Другая звезда. Часть 1. Лучшее предложение

Надежда Львова, 2021

Параллельный мир, Московия. 2007 год. Двадцать лет назад было официально признано существование волшебства и потусторонних сущностей, а профессия мага и экстрасенса («видящего») стала повседневностью. Только вдруг начинают бесследно пропадать дети, и, судя по всему, без вмешательства магии здесь не обошлось. А Кира Мичурина, в прошлом одна из самых сильных выпускниц Академии имени Дж. Бруно, потеряла способности после трагедии, случившейся три года назад. И теперь слышать не хочет о возвращении к профессии экстрасенса. Но кто же мог знать, что расследование тесно переплетется с событиями трехлетней давности?.. Все персонажи и события вымышлены, любое сходство – чистое совпадение.

Глава вторая

Циферки на табло счетчика такси бежали с такой скоростью, что я на всякий случай начала смотреть в окно, чтобы не схлопотать инфаркт раньше времени.

Мимо мелькал давно знакомый лесопарковый пейзаж, плотным кольцом окружающий Академию. До главного здания, где мне надлежало появиться, ехать было еще минут десять.

Я снова взглянула на счетчик, приуныла еще больше и начала считать мелькающие мимо деревья, которые потом сменились яркими клумбами с огненно-красными, синими и желтыми цветами. За ними, а также за песчаными дорожками следил целый штат садовников. Вдалеке был свой специальный сад, раскинувшийся чуть ли не до самой окраины территории Академии. Я бывала там буквально пару раз с Алёной. Нам, факультету «видящих», как называли наше направление между собой студенты, в различных лечебных травах требовалось разбираться постольку-поскольку. Это факультет травников гоняли на улицу, в теплицы и оранжереи в любое время года и любую погоду, за исключением зимы, да и то не всегда. Поэтому, если вы когда-нибудь окажетесь рядом с Академией в более-менее холодное время года и увидите некую группу людей в куртках, шапках и варежках, замотанных в шарфы по самые уши в три слоя, это почти гарантированно окажутся «травники». Наш факультет «ясновидения и прорицания» в полях тоже бывал. Но мы, скорее, занимались считыванием и просмотром информации на местности, а пару раз даже выезжали на настоящие места преступлений. Но до закалки «травников» нам, разумеется, было далеко. Я полевые работы даже любила. Во всяком случае, пока был жив дед. Но после его смерти как-то стало не до того. А потом и подавно было не до садов-огородов и уж тем более оранжерей.

Я так задумалась о нелегкой жизни травников, что чуть не пропустила тот самый миг, когда показалась Академия. А смотреть, поверьте, было на что.

Из двадцати лет признания человечеством сверхъестественных возможностей Академия существует пятнадцать. И с момента закладки первого кирпича, очень символической, с присутствием большого числа правительственных шишек и представителей всех каналов ТВ и СМИ, до открытия здания прошло едва ли четыре года. Переговоры о создании Академии для подготовки квалифицированных «кадров» начались практически сразу, как утихли первые страсти по великим переменам для всего человечества. И я хорошо помню, как мы с родителями и дедом смотрели трансляцию, когда Генеральный руководитель Юрий Аносов шел по расстеленной прямо в грязи синей ковровой дорожке, потом копнул пару раз лопатой золотого цвета. В получившуюся ямку помощник в мундире ловко вылил свежий бетон, а потом г-н Аносов торжественно водрузил туда здоровенный кирпич, тоже золотистого цвета, с витиеватой надписью с пожеланиями крепости и процветания. Родня нынешнего императора чинно стояла рядом в белых кителях и белых платьицах, хлопая в ладоши. Сам император явиться не смог по причине нездоровья. Транслировали это весь день, так что смотреть при всем желании было больше нечего. Но мне, восьмилетней, представление очень понравилось.

Согласно задумке, здание Академии должно было внушать мысль о величии, благопристойности и строгости. Поэтому в качестве основной формы строения был выбран сундук на сваях, как мы его называли. Вокруг него в форме половины правильного шестиугольника располагались сундуки поменьше и без свай. Поверх них были уложены ромбы из золотого стекла. А на главный сундук сверху возложили золотой купол, в котором, кстати, располагалась обсерватория, где чаще всего бывали студенты-астрологи и иногда нумерологи.

Окна везде узкие, но во всю высоту стен, и они также отделаны золотым стеклом, к тому же прозрачным только изнутри, снаружи представляющим собой безупречно гладкое зеркало. Во главе центрального сундука золотом блестит герб Академии — три звезды, разделенные лучами, сияющие над головой человека, воздевшего руки к небу, под ногами которого также сияет яркая звезда. Непосредственно перед главным входом, располагающимся прямо между сваями сундука, помещена статуя того, чье имя и носит Академия, — Джордано Бруно. Он взирает на мир с отрешенным лицом. Его длинная хламида ниспадает почти до пят, касаясь огня, по которому он ступает и который попирает ногами. В его руках книга, лицо имеет скорбное выражение. Для многих, в том числе и для меня, до сих пор загадка, почему именно его выбрали в качестве символа Академии. Говорили, что как образец бесстрашия и отречения от прежних стандартов. Звучало красиво, кстати.

Я протянула водителю карту, стараясь не смотреть на счетчик. Аппарат весело пикнул, принимая оплату. Я вздохнула, вышла из машины и пошла к центральному входу. В Академии царили летние каникулы, поэтому, кроме меня и водителя, вокруг не было ни души.

Вторая особенность Академии в том, что она располагается на громадной территории. Но общественный транспорт ходит только за ее пределами, внутри же способов передвижения немного: либо личный автомобиль с множеством ежедневных проверок, либо специальное такси, сто́ящее как половина Академии, либо надежный древний способ — ноги. Правда, периодически ходит студенческий автобус, но строго по часам, а в каникулы он просто отсутствует. Я побоялась, что если пойду пешком, то рискую опоздать и не успеть в отведенные для приема часы, которые в годы моей учебы назывались «после дождичка в четверг». Я и сейчас не была уверена, что хоть кто-то из нужных мне персон окажется на месте, потому запаслась водой и парой бутербродов. А такси позволило сэкономить драгоценное время, которое я в случае чего могла потратить на шатание между этажами и кабинетами.

