Reincarnation банк

Надежда Вилько, 2020

«Reincarnation банк» – вторая книга Надежды Вилько, вышедшая в России. Впервые она была издана в США, где автор живет в настоящее время. Стилистически творчество Вилько может быть сопоставлено с прозой Гофмана, Майринка, Одоевского. Банком перевоплощений в этой книге оказывается не только и не столько авантюрное начинание одного из героев, сколько сама повесть о памяти героев друг о друге, о подобиях между героями, принимаемых за тождество, и о возможности тождества там, где достоверно лишь подобие. Проза Н. Вилько публиковалась в литературном ежегоднике «Побережье», в «Новом Журнале», в литературно» художественном журнале «Стороны Света».

По ту сторону ограды

II

Она не почувствовала боли от ушиба и не вскрикнула; она ошеломленно села, и отряхивая плащ, увидела, что правый его рукав порван. Она потрогала свисающей у локтя клок материи и рассмеялась. Ей вдруг стало нестерпимо смешно оттого, что среди бела дня, в центре города, под носом у полиции она лезла через запертые ворота: — «вот до чего доводит однообразие!» — Но оторвавшись от созерцания порванного рукава и подняв голову, она увидела две словно выплывающие из облака фигуры. У нее оборвалось сердце, и почему-то вспомнилась детская считалка: «вышел месяц из тумана…» Незнакомцы не были в полицейских формах; один из них был старик, лицо другого — породистое и красивое — показалось ей надменным.

— Вы улыбаетесь? — заговорил незнакомец с породистым лицом, наклоняясь и протягивая ей руку, темно-карие глаза глядели на нее с приветливым интересом. Вблизи он выглядел гораздо старше, чем показался ей вначале; морщины на его лице были неглубокими, но их было множество, и они были везде: вокруг глаз, на лбу, на щеках, на подбородке. Над правым виском, нарушая их четкий росчерк, блестел след ожога. Высокие черные брови красиво изгибались, наверно из-за этого изгиба его лицо показалось ей надменным.

— Вы не ушиблись? — спросил старик.

Он сразу же понравился ей. Позже, когда она узнала, что его звали Натан, Натан Гердт, он стал ей еще симпатичнее. У него были белые, поредевшие и тонкие, как пух волосы, и очень белое, будто обесцвеченное лицо, маленькое, с мелкими аккуратными чертами. Он тоже глядел приветливо, но немного рассеянно.

Второй незнакомец рассмешил Таню, он сказал:

— Трудно свалиться с неба и не ушибиться.

Отряхивая безнадежно выпачканный плащ, она сказала, что свалилась не с неба, а с ворот, которые, к счастью, гораздо ниже. Она попыталась объяснить, зачем ей понадобилось перелезать через ограду, но получилось как-то несвязно; она и сама не очень понимала зачем. — От нечего делать, — наконец определила она.

— Назовем это лучше любознательностью, — с улыбкой поправил ее второй незнакомец.

— А Вы? — спросила Таня, — Вы пришли оттуда? — и махнула рукой в сторону утонувшего в тумане черного здания.

— Нет, мы вошли, — он обернулся, но и за его спиной не было ничего, кроме плотной стены тумана, — …здесь неподалеку, и услышали, как зазвенели ворота.

— Но вы имеете какое-то отношение к этому банку? — и она опять махнула рукой.

— Имеем, — ответил обладатель породистого лица. — Я — самое непосредственное, а это мой гость.

— Натан Гердт, — представился старик, — музыкант.

— Натан!? — переспросила Таня и поглядела на него, как на привидение, потом перевела взгляд на его спутника и заметила в петлице его светлого пальто белый цветок. Она вдруг почувствовала жгучее любопытство. — «О, где моя изобретательность!» — испуганно думала она, понимая, что ее сейчас могут выставить.

Некоторое время все молчали.

— Кажется, я все-таки порядочно ушиблась, — наконец пожаловалась она, поморщившись и заведя руку за спину. Спина и особенно поясница действительно немного ныли.

— Будем надеяться, что ничего серьезного. А Ваше имя…

— Таня, — сказала она.

