Каменные небеса

Н. К. Джемисин, 2017

Скоро вернется Луна. Предвещает ли это гибель человечества или нечто худшее, будет зависеть от двух человек. Иссун унаследовала силу Алебастра Десятиколечника. С помощью нового умения она надеется найти свою дочь Нэссун и создать мир, в котором каждый ребенок-ороген сможет вырасти в безопасности. Но Иссун опоздала. Нэссун уже видела зло мира и приняла то, чего не признает ее мать: иногда то, что испорчено, нельзя очистить, а только уничтожить. У каждой из них есть причины уничтожить мир, но они должны найти ту каплю любви, которая позволит ему жить.

2

Нэссун вырывается на свободу

НЭССУН СТОИТ НАД ТРУПОМ отца, если возможно назвать эту груду колотых драгоценных камней трупом. Ее пошатывает, голова кружится из-за обильно кровоточащей раны в плече, там, куда всадил нож ее отец. Этот удар — результат невозможного выбора, который он поставил перед ней: быть его дочерью или орогеном. Она отказалась совершать экзистенциальное самоубийство. Она отказалась платить орогенией за право жить. В этот финальный момент ни в ком из них не было злобы, лишь мрачная жестокость неизбежности.

В стороне от этого зрелища стоит Шаффа, Страж Нэссун, который неотрывно смотрит на останки Джиджи Стойкости Джекити со смесью изумления и холодного удовлетворения. По другую сторону Нэссун стоит Сталь, ее камнеед. Теперь вполне возможно называть его так — ее камнеед, поскольку он пришел к ней в час ее беды — не ради помощи, нет-нет, но тем не менее с чем-то значимым для нее. То, что он предлагает и необходимость чего она, наконец, осознает, — это цель. Даже Шаффа не дал ей этого, но это потому, что Шаффа любит ее несмотря ни на что. Ей нужна такая любовь тоже, о, как нужна, но сейчас, когда ее сердце так жестоко разбито, когда ее мысли вразброд, ей крайне нужно что-то более… твердое.

Она получит ту твердость, которой желает. Она будет сражаться за нее и убивать ради нее, поскольку ей приходилось делать это снова и снова, и это вошло в привычку, и, если ей повезет, она умрет ради этого. В конце концов, она дочь своей матери — и лишь народ, который думает, что у них есть будущее, боится смерти. В здоровой руке Нэссун пульсирует трехфутовый заостренный кристалл, темно-синий и прекрасно ограненный, хотя и с небольшой деформацией возле основания, сформировавшейся в подобие рукояти. То и дело этот странный длинный кинжал переходит в прозрачное, неосязаемое, спорно реальное состояние. Оно весьма реально — только концентрация Нэссун не дает этой штуке в ее руке превратить ее в цветной камень, как ее отца.

Она боится того, что может случиться, если она упадет в обморок от потери крови, так что она с удовольствием отправила бы сапфир в небо, чтобы тот вернулся к своей основной форме и чудовищным размерам, — но не может. Пока нет.

Есть еще две причины — они стоят в дверях спальной. Умбра и Нида, двое других Стражей Найденной Луны. Они следят за ней, и, когда ее взгляд падает на них, нити серебра, переплетенные между ними, вспыхивают. Нет обмена ни словами, ни взглядами, просто это немое общение, которого Нэссун и не заметила бы, не будь она тем, что она есть. Под каждым Стражем тонкие серебряные узы, извиваясь, входят в их стопы, вплетаются в мерцание нервов и вен их тела и тянутся к крохотным кусочкам железа, вживленным в их мозг. Эти тонкие нити-корни всегда были здесь, но, возможно, именно напряженность момента заставляет Нэссун увидеть, наконец, насколько толсты эти нити света в каждом Страже — куда толще, чем те, что связывают с землей Шаффу. И наконец она понимает, что это значит: Умбра и Нида лишь марионетки чьей-то более сильной воли. Нэссун пыталась верить в лучшее в них, что они сами по себе, но здесь, сейчас, с сапфиром в руке и мертвым отцом у ее ног… иногда зрелость не может ждать подходящего времени года.

Нэссун вонзает торус глубоко в землю, поскольку знает, что Умбра и Нида это почувствуют. Это обман — ей не нужна сила земли, и она подозревает, что они это знают. И все же они реагируют — Умбра разводит руки, и Нида, привалившаяся спиной к косяку, выпрямляется. Шаффа тоже реагирует, его взгляд встречается с ней. Неизбежно, что Умбра и Нида заметят, но тут ничего не поделать; в мозгу Нэссун нет ни куска Злого Земли, облегчающего общение. Но где не срабатывает суть, свое берет забота. Он говорит:

— Нида, — и это все, что ей нужно.

