Тайна чёрной розы

Надежда Нелидова

«Здравый смысл подсказывал, что ничего хорошего из этой попытки не выйдет.Проснётся и зарыдает дитя, принесённое на днях Алькой из роддома. (Отец, как нынче водится, неизвестен). Гулко залает бассет Гриф. Бешено заколотят в стенку соседи. «Гос-споди, я когда-нибудь высплюсь в этом доме?!» – подстреленной птицей вскрикнет дочь. И только молодая мать Алька, из-за которой весь сыр-бор, не пошевелится – дрыхнет как убитая».

© Надежда Нелидова, 2021

ISBN 978-5-4498-8082-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

НЕПОНЯТКИ

Прервать цепочку зла

Костя проснулся с ощущением счастья. Стена была янтарная от солнца и — он приложил ладошку к обоям — тёплая, тоже как янтарь.

Они с женой здоровы и молоды. Ночью был восхитительный трёхступенчатый секс. Трижды он заставил жену замереть, вцепиться в него ногтями, ахнуть и по-девичьи затрепетать. За такие мгновения можно отдать жизнь.

Ипотека почти выплачена. На работе Костю ценят. Дочка заканчивает третий класс, милашка, вредный возраст ещё не наступил. На днях в ящике стола под бумагами он обнаружил давно затерянную аудиокассету «Машенька, 2 года». Нужно после работы отнести в фирму звукозаписи на оцифровку, пока ещё такие кассеты не попали в музей.

Костя пружинисто, спортивно шагал по улице. Приветливое лицо, ясные глаза, лучащийся взгляд. Улыбка, сама собой, довольно и смущённо раздвигает и морщит губы…

Да почему смущённо-то, господи?! Чего мы всё боимся белого света, стесняемся радость свою показать? А в детской песенке поём: «Поделись улыбкою своей». Даже дети понимают. Вернее, только дети и понимают.

Прохожие невольно, недоверчиво косились на него. И почему-то быстро опускали глаза. Костя поднял голову выше, весело и открыто посматривал вокруг. С готовностью делился со всеми переполнявшей его радостью. Какая такая радость на ровном месте? Такая, что солнце в небе и в лужицах, что скоро лето, и мир на земле, и живы-здоровы, ножками своими ходим…

Это так тёща говорила, когда села в инвалидное кресло, а потом и вовсе слегла. «Какое счастье, ребятки, ножками своими пройтись. Обслужить себя, помыться, в туалет сходить, ни от кого не зависеть».

— Мама, не говори ерунду! — кричала жена из кухни. Тёща подмигивала Косте: «Что имеем — не храним, потерявши — плачем». Мудрая была старушка, земля ей пухом. Всё слабо и извинительно улыбалась, и ушла с улыбкой на тонких сухих губах. Некоторые под старость светлеют, будто окунаются в детство. А некоторые превращаются в мегер и фурий, бр-р.

Костя столкнулся с такой, зайдя после работы в офисный центр. Лет шестьдесят, но крепкая, моложавая. Вообще-то в в охрану берут отставных военных, а бабушки вахтёрши — анахронизм. Может, чья-то родственница.

Глазки бледные, стёртые и облупившиеся, как пуговки. Рот очертили чёрные бульдожьи складки. Лицо растеклось, будто не пропечённый блин на сковороде, тот самый, который комом. Это он потом в сердцах её так про себя охарактеризовал. Сначала-то женщина и женщина. На широкую Костину улыбку ответила недовольным, подозрительным взглядом.

— Вы к кому, молодой человек?

Костя подумал, что вряд ли женщина в вязаном жилете поверх камуфляжа, знает слово «оцифровка». Объяснил: «Требуется переписать кассету на флэшку. В интернете указан ваш адрес».

— Ну, не знаю, что там в вашем интернете. Первый раз слышу. Вряд ли этим у нас занимаются, — она вела пальцем по бумаге, ища нужный кабинет.