Проверочные рамки на входе скрипнули, задумались, но все-таки засветились зеленым цветом, подтверждающим мою безопасность для общества. Я с трудом распахнула тяжелую металлическую дверь, которая только издалека выглядела хрупкой, умудрившись попутно оцарапать руку о выступающий нос грифона. Да, ручки на входе в виде этих существ. Не иначе как для того, чтобы каждый входящий на себе ощутил суровую руку неотвратимости. В годы обучения я приноровилась открывать двери без травм. Но навык без практики быстро утрачивается…

Вторая рамка пискнула и тоже выдала зеленый. Я выдохнула и прошла вперед, в узкий коридор, где светилось тусклое помещение охраны, на ходу доставая письмо и паспорт, а также снимая серьги и цепочку с шеи. Все это надлежало предъявить для проверки. Больше на мне не было ничего металлического и подозрительного. Что, однако же, не помешало охранникам обыскать и осмотреть меня так, будто я по меньшей мере пришла сюда с армией воинственных горных троллей.

В отличие от многих других государственных учреждений, местная охрана всегда на высоте. Работа в Академии считается в высшей степени престижной и оплачивается солидно. И отбор кадров для службы безопасности чрезвычайно строгий. Когда я только вошла на территорию заведения, мой водитель тут же позвонил и отчитался о том, кого везет и зачем. Естественно, ему я тоже показала пропуск и паспорт. Эти данные он уже отправил охране, сфотографировав специальным прибором. И я совершенно точно знала, что как минимум трое «видящих» специалистов уже просмотрели меня на предмет потенциальной опасности. Длинная дорога позволяет это сделать, не тратя лишнее время. Сколько на самом деле «видящих» работает в службе безопасности, доподлинно не знает, наверное, даже директор.

Я терпеливо ждала окончания процедуры проверки, параллельно стараясь не думать ни о чем кроме того, ради чего сюда пришла. Насколько знаю, каждый специалист эзотерического направления обязан зарегистрироваться в базе данных министерства, подтвердить специализацию, сдать экзамен на профпригодность и получить специальную лицензию. Нам, выпускникам Академии им. Джордано Бруно, идентификационный номер присваивался автоматически при получении диплома. Поэтому я не понимала, что в моих действиях может быть запрещенным. Но это я скоро выясню.

В глубине души я надеялась, что просто расскажу все, как было, — врать смысла нет никакого. Там стопроцентно сидит «видящий», который любую неправду чувствует еще до того, как о ней подумали. А я в нынешнем моем состоянии и с настоящим уровнем умений для него как раскрытая книга.

Наконец охранник вернул мне сумочку, паспорт и пропуск. Украшения же оставил, сказав, что я смогу их забрать на обратном пути. Забавно, правила еще больше ужесточили. Связано ли это с пропавшими детьми?

Еще более тяжелые внутренние двери с гербом Академии распахнулись, и я очутилась там, где провела без малого шесть лет своей жизни. Архитектурный проект Академии, как я уже говорила, выполнили в кратчайшие сроки. И то, что задумывалось как показатель величия, мощности и богатства вкупе со строгостью, можно охарактеризовать лишь одной фразой: «Вот зашибись мы тут живем». Иными словами, куда ни посмотри, кругом золото. Им выложены расщелины между мраморными плитами, отделаны цветочные горшки, рамы картин, гигантская люстра, занимающая практически все пространство между вторым этажом и первым. С позолотой основания колонн и даже подушки, небрежно разбросанные на креслах, где посетитель может скоротать время. Помимо золота в изобилии присутствует мрамор в виде материала статуй ученых древности. Все задумано таким образом, чтобы свет отражался от всех поверхностей. Так что обстановка сияет аки солнце в небесах, ослепляя и поражая воображение. Неподготовленный человек способен, пожалуй, упасть в обморок от увиденного великолепия, но я стреляный воробей. Поэтому быстренько зажмурилась, взбежала на второй этаж по лестнице, свернула в боковой коридор и уже потом открыла глаза. Мне предстояло найти кабинет 434. Он на четвертом этаже, на который я могла попасть, пройдя сквозь систему коридоров, начиная со второго этажа. Прямые проходы между этажами доступны только для преподавателей. А о потайных дверях и ходах на случай эвакуации здания известно исключительно охране и, скорее всего, директору.

Я боялась, что забыла схему здания, но оказалось, что помню дорогу так же хорошо, как и три года назад. Потому что спустя буквально десять-пятнадцать минут я уже стояла возле кабинета 434, на двери которого вопреки правилам не висело никакой таблички — только номер, правда, тоже золотой. Я постояла минутку, собираясь с духом, подавила в себе малодушный порыв удрать и решительно постучала в дверь.

Тишина. Я побарабанила второй раз. По-прежнему никакого ответа. По правилам Академии, стучать можно трижды, дальше следует уйти. Поэтому я выждала пару минут и снова подняла руку, но дверь внезапно приглашающе приоткрылась. Я прошла, слегка споткнувшись о загнутый угол ковра и едва не налетев на длинный стол перед собой. В дальнем конце пол комнаты приподнимался, и там стояло кресло наподобие трона. Естественно, белое с золотом. А мимо него туда-сюда ходил Джафар Аркадьевич, держа трубку телефона как гантелю или микрофон. Левой рукой он размахивал в воздухе, словно салютуя толпе. Увидев меня, он помахал, ткнул указательным пальцем в ближайшее кресло, куда я тут же осторожно примостилась, стараясь не делать резких движений.

— Слушай меня, мальчик мой, — выговаривал директор ледяным тоном невидимому собеседнику, — мне от души плевать, как ты собираешься решать эту проблему. Список у меня должен быть завтра. Не выполнишь — пеняй на себя. Всё, свободен.

Он положил трубку и повернулся ко мне. На столе сразу же зазвонил второй телефон.

— Ну что там еще? — неожиданно рявкнул Джафар Аркадьевич, разворачиваясь, как боец без правил, в сторону аппарата, но все же подошел к нему: — А, это ты. Так вот, больше этих отговорок я не потерплю, слышишь меня? Либо приезжай и доводи до ума, либо вали отсюда на все четыре стороны. Так и передай Анжелине Геннадьевне, что на все четыре стороны!

Он снова бросил трубку, потом нажал на кнопку рядом.