— Антонио Альберти, — наконец представился незнакомец с надменными бровями. Конечно, он разгадал ее хитрость; он смотрел на нее с тонкой, понимающей улыбкой. — Вы ведь понимаете, я не могу Вас отпустить так… не оказав никакой помощи. Тем более, что сам я очень часто оказывался жертвой собственного любопытства. — Он повернулся к Натану Гердту, как бы приглашая его подтвердить это, но музыкант ответил ему быстрым растерянным взглядом и отвел глаза.

За сумкой, которую Таня забыла на воротах, пришлось вернуться с полдороги. Очевидно, от всей сумятицы пережитого за последние полчаса она плохо соображала. «О чем они говорили?» Антонио Альберти сказал: «У Вас красивый акцент». И ей понравилось, что он не спросил, откуда она родом. Еще она вспомнила рассказанную ей кем-то историю о неудачном самоубийце, который прыгнул с какого-то этажа, но ничего не сломал, потому что был пьян, и подумала, что хорошо, что она выпила, а то Бог знает чем закончилось бы ее падение. Она чуть было не рассказала эту историю своим спутникам, но ее, к счастью, отвлекла мысль, что она, может быть, вовсе не лезла бы через ворота, если бы не была так пьяна.

Они не стали огибать здание, Антонио Альберти предупредил, что они пройдут через служебный вход. «Служебный вход» оказался широкими двойными непроницаемого черного стекла дверьми. «Парадный должен быть, наверно, еще чернее и еще непроницаемее», — подумала Таня, первая входя в любезно распахнутую Альберти дверь. Кто-то изнутри распахнул перед ней вторую дверь, Таня шагнула на гладкий узорчатый ковер и сразу почувствовала себя неуютно в своем испачканном плаще с разорванным рукавом. Ее окружала музейная роскошь и музейная благоговейная тишина, но пахло не музеем, пахло, как в дорогом отеле. В нишах у стен и у прямоугольных колонн стояли матово блестящие черные фигурки с розовыми раковинами-светильниками на поднятых руках. Они отражались в зеркалах, и ей казалось, что со всех сторон на нее таинственно глядят удлиненные, как у древних египетских статуй, глаза. Зеркала повторяли отражения высоких ваз с синими и белыми ирисами, она поискала свое отражение, нашла его где-то далеко-далеко и беспокойно оглянулась, поскольку в этом отражении за ее спиной стоял кто-то незнакомый. Невысокий стройный человек в наглухо застегнутом темном костюме — очевидно, тот, который открыл внутренние двери, — явно ждал, пока она снимет плащ, чтобы принять его, он и руки уже приподнял.

«Еще не хватало остаться в джинсах и старом свитере», — с ужасом вспомнила Таня и сказала, поймав ободряющий взгляд Антонио Альберти:

— Нет, спасибо, я пока не буду снимать плащ.

Человек чуть отступил. — Как леди будет угодно.

«Тысяча и одна ночь», — отворачиваясь, подумала Таня.

— Это мои гости, — сказал Альберти, — они сейчас распишутся и я сам о них позабочусь.

Альберти куда-то повел их, причем Таня помнила, что ей все время казалось, будто Гердт чувствовал себя неловко, и она все время пыталась завязать с ним разговор. Она спрашивала его, на каких инструментах он играет, где он живет, можно ли попасть на его концерт. Музыкант отвечал с поспешной вежливостью, как будто был рад слышать каждый вопрос и рад ответить на него. Да, он играет в Чикагском симфоническом оркестре, ведущая скрипка… конечно, можно приехать и послушать, ему будет очень приятно. Но сам он не задал ни одного вопроса.

На переплете книги, которую ей протянул Альберти, стояла оттиснутая золотом монограмма «RSJ». Гадая, что бы это значило, Таня раскрыла книгу и записала свое имя и первый пришедший ей в голову адрес, числа она не помнила и времени не знала, их ей подсказал Альберти.

