Синергетическая модель человека. Феномен человека в западном познании

Надежда Ивановна Кагарманова

Книга посвящена одной из наиболее актуальных проблем современной науки – проблеме познания человека.Исходя из идеи системного устройства мира, автор предлагает свой вариант рассмотрения проблемы, который заключается в построении структурно-функциональной модели человека и исследовании ее с применением средств синергетики.В данной книге детально рассматриваются условия и механизм функционирования созданной модели в контексте включения ее в общемировой эволюционный процесс.

I. Синергетический подход в современном познании

Проблема познания человека относится к числу наиболее важных проблем современности. Традиционно главной областью человекознания принято считать психологию. Но именно в психологии особенно наглядно проявились кризисные явления научного познания. Появление психологии, связанное с дифференциацией знания на стадии становления науки, намного опередило момент ее самоопределения. Не успев создать собственную теоретическую базу, психология вынуждена была ориентироваться на логику развития научного знания в целом и биологию как науку, наиболее близкую ей по трактовке живого организма, в частности. Данный подход обусловил прямое перенесение принципов научности на новую область знаний без учета свойственной ей специфики. В результате направленность психологии на выделение и изучение главных, наиболее существенных сторон исследуемого объекта при отсутствии общетеоретической установки на их объединение обернулась утратой целостности самого объекта. В настоящее время проблему познания человека все чаще связывают с развитием синергетики как особого междисциплинарного направления научных исследований, основным достоинством которого является изучение объекта в его целостности.

1. Формирование синергетики

как методологии

1.1. История синергетического движения

Альберт Эйнштейн как-то заметил, что «значительные проблемы не могут быть решены на том же уровне мышления, на котором мы создаем их».

В условиях западной цивилизации изменить уровень мышления — значит пересмотреть многие концептуальные основы науки, поскольку без изменений современной системы познания вряд ли возможно надеяться на изменение западного менталитета. Вместе с тем наука не готова пока отказаться от свойственных ей норм и принципов, регулирующих процедуру познания, так как это означало бы ее саморазрушение. Но возможно ли, находясь в рамках научного познания, но меняя взгляд лишь на сам процесс познания, решить поставленную задачу?

Синергетика как принципиально новый подход к решению методологических проблем познания отвечает на этот вопрос вполне утвердительно.

Как известно, в основе синергетической концепции лежит идея системного устройства мира, которая самым непосредственным образом связана с проблемой взаимоотношений частей и целого. Эта проблема имеет долгую и весьма непростую историю. Выдвинутая еще в античное время и детально рассматриваемая в период Средневековья, она решалась с позиции приоритета целого по отношению к слагающим его частям. Иными словами, на начальном этапе развития естествознания природные явления и процессы объяснялись исходя из целостного восприятия мира, определяя направленность познания от целого к его частям.

Становление, а затем и развитие научного знания в XVI—XVII веках кардинально изменило ситуацию в системе познания. Это привело к тому, что проблема взаимоотношений частей и целого стала рассматриваться принципиально иначе.

Создание науки было связано с получением, накоплением и систематизацией знаний об окружающем мире с целью использования их на благо человечества. Исходя из этой установки, главным объектом познания была признана природа. Понимаемая в смысле комплекса естественных условий жизни человека, природа была отождествлена с материей как предельным ее основанием. В результате материя предстала как единственная реальность — бесконечная во времени и пространстве, существующая во множестве форм и видов, проявлений и состояний, способная к самодвижению и саморазвитию.

Неоднородность строения материи определила движение научного познания от целого к его частям. В философии такой подход называется «меризм» (греч. ter os — часть, доля), который исходит из того, что целое является суммой слагающих его частей. С этой точки зрения совокупность частей порождает количественную определенность целого, но никак не влияет на качество целого. Познание объекта предусматривает расчленение его на более мелкие части, которые изучаются относительно автономно, с последующим совмещением знаний об этих частях в общее представление об объекте.

Таким образом, одной из важнейших особенностей научного знания с самого начала его формирования явилась постоянная ориентация на его дифференциацию. Наука развивалась по пути непрерывного «дробления» на относительно самостоятельные разделы, которые позднее, в свою очередь, делились на ряд новых дисциплин со своими собственными задачами и методами исследования.

В качестве своеобразного интегрирующего начала науки выступала механика, которая занимала лидирующее положение среди других наук. Именно она оказалась способной свести все знания о мире в единое целое, поскольку смогла объяснить механизм взаимодействия его частей. Это обстоятельство позволило философам и естествоиспытателям сформировать научную картину мира, которая, согласно принципу объединения знаний, была названа механической.

В ее основе лежало представление о мире как о гигантском механизме, законы взаимодействия которого можно было без особого труда описать законами классической механики. Благодаря этому все разнообразие Вселенной было сведено к образу машины, похожей на полностью детерминированный часовой механизм, в котором действует непрерывная цепь взаимосвязанных друг с другом причин и следствий.

Надо сказать, что данный подход оказался весьма продуктивным в познании природы и сохранял свое значение более трехсот лет, ровно до тех пор, пока изучаемые объекты представлялись относительно простыми. Однако на рубеже XIX—XX веков в физике был совершен целый ряд открытий, которые заставили усомниться в однозначности механистических представлений о мире. Появились принципиально новые данные о строении материи, на основе которых были созданы теория относительности и теория квантовой механики, т. е. фундаментальные теории мега — и микромира.

Выявление ранее неизвестных структурных уровней материи, функционирование которых объяснялось специфическими, независимыми друг от друга законами, объективно показало, что для описания окружающей действительности недостаточно одних только принципов механики. Образ окружающего мира распался на отдельные, плохо совмещающиеся друг с другом части. Утрата целостной картины мира привела к активному поиску расширенных методов познания и разработке новых способов отображения сложных объектов.

Вместе с тем идея представлять и объяснять мир с единых позиций не утратила своей привлекательности. В науке тенденция к объединению знаний выразилась в том, что была предпринята попытка синтеза классических представлений о мире с новейшими научными данными. Эта проблема рассматривалась немецким физиком-теоретиком, одним из основоположников квантовой теории Максом Планком. Речь шла о создании новой теоретической физики и новой физической картины мира (1909). Позднее ученый высказал мысль о том, что в построении уточненной модели мира должны участвовать не только естественнонаучные дисциплины, но и все остальные науки (1933). Он писал: «В действительности существует непрерывная цепь от физики и химии через биологию и антропологию к социальным наукам — цепь, которая ни в одном месте не может быть разорвана, разве лишь по произволу» [130, c. 183].

В философии тема единства мира проявилась в создании нового направления, которое получило название «холизм» (греч. holos — целый, весь). Автором понятия стал южноафриканский философ Ян Христиан Смэтс, разработавший в 1926 году «философию целостности». Позднее смысл термина «холизм» был расширен до статуса познавательной позиции, которая утверждает качественное своеобразие целого по отношению к его частям. Онтологическим основанием холизма служит принцип: целое всегда есть нечто большее, чем сумма его частей. Исходя из этого, гносеологическим посылом холизма является установка на познание целого в направлении от целого к его частям.

Становление новой синтетической методологии, необходимой для создания целостной картины мира, продолжалось на протяжении всего XX века, но особенно бурно — в последние его десятилетия. Результатом сбора и интерпретации данных о развитии различных по своей природе и сложности объектов стало формирование единого подхода к изучаемым явлениям и процессам.

Впервые мысль о возможности познания разноприродных объектов с единых научных позиций была высказана и обоснована русским ученым-энциклопедистом А. А. Богдановым, которым была создана всеобщая организационная наука — тектология.

А. А. Богданов представил тектологию как универсальную методологию, объединяющую в себе организационные методы всех наук. Критикуя ограниченность научного мышления, обусловленную дифференциацией и специализацией научного знания, он поставил перед собой задачу выработки общих организационных методов, которые положили бы предел анархичности в дроблении организационного опыта [40, т. 1, с. 17].

Объясняя необходимость создания всеобщей организационной науки, А. А. Богданов указывал на принципиальное различие между понятиями «организованность» и «организация». Организованность, по А. А. Богданову, — это стихийная бессознательная упорядоченность эволюционных процессов, динамика объективного мира и, в частности, живой природы, в то время как организация — это сознательный процесс искусственного упорядочения и преобразования человеком мира. Таким образом, организационная деятельность, по А. А. Богданову, — это сугубо человеческая, социальная форма активного отношения к окружающей действительности. В связи с этим ученый подчеркивал, что произвольные преобразования человеком природы могут не совпадать с эволюционными процессами природы и в результате оказаться разрушительными для любого масштаба изменений, в том числе и самого глобального.

Центральным понятием тектологии А. А. Богданов сделал организационный комплекс, определение которого он сформулировал исходя из главного системообразующего принципа: целое больше своих частей. Введенный им термин «комплекс» полностью соответствует общеупотребительному в настоящее время понятию «система».

Именно организационный комплекс в работе А. А. Богданова является методологической основой для исследования организации самых различных объектов. Критерием распознавания комплексов служит согласованность взаимодействия частей, слагающих эти комплексы. Исходя из этого ученый выделил организованные, неорганизованные и нейтральные комплексы, пояснив, что в организованных комплексах «целое больше своих частей», в неорганизованных — меньше, а в нейтральных — «целое равно сумме своих частей».

Рассматривая механизм взаимодействия частей более детально, А. А. Богданов ввел понятие свойств активности и сопротивления «элементов всякой организации и всякого комплекса». Он утверждал, что любой элемент комплекса по отношению к другим элементам, так же как и комплекс в целом по отношению к другим комплексам внешнего окружения, обладает этими свойствами. Взаимодействия комплексов, по его мнению, могут приводить к самым различным соотношениям между активностями и сопротивлениями слагающих их элементов.

А. А. Богданов подчеркивает, что для стабилизации систем существенное значение имеет сохранение существующего баланса путем уравновешивания противоположностей, а для развития — его нарушение. В развивающихся системах одновременно действуют две противоречащие друг другу тенденции: повышение устойчивости, обусловленное интеграционными процессами, и понижение устойчивости, вызванное дезинтеграционными процессами. На определенном этапе развития эти противоречия способны порождать кризисы. В связи с этим он писал: «Рано или поздно, системные противоречия усиливаются до того, что перевешивают организационную связь, тогда должен наступить кризис, ведущий либо к преобразованию, либо к распадению, крушению» [40, т. 1, c. 71]. Таким образом, А. А. Богданов представил понятие равновесия как понятие «не статического, а динамического содержания: равенство двух потоков противоположных изменений», а структуру комплексов как результат непрерывной борьбы противоположностей, сменяющих одно состояние другим.

Принцип равновесия был распространен А. А. Богдановым и на взаимоотношения комплекса с внешней средой, которая определялась им как один из главных факторов, влияющих на состояние комплекса. Он отмечал, что комплекс не просто взаимодействует со средой, а, будучи структурно с ней связанным, адаптируется к ее изменениям и коэволюционирует вместе с ней. Тем самым А. А. Богданов пришел к пониманию комплекса как открытой системы значительно раньше тех открытий, на основе которых было сформировано данное понятие.

К заслугам А. А. Богданова следует отнести и тот факт, что, изучая механизм функционирования комплексов, он выделил два вида процессов: регулирование и биорегулирование. Комплекс, который не нуждается во внешнем регулировании, он назвал биорегулятором. Описывая механизм биорегулирования, А. А. Богданов фактически пришел к выводу о наличии и значимости обратных связей.

По масштабу охвата проблем, а также глубине и детальности их проработки работа А. А. Богданова значительно опередила свое время, не была понята и принята научным сообществом. К ее анализу вернулись лишь спустя долгие десятилетия в связи с активным развитием системных методов познания и формированием синергетической парадигмы. Однако творческий потенциал наследия А. А. Богданова в области системного подхода остается пока далеко не исчерпанным.

Несколько позднее австрийский биолог-теоретик Людвиг фон Берталанфи сформулировал проблему исследования системных образований как проблему построения общей теории систем. Мысль о наличии общих закономерностей функционирования физических, биологических и социальных систем была выдвинута Л. Берталанфи еще в 1937 году, однако первые его публикации на эту тему появились только после Второй мировой войны.