Умбра и Нида двигаются. Быстро — очень быстро, — поскольку серебристая решетка внутри каждого укрепила их кости и натянула волокна их мышц так, что они могут делать то, чего не может обычная плоть. Перед ними с неотвратимостью бури катится волна подавления, немедленно поражая главные доли сэссапин Нэссун онемением, но она уже в обороне. Не физически, в этой битве она им не соперник, да и едва стоит на ногах. Ей остались лишь воля и серебро.

Потому Нэссун — тело ее спокойно, ее разум неистов — хватает серебристые нити из воздуха вокруг себя и свивает грубую, но эффективную сеть. (Она никогда не делала такого прежде, но никто и не говорил ей, что так нельзя.) Она набрасывает часть ее на Ниду, не обращая внимания на Умбру, поскольку так сказал Шаффа. И в следующее мгновение она понимает, почему он велел ей сосредоточиться лишь на одном из Стражей. Серебро, которое она спряла вокруг Ниды, должно было бы крепко связать ее, как насекомое, влипшее в паутину. Вместо этого Нида резко останавливается, затем смеется, когда нити чего-то еще выбрасываются из нее и бьют по воздуху, рассекая сеть вокруг нее. Она снова бросается на Нэссун, но та — после испуга от скорости и эффективности реакции Стража — поднимает камень из земли и пронзает стопу Ниды. Это лишь ненамного тормозит ее. Она рвется вперед, ломая осколки камня, которые продолжают торчать из ее ботинок. Пальцы одной ее руки сложены как когти, другая кисть сложена как плоский клинок. Какой рукой первой дотянется, так и будет рвать Нэссун.

Здесь Нэссун паникует. Лишь чуточку, поскольку иначе потеряет контроль над сапфиром, — но все же. Она ощущает сырое, голодное, хаотическое дрожание серебряных нитей в теле Ниды, она никогда не чувствовала подобного, и это почему-то внезапно пугает. Она не знает, что сделает с ней эта странная дрожь, если Нида хоть чем-то коснется обнаженной кожи Нэссун. (Ее мать-то знает.) Она отступает на шаг, желая, чтобы сапфировый длинный кинжал передвинулся в оборонительное положение между ней и Нидой. Ее здоровая рука все еще на рукояти сапфира, так что это выглядит, будто она размахивается — слишком медленно и дрожа. Нида снова смеется — высоким голосом, с удовольствием, поскольку обе они видят, что даже сапфира будет недостаточно, чтобы остановить ее. Нида выбрасывает вперед руку, сложенную когтистой лапой, ее пальцы распластываются по щеке Нэссун, когда она уклоняется, как змея, от дикого замаха Нэссун — Нэссун роняет сапфир и кричит, ее онемевшие сэссапины отчаянно, беспомощно сокращаются…

Но все Стражи забыли об еще одном страже Нэссун. Сталь словно не двигается. Последние несколько минут он стоит спиной к груде, бывшей Джиджей, с безмятежным лицом, расслабленный, глядя на северный окоем. В следующее мгновение он уже ближе, прямо рядом с Нэссун, перенесшись так быстро, что Нэссун слышит резкий хлопок воздуха. И движение Ниды вперед резко останавливается, поскольку ее глотка крепко зажата в кольце поднятой руки Стали.

Она вопит. Нэссун часами слушала ее бессвязную болтовню дребезжащим голосом, и, возможно, это заставило ее думать о Ниде как о певчей птичке, болтливой, щебечущей и безобидной. Этот вопль — крик хищника, чья дикость превратилась в ярость из-за того, что ей не дали обрушиться на добычу. Она пытается вырваться, рискуя ободрать кожу и порвать связки, но хватка Стали крепка как камень. Она попалась.

