Свет – это мы

Мэтью Квик, 2022

Роман о ежедневной силе любви, зыбучих песках печали и о том, что в каждом человеке, даже глубоко погрузившемся в горе, живет свет. Под самое Рождество в кинотеатр небольшого города Мажестик врывается подросток с оружием, гибнут люди. Город на долгое время погружается в отчаяние и мрак. Но однажды Лукас, потерявший во время стрельбы жену и пишущий безответные письма своему психоаналитику, обнаруживает у себя во дворе палатку, в которой скрывается младший брат убийцы. Зачем он пришел сюда? Чего хочет от Лукаса? Кажется, в Мажестике после этой встречи начинает что-то меняться и приходит понимание, что любовь, надежда и будущее принадлежат тем, кто готов услышать друг друга.

5

Дорогой Карл!

Что ж. Вы так и не ответили. Я надеялся, что приманка в виде Эли вас соблазнит. Возможно, необходимо было еще переждать. На самом деле Вы и не могли бы так быстро прислать ответ посредством почтовой службы, но я надеялся, скажем, на записку, доставленную лично, или телефонный звонок, или мейл. Дело в том, что произошло сразу много событий, причем очень быстро, и я решил снова сесть за письмо уже сегодня. Во мне теснятся миллионы слов, жаждущих выплеснуться на бумагу. Так что за дело!

Когда я отослал предыдущее письмо, в котором появляется Эли, — нет, постойте, это, кажется, было два письма назад. В общем, когда я просунул его в щель для писем и газет в Вашей двери, я принял решение поговорить с Эли. (Да, я знаю, что говорил о почтовом отделении, но мне хотелось бы, чтобы Вы прочли мои письма как можно скорее, и к тому же я удостоверился, что никто не увидел, как я нарушаю запрет на приближение к Вашему дому, так доходчиво переданный мне полицейским Бобби.) Эли сидел в оранжевой палатке уже четыре дня, и я начал беспокоиться, не останется ли он в ней навечно.

Я шагал домой, вежливо приветствуя встречных, как мне и свойственно, и мысленно примеривал варианты беседы с этим молодым человеком. Мне не хотелось его поучать. Моей целью было скорее его разговорить, а самому — внимательно слушать, что у меня естественным образом очень хорошо выходит. Взвесив все свои возможности, я пришел к выводу, что прежде всего попрошу разрешения залезть в палатку, а потом — при условии, что получу его, — сяду внутри по-турецки и стану просто мягко смотреть Эли в глаза, как Вы делали когда-то, посылая свою душевную сущность внутрь меня или пытаясь разыскать мою сущность «на астральном уровне». Я решил, что это будет самым доходчивым способом объяснить Эли, что лучшая часть моей души любит лучшую часть его души и что я рад приветствовать его палатку в своем дворе. Что я здесь, с ним вместе. Что я собираюсь принести ему всего себя без остатка. И что я более чем готов продолжить ту работу, которую мы начали в начале года.

Но когда я проходил по Мэйн-стрит и в поле моего зрения показалась огромная черная шелковая драпировка на фасаде кинотеатра, я ощутил сильный голод, и не успел я опомниться, как уже сидел в «Кружке с ложками», а передо мной лежал сэндвич с беконом и стоял стакан чая со льдом. Однако смешной момент заключался в том, что стоило мне откусить один кусочек от лучшего блюда Джилл для послеполуденного гостя, моего самого любимого, как я почувствовал тошноту — до такой степени, что не смог бы больше поднести пищу ко рту даже и за миллион. Джилл вышла с кухни и спросила, что не так с едой, и мне пришлось признаться, что я очень нервничаю перед разговором с Эли.

Джилл сказала:

— Давай ты подождешь, пока я тут закончу. Мы закрываемся в семь.

И вот, поскольку было уже почти пять, я согласился пойти прогуляться, а потом подобрать Джилл у «Кружки», когда она выйдет.

