Иероглиф «Любовь»

Надежда Первухина, 2006

Яшмовая Империя – волшебная страна, где бессмертные чиновники Небесной Канцелярии влюбляются в простых служанок, а наложницы становятся императрицами… Здесь иероглиф, начертанный мастером каллиграфии, может обладать разрушительной или созидающей силой и одолеть стотысячное войско; здесь чудесные фениксы, драконы и даже черепахи приходят на помощь людям (хотя и без большой охоты, уж такой у этих зверюг норов). Здесь феи могут сшить вам туфельки из лепестков лотоса, а могут и пакость подстроить – вовек не опомнитесь. А прекрасной принцессе Фэйянь, наследнице династии Тэн, предстоит вернуть себе престол и найти своего Настоящего Возлюбленного (иначе для чего еще существуют принцессы?). И хоть у каждого героя здесь свой Путь, но все Пути когда-нибудь пересекаются. Как завитки в иероглифе «Любовь»…

Глава четвертая

Окно из бумаги

Душа онемела,

Притворно над горем смеясь.

Веселье фальшиво,

Распутство — противно и скучно.

Но бренное тело

Над нею взяло свою власть

С такою ошибкой

Живущие все неразлучны.

Не тех мы целуем,

Себя отдаем мы не тем,

В угарном движенье

Каких-то ненужных желаний.

Бредем мы вслепую

К забвению и пустоте.

И нет сбережений

В дырявом душевном кармане.

… Земные владыки, хоть и облечены богоподобной властью, превозносимы в исторических одах, почитаемы со страхом и трепетом, все ж являются такими же людьми из плоти и крови, как и те простолюдины, что трудятся на рисовых полях или занимаются ловлей омаров. Хотя, говорят, в достославные времена были в Яшмовой Империи государи, схожие статью более с небожителями, чем с простыми смертными. Легендарный древний государь Лао-дин, основатель и великий строитель Яшмовой Империи, как повествуют летописи, имел не две, а четыре руки, ибо бесконечно трудился на благо государства. У другого древнего государя — владыки Лунь-дина — были будто бы в каждом глазу по два зрачка, что свидетельствовало о его величайшей прозорливости и наблюдательности. Ну а император Лима-дин, как опять-таки повествуют древние манускрипты, был вдвое против остальных мужчин всего мира одарен благословенной нефритовой статью^[9], что, конечно, означало не что иное, как превосходнейшую его плодовитость. Недаром говорят, что в каждом жителе Яшмовой Империи, даже в самом последнем рабе, есть капля императорской крови предивного Лимадина.

Вот какие в древности были государи Яшмовой Империи! Немудрено, что позже им стали воздавать божественные почести. Конечно, древним императорам, возможно, чужды были кипения обычных человеческих страстей, но кто знает…

Что же касается государя Жоа-дина, то он, низложив в своем сердце коварную наложницу Шэси, предался самому грубому разгулу, забросив государственные дела и попирая свой высокий сан. Каждый день он пировал во дворце Восточного Ветра, где разыгрывались представления придворных лицедеев, музыкантов и мастеров пускать потешные огни. Вокруг императора теперь благоухал целый цветник наложниц — тех, которых ранее он не оделял своим бесценным вниманием. Каждую ночь Жоа-дин встречал с новой наложницей и был ненасытен и безжалостен в страсти. Теперь все наложницы получили звания подруг на всякий случай и просто приятных подруг. Их без счета одаряли дорогими украшениями, шелками, парчой, благовонными притираниями, пудрой и всем тем, без чего не представляет себе жизни любая женщина, будь она даже милостивая богиня Гаиньинь.

В беседках и павильонах не переставали звенеть кубки с вином, звучали песни, музыка, смех… На Должность верховного евнуха вместо Лукавого Кота был назначен господин Цисин, и он лез из кожи вон, Дабы император улыбался довольной улыбкой. Однако, как ни ублажали Жоа-дина наложницы, как ни развлекали актеры и потешные огни, улыбался император редко, а на челе его будто заночевала дождевая осенняя туча…

Как ни странно, владыка Жоа-дин до сих пор не посетил наложницу Нэнхун. Само Небо, казалось, располагало к тому, чтобы император сделал этот шаг и восстановил справедливость, но Жоа-дин предпочитал коротать время с остальными подругами, а самое малейшее и невинное упоминание о Нэнхун приводило его в ярость.