Первоначально Л. Берталанфи попытался обобщить и систематизировать все то, что он обнаружил в ходе своих исследований, будучи биологом. Исходя из специфики изучаемых им объектов, Л. Берталанфи ввел понятие «открытые системы», обозначив зависимость функционирования таких систем от потоков материи и энергии, которые они получают из окружающей среды. Все системы данного типа Л. Берталанфи наделил свойством эквифинальности, что означает способность систем достигать конечного состояния независимо от нарушений в определенных пределах их начальных условий.

Вслед за этим Л. Берталанфи приступил к разработке программы построения общей теории систем, которая, по его мнению, должна содержать следующие цели:

1) выявление общих принципов и законов поведения систем независимо от природы составляющих их элементов и отношений между ними;

2) установление законов развития, свойственных биологическим объектам;

3) осуществление синтеза научного знания на основе изоморфизма законов природной и социальной реальности.

Идеи Л. Берталанфи почти сразу же привлекли внимание широкой научной общественности. В этом отношении во многом решающей стала его работа в Чикагском университете — мировом центре методологии. Поэтому не вызывает удивления тот факт, что системный подход очень быстро вошел в область научного знания и как теория, и как принцип, и как метод исследования.

К этому времени в целом ряде областей научного знания значительное место стали занимать проблемы организации сложных объектов. В связи с этим исследователи вынуждены были оперировать моделями системных образований, состав и границы которых были далеки от однозначности, а потому требовали специального изучения в каждом отдельном случае. Возникла необходимость построения строгого определения понятия «система» и разработки оперативных методов анализа систем.

Важнейшим шагом в развитии системных представлений о мире стало формирование кибернетики (др.-греч. cybernetics — искусство управления), источником идей которой, особенно на первых порах, послужили прикладные разработки военного назначения.

Основоположником кибернетики считается американский математик и философ Норберт Винер, опубликовавший в 1948 году книгу, которая так и называлась — «Кибернетика». Н. Винер определил созданную им науку как науку «об управлении и связи в животном, машине и обществе».

Объектом изучения кибернетики стали так называемые кибернетические системы, которые создавались и рассматривались сугубо теоретически, то есть отвлеченно от их реальной природы. Предметом же кибернетики стали выступать те аспекты функционирования систем, которые определяли протекание в них процессов управления, — это процессы сбора, переработки и хранения информации.

Говоря об управлении, Н. Винер имел в виду целенаправленное изменение кибернетической системы. Основной задачей системы с управлением является такое преобразование поступающей в систему информации и формирование таких управляющих воздействий, при которых обеспечивается достижение заданных целей управления. Привлечение понятия информации к определению управления позволило утверждать, что процесс управления — это такое воздействие на объект, которое выбрано на основе имеющейся информации из множества возможных воздействий, улучшающее его функционирование или развитие. У управляемых систем всегда существует некоторое множество возможных изменений, поскольку если нет выбора, то нет и управления.

Таким образом, кибернетика использовала термин «информация» в качестве базового понятия, опираясь при этом на положение о принципиальном сходстве процессов связи в любых сложных системах. Н. Винер отмечал, что теория информации является основой кибернетики, уточняя при этом, что теория управления является лишь частью теории информации.

Разработка теории информации также принадлежит американскому инженеру и математику Клоду Шеннону — автору статьи «Математическая теория связи». Изначально эта работа рассматривалась как строго сформулированная математическая задача, решение которой позволяло определить пропускную способность коммуникационного канала с шумом. Практическая направленность исследований не помешала К. Шеннону установить границы возможностей систем при передаче информации, а также наметить принципы их изучения. В итоге К. Шеннон сформулировал ключевые понятия информационного обеспечения и условия передачи сигналов по коммуникационным каналам, сопроводив свои идеи математическими расчетами, что в конечном счете и послужило основанием для создания теории информации.

В дальнейшем для изучения своих объектов кибернетика широко использовала средства математического анализа. Одним из важнейших ее достижений стала разработка нового метода, получившего название математического моделирования, смысл которого заключается в том, что эксперименты проводятся не с реальной моделью изучаемого объекта, а с его описанием.

Развитие собственно системных идей в рамках кибернетического подхода было продолжено в трудах английских ученых — психиатра Уильяма Эшби и специалиста в области исследования операций Стаффорда Бира, которые внесли значительный вклад в формирование теоретико-методологических оснований новой науки.

В результате многочисленных теоретических и практических изысканий в кибернетике был сформулирован целый ряд законов и принципов, необходимых для успешного управления. К ним относятся: закон необходимого разнообразия, принцип эмерджентности, принцип внешнего дополнения, закон обратной связи, принцип выбора решения, принцип декомпозиции.

Согласно закону необходимого разнообразия управление может быть обеспечено только в том случае, если разнообразие средств управляющего (в данном случае системы управления) по крайней мере не меньше, чем разнообразие управляемой им ситуации. Процесс управления в конечном счете сводится к уменьшению разнообразия состояний управляемой системы, т. е. к уменьшению ее неопределенности. В соответствии с этим законом, с увеличением сложности управляемой системы сложность управляющего блока необходимо должна возрастать.

В соответствии с принципом эмерджентности, чем больше система и чем больше различие в размерах между частями и целым, тем выше вероятность того, что свойства целого могут сильно отличаться от свойств частей. Этот принцип указывает на возможность несовпадения локальных целей (частных целей отдельных частей) с общей целью системы.

Следуя принципу внешнего дополнения, любая система управления нуждается в «черном ящике» — определенных резервах, с помощью которых компенсируются неучтенные воздействия внутренних и внешних факторов. Степень реализации этого принципа во многом определяет качество функционирования управляющей системы.

По условиям закона обратной связи, объект и субъект управления образуют во взаимодействии единый замкнутый контур, в связи с этим эффективное управление объектом без наличия обратной связи между ним и субъектом управления решительно невозможно.

Согласно принципу выбора решения, решение должно приниматься на основе выбора одного из нескольких вариантов. Разработка многовариантных реакций в ответ на конкретную ситуацию обеспечивает принятие оптимального решения для конкретного случая.

В соответствии с принципом декомпозиции управляемый объект всегда можно рассмотреть как состоящий из относительно независимых друг от друга подсистем (частей). Система делится на подсистемы, задача — на подзадачи, а затем каждая из них решается самостоятельно.

Таким образом, кибернетика существенно изменила научную картину мира. Если в первой половине XX века наука в своих представлениях об окружающей действительности исходила из двух фундаментальных категорий — материи и энергии, то во второй половине века она опиралась уже на три понятия, рассматривая информацию как один из главных факторов развития материальных объектов.

Следует также заметить, что в рамках кибернетического подхода было сформулировано и одно из основополагающих понятий системной методологии — «самоорганизующаяся система». Автором этого понятия стал У. Эшби (1947), выдвинувший концепцию самоорганизации, которая служила естественнонаучным уточнением принципа самодвижения и развития материи. Согласно принципу самоорганизации системы неорганической природы при определенных условиях способны к самопроизвольному изменению, происходящему под влиянием причин, внутренне присущих материи. У. Эшби полагал, что процессы самоорганизации выражаются в перестройке существующих и образовании новых связей между элементами системы. Ученый отмечал, что отличительной особенностью процессов самоорганизации служит их целенаправленный, но вместе с тем и естественно спонтанный характер.

Начиная с работ У. Эшби (1947; 1952), линия аналогии, наметившаяся при рассмотрении искусственных и живых систем, начинает прослеживаться в литературе вполне отчетливо. Первоначально исследования в области самоорганизующихся, саморегулирующихся и самоприспосабливающихся систем вызвали интерес у специалистов инженерной психологии. Чуть позднее развитие сложных системных эффектов привлекло внимание социологов и экономистов. А в последней трети XX века обозначилась тесная связь кибернетики с лингвистикой, теорией познания, исследованиями по этнографии, проблемам коммуникаций и другими областями знаний. В итоге применение идей кибернетики в физике, химии, биологии, психологии, истории, лингвистике и других дисциплинах существенно расширило возможности анализа сложных систем.

В 1970-х годах в науке происходит целый ряд открытий, доказывающих, что явления самоорганизации в природе и технике можно наблюдать наглядно. Одним из первых ученых, наблюдавших эффект самоорганизации, был немецкий физик-теоретик Герман Хакен. Изучая работу лазера, он обнаружил, что при взаимодействии атомов лазера с порождаемым ими электромагнитным полем происходит кооперация активностей атомов с подчинением общему ритму и импульсу в виде монохроматического светового пучка. Изучение этого эффекта послужило основой для введения понятия «синергетика» (греч. synergeia — сотрудничество, содействие, соучастие), которое первоначально обозначало кооперативное взаимодействие частей системы, а затем стало обозначать также и особое направление исследований.

Другой немецкий ученый, химик Манфред Эйген, анализируя кинетику органических макромолекул, пришел к выводу, что на изучаемом им добиологическом уровне элементы самоорганизации материи присутствуют вполне явно. К таким элементам он отнес: способность макромолекул к адаптации в инородной для них среде, автокатализ и склонность к воспроизводству. Результатом наблюдаемых М. Эйгеном явлений явилось замыкание нескольких автокаталитических процессов в гиперцикл с групповой поддержкой. Возникшие гиперциклы проявляли все свойства сложных систем. Они оказывались способными к хранению и передаче информации, исправлению ошибок и репликации. Наиболее сильные из них мутировали к улучшению, наиболее слабые — к распаду, а из их остатков собирались новые, с новыми свойствами. Оказалось, что уравнения, описывающие взаимодействие мод в лазере Г. Хакена, и гиперциклы М. Эйгена — идентичны.

Приблизительно в это же время была открыта одна из самых известных в области кинетики химических реакций — реакция Белоусова — Жаботинского. Еще в 1951 году в ходе одного из экспериментов Б. П. Белоусов обнаружил эффект автоколебаний химических систем. Позднее анализ результатов эксперимента был осуществлен А. М. Жаботинским, который предложил объяснение механизма реакции и построил простейшую математическую модель, описывающую колебательные движения системы. В результате было установлено, что при определенных условиях химические системы могут демонстрировать очень сложные формы поведения: от регулярных периодических до беспорядочных хаотических.

Настоящим прорывом в изучении явлений самоорганизации стало открытие американского метеоролога Эдварда Лоренца (1963), который, занимаясь прогнозом погоды, моделировал на компьютере процесс конвекции атмосферных потоков. В результате построения модели он получил решение системы из трех обыкновенных дифференциальных уравнений в виде непериодических, неповторяющихся флуктуаций, которые свидетельствовали о случайном характере изучаемых им объектов. Это было весьма неожиданно, но еще большее удивление ученого вызвала гиперчувствительность решения к начальным условиям развития процессов, которая резко ограничивала горизонт прогноза. Предположение о том, что непредсказуемость погоды носит принципиальный характер, позволила ученому установить, что влияние случайных флуктуаций, влекущее за собой совершенно непредвиденный результат, является особым типом поведения динамических систем. В итоге открытие Э. Лоренца пополнило арсенал знаний синергетики еще одним феноменом самоорганизующихся явлений, получившим название «детерминированный хаос», которое стало обозначать особый режим развития динамических систем.

Вскоре похожие режимы обнаружились в функционировании других природных систем. Было установлено, что многие явления биологической и социальной самоорганизации также носят хаотический характер, а присущая режиму хаоса непредсказуемость является неотъемлемым свойством этих систем.

Значительную роль в изучении процессов самоорганизации сыграли работы бельгийского физика и физикохимика российского происхождения Ильи Пригожина в области нелинейной термодинамики и кинетики химических реакций, благодаря которым в область научной терминологии было введено понятие «диссипативная структура» (лат. dissipatio — рассеиваю, разрушаю). Данное понятие стало обозначать устойчивое состояние системы, возникающее в неравновесной среде при условии диссипации энергии, которая поступает в систему извне. Иногда ее называют еще стационарной открытой системой, или неравновесной системой. Принципиально важным событием стало установление И. Пригожиным связи между состоянием неравновесности системы и нелинейным характером ее описания. С этого времени диссипативная система стала обобщенным образом системы, которая рассматривается в качестве основы для изучения всех самоорганизующихся процессов, в том числе и для спонтанного появления сложного, зачастую хаотического, поведения.

