Руны Одина

Н. Свидрицкая, 2023

Библиотекарь Александра Романова, отдел "Литература и искусство Древнего мира", по вине колдуна Отто Готлибовича Штольца очутилась в давнем прошлом в Сибири. Подружившись с изгнанным из рода охотником Росомахой, странствующим братом Ветра Харой и китайцем Ченом, продавшим самого себя в рабство по приказу императора Поднебесной, она в результате долгих и опасных приключений добралась до портала в Доме Солнца, который должен был отправить ее домой в Красноярск, но по пути погибли все ее друзья. Из-за ее горячего желания их спасти, портал отправил ее не в Красноярск, а в тот момент, когда все они, еще живые и здоровые, делали выбор. Санька, скрывая от друзей правду, увела их подальше от Дома Солнца. Но проблема осталась, а также – неизвестность и полное непонимание того, что и зачем делать дальше. Обложка и иллюстрации созданы автором с помощью нейросети Кандинский 2.2

Глава вторая

Руна Райдо.

Россомаха поправлялся быстро. А утверждал, что вполне здоров, он уже через три дня, но, зная его, никто ему не верил. Ирбиса он по-прежнему не выносил, и слабая надежда Саньки, что со временем он смирится с присутствием бывшего жреца Солнца, таяла даже быстрее, чем силы возвращались к её дружиннику. Кстати, насчёт сырого мяса Ирбис не шутил. Когда Санька в первый раз увидела его трапезу, её передёрнуло. Он с удовольствием ел сырое парное мясо, даже не замороженное, без соли; так же сырыми он ел кур и цыплят фазана. Зубы у него были на зависть крепкими: он с хрустом пережёвывал хрящи и нежные птичьи кости. Зарабатывал он на харч гаданием; гадал по руке и на костях, отполированных временем и частым использованием, на которых были вырезаны, к величайшему изумлению Саньки, скандинавские руны. Объяснить это он Саньке не захотел, а может, и не мог, но толковал их примерно так же, как в Санькино время это делали профессиональные гадалки. Он частенько предлагал и Саньке погадать, но она отказывалась. Она вообще не любила гадания, и избегала Ирбиса. Он её возмущал своей уверенностью, что она от него без ума, просто тщательно это скрывает. Стараясь показать ему, что очень даже он не прав и вообще, она постоянно попадала в глупые ситуации, чувствовала, что всё выглядит из-за её стараний только подозрительнее, и злилась ещё больше. Вдобавок, Россомаха бесился, и это было опасно. Стараясь его успокоить, она, кажется, только возбуждала в нём новые подозрения. Когда Чен и Хара сообща решили, что Россомаха может сесть в седло без риска вывалиться из него, она испытала прилив такого облегчения, что у неё даже настроение подпрыгнуло на тридцать градусов вверх. Они уже успели приготовить всё необходимое, закупить все продукты и вещи, лошадей и оружие, и быстро собрались в путь. Денег у Саньки почти не осталось. Какой бы большой суммой не казались ей когда-то её три тысячи, они таяли довольно быстро; где-то близко уже маячил призрак необходимости как-то добывать средства. В путешествии, помимо всего прочего, они могли кое-чем разжиться, если придётся с кем-то драться, или охотиться… Санька в тайне очень на это рассчитывала. То, что она знатная особа, значило, конечно, многое, но главным богатством князей и прочей знати была земля — чего у Саньки не было. Сколько ещё она могла прожить, кочуя по крепостям, питаясь за счёт радушных хозяев и рассказывая им сказки? По своему характеру она была против подобной жизни. Ей нужен был свой угол. Слова Ирбиса о сокровищах, которые ждут их где-то в Запретных Землях, в душу ей запали крепко. Ирбис спокойно воспринял то, что они сначала завернут в Беловодье. Вид у него при этом был ехидный. Знал, зараза, зачем они туда едут, и заранее злорадствовал: тамошний шаман ничем их не порадовал. Он подтвердил наличие проклятия и только руками развёл в ответ на вопрос, как его снять.

— Моя не знает. — Искренне ответил он. — Проклятий сильный, мосьный проклятий, не снимаемый, однако. Если снимать, моя тозе помирать! Не будет моя снимать! Демон злая на вас, мосьный демон, много-много злая!

— На меня?! — Испугалась Санька. Она чувствовала, подозревала, что неудача Отто имеет к этому какое-то отношение! По задумке фашиста проклятого она должна была умереть, но Россомаха, подравшись в нужный момент с Кончами и устроив кровопролитие пострашнее, чем жертвоприношение демону, планы его порушил. Санька вышла из-под его контроля и осталась жива. В пути к Дому Солнца Саньку несколько раз пытались убить; видно, демон о ней не забыл.

— На твой, и её тозе, и все ваши! — Сердито замахал на них руками шаман. — Пошла! Вон пошла!

Пришлось убираться вон, не солоно хлебавши, да ещё слушать ехидные замечания Ирбиса.

— А можно, я тебя Диего буду звать? — Мрачно спросила Санька.

— Что это значит? — Озадачился Ирбис, ненадолго перестав зубоскалить.

— Ты на саблезубого тигра похож из «Ледникового периода».

— Он симпатичный? — Пошевелил бровями Ирбис. — Тогда зови. Ну, что? Теперь едем? Или у вас на примете ещё шаманы есть?

— Едем. — За всех согласилась Санька. — Веди, Диего.

Жёлтый тракт заканчивался в городе Ала; дальше следовало искать другие пути и тропы. На запад, как рассказывал по пути Саньке Хара, лежали земли Уй и Оби, племён охотников и скотоводов, а так же легендарные Запретные Земли. По слухам, там находились руины древнего города, огромного, рядом с которым Ала — деревенька убогая; в городе этом когда-то жили древние боги, которые давным-давно ушли на запад. Руины эти и по сей день хранит какая-то беспощадная к людям сила, и все, кто заходил в лабиринт развалин, оставался там навсегда.

— Все-все? — не поверила Санька. — А кто тогда нашему Диего рассказал про то, что там есть?

— Солнце знает всё. — Откликнулся Диего, подмигнул всем сразу, и поехал вперёд, затянув песню во всю свою лужёную глотку. Пел он прекрасно, с такими голосами в оперу только без экзамена. Что ещё сильнее раздражало Россомаху, пение которого бесило всех, кроме доброго китайского человека Чена.

Первые несколько дней двигались по обжитым местам — то деревни, то пастбища, то крепость, или капище древних духов, которым поклонялись племена охотников, живущих вдали от шорских городов, в лесах и горах. Останавливались с комфортом, которого требовала рана Росомахи — не смотря на заботу и лечение, на повязке его то и дело выступала кровь, и тогда они задерживались на весь остаток дня в первой же крепости или деревне. Ирбис — Диего с удивлением взирал на то, как остальные трое обхаживают Россомаху, стараясь выполнить все его желания, стараются ему всячески помочь и поддержать — кажется, он этого совсем не ожидал. Так же сильно удивился он и тогда, когда в первый же раз начал потешаться над неуклюжестью Чена, и на него ополчились все четверо. Причём сами они смеялись над Ченом постоянно — но, видно, дозволено это было только им. Даже Чен, не смотря на всю свою доброту и незлобивость, нахмурился, что, если честно, к его свирепому лицу шло больше, чем постоянная улыбка.

— Всё-всё-всё! — Поднял руки вверх Диего. — Молчу. Сложновато вас постичь, дорогие вы мои. Но кто я такой, чтобы удивляться? Кстати, вас ничто в вашем китайском друге не удивляет? Нет? Ну, и отлично.

— Мне кажется, — тихо сказал Хара, когда Диего принялся за еду, — что он пытается нас рассорить.

— Я пока ничего такого не заметила…

— Он только прощупывает почву. Ищет слабое звено. С кого начать?

— Я всё равно его убью. — Категорично заявил Россомаха. — Позже, но убью.

— Ничего у него не получится. — Уверенно возразила Санька. — Даже если Хара и прав. Мы же друзья?

— Хуже. — Хмыкнул Россомаха. — Мы сообщники! — И они весело рассмеялись, так, что Диего покосился на них с подозрением, но сделал вид, что не страдает мнительностью, и вовсе не подумал, что смеются они над ним.

Теплело с каждым днём. Ночью морозило во всю, но днём солнышко припекало всё сильнее, и появились уже большие прогалины, с пучками прошлогодней жёлтой травы, и закапало со всех выступающих предметов. Оно, конечно, здорово, когда вечное лето, а ещё лучше, когда вечная весна; но то чувство, которое возникает в организме, когда всю зиму затянутое серой хмарью небо вдруг очистится и засверкает синевой, солнце засияет и приласкает лицо, уставшее от зимней стужи, зазвенит вода, запахнет талым снегом — оно дорогого стоит. Утром, выйдя на высокое крыльцо очередного постоялого двора, Санька смеялась, как ненормальная, глядя на Росомаху и Хару, отломивших толстые сосульки и сражающихся ими посреди утоптанного двора, вызвав переполох среди собак и кур, и улыбки на хмурых ещё, бледных с зимы лицах челяди, занятой своими делами. Капель звенела, разбиваясь о ледяные наросты у фундамента; было ещё прохладно, но отполированные туземцами деревянные перила, на которые положила ладони Санька, уже впитали в себя солнечное тепло, и так приласкали её руки, что не хотелось их отпускать. В хлеву жалобно замычал телёнок, увидев служанку с пойлом, отчаянно заверещали поросята; засуетились и заблеяли козы. У Хары сломалась сосулька, он отбросил её в сторону, высоко подпрыгнул и, продемонстрировав отличную растяжку, выбил ногой сосульку из рук Росомахи.

— Не считово, я победил!!! — Завопил тот. — Я сломал твой меч!!!

