Свекруха

Надежда Нелидова

Сын всегда – отрезанный ломоть. Дочку растишь для себя, а сына – для двух чужих женщин. Для жены и её мамы.«Я всегда свысока взирала на чужие свекровье-невесткины свары: фу, как мелочно, неумно, некрасиво! С превосходством думала: у меня-то всё будет по-другому. Я всегда мечтала о дочери: вот она, готовая дочка. Мы с ней станем подружками. Будем секретничать, бегать по магазинам, обсуждать покупки, стряпать пироги по праздникам. Вместе станем любить сына…»

© Надежда Нелидова, 2023

ISBN 978-5-4496-6181-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

НЕЖЕНЮСЬНИКОГДАВЖИЗНИ!

— Ма, дай жвачку! Моя кончилась!

— Где-то у меня в сумке… В аптеке купила. «Смолка», на основе кедровой живицы. Природное очищение зубов, никакой химии.

— Смола?! Чтоб изо рта воняло серой, как у Люцифера?! Мам, ну ты даёшь! Я лучше в ларёк по дороге заскочу. За мятным «орбитом».

Фу-ты, как Татьяна сразу не сообразила. Сын же собирается на свидание. Будет целоваться. И не только целоваться. В последнее время Татьянин флакон с интим-мылом пустеет после каждого его уединения в ванной. Недавний грязнулька в последнее время каждый день принимает душ — и не по разу. Без напоминаний меняет нижнее бельё, носки…

Её мальчик — и секс… В голове не укладывается. Вообще-то мальчику двадцать один год. Всё равно странно. У Татьяны, помнится, пока до ЭТОГО дошло, миллионы лет тянулись слабо изученные, от архейских до палеозоя, эры и периоды взросления. Доверчиво цвёл пышный девственный триасовый период детства. Смертно стыли душа и тело в ледниковый период отрочества…

Сын совсем другое дело. Ещё недавно попробуй произнеси невинную фразу: «Вот женишься, будет у тебя свой ребёнок…» Его прямо подбрасывало, колбасило:

— Никогда! Ма, слышишь?! Никогда! Не смей! Этого! Мне!! Говорить!!! Неженюсьникогдавжизни!

Мы с подругами были невольными свидетельницами этого живого вулкана, который изрыгал изрыгал лавы женоненавистничества. Качали головами:

— Он и в подъезде с девочками не целовался? И в школе косички никому не дёргал? И портфель не носил? Плохо дело. Попомни наши слова: первая же опытная девица его окрутит и проглотит целиком.

***

Мы, подруги, были тоже мамами мальчиков. Будущие свекрови. Были среди нас и мамы-одиночки. Татьяна замужем, но всё равно, что мать-одиночка. Муж Михаил — банкир. Всю жизнь в работе, увлечённо делает деньги.

Каждый вечер одно и то же. На пороге, не снимая пальто, заговорщически суёт руку в карман: «А что я принёс сынише?» — «Ула (ура)! Сникелс (сникерс)!»

Сладкую импортную отраву — малышу?!

— Сынок, тебе нельзя! — протестовала Татьяна.

— У-у! Мама похая, папа хоёсый!

Вот и поговори. Как-то получилось, что Татьяна не имела права голоса. Может, потому что не работала и жила за счёт мужа. И очень хорошо жила, между прочим. Всё-таки жена банкира.

В гайдаровскую реформу, если что и потеряла, так разве бутылку из-под шампанского, набитую советскими гривенниками. В забитой под горлышко бутылке-копилке умещалось ровно 300 рублей. Татьяна не узнала, так ли это на самом деле: выбросила бутылку на помойку. Теперь жалела: выставила бы в гостиной на полке как сувенир.

Когда страна голодала и холодала в девяностые годы, Татьяна, под надёжным мужниным крылом, их даже не почувствовала. И до сих с недоумением пожимала плечами: «Бог с вами, какие лихие девяностые? О чём вы?»

