Королевство на грани нервного срыва

Надежда Первухина, 2018

Угораздило меня стать женой гения! И при этом звездной принцессой. Вечной, дрын еловый мне в печень! Но недолго я радовалась семейной жизни. Мой муж – герцог Альбино Монтессори, величайший поэт нашего времени, – скончался при странных обстоятельствах. И пусть он был подлецом, хладнокровным мерзавцем и самовлюбленным болваном, его смерть стала для всех потрясением. Но на этом неприятности не закончились: Оливия, дочь герцога, впала в летаргический сон, а меня объявили ведьмой. Жизнь в замке оказалась парализована, а народ маялся в печали, не зная, куда себя притулить. О, святой Градусник! Кто, если не я, разберется во всем этом и наведет в королевстве порядок?..

Глава третья

Столичные штучки с юридическим уклоном

Понятное дело, смерть великого поэта повергла короля Старой Литании в глубочайшую скорбь. Тем паче такая внезапная и загадочная. Король только-только намыливался заказать Альбино парочку венков сонетов к юбилею своей коронации, а тут на тебе — венки полагаются уже самому мастеру слова.

Тяжелая весть, будучи тайной, немедля разлетелась по стране и благополучно просочилась за рубежи вместе со спешными шпионскими докладами и обычной диппочтой. К утру четвертого дня с момента смерти Альбино я, лежа в своей парадной спальне, принимала почту — примерно два здоровенных мешка писем с выражением соболезнований по поводу и тэдэ. Были и другие письма — я их немедля рвала и сплавляла в камин, в этом мне помогала верная Полетта, ставшая просто незаменимой (Сюзанне я велела уделять больше внимания Оливии и в целом присматривать за замком). Но о письмах. В них говорилось, что я ведьма, тварь, прикончившая своим колдовством гения, что я никогда его не любила (это правда), что поклонницы его имени и творчества проклинают меня самыми черными проклятьями. Не то чтобы эти письма меня эмоционально задевали. Просто они могли оказаться уликой для Святой Юстиции. Впрочем, там наверняка уже столы ломятся от доносов на герцогиню Люцию Монтессори. В некоторых письмах содержались засушенные экскременты — этакий намек на то, кто я и где мне место. Такие письма Полетта совала в ведро для угля.

— Ваша светлость…

— Да, милая.

— Уже время к полднику, а мы и половины первого мешка не разобрали. Ужас как много этих писем!

— Ну, покойный был великим поэтом, его стихи многие любили и любят. Ценят.

— А вы? — требовательно взглянула на меня Полетта. — Вы любили?

— Стихи?

— Герцога.

— Полетта, это уже не имеет значения. Свой долг я исполняла как нужно. А стихи у него прекрасные. Можно сказать, непревзойденные никем.

— А мне его стихи не нравились, — вдруг отрезала Полетта.

— Почему?

— Он в них лгал. В каждой строчке. Если человек не живет так, как он пишет, стоит ли доверять тому, что он написал?

— О-о-о, это непростой вопрос о творчестве и творце! Полетта, я рада такому вопросу, но не готова к нему. Когда башка замотана бинтами, не очень-то удобно рассуждать об отвлеченных материях. Давай просто прервемся на чай с печеньями, наверняка на кухне можно что-нибудь нарыть.

— Нарыть?! Ваша светлость, вы иногда изъясняетесь прямо как барышня Оливия.

— Ну, я же ее мачеха.

— Вы ее любите?

— Сама как думаешь?

— Думаю, что вы ей не мачеха, а лучшая подруга, какая только может быть! И я знаю, что это вы исцелили ее, а вовсе не этот… с лапами… Священный Жук.

— Полетта, ты с этим не очень. За такое бывают доносы.

— А я все равно… Потому что я вам верю. В вас верю.

— Полетта… Ну вот, а реветь-то зачем…

— Все, я уже не ревлю, то есть не реву, я пойду за чаем и медовыми коврижками. Их уже должны испечь.

— А-ах! А мы тут! А они там!!! Коврижки! Без нас!!! Беги скорей и без полного подноса не возвращайся! И сыру возьми, самого острого и соленого! И чай нам сделай покрепче!

Полетта умчалась, я соскользнула с кровати гибкой змеей (я здорова, я чудо Всего Сущего, помните?), подхватила первый мешок с письмами и сунула его в камин. Огонь немедля зачах, но я струйкой плазмы из левого глаза испепелила пустые бумажки вмиг. Следом отправился и второй мешок (камины в замке просто огромные), и его постигла та же участь. Хватит марать руки об эту ерунду! Кстати, их надо как следует продезинфицировать…

Только вот одно письмо не сгорело. Оно, словно почтовый голубь, нежно порхнуло к моим ногам.

— Вот упрямое! — я взяла письмо в руки. Раз уж оно спаслось из плазменной атаки, то достойно того, чтобы я его прочла.

Внутри письма оказался плотный лист веленевой бумаги и на нем всего одно предложение:

Я знаю, кто ты.

Ни подписи, ни адреса неизвестный или неизвестная не оставили, как водится.