В 1980—1990-е годы исследования в области динамического хаоса и непредсказуемо сложного поведения систем были продолжены. В это же время в связи с появлением новых поколений ЭВМ стала интенсивно развиваться фрактальная геометрия, основанная французским математиком Бенуа Мандельбротом.

Говоря о роли математики в становлении синергетического направления в целом, следует заметить, что многие выдающиеся ученые внесли свой вклад в разработку идей синергетики. Прежде всего, это известный французский математик Анри Пуанкаре, который еще в XIX веке заложил основы методов нелинейной динамики и качественной теории дифференциальных уравнений. В XX веке, особенно в первой его половине, большую роль в развитии методов нелинейной динамики сыграли математики русской и советской школы, такие как: А. М. Ляпунов, Н. Н. Боголюбов, Л. И. Мандельштам, А. А. Андронов, А. Н. Колмогоров, А. Н. Тихонов и др. В середине века широкую известность приобрели работы английского математика Алана Тьюринга, занимавшегося вопросами химических основ морфогенеза, и итальянского физика и математика Энрико Ферми, развивавшего теорию солитонов.

К числу несомненных достижений математики следует отнести и создание теории катастроф, которая явилась очередным этапом развития синергетики. Под катастрофой в данном случае понимаются скачкообразные изменения в поведении систем, которые возникают как ответ на плавное изменение условий внешней среды. Математическим источником теории катастроф послужил относительно молодой раздел чистой, «настоящей», математики, который называется теорией особенностей гладких отображений.

Основы теории особенностей гладких отображений были заложены в трудах американского тополога Хасслера Уитни. Впоследствии разработкой этого направления занимался известный французский математик Рене Тома. Однако широкую известность теория катастроф приобрела благодаря публикациям британского математика Кристофера Зимана, который, считая ее «революцией в математике», активно пропагандировал среди своих коллег. Дальнейшее развитие теории катастроф во многих ее аспектах связано с деятельностью известного российского математика В. И. Арногольда и его учеников.

Несмотря на очевидные успехи в области изучения самоорганизующихся структур, современное положение синергетики оценивается как весьма неоднозначное. Это связано с расхождением ведущих синергетических школ — школы И. Пригожина (Брюссельский свободный университет и Американская синергетическая школа) и школы Г. Хакена (Штутгартский университет) — в вопросах интерпретации явлений самоорганизации. Школа И. Пригожина развивается в русле теории диссипативных структур, иногда называемой теорией неравновесной термодинамики; школа Г. Хакена придерживается синергетической модели поведения систем. Вместе с тем, учитывая общность методологических установок, основой которых служит системный принцип подхода к изучаемым объектам, эти школы можно считать скорее не столько взаимоисключающими, сколько взаимодополняющими друг друга.

В России развитие синергетических идей до недавнего времени протекало чрезвычайно энергично. Становление нового и весьма перспективного научного направления сопровождалось широким обсуждением целого ряда философских, онтологических, методологических и терминологических проблем.

Наиболее известной в отечественной науке является школа А. А. Самарского и С. П. Курдюмова (Институт прикладной математики им. М. В. Келдыша РАН, Институт математического моделирования РАН). Эта школа выдвинула ряд оригинальных идей для понимания механизмов возникновения и эволюции относительно устойчивых структур в открытых (нелинейных) средах (системах). К числу учеников и последователей, развивающих идеи лидеров школы, относятся: В. А. Галактионов, Н. В. Змитренко, Е. С. Куркина, А. Б. Потапов, Г. Г. Малинецкий, А. П. Михайлов и др.

Важную роль в развитии синергетического движения в России сыграли труды Н. Н. Моисеева, разрабатывавшего проблему глобального эволюционизма и коэволюции человека и природы. Большой вклад в становление синергетического направления внесли М. В. Волькенштейн и Д. С. Чернавский, которые занимались исследованием вопросов биоинформации.

Широко известны также книги Е. Н. Князевой по проблеме формирования синергетической парадигмы; работы Г. Г. Малинецкого в области математического моделирования сложных объектов; публикации Ю. А. Данилова на тему поиска общенаучных основ синергетики; монографии В. Г. Буданова по вопросам создания методологии синергетических исследований и многих других.

В настоящее время применение идей синергетики при изучении системных объектов приобрело самый широкий, без преувеличения междисциплинарный характер. Но вместе с тем оно вызывает и серьезные логические трудности.

С одной стороны, трудно или даже невозможно назвать ту область знаний, где не проводились бы исследования под рубрикой синергетики. Она выступает в качестве своеобразного активизирующего центра, движущего начала современного научного познания.

С другой стороны, сообщения на тему синергетики нередко прерываются дискуссиями по поводу того, что такое синергетика, как определить ее содержание и в чем, наконец, заключается сущность синергетической методологии? Своеобразие ситуации заключается в том, что, несмотря на устойчивый, можно сказать, массовый интерес к синергетике, многие вопросы, связанные с ее идентификацией, систематизацией принципов построения общей концепции, обозначения границ применения, и многие другие еще ждут своего рассмотрения.

1.2. Еще раз о системе и системном подходе

Синергетика действительно обладает невероятным эффектом притягательности, объяснить который можно лишь тем, что большинство исследователей убеждены в уникальной познавательной ценности синергетического направления, охватывающего самый широкий круг наук. Таким образом, синергетика одновременно сочетает в себе и уникальность, и универсальность.

Однако если первое утверждение еще нуждается в доказательстве, то второе не вызывает никаких сомнений. Общеприменимость методов синергетики обусловлена тем, что во всех случаях объектом исследования является система, а основой исследования — системный подход.

Обычно связь между синергетикой и системным подходом рассматривается как некая изначальная данность, как нечто само собой разумеющееся, поэтому детально она никогда не рассматривается. А между тем если понимать под синергетикой общую совокупность научных открытий, относимых к сфере системных исследований, то ее следует определить как очередной этап развития системного подхода. Следовательно, говоря о синергетике, речь необходимо вести в первую очередь о системе и системном подходе.

Идея, лежащая в основании системного подхода, заключается в том, что любые научные представления о мире носят модельный характер. Исходя из этого, системный подход базируется на нескольких вполне конкретных положениях.

Первое из этих положений сводится к признанию того, что реальные объекты обладают бесконечным множеством разнообразных свойств и качеств, поэтому их познание во всей полноте и сложности принципиально невозможно. В связи с этим научные теории никогда не имеют дела с конкретными объектами: они всегда исследуют объекты, уже препарированные мышлением человека. Иными словами, наука оперирует моделями объектов реальности, а не самими объектами.

Другое положение системного подхода касается отсутствия изначально существующих критериев, по которым определялась бы значимость характеристик объекта. Согласно этому принципу, только позиция исследователя, а точнее говоря, задаваемая им цель «оказывается ориентиром, по отношению к которому пополняются содержанием такие созданные человеком понятия, как „существенное“ и „несущественное“, „главное“ и „второстепенное“, „необходимое“ и „важное“ и т. д.» [85, с. 26]. Очевидно, что с этой точки зрения модель как объект исследования представляет собой синтез объективного и субъективного, причем «вне активной деятельности субъекта совсем не возникает то, о соответствии чего с объективной реальностью можно вообще ставить вопрос» [97, с. 76].

Третьим положением системного подхода служит признание объективного структурно-динамического единства реальности — некоего не зависящего от субъекта соответствия между моделью и моделируемым объектом. Гомоморфизм как неполное сходство структур и функций объектов, пожалуй, самый эффективный инвариант науки. Он связан с принципом относительности моделей. Понятие «относительность» означает, что соответствие модели объекту справедливо лишь во вполне определенном, осознаваемом и фиксируемом исследователем отношении.

Исходное положение о том, что принцип моделирования лежит в основе системного подхода, совсем не означает, что системный подход можно отождествить с моделированием. Модель и система — понятия, связанные отношениями однозначности лишь в одном направлении: всякая система есть модель, но не всякая модель есть система. Иными словами, процесс моделирования — это необходимое, но недостаточное условие для применения системного подхода.

Обычно систему определяют как совокупность элементов и их связей, выступающих в заданном направлении познания как целое. В этом отношении весьма показательны слова У. Эшби, который отмечал: «Мы обязаны ясно представить себе, как должна определяться „система“. Первое наше побуждение — показать на маятник и сказать: „Система есть вот эта вещь“. Этот метод имеет, однако, существенный недостаток: каждый материальный объект содержит не менее чем бесконечное число возможных систем… Система означает не вещь, а перечень переменных… мы и только мы окончательно решаем, что нам признавать за похожее на систему, а что не признавать. Поэтому не только желательно, но и просто необходимо мыслить системы „не как реальные вещи, а как удобные абстракции, облегчающие определенный способ анализа“» [200, с. 173].

Таким образом, в отличие от модели система — это четко определяемая, сознательно создаваемая познавательная конструкция, состоящая из взаимосвязанных частей, рассматриваемых как единое целое, и презентующая исследуемый объект с целью обеспечения процесса познания.

Как правило, системе противопоставляется среда — ее окружение, учитываемое исследователем в той или иной степени. Система и среда — понятия весьма условные, поскольку они определяются относительно тех операций, которые допускаются или принимаются во внимание. При переносе внимания исследователя среда и система могут меняться местами. Можно сказать, что среда — это комплекс принимаемых исследователем условий, которые влияют на поведение данной системы и которые сами являются системой.

Учет или, напротив, игнорирование изменений изучаемого объекта в рамках поставленной задачи приводит соответственно к созданию статических или динамических систем. Противопоставление названных типов систем правомерно лишь практически, если иметь в виду, что статическая система — это некоторое состояние динамической, так сказать, «мгновенный» ее снимок. Упорядоченное во времени множество состояний динамической системы называют ее поведением, при этом неважно, отделены ли соседние состояния микросекундами или миллионами лет, то есть выглядят ли изучаемые изменения процессами в обычном житейском смысле.

Таким образом, с познавательной точки зрения система — это формализованная модельная конструкция, обладающая инвариантной структурой и целостностью. Конструирование исходной системы является одной из форм идеализации, достигаемой методом упрощения. Сущность его заключается в сознательном замещении бесконечномерного реального объекта системой, которая, являясь адекватной в выбранном отношении моделируемому объекту, обладает, в отличие от него, контролируемой сложностью.

В качестве своеобразного руководства по созданию системы можно привести еще одну цитату из работы У. Эшби. Он писал: «С точки зрения формальной тот, кто хочет определить конкретную машину (например, пишущую машинку, солнечную систему, комара), должен начинать с указания множества ее состояний. Определить это множество означает не что иное, как сделать недвусмысленным то, о чем идет речь… Комар включает в себя много форм: старых и молодых, самцов и самок, голодных и сытых, летающих и сидящих, безвредных и малярийных, поэтому прежде, чем приступить к исследованию, мы должны точно указать множество состояний комара, подлежащих рассмотрению. Здесь „комар“ есть множество, его различные состояния, элементы. Эти состояния дают нам базисное множество… Состояния можно определить количественно, как астрономия определяет состояние планетной системы с помощью координат и моментов, или посредством произвольных наименований, как метеоролог обозначает типы облаков» [200, с. 400].

Из приведенного выше фрагмента текста видно, что с позиции системного подхода объект должен быть представленным в предельно абстрагированном виде — в виде набора характеристик системы. Именно упрощенность и отвлеченность от индивидуальных особенностей объекта расширяет множество прообразов модели. Благодаря этому идеализация оказывается эвристически более плодотворной, чем любая всеобъемлющая модель с чертами единичного конкретного объекта.

2. Структурно-функциональная

модель человека

2.1. Тело как отдельная часть системы

Приступая к построению модели человека, еще раз отметим, что создание системы исследуемого объекта представляет собой отдельную и, что немаловажно, совершенно произвольную задачу для исследователя.

Начнем с напоминания о том, что речь идет о живой системе, следовательно, она должна удовлетворять в первую очередь требованиям функциональности. Свойство функциональности предполагает активность всех взаимно влияющих друг на друга частей системы. Каждая часть, выполняя определенную, свойственную только ей функцию, составляет целое, особым образом поддерживая существование системы с какой-то одной из ее сторон. И лишь неповторимое сочетание совершенно особых, не схожих друг с другом составляющих обеспечивает наличие системы, уникальность которой проявляется в образовании эмерджентных свойств, не выводимых из знания отдельных ее частей и способа их соединения.