— Маша, ни с кем меня не соединяй. Как минимум полчаса. Всё, нет меня, придумай что хочешь, но чтобы меня эти поганцы больше не дергали! А если позвонят, передай, что я сам разберусь, что мне делать с моими студентами, без суфлеров и советчиков. Всё, отбой!

Я боялась, что третьего падения трубка не переживет. Но она выдержала. Директор сел в кресло напротив меня и устало откинулся на спинку. Его белый пиджак так и остался сиротливо висеть на подлокотнике трона.

— Ну здравствуй, Кира, — его голос прозвучал неожиданно спокойно.

— Здравствуйте, Джафар Аркадьевич. — В присутствии директора я чувствовала себя неловко, тем более зная, что это целиком и полностью моя вина.

Он выпрямился и положил руки на стол. И я только сейчас увидела, какое измученное и усталое у него лицо. Неожиданно зеленые глаза полыхнули яростью:

— Ну и влипла же ты, дурында!

* * *

С Джафаром Аркадьевичем мы познакомились в самом начале второго курса. Первый ректор Академии Стефан Свански, потрясающий ученый, выдающийся специалист в области изучения телекинеза и ясновидения, замечательный человек и прекрасный педагог, тяжело заболел, когда зеленые первокурсники, среди которых была и я, только-только переступили порог вуза. Болезнь, поначалу казавшаяся очередным недомоганием, к декабрю усилилась. И в начале февраля ректора не стало. Помню, как все студенты горевали и плакали. Он читал нам лекции только один семестр, но за этот короткий срок мы успели полюбить этого тихого, спокойного человека с пронзительными, но при этом невероятно добрыми глазами. Ему было тогда около восьмидесяти девяти лет, и со здоровьем его было не всё в порядке последние лет двадцать. Но он каждый раз возвращался в стены любимой Академии. В течение всего первого семестра ректор читал нам лекции, и никто никогда не видел на его лице ни боли, ни усталости. Мы о его болезни почти ничего не знали. Нам стало известно, лишь только когда Стефан Михалович слег и уже не вставал. Говорят, до самых последних минут он диктовал статьи, отдавал распоряжения касательно Академии. И переживал, страшно беспокоился, кто теперь займет его место, кому достанется роль направлять юные умы и сердца будущих специалистов…

В день, когда нашего ректора прямо с кафедры увезли в больницу, я не забуду никогда. Мы все словно отключились от реальности. Кто-то молился, кто-то просто отупело смотрел в одну точку. Мы переживали за Стефана Михаловича и уже подсознательно ощущали, что он к нам больше не вернется. И нам было страшно, потому что никто не знал, что будет дальше.

Свански считал, что помимо сверхъестественных наук мы должны изучать и естественные: понимать основы физики, знать, какие законы управляют материальным миром. Только в этом случае, говорил он, при работе вы сможете отбросить всю шелуху и увидеть суть вещей. Ведь на самом деле нет ничего сверхъестественного, есть только то, что пока не в состоянии описать и осмыслить наука. А значит, наша задача — не только быть носителями особого дара, использовать его во благо мира, но и стать бо́льшим, изучать эзотерику и стараться продвинуться по этой тропе как ученые-исследователи. Вот о чем мечтал наш ректор — изучить оккультизм на молекулярном уровне. А вместе с ним мечтали и мы. Более того, мы верили, что у нас это получится.

Я плохо помню день похорон… Память запечатлела лишь то, что все вокруг было только белое и черное: черные смокинги, черные штрихи деревьев на фоне белого неба, черные перчатки, строгий белый гроб, инкрустированный золотом, белый снег на земле, белые волосы ректора и белые снежинки, падавшие ему на лицо и не желавшие таять… В здании вуза церемонию прощания проводить запретили, так как даже в ускоренном темпе пришлось бы неделю проверять всех прибывших, поэтому коллеги и друзья были приглашены в Академию наук, членом которой наш добрый ректор был много лет. Меня там не было, разве что пару выпускников допустили. Зато на кладбище нас пригласили, как и всех студентов и работников Академии Дж. Бруно. Мы стояли на почтительном расстоянии, но все-таки не за оградой, как большинство желавших попрощаться.

— Вон стоит наш новый ректор, — шепнула мне моя будущая лучшая подруга. Тогда же она для меня была просто Алёна, девушка из соседней группы.

Я заморгала, стараясь сфокусировать взгляд на ее лице, таком же красивом и белом, как земля вокруг. А губы ее были пунцовыми. Я еще тогда удивилась, зачем она накрасилась. Я не могла допустить и мысли о том, что кто-то думал о внешности, когда нашего любимого ректора опускали в могилу. В этот момент первый ряд чиновников перед нами уже начал движение. И я успела увидеть только высокую прямую фигуру в приталенном черном пальто, сшитом по последней моде, и пшеничного цвета волосы.

— Вот увидишь, его назначат новым ректором, — Алёна слегка наклонилась ко мне, сохраняя приличествующее случаю скорбное лицо. — Мне отец вчера говорил. Он в ярости, ведь…

Дальше я ее не слушала. Рассуждать о новом ректоре сейчас, стоя над свежей могилой любимого Стефана Михаловича, было кощунственно. Я пожала плечами и отвернулась. Алёна мне решительно не понравилась. Но, как показало будущее, она оказалась права. Весь следующий семестр руководство Академии спорило с Министерством науки о том, кому передать столь ответственную должность. Но на самом деле «наверху» вопрос был давно решен. Таким образом, бессменным ректором посмертно назначался Стефан Михалович Свански, основоположник теории телекинеза и полей Свански. А директором, то есть фактическим руководителем Академии, был избран молодой талантливый специалист Джафар Аркадьевич Бессонов.

Когда студентам представили их нового директора, даже шиканье преподавателей не смогло заглушить недовольный гул, потому что личность его отца, Аркадия Владимировича Бессонова, министра внутренних отношений, фактически третьего лица в государстве, была неизвестна разве что стульям в конференц-зале. Зал возмущенно шумел, преподаватели и кураторы пытались всех успокоить. А он стоял перед нами, будто все происходящее его не касается. Даже мускул на лице не дрогнул. И это возмущало нас еще больше. Потому что тут налицо либо железная выдержка, либо полное отсутствие совести и ума. Ведь дураком надо быть, чтобы не понимать: после Стефана Михаловича даже самый замечательный профессор недостоин сидеть в кресле руководителя Академии. Что уж говорить об этом юнце в щегольских дизайнерских костюмах с внешностью модели с обложки популярного девчачьего журнала.