В лифте, не удовольствовавшись панелью с кнопками, на которых стояли буквы вместо цифр, она считала этажи по вспышкам света в овальных стеклах на дверцах, и насчитала их двадцать семь. Альберти сказал, что они проводят ее сейчас к Рози и что эта Рози посмотрит на ее ушибы. Пока они петляли по запутанным коридорам, Таня воображала себе эту Рози — рослую, улыбающуюся, в белоснежном переднике. У одной из дверей Альберти остановился и серьезно предупредил: — Не пытайтесь отсюда убежать; заблудитесь. — Он постучал, потом распахнул дверь и заглянул в комнату. — Ее здесь нет, — сказал он и обернулся к Тане: — Зайдите пожалуйста, Вам придется немного подождать.

Таня послушно переступила порог ярко освещенной комнаты. Рядом с огромной хрустальной люстрой с потолка свисала птичья клетка, на открытой дверце которой, нахохлившись, сидел небольшой белый попугай. Комната напомнила Тане шкатулку, где хранились когда-то ее детские драгоценности, — покрытые светлым шелком стены плавно переходили в овальный потолок, по его кромке шелк собирался мелкими складками и казался темнее. Две вазы с какими-то длинными ползучими растениями висели по обеим сторонам широкого темного секретера, на откинутой крышке которого стоял лакированный обрубок дерева с дуплом.

— Извините, что мы не заходим, — сказал Альберти. — Я надеюсь, Вы никуда не торопитесь и примете мое приглашение пообедать с нами. — Он сделал паузу.

— Спасибо, — растерянно сказала Таня.

— К сожалению, до обеда мне придется покинуть Вас, но я сейчас найду Рози и она обо всем позаботится. Пожалуйста, не скучайте пока, — улыбнулся он.

Увидев, что дверь закрывается, Таня встревожилась.

— А что, если сюда придут до того, как Вы предупредите Рози, что я скажу тогда?

Альберти снова приоткрыл дверь:

— Не волнуйтесь, — весело сказал он, — вряд ли. — И с этими не очень утешительными словами закрыл дверь.

Она подошла к стоявшему посреди комнаты овальному, как потолок, столу, села в кресло и огляделась: по кремовым шелковым обоям тонким коричневым контуром шел рисунок птиц и деревьев. Такой же рисунок был на более темной обивке мебели: кресел, стульев, стоявших по стенам двух длинных диванов, — только здесь рисунок был закрашен. Таня долго с недоумением смотрела на цепь, висевшую на одной из веток лакированного обрубка: она была похожа на цепь от наручников, но заканчивалась маленьким кольцом с одной стороны и короткой перекладиной с другой. Окон в комнате не было. Откинувшись в кресле, Таня обнаружила, что люстра раздражающе ярко светит ей прямо в глаза. Поморщившись — спина ныла все сильнее, — она встала, нашла выключатель и приглушила свет. Теперь хрустальные шарики золотисто поблескивали, и в прищуренных глазах расплывались тонкими радужными полосками — это было красиво. «Как это я умудрилась так напиться?» — Сейчас, когда она расслабилась, у нее кружилась голова и немного тошнило. — «Лабиринты, ловушки, подъемные мосты, какая прелесть… молодец Петр», — думала она, закрывая глаза.

Таня проснулась и некоторое время не могла сообразить, где она находится. Ныла спина, болела рука, голова была тяжелой, и тревога навалилась на нее раньше, чем она вспомнила, где она и как сюда попала. Вспомнив, она сразу успокоилась. В комнате, казалось, было темнее, чем когда она засыпала; она подняла глаза и поняла, что люстра погасла и что хрустальные шарики не светятся сами, а только отражают тусклый свет, горящий где-то за ее спиной. Спина ныла так сильно, что она не нашла в себе сил повернуться и, не шевелясь, продолжала осматривать доступную ей часть комнаты. Цепь по-прежнему висела на обрубке дерева, а выше, на самом верху секретера, она увидела дремавшее в роскошном полумраке серое ушастое существо.

— Кис-кис-кис… — позвала она и подалась вперед, отчего невольно довольно громко застонала.

Предполагаемая кошка стремительно раскрыла совершенно круглые, близко посаженные, горевшие янтарным светом глаза и… с шумом расправила огромные, как показалось перепуганной Тане, крылья.

— Никогда не надо дразнить птиц, — услышала она недовольный старческий голос за своей спиной.