Отличительной особенностью живых систем, в том числе и человека, является наличие организма. С одной стороны, организм представляет собой структурно-функциональную систему органов, специализирующихся на выполнении отдельных функций и в совокупности обеспечивающих жизнедеятельность человека. С другой стороны, обладающий определенной морфологией и конечными границами, организм представлен в мире телом, которое выполняет функцию защиты и обусловливает пространственную целостность системы. По замечанию М. Мерло-Понти: «Собственное тело в мире занимает то же место, что и сердце в организме: оно постоянно поддерживает жизнь в видимом нами спектакле, оно его одушевляет и питает изнутри, составляя с миром единую систему» [118, с. 261].

Человек как живое существо представляет собой отдельную целостность, но в то же время функционирует по принципу открытой системы, осуществляя активный обмен веществом и энергией с окружающей средой, что является необходимым условием его существования.

Круговорот органических веществ в живом организме представлен в основном процессами синтеза и распада — ассимиляции и диссимиляции. Процессы ассимиляции способствуют поглощению организмом из окружающей среды различных веществ, которые вследствие целого ряда сложных химических превращений трансформируются таким образом, что становятся подобны веществам живого организма, из которых и строится этот организм. Процессы диссимиляции, напротив, обусловливают распад сложных органических соединений на более простые, в результате чего утрачивается их сходство с веществами организма и выделяется энергия, необходимая для реакций биосинтеза.

Обмен веществ в живой материи обеспечивает неизменность химического состава и строения всех частей организма, вследствие этого достигается постоянство функционирования организма в целом.

Но обмен веществ — это лишь одно из условий существования живой системы. Кроме этого имеется целый ряд других органических параметров, отражающих взаимосвязь организма с окружающей средой (уровень содержания кислорода в крови и клетках мозга, температура тела, уровень кровяного давления и др.), нарушение которых также ведет к прекращению функционирования организма. Собственно говоря, работа организма и направлена на то, чтобы поддерживать интенсивность физиологических процессов в зависимости от условий внешней среды.

В связи с тем, что природные изменения носят непрерывный характер, они служат источником множества факторов, которые так же непрерывно влияют на состояние живого организма. Отметим лишь самые очевидные из них — те, которые обусловлены процессами природных ритмов, — это обращение Земли вокруг Солнца, проявляющееся в смене времен года; вращение Земли вокруг своей оси, отражающееся в смене дня и ночи; обращение Луны вокруг Земли, сопровождающееся полусуточными изменениями приземного атмосферного давления; периодические увеличения солнечной активности, влияющие на возникновение магнитных бурь и усиление ионизации газов в атмосфере, и т. д.

Все изменения, происходящие в Солнечной системе, чутко улавливаются живыми организмами, все они оказывают непосредственное воздействие на их функционирование. Так, смена времен года и суток фиксируется организмом сменой разновременных периодов подъема и спада активности; колебания атмосферного давления и возмущения магнитного поля Земли регистрируются закономерными перепадами состояний организма; периодически возникающие солнечные бури сопровождаются повышением психической напряженности и т. д. Необходимость согласования параметров организма с параметрами окружающей среды заставляет живые существа выстраивать свои биоритмы в соответствии с ритмами природы.

В связи с этим, сколько бы мы ни обсуждали деятельность организма как деятельность живой биологической системы, мы непрерывно будем возвращаться к способности организма к самоорганизации и саморегулированию в его стремлении гармонизировать свое состояние с состоянием окружающей среды.

Человеческое тело, организм — это такое целое, которое включено в более широкое целое, из которого оно происходит: природа человека едина с природой мира и подчиняется общим его закономерностям. Тот факт, что наш организм включен во всеобщую связь мировых процессов, предполагает непосредственное влияние этого целого на наше состояние и поведение.

Таким образом, роль тела в жизнедеятельности человека представляется вполне очевидной, и ввиду этой очевидности его можно считать отдельной, самостоятельной частью создаваемой нами системы.

2.2. Роль информации в развитии системных образований

Влияние внешних факторов на функционирование живых систем настолько велико, что принцип связи между ними считается определяющим в организации последних. Под принципом связи здесь следует понимать информационный принцип существования биологических объектов.

Адаптация живых существ к окружающей среде есть не что иное, как результат их взаимодействия с этой средой. Изменение состояния, а затем и поведения, включающего ориентационную и двигательную активность по отношению к причинам воздействия, возникает тогда, когда живые организмы приобретают способность воспринимать, хранить и перерабатывать поступающую к ним информацию. Поэтому функционирование живых систем самым непосредственным образом зависит от того, насколько эффективно в них протекают процессы приема и преобразования информации.

Поднимая вопрос об информационном принципе функционирования живых систем, необходимо подчеркнуть, что заслуга разработки этого принципа принадлежит отечественным ученым — и в первую очередь известному советскому физиологу Петру Кузьмичу Анохину. «Отражательный процесс, — писал он еще в 1969 году, — развертывается таким образом, что внешний объект через непрерывный ряд физических и физиологических процессов как бы ассимилируется организмом, т. е. отражается в его структурах, а потом и в сознании. Такой порядок развития процессов отражения приводит к естественному выводу, что по сути дела этот процесс от этапа к этапу формируется в соответствии с теорией передачи информации» [11, с. 111]. По словам П. К. Анохина, привлечение теории информации к объяснению жизнедеятельности живых существ позволяет понять процессы перехода образа объективного мира через материальные физиологические явления в субъективный образ реальности.

С точки зрения П. К. Анохина, передача информации в живых системах происходит посредством исключительно большого количества специфических звеньев, но подчиняется одному важному закону: «Между начальным и конечным звеном этой передачи существует точная и адекватная информационная эквивалентность» [11, с. 112].

Информационные свойства внешнего мира сохраняются в различной форме на всех уровнях их отражения живым организмом, а «информационный эквивалент объективной реальности на уровне головного мозга, как совокупности информации, поступающей по разным каналам, является решающим фактором построения субъективного образа объективного мира» [172, с. 22].

На основании этого положения П. К. Анохин представил жизнедеятельность живых существ как процесс, направленный на получение и упорядочение поступающей из внешней среды информации для того, чтобы адаптировать собственное поведение в соответствии с изменениями условий этой среды.

П. К. Анохин утверждал, что «вся история развития живой материи до ее самого высшего этапа — мыслящего человека, подчиняется одному и тому же закону: приспособительное поведение организмов, сохраняющее им жизнь и ведущее к их прогрессу, возможно только потому, что внешний мир через разнообразнейшие параметры своего воздействия входит в организм в форме тончайших информационных процессов, весьма точно отражающих параметры этого объективного внешнего мира» [11, с. 136].

Напомним, что при всем разнообразии теорий, которые были созданы в психологии и психофизиологии, их можно условно разделить на две группы. В первой группе в качестве основного методологического принципа, определяющего подход к исследованию закономерностей поведения, рассматривается реактивность, во второй группе — активность.

Использование принципа реактивности базируется на идеях Р. Декарта, который полагал, что организм может быть изучен как относительно простой механизм, поскольку в основе его лежит рефлекс, обеспечивающий связь между внешним стимулом и ответом.

С рефлекторной точки зрения поведенческие акты, составляющие основу деятельности живого организма, представляются как линейная последовательность, которая начинается с действия стимулом на рецепторные аппараты и заканчивается ответным действием. В ходе исторического развития науки рефлекс неизменно выступал в качестве универсальной элементарной единицы организации психических процессов. Несмотря на целый ряд изменений, сопровождавших эволюцию взглядов на процесс отражения, он традиционно оставался центральным инвариантным звеном психофизиологических теорий.

Однако, исходя из рефлекторного принципа, оказалось весьма затруднительным объяснить механизмы сложного поведения животных, например их поведение в естественной среде, где они успешно удовлетворяют свои ведущие потребности иногда путем преодоления весьма внушительных препятствий и преград. С помощью рефлекторной теории невозможно объяснить и многие проявления психики человека, такие как мотивации, эмоции, целенаправленный характер реакций, включая сложную инструментальную деятельность, связанную с освоением орудий труда, а также возможность исправления ошибок и т. д. Этим важнейшим элементам психики просто не нашлось места в структуре рефлекторной дуги и рефлекторного кольца, которые служат основой для интерпретации разнообразных рефлексов, осуществляемых по схеме «стимул — реакция».

В отличие от принципа реактивности, утверждающего, что первопричиной поведения является внешний стимул, принцип активности постулирует значимость внутренних, эндогенных факторов жизнедеятельности живых организмов.

Исходя из анализа многочисленных экспериментальных данных, П. К. Анохин пришел к выводу, что приспособительное поведение животных носит активный характер. Причем с точки зрения приспособления организма к внешней среде его активность в каждый данный момент времени — не ответ на прошлое событие, а подготовка к будущему. Идея об активной, целенаправленной деятельности живых организмов существенно изменила методологию системного подхода, в рамках которого П. К. Анохин пытался найти решение проблемы функционирования животных и человека.

Напомним, что в отечественной литературе термины «система» и «системный подход» стали появляться в 1940—1950-х годах. Разработка системных идей на этапе их становления осуществлялась преимущественно в двух направлениях.

Первое направление ориентировалось на раскрытие философского смысла и определение объема системного подхода, развиваясь в русле поиска гносеологических инноваций, которые могли бы обеспечить качественный рост и эффективность познания [37—39; 146—148].

Второе направление занималось изучением характеристик процесса функционирования систем, точнее говоря, разработкой проблем математической формализации системного подхода [94—95; 111—112].

В силу новизны познавательной ситуации оба направления носили исключительно поисково-теоретический характер и были далеки от запросов исследовательской практики.

Что касается собственно психологии, то идеи о системном характере психических явлений появились еще в начале XX века, на самых ранних этапах ее развития. Инициаторами внедрения представлений о психике как системном образовании заслуженно считаются И. П. Павлов, И. М. Сеченов и Г. Эббингауз. Значительный вклад в развитие системной стратегии изучения человека внес В. М. Бехтерев. Вместе с тем почва для детального рассмотрения психических явлений как системных по своему характеру также была еще не подготовлена.

В связи с этим особенно интересно проследить эволюцию понятия «система» в рамках отдельной научной школы, поскольку именно это понятие явилось концептуальным ядром теории, разработанной академиком П. К. Анохиным.

Обычно термин «система» применяется для того, чтобы указать на собранность, организованность определенной группы элементов. П. К. Анохин, детально рассмотрев различные варианты системного подхода, пришел к выводу, что изучение взаимодействия элементов само по себе не имеет смысла, поскольку не дает исследователю ничего нового. Более того, действие множества элементов без понимания механизма их согласованности друг с другом воспринимается как хаос, а не как их организованность в рамках целого.

Исходя из этого, главным препятствием для использования системного подхода в конкретных исследованиях П. К. Анохин назвал отсутствие системообразующего фактора, способного детерминировать образование и функционирование системы; фактора, который: 1) являясь неотъемлемым компонентом системы, ограничивал бы степени свободы ее элементов, создавая упорядоченность их взаимодействия, и 2) был бы изоморфным для всех систем, позволяя использовать систему как единицу анализа в самых разных ситуациях [12].

Сам ученый в качестве такого фактора обозначил конечный результат системы, понимая под этим полезный приспособительный эффект, которого данная система достигает в ее взаимоотношениях со средой. Примечательно, что приспособительную активность организма П. К. Анохин связывал не с «функциями» отдельных органов или структур мозга, а с формированием системных организаций, захватывающих множество разнородных морфологических образований, элементы которых взаимодействуют друг с другом для получения общего результата.

Определив способность системы к достижению необходимого ей результата как функциональность, П. К. Анохин добавил к понятию «система» определение «функциональная» и предложил следующее определение системы: «Системой можно назвать только такой комплекс избирательно вовлеченных компонентов, у которых взаимодействие и взаимоотношение приобретает характер взаимоСОдействия компонентов, направленного на получение полезного результата» [12, с. 126].

Функциональные системы в теории П. К. Анохина выступают в качестве универсальных элементарных единиц анализа целостной деятельности организма. Они лежат в основе любого поведенческого акта, формируясь на стадии появления той или иной потребности и прекращая свою деятельность с момента ее удовлетворения.

