Государственная девственница

Надежда Первухина, 2019

Отважные и невезучие герои книги «Проснуться живым» снова попали в потрясающие приключения! Незабвенный Степан Водоглазов по кличке Гремлин отправился в Тайную Африку и стал исполнять обязанности Царя государства-племени Вибути – со всеми вытекающими отсюда неприятностями. И главная из этих неприятностей – Государственная Девственница! А бывший маг, ныне талантливый психиатр Викентий Вересаев живет себе в глухой русской провинции, вовсе не подозревая о том, как в далекой Тайной Африке нужна его помощь! Но разве может быть так, чтобы старые братья по оружию Степан и Викентий НЕ встретились снова и НЕ помогли друг другу?! Может?! Как?! Да что вы спрашиваете?! Читайте – и узнаете! И еще: запомните, если боги государства-племени Вибути предложат вам рай – смело отказывайтесь!

Глава пятая. На дне

Прежде чем выйти замуж, убедитесь, что у вас под рукой всегда есть заброшенный колодец!

Долорес Клейборн

Из рукописи С. Водоглазова «Русский в джунглях»:

«Мне казалось, что за годы, проведенные в племени, я узнал о вибути все, что только возможно узнать. Однако до сего момента с одной стороной их жизни я не имел несчастья познакомиться.

Я и не подозревал, что у вибути тоже существует пенитенциарная система. Хотя нет, это не слишком правильное определение. В общем, я не знал, что у вибути есть тюрьма для преступников, потому что до сей поры был уверен: преступников в этом райском племени нет.

Только отныне я стал преступником сам. Государственным, между прочим, преступником.

В чем еще раз проявилась моя яркая индивидуальность и неповторимость.

Меня отправили в тюрьму за два чудовищных преступления: я лишил жизни (хоть и непреднамеренно) царскую няньку Агати-Бобо и осквернил своим прикосновением Государственную Девственницу. Причем, как я понял, то, что я взял на руки описавшуюся малышку, было большим грехом, чем обезглавливание суровой няньки. Тем более что, по слухам, няньку собирались вернуть к жизни, точнее, к подобию жизни — в племени есть качественные аниматоры, специалисты по восстановлению мертвых. Так что Агати-Бобо вполне сможет выполнять свою работу по отравлению жизни всем членам племени, даже будучи зомби. Ей даже голову восстановят. По кускам.

…И что они так взъелись на меня за этого младенца? Сцена тогда вышла просто безобразная: девчонка у меня на руках верещит, жрецы завывают от ужаса, Совет Вечных Дев как по команде падает в обморок, а Тонтон Макут старается пронзить меня своим ненавидящим взглядом. А я стараюсь всех их урезонить и объяснить, что в няньки этой крикунье я не нанимался, что пусть ей кто-нибудь даст памперс и — черт побери! — я вовсе не хотел убивать Агати-Бобо! Кто там кричит, что я осквернил святыню племени?! А, конечно, кто ж еще может так вопить…

— Послушайте, Тонтон Макут, я ничего не осквернял! Какая святыня?!

— Девочка! Девочка — святыня, белокожий негодяй!

— Я всегда подозревал вас, Тонтон Макут, в тайной педофилии и неприкрытом расизме. Кто-нибудь возьмет у меня этого несносного ребенка?!

— Ее могла взять на руки только Агати-Бобо! Зачем ты убил няньку?!

— Я не нарочно. Да заберите от меня ваше государственное чадо, у меня уже все шорты мокрые ее стараниями!

Но бестолковщина продолжалась. Жрецы выли, советницы-девы валялись в обмороках (позы для обмороков они выбрали самые привлекательные, но не ко времени было их рассматривать), Тонтон Макут потрясал жезлом… Что неприятнее всего, доселе яркий свет солнца потускнел, и, глянув на небо, я увидел, что его заволакивает какой-то серой пеленой.

— Люди, погода портится! — возопил я. — Давайте конструктивно подходить к проблеме!

Ситуацию спасла Онене. Сейчас она, кстати, выглядела просто ослепительно — парео из белоснежной ткани вокруг дивных бедер и пышная цветочная гирлянда на груди делали ее достойной новой картины Гогена. Мало того. Гоген написал бы исключительный шедевр, если б ему позировала божественно-лысая Онене… Простите, отвлекся. Так вот, моя прекрасная вибутянка спокойно подошла к обезглавленному телу Агати-Бобо и вытянула у той (у тела, само собой) из рук полосу светлой полупрозрачной ткани. Обмотала этой тканью собственные прелестные ладошки. А потом, утешительно мне улыбнувшись, взяла у меня кисло хныкающую Государственную Девственницу.

— Тебя за это не казнят? — на всякий случай спросил я у Онене.

