Я выбираю солнце

Надежда Волкова (2020)

История юной художницы Златы Воронковой начинается в Москве середины восьмидесятых. Девочка ещё не догадывается, что такой простой и понятный мир может рухнуть в одночасье. Под его обломками останутся честолюбивые планы, доверие к близким и первая любовь. С подслушанной семейной тайны начинается череда непоправимых ошибок. Стремительное взросление выпадает на неразбериху девяностых и приводит к трагедии. Почему чёрное и белое вдруг поменялись местами? Как с этим жить? Кто виноват, что мечтам не удалось сбыться? Ответы на эти вопросы Злата ищет всю жизнь.

Глава пятая

Деревня…. Кормилица-деревня, она стала не только первой ступенькой в Андрюшиной медицинской карьере, но и позволила выжить в девяностых. Шоковая терапия по науке ударила наотмашь, целая система, ранее финансируемая государством, ни о каком хозрасчёте и знать не знала. Папино НИИ умирало, разработки свернули и зарплату не платили по нескольку месяцев. Картошка да Бабанина консервация — основное питание в то время. Цены как с цепи сорвались и взлетели ввысь, на несколько порядков превышая доходы граждан. Страна билась в припадках частной торговли, торговали чем угодно и повсюду. Обнищавшие люди пытались заработать хоть какие-то деньги, сплочённо, плечом к плечу, стояли у Большого театра, Детского мира, у станций метро, впихивая свой товар. На таких стихийных рынках дефицит, который раньше доставали только по блату, свободно можно было купить с рук за бешеные деньги. Бабульки продавали какое-то тряпьё, заезжие торгаши из независимых теперь республик связки колбасы, сало, гирлянды сосисок. Проповедники, самопровозглашённые мессии, колдуны полезли со всех щелей как тараканы, задуривая людям головы. Шлюхи, бандюки, гопники — всплывшей на поверхность мутной пены было предостаточно.

Папа строго-настрого запретил Злате одной ездить по опасной Москве. Дом пионеров на 2-й Фрунзенской, куда она ходила пятый год, держался за счёт энтузиастов. Пока занималась, баба Рая отиралась по маленьким рынкам, пристраивала перекупщикам деревенские продукты. Предприниматель из неё вышел хоть куда, никакими основами маркетинга и менеджмента она не владела, тогда и слов таких не знали. Без всякого высшего образования бизнес-леди баба Рая могла договориться с кем угодно, выторговать цену повыше, за счёт этих доходов семья и жила.

Папа расстраивался, всё меньше занимался дочерью, всё больше мрачнел и возвращался домой за полночь. Не до живописи было, денег-то с гулькин нос и те с материного хозяйства. Единственное, за продуктами в деревню наведывались все вместе, усаживались в «копейку» и для Златы наступал праздник. Только там и оставался привычный мир без толп хмурого народа, грязных улиц с летающими коробками и обрывками газет, заплёванными и загаженными площадями. Ездили к Бабане всегда с ночёвкой и Злата с Андрюшей болтали до утра. Родители его, честным трудом заработавшие свой длинный рубль, до денежной реформы успели купить две кооперативные квартиры в Печатниках, благополучно их сдали и вернулись на север пересидеть лихолетье. Сын так и остался с бабкой. Эти короткие встречи-свидания как проблесковые маячки в серой обречённости, в которой жила Злата. Тогда же вопросы о матери всколыхнулись с новой силой и назойливо лезли в голову. Как-то за ужином она спросила папу:

— А мама теперь приедет?

Он нахмурился, смотрел на неё долго, затем встал из-за стола и сказал:

— Не сейчас, Солнышко. Видишь, какая обстановка? Страна рушится.

Больше не приставала. Дурочкой не была, но почему-то верила — мама делает всё возможное, чтобы вернуть прежнюю жизнь для всех. Установка, давным-давно обозначенная отцом, ещё срабатывала. Читала Злата всегда много, папа приучил к запойному чтению, а библиотека от дедули досталась солидная. Плюс у Алёнки, одноклассницы, отец привёз из загранки «видак» и с «бондианой» она уже познакомилась.