П. К. Анохин утверждал, что в организме слаженно взаимодействуют множество функциональных систем самого различного уровня: метаболического, гомеостатического, поведенческого, а у человека — еще и социального характера. Взаимодействие функциональных систем в организме осуществляется на основе принципов иерархии и последовательного взаимодействия. Множество функциональных систем различных уровней организации взаимодействуют своими центральными аппаратами на уровне нейронов мозга. В этом взаимодействии ведущим является принцип доминирования функциональных систем, в основе которого лежит открытый А. А. Ухтомским принцип доминанты [176].

С точки зрения теории функциональных систем принцип доминанты означает, что во все моменты жизнедеятельности организма создаются условия, при которых выполнение какой-либо одной функции становится более значимым, чем выполнение всех остальных. Реализация данной функции подавляет осуществление всех других функций, то есть в каждый момент времени деятельностью мозга завладевает наиболее важная в плане повышения адаптации организма функциональная система. Это позволяет рассматривать мозг и психику уже не как совокупность специализированных нервных центров, а в каждом отдельном случае как интегративное целое, обеспечивающее достижение доминирующей потребности.

Анализ взаимодействия функциональных систем различных уровней привел к пониманию того, что даже нейрон осуществляет свою интегративную деятельность в качестве отдельной целостности [12]. Позднее было установлено, что он реализует собственную, свойственную только ему, генетическую программу и одновременно взаимодействует с другими клетками [196]. В связи с этим последовательность актов деятельности нейрона стала выглядеть аналогичной той, которая характеризует активный целенаправленный организм, а его импульсация — аналогичной действиям индивида.

Принцип активности, отличающий теорию функциональных систем от других вариантов системного подхода, был закреплен введением нового понятия «опережающее отражение действительности» [13]. Анализ проблем происхождения и развития жизни позволил П. К. Анохину утверждать, что опережающее отражение действительности возникло одновременно с зарождением жизни на Земле и является уникальным свойством последней. В качестве условия, определившего возможность появления жизни, ученый рассматривал существование так называемых предбиологических систем, которые, по его мнению, должны были обладать свойствами, обеспечивавшими их устойчивость при периодических возмущающих воздействиях внешней среды.

Согласно теории функциональных систем, опережающее отражение связано с активным отношением живой материи к изменениям пространственно-временной структуры мира и заключается в опережающей, ускоренной подготовке к будущим трансформациям среды. Было выдвинуто предположение, что принцип активного опережающего отражения представлен на всех уровнях организации живой материи.

По мнению П. К. Анохина, если рассматривать живой организм как систему, целенаправленно приспосабливающуюся к изменениям условий внешней среды, то формирование поведенческого акта любой степени сложности можно представить как процесс интеграции целого ряда последовательно сменяющих друг друга системных механизмов, в число которых входят:

• афферентный синтез;

• принятие решения;

• акцептор результатов действия;

• эфферентный синтез

• формирование действия;

• оценка достигнутого результата.

В процессе афферентного синтеза на основе доминирующей потребности, а также при учете обстановочных факторов и прошлого опыта создаются условия для принятия решения о том, что и как сделать. Это решение устраняет избыточные степени свободы системы, чтобы получить полезный приспособительный результат. Принятие решения завершается формированием акцептора результатов действия, который играет роль аппарата прогнозирования параметров предполагаемых результатов и их сличения с параметрами реально полученных результатов. Затем происходит интеграция возбуждений, идущих на эффекторы — исполнительные органы, и осуществляется сам акт действия. В тех случаях, когда параметры достигнутых результатов не соответствуют параметрам предполагаемого действия, возникает ориентировочно-исследовательская деятельность. На этой основе происходит перестройка афферентного синтеза, принимается новое решение, осуществляется коррекция акцептора результата действия, и деятельность человека направляется на достижение скорректированного результата.

Представленная таким образом психическая деятельность начинает выглядеть как динамическое развитие информационных процессов, которые разыгрываются на основе структур мозга. Характерно, что все эти процессы на каждом этапе смены физико-химических носителей осуществляются посредством информационных эквивалентов действительности без потери информационного смысла.

Положение о том, что живое существо не реагирует на стимулы, а реализует активность, направленную в будущее, связано у П. К. Анохина с положением о «пристрастности» отражения живыми системами внешней среды. Это следует понимать так, что прежде, чем информация будет усвоена и реализована живым организмом в поведении, она подвергается оценке с точки зрения ее субъективной значимости для его развития. При этом эмоции выступают в качестве своеобразных пеленгов внутренних и внешних воздействий на организм [10].

Эмоциональный уровень психической деятельности генетически детерминирован и не требует специального обучения. Отрицательные эмоции, возникающие при появлении каких-либо потребностей, играют мобилизующую роль и способствуют тем самым быстрому удовлетворению этих потребностей. Достижение необходимого результата характеризуется появлением положительных эмоций. Все пережитые эмоции закрепляются в памяти и в дальнейшем выступают в качестве мощного фактора мотивационного процесса, влияя при этом на выбор способа, которым будет удовлетворена та или иная потребность. В случае рассогласования результата с намеченной ранее программой действий появляется эмоциональное беспокойство, которое способствует поиску новых, более успешных, способов достижения желаемой цели. По словам П. К. Анохина, «ведущие эмоции участвуют в формировании функциональной системы, определяя вектор, то есть направленность поведения, постановку цели, формирование акцептора результата действия. Ситуативные эмоции, возникающие при оценке отдельных этапов действия, позволяют корректировать поведение и достигать поставленной цели» [14, c. 175].

Работы по исследованию роли субъективного фактора в отражении мира живыми системами продолжил ученик и последователь П. К. Анохина академик К. В. Судаков. По его мнению, мозг человека и животного при взаимодействии с окружающей средой постоянно строит отпечатки действительности. При этом каждый акт взаимодействия оценивается живыми существами обособленно, то есть образующиеся при этом динамические стереотипы — адаптивные реакции — содержат в себе одновременно и информацию о действительности, и отношение к этой действительности. Иными словами, для живых существ информация о мире всегда окрашена эмоционально.

В настоящее время считается установленным, что способность живых организмов к субъективной оценке зависит от уровня развития их сознания. У одноклеточных организмов это происходит на уровне раздражимости, у рыб и рептилий имеется уже специальный аппарат эмоций — лимбические структуры мозга [217]. На следующем этапе эволюционного развития возникает эмоциональное сознание, которое позволяет животным непрерывно оценивать свое внутреннее состояние, потребности и их удовлетворение, соотнося этот процесс с действием разнообразных факторов внешней среды [138].

Согласно утверждению К. В. Судакова, субъективная информационная оценка человека осуществляется аналогично оценке животного. Он пишет: «На генетической основе и запечатлении действительности в процессе развития и обучения человека у него формируется интеллект, своеобразная интеграция многочисленных динамических стереотипов. Основу интеллекта составляет эмоциональное сознание — оценка действительности с помощью отрицательных и положительных эмоциональных реакций. Возможно, что этот уровень сознания одинаков у человека и животных. С помощью эмоционального сознания создаются эмоциональные стереотипы действительности — эмоциональное отношение субъекта к разнообразным внешним воздействиям» [172, с. 98—99].

Отличительной особенностью человеческой субъективности является то, что наряду с эмоциональным компонентом в оценке информации существенную роль играют словесные символы. В процессе освоения речи словесные символы у человека тесно связываются с субъективными эмоциональными ощущениями, в результате его эмоциональное сознание трансформируется в словесно-эмоциональное сознание. По замечанию К. В. Судакова, «на базе эмоциональных стереотипов… формируются языковые информационные стереотипы, характерные для каждого языка» [172, с. 99]. В связи с этим, подчеркивает ученый, программы поведенческой и психической деятельности индивида, организуемые функциональными системами, имеют эмоционально-словесную основу.

В ходе дальнейшего развития теории функциональных систем П. К. Анохин и его сотрудники пришли к выводу, что на самых ранних стадиях онтогенеза формируются те элементы организма, которые необходимы лишь для его выживания. В дальнейшем каждый акт взаимодействия индивида с внешней средой выступает очередной единицей опыта, обогащающей его новыми эмоциями и поступками. В связи с этим «мир воспринимается человеком в интегралах опыта, в которых отпечаталась бывшая деятельность организма». Опыт в целом «принадлежит прошлому, поскольку он возникает в ходе предшествующей деятельности, используется и закладывается в настоящем, но осваивается и накапливается для решения проблем будущего» [25, с. 7—8].

Вместе с тем было обнаружено, что даже простые акты поведения являются «повторением без повторения» [34], не говоря уже о сложных актах, которые могут обнаруживать тенденцию к устойчивому совершенствованию в течение бесконечного числа реализаций. Это происходит потому, что любой акт есть одновременная активизация множества функциональных систем. Осуществление поведения обеспечивается реализацией не только старых систем, формируемых при проявлении актов, составляющих это поведение, но и новых систем, формируемых с учетом изменившихся условий [5—6; 195—196]. Более ранние функциональные системы относятся к тем элементам опыта, который является общим для разных актов.

С этой точки зрения процесс развития индивида представляет собой последовательный переход от одного уровня интегрированности функциональных систем к другому, т. е. вновь сформированные системы не сменяют предшествующие, а как бы «наслаиваются» на них [34; 217]. При этом первые не вступают со вторыми в отношения доминирования — подчинения, а взаимодействуют на паритетных началах [207].

Исходя из этого, опыт человека можно представить как совокупность отдельных, сугубо индивидуальных, сочетаний функциональных систем — отсюда и неповторимость восприятия событий внешнего мира каждым человеком [5]. Ю. И. Александров отмечает: «Функциональные системы, реализация которых обеспечивает достижение результата поведенческого акта, формируются на последовательных стадиях индивидуального развития, поэтому системная структура поведения отражает историю его формирования. Иначе говоря, реализация поведения есть… реализация истории формирования поведения, т. е. множества функциональных систем, каждая из которых фиксирует этап становления данного поведения» [5, с. 130—131].

При этом индивидуальный опыт человека содержит своеобразные инварианты общественного опыта, которые по механизму своей реализации оказываются тождественными стереотипам личного опыта. Как отмечает К. В. Судаков: «Функциональные системы социального уровня по своей архитектонике в общей форме подобны таковым, обнаруженным в живых организмах. В функциональных системах социального уровня просматривается общий для всех функциональных систем принцип динамической саморегулирующейся организации по конечному результату…» [172, с. 86].

Таким образом, опыт человека, совмещающий в себе как личное, так и общественное, существенно отличается от опыта животного, который определяется преимущественно историей его индивидуального развития. В рамках такого описания сам человек выступает как совокупность функциональных систем различного уровня, из которых состоит его видовая и индивидуальная память и на основе которых строится его поведение.

2.3. Душа — энергоинформационная сущность живого

Теория функциональных систем П. К. Анохина — это принципиально новая, детально разработанная и наиболее завершенная системная теория, которая позволяет изучать и оценивать сложнейшие процессы в жизнедеятельности организма. Только в последние годы отечественные и зарубежные ученые подошли к пониманию необходимости комплексного исследования физиологических явлений. А между тем, творчески развивая научное наследие И. М. Сеченова, И. П. Павлова и А. А. Ухтомского, П. К. Анохину и его школе еще в прошлом столетии удалось разработать и успешно реализовать интегративный способ познания живых объектов.

Можно сказать, что системный подход, предложенный П. К. Анохиным в физиологии, стал последним шагом на пути к пониманию психических процессов. Ученым было убедительно показано, что смысл психического заключается в непрерывном процессе формирования функциональных систем, направленного на достижение результатов, необходимых живому организму для выживания и развития.

До этого времени основным препятствием объединения психологических и физиологических знаний о человеке считалась эмерджентность психического, то есть появление на уровне психического таких специфических свойств и качеств, которые не свойственны физиологическим явлениям [6]. Решение проблемы привело к пониманию системного эффекта, когда для реализации поведенческого акта организуются частные, локальные физиологические процессы, но сам акт оказывается не сводимым к сумме последних. В связи с этим неразрешимая с рефлекторной точки зрения психофизиологическая проблема с позиции системного подхода получила свое принципиальное решение.

