В России жить нескучно

Надежда Нелидова

На крыльце заскрипел снег под сильными чужими ногами. Сердито, требовательно задёргалась дверь, запрыгала щеколда. И у Даши разом тоска сжала сердце.Лопнуло от удара прикладом, со звоном посыпалось стекло, заклубился морозный пар. Явно некуда полуночным гостям было девать злой весёлой энергии.Ворвался запах снега в домик, ещё недавно такой уютный и надёжный. Заметалось пламя над свечками. Две огромные, засыпанные снегом камуфляжные фигуры, с «калашами» наперевес, заполнили кухоньку.

ПРОПАЛ КАЛАБУХОВСКИЙ ДОМ

Харитоныч сердито швырнул газету. Ей богу, в последний раз оформляет подписку, ещё пенсию тратить! Для того, что ли, чтобы читать про сурков, которые в зоопарке вышли на первую прогулку? Вот уж, действительно, новость номер один. Или разглядывать на первой странице морду розового миннипига в кружевном чепчике и его губастой хозяйки? Такое вокруг творится — а тут свинья в чепце.

— И что теперь? — возразила жена. — В простыню заворачиваться и на кладбище ползти? Жизнь продолжается. Не все такие заполошные, как ты. — Она втайне ставила себе в великую заслугу, что столько лет терпела занозистый, поперечный, неуживчивый характер мужа. Он даже на демонстрации и прочие массовые мероприятия не ходил: видите ли, в толпе переставал чувствовать себя Личностью. Ой, поглядите на него, личность: щупленький, вертлявый, метр с кепкой.

Не одобряла жена в Харитоныче и увлечения политикой, с его-то сердцем. Вон, в октябре 93-го угодил в кардиологию. На полном серьёзе собирался тогда в Москву, выбивал отпуск за свой счёт: он работал стропальщиком в местном леспромхозе. Врачи запрещали, а он упрямо не отходил от радио. Ещё не остыли сотни тел защитников Белого дома — а целый день в эфире торжествующе, визгливо наяривали трактирные привязчивые наигрыши.

«Пропал Калабуховский дом. Быть шабашу», — подумал тогда обречённо Харитоныч. Так оно и вышло. В бывших заводских и фабричных цехах выросли-зацвели мухоморами и поганками раззолоченные торгово-развлекательные центры. Гуляй, рванина! Народ радостно помахивал бусами, стекляшками и лапшой на ушах.

А в воздухе неспокойно, душно было, как перед грозой. Чем дальше, тем больше зрело, наливалось тягостной тоской тревожное ожидание. Дербанит Россию своё же, родное ворьё — и будто так и надо. Ой не ладно, не может так бесконечно продолжаться, сколько ниточке ни виться — а кончику быть. Снова не ошибся Харитоныч, как в воду глядел.

— Мы люди маленькие, — приговаривала жена, отмеривая в рюмочку тридцать капель вонючего корвалола. — От нас ничего не зависит.

Вот из-за этого… Из-за таких вот. Сто миллионов «маленьких» людей, которые по углам отсиживаются. Вон оно, равнодушие-то чем обернулось.

— Пей сама свои кошачьи капли!

Толкнул рюмку, застегнул ветхий пиджак и захромал на край села — излить душу, высказать сомнения, может быть, поспорить. Там на отшибе, в половине пятистенной избы жил учитель черчения, тоже на пенсии, Илья Семёнович, вдовец. Как-то получалось у него в ворохе слов найти нужные, убедительные, а не убедит — так заставит примолкнуть, повесить голову, задуматься — при этом, заметьте, даже голоса не повышал. Вот что значит интеллигент.

Посмеивался: «Знаете, как говорят: чем слабее аргумент — тем выше голос. Слова должны быть мягкими, а аргументы твёрдыми». Умел уважительно выслушать — в отличие от Харитоныча, наскакивающего петушком, глотающего целые фразы, отчаянно торопящегося высказать мысль, пока не выскочила из дырявой головы.

— Глубже нужно смотреть, Андрей Харитонович, глубже.

И Харитоныч понимал, что да, прав Илья Семёнович. До этого он, стыдно сказать, уподоблялся чеховской Душечке. Слушал одного зажигательного эксперта в интернете — соглашался, всё верно. Переключался на другой канал — и тут всё гладко, и в третьем своя правда. В итоге путался в сотнях маленьких правд и окончательно терялся: кому верить?

Илья Семёнович научил отделять зёрна от плевел. Когда огород от сорняков очищаете — вы же не травинки маникюрными ножничками стрижёте, а докапываетесь до корня, верно? Иногда корень на полметра в землю прорастает. Во всех мировых и локальных войнах, говорил, нужно уметь распознать того, кто на её руинах выиграл. Так было в Первую Мировую, Вторую Мировую и вот в в эту… Спецоперацию.

Кто выиграл — тот и есть ласковый провокатор, бархатный зачинщик и невидимый поджигатель. Кукловод, дёргающий за ниточки царьков с их кровавыми хотелками, сопелками и пыхтелками. Теперь за те сопелки народ отдувается.