— Иди сюда золотко, иди сюда, моя ласточка! — последнее относилось, разумеется, не к ней, а к филину, продолжавшему беспокойно хлопать крыльями. Таня обернулась и, забыв о ноющей пояснице, с изумлением переводила взгляд с птицы на старую ведьму, шествовавшую мимо ее кресла к секретеру. На ведьме было очень приличное черное платье и шествовала она на высоких каблуках. Седые волосы, гладко причесанные и уложенные на затылке косой, и крупная белая жемчужина в серьге подчеркивали смуглый оттенок кожи на обращенной к Тане худой щеке, профиль был птичий: отвесная линия носа, лба и тощего второго подбородка делали его очень похожим на профиль Бастильды в иллюстрациях к старому изданию «Волшебника страны Оз».

Ведьма подошла к секретеру, вытащила из лакированного дупла длинную светлую перчатку и натянула ее на левую руку.

— Ну иди сюда, моя птичка, иди сюда… надо посидеть в дупле. — Филин забавно склонил голову и некоторое время, не мигая, смотрел на протянутую к нему руку, потом слетел вниз и уселся на ней, пристраиваясь и складывая крылья. Старуха сняла с дерева цепь и ловко окольцевала птичью голень.

— Видишь, у меня тут гостья… ты, мое золотко, пугаешься, — продолжала приговаривать старуха, сажая филина в дупло. Птица немного помедлила, перебирая лапами на небольшом карнизе, и неуклюже влезла внутрь деревянного обрубка.

— Она уже сидела там, наверху, когда я пришла? — осмелилась спросить Таня.

Ведьма, не отвечая, не спеша закрепила свободный конец цепи где-то внутри дупла и обернулась. У нее были большие, круглые, как у совы, темные глаза. — Во-первых, не она, а он, — негромко отчеканила она, — во-вторых, кому и знать, как не Вам. — Вид и манера говорить у ведьмы были очень властными. Она была худа, стояла очень прямо, касаясь заведенными за спину руками крышки секретера, глядела на гостью острым, пронизывающим взглядом и говорила с сильным акцентом, который не пыталась смягчить.

Таня была восхищена. Ей вдруг захотелось понравиться; она поднялась с кресла и сказала:

— Простите, я не представилась, меня зовут Таня.

— Розена Альберти, — сказала ведьма. — Мне сказали, что Вы сильно ушиблись.

— Меня просили подождать Вас здесь. — Сказано было явно невпопад, и Таня на себя рассердилась: «Совсем одичала, разговаривать разучилась». — Ведьма все так же, не отрываясь, глядела на нее. — Антонио Альберти… — начала Таня, но ведьма перебила:

— Тонио нашел меня сразу, но Вы изволили заснуть. Это я ждала Вас.

— Вы, наверно, его… — Таня хотела сказать «мать», но к счастью, сообразила, что тогда Антонио Альберти не называл бы ее «Рози», — …родственница?

— Сестра, — ответила Рози и прошествовала мимо Тани к освещенному стенной лампой передвижному столику. На столике стоял сифон, стакан, плоская темная бутылка и большая круглая жестяная коробка.

— Идите сюда, — не оборачиваясь, приказала ведьма, — посмотрим на Вас. — Кончиком черной бархатной туфли она нажала на педаль переключателя на полу и лампа загорелась ослепительно ярко. Таня невольно зажмурилась, а когда открыла глаза, ведьма глядела на нее, а за ее спиной шелковая драпировка стены раздвигаясь, высвобождала высокое — почти до потолка — зеркало, отразившее дверь, угол стола, блестящий хрусталь люстры и небольшую полку с книгами у противоположной стены. Таня подошла к столу, не понимая, зачем понадобилось зеркало. — Да Вы не беспокойтесь, я сама… — пробормотала она, заметив в жестяной коробке пластырь.

— Нет, это Вы не беспокойтесь, снимите Ваше пальто, — не сводя с ее лица круглых немигающих глаз, сказала Рози, — повернитесь. Где?

Не желая препираться со старой ведьмой, Таня повесила плащ на спинку стула, повернулась к ней спиной и неопределенно указала рукой на левую часть поясницы.

— Поднимите кофту.

Таня подняла свитер, вознаградив себя тем, что пробормотала сквозь зубы: — Старая дева.