Так прошло лето, и наступил месяц Золотого Гинкго. Вечера стали длиннее и холоднее, но во всех павильонах дворцового комплекса пылали жаровни с душистым углем, согревая певиц, танцовщиц и прочих «утешителей сердца императора». А в садах на ветвях деревьев висели и излучали свет тысячи разноцветных фонариков — восхитительное зрелище! Непревзойденный дворец превратился в земной рай, где веселье не кончается, где нет забот и печальных дум.

Однако даже в этом земном раю имелись те, чья жизнь отнюдь не выглядела райской и беспечной. Императрица Тахуа, до которой дошли слухи о том, как наложница Шэси обманула императора и оклеветала несчастную Нэнхун, была весьма возмущена этим происшествием. Вызывало у нее недовольство и то, что государь, отринув подобающую его сану мудрость, предался безрассудному веселью. И вот однажды вечером, когда Жоа-дин в пестрой компании подруг на всякий случай любовался фонарями, сверкающими в поникших кронах магнолий, слуга, поминутно кланяясь, подал хмельному императору письмо.

— От кого бы это? — вслух удивился Жоа-дин, разворачивая свиток. — О! От моей с-супруги императрицы, да благословят Просветленные остаток ее дней! Заб-бавно! Я уже и забыл, что у меня есть законная супруга! Но прочтем, что она пишет…

Император погрузился в чтение. По мере того как Он читал, лицо его менялось — хмельная беспечность исчезла, чело прояснилось, а в глазах мелькнула грусть.

Мы не станем заглядывать через плечо читающего императора (такое невозможно и помыслить!) и выяснять, что же императрица Тахуа написала своему венценосному супругу. Скажем только одно: письмо оказало на Жоа-дина поистине отрезвляющее действие, как если бы во сне ему явилась в полном составе Небесная Канцелярия^[10] и упрекнула за неблаговидное поведение. На следующий день император запретил всякие пиршества, повелел всем подругам рассредоточиться по положенным им комнатам и не высовывать носа даже в сады, не говоря уж о чайных павильонах. Актеров, пускальщиков потешных огней, музыкантов, певиц и танцовщиц прогнали вон из дворца, щедро заплатив. А владыка Жоа-дин удалился в одну из Пяти молитвенных башен для размышления над сутью жизни. С собой он взял лишь старого слугу-евнуха, из пищи повелел подавать ему отварной несоленый рис, соевый творог и сливовый отвар — и никаких жареных уток, голубиных язычков и вина!

В молитвенной башне император провел затворником целый месяц, вкушая скудную постную пищу, размышляя, предаваясь молитвам и чтению священных древних текстов. И на исходе этого месяца императору было видение. Жоа-дин как раз сидел в позе постигающего, нараспев читал священную Книгу Путей и Радостей, когда внезапно одна из стен его комнаты стала совершенно прозрачной. Императора осиял небесный свет, а затем Жоа-дин увидел, как с небес к нему верхом на цилине^[11] спускается юноша необычайной красоты и величия. На юноше был надет халат, расшитый драконами о четырех когтях, подпоясанный алым поясом с яшмовыми кольцами, и туфли из лепестков бессмертного лотоса. Император сразу понял, что перед ним — сам Небесный Чиновник, и повергся ниц.

— Приветствую тебя, о небожитель, несущий просветление! — воскликнул при этом император.

— И тебе здравствовать, земной владыка, полирующий своим седалищем Яшмовый престол! — ответил небесный юноша. — Я, если ты еще не понял, Небесный Чиновник Ань по прозвищу Алый Пояс, Отвечаю за торжество справедливости и законности. Я пришел пенять тебе, император Жоа-дин, за то, что ты перемешал истину с ложью, нарек уродливое прекрасным, усомнился в добре, проклял любовь, попрал красоту. Это совершенно не императорское поведение, как ты сам понимаешь. Исправиться не думаешь? Вразумиться и все такое прочее?

— Я перемешал истину с ложью?!

— Само собой!

— Нарек уродливое прекрасным?!

— Еще как!

— Усомнился в добре?!

— Ничего не попишешь, это так.

— Проклял любовь и попрал красоту?