Назначение директора вызвало большую бурю в умах и сердцах людей. Возмущались все. Даже мой отец, обычно не интересующийся ничем, кроме своего драгоценного архива, в котором он работал, за воскресным чаем высказал пару хлестких замечаний о том, что, если даже в Академию назначают подставных руководителей, что же будет дальше. По его мнению — ничего хорошего. Я была с ним согласна, но внутренне ужасалась масштабам катастрофы, поскольку подобную реакцию у папы Валеры могло вызвать только из ряда вон выходящее событие.

Мама на редчайшие отцовские всплески эмоций реагировала с присущим ей спокойствием. Она только окинула взглядом высокую стройную фигуру директора и произнесла нараспев: «Зато какой красивый», — а дальше пожала плечами и закурила, мечтательно глядя вдаль. В тот самый миг я уже знала безо всяких способностей, что высокий статный блондин с ярко-зелеными глазами, острыми скулами и пухлыми губами точно будет героем ее шестой книги.

Мама Вика — писательница. Один из ее романов, «Ржавый лед», в свое время был увенчан лаврами и навеки вписан в анналы мировой литературы. Причем увенчан в самом буквальном смысле слова — до сих пор золотые тяжеленные листья лавра украшают отдельный кабинет для маминых наград. Их много, честно, хотя успех «Ржавого льда» ей повторить все же не удалось.

По сюжету романа, юная девушка заточена в ледяной гроб по приказу злой мачехи, подсунувшей ей отравленное яблоко. И пока тело ее заморожено, а разум в полусне — душа путешествует между небом и землей в попытке определиться с сущностью и смыслом. Душа часто наблюдает со стороны за девицей во льдах, но не может вспомнить, кто это, и не помнит ничего о том, что было раньше. Потом появляется прекрасный принц, целует красавицу, размораживает ледяной гроб. И она остается с ним, но ночами часто видит сны о ледяном холоде и волшебном полете, а также о прекрасной девушке, погребенной под толщей льда. Кажется, в конце принцесса лежит на берегу замерзшего озера и мечтает снова встретиться с той, которую потеряла, проснувшись.

Кстати, во время написания этого романа мои родители и познакомились: эффектная брюнетка с аурой флера, в огромных блестящих очках на меланхоличном, немного усталом лице, серьгах в форме алых маков, и начинающий специалист министерского архива в строгом костюме с закатанными рукавами и со слегка растрепанной шевелюрой. Они встретились в библиотеке, прямо по классике. Мой будущий отец пришел туда, чтобы раскопать дре́внее, древне́е императоров-прародителей, пособие по криптограммам и шрифтам. А мама невзначай толкнула его, проходя мимо, и вместо извинений спросила, при какой температуре тела останавливаются жизненные процессы, но смерть не наступает. Когда дело касалось книжных знаний, папа буквально оживал. И следующий час они оба искали книги по криминалистике, а дальше продолжили обсуждение в кафе неподалеку. После отец пошел провожать новую знакомую до дома, по пути ведя разговор о спутниках Юпитера и как они влияют на жизнь людей на Земле. Астрономия и астрология смешались воедино. И мой будущий отец понял, что его сердце больше ему не принадлежит. Он влюбился по уши и на следующий же день скупил, наверное, все алые розы в городе, выстлал ими все обозримое пространство и подъезд у дома мамы Вики. Она сочла этот жест очаровательным, и больше они не расставались.

Мне трудно судить о чувствах других людей, но мои родители, похоже, счастливы друг с другом. Такое счастье обычно случается у пар, в которых каждый полностью поглощен своим делом и не мешает другому. Мама скоро выпустит уже пятый роман. На этот раз он будет про девушку, сбежавшую с бала от любви всей своей жизни, потому что ощутила экзистенциальный кризис. Папа в маминых произведениях не сильно разбирается, но считает, что она ужасно талантлива. А талант на то и дан, чтобы не всеми быть понятым. Отец такой же спокойный человек с негромким голосом, каким я его знаю с самого детства. И на моей памяти превращался в злобную персону только дважды. Первый раз — когда мама начиркала какую-то заметку на оборотной стороне бесценного архивного документа, который папа забрал домой для того, чтобы получше изучить, а ей понадобилось срочно записать мысль. Она тогда только улыбнулась, стряхнула пепел с сигареты в пепельницу в форме цветка и сделала виноватое лицо. На чем конфликт был исчерпан. А второй раз — когда какой-то критик проехался по маминой третьей книге: о том, как парень нашел на болоте лягушку, оказавшуюся заколдованной юной девой, а потом она ушла от него, поскольку он отказывался признавать ее равные с ним права; и он разыскивал ее по белу свету и умолял вернуться, доказывая, что был неправ. Деятель от литературы назвал это бредом школьницы, сказав, что такой маститой и заслуженной писательнице не пристало выпускать в свет подобное графоманство. Отец нашел этот опус, и на неделю (впервые в жизни) архив был забыт. Папа Валерий поднял все связи, которых оказалось немало, но заставил критика выпустить другую статью: о неоспоримых достоинствах романа — и признать, что тот погорячился с негативом. Как ему это удалось, до сих пор не знаю, но мама на презентации четвертой книги нежно выдохнула в микрофон, что посвящает ее своему герою. И в это время не отводила нежного взгляда от супруга, так что ни у кого не осталось сомнений, о ком шла речь. Что же касается меня, то я ни у кого не ассоциировалась со своей родительницей, ведь у меня фамилия отца — Мичурина, у мамы же своя — Ветковская. Так что мамина слава остается исключительно ее, а я могу вести свою тихую, спокойную жизнь.

Так что Джафар Аркадьевич получил мамино заочное одобрение. Она не выносила серых, обыденных людей. А наш новый директор в толпе явно не затерялся бы.

Вся Академия со страхом и трепетом ждала, когда же новая метла начнет мести по-новому. Но вещи руководителя въехали в его новый кабинет, перед дверями заведения тормозил каждое утро автомобиль класса люкс, и все шло по-прежнему.