Каждый день — живые деньги. Каждый месяц — коробки деликатесов, ящики мороженых индеек, обёрнутых в тонкую импортную бумагу. Пока мы ломали головы, как растянуть на месяц килограмм ячневой крупы и кусок серого мыла по талонам, Татьяна ломала голову: что делать с этими индейками — уже в рот не лезут. Ножки — в жарку, мясо — в фарш, кости — в бульон, остальное в тушёнку.

И что делать с новой шубой (выйти всё равно некуда, а с ребёнком гулять удобней в пуховике)? И какой выбрать гарнитур с заднего хода мебельного магазина, чтобы обставить очередную квартиру. Они их меняли как перчатки.

***

Быть женой такого мужа хорошо. А сыном такого папы — крайне вредно. Никакого мужского влияния, жаловалась Татьяна. Совершенно странное, неумное понимание отцовства. Сын для мужа — вроде живой игрушки, хомячка.

Пришёл с работы, пощекотал, потормошил, погладил по шёрстке, потискал. И — «не мешай, папа устал» — до ночи зависал в телефоне. Величаво, как лев, расхаживал по квартире с длинным волочащимся проводом. Громогласно ругался, жизнерадостно гоготал. Утрясал за границами квартиры свои нескончаемые дела. Дня ему мало.

А «сыниша» рос. На смену сладостям пришли игрушки. Любой «Детский мир» мерк в сравнении с их детской. Потом пошли приставки с Марио, потом компьютер и модные шмотки. Ну и, наконец, карманные деньги.

Татьяна язвила: «Миш, ты готов сворачивать купюры в трубочку и совать сыну в попу». Муж откупался от сына всем, чего его душенька пожелает — лишь бы не мешал увлечённо делать деньги. Для кого делать деньги? Да для сынка же, для единственного!

Татьяна вздыхала: если у сына из кармана джинсов падала купюра меньше сотенной — тот и не наклонялся: «Это не деньги». Сколько она разговаривала с мужем, убеждала, скандалила. Михаил отмахивался: «У меня детства не было — пускай хоть у сына будет».

Вместо мужского воспитания — мечтательные разговоры, развалившись на тахте: «Вот стукнет тебе пятнадцать лет, купим крутую тачку. Одноклассники в осадок выпадут!»

— Что будет с мальчиком, — вопрошала меня (скорее, себя) Татьяна, — когда он выйдет в жизнь? Когда не будет мужа и деньги с неба перестанут падать? Как «сыниша» станет их раздобывать? Как выживет в жизненных джунглях? Беспомощный щенок, вышвырнутый в середину пруда… А вокруг — зубастые, локастые, выросшие в голоде сверстники. Глаза завидущие, руки загребущие…

Именно тогда на двери сыновней комнаты она пришпилила первый листок с цитатой: «ДАЙ ГОЛОДНОМУ НЕ РЫБУ, А УДОЧКУ».

Затем последовали: «ЛУЧШИЙ УЧИТЕЛЬ — НУЖДА».

И ещё: «КОПЕЙКА РУБЛЬ БЕРЕЖЁТ, А РУБЛЬ — ГОЛОВУ». Цитаты адресовались, в первую очередь, мужу.

***

В день рождения гости принесли дорогую красочную «Энциклопедию для мальчиков». Автор — женщина, известный западный сексопатолог. Вместо того чтобы писать как гвозди забивать или лампочку ввинчивать — энциклопедия, пардон, учила вбиванию и ввинчиванию совершенно иного рода.

Уделяла явно повышенное, нездоровое внимание половому созреванию мальчиков. Подробно, с яркими рисунками, описывались эрогенные зоны у партнёрш, позы, приёмы… Ужас!

Особо настырно авторша подчёркивали, что «придавать значение кровотечению при разрыве девственной плевы у партнёрши» — это есть дремучее невежество и пережиток прошлого. Татьяна с отвращением захлопнула книгу.

Для себя решила, что её писала глубоко озабоченная редколлегия под руководством старой эротоманки. А может, эта энциклопедия была очередной пункт коварного плана западников по разложению русского подрастающего поколения. Забросила книгу подальше, на антресоль.

