На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов

Сборник, 2022

Константин Константинович Кузьминский (1940-2015), с присущей ему провокационностью часто подписывавшийся ККК, был одной из центральных фигур неофициальной литературной сцены Ленинграда. Еще до своей эмиграции в 1975 году он составил целый ряд антологий на основе своего богатейшего литературного и художественного архива советского андеграунда. После полугодичного пребывания в Вене и переезда в США в 1976 году Кузьминский преподавал в Техасском университете в Остине и основал вместе с Джоном Боултом Институт современной русской культуры у Голубой Лагуны, давший позднее название Антологии. После переезда в Нью-Йорк в 1981 году Кузьминский организовал свою галерею и одноименное издательство «Подвал», сменившие несколько адресов, последним из которых стал дом на границе штатов Пенсильвания и Нью-Йорк в поселке Лордвилль. В 2014 году Кузьминский передал свой архив Центру русской культуры Амхерстского колледжа. Настоящее издание подготовлено на основе семинаров по изучению архива, проходивших в Амхерсте в 2017 и 2018 годах, и посвящено истории замысла Антологии, анализу ее состава, творчеству ее авторов и, в первую очередь, личности ее составителя Константина Кузьминского. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Антология Константина Кузьминского как «живое зеркало»

Илья Кукуй

«Антология новейшей русской поэзии У Голубой Лагуны» (далее в тексте как АГЛ), выходившая под редакцией Константина Константиновича Кузьминского в издательстве Oriental Research Partners (Newtonville, Mass.) в 1980–1986 годах, вне всякого сомнения, хорошо известна каждому специалисту, занимающемуся неподцензурной поэзией советского периода. Для многих читателей на Западе, в особенности до развития электронных технологий, она была первым источником знакомства с литературой самиздата, а в России, еще до того, как появилась в электронной версии, — одним из самых легендарных проектов тамиздата. По своему масштабу — пять томов в девяти книгах — АГЛ до сих пор является самым объемным изданием, посвященным не только советской неофициальной поэзии, но и всей русской поэзии в целом. «Крупнейшей русской антологией» называл ее Вадим Крейд и отмечал в 1985 году: «Теперь, после выхода в свет этих томов, вряд ли кто-нибудь может сказать, что он хорошо знает современную поэзию, если он не знаком с Антологией» [Крейденков 1985: 183]. В то же время характер этого проекта столь своеобразен, что выводит его за рамки обычной антологии и делает в равной степени как авторским литературным произведением, так и документом эпохи, воспроизводящим и воссоздающим механизмы породивших его культурных полей — сам — и тамиздата. Восстановлению контекста, в котором возникла АГЛ, — биографического исторического, социокультурного, поэтического — и посвящен настоящий сборник.

Жанр антологии, естественный для литературной рефлексии тамиздата, обобщавшего немногочисленные знания о происходящем за железным занавесом, самиздату был не свойствен. Это легко объяснимо: антология как инструмент литературной канонизации возникает в момент осмысления определенного периода или явления как целого и подразумевает работу с устоявшимся корпусом текстов и статусом их авторов. Рефлексия самиздата была направлена в большей степени на фиксацию литературного процесса, чем его итогов, поэтому ведущим жанром самиздатской публикации, объединяющей нескольких авторов, вполне логично становятся альманахи^[2] и начиная с середины 1970-х годов литературная периодика. В этой связи особенно примечательным кажется тот факт, что почти все попытки создания литературных антологий — во всяком случае, в ленинградской «второй культуре» — связаны с именем Кузьминского.

Константин Константинович Кузьминский родился в Ленинграде 16 апреля 1940 года и окончил первую в СССР школу с углубленным изучением английского языка. Относительно свободное по советским меркам владение английским позволяло ему не только участвовать в работе знаменитого в Ленинграде переводческого семинара Т. Г. Гнедич и одно время быть ее литературным секретарем, но и поддерживать активную связь с западными исследователями и литераторами. Так, в 1972 году в нью-йоркском издательстве Doubleday выходит одна из первых антологий неофициальной советской поэзии «The Living Mirror», составленная Сюзанной Масси при активном участии Кузьминского, о чем речь пойдет далее.