— А то! Мы всей Небесной Канцелярией наблюдаем за твоим поведением и диву даемся: куда покатится страна с таким-то правителем?

— О горе, горе! Что мне делать? — в отчаянии воскликнул император, — Как все исправить?! Будь я в летах и мудр, как мой благословенный отец, я нашел бы ответ, но я еще молод…

— Молодость — не помеха мудрости, — хмыкнул Небесный Чиновник. — Но если тебе нужен мой совет…

— О да! — пылко воскликнул император Жоа-дин.

— Вот он. Даю совершенно бесплатно, так что можешь не приносить в мой храм благовоний и серебра. Послушай меня, император. Оставь свой подвиг затворничества, пощения и молитвы, этим ты ничего не исправишь. Вот состаришься (если, конечно, тебе дадут состариться), тогда и намолишься и напостишься вдосталь. Покинь эту башню, облачись в одежды пурпура и золота — тебе идут эти цвета. И…

— И?

— И один, без свиты, обойди весь свой Непревзойденный дворец. Знаю, это нелегко: дворцовый комплекс твои достославные предки отгрохали такой, что будь здоров! Но ты будь упорен и неутомим, как легендарные властители древности. Ищи покои с окном, затянутым бумагой. А на бумаге той написаны стихи… За тем окном, император, обретешь ты счастье, познаешь гармонию, восстановишь справедливость и просто-напросто всем воздашь по заслугам. Да, только ищи сам эти покои, не посылай слуг, вообще слугам ничего не говори, они все испортят. Если хочешь счастья, иди за ним собственными ногами.

— Как это — собственными ногами? Я император, мне паланкин полагается!

— Пфу, — сморщился Небесный Чиновник Ань, словно в нос ему попала мошка. — Жоа-дин, пойми: прежде всего, ты — мужчина, а уж потом император. Вот и поступай по-мужски, если хочешь, чтобы… В общем, если хочешь. Знаешь, как говорили мудрейшие: ты можешь не быть тысяченачальником, но мужем благих намерений ты быть обязан. У меня все. Ищи окно, затянутое бумагой, и, как говорится, обрящешь. А мне пора на заседание выездной комиссии Небесной Канцелярии. Будь здоров, император!

Цилинь сверкнул лапами-молниями, развернулся и вознесся вместе со своим дивным седоком куда-то на небеса, а исчезнувшая стена вернулась на место.

Слегка оторопевший от визита небожителя император некоторое время продолжал сидеть в позе постигающего, затем словно очнулся, встал и вышел из молитвенной башни. На следующее утро владыка Жоа-дин, облаченный в пурпурно-золотые одежды, отправился искать покои, где окно затянуто бумагой. Он полагал, что его поиски быстро увенчаются успехом, но не тут-то было. Император блуждал по дворцовому комплексу целый день, но так и не нашел заветного окна. Однако Жоа-дин, помня слова насмешливого Небесного Чиновника, не сдавался и продолжал поиски еще несколько дней, насмерть пугая тем самым всех слуг, встречавшихся ему на пути и не понимавших, почему великий император ступает по земле ногами, как смертный человек, а не ездит в паланкине.

На исходе пятого дня поисков утомленный император (ноги у него были в кровь стерты туфлями из чистого золота; ничего не поделаешь, дворцовый регламент предписывает носить императору исключительно такие туфли) сел отдохнуть в небольшой беседке, выстроенной возле красивого искусственного озерца. Над озерцом был перекинут узорчатый мраморный мостик, отражавшийся в воде закат золотил листья поздних кувшинок. Кругом стояла тишина и умиротворение. Императору показалось, что он погружается в дремоту, но вдруг его уединение нарушил шорох опавшей листвы — кто-то шел к озеру. По легкости шагов император определил, что шла женщина.

Император затаился в беседке. Закат, окрашивающий все в багровые и золотые тона, смешал роскошные одежды владыки Жоа-дина с листвой персиков и гинкго.

Государь не ошибся — это действительно была женщина, точнее, совсем юная девушка с удивительно курносым носом. Девушка была одета как служанка и несла в руках большой медный чайник. Она подошла к берегу озера и зачерпнула воды.