Звук откуда-то сзади заставляет Нэссун резко обернуться. В десяти футах позади нее Умбра и Шаффа размыто слились в поединке. Она не может видеть, что происходит. Оба двигаются чересчур быстро, бьют стремительно и жестоко. Когда ее уши ловят звук удара, они уже в другом положении. Она даже не может сказать, что они делают, — но она боится, так боится за Шаффу. Серебро в Умбре течет рекой, сила постоянно поступает в него через эти блестящие корни. Однако в Шаффе это течение тоньше, как цепь стремнин и заторов, дергающая его нервы и мышцы и непредсказуемо вспыхивающая в попытках отвлечь его. По сосредоточенному лицу Шаффы Нэссун видит, что он все еще держит ситуацию под контролем, и что именно это спасло его; его движения непредсказуемы, стратегически рассчитаны, выверены. И все же. Потрясающе, что он вообще может сражаться. И то, как он заканчивает бой, когда его рука по запястье входит под челюсть Умбры, ужасает.

Умбра издает ужасающий звук, замирает — но мгновением позже его рука снова устремляется к глотке Шаффы, размываясь от скорости движения.

Шаффа ахает — так коротко, что это может быть просто вздох, но Нэссун слышит в этом предупреждение — и отводит удар, но Умбра все же двигается, хотя глаза его закатились, а движения дерганые и неуклюжие. Нэссун осознает — Умбры уже нет в его теле. Что-то иное управляет его конечностями и рефлексами, пока жизненно важные связи не разрушены. И да — в следующее мгновение Шаффа бросает Умбру наземь, вырывает свою руку из его тела и растаптывает голову противника.

Нэссун не может смотреть. Она слышит хруст — этого довольно. Она слышит, что Умбра еще дергается, движения его более слабые, но упорные, и она слышит слабый шорох одежды Шаффы, когда тот наклоняется. Затем она слышит то, что ее мать в последний раз слышала в той маленькой комнатке в крыле Стражей в Эпицентре: треск кости и звук рвущихся хрящей, когда Шаффа погружает пальцы в основание размозженного черепа Умбры.

Нэссун не может закрыть уши, потому она фокусируется на Ниде, которая все еще пытается вырваться из несокрушимой хватки Стали.

— Я… я… — пытается заговорить Нэссун. Ее сердце лишь чуть успокоилось. Сапфир еще сильнее дрожит в ее руках. Нида все еще хочет убить ее. Стали, который показал себя лишь как возможный, а не определенный союзник, нужно всего лишь ослабить хватку, и Нэссун умрет. Но. — Я н… не хочу убивать тебя, — выдавливает она. Это даже правда.

Нида резко замирает и замолкает. Ярость постепенно превращается в отсутствие выражения лица.

— Оно сделало то, что должно было сделать, в последний раз, — говорит она.

По коже Нэссун бегут мурашки, когда она осознает, что поменялось нечто неощутимое. Она не уверена, что именно, но больше она не думает о Ниде как о совсем Ниде. Она сглатывает.

— Что сделало? Кто?

Взгляд Ниды падает на Сталь. Слышится слабый скрежет, когда губы Стали раскрываются в широкой зубастой улыбке. И прежде, чем Нэссун успевает придумать очередной вопрос, рука Стали поворачивается, не размывается — неестественно медленно, словно имитирует движение человека. (Или пародирует.) Он притягивает к себе руку и вращает кистью так, чтобы развернуть Ниду спиной к себе. Поднимает ее затылок к своему рту.

— Он в гневе, — спокойно продолжает Нида, хотя сейчас ее лицо отвернуто и от Стали, и от Нэссун. — Но даже сейчас он, возможно, готов уступить, простить. Он требует правосудия, но…

— Он уже тысячу раз получил свое правосудие, — говорит Сталь. — Больше я ничего не должен. — Затем он широко распахивает рот.

Нэссун снова отворачивается. Утром, когда она превратила собственного отца в груду осколков, некоторые вещи все еще остаются слишком непристойными для ее детских глаз. По крайней мере, Нида больше не шевелится, когда Сталь бросает ее труп на землю.

— Мы не можем оставаться здесь, — говорит Шаффа. Когда Нэссун с трудом сглатывает и фокусирует взгляд на нем, она видит, что он стоит над трупом Умбры, держа что-то маленькое и острое в окровавленной руке. Он смотрит на этот предмет с той же холодной отстраненностью, с которой бросается на тех, кого намерен убить. — Придут другие.

Сквозь ясность почти предсмертного выброса адреналина Нэссун понимает, что он говорит о других оскверненных Стражах — и не наполовину, как сам Шаффа, который как-то умудрился сохранить хоть какую-то свободную волю. Нэссун сглатывает и кивает, ощущая себя спокойнее, когда больше никто активно не пытается убить ее.

— А к… как остальные дети?