Весна стояла теплая, и на Мэйн-стрит было полно народа, так что я немедленно свернул на улицы поменьше, чтобы не участвовать в надоевшей мне пьесе, обожествляющей главного героя Лукаса Гудгейма. Я прошел мимо Вашего дома еще восемнадцать раз, но снова не смог повернуть голову и посмотреть, не вышли ли Вы во двор или не выглянули ли в окно — или, быть может, читали мое последнее письмо. Раз или два мне послышалось, что Вы позвали меня по имени, и я останавливался, закрывал покрепче глаза и прислушивался — но скоро понял, что Ваш голос исходил изнутри моей головы.

Я также прошел мимо дома Эли ровно восемнадцать раз, в надежде увидеть его мать и получить какую-нибудь полезную информацию, которая могла бы помочь мне разрешить загадку появления ее младшего сына в палатке у меня во дворе. Но и здесь я не смог заставить себя взглянуть, чтобы узнать, не вышла ли миссис Хансен. Также по непонятной причине всякий раз, когда в моем поле зрения показывался ее дом, что-то заставляло меня перейти на бег, и в результате я так быстро носился взад-вперед перед домом Хансенов, что упарился и вскоре был весь в поту.

Как раз после восемнадцатого прохода подкатила полицейская машина, в которой сидел Бобби. Он спросил меня, все ли в порядке — ответ на что был, конечно же, утвердительным.

— Мистер Гудгейм, зачем вы носитесь мимо дома Хансенов? — поинтересовался он приветливым голосом.

— Работаю над своей дыхалкой, — ответил я, в ответ на что он предложил мне работать над ней подальше от миссис Хансен.

— Выглядит, как вы понимаете, не очень, — добавил Бобби, и от этого меня снова затошнило.

— Просто пробежка, — подчеркнул я снова.

— Конечно, — сказал он. — Но на всякий случай садитесь, я вас подкину к «Кружке».

— Откуда вы знаете, что мне туда нужно?

— Случайно угадал.

Я сказал, что вспотел и от меня, наверное, неприятно пахнет, но он ответил, что такие вещи его не беспокоят, и настойчиво повторил свое приглашение. Я спросил, значит ли это, что он хочет меня арестовать. На что он сказал: «С чего вы вдруг это взяли?» таким тоном, что мне сразу полегчало, и я решил все же сесть к нему в машину. В мгновение ока мы оказались около «Кружки с ложками», и Джилл сразу вынесла Бобби сэндвич с беконом «за счет заведения», потому что он меня нашел и вернул к ней. Тут я понял, что кто-то скорее всего позвонил ей и сказал, что я бегаю туда-сюда мимо Вашего дома и дома миссис Хансен.

Это не были Вы?

Я не рассержусь, если так и окажется. Но если Вы были обеспокоены чем-то, почему бы Вам тогда было не выйти и не поговорить со мной лично?

Я, разумеется, спросил у Джилл, кто ее упредил. Она сказала, что понятия не имеет, о чем это я, но ее левая бровь при этом выгнулась немного, что с ней случается всегда, когда она врет. Мы отправились домой в ее пикапе, и я решил, что эту загадку я временно отставлю в сторону, поскольку прежде всего надо разобраться с Эли, и это потребует всех моих умственных сил без остатка.

Поскольку я не смог поесть тогда, Джилл принесла с собой мне на обед немного супа — своего знаменитого, фасолевого — и ломоть хлеба с хрустящей корочкой. Я попытался в себя это впихнуть, но не преуспел. Джилл сказала, что это просто нервы перед разговором с Эли, «и неудивительно», от чего мне стало еще хуже. Потом она сказала: «Боже, Лукас, ты прямо позеленел», и меня стошнило в раковину, и тогда Джилл отвела меня в постель и дала какое-то лекарство, от которого я немедленно заснул.

Посреди ночи меня разбудил жуткий звук.

Я сел на постели и огляделся, все еще в полусне. Прошла пара минут, прежде чем мои глаза привыкли к темноте, а мое сознание включилось, но когда это произошло, я встал и подошел к окну, которое Джилл, вероятнее всего, открыла перед уходом, потому что ни я, ни она не любим по ночам гонять кондиционер. (От него потом в горле сухо.) Я ясно видел светящуюся оранжевым палатку. Она казалась мне очень яркой, потому что ночь была безлунной. И тут я снова услышал стон, холодящий кровь, который немедленно вызвал в моей памяти кинотеатр «Мажестик» в тот момент, когда стрельба прекратилась. Как будто кто-то производил операцию над Личностью без анестезии. Как будто у Эли там, в палатке, удаляли душу.