Руки у Рози оказались уверенными и легкими. Звякнуло стекло и запахло мятой. Она быстро протерла ушиб и в двух местах наложила пластырь, почти не причинив боли. — Пустяки, — сказала она неожиданно мягче, — немного поболит и перестанет. Не делайте резких движений. Где-нибудь еще?

Сделав комплимент ее врачебному искусству, Таня с полным доверием предоставила ей свою левую руку. По ней широкой полосой шла багровая вспухшая царапина.

— Я проработала почти всю войну сестрой милосердия, — сказала Рози, точными и уверенными движениями накладывая узкую полоску пластыря. В довершение всего она заставила Таню принять какую-то обезболивающую таблетку и дала запить ее водой из сифона. Таня задохнулась, глотнув ледяной газированной воды, но удержалась от кашля, подумав: «Это она нарочно».

— Вам лучше до обеда полежать, — приказала ведьма, — я покажу Вам Ваш номер, но сначала Вам придется кое-что примерить и выбрать, что Вы вечером наденете. Что-нибудь с длинным рукавом и закрытой спиной, — добавила она.

Таня смутилась. На минуту все приключение с банком показалось ей ребяческой глупостью.

— У меня есть платье, — сказала она, и добавив зачем-то, — синее… — рассердилась на себя и решительно заявила: — Но я думаю, что мне лучше больше никого не беспокоить и уйти.

Некоторое время Рози внимательно глядела на ее лицо, ярко освещенное лампой. — В таком случае позвольте поинтересоваться, зачем Вы сюда перелезли? — наконец спросила она. — Только для того, чтобы стукнуться поясницей и поцарапать руку?

Таня ничего не сказала, подумав, что действительно ведет себя глупо. Она подошла к зеркалу и поправила прическу.

— У меня есть платье, спасибо, — повторила она и обернулась, увидев в зеркале, что Рози протягивает ей гребешок. Гребешок был старинным, цвета слоновой кости, тяжелым, с красивой резной ручкой, с редкими зубцами.

— Вы никогда не носили длинных волос? — неожиданно спросила Рози.

— В детстве, — удивилась Таня. Она взяла гребешок, но не решалась воспользоваться им.

— Вам бы пошли, — холодно заметила Рози и отвернулась, чтобы навести на столе порядок. — Вы действительно похожи на особу, которую я однажды знала, только она была моложе.

— Я тоже была моложе, — сказала Таня.

* * *

«Никогда не понимала азиатских лиц», — думала Таня, глядя на лицо Ноэми, белое и круглое, как луна, с такой нежной кожей, что она, казалось, светится. Очень красивое лицо.

Когда Рози привела Ноэми, Таня сидела на диване, со всех сторон обложенная подушками и недоверчиво разглядывала роскошную комнату с высоким лепным потолком, с подлинниками Дега в золоченых рамах, с какими-то столами, столиками, вазами, диванами, диванчиками, с мозаичным паркетом, с золотистыми шторами — значит, здесь все-таки есть окна — и думала о том, какое безобразие, что при этом почему-то должна невыносимо ныть спина и голова еле ворочаться на шее.

Рози представила девушку, как приемную дочь Антонио Альберти, на попечение которой она Таню оставляет, поскольку сама должна заняться своими птицами, и удалилась.

У Ноэми были быстрые и точные, как у ящерицы, движения и необыкновенно нежный голос, который как-то не вязался с ее независимыми манерами и с теми учеными словами, которые она им с такой легкостью произносила. Она сидела в кресле, поджав под себя ноги с маленькими изящными ступнями, и курила. Туфли, сброшенные ею на ковер, казались неправдоподобно крохотными. На Танины вопросы о «Reincarnation» банке она не знала ответов или не хотела отвечать, и Таня перестала задавать их. Ноэми охотно рассказывала о себе: она второй год училась в Оксфорде и приехала на каникулы, ее мать умерла несколько лет назад и с тех пор о ней заботилась Рози, поскольку Тонио — так она называла своего отчима — был все время в разъездах. Но было совершенно очевидно, что она рассказывает все это, чтобы вызвать на откровенность свою собеседницу; она явно не знала, как Таня сюда попала и почему Антонио Альберти оказывает ей такое внимание. Последнего Таня не понимала и сама, а говорить о первом была совсем не расположена.