Замысел антологии возник у Кузьминского, однако, значительно раньше. «С 1959 года я мечтал об антологиях, но невозможно было делать их в тех условиях», — признавался позднее Кузьминский в письме переводчику и филологу Е. Г. Эткинду из Вены от 25 декабря 1975 года^[3]. Действительно, свою деятельность как составителя и публикатора он начинает в 1962 году со второго выпуска поэтического альманаха «Призма» в самиздатском издательстве Бориса Тайгина «БэТа», однако уже в том же году меняет жанр и создает вместе с Тайгиным «Антологию советской патологии», долгое время считавшуюся утерянной, но не столь давно найденную В. И. Орловым в следственном деле Александра Гинзбурга. Несмотря на то что сам Кузьминский позднее утверждал, что антология «включала в себя по стишку и два — всех ведущих и “не-ведущих” московских поэтов» [Орлов 2016: 151], экземпляр Гинзбурга говорит скорее о субъективном подходе составителя к подбору авторов. Орлов указывает на то, что содержание антологии «во многом совпадает с составом поэтов, принимавших участие в единственном вечере, организованном ККК^[4] в молодежном кафе “Улыбка” в Ленинграде 23 декабря 1962 года» [Там же]^[5]. Тем самым Кузьминский следует здесь примеру И. С. Ежова и Е. И. Шамурина, включивших в свою антологию «Русская поэзия XX века» «ряд молодых поэтов, литературная физиономия которых окончательно еще не определилась, но уже несет в себе некоторые своеобразные черты» [Ежов, Шамурин 1925: 5]. Но если для Ежова и Шамурина такой принцип отбора знаменовал собой типичную для эпохи Пролеткульта надежду найти новых поэтов в среде молодых рабочих, то Кузьминский декларирует здесь подход, которому остается верен всю жизнь, — максимально широкий охват литературной сцены и внимание к малым именам^[6]. «Всё это бульон, а если кто предпочитает клецки или там гренки и фрикадельки — его свободный выбор. Я выбираю бульон», — писал Кузьминский в письме поэту Геннадию Трифонову от 9 февраля 1987 года [Кузьминский 1998], и в значительной степени АГЛ воссоздает именно питательную среду неофициальной культуры, ее почву, из которой вышли — или так и не вышли — отдельные ее представители^[7].

В начале 1970-х годов Кузьминский предпринимает вторую, гораздо более масштабную попытку создания литературной антологии ленинградской поэзии. Толчком к ее созданию послужило знакомство с американской писательницей Сюзанной Масси (Suzanne Massie), приехавшей в Ленинград в 1967 году, и издание ею спустя пять лет антологии «The Living Mirror» в издательстве Doubleday. Кузьминский, работавший тогда англоязычным экскурсоводом в Павловском дворце, пригласил Масси на свой литературный вечер в Доме кино. Дальнейшее мы знаем по словам Кузьминского, которые примечательны независимо от точности передачи деталей: «Сюзанна, обалдев, сказала: “Что тебе — книгу издать?” — “Нет, — я говорю, — давай антологию. <…> Соснора, Горбовский, Бродский, Кушнер, ну и я, темная лошадка”. Пять лет ушло на это. Какие-то американские самодеятели-графоманы переводили. Перевод читать физически невозможно…» [Кузьминский 2003а]. Неудовлетворенный результатом, Кузьминский создает свой вариант — монументальную двухтомную антологию «Живое зеркало». Интересно, что в ней Кузьминский — при ярко выраженном авторском характере антологии — впервые делает то самое, что впоследствии совершит в АГЛ, а именно объявляет соавтором Масси — человека, вдохновившего его на труд, но непосредственно в нем не участвовавшего (как известно, изд. номинальным составителем АГЛ был также непосредственно не участвовавший в ее создании Григорий Ковалев).