И всё-то эти лисы Алисы и коты Базилио чужими руками жар загребают. И вроде ни при делах — а именно к ним в сундуки рекой стекается мировое золото. То самое злато, злато, через которое столько зла-то.

Вот и нынче: посеяв грандиозную смуту, заморские Карабасы Барабасы запаслись попкорном, поелозили сытыми задницами в креслах, устраиваясь удобнее. Зрелище сладкое и желанное их сердцу. Сидят любуются, как в безопасной от них дали славянские народы крошат друг друга. Радуют Сатану, тешат Дьявола.

У Ильи Семёныча на тесной полке среди прочих стоит книжка «Мифы Древней Греции», давал почитать. Харитонычу запомнилось: в гущу выросших из земли воинов кинули камень — и они, ослепнув, обезумев, направили копья и мечи друг против друга. Эх, а надо бы прозреть и повернуть на того, кто кинул камень.

И, хотя Харитоныч категорически не верил в Бога, отчаянно хотелось воздеть руки и возопить: «Господи, и ты это видишь и молчишь?!»

***

…На дверях половины избы Ильи Семёновича висел замок. Что на него не похоже: обычно, уходя, припирал дверь палочкой. А чего у старика тащить — «Мифы Древней Греции», что ли? За забором в огороде возилась соседка, Харитоныч её окликнул. Та подошла, вытирая руки передником.

— Не насовсем ли уехал, второй день не видать? Сынок с семьёй за границей, давно звал к себе. Вон вокруг что творится. Как с ума посходили, носятся туда-сюда, мечутся как петух без головы. Старик мой слышал, вчера на рассвете такси подъезжало. Не по-соседски, не попрощался, видимо, срочно.

Харитоныч так и сел на чистенькую, мытую дождями завалинку. Не ожидал, что вдруг станет пусто и больно на душе. К кому сейчас пойти, с кем поговорить? В последний раз у них осталась незаконченной захватывающая, интереснейшая беседа.

Кто, в конце концов, усадит его пить чай с богородской травой и каменными пряниками, хлопнет по коленке, вскочит и возбуждённо по комнате пробежится:

— Вот, во-от, а ещё говорят: народ ничего не понимает.

***

— Боже упаси! — открывал ключом замок Илья Семёныч. Только с рейсового автобуса: мятый плащик, пыль забилась в мелкие морщинки лица, лицо серое, усталое. — В райцентр ездил кофе в зёрнах купить, у нас в сельпо только растворимый. Без хлеба могу, а без кофе швах… Куда же я от этого? — обвёл рукой вокруг. Переулок живописно взбегал и обрывался над рекой, а по бокам нависали голубые хвойные велюровые холмы, по-весеннему подёрнутые розоватой берёзовой паутинкой. — Не дождутся, как говорят. Это пускай перелётные птицы летят в жаркие страны. А мне берег турецкий и Африка не нужна. Я тут родился-женился, здесь вся жизнь. Галина могилка здесь. Вот что, Андрей Харитонович, я по случаю двести пятьдесят армянского коньячка приобрёл. Как насчёт пары рюмок?

Харитоныч быстрой прихрамывающей ногой туда-сюда, жена слова не сказала: как все в селе, уважала Илью Семёновича. Завернула с собой стряпни, мелких баночек с салатиками. Посидели, выпили — за мир, конечно, чтобы человечья кровь не лилась, бомбы не падали. Уже стемнело, на лиловом небе зажглись мелкие звезды, а из открытого окошка (комар ещё не завёлся) неслось страстное, с болью, Харитонычево:

— Думал, в двадцать первом веке люди умнее будут, а они всё жаднее. Да когда уже нажрутся, перестанут чужие земли под себя грести? Есть ли предел человеческой алчности? Куда в три горла пихать? А главное: зачем? Заче-ем, такая жизнь короткая?!

***

Проводив пьяненького соседа, Илья Семёнович убрал со стола, насухо вытер клеёнку и придвинул маленькую рамку с фотографией жены. Там она хохотала на фоне белопенной черёмухи, кудрявая, молоденькая, задорная, в венке из той же черёмухи. Галя угасла буквально за год. Давно заподозрила неладное, но скрывала от всех и в больницу не обращалась.

— Почему?! — только и вскрикнул он, когда узнал.

— Не хотела превращать остаток жизни в ад для нас обоих, — грустно сказала она. Мужество это было или слабость с её стороны? Скорее, материнская жалость к нему. Дети разлетелись, они одни остались друг у друга.

— Я вот думаю, Илюша, отчего душа так трудно и долго покидает тело? Зачем Бог даёт им намертво срастись? Вот было бы замечательно: вспорхнула бабочкой и улетела.

…Илья Семёнович вздрогнул: крупный пушистый мотылёк заметался вокруг лампы, обжёгся и кинулся назад, забился о чёрное стекло. С величайшей осторожностью, боясь повредить ломкие крылышки, он поймал мотылька, выпустил в весеннюю сырую темноту. И долго потом рассматривал, не решался стереть с пальцев серебряную пыльцу.