссорился, решил вернуть её, тоже цветов тьму тьмущую перед её окном разбросал, а она тоже не оценила, думает: возвращаться к нему или нет. А что тут думать, бежать от него надо как можно дальше, он ей потом эти цветы так припомнит, дай Бог, инвалидом не останется. Девушка, видать, умная.

— Матушка, а как ты относишься к искусственным цветам?

— Хорошо отношусь, только если они сделаны так, что от настоящих не отличишь, а то бывает явная халтура. Это настоящее искусство, иногда пока не дотронешься до цветка, то и понять невозможно, это всегда ручная работа и тем она ценна. Сколько цветов таким образом спасено.

— Но у некоторых есть предубеждение против искусственных цветов, именно их почему-то считают мёртвыми.

— Вот уж глупость несусветная, мёртвый цветок, у которого аура плохая, поставить в вазу можно, а прекрасное творение рук человеческих нельзя? Чушь! Сама подумай. А если хочешь живые цветы в доме иметь, купи растение в горшке, только за ним ухаживать надо, а людям лень, вот и весь сказ. Ну нравится тебе цветами любоваться, так засади всю землю вокруг себя цветами и любуйся, каждый клочок земли засади, как сразу земля преобразится.

— Умеешь ты, матушка Аграфена, на всё по-особому посмотреть, а я даже об этом не задумывалась, теперь ни за что ни от кого цветов не возьму.

И опять мы сидели с матушкой за чашкой её волшебного чая, больше уже молчали, чем говорили. Хотелось думать о том, о чём матушка рассказала. И откуда она всё это знает? Да и то сказать, любознательный человек всем интересуется, потому как сама жизнь ей интересна и душа у неё молодая, не заскорузлая. Повезло мне, не у всякого есть такой замечательный друг и собеседница.

Через пару дней, возвращаясь из церкви после утренней службы и переходя площадь по направлению к дому, я столкнулась с Феликсом. Судя по его неуверенной походке, он был уже в некотором подпитии. Ещё не легче, оказывается, слаб он был по части выпивки. Я об этом не знала и не подозревала. А я этого как чёрт ладана боюсь. Вроде родственников пьющих у нас в роду отродясь не было, похоже болезнь эта у меня на подсознании сидит. Интересно, что об этом думает матушка Аграфена. Вечером я еле дождалась семи часов и свой пятичасовой кофе, как говорится, выпила без особого удовольствия.

— Ну что, мать моя, опять с тобой какая-то оказия приключилась, рассказывай, чувствую, свербит у тебя в одном месте.

— Ой, свербит, матушка Аграфена, ещё как свербит. Встретила сегодня утром Феликса, а он уже хорош, тёпленький. И это с утра-то надрался, хотел со мной заговорить, да я от него как ошпаренная убежала, боюсь пьяных, не знаю, почему.

Конец ознакомительного фрагмента.