Некоторые из этих самых детей стоят на пороге спальни, пробужденные толчком сапфира, когда Нэссун призвала его в форме длинного кинжала. Нэссун понимает, что они видели все. Один-двое плачут, видя гибель своих Стражей, но большинство просто смотрят на Шаффу в немом шоке. Одного из младших рвет прямо на ступенях.

Шаффа долго смотрит на них, затем искоса на нее. Холодность все еще не ушла, говоря о том, чего не слышно в его голосе.

— Им надо быстро покинуть Джекити. Без Стражей местные вряд ли потерпят их присутствие. — Или Шаффа может их убить. Так он поступал со всеми неподконтрольными ему орогенами, которых они встречали. Либо они принадлежат ему, либо они угроза.

— Нет, — выпаливает Нэссун. Она обращается к этой молчаливой холодности, а не противится словам Шаффы. Холодность чуть усиливается. Шаффа не любит, когда она говорит «нет». Она делает глубокий вздох, чуть успокаивается и поправляет себя.

— Пожалуйста, Шаффа. Я просто… не перенесу.

Это чистое лицемерие. Решение, недавно принятое Нэссун, молчаливое обещание над трупом отца, изобличает ее. Шаффа не может знать, что она решила, но краем глаза она с болью ловит окровавленную усмешку Стали. Она сжимает губы. Она не лжет. Она не может вынести жестокости, этого бесконечного страдания, речь об этом. То, что она решила сделать, будет сделано, и, если ничего не помешает, быстро и милосердно.

Шаффа мгновение смотрит на нее. Затем чуть морщится, резко, как часто с ним бывает в последние недели. Когда спазм проходит, он натягивает улыбку и подходит к ней, хотя сначала крепко сжимает кусочек металла, вырванного из Умбры.

— Как твое плечо?

Она трогает его. Ткань рукава ее ночной сорочки пропитана кровью, но кровь не струится, и она может двигать рукой.

— Болит.

— Боюсь, будет болеть некоторое время. — Он оглядывается по сторонам, затем встает и идет к трупу Умбры. Отрывает один из рукавов его рубашки — тот, который не так заляпан кровью, как другой, с отстраненным облегчением замечает Нэссун, — подходит и закатывает ее рукав, затем помогает ей завязать ткань вокруг плеча. Туго заматывает. Нэссун знает, что это хорошо, и, вероятно, рану не придется зашивать, но на миг боль усиливается, и она опирается на него. Он позволяет ей это, гладит ее по волосам свободной рукой. Нэссун замечает, что в окровавленной он крепко сжимает кусочек металла.

— Что ты будешь с ним делать? — спрашивает Нэссун, глядя на его сжатый кулак. Она не может отделаться от впечатления, что там что-то злое выпускает и втягивает щупальца, ища кого-то еще, чтобы заразить его волей Злого Земли.

— Не знаю, — тяжело говорит Шаффа. — Для меня оно неопасно, но я помню, что в… — Он на миг сдвигает брови, явно пытаясь поймать погибшие воспоминания. — Что когда-то где-то мы просто перерабатывали их. Здесь, думаю, я найду какое-нибудь пустынное место и выброшу его, надеясь, что в скором времени на него никто не наткнется. А ты что будешь делать вот с этим?

Нэссун следует за его взглядом, где сапфировый длинный кинжал сам по себе заплыл ей за спину и завис в воздухе в футе от ее спины. Он чуть передвигается, следуя за ее движениями, и еле слышно гудит. Она не понимает, почему он так себя ведет, хотя его смутная, дремлющая сила придает ей уверенности.

— Надо будет убрать его назад.

— Как ты?..

— Он просто был мне нужен. Он знал, что мне было нужно, и изменился ради меня. — Нэссун слегка пожимает плечами. Так трудно объяснять это словами. Затем она хватается за его рубашку здоровой рукой, потому что знает, что если Шаффа не отвечает — это плохой признак. — Остальные, Шаффа.

Наконец он вздыхает.

— Я помогу им собрать рюкзаки. Идти можешь?

Нэссун испытывает такое облегчение, что сейчас могла бы полететь.

— Да. Спасибо. Спасибо тебе, Шаффа!

Он качает головой, явно сожалея, затем снова улыбается.

— Иди в дом твоего отца и собери все полезное, что можно унести, малышка. Я приду туда к тебе.

Она медлит. Если Шаффа решил убить остальных детей в Найденной Луне… Он же не станет? Он же сказал, что не станет.