— Говорят, озерная вода, взятая на закате, изгоняет из души печаль, если ее выпить с надеждой. Я заварю на этой воде чаю своей бедной госпоже. Жаль, нет у нас к чаю никаких сластей, да и ужинали мы скудно. Видно, для того, чтобы сытно и сладко есть, надо быть императорской подругой, а моя госпожа пребывает в забвении…

Император побледнел в своей беседке. Он догадался, что курносая девчонка — служанка наложницы Нэнхун. Император ненавидел Нэнхун и понимал, что ненависть эта неправедна — Нэнхун не хотела ему ничего плохого. Скорее всего, император ненавидел несчастную наложницу потому, что невольно сам оскорбил ее, а всем известно, что человек более всего ненавидит тех, кому причиняет обиду или боль, пусть даже невольно. Но тут в голову Жоа-дину пришла мысль, что он никогда и в глаза не видел наложницы Нэнхун, лишь со слов своей опальной возлюбленной Шэси зная, что Нэнхун уродлива, льстива, коварна и зла.

— Не зря же снизошел до меня Небесный Чиновник, — рассудил император. — Я должен узнать, какова она, эта Нэнхун. Или хотя бы милостиво поблагодарить за те подарки…

И едва курносая служанка заторопилась по тропке в гущу персиковых деревьев, император тихо снял свои золотые туфли и босиком пошел за ней.

Служанка подошла к скромному на вид жилищу, отодвинула бамбуковую дверь и скользнула внутрь. Видимо, она зажгла свечу, потому что император увидел, как изнутри осветилось нежно-золотым светом единственное окно. Затянутое бумагой окно.

И на бумаге чернели иероглифы.

Император коснулся двери — она легко отъехала в сторону — и молча вошел внутрь жилища.

Здесь все было скромно, но опрятно и уютно. В простом каменном очаге дышали жаром багровые угли, на полу постелены чистые циновки, стены оклеены желтой бумагой, на которой весьма талантливая рука вывела древние иероглифы: «любовь», «счастье», «добродетель», «милосердие». Эти иероглифы, как известно, относятся к Высокому Стилю Письма, весьма трудны в написании, и справиться с ними может лишь настоящий мастер, полностью освоивший премудрости искусства каллиграфии.

Деревянная ширма, обтянутая неярким шелком, загораживала вход во внутренние покои. Жоа-дин на миг замер в растерянности. Новое, необычайное чувство возникло в душе императора — ему показалось, что он стоит перед входом в жилище святого или небожителя.

— Куда ты бегала на ночь глядя, Юй? — услышал император слабый, но приятный женский голос.

— Я ходила к озеру, что у Лотосовой беседки, госпожа, набрала воды для чая. А вы совсем не следите за временем и не бережете своих глаз. Если б я не зажгла свечу, вы, верно, так бы и работали в темноте.

— Я к этому привыкла, Юй, а свечи надо беречь, эта у нас последняя. Впереди еще много темных вечеров, от которых не спасут никакие свечи.

— Госпожа, ну куда это годится?! Вот, вы опять плачете! Успокойтесь, молю вас! Сердце разрывается, когда я гляжу на ваши страдания.

— У меня нет никаких страданий, Юй. А если есть, значит, я их заслужила. Женщине положено три вещи: любить, страдать, плакать…

— Кто это сказал, госпожа?

— Я.

— Ах, госпожа, вам бы в сонм мудрецов, а не наложниц! Воистину, после смерти вы воплотитесь в священный цветок лотоса или прямиком в самого божественного дракона!

— Что такое ты болтаешь, милая Юй! Вот глупышка.

— Простите, госпожа, я и впрямь заболталась. Пойду подвешу чайник над очагом и заварю вам душистого чаю.

— Спасибо тебе, милая Юй.

— За что же, госпожа? Это я тысячу раз должна благодарить вас за то, что вы позволяете мне прислуживать вашей милости. Вы не такая, как все остальные. Вы родились на небе, это я точно знаю!

— Болтушка ты этакая!

Император услышал, как обе девушки тихо рассмеялись.

— Ну вот, — удовлетворенно сказала Юй. — Я хоть немножко вас развеселила. Пойду к очагу.

С этими словами она вышла из-за ширмы, неся перед собой чайник, и тут увидела мужчину в золотых с пурпуром одеждах и с босыми, стертыми в кровь ногами.

— Ой, — придушенно пискнула Юй, а глаза у нее из узеньких сделались круглыми, как два абрикоса.