Джафар Аркадьевич оказался странным: он не принялся с ходу вводить новые правила, не начал перестановки и изменения преподавательского состава. И в целом казалось, что делами вверенного ему учебного заведения он не сильно интересуется. Иногда он приходил на занятия, молча слушал, делал какие-то пометки в блокноте, но лицо его оставалось по-прежнему непроницаемым и спокойным. Спустя два месяца всем студентам был предложен анонимный опрос на семи листах, состоявший из вопросов касательно учебной программы, количества часов, качества занятий, отношения к преподавателю. Что оказалось самым удивительным, с заполненных студентами опросников полностью счищался весь энергетический след, поэтому отследить написавшего было невозможно. Мы заполнили анкеты, но между собой решили: вот и настал час перемен. А еще через пару недель были уволены два друга бывшего покойного ректора. Разумеется, их не вышвырнули на улицу просто так — организовали почетный выход на пенсию, сохранили должности консультантов. Но мы-то знали, что это результат проверки наших анкет, и возмущались лишь для проформы, ведь старички были хорошими учеными, но, увы, никудышными педагогами, и в должности консультантов приносили гораздо больше пользы.

А в остальном директор оказался весьма неплохим руководителем: ничего никому не пытался доказать и не лез туда, где все и без него отлично работало. В течение следующих месяцев наладилось расписание, исчезли здоровенные окна и перестановка пар посреди учебного дня. А в столовой наконец-то появились горячие обеды. Причем каждый студент имел право на бесплатное питание в течение дня, что было, понятное дело, далеко не лишним для тех, кто не мог покинуть здание Академии из-за занятий, а также для живущих в общежитии.

Не прошло и полгода, как волей-неволей о Джафаре Аркадьевиче заговорили в другом тоне и все реже вспоминали Аркадия Бессонова. Позже мы узнали, что наш директор окончил престижный факультет Национального экономического университета, прошел стажировку как управленец в Лондоне и экстерном, за два с половиной года, окончил нашу Академию по курсу нумерологии. Много о чем нам стало известно позднее. А тогда он был для нас загадкой.

Когда одного из студентов обвинили в умышленном жестоком отравлении, директор встал на его защиту и сумел-таки доказать, что зелье из комода студента похищено. А повесил на него это преступление сын одной крупной шишки дворянского происхождения, которого в наш вуз приняли больше по заслугам его отца, чем благодаря способностям. На допросе с «видящими» специалистами он, как говорится, раскололся и все рассказал.

На следующий день Джафару Аркадьевичу было предписано покинуть пост. Поговаривали, что увольнения Джафара Аркадьевича пожелал сам император, хотя официальных комментариев из дворца не поступало. Проступки студентов и работников Академии всегда карались намного строже, чем всех остальных граждан, поэтому официальной причиной назвали некомпетентность руководства, не сумевшего вовремя вычислить опасного преступника. Но, что удивительно, на защиту ненавистного поначалу директора встал весь коллектив и все студенты. И желавшие отставки Джафара Аркадьевича отступили.

Много позже — всего лишь год назад — я узнала, что именно он настоял, чтобы мне выдали диплом. Без этого вмешательства не видать бы мне заветной бумажки, как совести — фее. И средства на мой счет перевели после обучения тоже благодаря директору. Он про это не говорил. И я знаю, что не расскажет.

Джафар Аркадьевич, до сих пор поражаюсь, как могла тогда сказать вам такое, и за доброту и заботу отплатить черной неблагодарностью… Если Вы когда-нибудь прочтете эти строки, простите меня!

* * *

«Ну и вляпалась же ты, дурында!» Я немного подумала и обиделась. Просто не додумалась до чего-то более разумного. А тут директор сам дал мне в руки козырь. В конце концов, никаких прав оскорблять меня у него нет. И я не дурында, а в общем-то состоявшаяся личность, взрослый человек, отвечающий за себя и свои поступки. Ни от кого не завишу, между прочим. Червяк внутри ехидно поднял бровь, и я вновь подумала, что совершаю глупость, но было поздно.

— Во-первых, я не дурында, а во-вторых, вышло недоразумение, — на белоснежном костюме директора болталась одинокая черная пылинка, похожая на волос. Я уставилась на нее в качестве моральной поддержки: мол, и на солнце есть пятна, а наш безупречный директор имеет пыль на костюме. По-моему, логично. И так как потрясенный Джафар Аркадьевич молчал, глядя на меня — взгляд очень хорошо ощущался, — я продолжила: — И меня вызвали сюда не для того, чтобы отчитывать, как нашкодившую малолетку, а для объяснений. И объясняться я буду перед комиссией. Все им расскажу, как было. И думаю, взрослые разумные люди все прекрасно поймут, — я особенно подчеркнула словосочетание «взрослые разумные».

Холодный тон удался идеально. Я даже немного погордилась собой. Все-таки не каждый день доводится вступать в противостояние с нашим директором. А за словом он, уж поверьте, в карман не полезет. Но он в самом деле полез в карман. Не за словом, конечно, — за кусочком ткани, а потом снял очки и принялся протирать их, спокойненько так. Я рискнула поднять глаза на него и поняла, что насчет противостояния сильно ошибалась. И, кажется, меня сейчас сотрут в порошок.

Каждый студент давно знал, что Джафар Аркадьевич при всех своих добродетелях уж никак не был натурой флегматичной. Холодным и спокойным назвать его мог разве что тот, кто видел его только по телевизору или в первые дни службы. В неудачные дни директора можно было вывести из себя одним щелчком пальцев, в удачные — двумя. Но все знали: наорет, попсихует, а потом поможет. Но вот если что-то случилось, а в кабинете директора царит штиль — вот тогда дела плохи. Кажется, предназначенный мне шторм был остановлен моими же словами. Дурында и есть дурында. Прав он сто тысяч раз. Но разве могу я это признать?

Директор тем временем водрузил очки обратно на переносицу, в оправе из белого золота, похоже. Как есть пижон. Убрал в карман салфетку и уставился на кончики своих холеных пальцев.

— Вот и расскажите мне, будьте добры, Кира Валерьевна: каким образом у вас дома оказались секретные документы по делу о пропаже детей? Резонансному, прошу заметить. — К тону директора не придрался бы ни один психолог, но я уже поняла, что мне крышка, поэтому решила держать оборону до конца.

«Дурында», — пропел червяк внутри и приготовился к представлению. Я решила его проигнорировать. Но холодок внутри уже поселился.

— Это я должна отчитываться, почему сотрудники Академии делятся с посторонними людьми секретными сведениями?