— Пацаны! — Фыркнула Санька. На крыльцо, смачно потягиваясь и демонстрируя волосатую грудь, вышел Диего, щёлкнул челюстями, усмехнулся на Росомаху и Хару:

— Перед местными девками выпендриваются! Странно, что Россомаха ещё ни одной не завалил, он это любит.

Санька скривилась. Только что было так легко и весело, и вот оно вылезло, чудище, со своими комплексами…

— Ревнуешь? — Подмигнул ей Диего. — Поди, ты ему и запретила? Он тебя боится.

— Не боится. И я ему не запрещала. Но тебе не понять. — Санька собралась на конюшню, к своему коню, но Диего, качнувшись, загородил ей дорогу. От него сильно, но не то, чтобы неприятно, пахло мужчиной; запах даже чем-то цеплял.

— Чего мне не понять? — Ухмыльнулся он, вновь заиграв ямочками. — У тебя же с ним было.

— Ты когда-нибудь, о чём нибудь ещё думаешь? — Обречённо спросила Санька.

— Да. Иногда я хочу жрать. — Весело признался он. — А иногда — и поссать. Ну, и ещё имеются кое-какие…

— Знаешь, жаль, что вы ещё не придумали психиатров. — Санька решительно оттолкнула его. — Тебе бы не мешало обследоваться… — И под его смех пошла к конюшне. Настроение упало. Диего со своими вечными намёками и сальностями был как зараза, отравляющая мысли и чувства. Она не забыла про лисицу, и не забыла слова Ужара о людях, которые своими грязными словами пятнают всё вокруг себя. Диего был один из таких людей. После того раза у неё появился иммунитет к подобным вещам, но всё равно было неприятно — словно в коровью лепёшку вступила босой ногой. И ещё она боялась, что он такими же намёками отравит отношение её спутников к ней. Она боялась общения Диего с её друзьями, особенно приватного, и пыталась по мере сил ему мешать, так что… какой-то клин он между ними уже вбил. Если, конечно, Хара был прав, и это было его сознательной целью.

— Ты моя хорошая скотинка… — Приветствовала она потянувшегося к ней с коротким радостным ржанием коня. Этот ритуал у них был обязателен, каждое утро она приходила к нему и целовала в нос, позволяя потом проводить губами по лицу, и угощала солёным хлебом. На зависть своим спутникам, она никогда не стреноживала и не привязывала своего коня на привалах, он и без того ходил за нею, как пёс, и как пёс же, охранял и был опасен для потенциальных обидчиков. Были и неудобства — чистить его Саньке приходилось самостоятельно, другим он не давался, разве что Россомахе. Ну, и зависть, конечно… Его уже дважды пытались у Саньки украсть, наивно полагая, что он так же привяжется и к новому хозяину.

— Чёрные животные, — говорил Саньке хозяин постоялого двора, любитель поболтать, невысокий и улыбчивый шорец, чьё смуглое лицо было покрыто тонюсенькими морщинами и собиралось в гармошку, когда он улыбался, — они, они особенные. Всё равно, пёс ли, конь, — конь, или козёл, они духи, духи, понимаешь? Есть деревья — деревья, в лесу, они просто деревья, а есть — Деревья, в них дух. Дух! Ты вот идёшь по лесу, — идёшь: деревья, деревья, — он отчаянно жестикулировал и даже имитировал верхней частью туловища беспечную походку лесного гуляки, — и вдруг: Дерево! Ты его видишь, понимаешь — видишь. Вот всё деревья, деревья, ну, и деревья. И вдруг какое-то одно дерево ты — видишь! Это дерево-дух. Остальные деревья — дрова, дрова, так, а это: это боги отметили и поставили. Охотники Уй такие метят: метят, ленты привязывают на ветки, знаки. Так же животные. Вот взять табун: табун. Кони всякие, кони, кони, а глаз выхватит одного, двух — и всё. И всё. — Говорил он быстро, торопливо, очень страстно, в глазах его горел огонёк искренней веры в свои слова и искреннего же желания обратить в неё весь мир. — Твой конь — конь, — он не конина, он дух!

— Да и про людей такое сказать можно. — Задумчиво заметила Санька. — В толпе тоже взгляд только два-три лица выхватывает, и не обязательно красивых.

— Да! — С жаром подхватил хозяин. — Да!!!

Россомаха присел рядом на лавку, налил себе рябинового вина, спросил:

— Всё брешешь, Барсук? Ох, и хорошая у тебя рябиновка.… Уезжать не охота.

— А вы поживите — поживите. — Оживился хозяин. — Светлая кыдым так смеётся, — смеётся, что на душе радостно. Все мои домочадцы улыбаться чаще стали, и мне — мне весело. Я с вас и денег не возьму.

— Рады бы, да надо ехать. — Россомаха встал. — Нужда гонит. Завтра на рассвете выезжаем. Вечерком растопи мыльню пожарче, а сейчас бы кузнеца хорошего пригласить, пусть копыта коням посмотрит.

— Сейчас мальчишку пошлю своего. А вы чего хотите? Я бы вам рассказал — рассказал, я округу хорошо знаю, я аж за Камни ходил, по молодости — то, когда ноги носили.

— У нас есть проводник. — Хмуро сказал Россомаха. — Уж какой есть, такой есть. Но совет твой не помешает… — Они какое-то время беседовали о том, какие есть в окрестностях тропы, какие водятся опасные звери и духи, а Санька сидела, потягивала рябиновку и смотрела по сторонам. Как только запахло близкой весной, в помещении, как правило, душном и полутёмном, сидеть совсем не хотелось. Хоть и прохладно ещё было, а всё же на солнышке и дышалось веселее, и просто находиться было приятнее. Дети, которых здесь было много, хоть и непонятно, чьих, уже затеяли возню с визгом и гамом; Чен что-то показывал им, счастливый и чумазый так же, как и они, приняв участие в их возне. Санька уже не первый раз наблюдала, как он затевает игры с местной ребятней, и её всегда поражало, как быстро они находили общий язык. Невежественные ребятишки прекрасно его понимали, тогда как его друзья и Санька несколько месяцев учились этому.… Подперев щёку рукой, Санька наблюдала за их играми, в пол уха слушала Росомаху и Барсука. Тоже персонаж… Маленький забавный человечек, обидеть которого так легко и так… подло! За три дня, что они провели на этом постоялом дворе, Санька слушала его рассказы и рассуждения с неизменным вниманием, рассказала ему несколько историй, над которыми он серьёзно размышлял ночи напролёт, а с утра поджидал Саньку на выходе из конюшни и делился результатами своих размышлений, неожиданно яркими и нестандартными.

— И как тебе не надоест? — Спросил как-то Диего, привалившись к косяку и ковыряясь в зубах щепкой. — На каждом постоялом дворе, в каждой крепости ты привечаешь какого-нибудь дурачка и нянчишься с ним… Правда, надо признать, это даёт неплохие результаты. Все они тебе готовы бесплатно последнее отдать.… Научи, как ты это делаешь?

— Тебе не понять. — Холодно ответила Санька. — Прежде всего, уясни одну вещь: они не дурачки. Это прекрасные и добрые люди, которые мне нравятся, и с которыми мне приятно общаться. А им приятно общаться со мной.

— А где ты Росомаху и Хару подцепила?

— Я не хочу с тобой обсуждать моих друзей. — Санька резко встала. — Пусти, я пойду. — И, так как он заступил ей дорогу и нагло надвигался на неё всей тушей, она раздельно произнесла:

— Пусти; я ссать хочу.

Приём был проверенный, ещё со студенческих времён: он тут же шарахнулся в сторону.

На рассвете было ещё морозно. Источенное капелью кружево льда хрупко ломалось под копытами коней; не смотря на холод, пахло весной, воздух был влажным, прозрачным и вкусным. Как оно обычно водится, с вечера решили лечь спать пораньше, чтобы с утра выехать отдохнувшими и бодрыми, и как всегда же, пол ночи проболтали, проиграли в нарды и проржали. Теперь все зевали, не скрываясь, Санька, всегда тяжело встающая, ворчала и фыркала. Они покидали последний цивилизованный уголок; дальше лежали пустынные земли, где редко-редко им могли встретиться охотники и их кочевья. Четыре лошади везли поклажу, в том числе лёгкую юрту, запасные тёплые вещи, оружие и доспехи Росомахи, таки успевшего принарядиться, продукты и овёс. Собственно, только теперь их новое путешествие и началось.

И по первости протекало даже приятно. Отчаянно пели птицы, солнышко припекало, Россомаха развлекал Саньку, рассказывая что-то из своего бурного прошлого, и она то и дело заливалась звонким смехом. Местность, как и прежде, была сказочно красива, даже не смотря на голые грустные леса и пятна снега и оголившейся земли; в ярко-голубом небе сверкали белые перья облаков. Даже Диего не раздражал: ехал впереди и напевал своим сказочным голосом какую-то довольно приятную песенку. В обед, расположившись на ярко освещённом солнцем каменном уступе, они ели и любовались обширной долиной, раскинувшейся внизу, на которой паслись олени. Санька уже знала, что лечебные свойства их молодых рогов известны с незапамятных времён — даже сейчас считалось, что это древний рецепт от кучи хворей. Россомаха и Хара вяло обсуждали возможность добыть несколько таких рогов для продажи, и Санька их отговаривала: в конце концов, вернутся они не скоро, зачем зря губить животных?..

— Здесь красиво так. — Говорила Санька. — Почему люди здесь не живут?

— Духи злые, ревнивые. — Пояснил Россомаха. — Здесь много таких мест. Люди приходят, охотятся, собирают мёд, другое — и уходят. Жить здесь духи не дают. Как ни старайся их задобрить, они всё равно берут дань кровью. А не то поражают безумием, и люди делаются, как звери, муж на жену, брат на брата руку поднимают…

— Чушь. — Фыркнул Диего. — Если люди собачатся промеж собой, духи тут не при чём. Это люди — собаки. В земле и природе нет зла, оно всё в нас.