Шаффа останавливается, подняв бровь над улыбкой, изображая вежливый спокойный вопрос. Это иллюзия. Серебро все еще хлещет Шаффу, пытаясь заставить его убить ее. Наверняка он испытывает чудовищную боль. Но он противится кнуту, как уже много недель. Он не убьет ее потому, что любит. И если она не может доверять ему, то вообще никому нельзя.

— Хорошо, — говорит Нэссун. — Встретимся у папы.

Отодвинувшись от него, она видит Сталь, который тоже повернулся к Шаффе. За последние несколько секунд Сталь убрал кровь с губ. Она не знает, как. Но он протянул одну серую руку к ним — нет. К Шаффе. Шаффа склоняет голову набок в этот момент, раздумывает, а в следующее мгновение кладет окровавленную железку в руку Стали. Рука Стали мгновенно смыкается, затем раскрывается — медленно, словно показывая фокус. Но железки нет.

Шаффа вежливо склоняет голову в знак благодарности.

Два ее чудовищных защитника, которым приходится сотрудничать ради нее. Но разве Нэссун сама не чудовище? Поскольку как раз перед тем, как Джиджа пришел убить ее, она ощутила это — этот пик чудовищной мощи, концентрированной и усиленной десятками работающих вместе обелисков. Сталь назвал это Вратами Обелисков: это обширный и сложный механизм, созданный мертвой цивилизацией ради какой-то непостижимой цели. Сталь также упоминал нечто, именуемое Луной. Нэссун слышала эти сказки — когда-то давным-давно у Отца-Земли было дитя. И потеря его разгневала Землю и породила Пятое время года.

В сказках была невероятная надежда и бессмысленная экспрессия, которые лористы используют ради того, чтобы заинтриговать слушателей. Однажды, если дитя Земли вернется… То есть когда-нибудь Отца-Землю можно будет в конце концов умилостивить. Однажды Зимы закончатся, и в мире все будет правильно.

Только вот отцы все равно будут пытаться убивать своих детей-орогенов, не так ли? Даже если Луна вернется. Ничто не прекратит этого.

Верни Луну, сказал Сталь. Прекрати страдания мира.

На самом деле некоторый выбор вовсе и не выбор.

Нэссун желает, чтобы сапфир снова завис перед ней. Она не сэссит ничего из-за последствий подавления Ниды и Умбры, но есть и иные пути ощущать мир. И среди мерцания не-воды сапфира, когда он уничтожает и воссоздает себя из концентрированной неохватности серебряного света, запасенного в его кристаллической решетке, таится подспудное послание, написанное уравнениями силы и равновесия, которое Нэссун решает инстинктивно, не при помощи математики.

Далеко. За неведомым морем. Ее мать держит ключи от Врат Обелисков, но на засыпанных пеплом дорогах Нэссун научилась другим способом открывать любые врата — ломать петли, перебираться сверху или подкапываться. И далеко, на другой стороне мира, есть место, где контроль Иссун над Вратами может быть ниспровергнут.

— Я знаю, куда нам надо идти, Шаффа, — говорит Нэссун.

Он смотрит на нее пару мгновений, переводя взгляд с нее на Сталь.

— Знаешь?

— Да. Но это действительно долгий путь. — Она закусывает губу. — Ты пойдешь со мной?

Он склоняет голову с широкой искренней улыбкой.

— Куда угодно, моя малышка.

Нэссун испускает долгий вздох облегчения и неуверенно улыбается в ответ. Затем она решительно поворачивается спиной к Найденной Луне с ее трупами и спускается по холму, ни разу не обернувшись.

* * *

2729 по Имперскому исчислению: свидетели из общины Аманд (квартент Дибба, запад Северного Срединья) сообщают о неизвестной рогге, открывшей газовую каверну возле городка. Непонятно, что это был за газ — убивал ли в секунды, язык становился лиловым, он был удушающим или ядовитым? И то, и другое? По сообщениям, другая рогга каким-то образом остановила первую и загнала газ назад в жерло и запечатала. Граждане Аманда застрелили обеих как можно быстрее, чтобы предотвратить дальнейшие инциденты. Эпицентр оценил газовую каверну как существенную — достаточно, чтобы убить большую часть населения и скота в западной половине Северного Срединья с последующим заражением почвы. Первая рогга была семнадцати лет, отреагировала на преследователя младшей сестры. Та, что ее усмирила, была семи лет, сестрой первой.

Проектные записки Ятра Инноватора Дибарс