— Так я пройду и спрошу.

— У кого это вы спросите? — оскорбилась вахтёрша. Её, как лишнее звено, выкидывали из цепочки, а значит, её должность и значимость подвергались сомнению. Как и соцпакет, и зарплата, и прибавка к пенсии. — На то и я здесь, чтобы спрашивать. А то каждый будет…

— Но вы сами сказали, что не знаете. Я поищу по табличкам на дверях, — расплылся в обаятельной (как ему казалось) улыбке Костя. Чем шире он улыбался, тем все более хмурой и насторожённой становилась вахтёрша. Он шагнул в пролёт, но женщина в своей клеточке — молниеносная, наработанная реакция! — нажала на кнопку. Колено упёрлось в турникет.

— Много вас, шататься по этажам. А из 218-го недавно сумку украли. Тоже такие вот искатели.

— Да я на ваших глазах, в первом же кабинете спрошу, — начал терять терпение Костя.

— Чего спрашивать. Ясно сказано: такой услуги по этой… Нету у нас такой услуги, не оказывают.

— Добрый вечер, Нина Геннадьевна!

Гладкий розоволицый мужчина в скрипящем кожаном пальто стремительно прошёл мимо. Костя попробовал протиснуться за ним — металлическая вертушка снова больно ударила по ноге.

— Алё, скажите, пожалуйста, здесь делают оцифровку? — крикнул Костя в спину мужчины. Тот оглянулся. По лицам вахтёрши и Кости понял, что имеет место конфликт. Неопределённо помотал рукой и скрылся.

— Послушайте, — дрожа и бледнея, сказал Костя. — Вот мой документ. Вы не имеете права меня не пустить, куда бы я ни шёл. Это общественное место. Я сообщу о вашем поведении директору.

— А вон он, директор, только был, — торжествующе и насмешливо кивнула вахтёрша в сторону исчезнувшего розоволицего. И посуровела: — А вас не пустить я имею полное право. На то поставлена. Может, вы террорист. А может, бесплатный туалет ищете. Так они все на кодовом замке. Недавно тоже один просочился, на вид приличный. А в коридоре после себя лужу оставил. Пива натрескался, отлить где искал…

— Дура. Пробка набитая. Стерва.

Костя шёл домой, задыхаясь (он, когда разволнуется, задыхался). Надо было ей в лицо кинуть эти слова, а не шептать сейчас под нос. С другой стороны, хорошо, что огромным усилием воли сдержался, не опустился до её уровня. Она явно этого добивалась.

И не сегодня ли утром Костя решил дарить людям только добро, относиться с сочувствием и пониманием? Может, у неё муж алкоголик и колотит её (ага, такую поколотишь). Может, она одна как перст во всём свете? А может, эти самые дни? Тьфу, она небось забыла, что это за дни такие. И про про мужскую ласку тоже. Её просто стоит пожалеть.

А Костя получил урок. Всё к лучшему. Допустим, встретилась бы ему приветливая, улыбчивая вахтёрша. Он бы шёл сейчас по тёмному переулку, расплываясь в улыбке, предвкушая дочкину радость, нёс в груди солнышко. А навстречу кучка подростков — примерно как эти, мазнувшие по нему тяжёлыми взглядами исподлобья, вызывающе толкнувшие при ходьбе.

«Мужик, чего ухмыляешься — лыбишься? По зубам захотел?» — и так далее, со всеми вытекающими. Потому что если просто так, сам по себе улыбаешься — не поймут. Сразу: либо дурачок, либо в морду. Нет, в нашу жизнь отличное настроение и улыбку надо вводить как из пипетки — по капельке, с великой осторожностью, дозировано. Как опасный реактив во взрывчатое вещество. Дико раздражает людей эта улыбка.

Костя, чтобы успокоиться, представил дочкино запрокинутое, смеющееся личико, круглое как колобок. Самую прекрасную в мире щёлочку между передними выступающими зубиками. Бельчонок мой. «Ура, папа пришёл! Почему так поздно? Ты меня маленькую записал?!»