Новый образ матери вырос на основе питательной смеси из американских фильмов, искусства и полёта фантазии, неиспорченной достижениями западной цивилизации. Злата представляла необыкновенной красоты и изящества женщину с лёгким изгибом губ, взглядом, замешанном на гордости римской патрицианки и чувственности русских красавиц с портретов Маковского. Это она, мама, так кокетливо взмахнула ножкой, отстреливая туфелькой притаившегося в кустах поклонника на «Качелях» Фрагонара. И мать, с кротостью Мадонны принимающая отеческий поцелуй на парящей букетно-синей прозрачной ночи Шагала. Недосягаемый космос, тайна за семью печатями, куда вход был замурован. Отец с дотошностью ответственного строителя зацементировал малейшие щели, через которые могла просочиться правда о матери. Ни писем, никаких упоминаний, одна свадебная фотография. Рослый, широкоплечий папа с белокурыми вихрами. Чёрный костюм на нём кажется тесноватым, от этого он выглядит напряжённым, серьёзным, глаза неестественно вытаращены как от вспышки. Мама, наоборот, тоненькая берёзка, одна рука в белой перчатке выглядывает из-под папиного локтя, в другой тяжёлая охапка алых гладиолусов. Такое впечатление, если она не будет держаться за папу, то громоздкий букет перевесит и опрокинет её в противоположную сторону. Широкополая шляпа с вуалью скрывает верхнюю часть лица, но надменно поджатые губы выдают своенравный характер невесты.

По большому счёту, Злата от матери отвыкла, думала о ней только когда Андрюша был далеко и она грустила. Цеплялась за смутные воспоминания и сочинила свою легенду. Мама — этакий русский агент 007 в юбке, Джеймс Бонд, Штирлиц и Мата Хари в одном лице. Обворожительной улыбкой пленяющая сильных мира сего, проникающая в закулисье политических интриг с единственной целью — выведать коварные замыслы врагов России, а раньше СССР, и передать их в центр. Зашифровать и отстучать как радистка Кэт и снова с головой ринуться добывать разведданные.

Злата заметно выросла в художке, изменив стиль живописи. Преподаватели сравнивали её с Бертой Моризо: порывистые похожие мазки, расплывчатость силуэтов, фигуры словно растворяются в дымке красок.

— Всё зыбкое, летучее, понимаешь? — убеждённо сказала она Андрюше.

Они сидели на Бабаниной кухне. За окном заунывно пела метель, швыряла охапками снега в узорчатое окно, гремела, хлопала жестяными листами на крыше, но дома было тепло и уютно. Нет ничего лучше, чем сидеть рядышком, ладонями обнимать большие кружки с горячим чаем и болтать обо всём. Можно повернуть голову на мгновенье и поймать разноцветный перепляс ёлочных огней в зале, вполуха слушать, как Бабаня негромко стучит спицами, а из телевизора чопорно доносится: «Лауреат «Песни года…»».

— И люди?

— Конечно! Знаешь как? Они мягко, плавно перетекают из одного состояния в другое.

— Жизнь и смерть слишком полярны, — возразил Андрюша, она засмеялась: — Нет, это ты слишком приземлённый. У тебя два варианта: отрезать или пришить.

— Не только. Можно ещё сломанное починить.

— Да помню я, помню, и рану гнойную вычистить и швы наложить. Вот что ты тут сидишь? В Москве бы уже на курсы какие-нибудь ходил.

— А мне здесь нравится, у меня тут практика, — сказал Андрюша, а Злата загордилась им ещё больше.

Неожиданно жизнь изменилась в лучшую сторону откуда совсем не ждали. Сначала работу Златы отправили на международный детский конкурс, где она заняла второе место, а затем опубликовали в журнале «Юный художник». Её лучшая картина, трудилась над ней самозабвенно, выкладывая на холст нежные романтические чувства. Московский парк в буйстве осенних красок, природа ещё не увяла и купается в оранжевом сиянии низкого солнца, две фигуры, держась за руки, уходят вдаль по усыпанной листьями дорожке. Картина сочная, яркая, пронизанная внутренним светом, выполнена маслом короткими мазками её любимым мастихином. С тыльной стороны твёрдой рукой вывела — «Солнце рыжего цвета», Москва, Воронкова Злата, 1995 г.