— Нет, — ответила та. — Видишь ткань? Это пеленка из паутины священного паучка аванси-мбонси. Когда ею укроешь руки, можно прикасаться к Государственной Девственнице. Так что я не пострадаю. А вот ты, Этано…

Она горестно покачала головой.

— Не хочешь же ты сказать, что мне отрубят руки за то, что я всего-то вытащил эту сопливку из мокрой корзинки?! — взволновался я.

— Руки-то не отрубят, — непонятно ответила Онене и обратилась к старшему жрецу: — Отец светлых дней, повели моему недостоинству внести это дитя в Дом Хранительницы.

Старший жрец до того момента пребывал в прострации, но тут ожил и, окинув взглядом Онене, залопотал:

— Ты поступила почтительно и верно, дочь племени. Ступай, внеси ее, и да пребудет с тобой Перо Белой Птицы!

Онене, изящно покачивая бедрами (я вздохнул), направилась к очередной хижине, крыша которой густо заросла симпатичными желтенькими цветочками. Едва она скрылась в проеме хижины, как все племя очнулось. И теперь глаза дружественного народа вибути неласково смотрели на меня.

— Он нарушил церемонию Входа Девственницы В Племя! — обличительно прокричал Тонтон Макут.

— Он убил Агати-Бобо! — возопили девы-советницы, как-то очень оперативно повыскакивавшие из своих обмороков.

— Его ждет медленная и мучительная смерть! — мрачно пообещал старший жрец.

— Погодите! Я же не хотел! — возмутился я. — А презумпция невиновности?! И потом — я иностранец! У меня дипломатическая неприкосновенность! У меня в России влиятельные друзья! Вася Царицынский отомстит вам за мою смерть!!!

В ответ Тонтон Макут употребил труднопереводимое вибутянскре ругательство, в котором предлагал Васе Царицынскому проделать путь туда, где никогда не восходит солнце, и заодно оказать услуги интимного свойства крокодилу-плакальщику.

Тут же кликнули стражу, и меня в прямом смысле скрутили по рукам и ногам. Мне сразу припомнилось все, что я читал в детстве о кровожадности африканских племен. Жюля Верна там, Луи Жаколио, Майн Рида… Или Майн Рид про индейцев писал? В любом случае, это не поднимало мне настроения. Вот сейчас, думал я, они как разожгут большой костер на главной площади, как подвесят меня над этим костром, будто куропатку на вертеле… И под мои душераздирающие вопли примутся плясать боевой ритуальный танец, а также исполнять воинственную песню под названием «Гори, гори, мой лучший враг!». А потом еще и съедят меня — свежепрожаренного. Интересно, кому достанется мое бедро? Или копченые ребрышки? Уж не Тонтону Макуту, ясно. Он ведь явный любитель филейной части…

Тут я опомнился и сказал себе, что нельзя умирать раньше смерти. Следует сопротивляться из последних сил, тогда, возможно, моя филейная часть колдуну не достанется.

— Стойте! — завопил я, дергаясь в путах, как влипшая в цветок росянки муха. — Требую судебного расследования! Царь Алулу будет очень недоволен, когда узнает, что вы со мной сделали!

Стража остановилась. Ага, подействовало. И Тонтон Макут помрачнел.

— Облом, — сказал он на чистом вибутянском. — Этот несимпатичный сын стоногого слизня-угубо, к несчастью, оставлен Царем Алулу Оа Вамбонга…

— Да воссияет он в Сонме богов и да потопчет своих врагов!

— Аминь!!!

–…оставлен Заместителем. И значит, мы не можем предать его медленной и мучительной смерти до тех пор, пока Царь Алулу Оа Вамбонга…

— Да воссияет он в Сонме богов и да потопчет своих врагов!

— АМИНЬ!!!

–…не возвратится из Непопираемой земли.

— О, слава великим богам Онто и Ндунги! А также богу Камратию и богине Манюнюэль, да хорошеет она вечность и да ярко блистает ее лысая голова! — радостно вскричал я, потому что знал — в ближайшие сто лет Алулу из Непопираемой земли возвращаться точно не намерен, он сам мне так говорил. А ста лет мне хватит, чтоб прожить безбед… То есть вообще прожить. — Отпустите же меня! А то Царю нажалуюсь. Вот это я зря сказал. Получается, я такой слабак и монархический лизоблюд, который без высокого покровительства и шагу ступить не может. Ну, я бы посмотрел на вас, как вы, дорогой читатель, верещали бы, если б повисли на палке со связанными руками и ногами и в перспективе у вас маячило рагу или жаркое из вас же самих! Так что не надо взывать к моим благородным чувствам. Они у меня сразу куда-то испаряются, стоит лишь намекнуть на какую-нибудь мелкую неприятность типа казни, пытки или уплаты налогов…

Опять я отвлекся. Одно хорошо — казнить меня раздумали. Но освобождать не стали, поволокли куда-то за границу поселения, в мрачные заросли чрезвычайно колючего кустарника ую. Да, так кустарник и называется — ую. А что бы вы кричали, когда вас раз этак двести поцарапают его колючки?! Вот-вот, я кричал то же самое.