Сверстники сына вовсю — как-то само собой у них получалось — уверенно жили с женщинами. У сына первая дата — восемнадцать лет. А он всё один. Начал грубить, потявкивать, огрызается, молодой щенок. Воюет перед зеркалом с прыщами.

Однажды Татьяна заглянула в его компьютер. А там в невинной папке «История средних веков» — тако-ое! Она, замужняя женщина, дожив до своих 35 лет, не знала, что можно так… И эдак… Чуть тогда не рухнула в обморок у компьютера. Нашла телефон детского психолога, договорилась о встрече. В лоб спросила:

— Что делать, если за стенкой сын смотрит… м-м… жёсткую эротику?

Знаете, что психолог ответил?

— Ни в коем случае не врываться в этот момент в комнату сына! Вы же не хотите, чтобы он у вас стал невротиком и получил ранний инфаркт? А так — застегнёт штаны и примется доделывать алгебру.

— Но какими глазами после этого он будет смотреть на одноклассниц? На учительницу? — ужасалась Татьяна. — На меня, маму, наконец?!

— Да теми же глазами, что и прежде, — успокоил психолог. — Остальное домысливают взрослые в силу своей испорченности.

О, вот они какие, нынешние психологи.

***

Хорошо было до революции. Люди ходили в церковь, верили в бога. Соблюдали пост, усмиряли плоть. Страшились угодить в лапы дьявола. У крестьянских детей вопрос с сексом отпадал сам собой — женились рано и до того упахивались на полевых работах, на барщине — дай бог ноги до лавки доволочь.

В дворянских семьях для этого дела имелись горничные, Катюши Масловы. Живые самоучители. Всё на глазах у строгих матерей — почтенных дам. Всё стерильно, с гигиенической точки зрения.

Дворянские недоросли сбрасывали сексуальное напряжение, приобретали необходимый опыт. А там поспевал срок, по сватовству, жениться на невинных барышнях из приличных семей. На девушках в белом. На ангелах, мимолётных видениях и гениях чистой красоты.

Нет никого, а нам и не надо. Сын весь в учёбе. Институтские преподаватели в один голос прочат огромное будущее. Аспирантура, научные открытия, учёные степени, Оксфорд, мировая слава… Татьяна суеверно боится, что её ребенка захвалят. На дверях приколола стикер: «Гений — это 90 процентов потения и 10 процентов — вдохновения».

***

— Ма, ты не представляешь! Это чудо, что мы встретились! При таких необыкновенных обстоятельствах…

Знаем мы эти необыкновенные обстоятельства. Однокурсница за соседним столом. Причём, по его признанию, сначала ему особо и не нравилась. Подошла к нему первая, проявила инициативу (навязалась, проще говоря). Повела за собой. Она — ведущая, он — ведомый. Изнеженный, размягчённый, избалованный папочкой. Мягкий, уступчивый — в Татьяну. Потенциальный подкаблучник. Та будет из него верёвки вить, а у Татьяны — сердце кровью обливаться за своего ребёнка.

До поры до времени девица натянула овечью шкурку. Но уже сейчас он подчиняется, подавляется ею. Целая картина складывается из мелочей, как пазлы.

Сын по природе — жаворонок, девушка — сова. Он привык ложиться спать в десять. У той в полночь просыпается потребность пощебетать, посиропиться по телефону часика эдак на три. Сын хронически не высыпается, круги под глазами. Трёхчасовые переговоры по мобильнику тоже не полезны. Учёные говорят: от излучения мозги сворачиваются как куриный белок.

Или вот: сын набрал ванну, нужно успеть высохнуть перед сном. А подружка хочет посидеть в аське. Всё брошено, сына за уши не оттащишь от компьютера. Ванна остывает, Татьяна закипает. Ещё не женаты, и уже такая безграничная власть…

Тем более, однушка имеется. Её Татьяна сдаёт за десять тысяч в месяц («На бабские цацки хватает», — снисходительно определил муж). Ещё есть пустующий загородный дом. В котором, как выяснилось, девушка даже успела погостить несколько ночей.