Потом я обнаружил, что спускаюсь по лестнице, а Джилл следует за мной по пятам, повторяя: «Надо звать полицию. Мальчику срочно нужна помощь».

Я, разумеется, никак не мог ей рассказать, что Дарси сказала мне об Эли и пути вперед, поэтому я в ответ только повторял: «Никакой полиции».

— Соседи вызовут, если еще не вызвали, — ответила на это Джилл, но я продолжал спускаться. Когда я дошел до двери, она развернула меня лицом к себе и сказала:

— Мне кажется, ты к этому еще не готов.

Я видел, что ей было страшно, но не совсем понятно, чего именно. Мне бы хотелось докопаться до основания ее страха, но тут было необходимо выбирать, что важнее, и стоны Эли имели достаточный приоритет, так что я вышел из дома и устремился по направлению к оранжевому сиянию.

Эли, скорее всего, услышал звук открывающейся двери и постарался заглушить свои страдания. Ему удалось только уменьшить громкость, и я по-прежнему слышал, как он всхлипывает — только тише. Я подумал, что он, скорее всего, зарылся лицом в свой спальный мешок, но когда я расстегнул полог и засунул голову внутрь, то увидел, что он сидит, обхватив лицо руками и слезы буквально струятся у него между пальцев. Я коснулся его плеча, так же, как Исайя много раз касался моего. Он вздрогнул, я отнял руку, и тут мне вспомнился разработанный мной план.

Я залез в палатку, застегнул за собой молнию, сел по-турецки лицом к нему, расфокусировал взгляд и постарался найти его на астральном уровне. Минут через пять или около того он опустил руки, его глаза уставились в мои, дыхание начало замедляться, и я почувствовал, что он начал расслабляться.

Наконец он выговорил:

— Я не знаю, что мне делать. Мне больше некуда идти.

— Хорошо, — сказал я, продолжая делать то же, что Вы делали со мной так много раз в своем кабинете: проникали в меня психологически, обволакивая лучшую часть моей души лучшей частью своей души.

— Что вы делаете? — спросил он, но уже тише, и я объяснил ему, что пытаюсь его успокоить, и что мне это в целом удается, и было бы неплохо, если бы он не сопротивлялся, на что он, к счастью, не стал протестовать.

Мы долго сидели молча, просто глядя друг на друга. Я знал, что там, снаружи, Джилл волнуется и пытается понять, что происходит в палатке, но у нее хватило ума не разрушать наш мужской заговор словами или вторжением, за что я был ей очень благодарен. Я также слышал звук величественных крыл Дарси где-то в вышине и ощущал ее ангельски благосклонный взгляд, направленный на меня, — поскольку для ангелов тонкая материя палатки вовсе не помеха. Мне стало интересно, не догадается ли Джилл закинуть голову назад, пытаясь определить источник этого мерно повторяющегося звука, но удивленного вскрика от нее так и не последовало, так что похоже, что она и не взглянула вверх. Жалко, но вместе с тем и к лучшему.

Я сидел напротив Эли и наблюдал, как боль и беспомощность покидают его тело, мышцы распускаются, а Личность возвращается на место.

А потом я укладывал его на диване в гостиной, накрывал простыней и повторял, что все будет хорошо, что он не ошибся, придя ко мне, и что я помогу ему, сколько бы времени это ни потребовало. Из дальнего угла на меня с одобрением смотрела Джилл. Я пытался понять, откуда во мне взялась сила, которая позволяла лучшей части моей души помогать Эли, — сила, трепетная в буквальном смысле, то есть наполняющая меня священным трепетом.

Глаза у мальчика были закрыты, но он успел пробормотать: «Мистер Гудгейм, я вас не виню».

Я не успел ответить — он уже спал.