Два тома «Живого зеркала», озаглавленные «Первый этап» и «Второй этап», включали в себя стихотворения 28 ленинградских поэтов: первые 14 представляли, по словам Кузьминского в предисловии, его «учителей или, скажем, старших собратьев по перьям», вторые 14 — «друзей, или учеников, или просто ровесников»^[8]. Подборка каждого поэта предварялась кратким предисловием Кузьминского, в котором упор делался не на биографические данные, а на впечатление составителя от произведений и на его мнение о личности поэта. Тем самым воплощался девиз Кузьминского — первая фраза второго тома антологии «Живое зеркало»: «Литература — это не только тексты. Это еще и жизнь»^[9].

Кроме «Живого зеркала», среди самиздатских изданий Кузьминского следует упомянуть антологию прозы «Лепрозорий-23», незавершенную антологию поэзии «Юг», реализованную позднее уже в составе АГЛ, а также активное участие поэта в составлении сборника «Лепта» — последней попытки ленинградской «второй культуры» 1970-х годов выйти в официальное литературное поле^[10]. Их сопоставление с АГЛ показывает резко возросшее значение авторского комментария и коллажной техники на всех уровнях книги, начиная от компоновки материала и кончая созданием макета, изготовлявшегося Кузьминским и его женой Эммой Подберезкиной вручную, «всё это превращается в ткань — поэмы ли, романа, антологии — принцип один. — коллаж»^[11], — писал позднее Кузьминский в письме Асе Майзель от 21–22 <?> августа 1998 года [Кузьминский 20036: 73].

Тот же коллажный принцип отличает и художественные произведения Кузьминского 1960-1970-х годов, поэму «Вавилонская башня» и роман «Hotel zum Тюркен» — книги, сочетавшие разные языки, слово и изображение, литературный и газетный текст. Своеобразным апогеем этого жанра станет последняя книга Кузьминского «Роман-газета» (2014), вся построенная как ретроспективный коллаж документальных, газетных и изобразительных материалов, подводящих итог его литературному труду. В АГЛ сама фактура книги должна была подчеркнуть документальный характер издания, воспроизводящего эстетику самиздата, а полемический, субъективный, неполиткорректный комментарий составителя — своеобразную телесность неофициальной культуры, в которой, с точки зрения Кузьминского, чистота творческих исканий органично сочеталась с грязью литературного и советского быта. Интенсивность художественного жеста Кузьминского может объясняться и тем фактом, что к началу работы над своим opus magnum он уже не чувствовал себя частью этого литературного тела — АГЛ стала своего рода гиперкомпенсацией отстранения Кузьминского от органичной для него традиции.

В начале 1970-х годов Кузьминский начал подготовку к эмиграции: основным двигателем стало его желание осуществить на Западе издание тех авторов, которые в СССР были обречены на существование за рамками официальной культуры. С этой целью Кузьминский собирает гигантский архив рукописей, манускриптов, фотокопий и аудиозаписей, который переправляет через голландское консульство в Израиль — обычный в то время транспортный путь, возможный постольку, поскольку СССР не поддерживал с Израилем каких бы то ни было дипломатических отношений. В силу разных причин архив на длительное время в Израиле застревает, и получить его Кузьминский смог лишь в конце 1970-х годов уже в США. Так, обе антологии «Живое зеркало» были получены им только осенью 1977 года.

Выехав из СССР в июле 1975 года в Вену, Кузьминский планировал переехать во Францию и начать там свою издательскую деятельность. Первым проектом должен был стать альманах, изданный впоследствии Михаилом Шемякиным под названием «Аполлон-77» и ставший первым представительным и необыкновенно пышно оформленным изданием, представляющим советскую неофициальную культуру на Западе. Кузьминскому также было предложено возглавить вместе с Шемякиным редколлегию эмигрантского литературного журнала «Возрождение». Материалы собрания Кузьминского позволяют реконструировать этот период его жизни и судьбу различных эдиционных проектов, отражающих не только специфику личности и стиля самого редактора, но и дух той эпохи^[12].