— Что ж, знаешь так знаешь, — я раскалила ладонь левой руки докрасна и смотрела, как письмо на нем становится белесым пеплом. — Знание, говорят, сила.

Вот за этим и застала меня Полетта, вбежавшая в комнату с сервировочным столиком.

Краем глаза я увидела, какое белое у нее стало лицо. Немудрено. Моя раскаленная ладонь выглядела, прямо скажем, неестественно и жутковато. Я немедленно вернула ей прежний вид и сказала:

— Полетта, сохраняй спокойствие. Придется тебя… посвятить в свою тайну. Запри за собой дверь. И прекрати бояться, я тебя не трону.

— В-ва… В-ва…

Я указала ей на банкетку перед туалетным столиком:

— Сядь.

Она села и замерла, как суслик перед пастью лисицы. Вот бедолага. Ступор сопорозус, как сказал бы дотторе Гренуаль.

Я начала мягко:

— Дорогая Полетта, девочка моя. Несколько минут назад ты сама сказала, что веришь мне. Что понимаешь — это я сумела исцелить герцогиню Оливию. Но это совершенно не означает, что я ведьма. Я могу поклясться тебе здоровьем моей дорогой Оливии, что я не ведьма.

С Полеттой произошло невероятное — она тут же успокоилась, вздохнула и сказала:

— Ой, ну слава Исцелителю, тогда я сервирую чай.

И принялась хлопотать, разрезая коврижки (аромат!!!) и наливая в чашки чай с лимонником.

Тут уж я чуть не села от изумления:

— Полетта, как, а ты не хочешь узнать, кто я, ну, на самом деле? Если я не ведьма?

Полетта подала мне чашку и сказала:

— По существу, ваша светлость, не мое это собачье дело. Кто вы и кто я? Еще перед каждой курицей отчитываться. И потом, я иногда…

— Подслушиваешь. Чай великолепен. Присоединяйся.

— Спасибо. Если вы с госпожой Сюзанной хотите, чтобы я не подслушивала, лучше отрежьте мне уши. И потом, я в замке главная по подслушиванию. Пусть уж лучше подслушаю я, чем какая-нибудь индюшка, которая расстрекочет ваши тайны по всему замку и окрестностям.

— Да, да, да… Но что ты поняла из подслушанного?

— Вы — дочка Фигаро и Сюзанны. И это тайна, которую я схоронила очень глубоко в сердце.

— Да.

— Но при этом вы не из нашего мира.

— Да.

— Вы как Исцелитель.

— Не совсем, но близко к истине. Я из другой звездной системы.

— Вот-вот. Ваша светлость, вы кушайте коврижку. Таких в вашей системе звездной небось не пекут. Я только, конечно, все это не понимаю… Галактические кластеры там, системы там, теории струн… Главное, что вы не ведьма.

— Полетта, если уж ты так хорошо подслушиваешь, то знаешь, что никакой магии и ведьм нет.

— В этом, ваша светлость, вы, извиняюсь, ошибаетесь. Как там у вас — не знаю, а у нас они имеются. Теория струн сама по себе, а волшба — сама по себе.

— Полетта, кто это-то тебе сказал?

— Прабабушка моя. Она ведьма каких поискать. Ее и ищут — вся Святая Юстиция и прочие там… И никогда не найдут. Она им так отводит их моргалки, что они в трех кустах ежевики не могут разобраться. Или темноту наведет. Или сон. А ваша теория струн моей прабабушке без надобности. Я маленькая была, мамку-папку потеряла, померли они от чумы, так она меня воспитывала-выращивала. И говорила: запомни, мол, свинка моя морская, что наука и магия не противоречат, а дополняют друг друга. Кстати, она иногда превращала меня в морскую свинку, но это исключительно для моей пользы.

— Кошмар какой…

— И ничего не кошмар. Очень полезно. Я до сих пор могу хоть крыской, хоть мышкой, хоть морской свинкой обратиться, легко. Да вы кушайте, кушайте.

— Полетта, мне сейчас будет дурно. Я крыс боюсь. И мышей.

— Да ладно. А мессер Софус?

— Ты и про него знаешь! А может, сама и колдовать умеешь?

— Немножко.

— Тогда почему ты так испугалась предположения, что я ведьма?

— Потому что моя прабабушка еще и пророчица. И она предрекла, что однажды я увижу ведьму, которая воплощает в себе великое зло и разрушение. Я и испугалась, что это вы.

Полетта шмыгнула носом.

— Я, конечно, не сахар, но я не то существо, о котором пророчила твоя прабабушка.

— Вот я и обрадовалась. И потом, я за вас боюсь. Чтоб вас не схватили эти подлые, из Юстиции…

— Полетта, милая, спасибо! Я сумею за себя постоять, если что. И за весь Кастелло ди ла Перла — до последнего таракана!

— Ваша светлость, вы нас обижаете, мы переморили тараканов еще в позапрошлую пятницу.

— Ой, молодцы. Я вам премию дала? Не дала. Премия вам всем.