Спальню Татьяна устраивала с великой любовью и фантазией — это ещё когда у них с мужем были не ночи, а сказки Шахерезады. Рулоны серой грубой бумаги, какой принято оклеивать нынче стены, правильно называть не обоями, а оклеями. У Татьяны были именно обои: она обила всю спальню, сверху донизу, японским шёлком насыщенного, глубокого тёмно-синего цвета. Золотые обойные гвоздики со стразами мерцали в свете ночника как звёздочки. Засыпаешь среди ночного звёздного неба.

***

— Ма! Давай я вас познакомлю!

Сейчас. Это, извините, серьёзный шаг. Логическая заявка на определённое развитие событий. Знакомство с родителями, затем свадьба… Татьяна намекнула наивному сыну: сколько у тебя ещё таких будет. Со всеми не перезнакомишься.

— Тебя не разберёшь, — упрекнула я Татьяну. — Сама же страдала, жалела: все парами ходят, а он один. Так мечтала, чтобы он с кем-нибудь встречался.

— Да, мечтала, — парировала Татьяна. — Потому что это необходимо для общего психологического и физического здоровья. Пускай спят вместе сколько угодно, хоть заспятся: с утра до вечера и с вечера до утра. Но если — ребёнок?!!

Я пожала плечами:

— Так это счастье: человек родится…

Татьяна возмутилась:

— Господи, какой ребёнок?! В Америке женятся и рожают в зрелом возрасте. Достигнут высот, встанут на ноги, сделают карьеру — тогда пожалуйста. Только у нас дети рождаются безответственно и внепланово, как котята. Страна матерей-одиночек, отцов — алиментщиков и психологически травмированных детей.

Она, Татьяна, и сыну говорила:

— Да ради бога! Живите, но пока ни-ка-ко-го ребёнка, слышишь?! Ты ещё сам ребёнок. Жизни не видел. Вот и повидай её, жизнь. Нам-то с папой не довелось из-за железного занавеса. Поезди по миру, посмотри людей, покажи себя. Осуществи, чёрт возьми, самые дерзкие мечты. Пока молод — жадно поглощай, черпай полным ковшиком, глотай, кусай её, жизнь. Только дурак торопится добровольно посадить себя на цепь: семья — дом — обязанности — ребёнок.

— Ребёнок — это, в сущности, конец тебя как личности, — вразумляла сына Татьяна. — Считай, твоя жизнь будет закончена. Ты начнёшь жить в ином качестве — жизнью ребёнка. Это крест, который ты ставишь на свободной жизни. Ребёнок не обедняет и не обогащает. Просто ты начинаешь переливать свою жизнь в сосуд его жизни. Закон природы.

Так говорила Татьяна сыну — и он, кажется, с ней мысленно соглашался. Но девушка! Хозяйкой-то положения была она. При малейшей опасности изловчится и засадит в сына мощный якорь — беременность. И хоть Татьяна наизнанку извернись — снисходительно, с любопытством будет смотреть на её метания, как на таракашку в ладони. В её власти в любой момент — хоп! — и таракашка в западне.

Недавно на углу открылся свадебный салон. А в нём целый отдел для… глубоко беременных новобрачных!! Платья хитроумно пошиты так, что под складками и кружевами у невесты восьмимесячный животик с тройней не видно. Продавщица хвасталась: очень, мол, те платья пользуются спросом. Интересно, вот бы такой магазин перенести, скажем, в XIX век. Как бы его восприняли тогдашние почтенные матери семейств?

Татьяниными стараниями на сыновней двери появились стикеры с изречениями умных людей.

«Женская стихия столь парадоксально щедра к берущим от неё и истребительно-жестока к дающим…»

«Удачно жениться — то же самое, что вытащить ужа из мешка с гадюками».

***

— Как можно делать выбор, если чувства не обкатаны, не проверены на прочность? Да и о каком выборе идёт речь? У сына никого до сей опытной девицы не было (иначе чем объяснить её столь скоропалительное ныряние в постель)? Ему её даже сравнить не с кем! Во-от!