Сложности в получении документов, отсутствие доступа к архиву, а также сразу обозначившиеся принципиальные мировоззренческие — в первую очередь эстетические и поведенческие — расхождения с разными кругами русской эмиграции и западного литературного и научного истеблишмента привели к тому, что Кузьминский после длительного пребывания в Вене (его он опишет в романе «Hotel zum Тюркен») принимает приглашение профессора Сиднея Монаса и переезжает в США, где после нескольких месяцев на ферме Толстовского фонда получает преподавательское место по русской и английской (!) литературе в Техасском университете (г. Остин) и вместе с искусствоведом Джоном Боултом организует некоммерческую организацию «Институт современной русской культуры у Голубой Лагуны» (откуда и название АГЛ), в которой возглавляет отдел литературной практики^[13].

Среди первых проектов Кузьминского была несостоявшаяся книга «20 поэтов Ленинграда в текстах и фотоматериалах», над которой он работал в конце 1976 года совместно с будущей звездой американской славистики Кэрол Эмерсон, учившейся у него в Остине. Переводы Эмерсон были опубликованы в студенческих журналах Ticket и Cherez. Надежды на выпуск ленинградских поэтов отдельными сборниками тоже пришлось оставить, о чем Кузьминский вспоминал позднее:

еще осенью-зимой 76-го, читая курс «современной ленинградской поэзии» 6-ти профессорам и 6-ти аспирантам же в Техасе (естественно, ПО-АГЛИЦКИ, переводя на ходу исполняемые стихи — подстрочником на ихнюю мову…), задавал вопрос своему шефу Сиднею монасу: а если хоть сборничками, серией поэтов этих — славики купят? не, не купят, — отвечал мудрый сенька монас (монастырский, из украинских «после-погромных» эмигрантов).

[Там же: 33]

В то же самое время Кузьминский вместе с Аллой Бураго работает над переводом на английский язык дневника Юлии Вознесенской — поэта, видной активистки ленинградского андеграунда, члена редколлегии сборника «Лепта» и одного из организаторов демонстрации 14 декабря 1975 года на площади Декабристов в Ленинграде. Тогда же зреет замысел будущей антологии^[14]: погрузившись с головой в быт «второй культуры», Кузьминский, как он писал позднее, получил толчок к созданию своей летописи. И если первоначально антология планировалась двуязычной, с переводами Пола Шмидта и публикацией в Texas Press, то в итоге Кузьминский, найдя в лице Филиппа Кленденнинга издателя, готового на русскоязычное издание, останавливается на окончательной форме АГЛ, чьим адресатом становился исключительно русскоязычный читатель. Переписка Кузьминского с издателем показывает, что он прекрасно осознавал рамки своей аудитории. Так, в письме от 6 августа 1979 года он пишет:

I include the shortest version of an ad in Russian (we don’t NEED American type, believe me), you can just send it to the mags and papers mentioned. Do not insist on BIG size: the names will speak for themselves. Just modest one. It’s an anthology, just more NAMES, than pretty words. Forgive me for teaching RUSSIAN kind of customers psychology, just believe me (in this case).

[ACRC 26: 8]

Тот факт, что АГЛ, кроме первого тома, не распродана до сих пор и может быть куплена у издательства, свидетельствует не столько о том, что Кузьминский плохо знал психологию русского покупателя, а Кленденнинг — американского, сколько о специфическом характере получившегося издания, носящего, при всей мощи его культуртрегерского жеста, отчетливо контркультурный характер^[15]. Кузьминский создает своего рода монтажный роман о неофициальной культуре, который заслуживает к себе отношения именно как к целостному литературному произведению. Одним из первых это заметил в своей рецензии один из персонажей АГЛ писатель Юрий Милославский:

Это не Антология. Это — роман в форме антологии, и все мы, — или не мы? — герои его романа. <…> Поэтому я там совершенно спокойно встречаю никуда не годные стишки, графоманию, всякое бессмысленное трепыхание на задворках литератур и школ. Это герои! Может же быть в романе — герой-неудачный стихотворец? Сказал две-три фразы и ушел^[16].