— Не обобщай. — Возразила Санька. — И потом, ты же Сын Солнца, ты имеешь дело с магией, с духами, как ты можешь это отрицать?

— Вот потому, сладкая моя, я и говорю так, что знаю. Духам на нас плевать, они сами по себе. Они только способны усугубить то, что человек принёс с собой и обернуть против него, но по своей прихоти зла не сотворят. Поверь: я знаю.

— Страшно небось, — заметила Санька, — в земле духов?

— А тебе? — Покосился он на неё.

— А я за собой ничего особенного не знаю.

— И я не знаю. — Ухмыльнулся он. — Только оно иной раз невесть, откуда и вылазит… Кстати, говорить о них так близко от их мест не стоит. Такими разговорами как раз и можно что-нибудь на себя накликать. Никогда не замечала? Говоришь о чём-то, просто высказываешь вслух какое-нибудь опасение, и оно бац: и случается? А не болтай лишнего. Это я в корыстных целях говорю; вы мне ещё понадобитесь, не хотелось бы без вас остаться раньше времени.

— А потом? — Спросил Россомаха. — Когда мы выполним свою задачу, что будет?

— Ничего. — Диего великолепно изобразил недоумение. — Останетесь живы — идите, куда хотите. Причём богатые и свободные от всяческого проклятия.

— Что это за артефакт такой, что снимает проклятия?

— Он не проклятия снимает. Он исполняет желания. Любые. Говорят, можно пожелать, чтобы солнце двинулось в обратную сторону, и мир перевернулся, и так будет.

— И он любые желания исполняет?

— Нет. — Мило, не без издёвки, улыбнулся Диего. — Только того, кто знает, как с ним обращаться. Одно из моих самых сильных желаний на данный момент — чтобы этого проклятия не существовало, так что в этом пункте вы тоже в выигрыше.

— Ты и о нас позаботишься?

— Придётся. Здесь невозможно снять проклятие только с себя, оно наше, общее. Проще пожелать, чтобы его вовсе не было.

— Я не верю тебе. — Сказал Россомаха.

— Я тоже тебе не верю. Я знаю твоё прошлое, Лишённый рода, и не верю, что ты изменился. Воры и грабители не меняются, только притворяются на время…

— Прекратите! — Вмешалась Санька. — Тебя не касается прошлое никого из нас! — Заявила она Диего. — Понятно? Это не твоё собачье дело!

— Мне надоело, что такая дрянь, как твой Россомаха…

Хара вскочил и молнией метнулся между ними:

— Хватит! — Крикнул гневно. — Оскорблениями вы только всё портите! Зачем?!

— Мой воин — не дрянь! — вспылила и Санька. — Он мой друг и верно служит мне уже давно! Не смей употреблять такие слова о нём!

— Я убью тебя! — Проговорил бледный от гнева Россомаха. Глаза метали молнии, ноздри дрожали.

— Я предоставлю тебе такую возможность. — Диего выглядел столь же угрожающе. — После того, как дело будет сделано! — И к ужасу Саньки, лицо его вдруг мгновенно исказилось, превратившись в звериную морду, сверкнули клыки, прозвучало шипящее рычание огромной кошки. Даже Хара отшатнулся; один Россомаха не дрогнул.

— Оборотень! — Произнёс с ненавистью. — Я так и знал!

Диего, вернув нормальный облик, усмехнулся, но глаза всё ещё горели звериным огнём.

— Осторожнее со мной. — Предупредил, глянул исподлобья на Саньку. — Это всех касается! — И пошёл седлать лошадь. Санька, действительно напуганная, нашарила руку Хары, и он сжал её, подбадривая.

— Не одного барса я завалил за свою жизнь. — Один Россомаха не выглядел напуганным. — Завалю и ещё одного. И даже шкуру не попорчу!

— Очень смешно. — Не оборачиваясь, скривился Диего. Удачненько Санька имя ему подобрала… Не саблезубый тигр, конечно, но снежный барс — кошка тоже опасная. Он и приставал к ней так, как хищный зверь пристаёт к самке — настойчиво, игнорируя её агрессию, снисходительно не замечая её выпадов.

Хара что-то долго и тихо говорил Россомахе, удерживая его на месте, хотя тот всё время порывался его оттолкнуть и кипел от бешенства. Слишком он ещё был молод, ему не хватало умения держать свой темперамент в узде; он привык к скорым решениям и быстрой расправе со всеми, кто смел его обидеть. Слишком много он вытерпел подобных насмешек и пренебрежения в детстве, чтобы терпеть его теперь. Как только он научился драться, его уже никто не мог в глаза обозвать, и остаться при этом безнаказанным! Санька смотрела на них, не вмешиваясь — она уже давно поняла, что есть вопросы, которые мужчины должны решать сами, без женского вмешательства. У них собственное понятие о мужском достоинстве и чести, и хорошо, что оно есть. Хара найдёт слова куда более убедительные и доводы куда менее рискованные, чем она.

Видно, так и случилось. Уже слегка остыв, Россомаха рванул с земли седло так, что все его металлические части брякнули и звякнули отрывисто, и тоже пошёл к коню. Санька, с нежностью глядя на него, даже чуть не прослезилась от обиды. Что бы ни было у него в прошлом, Санька не верила в его бесчестность. Возможно, грабил, совершенно точно — убивал, но он был существом благородным, она знала это совершенно точно! Запутавшимся, наверное, и даже отчаявшимся, но верным, честным и великодушным, таким, каким никогда не быть Диего. Это ещё посмотреть надо, кто из них дрянь!!!

Разумеется, дальше ехали в молчании. Только Диего, нисколько не тяготясь общей неприязнью, опять распевал во всё горло о красотке, которую он нагонит на своём верном коне и увезёт в свою крепость.

Даже Чену Диего не нравился. Вообще-то, китаец был человек добрый и приветливый ко всем, но Диего и в нём вызывал неприязнь, которую он почти не скрывал, каким бы вежливым ни был. Ему одному он не пытался предлагать на привалах свои услуги, и демонстрировал самые скудные из своих улыбок. А тем же вечером, после ссоры с Россомахой, Диего вздумал с Ченом побеседовать на его языке. Начали они довольно мирно, Диего что-то спрашивал, Чен отвечал, но первый был невозмутим, а второй начал закипать уже на третьем или четвёртом вопросе. Он даже голос повысил, чего Санька вообще никогда не слышала; и, наконец, вскочил на ноги и встал в угрожающую позу. Опять пришлось Харе бросаться между ними, а Россомаха всё-таки обнажил оружие. Тут уж Санька не выдержала, и, воскликнув:

— Всё, хватит, слушайте меня! — Стала между ними всеми.

— Ирбис, — обратилась она к нему, — так дальше продолжаться не может. Я не знаю, зачем ты провоцируешь нас, но это надо прекратить. Так больше не будет! Да, мы все в одной лодке; но никто не сказал, что весь путь мы должны проделать вместе. Скажи нам, куда и когда нужно прийти, и давай, разойдёмся. Мы пойдём отдельно, ты — сам по себе. Либо поклянись, что будешь соблюдать вежливость и перестанешь дразнить моих друзей.

— Твои друзья очень долго сами дразнили меня, без всякого на то повода. — Заявил тот. — Я долго превращал всё в шутку, но мне это надоело. Россомаха ведёт себя агрессивно, Чен невежливо. Я знаю, что больше всех из вас меня ненавидит наш странствующий ветреник, но ты слышала, чтобы я ссорился с ним?.. Нет; потому, что он ведёт себя спокойно, а на его приязни мне плевать. Так же, как ему на мои. Может, я вам и не люб, но и мне вы не особо нравитесь. Я просто не хочу говорить… пока, — что я думаю о вашем товариществе, и на чём оно в самом деле держится. Это не моё дело, ты правду сказала. Но я не щенок и не телёнок, чтобы шпынять меня по поводу и без. Если дёргаешь барса за усы, готовься отведать его когтей!

— Россомаха! — Предостерегающе вытянула в его сторону руку Санька. — Он в чём-то прав. Мы не очень приветливо приняли его. Он и не пытался нам понравиться, и не скрывал своего отношения с самого начала. Это правда. Ты попытался надавить на нас и запугать с самого начала, — повернулась она к Диего. — Пытался запугать, вместо того, чтобы честно всё рассказать. Это было не в твою пользу, чтоб ты знал. К тому же у меня есть причина, по которой я.… В общем, это было в будущем, которого мы все избежали, но я-то помню. — Она показала ему свою ладонь. — Это твоих рук дело. Зная уже о тебе кое-что, я не сомневаюсь, что ты с удовольствием бы повторил.

— Это расплата за ложь. — Спокойно сказал он. — И за то, что пыталась пройти в Дом Солнца грязной.

— Я не собираюсь это обсуждать. Поклянись, что будешь вести себя вежливо.

— После твоих приятелей.

— Россомаха, — повернулась к нему Санька, — я прошу тебя.

У него задрожали ноздри.

— Обещай не оскорблять его первым. — Повторила она. — Пожалуйста.

— Хорошо. Первым я не начну. Даю слово. — После долгой паузы сказал он, глядя Саньке в глаза. — Ради тебя.

— Чен? — Повернулась Санька к китайцу. Но тут её ждал сюрприз. Старательно выговаривая слова, чтобы все его поняли, Чен спокойно сказал:

— Я буду собака убивать.

— Чен, пожалуйста, — Санька подошла к нему и взяла за руку, сжала её в обеих ладонях, — давайте пока что сохранять мир.

— Ты осена хоросий серовек, кыдым Санька. — Сказал Чен и поклонился ей. — Он — осена прохой серовек. Его нада убивать. Сесяс.