Ю. И. Александров отмечает: «Суть системного решения психофизиологической проблемы заключена в следующем. Психические процессы, характеризующие организм и поведенческий акт как целое, и нейрофизиологические процессы, протекающие на уровне отдельных элементов, сопоставимы только через информационные системные процессы, т. е. процессы организации элементарных механизмов в функциональную систему. Иначе говоря, психические явления могут быть сопоставлены не с самими локализуемыми элементарными физиологическими явлениями, а только с процессами их организации. При этом психологическое и физиологическое описание поведения и деятельности оказываются частными описаниями одних и тех же системных процессов.

Психика в рамках этого представления рассматривается как субъективное отражение объективного соотношения организма со средой, а ее структура — как «система взаимосвязанных функциональных систем». Изучение этой структуры есть изучение субъективного психического отражения» [5, с. 121—122].

Таким образом, оказалось, что разгадка психического напрямую зависит от методологии его познания. Познаваемое, как серия отдельных физиологических явлений, дробится на части, а потому не может быть понято и объяснено целостно. Только прослеживание процессов организации этих явлений в их непрерывной последовательности дает возможность представить единство и целостность психического [6].

Если же говорить о сущности сводимого к системным процессам психического, то основой системных процессов является информация, а с учетом субъективного фактора в отражении мира — еще и эмоции.

Согласно теории эмоций П. К. Анохина, субъективность отражения среды, формируемая на основе эмоциональных реакций живого, есть продукт биологической эволюции. Ученый отмечал, что эмоции следует рассматривать как своеобразный приспособительный инструмент, который удерживает процесс адаптации организма в оптимальных для него границах. В своей теории П. К. Анохин называл их движущей силой любого и прежде всего целенаправленного поведения [14].

Если говорить о более общих концепциях человека, то в них связь эмоциональной сферы с энергетической составляющей психических процессов, как правило, учитывается априори. Несмотря на сугубо теоретический характер этих концепций, соотношение эмоциональных процессов с энергетическими ресурсами человека (начиная с концепции «психической энергии» З. Фрейда) выглядит вполне убедительным и принимается во внимание большинством ученых.

Исходя из сложившегося понимания указанных понятий, представляется вполне допустимым заменить специальный термин «эмоция» на общенаучный термин «энергия». Эта замена дает основание говорить о том, что сущностью системных процессов, образующих психику человека, являются не просто информационные, а энергоинформационные процессы.

С точки зрения категоризации понятий информация и энергия относятся к идеальным аспектам нашего мира, и в этом своем отношении и единении они противостоят другому, материальному, аспекту. Играя ведущую роль в восприятии и поведении человека, энергоинформационные процессы лишь развертываются на структурах мозга, который выступает в качестве их материального субстрата, проводника и носителя. Из чего следует, что процесс формирования психического есть процесс формирования идеального. Признание этого факта открывает возможности для установления связи физиологии не только с психологией (которая была реализована благодаря появлению нового направления исследований — системной физиологии), но и с философией.

Энергоинформационный характер функционирования психики, а также неразрывная целостность ее структуры позволяет представить ее как своеобразную субстанцию идеальной природы. И как субстанция она является деятельным и относительно независимым началом человека, поскольку не мозг инициирует активность сознания, а сознание инициирует активность мозга. В связи с этим можно вполне уверенно утверждать, что русские физиологи, раскрыв смысл понятий «психика» и «сознание», подготовили все необходимые условия для возвращения в сферу научного знания традиционного философского понятия «душа», которое считалось навсегда утраченным в ходе развития психологии.

Думается, что все вышесказанное является достаточным основанием для того, чтобы общую совокупность функциональных систем человека, представляемую в виде целостного энергоинформационного образования, которое с точки зрения психологии трактуется как психика, а с точки зрения философии — как сознание или душа, считать второй частью создаваемой модели человека.

3. Специфика структурно-функциональной организации человека

3.1. Труд или созерцание создало человека?

В связи с тем, что одна часть модели человека была обозначена как тело, а вторая как душа, можно предположить, что третья часть будет определена как дух.

Необходимо заметить, что для понимания человека эта часть имеет особое значение, так как рассмотренная выше теория функциональных систем П. К. Анохина в своем объяснении организации живых систем не акцентирует внимание на проблеме специфики человека, то есть не отвечает на вопрос: в чем заключается принципиальное отличие человека от животного?

По этой причине именно третья часть должна сыграть ключевую роль в осмыслении уникальной по своему характеру природы человека. Данное условие требует несколько иного подхода к описанию заключительной части формируемой модели. Речь идет о необходимости привлечения к рассмотрению интересующего нас вопроса антропологической проблематики, то есть обращения уже не к естественнонаучной, а к гуманитарной сфере научного знания.

Согласно сложившимся в науке представлениям, роль фактора, выделяющего человека из мира животных, играет социальный фактор. Наиболее фундаментальной и влиятельной теорией в области антропосоциогенеза является теория марксизма. Доказательством социально-биологической эволюции человека служит выдвинутая Ф. Энгельсом гипотеза о роли труда в процессе исторического развития человека, согласно которой человек трактуется как существо разумно-деятельное, а факт становления человеческого общества — как продукт трудовой деятельности всех предшествующих поколений. По мнению Ф. Энгельса, труд является основным фактором человеческой эволюции [116, т. 20].

Однако XX век, заметно ускоривший процесс развития человечества, заставил усомниться в том, что именно трудовая деятельность служит основой человеческого в человеке. Так, например, немецкий философ культуры А. Швейцер, отмечавший высокий уровень активизма стран западного мира, писал, что все убыстряющееся движение трудовых и социальных процессов не только не способствует прогрессу человека, но и действует на него крайне отрицательно. По мнению ученого, интенсификация труда и резкое увеличение темпов общественного развития приводят к тому, что многие люди начинают чувствовать себя просто рабочей силой и жить, не испытывая потребности проявлять себя в качестве самодостаточной, творческой личности. Ставшая обычной сверхзанятость приводит к тому, что человек теряет способность задаваться вопросами, выходящими за рамки его повседневных дел и потребностей. Он стремится лишь «не выпасть» из непрерывно ускоряющегося потока социальных событий. В результате, делает вывод А. Швейцер, собственно человеческое начало в человеке мелеет, скудеет, деградирует [194].

Русский философ Н. А. Бердяев, анализируя причины этого явления, писал: «Исключительный динамизм, непрерывный активизм или растерзывают человека, или превращают его в механизм <…> человек должен периодически приходить к моментам созерцания, испытывать благодатный отдых созерцания» [32, с. 223]. Позднее советский психолог и философ С. Л. Рубинштейн также отмечал, что «величие человека, его активность проявляются не только в деянии, но и в созерцании, в умении постичь и правильно отнестись ко Вселенной, к миру, к бытию» [143, с. 339—340].

Итак, оба мыслителя при характеристике человека упоминают слово «созерцание». «Философский энциклопедический словарь» (1989) трактует это слово следующим образом: созерцание — это «непосредственное отношение сознания к предмету. Психологически созерцание описывается как целостно-интуитивное, не дискурсивное погружение в предмет, вплоть до эмпатического слияния с ним» [180, с. 596].

Из этого следует, что созерцание — это установление прямой, непосредственной связи человека с природой, людьми, со всем, что его окружает. Переживаемое как интимное, глубоко сокровенное чувство, созерцание напоминает тайный диалог, в котором участвуют только двое: человек и мир. По словам А. Экзюпери, «тот, кто возвысился до созерцания, становится зерном. Тот, кому открывается некая истина, тащит другого за рукав, чтобы посвятить в эту истину и его… Мы слишком долго обманывались относительно роли интеллекта. Мы пренебрегали сущностью человека…» [162, с. 321].

С. Л. Рубинштейн объяснял этот феномен всеобщего заблуждения тем, что «отправной пункт открытия бытия, реального существования — в чувственности, а не в мышлении (мышление производно, и оперирует оно сущностями, а не существованием как таковым). Первоначальное открытие бытия человеком — это прерогатива чувственного» [141, c. 283].

По мнению ученого, чувство связи с миром и ощущение себя частью этого мира, более того, частью, осознающей это, — величайшее переживание, доступное только человеку. С. Л. Рубинштейн считал данный факт принципиально важным в понимании человеческой природы. Он отмечал: «Человек выступает как часть бытия сущего, осознающего в принципе все бытие. Это капитальный факт в структуре сущего, в его общей характеристике: осознающий — значит, как-то охватывающий все бытие, созерцанием его постигающий, в него проникающий, часть, охватывающая целое. В этом своеобразие человека и его место и роль во Вселенной, включающей человека» [141, с. 276].

С. Л. Рубинштейн определил созерцание как способ познания, который противостоит другому, более привычному — активному — способу. Противопоставление созерцания и деятельности ученый объяснял особым характером отношения человека к миру в процессе созерцания, характером, освобожденным от всякой утилитарности. Чувства, переживаемые человеком в процессе созерцания, исключают оценку какой-либо пользы или выгоды, напротив, они указывают на некритичное отношение к окружающему, полное его приятие, эмпатическое желание приблизиться к нему, слиться с ним. Эти чувства создают условия для равноправного взаимодействия субъекта и объекта, элиминируя неравнозначность ситуации, столь характерную для традиционной познавательной схемы. Именно отсутствие влияния субъекта на объект, отрицание какого-либо целенаправленного воздействия на него ставит созерцание в оппозицию к привычному деятельностному способу познания.

Вместе с тем С. Л. Рубинштейн подчеркивал, что «созерцательность не должна быть понята как синоним пассивности, страдательности, бездейственности человека» [143, c. 281]. Наоборот, отмечал он, созерцание является важнейшей формой активности человека, но активности не внешней, а внутренней.

Определив процесс познания в целом как процесс диалектического взаимодействия созерцания и деятельности, С. Л. Рубинштейн тем самым решил проблему объединения внутреннего и внешнего опыта человека путем создания концепции рефлексирующего (лат. reflexio — обращение назад) сознания.

Следует заметить, что предложенная С. Л. Рубинштейном постановка проблемы рефлексии существенно отличалась от общенаучной точки зрения по этому вопросу.

Сторонники традиционного взгляда на рефлексию рассматривали ее, прежде всего, как феномен познавательной деятельности, раскрывающий критический потенциал человеческого сознания.

С. Л. Рубинштейн связывал появление рефлексии с особым способом существования человека. В связи с этим он выделил два способа жизнедеятельности человека: слитный и отстраненный (рефлексивный).

Первый способ, по мнению ученого, характеризуется тем, что человек полностью погружен в поток жизни, сливается с ним, поглощен им. В этом состоянии он способен определиться в своем отношении лишь к отдельным событиям, но не к жизни в целом. Он не в состоянии понять смысл своего существования, определить цели и задачи своей жизни, составить план будущих действий. При таком способе превалирует тактика действий, исходящая из конкретных жизненных ситуаций. Не человек творит свою жизнь, а отдельные события и обстоятельства управляют его деятельностью.

Второй способ существования характеризуется тем, что человек оказывается способным подняться над повседневностью. Рефлексирующее сознание выступает здесь как разрыв, как выход из полной поглощенности непосредственным процессом жизни для выработки соответствующего отношения к ней, занятия позиции над ней, вне ее для суждения о ней. При наличии рефлексии каждый поступок человека оценивается в контексте целостного отношения к жизни, становится частью стратегии, направленной на осмысленное создание собственной судьбы.

Таким образом, для С. Л. Рубинштейна, в отличие от его предшественников, целостностью становится уже не просто человек, а «человек в мире». Человек рассматривается не просто как отдельная самостоятельная целостность, а целостность, размыкающая границы своей изоляции, переходящая на новый, более высокий, уровень своего развития. Трудами С. Л. Рубинштейна была заложена психология, раскрывающая коренное свойство человека — способность к саморегуляции и саморазвитию, то есть способность выбирать свой жизненный путь и управлять им, последовательно обретая позицию «хозяина своей жизни».

Объединение внутренней и внешней деятельности сознания позволило С. Л. Рубинштейну определить созерцание в качестве фундаментальной характеристики родового человека, обозначающей его способность познавать мир особым образом и особым же образом к нему относиться. Выявленная С. Л. Рубинштейном теснейшая связь человеческого сознания с бытием мира, обусловленная его субъективной чувственностью, придала традиционно гносеологической проблеме явно выраженный онтологический оттенок.