[Милославский 1985: 320]

Жизненный и творческий путь Кузьминского в США определялся его верностью идеалам неофициальной культуры. Эпатажность поведения Кузьминского, его неразличение сфер публичного и приватного, а также демонстративное пренебрежение академическими традициями и узко понимаемой цеховой солидарностью, отмечаемые многими современниками, были вызваны не столько чертами своеобразной личности поэта, сколько сознательно выбранной им позицией маргинального художника и культуртрегера. Положение ad marginem — вне быстро закончившейся академической карьеры, твердого рабочего места или принадлежности к какому-либо узкому кругу — позволило Кузьминскому сохранить независимость и продолжить свою художественную и издательскую деятельность в тех рамках, которые определял только он сам. Этим же объясняется и своеобразие его знаменитой антологии. Следование традициям анархизма, русского футуризма и акционного искусства 1960-1980-х годов сформировало не только уникальный образ поэта, перформера, издателя и исследователя, но и концепцию его главного творения.

Характерным примером «неофициальное™» АГЛ и связанных с этим проблем становится случай И. А. Бродского и Д. В. Бобышева. Он ярко демонстрирует столкновение эдиционных практик сам — и тамиздата — проблему, существенную для АГЛ, составитель которой работал по принципам самиздатской и своей личной этики, но вынужден был считаться и с правилами игры на Западе. Легитимация свободного обращения с текстами других авторов была заявлена Кузьминским в предисловии к «первому этапу» «Живого зеркала»:

Я хочу дать представление о ленинградской поэзии за последние 20 лет, и я это сделаю. Эти стихи звучали в аудиториях и в Союзе писателей, перепечатывались на машинке и запоминались наизусть. Я не знаю, что такое «авторское право». Автор имеет право на тексты, сохраняемые им в столе. Тексты же, свободно гуляющие по городу (и городам) в течение 15 лет, принадлежат уже не автору, а читающей публике. Автору же может принадлежать только гонорар.

Можно было бы предположить, что эти принципы, основанные на свободной циркуляции текстов в самиздате, принимались по умолчанию всеми акторами поля неподцензурной литературы, однако пример Дмитрия Бобышева, воспротивившегося публикации своих стихотворений в «Живом зеркале», показывает, что не всегда это было так. В рамках неофициальной культуры Кузьминский, однако, смог последовательно провести свою линию, обосновав публикацию текстов Бобышева в предисловии к «Живому зеркалу» в следующем обращении к автору:

Обидно, что Дима Бобышев с такой категоричностью отказывается принять участие в судьбе собственных текстов. Но это его дело. <…> Я скажу ему: «Дима! <…> Вы не можете вынуть себя из литературного процесса. Вас слушали, Вас читали, Вас знали. А я лишь фиксирую то, что известно многим. Ваш сборник стихотворений, отпечатанный на машинке в 63-м году, стал уже достоянием истории. И Вы не можете запретить мне писать о Вас, говорить о Вас и цитировать Вас. Что я и делаю. И если я помню Ваши стихи наизусть, то кому они принадлежат — читателю или Вам? Я думаю, что обоим. <…> Я люблю Ваши стихи, на гонорар же не претендую. Я их собрал, я и печатаю. Dixi.

Нельзя исключать, что и Бродский, к тому времени уже эмигрировавший в США, воспротивился бы публикации своих стихотворений в «Живом зеркале», если бы знал вступительные слова Кузьминского:

О Бродском говорить нечего. Знаю его еще <…> с января 1959. Но другом не стал. Носился с его стихами как с писаной торбой, несколько лет. Сделали первую книгу его стихов (с Г. Ковалевым и Б. Тайгиным). Создали легенду о Бродском. Сейчас пожинаем плоды. Рукописи его подарил кому-то. Мне он больше не нужен. Он нужен истории. А меня всегда интересовали живые поэты.