— Хорошо, я тебя понял, — тон директора не изменился ни на йоту, — в комиссию так и напишем: вступила в преступный сговор с жителем Нижних Уровней, договорилась о распространении секретных сведений, в реестр вписана как потерявшая способности, но в личных целях вполне себе пользуется. Потянет лет на двадцать пять, думаю. Если повезет — на двадцать. А Азаэль… Что Азаэль? В худшем случае из Академии уволят. Да он и так тут чисто из любви к искусству. А его руководству на наши разборки начхать с высокой колокольни. Ну получит по шапке чисто для галочки. А разгребать будешь ты.

Червяк внутри икнул и спрятался. Холод разросся до размеров огромного шара.

— К-к-какие двадцать лет, Джафар Аркадьевич?

— Какие? — нежно спросил директор, воззрился на меня поверх очков, потом вскочил на ноги и оперся на стол, будто следователь на допросе, как еще стол не перевернул: — А такие, Кира Валерьевна, что светит вам теперь срок реальный со всеми вытекающими. И хорошо еще, если госизмену не впаяют, — это если сильно повезет!

Мне кажется, мои глаза готовы были лопнуть. А директор начал ходить из угла в угол, забылся, достал сигарету, потом бросил ее на пол, пнул ногой куда-то под стол.

— Как есть идиотка! Захотела поиграть в великого следователя — пришла бы ко мне! Я уже сам с комиссией договаривался бы по поводу твоих вернувшихся способностей! И, главное, меня в известность даже не поставила о том, что снова практикуешь! Я тут ни сном ни духом. В пять утра звонок из комиссии: срочно на ковер! Моя якобы потерявшая способности студентка тут, оказывается, не потеряла ничего, а работает себе. И что я мог сказать? Стоял как дурак, выслушивал все это!

— Так все ж по закону, — прохрипела я, мечтая о стакане воды, а лучше — о бокале хорошего, надежного яда. — Диплом получен, в реестр внесен, лицензия присвоена…

Директор неожиданно остановился и воззрился на меня как на умалишенную.

— Кира, — начал он таким задушевным голосом, каким разговаривают с безнадежно больными, отчего мне стало еще хуже, хотя казалось, дальше некуда, — скажи, пожалуйста, ты когда последний раз проверяла статус своей лицензии?

— После получения диплома, — буркнула я, силясь понять, к чему этот вопрос.

— А-а-а. — По лицу директора было заметно, что место на койке душевнобольных мне обеспечено. — А договор на обучение читала?

— Вообще не читала, — призналась я. — Родители подписывали, мне тогда восемнадцати не было. Но там был стандартный договор…

— Еще лучше. Так позволь мне тебя просветить, — директор взял со стола бумагу и снова сел напротив меня: — При поступлении в Академию одним из условий бесплатной учебы был пятилетний контракт после выпуска. Работать должна там, где укажет начальство, — Джафар Аркадьевич ткнул пальцем в потолок. — Если контракт расторгается досрочно, ты должна вернуть всю сумму, затраченную на твое обучение. А это, уж поверь мне, дорого.

Если до этого мне было не по себе, то сейчас натурально поплохело. Если уж директор говорит «дорого», то сумма там поистине астрономическая.

— Либо всё за не отработанные по контракту годы. В твоем случае — сумма целиком…

Джафар Аркадьевич нацарапал пару строк на бумажке и подвинул мне. Внутри меня с треском что-то оборвалось, потому что мне показалось, что он ошибся ноля эдак на три. Я нервно сглотнула и отодвинула от себя лист.

— Так вот, Кира, — продолжил директор, подождав, пока на моем лице сменится вся гамма эмоций, — в силу того, что твои способности считались утерянными по причине несчастного случая, действие контракта на тебя не распространялось, а твоя лицензия была заморожена на неопределенный срок. При возврате способностей контракт возобновляет силу. И, соответственно, ты должна либо работать, либо… — он кивнул на лист с начертанной на нем трехэтажной цифрой, — отвечать по всей строгости закона, увы.

Я перевела дыхание. Если честно, из предложенных вариантов мне не нравился ни один… В первом случае мне нужно бросать свой магазин: навряд ли уважаемое государство так просто от меня отлипнет. Девушки справятся, наверное, но мне нравится самой вести дела. А еще больше я дорожу своей скучной жизнью. Если откажусь работать, все равно потеряю магазин, да и вообще всё. На мои плечи свалится такой долг, какой мне за всю жизнь не отдать, если честно. Идти в тюрьму? Когда я выйду оттуда, мне будет почти пятьдесят в лучшем случае… Да и не факт, что смогу полноценно работать, я же не знаю, куда меня распределят! Это три года назад я была талантливой и подающей надежды. После той аварии все пошло не так…

Я почувствовала легкую тошноту и закрыла глаза, а когда вновь открыла их, передо мной стоял стакан воды. Я отпила глоток и снова ощутила мучительный стыд за свое поведение. Впрочем, последних три года мне было стыдно всегда, когда вспоминала о Джафаре Аркадьевиче.

Директор молча смотрел на меня: ждал, что отвечу. Вот уж поистине интересная ситуация, когда куда ни кинь, всюду клин.

— Джафар Аркадьевич, — наконец решилась я спустя несколько минут мучительных раздумий, — а если попытаться донести до комиссии, что способностей у меня по-прежнему нет, а вспышка накануне — случайность? Это правда, до вчерашнего дня я ни разу не практиковала, с тех пор как…

— Знаю, что правда, — перебил меня директор. — Ты ж с другой планеты, по-видимому, а поэтому не в курсе, что за всеми вашими домами ведется особый надзор. Воспользуйся ты раньше — они бы заметили. Но есть загвоздка, — директор наклонился ко мне ближе и понизил голос: — Комиссия тебе не поверит. Азаэль за пределами Академии со студентами практически не общается. А тут пошел к тебе — раз подозрение. Два — я тебе твою характеристику как выпускницы показывать не имею права. Но написано у тебя там такое и столько, что даже самый неопытный идиот решит, что ты просто обманываешь и заметаешь следы.

— Но, Джафар Аркадьевич, пусть делают очную ставку с «видящим» специалистом — и проверят, что я не вру! Нет у меня способностей! Кончились!

Директор вновь откинулся на спинку стула, прикрыл глаза, вдохнул, выдохнул.

— Как ты думаешь, сколько «видящих» поступило за последних три года в Академию? — спросил он, не открывая глаз.