— Сначала мы должны сделать то, ради чего отправились в путь. А потом… воля ваша.

— Он осена плохой серовек. — Повторил Чен. — осена прохие мысли в голове, осена прохие… — Он забыл слово, сказал его по-китайски, подкрепляя его жестами, которых никто, кроме Диего, не понял, а тот промолчал, только чуть изогнул бровь. Он один сохранял полное спокойствие, словно ему было всё равно, чем этот стихийный митинг закончится.

— Чен, обещай. — Попросила Санька, как могла, ласково, и китаец растаял.

— Хоросо. — Сказал неохотно. — Не буду первый убивать.

— Теперь ты. — Повернулась Санька к Диего. — Без твоего обещания договор не действителен.

— Обещаю первым ничего не затевать. — Легко произнёс он. — Всё?

— Нет. — Неожиданно вмешался Хара. — Обещай не провоцировать на ссоры нас.

— Не понимаю, о чём ты?

— Понимаешь.

— Нет. Но хорошо.… Обещаю. Довольны? — Он обвёл их взглядом. — Тогда пообщайтесь, расскажите друг другу, какой я плохой супротив вас, хороших, а я… погуляю. — Он преобразился мгновенно, глаз не успел проследить за превращением, только что это был человек — и уже зверь. Санька шарахнулась к Россомахе, тот обхватил её и заслонил плечом. Барс рыкнул, хлестнув себя по бокам длинным роскошным хвостом, и, вызвав переполох среди лошадей, бросился прочь.

— Господи, — сказала Санька, — в жизни ничего подобного не видала!

— Не бойся. — Сказал Россомаха, не торопясь её отпускать. — Я же с тобой.

— Я знаю. Если бы не ты, я и секундочки бы здесь не осталась, вскочила бы верхом и дала бы дёру. — Призналась Санька. — А с тобой я и в самом деле ничего не боюсь. Но всё равно… Просто я действительно, такое вижу в первый раз. У нас оборотни — существа смертельно опасные для людей, а этот…

— И он опасен. — Сказал Россомаха. — Но не более чем я, Хара или Чен. Таких, как он, единицы — что могут перекидываться, а не… — Он нахмурился, подыскивая подходящее слово, — не превращаться.

— А в чём разница?

— Перекидываются вот так, как ты видела, в любой момент, по своему желанию. А превращаются в полнолуние против своей воли, это проклятие. А вот это — колдовство.

— Он колдун? — Спросила Санька. С некоторых пор она стала относиться к колдунам резко негативно.

— Наверное. — Пожал плечами Россомаха. Он по-прежнему обнимал её, и ей было так спокойно возле него, что она тоже не торопилась отстраниться. Хара и Чен, не отвлекая их, занимались юртой и костром, изредка переглядываясь с очень довольным видом. Они оба знали, что испытывает к Саньке Россомаха, и из мужской солидарности болели за него, хоть и ревновали немного — Саньку к Россомахе — как женщину, а Росомаху к Саньке — как друга.

В самом-то деле Санька этого уже давно хотела. Ей льстила привязанность Росомахи, это чувство было в ней куда сильнее собственного её влечения, она была уверена в своей власти над ним. И мысль о том, что она его осчастливит своим согласием, как всякой женщине, была ей приятна и очень её волновала. Останавливали её соображения в основном медицинского и гигиенического характера. Во-первых, как ни крути, Россомаха это дело любил, и партнёрш у него было не меряно; не факт, что все здоровые. Во-вторых, она могла забеременеть: о контрацепции здесь слыхом не слыхали. В обоих случаях она оказывалась перед неприятным фактом отсутствия самых элементарных медицинских услуг. Рожать без врачебной помощи она боялась панически, как-никак, и возраст уже не младенческий, и здоровье не то, что у нынешних, в смысле, здешних, баб. Да, они в поле рожали, но и здоровье у них было лошадиное. Новорожденные с маломальскими проблемами просто помирали, да и с концами; до детородного возраста доживали самые выносливые. Их никто не укладывал в боксы, не проделывал им сложнейшие операции, не подключал к аппаратам искусственного дыхания, и т д., они росли, как придётся. Ну, и вырастали, соответственно, такими, как Россомаха, например — Санька уже в который раз наблюдала его поразительные живучесть и выносливость. Ей такие и не снились. Так что…

Так что она вежливо и деликатно в который раз высвободилась из Россомахиных объятий и отправилась чистить своего коня. Но волнение в организме, уже давно забывшем приятные ощущения, её опечалило. А может, махнуть на всё рукой и положиться на судьбу?.. Санька тяжко вздохнула, эхом Росомахиного вздоха, которого, правда, не слышала, но в котором была твёрдо уверена.

Ночью ей никак не спалось. Снова и снова раздумывала над своими отношениями с Россомахой, и над своим возможным будущем. Нет, она не жалела, что полог мира её вернул, куда надо, и дал возможность переиграть и спасти друзей. Но что её теперь ждёт?.. Год, два, от силы три, и она совершенно утратит товарный вид — в эдаких-то условиях. Даже если она сойдётся с Россомахой, вряд ли она долго его удержит — он моложе, темпераментный, честолюбивый, привлекательный, сексуальный. Даже если она его на себе женит! Всё равно со временем он сбежит. Здоровье её неизбежно пошатнётся, останется она одна… Вот и получается, что жить ей здесь в своё удовольствие от силы лет пять, а то и меньше.

«Если этот артефакт, — размышляла она, ворочаясь и принимая самые немыслимые позы, надеясь отыскать самую уютную, — выполняет самые невероятные желания… Может, он сможет отправить меня домой?.. Только как это устроить? Этот чёртов Диего… Захочет ли он мне помочь?.. А так всё здорово срастается: проклятие будет снято, Россомахе и Харе с Ченом уже ничто не будет угрожать, и можно отбывать восвояси… Вот хорошо бы…»

Нет, это было невозможно! Санька решительно завернулась в меховой плащ и вышла наружу, где дежурил Россомаха: сидя у костра, старательно плёл из тонких кожаных ремешков один. Поднял голову:

— Что стряслось?

— Уснуть не могу. — Она села напротив. — Расскажи мне что-нибудь. Меня твой голос успокаивает.

— Что рассказать?

— Про Запретные земли. Странно, что ты не был там. У меня такое ощущение сложилось, что ты везде побывал.

— Я собирался. — Пожал плечами Россомаха. — Только этой весной. Надо было разузнать кое-что.

— А именно?

— Ты права была, Санька: не может быть, чтобы никто оттуда не вернулся, иначе откуда бы слухам и рассказам взяться? Значит, нужно только отыскать того, кто знает что-то, выслушать и крепко подумать.

— И ты что-то успел узнать?

— Да… — Россомаха подкинул в костёр пару веток. — Кое-что успел. Туда можно пройти, зная Слова, только что это за Слова, я выяснить пока не сумел. А вот Диего, поди, знает. Точно, знает. — Он задумался, глаза подёрнулись мечтательной дымкой. — Думаю… — Сказал какое-то время спустя, — всё у нас получится. Чувство такое. А у тебя?

— Сейчас у меня бессонница, и мне ничего не кажется. — Проворчала Санька. — Давай, рябиновки, что ли, дёрнем?..

Позади и выше них, абсолютно не слышный и не видимый, лежал снежный барс, слишком крупный для диких кошек своего вида; щуря яркие глаза, в которых отражался огонь костра, он время от времени смачно облизывал усы и прислушивался к разговору двоих у костра. Сложно определять настроение кошек по их морде, но у этого кота выражение было явно презрительное.

Глава третья

Руна Беркана

Диего вернулся утром, с рассветом, бодрый и довольный, заявил, что сыт, и рассказал о странном стойбище выше по реке, над руслом которой они шли весь день.

— Да нет, не выверты. — Возразил на испуганный вопрос Саньки. — Вообще не нечисть, что и странно.

— Почему?

— Там одни женщины. Причём, молодые и красивые.

Хара усмехнулся и хлопнул Росомаху по плечу, но ничего не сказал; тот нахмурился и ответил ему тычком под рёбра, бросив пугливый взгляд на Саньку.

— Наведаемся? — Спросил Диего.

— А это по пути? — Недовольно спросила Санька. Как только Россомаха взялся скрывать от неё свои похождения, в ней, как в истинной женщине, проснулась ревность.

— Точнёхонько по курсу. — Засмеялся Диего, садясь в седло. — Я решил ночью немного разведать путь, покружил по округе. — Даже очень странно.

— Да. — Согласился Россомаха. — Женщины… Молодые и красивые. Если по какой-то причине ушли от своих стойбищ, то должны были глухое место выбрать, вдали от троп. Что, все красивые?

— И ещё какие. — Диего посмотрел с высоты седла на Саньку, подмигнул ей по своей привычке:

— Не то, что ты, козочка моя.

Санька оскорбилась. Она в курсе была, что не Мерлин Монро, но это было уже хамство!

— Какое тебе дело до моей внешности? — Спросила надменно.

— Я тебе нравлюсь; рано или поздно ты меня станешь домогаться, а я хочу сразу всё расставить по местам. — Глаза его откровенно смеялись, когда он нагнулся к ней с седла. — Чтобы ты была благодарна, что такой, как я, польстился на такую, как ты.

Нагнулся он достаточно близко, чтобы получить от Саньки сочную и хлёсткую оплеуху. Остальные, не слышавшие того, что он сказал, встрепенулись, Россомаха рванулся к ним, но Диего, засмеявшись, послал коня вперёд, а Санька, красная от гнева, фыркнула:

— Сама справлюсь! — И бросилась к своему коню.