— Мы не за премию. Мы просто так. Но, ваша светлость, вы про какое-то существо говорили. Оно злая ведьма?

— Это существо здесь было, убило герцога и почти прикончило меня. Полагаю. Хотя с точки зрения науки и теории относительности она все-таки не ведьма, а особая субстанция. Я не смогла ее победить. Пока не смогла. Поэтому Оливия впала в летаргический сон, и я пока не знаю, как ее из этого сна вывести. Может, дотторе Гренуаль сообразит. Хорошо, что он хотя бы просто за нею наблюдает.

— Да уж… Ничего себе субстанция — у вас трех пальцев нет! Небось ваша звездная система таких не знает!

— И слава… ну кому-нибудь там. Ох, Полетта…

— Что?

— Честно тебе скажу, я не знаю, как дальше жить и что будет.

— Ой, ваша светлость, не забивайте себе голову! Вы не одна в этом замке. В обиду мы вас не дадим. Мы все за вас. Что бы ни было.

— Я очень беспокоюсь об Оливии.

— И Оливию сбережем. Так что пейте чай да ложитесь потом отдыхать. Вам надо сил набираться. И еще, ваша светлость…

— А?

— Можно моя прабабушка тихонечко приедет к нам в замок, ну там под видом кухарки или… кладовщицы. Она говорит, помощь хорошей ведьмы никогда не бывает лишней.

— Конечно. Думаю, она уже здесь?

— Ага.

— Тогда я точно не пропаду. Что ты в чай подмешала, что я так спать хочу?

— Это не я, прабабушка велела. Это три-ксено-базопротиксен и немножко рому. Успокаивает и как снотворное. Прабабушка велела вам побольше спать. И кушать. Так что вы кушайте — и в постельку.

Каково стали с герцогиней обращаться? Но вообще это даже приятно. Тем более что я симулирую больную. Мне можно. Пока.

Я наслаждалась сном, как наслаждаются тихим солнечным вечером на берегу спокойного озера. Мне и снились тихий солнечный вечер, спокойное озеро, мягкие, шелковистые травы, запах прогретых приозерных камней, пение вечерних птиц в дальнем лесочке. Я сорвала травинку, пожевала и почувствовала на языке ее сладость. Я смотрела в небо и придумывала, на что похоже каждое проплывающее мимо облако. Я вдруг почувствовала, что мне лет десять или двенадцать, и я самый счастливый ребенок во Всем Сущем. Я ощущала, что у меня за этим лесочком есть дом — деревянный, двухэтажный, с шестью огромными окнами и прогретой солнцем верандой. У дома на крепкой ветке старого тополя висят качели — мои качели, но повесил их для меня папка, самый лучший папка, другого такого нет. Он всегда затевает что-нибудь интересное, а иногда просто подхватывает меня крепкими, сильными руками и кружит над головой… А мама — какие нежные, добрые, ясные у нее глаза! — притворно сердится, когда я перепачкаюсь в песке или обзеленю одежду, даже легко шлепает полотенцем по попе, но тут же обнимает и целует. Она печет такие вкусные пироги с капустой и яйцами! Аромат этих пирогов я чувствую и сейчас, пока лежу у озера, и знаю, что скоро она позовет меня. И я побегу, но сейчас я терпеливо жду Собаку. Это ничья Собака, бродячая, и мне ее очень жалко. Она меня сначала очень боялась, но когда отведала маминых пирогов, стала потихоньку привыкать. Я хочу, чтобы она была моей Собакой, я вычешу репьи у нее из шерсти, я буду кормить ее, а спать она будет рядом с моей кроватью. Родители не против, и Собака, по-моему, тоже не против…

— Собака, — тихо шепчу я. — Не бойся, иди ко мне, я не обижу тебя. Ну пожалуйста!

И Собака выходит из зарослей таволги, робко ступая и помахивая хвостом. Я похлопываю по земле рядом с собой, и она садится. Я принимаюсь гладить ее большую лохматую голову, почесываю спину, ощущаю, какая она худая, и верю — мама с папой не обидят ее, и она будет самой лучшей Собакой на свете…

— Собака, — шепчу я. — Я люблю тебя. Оставайся со мной. Сейчас пойдем есть пироги. Слышишь? Это мама зовет!

— Лю-юций! Куда ты подевался, негодник! Бери свою Собаку и бегите ужинать!

— Ну вот, — говорю я Собаке. — Нас зовут! Бежим!

И мы вскакиваем и бежим к моему чудесному дому, где ждут меня самые чудесные мама и папа…

— Лю-юций, сынок! Скорей, мы ждем! Мы ждем!

— Хорошо, хорошо, я уже…

Просыпаюсь.

Сначала я не могу понять, кто я и где я. Мои руки стискивают шелковистое покрывало, а не траву. Пахнет лекарствами. Надо мной не небо, а расшитый золотом балдахин кровати. Кошмар. Мне приснился самый прекрасный кошмар в жизни. Я была мальчиком Люцием, у него был дом, мама, папа и Собака. А на самом деле я… Да кто я?!

Конец ознакомительного фрагмента.