— Не вздумай уронить чайник, — предупредил девчонку император Жоа-дин. — Потому что я тоже хочу чаю из озерной воды.

— Госпожа! — тоненько, как мышка, пискнула Юй и засобиралась пасть ниц вместе с чайником, но император движением руки остановил ее:

— Я тебе что сказал? Иди повесь чайник над огнем. Мы с твоей госпожой будем пить чай.

— Ой, — повторила Юй дрожащим голоском, но повиновалась. Словно заводная кукла, она подошла к очагу и повесила на крюк чайник. А потом все-таки брякнулась на колени перед императором.

— Дуреха курносая, — пробормотал государь.

— Что стряслось, Юй? Ты звала меня? — Из-за ширмы а полутемную, освещенную только огнем очага комнату вышла женщина. Император Жоа-дин так и впился в нее глазами, а потом глухо застонал, потому что сердце его словно облили жидким огнем.

Ибо вошедшая женщина была прекрасна, как может быть прекрасен утренний туман над цветущим сливовым садом, как прекрасен голос одинокой свирели на заросших чайными деревьями склонах горы Цинь, как прекрасен свежевыпавший снег, освещенный полной луной… Императору показалось, будто в один миг ему заменили глаза: то, что раньше было недоступно и противно взору, стало драгоценно и желанно. Та, которая стояла перед ним, была словно окружена сиянием — это сияние излучала она сама, и не нужно было с нею других источников света. Лицо ее напоминало серебряную поверхность пруда, в который глядится полная луна. Глаза изумляли чистотой и спокойствием взора; над ними, словно два молодых месяца, изогнулись изящные брови. Губы обещали благоухание нежности, на щеках алел прелестный румянец, которого не скрыть никакой пудрой. Стан, стройный, будто выточенный из нефрита, закутан в простой, но приятный взору халат. На халате вышиты пионы, переплетенные с цветами тотоса, — узор, достойный небожителей. Из-под длинных рукавов видны пальцы, нежные и хрупкие, как ростки весенних цветов. Глядеть на такую красавицу — потерять рассудок, полюбить ее — обрести мудрость тысячелетий, стать человеком, во плоти вошедшим в рай.

— Здравствуй, Нэнхун, — сказал император, не понимая, как ему еще может повиноваться голос.

— Владыка, — прошептала Нэнхун и хотела земно поклониться, но император остановил ее, не в силах оторвать взгляда от прекрасного лица.

— Они все лгали о тебе, — сказал император, не понимая, о чем говорит. Сердце его плакало и смеялось, сгорало в прах и возрождалось из пепла, как священный феникс. — Они клеветали на тебя. Я их всех казню.

— Государь, молю вас не делать этого! — воскликнула Нэнхун. — Я только ваша раба…

— Ты — моя госпожа, — сказал император Жоадин. — По одному твоему слову помилую, по другому — предам смерти.

— Я недостойна такого! — Тут Нэнхун пала на колени и увидела, что император бос, а ноги его стерты в кровь. — О владыка! Вы сбили в кровь ноги!

— А, не обращай внимания, — отмахнулся император. — Это все проклятые золотые туфли. Натирают ужасно, не понимаю, как до меня их носили две династии императоров. Я их бросил где-то у беседки. Пошлем потом твою курносую служанку, она подберет. Ну, встань же с колен, милая моя! Дай мне вдоволь налюбоваться тобой.

И тут зашипел чайник, вода из него переливалась через край.

— Юй, чайник! — вскрикнула Нэнхун. — О, простите нас, государь, что мы, как должно, не подготовились к вашему приходу…

— Это верно, — сказал император. Плотной полой своего драгоценного халата обмотал руку и снял плюющийся кипятком чайник с огня. — Да что возьмешь с твоей курносой служанки, кроме веснушек? Где у вас чашки и заварка? Я сам приготовлю чай. И не спорьте.

Тут Юй, до сих пор пребывавшая в каком-то окаменении, пришла в себя и всплеснула руками:

— Статочное ли это дело, небесный государь! Позвольте мне!

— Милая, твоя служанка мало того, что самая курносая девчонка во всей Яшмовой Империи, так еще и навострилась перечить самому императору.