Все волновались, а Диего наблюдал за ними и усмехался. Они ехали уже около получаса, а никаких примет того, что поблизости есть стойбище, не наблюдалось… Россомаха уже начал проявлять признаки нетерпения, и трижды спросил, туда ли они едут, когда Хара вдруг сказал:

— Он наврал. Посмеялся над нами.

— Правда, что ли? — Опешил Россомаха, и Диего расхохотался:

— Видел бы ты свою морду! Конечно. Сам подумай: что тут делать кучке молодых баб, без мужиков?! Да ещё красивых! — Фыркнул весело. — Для тебя скучковались?!

Россомаха гневно глянул на него, но ничего не сказал и не сделал, как того боялась Санька… У которой отлегло от сердца. Единственная из них, она на шутку Диего не обиделась, и даже нашла, что у него своеобразное чувство юмора. Больно уж ей не хотелось оказаться среди толпы красавиц! Когда опасность миновала, у неё даже настроение поднялось.

— А в Азии, — начала она, — живут амазонки; вот они действительно живут без мужчин, сами воюют и охотятся. Даже отрезают себе одну грудь, чтобы легче было целиться из лука. Только если бы вы набрели на них, вам бы крепко досталось, потому, что мужчин они к себе не допускают.

— И как поголовье пополняется? — Ехидно поинтересовался Диего. Санька хихикнула.

— Может, воруют девочек в соседних племенах? Я как-то на этом не зацикливалась. А ихнюю царицу Ипполиту, жуткую красавицу…

— Без груди? — Буркнул Россомаха.

— Царице не обязательно себе что-то отрезать. Так вот… Ихнюю царицу похитил для греческого царя Геракл. Я вам про него рассказывала. И она, между прочим, неплохо у него прижилась…

— Ещё бы. — Фыркнул Диего. — Я её понимаю.

— А я — нет, — заявила Санька, — если привык командовать, подчиниться тяжко. И всё равно будешь искать способ вернуться к прежнему.

— Наверное, она всё-таки дома командовала. — Примирительно сказал Хара. — Как оно всегда получается.

— Ты столько знаешь, — заметил Диего, чуть придержав коня, и поехав вровень с Санькой, — а слово «Асгард» тебе знакомо?

— Странно, что ты спросил. — Поколебавшись, сказала Санька.

— Почему?

— Это слово принадлежит тому же народу, что и руны на твоих костях. А ты его откуда знаешь?

— Говорю же тебе: Солнце знает всё. — Усмехнулся Диего. — Что ещё ты знаешь об этом народе?

— Я рассказывала вам про Беовульфа, и про Тора, и про Эрика Ясноглазого. И про Локи.

— А в той земле ты была?

–Да. — Честно сказала Санька. — Она совсем недалеко от Новгорода и Пскова, откуда родом Игорь и Ольга. Мы туда ездили по путё… — Она вовремя спохватилась, чуть не ляпнула: «По путёвке», закруглилась:

— По пути из варяг в греки. В смысле, из греков в варяги. Всего четыре дня… пути. Не сказала бы, что там очень красиво, здесь красивее. Но интересно…

— А вот, к примеру, эти знаки на костях. Прочесть ты их сможешь?

— Да. — Осторожно сказала Санька. — В основном, смогу. Хочешь усовершенствовать систему гадания?

— Я хочу… — Начал Диего, но тут Чен что-то воскликнул по-своему, указывая вперёд. В небе над лесом кружились коршуны, штук пятнадцать, спускались на землю и снова взлетали.

— Падаль нашли. — Скривился Россомаха.

— Очень много падали. — Негромко произнёс Хара. Диего спешился, отдал поводья своего коня Саньке, сказал:

— Я посмотрю. — И большая кошка мягким гигантским прыжком взмахнула на каменный уступ. Зашипела сверху на них, встопорщив усы, и исчезла.

— Всего-то дохлый лось или медведь. — Заявил Россомаха. — Делов-то. А вернётся, и ещё какую-нибудь сказочку расскажет. — Он всё не мог ему простить розыгрыша с женщинами.

Ехали медленно, настороженно прислушиваясь к каждому звуку, ожидая возвращения Диего, но тот не возвращался. Как все кошки, он был ленив: увидев, что произошло, и, поняв, что опасности никакой, он прилёг на камень над речной долиной и поджидал остальных, греясь на солнышке. Роскошный пятнистый мех блестел и переливался при каждом его движении. Когда остальные выехали на край обрыва, он лениво повернул голову, задрав вверх подбородок, сощурился и хлестнул хвостом, приветствуя их.

— Отец наш Ветер… — Прошептал Хара. Перед ними было побоище. Именно так, и не иначе! Трупов было столько, что не видно было ни земли, ни снега. Коршуны, вороны, лисы, семья медведей устроили себе пиршество, и Санька порадовалась, что смотрят они на всё это издалека и не видят подробностей.

— Поле, поле… — Пробормотала она. — Кто ж тебя так?.. — Слегка переврав Пушкина.

— Значит, Бея с Укоком опять воюют. — Заметил Россомаха.

— Или уже нет. — Возразил Хара. — Интересно, кто победил?

— Чьих убитых меньше, тот и победил. — Сказал Россомаха. — Кто своих раненых и знатных мертвецов с поля унёс.

— Кто посмотрит? — Они глянули друг на друга, и Россомаха покачал головой:

— Мне тоже интересно, но не настолько. Смрад даже здесь чувствуется. Дня три уже, как они здесь лежат.

— Укок победили. — Диего успел перекинуться и стоял рядом со своей лошадью. — Придётся делать небольшой крюк. Через Бейские земли сейчас идти опасно, мы на шорцев похожи. Свернём на юг, в горы. Дорога труднее, зато спокойнее.

— Да и дальше намного. — Недовольно заметил Россомаха. — И опаснее раз в сто.

— Что предлагаешь?

— Пройти через Бею. Если идти осторожно…

— Ага, — возмутилась Санька, — и опять всё потерять, как в Шоре, и мёрзнуть, и голодать, и лошадей лишиться! Нет, давайте, сделаем, как Диего говорит.

Россомаха неожиданно обиделся. Санька уверена была, что права, да и остальные её поддержали; Россомаха злился исключительно из ревности к Диего, а потому она с его обидой носиться и не стала, просто её проигнорировав. Они далеко обошли поле и к вечеру разбили стоянку уже там, где оно окончательно скрылось из глаз. Но коршуны свой специфический интерес к ним не утратили, парочка продолжала кружить над ними и здесь. Этот их интерес оставался какое-то время чисто умозрительным, пока Чен не достал продукты, из которых собирался приготовить ужин. Помимо всего прочего у них было и вяленое мясо, из которого Чен варил похлёбку, заправлял сухарями и приправами, и получалось съедобно. Выложив мясо в холщёвом мешке на камень, Чен пошёл за водой, где его постигла очередная катастрофа; остальные, уже не обращая на него внимания, ставили юрту. В это время коршуны начали целенаправленно сужать круги и снижаться. Не иначе, как по составленному заранее плану действовали: один низко спланировал над лагерем, пролетев мимо людей и чуть не задев крылом по лицу высокого Росомаху, а второй метко схватил холщёвый мешок с мясом и дал дёру. Мясо для него было тяжеловато, и он летел тяжело, низко, изо всех сил наяривая крыльями, а за ним с воплями мчался Чен, время от времени высоко подпрыгивая и пытаясь схватить мешок, но ворюга всякий раз от него уворачивался. Кончилось всё, как всегда, плачевно: на бегу Чен ухитрился наступить на изогнутую корягу, которая вторым концом смачно залепила ему по лбу, а коршун, перелетев овраг, нагло уселся на камнях напротив лагеря и принялся, придерживая мешок лапой, ковырять его клювом. Вместе с подоспевшим напарником они мигом разодрали мешок в клочья и, глумливо косясь на бывших хозяев, принялись жрать. Санька, утирая выступившие от хохота слёзы, побежала помочь Чену подняться. Тот встал, опять наступил на корягу, которая в этот раз шарахнула по затылку Саньку, и разразился проклятиями в адрес коршунов. Те жрали мясо и проклятия игнорировали. Россомаха, тоже загибавшийся от смеха, стрелять в предприимчивых птичек отказался; по его словам, такие наглецы имели полное право на существование.

— А мяса я свежего подстрелю. — Заявил он. — Это не проблема! — И Санька опять его полюбила, подлизалась, предложив свою помощь. Не злопамятный Россомаха тут же её простил. Он никогда не умел долго злиться, скучать или расстраиваться, за то он Саньке так и нравился. Они дружно приготовили для всех постели — Россомаха срезал еловые ветки, а Санька укладывала их и накрывала, — и при этом опять хихикали и толкались. Когда Россомаха пошёл охотиться, она долго мешала ему уйти и приставала, чтобы он пообещал ей… впрочем, какие иногда глупости говорят друг другу флиртующие мужчина и женщина! Для постороннего это просто что-то запредельное, в смысле полной бессмысленности, ведь здесь значение имеет не то, что люди говорят, а то, как они при этом друг на друга смотрят, какими будут их интонации, как они будут друг другу улыбаться, и т д., и т п. В этом смысле Санька и Россомаха в этот раз побили все рекорды — и за всё спасибо ворюге-коршуну! Страшно довольная, Санька занялась своим конём, предвкушая что-то… Впрочем, что там она предвкушала, совершенно не важно, тем более, что делала она это зря.

Каждый вслед за тем занялся своим делом, дожидаясь ужина, и Диего, который сильно себя не утруждал, присел неподалёку от Саньки. Долгое время молча наблюдал за нею, пока она не поёжилась от его пристального взгляда, потом спросил:

— Ты можешь мне сказать, почему у тебя всегда такое довольное лицо?

— А я откуда знаю? — Удивилась Санька. — Обычное лицо. Что, по-твоему, я думаю о нём, что ли? И специально какое-то выражение на нём изображаю?