— Не знаю, человек тридцать-сорок?

— Десять человек, Кира. Десять! В этом году — только трое. А работать из них сможет в лучшем случае один. За другими придется еще двух «видящих» ставить, чтобы дел не натворили. Да и этот первый уже небо носом пашет, услышав, какой он ценный. Остальные двое вообще еле-еле мечутся. Даже я вижу. А все равно берем, учим… Знаешь, сколько сейчас только Министерство транспортного хозяйства запросило? Двадцать человек, и это не считая основных инстанций. Где я им столько «видящих» возьму? А им вынь да положь. Нехватка кадров дикая…

Я не поверила своим ушам. Когда я поступала, нас набрали шестьдесят человек, да еще и по группам делили: на сильных и послабее. А теперь — трое?

— А почему так мало-то?

— А кто его знает. Это же не запрограммируешь заранее, сколько будет, а сколько понадобится. На будущий год набирать будем, чувствую, всех подряд. Даже взрослых уже брать разрешили — до тридцати пяти лет подняли возраст поступающих. Скоро в пятьдесят поступать будут, лишь бы были. Учить их сложно, а что делать?

— Так тем более, зачем им возиться с потерявшей способности ученицей?

— Кира, услышь ты меня наконец! — успокоившийся было директор вновь вспыхнул как спичка. — Да им наплевать, что там у тебя происходит. Любой из них придет, затребует документ из архива, — а я его обязан комиссии предоставить по первому требованию, — откроет твою страничку. И все, конец истории. Коэффициент Поля у тебя сто двадцать! У Свански он был девяносто пять!

Я услышала это, и мне показалось, что земля, как в лучших романах, закружилась и ушла из-под ног. То ли стресс, то ли голод — с утра я выпила лишь чашку кофе, а припасенные бутерброды съесть не успела — сказался. Спасло от позорного падения на пол лишь то, что я и так сидела.

Пришла в себя я уже на кушетке, с мокрым полотенцем на лбу. Директор сидел за столом и что-то писал. Увидев, что я очнулась, он нажал кнопку на телефоне:

— Маша, будь добра, чаю сладкого.

Я попыталась сесть, несмотря на дурноту. Второй раз хлопнуться в обморок менее чем за сутки, как какая-то кисейная барышня, — вот что значит начать вести интересную жизнь… Стыдоба, словом.

— Лежи уж, — снисходительно произнес директор, возвращаясь к бумагам. — А то снова голова закружится.

— Сто двадцать? — переспросила я слабым голосом.

— Сто двадцать, — подтвердил Джафар Аркадьевич, шурша страницами.

Я замолчала и принялась смотреть на потолок с золотыми расписными узорами, фениксами, кажется. Дверь неслышно открылась, и в кабинет зашла Маша с подносом. Если она и удивилась, увидев меня на кушетке, то виду не подала. Через минуту я уже держала в руках чашку вкусно пахнущего чая. Я знала, что Маша — мастерица по напиткам, не считая прямых обязанностей, поэтому с удовольствием отпила немного: потрясающе! Даже сладость вкус чая не испортила.

— Что-нибудь еще, Джафар Аркадьевич? — певуче спросила секретарша. Голос у нее был глубокий и красивый.

— Нет, больше ничего. Можешь идти.

Маша кивнула (поклонилась?) и так же неслышно исчезла за дверью.

Говорят, раньше у них с Джафаром Аркадьевичем был роман. Глядя на Машу, я считала это вполне возможным: хорошенькая, слегка полноватая брюнетка, наверное, на год-другой моложе его, стильная, собранная. Плюс, наверное, тоже живет на работе, как и он. Но подтверждения или опровержения этих слухов студенты никогда не получали. Маша была безукоризненно вежлива, дружелюбна ровно настолько, насколько требовали рамки приличия, и неболтлива. Ее личная жизнь, как и Джафара Аркадьевича, оставалась тайной, покрытой мраком. Интересно, почему я вспомнила об этом?

Директор между тем закончил с бумагами и подошел ко мне.

— Ну как, получше? — участливо спросил он.

Я кивнула и подняла на него глаза:

— Не может быть, что сто двадцать…

— У нас самих был шок, — согласился директор. — Вероятно, ты помнишь, что группу проверяли несколько раз? На самом деле это только из-за тебя, чтобы не привлекать внимания. Нам вас запрещено выделять — сама можешь догадаться, почему.

Да, я помнила. Нас никогда не оценивали и не сравнивали друг с другом, по крайней мере вслух. Могли только сказать, справился ли с заданием, или попросить переделать — но это было практически с каждым студентом. В конце каждой недели отчет передавался непосредственно руководству. Это только говорили, что мне «виделка» легко дается. Но это в рамках группы ничего не значило…

Коэффициент Поля сто двадцать… Что ж, могу только удивляться, чего лишилась. Коэффициент выводили для персональной оценки способностей человека. Считался он утрированно, как отношение длины волны мысли проверяемого по отношению к стандартной длине мысли обычного человека, еще с дополнительным умножением на погрешность «настройки» на Вселенную, так как магнитное поле Земли неравномерно: где-то усиливается, где-то снижается. Когда я поступала, в Академию брали начиная с Поля, равного тридцати. Это считался средненький уровень. Сто двадцать — запредельные возможности. Только толку с того: сейчас у меня и тридцати-то не будет…

— Так что же мне делать? — я удивилась, насколько жалобно прозвучал мой голос, и еще больше — тому, что сказала это вслух.

— Работать, — мягко сказал директор, — и не придуриваться. Глядишь, еще втянешься, все обратно вернется. Сто двадцать — это тебе не шутки, раствориться в воздухе не могло. А уж по условиям для тебя я договорюсь как надо. Внакладе не останешься. Только, сама понимаешь, я тебе этого не говорил.

Я кивнула и почувствовала предательский комок в горле.

— А теперь, когда мы все обговорили и решили, — директор вновь вернулся к своему трону и уселся на его подлокотник, — расскажи мне по порядку, что ты увидела при просмотре фото. И со всеми подробностями.