Мы разговаривали по телефону. Я не видела Татьяну, но знала, как она в этот момент торжествующе подымает палец. — Во-от! Отчего у молодых столько разводов? Да потому что женятся — а потом из любопытства начинают посматривать по сторонам, сравнивать. А сравнивать-то нужно до свадьбы. Нажиться, нагуляться. Научиться отделять зёрна от плевел, чёрное от белого.

Татьяна не собиралась сидеть сложа руки. Не для того вынашивала, рожала, растила. Слишком большой кровью дался ей сын, чтоб широким жестом делать царский подарок первой встречной.

Выработать стратегию. Скажем, пригласит юную племянницу подруги в гости. Пусть сын оценит истинный нераспустившийся бутон: невинность, которая розовеет от взгляда, смущённо потупляет головку, стыдливо отдёргивает руку от случайного прикосновения. Пусть-ка, пусть сравнит со своей: сиплоголосой, прожжённой, прошедшей огонь, воду и медные трубы.

Или найти в газете объявление: например, молодая женщина даёт уроки английского языка на дому. Чтобы была одинока, лет так на 10—15 старше сына. В идеале: мать-одиночка, больше будет ценить. Если она не совсем дура, из домашних уроков может проклюнуться нечто более глубокое, интимное. Но не более. Одинокая намыкавшаяся мать реально смотрит на вещи. Рожать точно не станет, тем паче надеяться на брак.

Тем временем стенд с цитатами пополнил очередной стикер:

«От 0 до 7 лет. Мама всегда права.

От 7 до 14 лет. Мама иногда бывает не права.

От 14 до 20 лет. Мама никогда не права.

От 20 до 30 лет. Мама иногда бывает права.

От 30 лет. Мама, как же ты была права!»

Возможно, это и стало последней каплей, переполнившей чашу сыновнего терпения.

— Мама, мне пока нет тридцати лет, когда я оценю твою правоту. А пока позволь мне делать ошибки, на которые я имею право, — сказал сын.

И ушёл, сняли с девушкой комнатку на другом конце города.

— Представляешь! — ревниво возмущалась Татьяна, навестив их. — Бывало, дома сына не заставишь посуду помыть или за хлебом сходить — сколько препирательств, ворчания, крика, нервов. А тут стирает её лифчики и трусы — срам! Моет полы, бежит в магазин как бобик. Только что не подпрыгивает и хвостом не машет. Как это больно, больно…

— Я устала, — призналась однажды Татьяна. — И потерпела полное поражение. Никогда не сбыться мечте о кроткой покладистой снохе. Той, которая заменит мне в старости дочку, подаст стакан воды. Уж она отыграется на мне, беспомощной, по полной программе. Но у меня уже нет иного выхода, понимаешь? Я загнана в угол. Пути к отступлению отрезаны, мосты сожжены.

***

Знала бы Татьяна, какие настоящие житейские бури её ждут впереди. Сокрушительный удар номер один: выяснилось, что много лет за стенами квартиры муж увлекался не столько банковскими делами, сколько секретаршей.

Второй удар: сын с девушкой родили ребёнка, расписались и столь же скоропостижно разбежались. Та, ясно дело, не засиделась в разведёнках. Сын («Ха-ха-ха, — заливалась Татьяна, — не обращай внимания, у меня истерический смех!») женился… на англичанке. Которую я нашла в газете по объявлению и своими руками привела в дом. Старше его на тринадцать лет, с двумя детьми. Осел возле них надолго — вероятно, на всю жизнь. Попал в ловушку, тщательно устроенную, замаскированную самой Татьяной. Не рой другому яму — сам попадёшь. Какая там мировая известность, какой Оксфорд, какое огромное будущее… Англичанка устроила его в свою среднюю (средненькую) школу трудовиком — он и доволен.

***

Впереди по заснеженной дорожке катились два тепло укутанных колобка, толкали коляску. Я обогнала и оглянулась. Татьяна! В румяном морщинистом дедушке в пуховичке и валенках с трудом узнала Михаила, её былого великолепного мужа-банкира. А в коляске кто?