— А разве нет?.. Такое весёлое настроение постоянно, мне кажется, может быть только у полной дурочки.

— Ну, наверное, я и есть полная дурочка. — Обиделась Санька. — Вот и поговорили!

— Не воспринимай всё так трагично, я только хочу понять.

— Трагично?.. Вовсе нет. Я ничего не воспринимаю, как трагедию. Просто не люблю, когда мне хамят прямо в лицо.

— Я не хамил. Почему ты такая?

— Какая?

— С остальными, даже с дурачком Ченом, ты другая.

— Чен не дурачок!!!

— Ладно-ладно! Но на первый-то взгляд, полный! Признайся, и ты поначалу так о нём думала?

Справедливость требовала признать: да, думала. Санька не хотела, и просто промолчала, но Диего этого было достаточно для наглой, но очаровательной ухмылочки:

— Видишь, я прав.

— Ты не прав. Не могу объяснить этого, но ты не прав. То есть, прав, но… не прав.

— Женский ум! Да, но нет. Нет, но да.

— Уж какой есть. — Хмыкнула Санька.

— Когда я сказал, что ты не красавица, я не имел в виду ничего дурного.

— А это ты сейчас зачем говоришь?

— Мне не хочется, чтобы ты злилась на меня. Ты мне нравишься; я только хочу понять: вот этот твой образ… Жизнерадостный, простой и притягательный — это искусство, или это твоё истинное лицо?

— Тебе это зачем?

— Не хочу обмануться и попасть впросак, доверившись тебе.

— Так не доверяйся. — С вызовом глянула на него Санька. — Как я тебе буду доказывать, что не притворяюсь? Если ты мне не веришь?

— Но признайся, это невозможно: относиться так приветливо ко всем… Почти ко всем, кого ты встречаешь.

— А по-твоему, каждого, кто тебе встретился, нужно сразу ставить на место?

— Конечно.

— А если ты по незнанию хорошего человека обидишь?

— А если позволю какому-нибудь уроду потешаться над собой?

— Лучше пусть какой-нибудь урод слегка развлечётся, чем хороший человек обидится. — Убеждённо сказала Санька. — Бог с ним, разберёшься и поставишь на место потом. А вот рану, которую ты можешь нанести, залечить будет трудно.

— А тебе не всё равно, что там творится в душе у того же Барсука, к примеру? Кому нужна его душа, он же так, мелочь придорожная?

— Знаешь… — Санька прикусила губу. Её возмутило то, что сказал Диего, причём сказал искренне, без обычной издёвки, так, что она несколько секунд считала до десяти, чтобы ответить нормально. — Для кого-то мелочь он, а для кого-то — ты. Жизнь штука такая, что может, придётся тебе приползти к порогу этого самого Барсука, и ковш воды у него вымаливать!

— Я знал, что подвох есть! — Обрадовался Диего. — Значит, ты просто заслуживаешь себе на будущее ковш воды! Авось, пригодится, верно?

— Я не знаю, как тебе это сказать. — Призналась Санька. — Мы с тобой слишком люди разные.

— Хорошо. Но, впервые увидев меня…

— Не впервые. — Санька показала ему ладонь. — Не впервые, не забудь.

— Не так-то просто это понять. Нет, я знаю, что это правда, но как?.. Почему полог мира так поступил?

— Чтобы можно было что-то исправить, я полагаю.

— Для них? — Диего кивнул в сторону Хары, медитировавшего на камне, и Чена, как раз в этот миг вылавливающего из угольев ложку, которую уронил туда, пытаясь попробовать своё варево.

— А почему бы и нет? Для них, для Росомахи, и для тебя, в том числе.

— Я не считаю, что они этого достойны. Хара, может быть, он всё-таки принц. Но остальные?..

— Это не тебе решать.

— Правда. — Диего помолчал. Снова пристально посмотрел на Саньку, с полуулыбочкой, которая ему так шла, и чем-то сильно цепляла Саньку, не смотря на неприязнь. — Ты не красивая. — Повторил он, и она покраснела.

— Но на тебя хочется смотреть и смотреть. — Продолжал он. — У тебя глаза, как звёздочки, и улыбка, как солнечный зайчик. Иногда твоя весёлость меня бесит, и я хочу тебя обидеть. Но на самом деле мне хочется, чтобы ты считала меня другом, как и их, и вот так же улыбалась мне. Это возможно?

— Почему ты спрашиваешь?

Он взял её руку.

— Из-за этого. Это можно простить?

— Наверное. — Санька пожала плечами. — Я не злюсь на тебя за это, но я боюсь тебя, потому, что помню, как это было. Дело в этом, а не в обиде там какой-то… Для меня ты — человек, который может так поступить.

— Но ведь человек может исправиться.

— Может. — Легко согласилась Санька. — Только, оскорбляя моих друзей, ты вряд ли этого добьёшься.

— Друзей? — Он посмотрел на неё как-то странно. — Ты уверена в них?

— Да. — С вызовом произнесла Санька.

— Твой Россомаха — ты думаешь, почему он так предан тебе?

— А какая разница?

— Ты нужна ему, чтобы ему простили его прошлое. Он спит и видит, как станет величайшим воином в мире, победит всех признанных силачей и станет единственным великим. В этих мечтах тебе нет места, Александра. Он использует тебя, хоть делает это довольно честно, нельзя не признать.

— Зачем ты мне это говоришь?

— Он имеет виды на тебя; я тоже. Сейчас ты отдаёшь ему предпочтение потому, что считаешь, что он любит тебя. Но это не так! Он любит тебя не больше, чем я. Он тебя хочет, как хочет каждую молодую и не слишком уродливую женщину, на которую падает его взгляд. Почему, как ты думаешь, они ему так легко достаются?.. Потому, что думают так же, как ты. Пусть это соперничество между нами будет честным. Я не прав? Но в любви, как в войне, все средства хороши.

— Ты меня тоже не любишь.

— И ты меня. И Росомаху ты не любишь тоже. Но нам предстоит странствовать долго по пустынным местам, и мне захочется женщину, а тебе — мужчину, и я хочу, чтобы из нас всех ты выбрала меня. Видишь, я честен.

— Вижу. — Сказала Санька. Растерянно. Она не хотела верить в то, что говорил ей Диего, но верила, потому, что это было похоже на правду. Ей нравилось думать о том, что Россомаха влюблён в неё, это было приятно и лестно, но плохо вязалось с его похождениями во время их странствий, что правда, то правда.

— Он спасал меня, рискуя жизнью. — Сказала она, наконец.

— Он любит риск; это во-первых. А во-вторых, подобные подвиги могут его прославить и увеличить его престиж, которого он так жаждет. А то, что готов был умереть ради ночи с тобой.… Так чего спьяну не сделаешь? А потом только и остаётся, что с честью принять удар судьбы. Прости.

— За что? — Пробормотала Санька, опустив голову. — Ты прав. Я знаю. Я не дура. Только оставь меня не надолго, хорошо? — Она встала. — Я… пойду, своего коня посмотрю.

Несколько минут, бездумно протирая шкуру своего любимца куском войлока, она старалась не расплакаться, внушая себе, что это всё ерунда, и не стоит так расстраиваться. Это жизнь! Россомаха живой, горячий, тщеславный и любвеобильный, и он, несомненно, достоин славы, как великий воин, она это знала. Диего так искусно подкинул ей леща насчёт её глаз и улыбки, что она колебалась, и всё-таки нашла в себе силы не заплакать, помня об этом. Ну, и пусть… она и сама думала над этим. Она даже в самых смелых своих мечтаниях никогда не представляла себя с Россомахой иначе, как друзьями. Жена Росомахи! Россомаха и семья — две вещи несовместные. В лучшем случае, эта несчастная будет сидеть в каком-никаком доме, ждать своего героя на редкие побывки и рожать после этого очередного росомасика. Не больше. Она уж точно на это не согласна!

А может, Диего не такой уж и плохой?.. — Она замерла, ничего не видя перед собой, на какое-то время перестав протирать Смога. Тот, присмиревший от удовольствия, шевельнулся, напоминая о себе, повернул голову и толкнул её носом под руку, громко фыркнул. Потрепав его по шее, Санька продолжила прерванное занятие, напряжённо размышляя. Нет, это хорошо, что Диего заставил её очнуться. Это правильно. В следующий раз, когда она попытается вернуться, уже ничто не заставит её цепляться за этот мир! Если только они найдут этот артефакт, она попросит Диего об услуге.… И уже не оглянется.

Ночь была звёздная и морозная, но у костра было тепло и приятно. Россомаха принёс глухаря, которого они зажарили целиком, и, разобрав самые лакомые кусочки, остальное покрошили в котелок с варевом Чена. На свежем воздухе, да с устатку, всё, что угодно, можно слопать, а жареная на костре птичка и вовсе шла на ура. Вспоминали, как коршун утащил мясо, хохотали, как ненормальные, даже Диего. Приятный был вечер, что ни говори.… Но ночью Саньке опять снилась какая-то хрень. Главным образом, она искала: шарилась в запасниках библиотеки, хотя на библиотеку это походило мало, скорее, на какой-то храм, только заброшенный, и искала в манускриптах полный текст «Старшей Эдды». «Ты хоть представляешь себе корабль из ногтей мертвецов? — Вкрадчиво спрашивал её Отто, которого она не видела, но который был совсем рядом. — Ты себе это представляешь?» Санька огляделась: она плыла по тёмному, почти чёрному морю, под низким свинцовым небом, на каком-то корабле, с какими-то людьми, которых только ощущала, но не видела. И вдруг тёмное пространство меж землёй и небом разорвал сполох белого пламени, и она увидела птицу, гигантскую, в несколько раз больше корабля. Она плескала крыльями, играя и светясь, единственный свет в этой мрачной водной пустыне. «Это Феникс!» — Подумала Санька. Но в «Старшей Эдде» никакого Феникса не было, и этот факт почему-то во сне Саньку страшно озадачил, и она продолжала свои поиски, пробираясь по подземелью и пролезая в щели и норы, всё дальше и дальше. С неприятным чувством, что напротив, удаляется от того, что ей так нужно. Что-то подсказывало ей, что её поиск тесно связан с её возвращением в Красноярск; и она упорствовала, пока не проснулась. Несколько минут лежала, приходя в себя. Из всего сна ярче всего ей запомнился Феникс, как ни странно, и крепко засела в голове «Старшая Эдда» Она даже зачем-то стала повторять её наизусть про себя: «Вот Гарм залаял, там, в Гнипахеллиле; вервь оборвётся; зверь выйдет голодный»… И вдруг ей почудилось, что этот лай вот-вот раздастся. Испуганно ахнув, она взвилась и села, сжав кулаки. Землю тряхнуло сильнее, теперь она поняла, что чувствовала эти толчки и во сне. Испуганно захрапели и заржали кони. Полог юрты откинулся, заглянул Хара, увидел, что она не спит, сказал озабоченно:

— Земля дрожит.