Я рассказала. А что мне оставалось делать? Джафар Аркадьевич слушал меня не перебивая. Я честно и без какой-либо утайки поведала ему обо всех событиях прошлого вечера, начиная с прихода Азаэля и заканчивая пробуждением на кухонном полу. Лицо его оставалось непроницаемым, но, когда я дошла до истории с бабочками, он снова набрал Маше, велел принести сэндвичи и еще чай. А сам подошел к окну и все-таки закурил, повернувшись ко мне и к окружающему миру спиной.

— Это все, что я могу рассказать, Джафар Аркадьевич. Честно, больше ничего не помню.

Он достал вторую сигарету и спросил, не оборачиваясь:

— Давно, говоришь, видишь эти сны?

Я прикинула в уме:

— Примерно полгода… Было и до этого, но один-два раза.

— И комната все время одна и та же?

— Да, ничего не меняется.

— И лица этого мужчины ты не видела?

— Нет… только волосы светлые и голубые глаза.

— То есть это ты видела? — уточнил директор, обернувшись.

— Не могу сказать, что прямо видела… — я потерла лоб. — Просто знаю, что такой цвет. Они еще странные, почти прозрачные…

Легкий холодок скользнул по спине. Я поежилась. Директор закрыл окно и повернулся ко мне. Недокуренная сигарета отправилась в урну. Снова неслышно вошла Маша, быстро сервировала на столе чаепитие на две персоны, разложила салфетки, поставила блюда с сэндвичами и нарезанными фруктами и так же тихо направилась ко второму выходу. Я не говорила, что из конференц-зала ведут две двери? Одна — в кабинет директора, вторая, через которую я и прошла, — в коридор.

— Маша, подожди минуту.

Секретарша послушно развернулась и подошла к нам. Лицо ее ровным счетом ничего не выражало.

— Не помнишь, был ли среди студентов Академии человек с золотыми волосами и голубыми глазами, необычного такого цвета, почти прозрачными? Кира, постарайся вспомнить, как он выглядел.

— Как выглядел? — промямлила я. В присутствии Маши мне было несколько неловко, сама не знаю, почему. Наверное, потому что я хлопнулась в обморок, а она — нет.

— Ну, высокий он был или низкий, толстый или худой? — директор смотрел на меня во все глаза, оплошать было нельзя.

— Наверное, среднего роста. Фигуру я не разглядела: в темном плаще не особо видно. Но я бы сказала, что скорее худой.

Я вновь почувствовала тошноту. Что-то подозрительно часто это начало повторяться… Желудок, что ли, проверить?

— Маша, что скажешь? — директор тем временем подошел к столу, взял чашку с чаем и толкнул блюдо с сэндвичами в мою сторону. Под его грозным взглядом я взяла один и начала осторожно есть. Лосось и сливочный сыр… м-м-м… божественно!

Маша тем временем прикрыла глаза, словно что-то вспоминая. Мне казалось, я физически слышу, как в ее голове бегут мысли по неведомым мне базам данных, отыскивая, раскапывая, проверяя.

— Есть, — наконец сказала она, — под описание подходят три человека: Амадей Финк, Михал Мартынов и Сергей Несмелов. Двое, кроме Финка, окончили Академию. Он был отчислен с третьего курса за неуспеваемость. Мартынов и Несмелов работают в департаменте транспортных дел. Финк сейчас владеет небольшим эзотерическим салоном: мелкие амулеты, гадания. За всеми ведется контроль, ни в чем подозрительном никто из них не замечен.

— Спасибо, Маша, можешь идти, — директор отхлебнул чая и взял себе сэндвич.

Она снова кивнула и ушла, притворив за собой дверь.

— Как она это делает? — не выдержала я, посмотрев вслед уходящей секретарше.

— Такая вот способность: все, что хоть раз увидела или услышала, помнит в точности, — в голосе Джафара Аркадьевича послышалось восхищение. — Безмерно талантливая особа. Второй такой не сыщешь.

Мы помолчали и воздали должное кулинарному таланту Маши. По крайней мере, лучших сэндвичей я еще не встречала.

— Решено, — наконец произнес директор, размахивая в воздухе золотой ручкой на манер дирижера, — сегодня же вечером отправлю отчет комиссии. Что-нибудь придумаю: якобы Азаэль действовал с моего ведома. А уж с тем, что ты мне порассказала, уже можно работать!

— Простите, Джафар Аркадьевич, — несмело встряла я, — но я же ничего не видела… Я даже не уверена, что этот человек имеет отношение к Академии. Ни лица, ни характерных черт. И про похитительницу ничего, кроме белого меха…

— Кира, — перебил меня директор, глаза его сияли, — ты не понимаешь? Правительственные эксперты прочесывали места пропажи детей несколько суток напролет, со всеми своими резервами, силами. Притом какие специалисты: со стажем двадцать и более лет! И никто из них не увидел не то что белого меха, а даже носа комариного! Все твердят как заведенные, что след обрывается на краю площадки… А ты, потерявшая способности выпускница, рассказала столько деталей! Да еще и на возможного причастного указала! Дело было глухое: дети как будто испарились! А теперь хоть какие-то зацепки…

Джафар Аркадьевич схватил лист бумаги и принялся строчить. Я пребывала в состоянии легкого потрясения, поэтому молча хлопала глазами. Казалось, все это происходит не со мной, не наяву.

— В общем, сейчас отправляйся домой — тебя заберет мой водитель — и даже не вздумай спорить, а то шлепнешься еще где-нибудь по дороге от избытка чувств. А завтра будь на связи — как из Академии позвонят, срочно приезжай. Попытаюсь сейчас тебя в команду экспертов засунуть. Да и на занятия надо будет походить: ты же без практики три года!

Хуже сердитого директора был только директор деятельный. Вот уж на чьем пути не стоит стоять.

…Я ехала в шикарной машине руководителя и неожиданно вспомнила историю, которую в порыве откровенности рассказал Аркадий Бессонов одному модному журналу: как, будучи уже известным человеком, он ехал вместе с беременной женой на машине и ценой своей жизни их спас от диверсии телохранитель по имени Джафар. Аркадий Владимирович поклялся, что, если будет сын, назовет его в честь погибшего телохранителя, так как ни дома, ни семьи у верного помощника не было и благодарить оказалось некого…

Я закрыла глаза. Мне снова виделись фиолетовые бабочки на лугу. Они весело порхали, не замечая, что трава с одного края луга медленно почернела и превратилась в золу. Я заглядывала в черные прогалины, а рядом со мной почему-то шел прекрасный юноша в одеждах Волшебной Страны.