Сжал в кармане крошечное гладкое тельце флэшки. Записал. На другом конце города. Есть же адекватные люди, их гораздо больше. На них и надо ориентироваться. Сейчас всей семьёй поужинают, усядутся на диван, дочка залезет Косте под мышку, как котёнок. И они будут слушать милый, милый дочуркин лепет из ушедшего навсегда во тьму глуховатого, сладкого молочного времени. Костя по нему скучал.

— Зло — вирус, переходящий от человека к человеку, — снова возвращался он в мыслях к пережитому. — Главное — не передать его дальше по цепочке.

Жизнь обидела женщину. В ней уже не помещались обида и злость, она выплеснула их на Костю, который выделялся из массы необычным, счастливым лицом. Так пусть плохие эмоции и прервутся на нём, на Косте. Он сильный и не станет искать себе урну для сброса негатива: ни дома, ни на работе, ни в утренней, как сельди в бочке, взрывоопасной маршрутке. Пускай чужое зло ляжет на его сердце, а дочкин лепет его растопит.

На ум пришло сравнение людей с дикобразами. Они от холода жмутся друг к другу и колются при этом иглами. Костя вздохнул, улыбнулся — с горчинкой — и сунул ключ в замок родной двери.

Вожжа под хвост

Ах, что же ты сделал с авторами, интернет? Распустил, избаловал, изнежил.

Уволившаяся по собственному журналистка Зоя с некоторых пор с негодованием отказывалась писать «на заказ». Воспринимала это как возмутительное над собой насилие. Хватит, сыта по горло статьями «от забора и до обеда».

Такие материалы писать намного проще и быстрее, достаточно «поднять тему» по указке редактора. Не надо искать интересную историю, не обязательно выдерживать сюжет, знай себе штампуй… Но… нет, нет, нет! У Зои прямо аллергия открылась на заказные тексты. Зачем, если ей подарена роскошь писать то, что заказывает душа? И получать за это деньги, даже иногда больше, чем была зарплата в редакции.

Зоя тщательно избегала мероприятий — после того как на них несколько раз обожглась, попала в ловушку — да, да! Как это происходило.

Её приглашали по телефону, очень просили: «Ну Зоенька, душечка!». Не ожидая подвоха, она простодушно, расслабленно бродила среди натюрмортов и вышивок, или кукол, или народных костюмов, или ещё чего-то подобного, в мирке уютного женского творчества. Прихлёбывала на ходу кофе или грызла карамельку со стола, где гостеприимно кипел чайник, и на подносе лежала гора заварочных пакетиков, дешёвеньких конфет и печений. Тут-то милая устроительница коварно цапала Зою под локоток, приобнимала, выводила в центр зала. Громко и ласково объявляла:

— А вот у нас среди гостей присутствует журналист! (Аплодисменты). И если мы попросим нашу уважаемую имярек, то она, уверена, не откажет и осветит нашу выставку в печати! Попрошу поддержать гостью из прессы (Аплодисменты). Для начала предлагаю взять интервью у старейшей участницы МарьИванны… Не все вместе, друзья, корреспондент не резиновый. Но никому не откажет, правда, голубчик? Кто не успеет, готовим визиточки. Зоенька с вами свяжется в неофициальной обстановке.

О, какая бесцеремонность, столь грубо распоряжаться чужим временем! Бежать? Поздно. Обещать, что возьмёт интервью потом, когда насладится экспонатами, и — ближе к дверям, к дверям — тихо смыться? Непорядочно. Нет, Зоя не сорвётся, не покажет недовольства. Но куклой на ниточках тоже быть не желает.

Она вежливо расшаркивается, просит прощения. Прижимая руки к груди, объясняет, что всего лишь пришла получить эстетическое удовольствие, а с газетами давно покончено.