Наш отряд (я — связанный и подвешенный на палке, вокруг сердитая стража) сопровождали лишь Тонтон Макут и жрец Окойи. Они, видимо, следили за тем, чтобы стражники, вынужденные слушать мои громкие вопли протеста, не сжалились и не прирезали меня по дороге. Или, наоборот, не выпустили — тут ведь все зависит от степени милосердия, верно?

Кое-как изогнувшись, я осмотрелся и выяснил, куда меня приволокли. Кошмар! Сие местечко было мне известно по предыдущим экскурсиям вместе с прелестной Онене (вздыхаю, вздыхаю, вздыхаю!). Это был Непосещаемый храм богини Ар. Храм выглядел крайне отвратительно — ветхий и в то же время массивный, окруженный злобно скалящимися идолами и изваяниями каких-то жутких зверюг вроде драконов. Нет, я ничего не имею против драконов, но желательно, чтоб они выглядели мирно и привлекательно. В общем, вы меня поняли.

Не знаю, кто был дизайнером Непосещаемого храма, но, похоже, в его фантазиях наблюдался явный перекос в сторону крупномасштабного саспенса. На отделку храма богини Ар пошло неимоверное количество человеческих черепов и тазовых костей. А поскольку дизайнер был, вероятно, человеком (или нечеловеком) практичным и экономным, то все остатки упомянутых скелетов — руки-ноги, ребра, позвонки свешивались с близстоящих деревьев, покачиваясь от легкого ветерка наподобие тех китайских звенящих штучек, которые поначалу очень нравятся, а потом страшно раздражают своим безмятежным звоном по каждому поводу…

— Люди! — воззвал я к лучшим чувствам своих пленителей. — Что вы намерены со мной делать? Отпустили бы вы меня, а?

— Молчи, осквернитель святынь! — рыкнул на меня Тонтон Макут.

— Ах так, да? Вот только не надо меня засовывать в этот костлявый храм! Это ведь тоже святыня! Как возьму да и оскверню ее! Богине Ар, да каплет вечно кровь с ее кариозных клыков, это очень не понравится!

Колдун в ответ на это только ядовито усмехнулся и покачал рогами. Видимо, он справедливо полагал, что такую богиню, как Ар, фиг расстроишь. Напротив, она даже будет довольна, что ей на растерзание отдали наглого русского, то есть бедного меня!..

Однако в храм меня не внесли. Теперь я об этом жалею. А в тот момент даже обрадовался. И радовался до того момента, как жрец Окойи не наступил на какой-то неприметный камушек. Тут же перед дверями храма разверзлась достаточно поместительная яма, доселе хитро маскировавшаяся кучей сухих веток и костей.

И догадайтесь, кого в эту яму поместили?

Бинго!!!

Вы угадали!

— У меня клаустрофобия! — вопил я, отбиваясь и вырываясь из лап этих мерзавцев. — Я с детства плохо переношу ямы! Требую соблюдения прав заключенных! В этой яме даже телевизора нет! И где мой законный один звонок адвокату?! Сволочи, я вам еще отомщу!

В общем, они крайне нелюбезно спихнули меня в яму. Летел я сравнительно неглубоко — метра три, наверное. Но упал крепко. И еще какая-то гадость сразу больно впилась в лопатку. Я тут же вскочил:

— Мы так не договаривались! Здесь камней полно, а я босиком! А вдруг тут змеи?! Вы предупредили змей о моем появлении?! Предупредите, иначе это плохо кончится!!!

— Молчи, немужественный чужеземец, — осадил меня Тонтон Макут. — Молчи и радуйся, что этим заключением избегаешь медленной и мучительной смерти.

Нет, как этот рогатый сморчок меня, а? «Немужественный чужеземец»! Да знал бы он, какое мужество на самом деле требуется от того, кто каждый день наблюдает его рогатую башку! И обоняет его вонь, по сравнению с которой любая тайваньская подделка под французский одеколон покажется рапсодией божественных ароматов!

— Вот уж спасибочки! — разозлился я. — Сам бы тут посидел, почтенный колдун, так, глядишь, и гильотина за счастье показалась бы!

— Я сидел, — сообщил мне Тонтон Макут. — В порядке проверки пригодности данного места заключения. Вполне приличная яма. С удобствами.

— И где эти удобства?! — опять завопил я.