В случае АГЛ, при сохранении личного и зачастую нелицеприятного тона по отношению к своим персонажам, Кузьминский поставил перед собой еще более масштабные задачи, которые емко охарактеризовал Лев Лосев: «Цель подобной антологии не собрать всё лучшее <…> а <…> собрать по возможности всё» [Лосев 1981]^[17]. Интересно, что именно масштаб задач определял, по словам Кузьминского в предисловии «От составителя» к АГЛ, принцип работы с текстами:

Далеко не все авторы озаботились собственными подборками, помимо того, с течением времени, меняется и отношение автора к ранним стихам, что создает дополнительные трудности. Автор желает печатать только последние тексты. Антология же замыслена как ретроспективная и репрезентативная, так что с волей автора не всегда возможно считаться.

[АГЛ 1:20]

При заявленной ретроспективности и репрезентативности составитель не скрывал: «Это МОЯ история поэзии за последние четверть века» [Там же: 22]. Однако Кузьминский был вынужден столкнуться с ограничениями, накладываемыми на составителя антологии, выходящей из самиздата в официальное поле литературы. Второй том АГЛ был отправлен издателем на внутреннюю рецензию Юрию Иваску, которому оказался чужд как тон авторского комментария Кузьминского (занимающего, как известно, в АГЛ значительное место), так и принципы отбора материала. И если рекомендации Иваска — сократить текст тома на 50–60 %, удалить все сведения и суждения, кого бы то ни было порочащие, пересмотреть многие критические статьи и, главное, сместить Кузьминского с поста единоличного редактора АГЛ, — были проигнорированы, то требование Бродского и Бобышева снять свои материалы, во избежание того самого судебного процесса, о котором писал Кузьминский в предисловии к «Живому зеркалу», было выполнено: том 2Б вышел спустя шесть лет с подзаголовком: «2Б без двух “Б”, но зато со многими другими»^[18].

Эмиграция поставила Кузьминского в положение вынужденного остранения по отношению к его героям, а выбранная им форма дала возможность реализовать монтажную технику, превратившую его роман в своеобразное произведение литературы факта. Осуществив свой проект в тамиздате, Кузьминский долгое время надеялся на то, что АГЛ дойдет и до России, однако лишь при условии сохранения в неприкосновенности как авторского комментария, так и типографской формы, включая шрифты и плохое качество иллюстраций. Первый том был в итоге переиздан в Москве в 2006 году, а развитие интернета сняло проблему доступности. Интересно, что сам Кузьминский рассматривал интернет как продолжение самиздата, подводя итог судьбе своей антологии и ее значению для советского и постсоветского читателя в письме А. Л. Майзель так:

а что «невъебимо» это для пост-совковой итээрни — цветкова, кривулина, даже — оси бродского, так я — не для них писал. А для себя. <…> Получилось — и ладно. И кончилось — в 1986-м, с приходом… Горбачева. Сами уже смогли начать печататься. <…> Незачем свиней вареньем кормить, диэтические бродский/ахматова — им еще — лет на 25 на жвачку хватит… вот, а теперь прощаюсь я, асенька львовна, спасибо, что помните, а письмо — можете запузырить в самиздат, ксероксом, оно, как и всё что я пишу, адресовано и конкретно, и абстрактно, обращаюсь к человеку — получается, не к одному…

[Кузьминский 20036: 34]

* * *

Собрание К. К. Кузьминского было приобретено директором Центра русской культуры Амхерстского колледжа Стэнли Рабиновичем в 2014 году. Уже после смерти Кузьминского его вдова Эмма Карловна Подберезкина передала Центру ряд других материалов, существенно обогативших архивный фонд. Большая часть фонда, за исключением неописанных, поврежденных и закрытых фондообразователем материалов, открыта для исследователей. На основе собрания Кузьминского в августе 2017 и 2018 годов в Амхерсте были проведены два архивных семинара. Результаты исследований его участников составляют ядро настоящего сборника.