И понеслось, полетело: Золотая девочка, новое поколение русских импрессионистов, юная москвичка покоряет Европу. И только Андрюша знал истоки такой манеры. Изольда Павловна, с её размашистыми танцующими движениями рук у мольберта оказала настолько сильное влияние, что стала и фундаментом и мерилом в искусстве. Вместе с несвойственной подросткам философией об исчезновении людей за чертой невозврата, это образовало тот чудный сплав, собственный стиль Золотой девочки, о котором говорили и писали.

Эпитеты обрушились щедрой манной, кроме внезапной славы принеся и первые деньги. Один из новоявленных богатеев предложил за картину целых триста долларов, баснословная сумма по тем временам. В его кабинет на Басманной Злата пришла вместе с отцом, прижимая к себе художественную папку. Взволнованный отец не знал как вести себя с приглаженным, толстым дядькой с отвисшей губой. Он восседал за большим столом под российским флагом и двумя гербами. Покупатель одышливо поднялся навстречу и снизошёл лично потрепать гения по голове. Неприятно, ещё противнее стало, когда он снисходительно протянул папе пухлую руку с массивной печаткой на сарделечных пальцах и церемонно сказал:

— Московский дворянин Аксёнов Лев Эдуардович.

Белая рубаха его натянулась на толстом брюхе, перехваченном ремнём посредине. Верхняя часть оказалась намного больше и угрожающе нависала над нижней. Здоровяк папа, видимо, от смущения не рассчитал силу рукопожатия. Московский дворянин поморщился, затем потёр руку и провёл ею по прилизанным чёрным волосам. Папа смешался ещё больше и торопливо всучил завёрнутую картину. Лев Эдуардович развернул её, удовлетворённо кивнул и спросил как торговку на рынке:

— Что ещё, хозяюшка, продаёте?

Злате стало жаль своих работ неприятному типу, но пересилила себя и положила раскрытую папку на стол. Дворянин двумя пальцами небрежно перебрал акварели как грязное тряпьё, причмокнул губами и сказал:

— М-да…. Если будет ещё что-нибудь как «Солнце», приносите. Кто-то же должен открывать таланты в новой России.

Он громогласно расхохотался, снова погладил Злату по голове, как бедную сиротку, и вручил папе деньги.

— На личинку майского жука похож. В деревне таких навалом за сараем на навозной куче, — сказала она, когда вышли на улицу. Папа засмеялся: — Тонко подметила, сейчас этих насекомых развелось всех мастей. Не обращай внимания, дочь. Самое главное, за твои картины люди готовы платить.

— Так он же ничего не понимает!

— А ему зачем? Это называется инвестиции, на много лет вперёд капиталы формирует. Кто-то ему шепнул, что ты будущий Дега или Мане, он и поспешил. Жалко картину, если бы не деньги….

— Да я тебе сто штук нарисую!

— Конечно, только эта первая.

Отметили событие в Макдональдсе, Злата упросила. Многие одноклассники с пренебрежительностью козыряли походами в микро-Америку и ей тоже хотелось, просто до ужаса. Впервые в жизни попробовали гамбургер и картошку фри в бумажной упаковке, с изумлением смотрели на улыбчивый персонал в униформе, так не вязавшийся с нашими прибитыми жизнью грубыми тётками за прилавком. Принесли и бабе Рае домой, та попробовала, скривилась и сказала:

— О-о!.. Добра-то! Была бы корова да курочка — сварит и дурочка. Не велика наука, коли продукты есть.

Деньги эти помогли дотянуть до переломного момента. Как-то папа пришёл домой радостный, схватил дочь, взвалил на горбушку и закружился по залу, напевая:

— Всё хорошо, прекрасная маркиза! Всё хорошо, всё хорошо!

Она визжала, хохотала и была в сто крат счастливее отца, видя его в таком настроении. Причину не знала, но в доме появились деньги. Коробка от бритвы, в ней открыто лежали новенькие купюры, не иссякала как прежде и пополнялась папой регулярно. Хоть и бурчала баба Рая, в Макдональдс теперь ходили частенько, а походы в самое крутое кафе-мороженое «Баскин Роббинс» стали неотъемлемой частью воскресенья. И в деревню гостинцы возить стали, да все в ярких заграничных упаковках. Бабаня руками всплёскивала и прятала в сервант, берегла. Андрюше на день рождения они подарили пейджер, в жизнь пришла эра сообщений, декорируя её трогательной короткой росписью: «Добренько утречко, Рыжуха!», «Спокушки, Андрюшка»!