— Простите ее, простите меня, — сказала Нэнхун и взглянула на государя взглядом, от которого Жоадин почувствовал себя крылатым, как феникс, и могучим, как снежный лев. — Почтительно прошу у вас разрешения омыть вам ноги…

— Нет, это я прошу! — пискнула Юй.

— Оставьте, — отмахнулся император. — Где у вас столик для чая? Я так и буду стоять с чайником в руке?

Юй вскочила, отодвинула в сторону ширму:

— Прошу пожаловать во внутренние покои!

Император, держа в одной руке чайник, а другую положив на плечо заалевшей от смущения Нэнхун, вошел в покои, бывшие одновременно и спальней, и чайной комнатой, и кабинетом для упражнений в рукоделиях (император увидел на круглом столике свечу и разложенный кусок тафты с начатой вышивкой). Кровать была задернута пологом из серого шелка, на чайном столике облупился лак, но все было опрятно и изящно.

Юй подала чашки, блюдце для заварки… Император сам растер плитку чая, понюхал при этом щепотку, сморщил нос:

— Какой чай вы пьете? Обычный?! Разве верховный евнух не снабжает вас всем самым лучшим?

Нэнхун промолчала; глядя на нее, промолчала и служанка.

— Что я спрашиваю… — пробормотал император и приготовил чай. Сел, усадил рядом Нэнхун, беспрестанно ею любуясь, — Хочешь, я пошлю твою служанку за дворцовым распорядителем, и он немедленно устроит здесь все для настоящего пира? По дивным твоим глазам вижу, что нет. И мне это не по душе. Я хочу вкусить того, что вкушала ты, узнать, как ты жила, как страдала. Я хочу сделать для тебя все. Луна станет твоим зеркалом, а солнце — подносом для сладостей!

— Не нужно, мой император, — робко улыбаясь, сказала Нэнхун. — Я ничего не стою…

— Воздух тоже ничего не стоит, но как прожить без воздуха? — пылко сказал император. От близости нежного тела Нэнхун у него кружилась голова, как у юноши, ни разу не познавшего любви. — Я буду Дышать только тобой, Нэнхун.

Они допили терпкий чай и отослали Юй искать золотые императорские туфли у Лотосовой беседки.

Только цапли, вышитые на сером шелковом пологе, видели, как император Жоа-дин погружался в пучину неизведанного блаженства и как алел румянец на щеках, плечах и груди Нэнхун — румянец от поцелуев, что изливались на нее, подобно весеннему ливню.

Так минула ночь, за бумажным окном засияло свежее осеннее утро. Император проснулся и долго любовался женщиной, что спала с ним рядом. Теперь, при свете утра, она виделась ему еще прекрасней. Но это была не высокомерная красота и не смазливость, рождающая одну лишь похоть; прелесть Нэнхун проникала в самую душу, преображала сердце, уча его любить, жалеть и преклоняться. Жоа-дин увидел, что его возлюбленная много плакала и жила печалью, и мысленно поклялся, что отныне никакая скорбь не коснется этого драгоценного лица.

Нэнхун открыла глаза и посмотрела на императора.

— Я видела сон, — прошептала она. — Вы и я — мы стали птицами. Бессмертными фениксами с крыльями пурпурными, как лепестки пламени. Мы парили выше горных вершин, выше облаков, среди бесконечного сияния и красоты…

— Это благой сон, возлюбленная моя, — сказал император, целуя Нэнхун. — Он предвещает счастливые изменения в нашей жизни. Я выстрою для тебя дворец, где стены будут из нефрита и яшмы, полы там устелют мягкими коврами из далекой жаркой страны Хургистан, чтобы твои; прелестные ножки не знали неудобства. Там будут драгоценные вазы и безделушки из золота и серебра — пусть они вызывают улыбку на нежных твоих устах. А наше ложе будет ароматно и укромно, как сердцевина лотоса… Я превращу твою жизнь в рай.

— Рай — там, где вы, — сказала Нэнхун. — Зачем мне дворец, разве здесь я мало любила вас?..

— Любовь надо вознаграждать, — прошептал император, скользя губами по шелковистой коже возлюбленной.

— Любовь нуждается в любви, а не в награде, ответила Нэнхун.

Жоа-дин стиснул Нэнхун так, что она сладко застонала, и спросил, улыбаясь:

— Как ты смеешь возражать своему императору?! Ну, берегись!