Коллекция Кузьминского, которую он тщательно собирал с конца 1950-х годов и до конца своей жизни, в силу необыкновенной широты интересов составителя, многообразия его художественных и издательских проектов, а также обилия контактов с самыми разными представителями русской культуры в СССР, России и на Западе являет собой собрание материалов, составляющих единый полифонический и мультимедиальный текст о русской культуре второй половины XX века. В нее входит обширная переписка с деятелями неофициальной советской культуры, диссидентами, кругами русской эмиграции, исследователями, издателями и критиками; авторские, в т. ч. малотиражные и опубликованные в самиздате экземпляры многочисленных антологий Кузьминского, сборники его стихотворений и прозы, макеты и рабочие материалы к ним; машинописные списки, подборки, автографы и малотиражные издания фактически всех значительных деятелей неофициальной русской культуры, в т. ч. русской эмиграции. Отдельные обширные собрания посвящены Л. Л. Аронзону, Ю. Н. Вознесенской, А. Г. Волохонскому, А. М. Кондратову, С. Я. Красовицкому, В. П. Крейду (Крейденкову), Э. В. Лимонову (Савенко), Л. В. Лосеву (Лифшицу), Н. Г. Медведевой, Л. В. Нусбергу, А. И. Очеретянскому, О. С. Прокофьеву^[19], Б. И. Тайгину (Павлинову), А. В. Тату (Татаровичу), А. Л. Хвостенко, Е. А. Хорвату и мн. др. Обширный фото-, видео-и аудиоархив дополняет это представительное собрание сам — и тамиздата. В своей цельности собрание Кузьминского дает исследователю множество уникальных возможностей. Настоящий сборник сфокусирован на антологии Кузьминского и личности ее составителя; кроме того, основными направлениями дальнейших исследований можно назвать следующие:

• история неофициальной поэзии СССР 1950-1980-х годов, в первую очередь Ленинграда; творчество отдельных авторов, произведения многих из которых еще не опубликованы, а к изданиям прочих по материалам Кузьминского можно внести существенные дополнения;

• периодика и литературные издания самиздата;

• история русской эмиграции, взаимоотношения внутри литературы диаспоры между представителями различных поколений и эстетических платформ;

• социология самиздата и эмигрантской литературы;

• изобразительное искусство советского нонконформизма;

• рецепция неофициальной советской культуры за рубежом (эмигрантская критика, западноевропейское и североамериканское литературоведение, личные взгляды в переписке) и т. д.

Для специалистов, занимающихся исследованиями в указанных направлениях, коллекция Кузьминского является одним из тех источников, без которых знания о почти полувековой истории русской культуры могут считаться неполными. Как своеобразное живое зеркало — название двухтомной предшественницы АГЛ здесь, конечно, не случайно, — оно отражает не только точку зрения своего составителя и авторов, но и те взгляды, которые бросали на него современники и читатели последующих поколений. Центр русской культуры Амхерстского колледжа надеется, что настоящее издание будет лишь первым шагом в освоении этого богатейшего собрания.

Библиография

Ежов, Шамурин 1925 — Русская поэзия XX века ⁄ сост. И. С. Ежов и Е. И. Шамурин. М.: Новая Москва, 1925.

Крейденков 1985 — Крейденков В. П. Крупнейшая русская антология // Синтаксис. 1985. № 14. С. 179–183.

Кузьминский 1998 — Кузьминский К. К. «Умеренности я в себе не наблюдаю, ни в чем…» // Пчела. 1998. № 12. URL: http://kkk-pisma.kkk-bluelagoon.ru/pchela.htm (дата обращения: 6.11.2021).

Кузьминский 2003а — Константин Кузьминский: «Я — последний андеграунд» (интервью М. Георгадзе) // Русский базар. 2003. № 12 (362). URL: http://russian-bazaar.com/ru/content/2360.htm (дата обращения: 6.11.2021).

Кузьминский 20036 — Кузьминский К. К. Не столько о поэтике, сколько — об этике: Книга писем ⁄ сост. А. Л. Майзель. СПб.: Петербург-XXI век, 2003.

Лосев 1981 — Лосев А. [Лившиц Л. В.] От финских хладных скал до Голубой лагуны // Новый американец. 1981. № 54. 17–23 февр. С. 22.