— Я-я-я почувствовала. — Прошептала Санька, испуганно глядя на него.

— Слабые были толчки, — постарался он её успокоить. Остальные заворочались на своих лежанках, Россомаха потянулся с хрустом, спросил:

— Что случилось?

— Ты землетрясение проспал. — Сказала Санька, поднимаясь и выползая наружу. — Везёт.

Больше толчки не повторялись. Обсудив это и так, и эдак, они снова, позавтракав и умывшись, отправились в путь. День, распогодившись, выдался совсем тёплым; было, как про себя прикинула Санька, не меньше плюс десяти. Настроение оставалось нулевым, но уже не из-за Росомахи, а из-за сна. Она давным-давно не вспоминала Отто, и не думала о нём, испытывая прежнее бешенство; сейчас почему-то ей было страшно. В голове безостановочно крутилась «Старшая Эдда», то отдельные фразы, то целые отрывки. Поразмыслив, она решила, что это из-за странного вопроса Диего об Асгарде, городе светлых богов — асов, но всё равно было не по себе. «Сурт идёт с юга — огонь всепалящий солнцем блестит на мечах у богов, рушатся горы, мрут великанши, всё Хель пожирает, небо трещит…»

— Жуть какая! — Воскликнула она вслух, и Россомаха тут же повернулся к ней:

— Что?..

— Вспомнила одну… песню, что ли. Страшную. Про последнюю битву богов.

— Спой?

— Я не знаю, как она поётся, я только слова знаю. Но лучше их вслух не повторять, сильно страшные. Тем более, после того, как земля тряслась.… Ну, на фиг. Лучше пусть Диего споёт что-нибудь весёлое. У него здорово получается.

Россомаха тут же нахмурился и замолчал. Он болезненно воспринимал любые упоминания о пении Диего. Но Санька считала, что это ребячество с его стороны, и вообще.… Надо отходить от этой дурацкой мании — относиться серьёзно ко всему, что с ним связано. Баста! — И она даже не попыталась скрыть удовольствие от пения Диего. Тем более, что пел он и правда, прекрасно. С голосовыми связками, слухом и тембром голоса у него было всё в порядке, словно ему ставили всё это в лучшей консерватории. Самородок!

У Саньки тоже было всё в порядке со слухом. Природа наградила её, неизвестно, на кой, потому, что голосок у неё был так себе, и музыку она сочинять даже не пробовала никогда; но слух у неё был настолько тонкий, что она всегда отличала даже самую удачную пародию от оригинала на раз, никогда не путала мужские и женские голоса, как бы ни были они похожи, и искренне удивлялась, как это вообще возможно: в каждом из них было нечто, сразу, на слух Саньки, выдававшее, мужское или женское горло их выводит. Для неё было всегда непонятно, как можно принять мужчину в женском платье за женщину, голос ведь не спрячешь! В общем, был у неё такой божий дар. Слушая пение Диего, она краем уха ловила голоса птиц, такие звонкие и многочисленные в этот солнечный и тёплый день, и сначала даже сама не поняла, что её насторожило. Прислушалась, перестав слышать Диего и сосредоточившись на том, что её насторожило. И почти сразу сообразила: голоса птиц звучали по-разному! Не для обычного уха, которое никакой разницы бы не уловило, а для её изощрённого слуха. Она чуть придержала лошадь, чтобы ей не мешали голос Диего и топот множества копыт. Россомаха тут же оглянулся на неё, насторожившись. Он уже несколько раз убеждался в способности Саньки слышать даже недоступное его слуху. Санька колебалась. Если кто-то наблюдает за ними, то может, лучше не демонстрировать то, что она догадалась об этом? Россомаха приложил палец к уху, и она кивнула. Он окинул быстрым взглядом окрестности и сделал какой-то знак Харе. Они почти незаметно перестроились, поменявшись местами и заняв удобные позиции, одновременно прикрывая Саньку. Диего толи не заметил этого, толи не обратил внимания, продолжая распевать во всё горло. Санька боялась стрел. Все меры предосторожности казались ей бессмысленными перед ними; хотя в кино, например, китайские мастера всяческих кун — фу стрелы отбивали только так… Впрочем, Чен даже слов таких не знал.

Как-то Санька его, всё же, недооценила. Как только они поравнялись с подходящим, по мнению Росомахи, местом, Чен устроил небольшой взрыв, и в дыму Санька почти сразу же увидела фигуры нападающих. Стрелять было бессмысленно, и они напали всем скопом, как показалось с перепуга Саньке — человек пятьдесят. Диего, мгновенно очутившись на земле, перекинулся и ринулся в бой вместе с Россомахой и Харой. Санька поспешно ловила перепуганных коней, чтобы не разбежались, и, стараясь держаться за ними и за краем скалы, следила за сражением, на всякий случай сжимая в руке нож. Она так и держала его при себе, и как оружие, которым ещё ни разу не воспользовалась, и как талисман, которого даже немного побаивалась. Но больше всего она боялась момента, когда возникнет необходимость пустить его в ход; напряжённо наблюдая за боем, она молилась в душе всем богам и духам на свете, чтобы и в этот раз делать этого ей не пришлось.

Дым не рассеивался до конца, отчаянно воняя и мешая что-то разглядеть. Что было отлично слышно, так это рычание большого кота и боевой клич: «Хабас!» — Росомахи. Постепенно остатки дыма улетучивались, и вместе с ними редели силы противника: когда каменистая площадка у большой скалы окончательно освободилась от дыма, на ней в беспорядке валялись тела убитых, и продолжалась схватка между Харой и каким-то низкорослым, но очень шустрым дядькой в лохматой шапке и такой же лохматой шубе. Он визжал и вертелся, сверкая двумя кривыми мечами, подпрыгивая высоко, словно террорист из Контр Страйк. Россомаха, абсолютно невредимый, наблюдал за боем; в тот момент, как Санька смогла его разглядеть, он как раз, не отводя глаз от сражения и не меняя выражения лица, ударил кинжалом какого-то бедолагу, пытавшегося встать справа от него. Тот упал окончательно; Хара, до того момента уворачивающийся и чего-то выжидающий, перешёл в атаку. Виртуозно орудуя посохом и кинжалом, он сбил своего попрыгунчика с ног и прикончил ударом кинжала в затылок. Санька вздрогнула и зажмурилась; но тут же открыла глаза, посмотреть, что дальше.

Дальше был подсчёт нападающих и осмотр трофеев. Диего, так же ни капельки не пострадавший, сидел в стороне, наблюдая несколько презрительно, как Россомаха деловито осматривает трофейное оружие и украшения.

— Это Укок. — Заявил Хара, перевернув своего противника и осмотрев его амулеты и татуировки. — Странно, это уже земли Беи.

— Наверное, мародёрствовали на поле. — Предположил Россомаха. — И заметили нас. Смотри, сумки полные. — Он пнул сумку, где тяжело звякнуло что-то, в подтверждение своих слов.

— Ты сильно-то сбором трофеев не увлекайся. — Лениво заметил Диего. — Места впереди безлюдные, сбыть некому, идти далеко. Перевал впереди, дорога тяжёлая… Я понимаю, бандитские замашки ничем не перешибёшь, но ты уж сделай над собой усилие.

Россомаха титаническим усилием воли заставил себя проигнорировать это замечание, но желваки по скулам забегали, и краска в лицо бросилась, особенно после того, как Санька сказала:

— Диего прав, Россомаха, лишнее нам ни к чему. А вы уверены, что никто не явится им на подмогу, или не пустится за нами, чтобы отмстить?

Россомаха швырнул на землю то, что взял было в руки, и, не отвечая, пошёл к своему коню. Хара ответил, не скрывая укоризны в карих глазах:

— Кто его знает. Но золотые и серебряные вещи лучше взять, не пропадать же добру. Прости, кыдым, но никто большего брать и не собирался. Мы с Россомахой не первый день на свете живём, и уж как-нибудь сами догадаемся, что к чему.

Теперь покраснела Санька; поняла, что зря обидела Росомаху, тем более, на глазах у ненавистного ему Диего, и расстроилась. Дальше ехали молча, только Диего, у которого резко поднялось настроение, как ни в чём ни бывало, мурлыкал что-то себе под нос.