Но подлый Тонтон не ответил. Вместо него подал голос жрец Окойи:

— Преступник, славь великого Онто и грозную Ар, а пищу и воду тебе будут приносить один раз в день. И довольно с тебя. И не надейся сбежать, потому что Тонтон Макут своим заклятием призвал чудовищ, которые будут стеречь тебя. Будешь сидеть в этой яме до тех пор, пока не вернется из Непопираемой земли великий Алулу Оа Вамбонга, да воссияет он в Сонме богов и да потопчет своих врагов… Эй, чужеземец!

— Чего?

— А почему ты не кричишь «аминь»?

— Потому, что я не хочу кричать «аминь», ставши жертвой вашего жреческо-колдовского произвола! Я не хочу гнить в этой яме ближайшие сто лет! Дайте мне условный срок! Штрафной батальон! Рабство на банановых плантациях! Но только не эту яму!

— У нас для всех преступников наказание одинаковое, — злорадно пояснил Тонтон Макут. — В яму, и точка. Потому у нас в племени и нет преступников. А тебе просто не повезло.

Я понял, что их самоуверенность просто так не прошибешь и на жалость давить тоже бессмысленно.

— А почему тут никакой мебели нет! Я, может, хочу письмо родственникам отправить! Сесть за письменный стол, раскрыть ноутбук, выйти в Интернет, — заявил я. — Дайте мне хотя бы перо, чернил, бумаги!

Не дали, конечно. У них иной раз пальмовых листьев на новую набедренную повязку не допросишься, а тут — бумага, ноутбук… Дикие люди. Вместо того чтобы милосердно отнестись к заключенному, кинули в меня чьим-то старым иссохшим черепом. Промахнулись.

…И вот теперь, почтеннейшая публика, сижу я в вибутянской тюрьме. По типу архитектуры она относится к «яме глубокой» и «колодцу пересохшему, заброшенному». Роль моей постели (она же ложе скорби и лежбище на гноище) исполняет охапка травяной трухи, от которой пахнет сильно немытыми ногами. Украшением моей камеры служат разнообразные камни и тот самый одинокий череп (которым в меня кинули, если помните). О сантехнических удобствах даже говорить не буду, чтоб вас не расстраивать. Одно хорошо. Кормят меня здесь так, что, чувствую, эти удобства мне скоро не понадобятся. Эх, вернулся бы Алулу поскорее! Вот хоть прямо сейчас! Он бы не дал так надо мной издеваться!.. Какой же я идиот! Поначалу радовался, что остался в живых, а теперь, посидев в этом африканском равелине неделю-другую, понял, что лучше бы уж меня изжарили…

Несколько раз на дню я пытаюсь из ямы сбежать. Способ побега стандартный: надо ухитриться вскарабкаться по отвесной и очень гладкой стене ямы и при этом не потревожить моих стражей, тех, что наверху. Пока прогресса нет, но я еще лелею надежду…

А сегодня у меня появился собеседник. Истомленный одиночеством и паршивым воздухом ямы, я страшно ему обрадовался, хотя это был всего-навсего крокодил-плакальщик. Он пристроился на краю ямы, свесил внутрь свою унылую морду и подал голос:

— Штрафствуйте, как пошиваете?

У всех крокодилов-плакальщиков большие нелады с дикцией, что немудрено: попробовали бы вы поговорить нормально с такой пастью и с такими зубами! Но я буду приводить наш диалог в обычной транскрипции, чтоб было понятнее.

— Привет, — сказал крокодилу я. — Поживаю я тут хреново, сам понимаешь. Хуже, чем мне, никому уже быть не может, так что не вздумай мне на судьбу плакаться. Ты наверху, на свободе, а я гнию в этой дыре. И гнить мне предстоит долго, до тех пор, пока Царь Алулу, да воссияет он и да потопчет, из Непопираемой земли не воротится…

Тут мне на макушку что-то горячее закапало. Крупными такими каплями.

— Эй, крокодил! — говорю, — Ты чего брызгаешься?

— Простите, — отвечает. — Это я плачу. Рыдаю над вашей горестной судьбой, благородный господин.

Что ни говорите, а сочувствие иногда бывает приятной штукой! Даже если выражает его такой вот крокодил…

— Спасибо, дружище! Тебя как зовут, маленький брат-крокодил?

— Шлепающий По Болоту. А как ваше имя, скорбный узник?

— Степан я. Слушай, Шлепающий, а какие чудовища меня сторожат? Как они выглядят? Зубов много?

— Господин Степан, на самом деле это я вас сторожу, — ответил Шлепающий По Болоту. — Зубов у меня немного, но те, что остались, довольно крепкие. Сегодня вас сторожить — моя смена. А завтра вас будет сторожить Тихо Скулящий На Луну. Только он не такой общительный, как я.

Конец ознакомительного фрагмента.