Милославский 1985 — Милославский Ю. Г. Диалогоподобная беседа двух литераторов о еще трех (томах «Антологии Голубой Лагуны» Константина К. Кузьминского: 2а, 4а и 4б) // Мулета Б: Семейный альбом. Париж, 1985. С. 318–326.

Орлов 2016 — Орлов В. И. ФСБ, АСП и ККК (из архива Алика Гинзбурга) // Acta Samizdatica. 2016. Вып. 3. С. 149–159.

Примечания

2

«Чудовищных размеров альманахом» называл Антологию и Крейд [Крей-денков 1985: 180].

3

См. публикацию венских писем Кузьминского в наст. изд.

4

Здесь и далее ККК — Константин Константинович Кузьминский.

5

Следует отметить, что наблюдения о составе авторов носят предварительный характер, поскольку мы не знаем, первый или второй выпуск «Антологии советской патологии» попал в дело Гинзбурга и было ли их действительно два, как утверждал Кузьминский в статье 1995 года «Антология одного стихотворения, или “С паршивой овцы — хоть шерсти клок…”». URL: http:// kkk-pisma.kkk-bluelagoon.ru/antlst.htm (дата обращения: 23.11.2018).

6

Другое важное, если не важнейшее, отличие Антологии Кузьминского от труда Ежова и Шамурина заключается в том, что в антологию последних «были включены лишь те, которые выпустили отдельные сборники своих произведений» [Ежов, Шамурин 1925: 5] (разрядка авторская. — И. К.), подход же Кузьминского был, по понятным причинам, строго противоположным. Анализу принципов составления АГЛ посвящен материал Юлии Валиевой в наст, изд., там же на материале переписки с Кузьминским проанализирован принцип периодизации русской литературы, выбранный поэтом Олегом Охапкиным.

7

Роли почвы в «ленинградском тексте» неофициальной культуры, в частности у Виктора Кривулина, посвящен материал Кристиана Цендера в наст.

8

Здесь и далее «Живое зеркало» цит. по экземпляру антологии в [ACRC 40: 1–4].

9

Анализ Петром Казарновским одной из подборок «Живого зеркала», посвященной Леониду Аронзону, см. в наст. изд.

10

О «ленинградоцентричности» АГЛ см. материал Ивана Ахметьева в наст, изд., где предпринята попытка охватить очертания «московского текста» неофициальной культуры. Одному из «провинциальных» сюжетов АГЛ, альманаху «Майя», посвящен материал Владимира Орлова.

11

В компьютерной переписке Кузьминский, как правило, игнорировал прописные буквы. В воспроизведении цитат здесь и далее мы следуем источнику.

12

См. материал венской переписки Кузьминского в наст. изд.

13

См. об этом статью Энсли Морс и интервью Леонида Межибовского с Джоном Боултом в наст. изд.

14

Одной из несостоявшихся инкарнаций АГЛ, планировавшейся совместно с художником Львом Нусбергом, посвящен материал Томаша Гланца в наст. изд.

15

Об отношениях Кузьминского с издателем см. интервью Юлии Горячевой с Михаилом Левиным в наст. изд.

16

Различным героям АГЛ (как удачным и удачливым, так и не очень) посвящен отдельный блок материалов в наст. изд.

17

Лев (Алексей) Лосев (Лифшиц) в первом томе АГЛ значился в составе редколлегии; начиная с тома 2А указание на редколлегию отсутствовало, как и сама редколлегия. О месте Лосева в издании АГЛ и его отношениях с Кузьминским см. материал Яши Клоца в наст. изд.

18

О рецензии Иваска и столкновении разных концепций литературных антологий см. материал Михаила Павловца в наст. изд.

19

Материалы Олега Прокофьева в составе собрания Кузьминского легли в основу первого издания Трудов центра русской культуры Амхерстского колледжа. См.: Прокофьев О. С. Свеченье слов: Поэтические произведения ⁄ сост. И. Кукуй и Д. Смирнов-Садовский. Бостон; СПб.: Academic Studies Press I БиблиоРоссика, 2020.