Дамы шушукаются. А ведь до сих пор им было так хорошо вместе: встречались, оживлённо щебетали об искусстве, о падении нравов… Но если Зоя уступит и на этот раз — то просто пойдёт по рукам! Такое уже было, горький опыт подсказывал. В городе десятки кружков и студий, где интеллигентные, тонкие, глубокие дамы на пенсии выражают себя, и всем, ни жить ни быть, хочется попасть «в газету».

Все, без исключения, творческие люди тщеславны. Каждому нужно успеть плюнуть в вечность. Один писатель сравнивал славу с прыжками на месте: кто выше всех подскочит да при этом успеет выкинуть фортель, ножками сделать заковыристый крендель: «А я вот эдак могу, куда вам!» А на самом деле ни один из них (из нас) тупо на сантиметр не сдвигается с места, на которое его поставил господь бог.

А разве Зоя не такая? Но она, по крайней мере, всё сама, никого не просит… Ну вот, опять объясняется сама перед собой! Говорят же: никогда не объясняйте своих поступков. Объясняться — значит оправдываться. Оправдываться — значит признавать себя виновным.

Устроительница, вспыхнув как розовый куст, поджимала губы, опускала глаза. Зоя её где-то понимала. Видимо, та опасалась отказа, наслышавшись о Зоиной непримиримой позиции на этот счёт. Пошла на отчаянный шаг, ва-банк, поставила перед фактом. Но обычно мягкой Зое именно в таких случаях вожжа попадала под хвост. Ах, вы так со мной?! И я с вами так же! И она упиралась как бычок, шла на принцип.

Вокруг Зои в выставочном зале образовывалась мёртвая зона. Будто она совершила ужасную неприличность, например, громко испортила воздух. Её сторонились как зачумлённую. Отворачивались, делая вид, что усиленно рассматривают экспонаты. Потоптавшись в одиночестве, уходила по «живому коридору», вжав голову в плечи, точно оплёванная… В гаредеробной, не попадая в рукава, бормотала: «Ну всё, хватит с меня. Никаких больше мероприятий, никаких выставок. Фигушки вам».

Молчать как партизан

Поэтесса Люся лёгкий, суперобщительный человек, у неё полно подружек и приятельниц. Одна из них недавно пригласила на дочкин концерт. Дочь играет на скрипке. Будет слайд-шоу и подтанцовка из девушек, закутанных в прозрачные ткани. Искусственный ветер из-за кулис живописно раздует длинные девичьи волосы и складки вуалей. Будет фортепиано и виолончель, но ведущая партия — скрипка.

Мама родная! Люся думала увидеть полупустой зал, а тут в вестибюле не повернуться. Вот это да! Вешалки в гардеробной топорщатся сотнями шуб. Пахнет праздником: духами, дорогим табаком, терпкой мужской туалетной водой, нежной сыростью цветов в стеклянистых упаковках. Дамы пользуются редкой возможностью блеснуть вечерними туалетами (у кое-кого даже меха), поправляют перед зеркалами последние детали и штрихи.

Вот тебе и «телевизионные зомби», вот и якобы отсутствие интереса к классическому искусству. Свободного кресла не найти, гардеробщицы тащат стулья в проход.

…О, это невыразимое состояние, когда волны прекрасных флюид накатывают со сцены в зал — а зрители, как один, подались навстречу, глаза увлажнились и блестят, и летит ответный благодарный мощный посыл. Когда эти встречные волны сливаются, кажется, стены не выдержат их напора. Волны Красоты и Любви вырвутся, накроют, затопят нахохлившийся осенний город с его лужами, грязными машинками, с людьми, бегущими с опущенными лицами…

…Люся шла домой осторожно, стараясь не промочить ботики и «боясь расплескать в себе шампанское восторга» — где-то слышала эту фразу.