Как и обещал Диего, через день они поднялись на перевал. Здесь, не смотря на ослепительное солнце, было холодно, и лежал глубокий снег. Санька, поднявшись на самое высокое место, огляделась, сощурившись: вид был красоты сокрушительной, невероятной. Бескрайние сосновые леса покрывали горные склоны, ярко освещённые солнцем, над горной стремительной рекой клубился белый пар, янтарём горели сосновые стволы, ослепительно сверкали снега и льды вокруг. Небо было такой яркой, чистой голубизны, что дух захватывало… И тут Диего указал куда-то на восток. Далеко, очень далеко, в небо поднимались клубы дыма — не костёр, целый пожар. Но их путь лежал почти в противоположную сторону, в глубокую горную долину, поросшую берёзой и елью, среди каменных глыб и мохнатых скал. Сколько хватало глаз, не было видно никаких признаков жилья, ни дымка, ни просеки. Дикий, первозданный край, край невиданных красоты и мощи.

— А где Запретные Земли? — Спросила Санька, в надежде, что Диего покажет пальцем и скажет: «А вон они». Но он только засмеялся и покачал головой:

— Боюсь, не скоро я тебе их покажу. Нам туда — видишь, две вершины? Но прямо не пройти, придётся двигаться вкруговую, вон туда… — Они шли пешком, ведя коней в поводу, и Диего подошёл к Саньке, объясняя, приобнял её, почти прикасаясь щекой к щеке. — Вон по тому распадку спустимся к реке — сейчас её не видно, — дойдём до брода, это вон там, — поднимемся вон на ту гору… А дальше я дороги не знаю. Будем искать по солнцу. Направление-то известно.

— Я знаю дорогу. — Бросил Россомаха. — До самой Туры.

— Ну, это же отлично! — Деланно обрадовался Диего. Санька поёжилась. Она, вроде, и сама к этому стремилась, но душа всё равно за Росомаху болела. Считая, что права, она уже который день находилась в таком мучительном разладе сама с собой, что её обычная жизнерадостность начала ей изменять. Россомаха обиделся очень сильно, и не мог этого скрыть; с каждым днём он замыкался в себе всё сильнее, и больше общался с Харой и с Ченом, нежели с Санькой. Она привыкла к его близости, к его вниманию, к его заботе, воспринимала их, как само собою разумеющееся, и в её схеме развития ситуации потеря всего этого не предусматривалась — она была уверена, что это от неё не уйдёт. Что Россомаха будет по-прежнему с нею, только уже иначе… Терять его было страшно. К тому же, и Хара, и Чен явно были на его стороне, и Саньку почти открыто осуждали, проявляя свою солидарность с другом. Всё это расстраивало её ещё больше. Она, вроде, и хотела всё исправить, и в то же время не могла: мешали завязавшиеся дружеские отношения с Диего. Он стал оказывать ей мелкие услуги, опережая остальных, то и дело обращался на привалах с вопросами или просьбами, всегда как-то так, что Санька не могла ему отказать, не могла оттолкнуть, боясь обидеть. Но не могла не замечать, что он старается в таких случаях всегда опередить или заменить Росомаху. Вообще-то, подобное соперничество ей было лестно, и даже слегка задевало нежелание Росомахи как-то соперника оттеснить. Старался в основном Диего.

Глава четвёртая

Руна Эваз.

Само по себе путешествие протекало неплохо. Несколько раз они видели издали проснувшихся бурых медведей, частенько слышали волчий вой, а по ночам лошадей тревожило рычание ирбиса, но на отряд ни разу никто не напал. Весна меж тем стремительно набирала обороты, расцвела верба, проклюнулась зелень на солнечных прогалинах. То и дело маленький отряд спугивал оленей и косуль с солнечных полянок; те отбегали нехотя и не далеко, пугливо присматривались к всадникам, готовые в любую секунду броситься прочь. А раз увидели молодого медведя: тот тоже, сидя совсем по-человечьи, лопал свежую зелень. На всадников он даже не зарычал, и, кажется, совсем не испугался и не насторожился, с любопытством провожая их взглядом. А белок и прочей мохнатой мелочи им на пути встречалось видимо-невидимо, столько, что даже Санька перестала обращать на них внимание. Настроение, правда, было у всех не ахти; положение не спасали ни песни Диего, ни попытки Чена всех помирить, которые у него получались настолько неуклюжими, что вызывали только кривые усмешки и сочувствие. Неизвестно, чем кончилось бы это напряжение, достигнув своего пика, но скоро стало очевидно, что за ними кто-то идёт. Преследователей выдал лёгкий дымок, который однажды заметил Россомаха со склона горы; пристальное наблюдение в последующие дни показало, что кто-то действительно идёт за ними. Птицы, кружившиеся над вершинами деревьев; лёгкие, почти невидимые струйки дыма иной раз. Они решили, что преследуют именно их, потому, что все эти метки в точности повторяли их маршрут.

Разведать взялся Диего, ему это было проще всего. Оставив коня и оружие Саньке, он перекинулся и скрылся в лесу. Темнело; остальные взялись ставить юрту и готовиться к ночлегу. Санька, как обычно, занялась постелями; бросила охапку лапника на землю, когда в глаз что-то влетело.

— Погоди, не три! — Рядом тут же оказался Россомаха. — Смотри вверх, я сейчас достану. — Взял её лицо в ладони. — Надо же, уже какая-то мошка проснулась…

— И покончила жизнь самоубийством в моём глазу. — Фыркнула Санька. — Извращенка.

— Может, ей глаза твои понравились. — Россомаха бережно вынул извращенку из Санькиного левого глаза.

— Тем более извращенка. — Буркнула Санька.

— Почему? — Не торопясь отпускать её, спросил Россомаха. Санька побоялась развивать эту щекотливую тему, дёрнула плечом:

— Просто ляпнула. Так. Настроение не очень.

— И уже давно.

— Да. Ты же дуешься на меня. — Прямо сказала она. — Обижаешься на что-то.

— Я не обижаюсь. Просто ты с Диего этим… подружилась уж больно.

— Он не такой и плохой… Мне так кажется.

— Ага; только ссытся и глухой. — Нахмурился Россомаха, отпуская её.

— Он часто тебя обижал, но ведь и ты его — тоже. Вы просто терпеть друг друга не можете; но ведь…

— Что?

— Ничего.

— Ничего? — Россомаха опять поймал её за руку, потянул к себе. — Я знать хочу. Что ты сказать хотела?

— Забыла. — Санька несильно трепыхнулась, но он не отпускал. — Это не важно. Правда; пусти. Ну, Россомаха, я тебя прошу…

— Да не держу я тебя. — Он даже отступил на шаг. — Кто я такой, чтобы тебе мешать?

— Ты не мешаешь. — Растерялась Санька. — Ты не можешь помешать. Кто я буду, если скажу тебе такое?! После всего, что мы… После всего, через что мы прошли вместе! Дороже вас троих у меня нет никого, потому я и здесь сейчас.

— А я уже не хочу быть здесь. — Сказал Россомаха. — Плевал я на проклятие на это; всё равно помирать, и лучше молодым, чем старым и немощным, всеми брошенным, всем в тягость. Если б не Хара и Чен, давно бы уже повернул куда-нибудь в сторону.

Санька замерла, открыв рот. Ей казалось, что скорее солнце в обратную сторону вращаться начнёт, чем Россомаха скажет что-то подобное! Впору было «караул!» — крикнуть.

— Ты не думаешь так на самом деле! — Пробормотала она, потрясённая до глубины души. Россомаха упрямо дёрнул ноздрями:

— Думаю. День и ночь думаю. Невмоготу терпеть! Как эта тварь, Диего, надо мной куражится, а ты ему подпеваешь!

— Я не подпеваю! — Воскликнула Санька так громко, что Чен и Хара оглянулись на них, а Смог всхрапнул и насторожился, бросив хрустеть овсом. Россомаха досадливо покачал головой, даже поморщился, и пошёл прочь. Санька бросилась за ним.

Нагнала над быстрым ледяным ручьём, где он собирался набрать воды, схватила за жёсткую тёплую ладонь, не удержалась, поскользнулась, и оба они чуть не сорвались в ледяную воду — Россомаха в последний момент ухватился за толстую ветку, и они опасно повисли над ручьём, так неудобно, что какое-то время не могли разъединиться и выбраться обратно.

— Свалимся щас! — Прохрипел Россомаха, изо всех сил подтягивая себя и Саньку к дереву. Санька согласилась, но помочь ничем не могла — было так неудобно и опасно, что она боялась лишним движением всё испортить. Наконец Россомаха зацепился за что-то крепче, и одним сильным движением вытолкнул себя и её на безопасное место. Перевёл дух:

— Чуть не искупались! Ну, ты даёшь! Что случилось?

— Ничего. — Фыркнула Санька. — Ещё немного, и я буду, как Чен… Или хуже! — Чуть не задохнулась, почувствовав, как Россомаха обнимает её. Его взгляд яснее ясного сказал ей, что он сейчас сделает, но она попыталась изобразить, что ничего не происходит, и увернуться. Не тут-то было: Россомаха, продемонстрировав немалый опыт в этом деле, крепко поцеловал её, не позволив даже трепыхнуться. Санька только пискнула. Целовался он просто офигительно. Волнение, поднявшееся в организме от его поцелуя, Саньку потрясло; если в первые секунды она пыталась отстраниться, то потом уже было не до того. Слегка переведя дух, она уже сама на него набросилась, плюнув на все проблемы контрацепции. Нет, что-то в мозгу звякало, конечно, как сигнал превышения скорости в иномарке, но, как все нормальные русские водители, Санька этот сигнал проигнорировала. Она и раньше подозревала, что что-то в Россомахе есть — не зря же он так легко укладывал в постель девиц во всех городах и весях Танзейского каганата! Но чтобы до такой степени.… Чтобы такое представить, нужен был опыт подобного рода, а его у Саньки никогда не было. Впрочем, это ей не мешало — организм сам знал, что и как. Мешали неудобное местоположение, холод, близость Хары с Ченом и обилие всяческих одёжек и на ней, и на Россомахе.

Конец ознакомительного фрагмента.