Джилл поднялась вместе со мной по лестнице и спросила: «Как ты?» Я вежливо ответил, что мне нужно побыть одному, проскользнул в спальню и запер за собой дверь.

Дарс была уже там. Она влетела через открытое окно и смотрела на меня с гордой улыбкой.

— Путь вперед лежит через этого мальчика, — сказала она еще решительнее, чем прежде. У меня не было сил отвечать — я просто упал вперед, в ее горнюю сущность, она обволокла меня своими теплыми крылами, и я потерял сознание.

На следующее утро я проснулся у себя в постели, а Дарси исчезла. Я собрал с кровати четырнадцать перышек, в качестве доказательства, что мое неисповедимое свидание мне не приснилось.

Джилл, разумеется, уже ушла, как и в любое другое утро — обеспечивать завтраком добрых жителей города Мажестик в штате Пенсильвания.

Эли все еще спал на диване, так что я поставил кофе, сделал яичницу и поджарил тосты. Словно по волшебству, он приплелся на кухню ровно в тот момент, когда я ставил тарелку с его едой на стол. Оказалось, что кофе он любит без молока, так же, как и я. Мы ели, сопровождаемые звуками вилок и ножей, скребущих по тарелкам, а также звуками мужчин, жадно заглатывающих пищу, а потом Эли зарядил посудомойку, а я отскреб сковородку.

Потом Эли сказал:

— Я не собираюсь возвращаться в школу и не могу возвращаться домой.

— Хорошо, — сказал я.

— В каком смысле «хорошо»?

— Хорошо, — повторил я, придав своему голосу оттенок понимания и беззаботности, что немного разрядило обстановку.

Полагаю, он ожидал от меня проповеди или списка последующих действий — он склонил голову немного набок, правым ухом к правому плечу, и приподнял брови, выражая таким образом неуверенность.

— Говорят, вы поехали головой, — сказал он после паузы. — Типа реально того.

Я такого раньше не слышал, но эта информация меня не удивила. Я решил не отвечать, а слушать дальше. Поддерживать интерес, как Вы всегда советуете в любой ситуации.

— Вы в самом деле? — продолжил Эли, когда стало ясно, что без явно поставленного вопроса я отвечать не собираюсь. — В смысле чокнулись.

— Как тебе кажется, я сошел с ума? — задал я встречный вопрос, не спуская с него взгляда, пока он сам не отвернулся. То есть я снова использовал один из Ваших юнгианских приемов.

— Мне кажется, что все остальные сошли, — сердито выпалил он наконец, и тут в глазах его опять показались слезы, а одна даже выкатилась ему на щеку, и он сразу же вытер ее тыльной стороной руки.

— Мне иногда помогает прогулка, — сказал я. — Хочешь пойти пройтись вместе со мной?

Он кивнул, и весь остаток дня мы с ним гуляли. Думаю, мы прошли в общей сложности миль восемнадцать, обменявшись едва ли парой слов. Но наша непосредственная близость друг к другу во время путешествия, похоже, очень помогла. Чем дальше, тем больше я уверялся, что и ему мое присутствие помогало ничуть не меньше. Так мы шли и шли, вместе напитываясь силой. И наше доверие к ниточке с Лукасом на одном конце и Эли на другом росло, чем больше мы ее испытывали на прочность.

На обед Джилл принесла домой несколько кусков домашней лазаньи, которую мы жадно проглотили, усевшись в столовой.

— Чем вы двое сегодня были заняты? — спросила она.

— Просто долго гуляли, — сказал Эли.

