Олень двугорбый. Сборник всего на свете

Н. Ларин

Эта книга – уникальная. Если два или три человека смогут её понять, то мир уже не будет прежним. И если никто не сможет её понять, то мир всё равно не будет прежним. Потому что прежним мир не может оставаться постоянно. Книга содержит нецензурную брань.

Кабинет доктора Арбузовой

У Сашки Иванова заболел зуб. Беда не велика, тем более, зуб-то молочный. Всего и делов — выдернуть. Да, и стоматологом в районной поликлинике работает тётя Маша, Мария Ивановна Арбузова, соседка по лестничной площадке Ивановых. Хотя Сашка немного и побаивался соседку, тётка она была ничего, не то, что все эти ворчливые старухи, сидящие на лавочке даже летом в плащах и прочей тёплой одежде. Сашка был ещё тем хулиганом, и от бабок ему сильно доставалось.

Сашка в свои одиннадцать был уже вполне самостоятельным и в поликлинику пошёл один. Взяв направление в регистратуре, он поднялся на третий этаж занять место в очереди. Около зубоврачебного кабинета никого не было. В дверь доктора Арбузовой раздался осторожный стук, и в слегка приоткрытый проход просунулась рыжая веснушчатая голова Сашки. Следом за головой на пороге кабинета показалось и всё озорное Сашкино туловище.

— Марьиванна, можно войти?

— Ты уже, — сказала Марья Ивановна с какой-то особенной располагающей строгостью. — Садись в кресло, — Марья Ивановна надела на себя маску, именовавшуюся у Сашки и всех его приятелей не иначе как намордником, в которой обычно все врачи проводят свои не очень приятные, но полезные для здоровья операции.

— Ба, что же это такое?! — воскликнула Марьи Ивановна, не успев даже сунуть никакой зубоврачебной пакости Сашке в открытый рот, — ты свои ногти-то на руках, охламон ты эдакий, видел? Чернее негра в Африке! Суёшь такие грязные руки в рот, от этого зубы и болят. Куда это только тётя Нина (это Сашкина мама) смотрит?!

— Ты хоть знаешь, что грязища эта может попасть в кровь и тогда — всё, смертельный случай. Немедля иди в 101 кабинет к Араму Карапетовичу — я дам тебе направление — пока не сходишь, не смей даже появляться на моих глазах.

Сашка обречённо выполз из кабинета тёти Маши и поплёлся на первый этаж. Теперь придётся, похоже, весь день провести у этих назойливых докторов. И чего это они вечно лезут не в свои дела?! Ну, грязные ногти, подумаешь, им-то чего? Всё равно же, вечером будет гонять мячик во дворе и снова измарается.

Арам Карапетович, толстый дядька с тёмным, почти чёрным лицом («Ещё чернее, чем мои ногти, а ещё собрался меня лечить», — подумал Сашка), мельком посмотрел на руки своего пациента и сказал:

— Очень грязный ноготь, очень. Грязь может немедленно угодить в кровь и привести к последующему летальному исходу. Неужели ты не знаешь таких простых вещей, мальчик?

Сашка помотал головой. Во-первых, он не понял, как исход куда-то может улететь, а, во-вторых, ему совсем не нравился этот Арам-как-его-там, и он поскорее хотел от него смотаться. Очень уж он был похож лицом на его дядьку, от которого никогда подарков на день рождения и другие праздники не дождёшься.

Врач ещё раз посмотрел на Сашкины руки и сказал:

— Боюсь, мальчик, что уже слишком поздно для полумер и придётся действовать решительно. Удалить совсем надо ногти. Ложись пока на кушетку, а я сделаю тебе инъекцию местного обезболивающего.

Сашка послушался и лёг. Хотя он и делал вид, что ничего не боится, но уколы слегка его пугали, и один раз, когда у него брали кровь, он даже упал в обморок. Через пару минут операция по удалению ногтей была закончена, и Сашка мог быть свободен.

Врач замотал ему кровоточащие пальцы и отпустил с миром. Кстати, заодно и на пальцах ног тоже удалил ногти.

Прихрамывая, Сашка вновь подошёл к кабинету Марьи Ивановны. Стучаться было больно, поэтому он просто просунул без спросу свою рыжую веснушчатую голову, надеясь, что она не станет его сильно ругать за такую наглость.

Марья Ивановна, действительно, не стала. Или была занята какими-то важными непонятными врачебными делами.

Доктор Арбузова строго посмотрела одним глазом на Сашку, жмущегося в уголке кабинета, и сказала:

— Лохмы-то что у тебя какие? Вам в школе разве не говорили, что в районе эпидемия вшей?! Куда только наше образование смотрит? Ладно, несись к заведующему нашей АХЧ Ананьеву Павлу Борисовичу, — он у нас стричь хорошо умеет. Машинка постригательная у него есть, вернее. В парикмахерскую не успеешь уже, а ещё зуб твой лечить. Вот тётя Нина будет рада, что хоть я за тобой присмотрела, о здоровье твоём позаботилась.

Сашка не знал, что такое АХЧ, и бежать уже не мог. Хорошо хоть тётя Маша сказала ему. Найти смог.

«Вот как с котом нашим, Рулоном, когти обрезали, мебель чтобы не драл. И шерсть теперь, чтобы не мусорил ей», — думал Сашка по дороге, — «И чего она ко мне привязалась, пустяки же».

Павел Борисович оказался весёлым толстым дядькой в очках и синем костюме.

«На трудовика нашего похож», — подумал Сашка.