Дома разрывался телефон. Люсина знакомая (тоже пишет стихи) по таинственным причинам редко выходила в свет. Но каждый раз живо требовала подробного описания светских, культурно-массовых вечеров. Выпытывала, кто присутствовал, во что был одет, не упоминалось ли всуе её имя, как, собственно, прошло выступление.

Поделившись впечатлениями, Люся грустно вздохнула:

— Всё-таки музыка привлекательней стихов. Не зря её считают самым мощным гипнозом. Люди нуждаются в раздражителе, в громких красивых звуках, ярких красках. В зрелищах… Вспомни, на наших поэтических вечерах собирается от силы десяток домохозяек и студенток. Может, нам с тобой тоже задействовать музыкальное сопровождение, девушек?

— Но ведь и мы с тобой не Цветаева с Ахматовой, — тонко подколола подруга. Люся осторожно возразила:

— Но ведь и Леночка (пианистка) не Ойстрах и не Паганини. Хотя, конечно, играет изумительно.

Всё. Из контекста будут выдернуты именно эти слова. Известно: добрая весть ползёт черепахой, дурная несётся газелью. Назавтра полгорода в курсе Люсиных слов: «Ходила на концерт. Леночка явно не Ойстрах и не Паганини». И в довесок, что зритель шёл не на скрипку, а на полуголых девочек. На зрелища. И ведь не придерёшься. И правда, и одновременно ложь.

Отныне мама Леночки, встречая Люсю, переходит на другую сторону улицы…

Есть женщины, притягивающие и обожающие скандалы. Покричав и, возможно, даже выдрав у противниц клок волос, они прямо-таки на глазах расцветают, молодеют и хорошеют. То, что для них энергетическая подпитка — для Люси мука. По природе Люся страус. Бесконфликтный человек. Она засовывает голову в песок, чтобы до последнего избегать неприятных выяснений отношений, часто во вред себе.

Кто-то из мудрых сказал: «Молчание красиво, удобно и безопасно». Отныне Люся уподобится отшельнице, монашке, даст обет не раскрывать рта. Будет молчать как партизан.

Нельзя говорить не то что плохое — даже нейтральное. Даже хорошее нежелательно говорить. Всё сказанное будет использовано против вас. Извращено, поставлено с ног на голову, помножено на десять, развёрнуто на 180 градусов, из белого перекрашено в чёрное. Такова бабская натура. Такой специальный женский чёртик, дёргающий за язык. Или всё-таки виной скука и пустота жизни?

Однако же вот Люсину любимую, очень популярную писательницу никак не упрекнёшь в пустоте жизни. Но она признаётся, что обожает сплетничать. Потому что в сплетнях есть своя прелесть, потому что из сплетен, как гнездо из травинок, из слюны и пуха, рождаются рассказы. А главное, сплетни — это своего рода сильнодействующая безлекарственная терапия…

Люся рассеянно крутит ленту новостей. И — вот странное совпадение! — натыкается на притчу.

«Женщина увлечённо сплетничала с подругой, даже язык пересох. Бывает восторг любви, восторг гостеприимства — а бывает сладкий восторг злословия.

Ночью женщина увидела сон. Сверху опустилась огромная рука и разгневанно указала на неё. Она испытала сокрушительное чувство вины. Утром на исповеди рассказала всё и попросила прощения у священника.

— Не так скоро, — возразил тот. — Иди домой, подними подушку на крышу и вспори её ножом. И возвращайся ко мне.

Дома женщина послушно взяла подушку. По пожарной лесенке залезла на крышу и распорола подушку. Затем вернулась.

— Разрезала подушку ножом? — спросил священник.

— Да, отец.

— И каков результат?

— Перья летят! Всюду перья, святой отец.

— Теперь вернись и собери каждое пёрышко.

— Но это невозможно. Как я найду перья?! Ветер их разметал.

— И это — и есть сплетня», — сказал священник».

Люся пересылает притчу друзьям. Пускай тоже разлетится — как перья, который разметал ветер. Только собирать их не надо, ведь они разносят не зло, а мудрость.