— Понравилось? — спросила она, и мы с Эли одновременно кивнули. Вдохновленный, я предложил всем вместе после обеда пойти на Мэйн-стрит купить мороженого. Дарси очень любила так делать по весне, теплыми вечерами, такими, как нам преподнесли в тот день. Эли и Джилл радостно согласились, и мы пошли к «Морожено положено» — как Вам наверняка известно, излюбленному заведению всего Мажестика. Хотя, как я теперь понимаю, я никогда не видел Вас там лично. Вне Вашего кабинета я видел Вас только в кинотеатре «Мажестик», потому что мы оба очень любили кинематограф. Помните, тем вечером, когда случилась трагедия, под развешанными в фойе черно-белыми фотографиями из сороковых и пятидесятых мы с Дарс обменялись любезностями с Вами и Вашей женой Леандрой — необычное происшествие, поскольку Вы всегда настаивали на неприкосновенности психоаналитического ящика, что означало полное отсутствие контакта вне анализа. Наверняка помните. Первый и единственный раз, когда мы говорили друг с другом вне кабинета. Мы обменялись улыбками и вполне внятными приветствиями. Дарс сказала Леандре: «С Рождеством», и Леандра в ответ сказала ей: «С праздником». Первый и единственный раз, когда наши жены общались. Не знаю, считать ли этот случайный обмен репликами зловещим или же благостным. Наверное, можно его расценить и так и так. Но в любом случае он кажется значительным, правда?

Впрочем, вне зависимости от того, любите ли Вы мороженое и знакомы ли с вкусовым великолепием «Морожено положено» — где мы с Дарси даже подрабатывали как-то вместе в летние каникулы, — первые предвестники беды в тот вечер, когда мы с Джилл и Эли решили купить себе по порции, появились еще по дороге. Пешеходы, которые встречались нам по пути, бросив на нас один взгляд, немедленно переходили на другую сторону улицы, и каждый раз это отдавалось неприятным звоном в каждой жилке моего тела. Потом оказалось, что Венди Льюис — которой теперь и принадлежит «Морожено положено» — держала себя по отношению ко мне, постоянному посетителю и даже товарищу по профессии, вовсе не так дружелюбно, как обычно. Она широко улыбнулась мне, когда я открыл дверь, но ее лицо потемнело, как только за мной показался Эли. Джилл попробовала снять напряжение и спросила у Венди, не случилось ли что, но самопровозглашенная королева мороженого сказала только: «Все в порядке», и отвернулась.

Потом мы сидели снаружи, облизывая рожки, а вокруг нас распускался теплый весенний вечер, и я понял, что прохожие больше не смотрят на меня, словно я герой или святой. Как будто я сумел выбраться из пьесы с собой в главной роли, но совершенно случайно. Вместо того, чтобы не отрывать глаз от меня, они смотрели на Эли — как на жуткое, заразное, смертоносное чудище, а потом бросали на меня беглый взгляд, как бы спрашивая: «Что вы делаете рядом с вот этим?» Некоторые из них, приблизившись к двери с явным намерением совершить покупку, разворачивались и уходили, как только замечали нашу компанию. Словно я, Джилл и Эли забыли одеться, выходя из дома, и сидели теперь перед всеми в непристойном виде.

Эли делал вид, что ничего не замечает, и я даже допустил на мгновение, что это просто мой многострадальный мозг играет со мной злую шутку, но потом группа подростков, которых я всех знаю по именам, но не стану здесь называть, уставились на Эли с таким выражением, что дальше обманывать себя было невозможно. Не прошло и минуты, как Джилл разозлилась и крикнула: «Может, щелкнете фото? На дольше хватит!» Тогда один из подростков поднял телефон, чтобы и в самом деле нас сфотографировать, и Джилл метнула в него остатками своего рожка, от которого он увернулся, продемонстрировав завидную ловкость. Мороженое разметало по ветровому стеклу припаркованной спортивной машины, что побудило и остальных подростков выхватить телефоны и начать снимать всю сцену, комментируя происходящее в очень жестокой и нелестной для нас манере. Эли вскочил, швырнул свой рожок в мусор и зашагал прочь. Мы с Джилл последовали за ним.

Когда мы покинули Мэйн-стрит, Эли стал говорить вот как:

— Я ничего не сделал! Я ни при чем! Так нечестно! Я думал, что, если вы будете со мной, они отстанут, а они продолжают! И никто не слушает! Моя жизнь кончена. Кончена!

Мы с Джилл уверяли его, что несомненно его слушаем и хотим понять, и тут мне стало ясно, что Джилл почувствовала расположение к Эли, хотя, если честно, это как раз не сложно. Он хороший мальчик с добрым сердцем, которое и помогает ему выносить ужасы его положения — если только с ним рядом находится кто-то, кто может держать его так, как ему это необходимо.