3.2. Мысли и чувства

Чтобы оценить особый характер созерцания как явления сознания, необходимо рассмотреть его более детально. В связи с этим имеет смысл перейти от философско-психологической постановки проблемы к более частным вопросам познания, где специфика этого явления раскрывается более полно. Но, как известно, традиционно относимое к сверхчувственному типу познания, созерцание не входит в структуру научного знания, которое опирается исключительно на результаты взаимодействия органов чувств человека с природной реальностью. Следовательно, чтобы прояснить рассматриваемый вопрос, необходимо выявить признаки различия между сверхчувственным и чувственным видами познания.

Вместе с тем анализ указанной проблемы требует отдельного обзора огромного объема литературы, что является излишним в рамках настоящего исследования. Принимая во внимание данные условия, представляется вполне возможным воспользоваться результатами уже проведенных исследований, в частности, обратить внимание на анализ проблемы соотношения научного и философского знания. Как известно, до того момента как философия вошла в состав научного знания, она обладала собственным способом познания. И как бы ни назывался этот способ: созерцание, метафизика, трансцендентальный способ и др., он всегда ориентировался на изучение всего того, что лежит за пределами чувственного восприятия человека.

Весьма показательной в этом плане является статья русского философа Павла Соломоновича Юшкевича «О сущности философии. К психологии философского миросозерцания» (1921).

Автор отмечает, что в отличие от науки, в основе которой лежит «чистый разум», философия опирается на живую душу человека. Он пишет: «Сравнивая научные истины с философскими, мы замечаем, прежде всего, следующую особенность: научные понятия если не поддаются мере и числу, то все определены и однозначны… Научные понятия — это сухие деловые бумаги, в которых каждое слово, каждый знак имеют свое, точно взвешенное, раз и навсегда установленное значение.

Совсем иной характер носят философские понятия. Они какие-то мерцающие, точно звезды, то сжимающие свой пучок света, то снова разжимающие его. Они полны намеков и обетований: «сущее», «бытие», «становление» — это не сухие отвлеченные термины логики, это сложные символы, под которыми, помимо прямого смысла, скрывается еще особенное богатое содержание» [206, с. 9].

П. С. Юшкевич отмечает, что сложность и неоднозначность философских понятий является результатом эмоциональной нагруженности последних. По его мнению, «эта расплывчатость, „мерцание“ философских понятий, благодаря которому на строгий логический смысл их налагается еще какой-то другой — менее определенный, но чем-то ценный и значительный, — не есть случайный признак их, продукт недостаточного расчленения и обработки. Наоборот, это их существенная составная черта. Коренные философские понятия суть всегда понятия-образы, понятия-эмоции» [206, с. 10].

Таким образом, явный эмоциональный налет философского знания является, по мнению П. С. Юшкевича, характерной особенностью данного вида познания. Он прямо указывает: «Философские понятия… биполярны. Обломайте у них образно-эмоциональный полюс, и вы превратите их в точные понятия науки. Лишите их полюса логического — и перед вами окажутся художественные образы, окрашенные в особый чувственный тон. И в том и в другом случае получаются вполне длительные результаты: наука, с одной стороны, поэзия — с другой. Но зато утрачивается своеобразный синтез их, то, как будто неустойчивое, а на самом деле необыкновенно стойкое и упорное соединение их, каким оказалось в истории мысли философское миросозерцание» [206, с. 15].

Автор статьи считает, что философское познание — это промежуточное познание; оно располагается между разумом и чувством, в особой зоне «полу-знания, полу-поэзии, полу-мысли, полу-чувства».

Личностное отношение к объекту, субъективная оценка познаваемого, эмоциональность — все то, что изначально было исключено из науки, все это присутствует в философском познании, более того, составляет основной и характерный ее принцип.

По мнению П. С. Юшкевича, включение эмоционально-чувственного компонента в состав философского знания обусловлено наличием у философии особого, отличного от научного, способа познания. Философская мысль всегда имеет своим предметом не мир сам по себе, а человеческий взгляд на мир, человеческое отношение к миру Отправной точкой философских суждений выступает не абстрагированный от субъективности и очищенный от эмоциональности разум, а целостная личность во всей ее полноте и многомерности. «В философии миросозерцания, — пишет П. С. Юшкевич, — происходит приобщение внутренней личности… к мировому целому. Лицом к лицу здесь становятся „Я“ и Вселенная» [206, c. 23].

В философском познании не только познающий субъект реализует себя как целостная личность, но и познаваемое выступает как единое и неделимое целое. Сторонники метафизического направления единодушно характеризуют изучаемый ими мир как всеобъемлющую мировую полноту, как интегративное нечто, которое включает в себя все.

Взаимодействие двух целых дает удивительный, неожиданный с точки зрения рационального сознания эффект. По словам П. С. Юшкевича, «человек чувствует себя песчинкой на Земле, атомом — в Солнечной системе и еще более мелкой единицей по отношению к звездному миру. Чем более объемлющие системы мы станем брать, тем ничтожнее будет удельный вес личности. Казалось бы, что в пределе должна получиться бесконечно малая дробь. И однако лишь только мы переходим к этому пределу и противопоставляем человеку мировое „Все“, как рассматриваемое отношение резко меняется: из дифференциала личность становится вдруг значащей величиной, величиной того же порядка, что и мировое целое. Это ясно показывает нелогический, иррациональный характер понятия „Все“, которое и дорого человеку именно этой своей иррациональностью» [206, c. 20].

Получаемые таким образом сведения о мире оказываются столь же всеобъемлющими, как и объект познания. Возможность трактовки такого знания в категориях научного познания философы оценивают весьма умеренно, ясно показывая, что перевод эмоционально-образного восприятия в сферу рационального сознания связан с неизбежными потерями смысла в силу ограниченности человеческих способностей к описанию объективной многомерности мира.

Недостаточность средств логического мышления для интерпретации сверхчувственного знания не единственная причина сложностей, которые возникают при переводе результатов одного вида познания в другой. Дело в том, что, как уже отмечалось, описание объекта в философском познании включает в себя субъективность мироощущения, своеобразие личности самого познающего. В силу этого в философии принято отличать философскую интуицию, имеющую истоком интимное «Я», и философскую интерпретацию, призванную выявлять и оправдывать данную интуицию.

По мнению П. С. Юшкевича, насколько интимна личная интуиция, настолько же субъективна ее интерпретация. По его словам: «В основе философской спекуляции лежит всегда <…> суждение, отождествляющее „Всё“ с некоторым составным элементом его. Суждение это, в котором целое равно части, логически несостоятельно, но в этом именно ошибочном равенстве и заключается в известном смысле весь raison d’ệtre. „Всё“, заключающее в необъятном лоне своем все предикаты, не может быть, разумеется, полномерно выражено ни в одном из них. Логически правильное суждение свелось бы здесь к одной колоссальной тавтологии: „Всё есть Всё“. От бессодержательного тожесловия здесь спасает только логическая ошибка, тот плодотворный философский дальтонизм и односторонность, благодаря которым из мирового целого силой выхватывается один элемент его, превращаемый в представителя и символ всего бытия. Вся философия построена в известном смысле на тропе из теории словесности… и понятна только как своеобразная эстетическая реакция на мировое целое. Философская интуиция есть в этом отношении одна гигантская метафора» [206, с. 22]. В связи с этим он заключает: «Философия есть исповедь интимного „Я“, принявшая форму повествования о мировом „Всём“» [206, с. 22].

Трудно или даже невозможно не согласиться с автором статьи в том, что сверхчувственное познание — это особый вид познания, отражающий способность человеческого сознания получать прямое, непосредственное знание о мире, которое в силу своей уникальности называют еще духовным знанием.

Но в чем ценность такого знания для человека?

3.3. Любовь… как следствие познания

С гносеологической точки зрения познать что-либо сверхчувственным способом — значит испытать нечто на личном опыте, внутренне пережить это, эмоционально приобщиться к познаваемому. Примером этому могут служить слова архимандрита Сергия (Старогородского), описывающего переживания религиозного опыта: «Познание Бога, чтобы отвечать своему понятию, должно быть переживанием в себе присутствия Божия, которое дает человеку непосредственно ощутить Божественную жизнь и таким образом приведет к опытному постижению Божественного существа. Человек тогда действительно, а не призрачно познает Бога, когда ощутит Его непосредственно, когда Бог будет для него не только бесконечным величием, будет не первопричиной всех причин, не первой посылкой мироздания, а перейдет внутрь человека, станет началом, одушевляющим человека и построяющим его по себе. Такое познание, очевидно, вполне может быть названо жизнью, поскольку оно не работа только рассудка, а именно переживание, ощущение жизни Божества в себе самом» [163, c. 95—96].

Обладая опытом подобного рода, человек воспринимает случившееся как не подлежащий сомнению факт личной жизни, убеждающий его в том, что надэмпирический уровень существует в действительности. И происходит это во многом благодаря тому чувству, которое сопровождает данное познание. Острое, необыкновенно сильное переживание осознается человеком как «действие сверхмировой силы», направленное на эмпатическое взаимодействие «всего со всем». Полное приятие, безусловное отношение к себе со стороны этой силы заставляет человека ощутить себя не отдельным и одиноким существом, а частью всеобщего мира, основой которой является любовь.

По мнению С. Л. Франка, «если человек в миру представляется себе <…> оторванным и замкнутым в себе куском бытия <…> то человек, нашедший свое подлинное существо в мирообъемлющем единстве, осознает, что вне любви нет жизни <…> он <…> обретает естественную и необходимую связь со всеми остальными людьми, со всей мировой жизнью в целом» [185, с. 34].

Рассматриваемая с этой точки зрения любовь выступает как энергия связи, созидательный закон бытия, принцип развития мира. Если физическая, эмпирическая, жизнь предполагает своим условием выделение человека из окружающего мира, его обособление, то сверхчувственная жизнь, напротив, несет в себе возможность слияния человека с миром, любовь к нему.

П. А. Флоренский объяснял этот феномен тем, что любовь имеет опору в объекте, а потому носит онтологический характер. И только после перехода от объекта к субъекту она становится психологическим фактом. Философ подчеркивал, что в этот момент человек находит любовь, но еще не выбрал ее. Он находится в состоянии выбора. На этом этапе он еще может вернуться к прошлой жизни. Но если индивид осуществляет свой выбор, то переходит на новый уровень своей жизни — «избрание».

Следует отметить, что анализ П. А. Флоренским любви невозможен без учета контекста категорий Истины и Красоты, в единстве с которыми он рассматривает Любовь. Любовь, Истина и Красота триедины, по сущности собственно едины. Они лишь по-разному проявляют себя в зависимости от того, под каким углом рассматриваются. «То, что для субъекта знания есть истина, то для объекта его есть любовь к нему, а для созерцающего познания — красота» [181, c. 75]. При этом Истина, Любовь и Красота — одна и та же духовная жизнь, одна сущность, единство. Однако только Любовь П. А. Флоренский связывает непосредственно с Богом. Через любовь устанавливается связь с личным Абсолютом, и только в любви она осуществима. «Любовь моя есть действие Бога во мне и меня в Боге» [181, c. 75].

П. А. Флоренский говорит о синергии, посредством которой происходит со-действие Бога и человека в любви. Через это со-действие и осуществляется приобщение условного человеческого бытия к бытию безусловному, Божественному. Утвердившись в избрании Любви, человек вступает в личные отношения с Истиной и становится совершенным в Любви: он смотрит на мир глазами Божественной Любви и любит все тварное в Боге. В этом и заключается смысл и конечная цель его жизни.

«Избрание» Любви как бы растворяет, умаляет или даже отменяет все прошлые привязанности человека, связанные с его благосостоянием, властью, славой и многим другим, что имеет значение в обычной, эмпирической, жизни. Новое чувство-знание становится условием изменения жизненной позиции усвоившего его человека. Отныне он выстраивает принципы своего существования в соответствии с принципами существования сверхчувственной реальности, главным из которых является принцип любви. Как универсальный закон развития мира этот закон выступает основным требованием к поведению человека.