— Ё-ёсик! Ёсико — коёсико наше! — Татьяна хотела сказать «Лёшик», но из-за не справившихся с умилением, расползшихся от счастья губ получился «ёсик». Она услала мужа с коляской вперёд, чтобы не разбудить «ёсика» нашей трескотнёй.

Итак, у сына новая семья с англичанкой. У его бывшей девушки тоже есть муж. Никому не нужный Лёшик провис между этими двумя полными, относительно благополучными семьями.

Однажды был глубокий ночной звонок. За дверью маячила «бывшая». Скороговоркой:

— Татьяна Сергеевна, я знаю ваше отношение ко мне. Но вы родная бабушка! Меня кладут в больницу по женскому делу, на один день, понимаете (ещё бы не понять, милочка)? Всего один день! Вы можете один день в жизни побыть человеком?! Пусть не со мной — с внуком вашим вы можете быть человеком, я вас спрашиваю?!

А ты, милочка, спрашивала, как Татьяна выкручивалась одна-одинёшенька, когда сын был маленьким? Спрашивала Татьяну, когда вы с сыном ребёнка делали?! И нечего свой крест вешать на других!

Это Татьяна выкрикивала уже в спину бывшей невестки. Та в панике, как от погони, громыхала каблуками по лестнице вниз. На полу в прихожей изгибался в пелёнках «крест», по-мужски терпеливо покряхтывал. Оказалось: мокрый, хоть выжимай. Мокрый и ледяной.

«Мама, как же ты была права!» Фразу нужно бы адресовать сыну, да попробуй его выцарапай из-под бока престарелой англичанки.

Подкидыш остался на ночь. Потом, в связи с осложнением у бывшей невестки, ещё на ночь. И… пока на всю жизнь.

***

— Знаешь, чего боюсь больше всего на свете? — страдальчески таращила глаза Татьяна. — Что она спохватится и заберёт Лёшика. Хотя вроде не должна: ждёт двойню. Её устраивает сложившееся положение вещей.

Татьяна подружилась с ней и её мужем, представь себе. На что не пойдёшь ради Лёшика. А вот с сыном отдалились, отношения прохладные. Англичанка его, что ли, настраивает против.

— Господи, какие кренделя закручивает жизнь! — Татьяна покачала головой, по-деревенски закутанной в платок. Смахнула расписной варежкой снег на скамейке, мы садимся.

— В последнее время философом заделалась. Знаешь, что поняла? Что отцовству и материнству человек научается быть в шестьдесят лет. Не раньше. И начинает понимать это только на внуках. Я сейчас с ужасом думаю: разве мы любили своих детей? Вспомни: да нам вечно некогда было, не до этого, всё бегом, бегом. Дети росли, как обсевки, как сорнячки, между делом. Молодость в башке шумела. Гормоны бушевали.

Помнишь, встретимся, одна мечта: скорее бы выросли наши детки, развязали руки, вот тогда заживём! Дуры! — Татьяна снова поправила платок. — Ничего не соображали. А нужно-то было той родительской любовью дорожить… — она подыскивает слова.

— Упиваться ею, глотать, жадно поглощать. Черпать полным ковшиком… — подсказала, напомнила я Татьяне.

— Злопамятная ты… А у меня, — похвасталась, — на дверях недавно новая цитата появилась. В интернете наткнулась. «Главное в жизни — не любовь, а то, что после неё остаётся». Вот!

Про Лёшика думаю: господи, останови время, растяни минуты. Вот мы его купаем — это же такое блаженство, наслаждение: приготовления, суета! Видела бы ты при этом деда Мишу: лицо, будто ему самому два годика, и это его в ванночке купают! Кормит кашкой — губами причмокивает. Спать укладываем, ссоримся: кому колыбельную петь. Ревнуем друг к другу, дураки старые… Ми-иша! — трагически вскричала Татьяна. — Дурак старый! Коляску прямо под сосульки завёз! Ми-иша!

Татьяна мощно, поршнеобразно задвигала бёдрами в толстых лыжных штанах, заторопилась к коляске.

Тревожиться, спасать, беречь, заботиться. Перетекать в сосуд по имени Ребёнок.