… Рассвет давно уже сменился полднем, а маленькая Юй все бродила у Лотосовой беседки, держа в руках золотые императорские туфли.

— Эй, курносая! — услышала вдруг она.

Юй обернулась к озеру и увидела, что на перилах мраморного мостика сидит прекрасный юноша, в котором она признала Небесного Чиновника Аня. Чиновник-небожитель приветливо помахал девушке рукой с раскрытым веером:

— Что, удивилась?

— О, бессмертный! — прошептала Юй. — Как вы здесь оказались?

— За любопытство я прищемлю тебе твой курносый нос, — рассмеялся Небесный Чиновник Ань. — Давай иди сюда, присаживайся рядом. Что глядишь? Иди прямо по воде, не бойся, не утонешь, обещаю.

— Я боюсь!

— Глупости. Если б ты была трусиха, я с тобой и разговаривать-то не стал. Больно надо глядеть на такой курносый нос. Быстро сюда, я сказал!

Юй ступила на воду и впрямь пошла по ней, как по крепкому полу. Когда она добралась до мостика, Небесный Чиновник протянул ей руку и легко поднял. Усадил рядом с собой. Посмотрел насмешливыми глазами. Юй не отвела взгляда и только теперь заметила, что зрачки Небесного Чиновника золотые и сверкающие, словно два маленьких солнца.

— Ну как, — спросил Небесный Чиновник. — Исполнил я твои молитвы?

— Сегодня ночью император посетил мою госпожу, — таинственно прошептала Юй.

— Для меня это не тайна, — усмехнулся Небесный Чиновник. — Ох и пришлось же мне потрудиться!

Этот император — самый твердолобый и непонятливый из всех императоров, какие передо мной проходили за две тысячи лет! Я с ним и через таз для умывания говорил, и в видениях являлся, а до него все никак не доходило, какая женщина ему действительно нужна. Теперь, надеюсь, дошло.

— Ваши слова слишком премудры для меня, о небесный, — смутилась Юй.

— Аи, не притворяйся, все ты прекрасно понимаешь, курносая красавица, — ухмыльнулся Небесный Чиновник. — Ладно, все счастливы и довольны, так что мне пора.

— Уже уходите? — вздохнула Юй. Сидеть рядом с небожителем было хоть и страшновато, но очень приятно.

— Я иногда буду навещать… всех вас. Мало ли что может случиться. У вас, у смертных, счастье — это такое непостоянное дело! Вчера ходил счастливый, а сегодня проснулся несчастней всех живущих… Ладно. Не скучай, курносая!

И не успела Юй опомниться, как Небесный Чиновник крепко поцеловал ее в губы. А потом, взмахнув веером, вознесся на небо.

Юй немного посидела на перилах мостика, повздыхала… И понесла золотые императорские туфли их хозяину. Но мысли ее теперь были где-то далеко на небе. Вероятно, там, где пребывал и Небесный Чиновник Ань.

… А о том, что случилось дальше с нашими героями, вы узнаете из следующей главы^[12]

Примечания

9

С именем одаренного нефритовой статью мифического императора Лима-дина связаны некоторые фаллические культы и эротические игры, до сих пор распространенные в Яшмовой Империи. То, что они до сих пор не известны ни в Европе, ни в Америке, ни даже в Африке и Азии, — печальная проблема этих континентов…

10

Это было бы весьма внушительное явление! Согласно верованиям жителей Яшмовой Империи Небесная Канцелярия насчитывает тысячи тысяч министров, сановников, чиновников и прочих горних служащих

11

Цилинь — священное небесное животное, по сведениям имеющее вместо тела радугу, вместо головы — тучу, глаза у него — звезды, хвост — комета, а лапы — молнии. Цилинь используется в качестве средства передвижения исключительно служащими Небесной Канцелярии, но его также может приручить земная девственница, чей взгляд никогда не осквернялся лицезрением мужчины. Поскольку история до сих пор не знает ни одного прирученного цилиня, это означает, что девственницы глядят куда попало…

12

Вы уже заметили, что каждая глава этой книги заканчивается подобной фразой. Это делается не с целью доведения читателя до нервного срыва, а в силу древней литературной традиции Яшмовой Империи. Там тоже все главы во всех книгах заканчиваются этой коронной фразой. А следование традициям — основа литературного творчества. Во всяком случае, у нас, в Яшмовой…