— Путь вперед лежит через этого мальчика, — услышал я у себя в голове голос окрыленной Дарси. Но даже после всех добрых, понимающих, сочувственных слов, которыми мы поделились с Эли, как только мы все трое достигли моего дома, он пересек лужайку, мрачнее тучи, и молча закрылся в палатке.

— Дадим ему время успокоиться, — сказала Джилл. Это показалось мне разумным, так что я вытащил складной стул, уселся за домом и наблюдал, как палатка мерцает оранжевым, оставаясь при этом в готовности вмешаться, если Эли снова примется стонать.

Я буду сторожем чувств Эли, подумал я, и уселся прямее. Распрямил спину. Позволил фаллической энергии восстать во всем теле и побудить вперед возложенную на меня миссию. Позволил себе гореть, оставаться в состоянии пылающего напряжения, направляя при этом фаллическую энергию без остатка на свою цель. Всему этому я научился на наших с Вами встречах.

Ко мне наконец пришло понимание, что я должен сделать. Я принял в этот миг решение стать для Эли тем, чем Вы, Карл, были — и, надеюсь, еще будете — для меня. Я внезапно почувствовал, что благословение нашего психоаналитического ящика я должен заслужить и что, возможно, Вы устраивали мне испытание — чтобы выяснить, достоин ли я Ваших наставлений, Вашего внимания, Вашей заботы, особенно после всего того, что Вы увидели тем вечером в кинотеатре «Мажестик». Ужас и осуждение, запечатлевшиеся тогда на Вашем лице, на время полностью лишили меня душевной потенции. Но теперь я принимал их как часть процесса вступления в мужественность. И я докажу Вам, Карл, что я достойный анализируемый, что не все еще потеряно. Я постараюсь стать самым лучшим юнгианским анализируемым во всей Вашей практике и по праву снова занять место в Вашей «мужской команде». И добьюсь я этого, создав собственную «мужскую команду», призванную предоставить заботу и одобрение с целью вскормить все самое лучшее в ее участниках. Начну я, разумеется, с мальчика, как Дарси и предлагает. Я применю все, что смог почерпнуть на наших встречах. Таким образом, в моей команде уже есть одно имя — Эли. На самом деле я подумываю добавить еще и Исайю, потому что люблю его как брата. Но по очереди, а не одновременно, по крайней мере в первое время.

И на следующий же день после той ночи, которую я провел на раскладном стуле, держа вахту над Эли, все и начало вставать на свои места в отношении пути вперед — но это я думаю придержать до следующего письма. Я и так много написал сегодня, и вообще в последнее время я ощущаю себя очень занятым, наподобие дирижера — только управляю я не музыкой, а чем-то другим, неожиданным для меня самого.

Скажете, это выглядит неуравновешенно?

Ха! Более уравновешенным, чем сейчас, я себя в жизни не чувствовал.

Я вижу все поле битвы с неумолимой ясностью — возможно, впервые в жизни. Уверенность моя беспримерна. Точность моих действий превосходит границы физически возможного.

Моя Личность поет.

Не упустите услышать эту песню.

Когда мы встретимся, не сомневаюсь, что вы посмотрите на меня с гордостью. Я в каком-то смысле провожу обряд инициации. Я помогу Эли переступить порог, и весь город поможет ему стать мужчиной, как в старые добрые времена, когда у нас еще сохранялись обряды для исцеления раненой подростковой души на пороге вступления во взрослость.

Кто знает, может быть, и Вы захотите принять участие в проекте, который задумал Эли.

Мы с Эли были бы очень рады. Мы собираемся привлечь всех, кто оказался в кинотеатре в момент трагедии. Даже Сандру Койл, при условии, что она пообещает вести себя прилично. Когда речь идет об исцелении, разборчивым быть не приходится. Мы обязаны исцелить всех, кто пожелает вновь обрести цельность, и сделать мы это должны тщательно, исчерпывающе и с полной отдачей души.

Ваш самый верный анализируемый,

Лукас