— Ну, проходи, охламон. Что, байстрюк, постричь тебя надо. Это мы мигом, не успеешь даже и глазом моргнуть. Да, что-то у тебя, сынок, и с глазами не порядок, забеги потом к окулисту нашему… этому… как его… её, Алексей-Алексан… тьфу ты… Неважно, в общем.

Толстый дядька принялся водить жужжащей машинкой по Сашкиной голове и напевать «Когда сады-ы-ы-ы цвет-у-у-у-у-т», или что-то вроде того. И показывать пальцами правой руки как играет, будто на трубе. Сашкин сосед дядя Толя эту песню всё время напевает и также рукой показывает.

А вот Павел Борисович оказался плохим парикмахером и случайно отрезал оба уха и кончик носа слегка.

— Как в «Ералаше», помнишь? На, дома пришьёшь, — расхохотался заведующий странными буквами и положил уши Сашке в карман. — Ну, беги, давай, щегол.

Боясь расплакаться от боли, Сашка вновь поплёлся к Марье Ивановне. Он не был плаксой, что очень правильно, а вот забывчивым совсем малость был. И забыл к окулисту («Акуле», как ему подумалось) зайти на обратном пути.

— Кто это тебя так? Не уж-то Ананьев Павел Борисович? Вот ведь алкаш, с утра, небось, уже нализался. Криворукий. Садись-ка в кресло, сейчас за травматологом нашим, Ефимом Ивановичем, сбегаю. И за Арамом Карапетовичем тоже надо, пусть посмотрит.

Марья Ивановна не побежала, как обещала, а пошла своим обычным шагом. А Сашка сел в кресло и захныкал. Так хорошие мальчики не поступают, потому что из них должны вырастать настоящие мужчины и защитники Отечества. И девочек не должны обижать. Иначе все мужчины будут такими, как этот Ананьев Павел Борисович, который уши детям отрезает.

Тётя Маша вернулась с Арам-как-его-там, Ефимом Ивановичем и зачем-то Павлом Борисовичем. В руке Павел Борисович держал ножовку, Сашкин папа такой же деревяшки разные пилит и Сашке иногда давал попилить.

— Теперь мне из-за тебя, хлюст, влетит, — прогрохотал Павел Борисович, — с глазёнками у него не так что-то, за этой своей Алексей-Алекян… тьфу…

— Александра Алексеевна…

— Да, за ей послать бы ещё надо.

— Сейчас пошлём, — сказала Марья Ивановна, — но вначале разрешите, я своим делом займусь. Вы, Арам Карапетовеч, пока раны его осмотрите. Так и думала, все зубы кариес поразил. Надо срочно удалять. Все. И введите ему побольше и посильнее обезболивающего. Местного.

— А чего их удалять, — попытался возразить Сашка, — они же молочные почти все — сами скоро выпадут.

— Да как ты смеешь со старшими так разговаривать?! Или забыл, где находишься?!

Что, Арам Карапетович, скажете?

— Очень сильный плохой запущенный случай. Гангрена газовая. Мы посовещались с доктором Ефимом, моим двоюродным братом, ампутация незамедлительно необходима всех конечностей.

Всеми конечностями на языке врачей называются ноги и руки. Пока Марья Ивановна удаляла зубы, Павел Борисович отпиливал ножовкой конечности, напевая «Когда сады-ы-ы-ы цвет-у-у-у-у-т», или что-то вроде того. И пальцами правой руки показывал как играет, будто на трубе.

Последнее, что видел в своей жизни Сашка — это лицо «Акулы» — окулиста. Совсем не акулье, а ласковое, в очках, как у его старшей сестры. И руки, которыми она потрепала его за щёки, были точь-в-точь такими же тёплыми и нежными, как сестрины.

— Не бойся, зайка, я только глазки твои посмотрю. Больно не будет. Ой, как всё плохо, конъюнктивит в последней стадии глаукомы. Теперь наш зайчик без глазиков своих будет.

«Акула» — окулист в двух руках поднесла к Сашкиным глазам иголки — и свет для него насовсем погас. Остальное он только слышал.

«А на башке-то у охламона что? Никак опухоль. Раковая. Это к онкологу, Айдару-как-же… тьфу… Не ходить можете даже, сам вижу, что рак».

«Это веснушки, Павел Борисович».

«Какой хрен разница, из них рак на морде у охламона этого сделается. Надо всю шкуру с него сдирать, а то вглубь пойдёт. И пузо у него какое, небось, на сносях. Неплохо было бы и в родильное отделение съездить».

«Уймись, Паша, совсем уже погнал».

Но кожу всё-таки с Сашки сняли. И роды приняли. Правда, умер он не от этого. А оттого, что, кажется, Павел Борисович доказал проникновение раковой опухоли размером с куриное яйцо в Сашкин мозг. Пришлось, ампутировать мальчику мозг, вместе с головой.

Я очень уважаю и, прямо даже так скажу: люблю нашу отечественную медицину!

Когда человек болеет, он находится в подвешенном состоянии: то ли он движется в сторону смерти, то ли в сторону выздоровления. Но совсем здоровым быть не возможно — это вполне доказано современной наукой. Поэтому все мы движемся в сторону смерти, нежели в сторону выздоровления. Отсюда легко сделать уже напрашивающийся промежуточный вывод о том, что мертвец представляет собой более устойчивый и стабильный субъект. А в нашем существовании, как известно, ничего более достойного устойчивости и стабильности не бывает.

И теперь делаем заключительный вывод о том, что медицина приносит обществу больше пользы, если помогает человеку стать поскорее мёртвым.

Третьим было