— Чему Вы учитесь в Оксфорде? — спросила она.

— Философии, истории наук. Сейчас географии.

— Географии? — переспросила Таня.

— Истории географии, — пояснила Ноэми, — как науки. Методология и прочие материи… — она улыбнулась. — Хотите, я принесу Вам географию Страбона, почитаете перед сном?

Таня усмехнулась. Антонио Альберти пригласил ее на обед, он не предлагал ей оставаться здесь до завтра.

— С удовольствием, — сказала она, — это тем более кстати, что я не захватила снотворного. — И она поправила шелковый плед, прикрывавший ее колени.

* * *

Зачерненное, аккуратно подсвеченное двумя матовыми круглыми лампами зеркало льстило. Тане нравилось свое отражение в этом зеркале, надев синее платье и приведя себя в порядок, она продолжала сидеть перед ним. Часов у нее не было, и ей казалось, что уже поздно, что уже больше семи, что Ноэми опаздывает.

Ноэми вошла с улыбкой. В белом свободном платье из легкой материи, подпоясанном черным бархатным пояском, с распущенными, блестящими, как шелк, волосами, она была хороша, как картинка. Она положила на стол толстую книгу в кожаном переплете, подошла к зеркалу и спросила, поглядывая на Танино отражение: — Вы любите синее?

— Не очень, но оно мне идет.

Ноэми, по-видимому, осталась довольна собою и сравнением своего отражения с Таниным. — Оно Вам идет, — подтвердила она и снова подошла к столу. — Вот книга, и я принесла кое-что еще, если хотите… Вы сказали, что забыли снотворное.

Маленькая бутылочка, похожая на те, в которых хранят гомеопатические горошины, на две трети была полна прозрачной, как вода, жидкостью.

— Что это?

— Ничего особенного, это снотворное. Разведите в стакане воды или сока и выпейте на ночь, только не смешивайте с алкоголем и не лейте больше половины! Будете спать и видеть прекрасные сны.

— Это не… наркотик? — подозрительно спросила Таня.

— Вроде того, — немного замялась Ноэми, — но совершенно безвредный.

«Еще не хватало, — подумала Таня, — совершенно безвредный коньяк и совершенно безвредный наркотик… пьянство и наркомания в один день».

— Спасибо, — сказала она и задвинула пузырек за географию Страбона так, что он оказался между книгой и вазой с ярко-красными цветами. Цветы были незнакомы Тане; их крупные, глянцево блестящие лепестки выгибались назад и чуть закручивались на концах, очень длинные, цвета охры, тычинки торчали в разные стороны, как лапки насекомых, — цветы были похожи на каких-то экзотических бабочек.

— Как это называется? — спросила она.

— Это настой гриба… — и Ноэми произнесла длинное латинское название.

Таня в недоумении посмотрела на нее, потом рассмеялась. — Я про цветы спрашивала, не знаете ли Вы, как называются цветы?

— Не знаю, но… — Ноэми вдруг отколола от своего платья маленькую золотую булавку, похожую на стилизованную букву «z», сорвала цветок, подошла к Тане и как-то уж очень серьезно заглянула ей в глаза:

— Вы позволите? Будет красиво. — И, не дожидаясь ответа, стала прикалывать цветок к Таниному платью чуть ниже левого плеча. Закончив, она отступила на шаг и полюбовалась на свою работу.

— Вы сможете спросить у кого-нибудь другого, как он называется. Только смотрите, чтобы пыльца не осыпалась, — добавила она, — испачкает.

В этот момент она выглядела озабоченным ребенком, полным нестерпимого любопытства к неожиданной гостье.

Таня очень ласково улыбнулась ей. — Я буду осторожна.

Таня помнила, что лифты были недалеко — несколько шагов и они свернули в широкий коридор, где между дверьми лифтов лепились к стенам, раскинув белые мраморные руки, запомнившиеся ей фигурки, не имеющие лиц. На их раскрытых ладонях лежали светящиеся виноградные гроздья. Таня подняла голову: высокий потолок был бел и чист.