Восхождение на этот уровень означает, что «свойственный организму с незапамятных времен принцип самосохранения как бы отменяется „новым порядком вещей“, новые формы существования отрицают формы, предшествующие им; на горизонте появляются новые ценности. Возникает принцип альтруизма» [197, с. 26]. Эти слова принадлежат известному британскому физиологу Чарлзу Шеррингтону, который рассматривал принцип альтруизма как один из механизмов приспособительного поведения индивида, основанного на преобладании интересов других людей над собственными интересами и бескорыстном служении им.

С точки зрения здравого смысла, ориентированного на условия материального мира, такое поведение может рассматриваться как неразумное и даже противоестественное, поскольку предполагает наличие потребности не только брать, но и отдавать, что означает уменьшение преимуществ человека в процессе его природного и социального выживания. Однако с позиции сознания, пережившего опыт духовного преображения, реализация альтруистического поведения в повседневной жизни представляется делом совершенно естественным и необходимым.

Положение о том, что внутренняя активность человека проявляется в его деятельности, не нуждается в особых доказательствах, так как относится к главным достижениям отечественной психологии. Сформулированный С. Л. Рубинштейном принцип единства внутренней и внешней активности человека носит название «единства сознания и деятельности» и является основополагающим при рассмотрении поведения индивида. Известный психолог отмечал: «Субъект, в своих деяниях, в актах творческой самодеятельности не только обнаруживается и проявляется; он в них созидается и определяется. Поэтому тем, что он делает, можно определять то, что он есть; направлением его деятельности можно определять и формировать его самого. Большие исторические религии понимали и умели ценить эту определяющую силу действий» [142, с. 106].

Как известно, нормы поведения, выработанные на основе духовного знания, называют нравственными нормами. В отличие от норм морали, которые служат средством социальной регуляции человека, нравственные нормы не требуют внешнего контроля. Суть их формулировок обращена к каждому человеку отдельно. И только он один принимает решение относительно того, принять или отвергнуть эти особые отношения с миром, только он один берет на себя ответственность за их выполнение.

Добровольное и осознанное воплощение принципов нравственного поведения в повседневной жизни рассматривается как непосредственный признак проявления духовного начала в человеке. Е. И. Рерих в статье «Космическая эволюция и ее цель (назначение)» довольно подробно описала этапы возрастания духовности в человеке, увязывая их с этапами эволюционного развития человечества. Она отмечала: «Из животного плана мы подымаемся через моральный план на план духовный. Животный план есть план узкого, ограниченного сознания низшей самости, где животное отождествляет себя со своим телом и думает о себе обособленно от всех других. С животного плана мы эволюционируем через моральный в духовный план. И чем меньше выражена в нас низшая самость, тем выше поднимаемся мы над планом животным. Когда мы признаем «эго» ближних, хотим им блага и ищем, как бы помочь им, тогда мы достигли так называемого человеческого плана. Это есть начало моральной жизни. Тогда мы признаем не только свои права, но и права ближних. Это выражено в Золотых Правилах: «поступайте с ближними, как вы хотели бы, чтобы они поступали с вами». Но лучшее выражение этого морального закона мы находим в словах Иис [уса] Хр [иста]: «возлюби ближнего, как самого себя». Когда мы начинаем любить других, так же как мы любим самих себя, мы истинно становимся нравственными. Тогда мы не думаем, что прилежа к пище, питью и порождая детей, как и низшие животные, мы выполнили высшее завершение и цель жизни. Мы понимаем, что завершение смысла жизни состоит из любви ближних, как самих себя. Тогда только мы достигаем освобождения от оков самости. Это освобождение может быть достигнуто лишь через высшую форму любви истинного «Я» в других. Эта истинная, лишенная самости любовь возможна, когда мы осознаем свою истинную природу, потому она зависит от познания нашей истинной природы» [139, с. 62].

Идея о том, что подлинная, высшая, природа человека характеризуется проявлением его духовного начала, характерна для всей русской религиозной и философской традиции. Увеличение духовности в человеке самым непосредственным образом влияет, а точнее говоря, определяет процесс его развития. Входя в структуру личности, дух принципиально меняет внутреннее «содержание» человека, его сущность, то есть его душу, а вместе с ней — и поведение. Но по этой же самой причине, как фактор, изменяющий «качество» души, он оказывается тесно сближенным с нею, почти неотличим от нее. Здесь проявляется одно из основных свойств духа: он «личен и раскрывается в личности, но он наполняет личность сверхличным содержанием» [33, с. 370].

Проблема соотношения духа и души традиционно признается одной из самых сложных проблем философии. По словам С. Л. Франка: «С тех пор, как человечество… достигло понятия «духа», усмотрения духовной реальности, — в сущности, еще «доселе никому не удалось определить различие между «духом» и «душой» столь ясно и однозначно, чтобы этим установлены были бы точные границы между этими двумя областями. Где собственно, «кончается» «душа» и начинается область «духа»?..

Придерживаясь определения «дух» как инстанции, придающей душевному бытию в его субъективности и потенциальности полновесную актуальную реальность, мы должны сказать, что «душа» в направлении «вовнутрь», «вглубь» постепенно становится все более реальной, обладает большей степенью самодовлеющей, «объективной» реальности и что, с другой стороны, «дух» в этом своем воздействии на «душу» как бы сам облекается в пограничной своей части в «потенциальность», именно выступает как «субъективная жизнь».

Мы стоим здесь перед двоицей, которая вместе с тем есть исконно нераздельное единство, — или перед единством, которое обнаруживает себя как конкретное, подлинно внутреннее, всепронизывающее единство именно в неразрывной сопринадлежности, в неудержимом переливании друг в друга тех двоих, на что они разделяются… Мы должны и здесь осознать неадекватность, «приблизительность» всех логических определений <…> поскольку мы имеем смелость витать <…> в сфере здесь именно»«не исключенного третьего»» [186, с. 405].

Вывод С. Л. Франка, характеризующий степень разработанности проблемы соотношения духа и души, относится не только ко времени написания им процитированной выше работы (1940); он в полной мере актуален и в наши дни. В связи с этим единственной возможностью прояснить суть вопроса остается попытка обратиться к той области знаний, в которой эта проблема признается давно и окончательно решенной. Речь идет о христианской антропологии.

3.4. Онтологическое единство мира и человека

Прежде чем перейти к рассмотрению указанной проблемы, обратим внимание на то, что человек в христианстве вне связи с миром не мыслится и не рассматривается. Признание их взаимосвязанности и взаимообусловленности отражено в идее о коренной, онтологической тождественности мира и человека. Одной из наиболее емких и лаконичных формулировок отношений «человек — мир» является формулировка П. А. Флоренского, который, отмечая «равномощность мира и человека», писал: «Человек есть сумма мира, сокращенный конспект его; мир есть раскрытие человека, проекция его!» [184, с. 185].

Исходя из этого, чтобы понять сущность человека как существа духовного, необходимо предварительно уточнить специфику христианских представлений о духовной природе мира.

В Священном Писании говорится: «Бог есть Дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (Ин. 4:24). По мнению Григория Нисского, это выражение свидетельствует о том, что «Божественная природа единопроста, единовидна, несложна» [цит. по: 183, с. 144].

Но если Бог по природе есть Дух, как возможно и возможно ли вообще определить Его сущность?

Почти все христианские мыслители оставили свидетельства своего отношения к этой проблеме, и все они единодушны в том, что определить сущность Бога не представляется возможным. Григорий Нисский утверждал: «Естество Божие, Само по Себе, по Своей сущности, выше всякого постигающего мышления: оно недоступно и неуловимо ни для каких рассудочных приемов мысли, и в людях не открыто еще никакой силы, способной постигнуть непостижимое, и не придумано никаких средств уразуметь неизъяснимое» [159, Кн. XII, с. 442]. Симеон Новый Богослов также отмечал: «Нам надлежит знать только, что Бог есть, но доискиваться узнать, что есть Бог, это не только дерзко, но бессмысленно и неразумно» [164, с. 480].

Непознаваемость Бога объясняли тем, что в мире не существует определения, которое могло бы точно отразить Его сущность. По этому поводу Григорий Богослов писал, что «нет ни одного имени, которое обнимало бы все естество Божие, и было бы достаточно для того, чтобы выразить его вполне… Представить себя знающим, что есть Бог, есть повреждение ума» [151, с. 501]. Иоанн Лествичник не менее определенно утверждал, что «…кто хочет определить словом, что есть Бог, тот, слепотствуя умом, покушается измерить песок в бездне морской» [133, с. 376].

Вместе с тем, по свидетельству христианских писателей, какое-то представление о Боге составить все же можно, в противном случае все богословие было бы ничем иным, как просто пустословием.

Впервые вопрос о характере и границах богопознания был поднят в IV веке членами Каппадокийского кружка: Василием Великим, Григорием Богословом и Григорием Нисским. Для обоснования возможности иметь объективное знание о Боге они использовали философское понятие «энергия» (греч. energeia — действие, деятельность), которое означает проявление сущности в действии, ее способность обнаруживать свое существование вовне, делать его доступным наблюдению. По замечанию Григория Нисского, «Божество, как совершенно непостижимое и ни с чем несравнимое, познается по одной только деятельности. Нет сомнения в том, что в сущность Божию разум проникнуть не может, но зато он постигает деятельность Божию и на основании этой деятельности получает такое познание о Боге, которое вполне достаточно для его слабых сил» [152, с. 446].

Однако в учении, разработанном каппадокийцами, присутствовала некоторая неясность в отношении природы Божественных энергий. Вопрос о ее устранении был поставлен ровно через 1000 лет Григорием Паламой, которому удалось доказать нетварный характер Божественных энергий. Согласно его учению, Божественные энергии не сотворены Богом, как все прочее в мире, а извечно изливаются из Его сущности подобно свету, исходящему от Солнца.

Итогом многовековых дискуссий по проблемам богопознания стало утверждение двух способов познания Бога. Первый способ, основанный на признании Бога существом трансцендентным миру, был назван апофатическим (греч. apophatikos — отрицательный). Это «путь отрицаний» несвойственных Богу качеств, присущих тварному бытию. Другой способ, основанный на признании Бога существом имманентным миру, получил название «катафатический» (греч. kataphatikos — положительный). Это «путь утверждений» характерных для Бога свойств тварного мира.

В традиции христианского богословия свойства Бога, раскрываемые посредством апофатического метода, принято называть еще онтологическими свойствами, а свойства, раскрываемые посредством катафатического метода, — духовными свойствами.

К числу онтологических свойств Бога, как правило, относят: самобытность, вечность, неизменяемость, неизмеримость и вездесущность.

Свойство самобытности означает, что Бог независим по Своему бытию ни от чего другого, напротив, Он сам является причиной и условием своего существования. О самобытности Бога в Священном Писании говорится словами самого Бога: «Прежде Меня не было Бога и после Меня не будет» (Ис. 43:10).

Свойство вечности отрицает зависимость Бога от временных, преходящих условий. Бог, будучи Сам Творцом времени, пребывает вне времени, но всецело присутствует в каждом его моменте. Для него прошлые, настоящие и будущие события — все есть настоящее. В Священном Писании сказано: «Прежде, нежели родились горы, и Ты образовал землю и вселенную, от века и до века Ты — Бог» (Пс. 89:3).

Свойство неизменяемости означает, что Бог не подлежит каким-либо изменениям или переходам из одного состояния в другое. Его жизнь есть выражение Его сущности и всегда равна своему внутреннему содержанию. В Священном Писании об этом говорится так: «Ибо Я — Господь, Я не изменяюсь» (Мал. 3:6).

Свойство неизмеримости указывает на независимость Бога от пространства как формы существования земного бытия. В силу того, что Бог не зависит от пространства, Он не зависит и от места. Именно этим обстоятельством обусловлено евангельское требование поклонения Богу «в духе и истине».

Свойство вездесущности означает, что Бог проникает во все сущее. Пребывая вне мира, Он повсюду присутствует в мире. Это подтверждается следующими словами из Священного Писания: «Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу? Взойду ли на небо — Ты там, сойду ли в преисподнюю — и там Ты. Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря — и там рука Твоя поведет меня» (Пс. 138:7—10).

Конец ознакомительного фрагмента.