— Смотрите, — Ноэми оторвала ее от созерцания потолка. Она нажала на кнопку лифта, и свет в светильниках стал вдруг меняться, виноградные кисти покраснели, пожелтели, потом стали чуть зеленоватыми. Это продолжалось до тех пор, пока не подошел лифт. Когда дверцы его раскрылись, все светильники, кроме двух, горевших красным цветом по обе их стороны, снова стали белыми.

— Я здесь только второй день, — весело сказала Ноэми. — А Вы вообще еще ничего не видели, Вам непременно надо посмотреть на часы, и на пруд, и на гобелены. Тонио всегда что-нибудь придумывал, он всегда дарил мне удивительные игрушки! Вы давно с ним знакомы?

Они спускались в лифте, сидя рядом на красной бархатной скамейке, и всю эту тираду Ноэми выпалила единым духом, заглядывая Тане в глаза.

— Не очень, — с улыбкой отозвалась Таня.

— Удивительно, как он все это построил, правда?

«И, главное — зачем?» — кивнув в ответ, подумала Таня. Вспомнилась какая-то неизвестно кем и неважно написанная повесть, где кто-то приезжает работать на какой-то остров и знакомится там с неким пожилым загадочным джентльменом, человеком баснословно богатым, о котором ходят темные слухи. С героем начинают происходить необъяснимые вещи: он попадает в сложные интригующие ситуации, ввязывается в странные, множественные отношения с женщинами, с мужчинами, но каждая опасная ситуация расплывается в самый критический момент, не происходит решительно ничего, даже секса. Герой сотни раз решает бросить всю эту чепуху и уехать, но не уезжает — его удерживает любопытство. Нелепости громоздятся одна на другую, и проанализировав в какой-то момент происходящее, в особенности неблаговидность своей роли во всем хитросплетении событий, герой проникается непреодолимым отвращением к самому себе и вешается. Потом оказывается, что загадочный пожилой джентльмен разыгрывал спектакль с нанятыми актерами, такое у него было хобби. Но Таня никак не могла вспомнить психологической подоплеки поступков эксцентричного джентльмена. «Столько чепухи навспоминала, и все без толку… — и подумала почему-то: — Скручивать из их желтых штор веревки и вешаться я не собираюсь».

Задумавшись, Таня не заметила, на каком этаже они вышли, хотя дала себе слово как можно скорее научиться ориентироваться в этом странном здании без окон. Она дала себе это слово еще до того, как Альберти сказал: «Не пытайтесь отсюда убежать — заблудитесь». Ориентировалась же она всегда и везде плохо. Они попали в небольшой зал, с трех сторон окруженный стеклом, из-за которого лился яркий голубоватый свет, в первую минуту показавшийся Тане дневным. Но свет не был дневным, не мог быть; день уже кончился. По ту сторону стеклянной стены стояли пальмы, и тени их сквозь стекло ложились на светлый мозаичный пол и подрагивали, будто снаружи дул легкий ветерок. Никакого другого освещения в зале не было и он казался уютным затененным прибежищем в солнечный день. Здесь стояли обитые шелком длинные диваны, два из них помещались друг против друга, они почему-то целиком были заняты сидящими, тогда как на остальных гости расположились гораздо просторнее. «Ну да, — подумала Таня, увидев, что стол между этими двумя диванами заставлен подносами и вазами с фруктами, тогда как на остальных столах стояли только вазы с цветами, — цветов они не едят». Проходя мимо роскошных чайных роз, она наклонилась, быстро сорвала один лепесток, сунула его в рот и в этот момент увидела, что на нее, улыбаясь, смотрит Антонио Альберти. Он стоял в небольшой группе мужчин и женщин у четвертой, не стеклянной стены между двумя раковинами-фонтанами и, встретившись взглядом с Таней, пошел навстречу ей и Ноэми. Двигался он как-то удивительно деликатно, Тане пришло в голову, что что-то в его походке не вяжется с тем образом, который она успела запомнить и додумать за короткое время их знакомства. В одной руке он держал бокал с красным вином, и она подумала, что, может быть, он просто боится расплескать вино.

Конец ознакомительного фрагмента.