Серьга всего одна

Мэнни Кафталь

Однажды в Израильском отделении древностей была сделана удивительная находка. Во время химической экспертизы из ничем не примечательного глиняного кувшина посыпались золотые украшения. Их было много: ожерелья, браслеты, кольца и всего одна серьга. Страшное проклятие было наложено на это золото, и жизнь тех, кто соприкоснулся с ним, уже никогда не будет такой, как прежде.

Я не виноват

Среди ночи слуги Харива пришли за Сенеавом. У входа стояли носилки, и как только колдун уселся в них, скороходы понесли его по безлюдным улицам. Едва он вошёл в покои Мирмах, его чуткие ноздри уловили запах крови. Она лежала в кровати, а Харив, бледный и испуганный, стоял рядом.

— Мудрейший! — бросился к нему княжеский сын. — Я не знаю, что случилось! Она попросила меня остаться с ней, и я был тут. Уверяю, я был нежен, как я мог так навредить?

Молча лекарь отбросил покрывало, которым была прикрыта Мирмах. Её постель была обагрена кровью.

— Тебе лучше выйти, мой господин, — прошептал он.

Корчась от боли, Мирмах перевернулась на бок. Сенеав знал, что спасти ребёнка невозможно, надо было только облегчить страдания женщины и предотвратить возможные осложнения. Положив одну руку на её спину, а другую на живот, он начал издавать глубокий гортанный звук, который вибрировал и проходил через её тело. Наконец боль утихла, и она почти заснула. Стоявшая неподалёку рабыня ждала приказаний. Он жестом подозвал её к себе и велел принести простыней и тёплой воды. То, что в сгустках крови, вышло из утробы Мирмах, было размером с ладонь. Сенеав омыл её, велел поменять постель и дал ей сонных трав.

За окнами брезжил рассвет, а Харив и Сенеав сидели в парадном покое, смежном с опочивальней Мирмах. Княжеский сын был совершенно раздавлен нахлынувшей на него бедой, а ахкам не хотел оставлять его одного. Авед, которому было велено осмотреть покои спящей госпожи, вернулся и принёс незнакомую бутылочку.

— Что это? — хриплым голосом спросил Харив.

— Этот с-сосуд я нашел на столе в п-покоях госпожи, — ответил слуга, — и эту ч-чашку, стоящую рядом.

— На дне чашки я вижу красную жидкость, — удивился Харив. — Неужели она это пила?

— Пахнет вином, — заметил Сенеав.

— Авед! — воскликнул Харив — Я ведь велел тебе следить, чтобы госпоже не подавали ничего хмельного!

— Я н-не знаю, откуда она там взялась, — пролепетал перепуганный раб.

Привели рабыню, которая пряталась в опочивальне Мирмах.

— Как твоё имя? — спросил Харив.

— Ашиква, мой господин.

— Скажи, Ашиква, откуда у госпожи Мирмах эта бутылочка?

Рабыня тряслась всем телом и молчала.

— Говори!

— Я принесла, — прошептала женщина.

Рабыню увели, а Сенеав поднялся и положил свою жилистую руку на плечо княжеского сына.

— Утешься, вельможный Харив. Придёт время, и боги даруют тебе прекрасных сильных сыновей.

Мирмах проснулась в своей кровати, её отуманенный разум не сразу осознал всё горе, которое её постигло. Долго она лежала неподвижно, вспоминая о том, что произошло накануне. Был вечер, пришёл её возлюбленный супруг, она, выпив настой, чувствовала себя красивой и желанной. Харив остался с ней, он был кротким и нежным, а она была на вершине счастья. В объятиях друг друга, они оба заснули, а среди ночи её разбудила тупая боль в животе. Боль отдавалась в поясницу и правое плечо. Харив проснулся, услышав её прерывистое дыханье, позвал служанок, которые прибежали, зажгли лампады и увидели, что их госпожа истекает кровью. Сенеав пришёл. Он убрал боль и погрузил её в глубокий сон. Теперь Мирмах лежала в кровати и, положив руку на живот, вспоминала, как только вчера шевелился в её утробе ребёнок, а теперь там было пусто. Почти полгода она думала о своём будущем младенце и представляла себе, каким он будет, как встанет на ножки, как заговорит. Только вчера она знала, что не одна в этом мире, а теперь вокруг неё зияла чернота одиночества. Из её глаз потекли слёзы. Она плакала, рыдала в голос и звала своего мужа, но он в это время был далеко от неё. Подтянувшись на руках, она попыталась сесть в кровати, её прокладка была мокрой от крови.

— Ашиква! — позвала она свою рабыню, но ей никто не ответил.

Ашиква в это время лежала на дне сухого колодца со сломанной шеей.

***

Пыль, поднимаемая копытами его коня, смешивалась со знойным маревом и стояла облаком за спиной. Дорога всегда приносила ему утешение, а гнев заглушал боль. Если разжечь в своём сердце бурю негодования, то ощущение утраты покажется не таким мучительным. «Как могла Мирмах совершить такую глупую ошибку?» — думал Харив. Как могла ослушаться его и не уважить совета мудрейшего! Теперь она одна, больна и, возможно, умирает, а его нет рядом, и это справедливая кара за ту глупость, которую она совершила.

Чем дальше он удалялся от города, тем сильнее было его желание вернуться назад, прийти к ней, услышать её голос, но страх увидеть горе своей любимой не давал ему повернуть коня. Однако ехать было некуда, и ему нечего было делать среди этих мирных посёлков, плодоносных садов, отяжелевших виноградников, которые благополучно выносили свои плоды и стояли теперь во всём торжестве, купаясь в солнечных лучах. Свернув на боковую дорогу, княжеский сын натянул поводья, осмотрелся вокруг и, нехотя повернув назад, поскакал в сторону Айона.

Городские стражники, пропустив его, поклонились с равнодушными лицами. Никто и не подозревал о том горе, которое с ним случилось, а ему казалось, что об этом должен знать весь мир. Обогнув площадь, Харив остановил своего скакуна возле женской половины княжеского дворца, там, где царствовала его мать — вельможная Раиса. Рабыни склонились до земли, когда он проходил мимо, ей доложили о прибытии сына, и она поспешно вышла к нему.

— Как она могла так поступить! — сетовал Харив на этот раз вслух. — Как могла она пить вино, когда ахкам настоятельно советовал ей не брать в рот хмельного!

— Сенеав убедил тебя в том, что Мирмах потеряла плод из-за чашки выпитого вина?

— Он навестил нас пару дней назад и предостерёг её…

— Как бы не был сведущ мудрейший, он никогда не носил в своём чреве дитя. Поверь мне, сын мой, несколько глотков хмельного не повредят здоровой женщине и не заставят её выкинуть так внезапно. Не от вина это случилось с твоей женой, а от того, что было в этом напитке. Откуда взялся тот сосуд?

— Одна из рабынь призналась в том, что она принесла его своей госпоже, а откуда — она не сказала.

— Пришли её ко мне, я хочу сама расспросить её об этом.

Харив немного замялся.

— В сердцах я сказал, что надо бы свернуть шею этой служанке, — признался он, — а рабы поспешили выполнить моё пожелание.

— Ну что ж, — вздохнула княгиня, — придётся тебе расспросить об этом Мирмах.

***

Наконец служанки услышали её стоны и пришли с горячей водой и чистыми простынями. Предложили поесть, но действие успокаивающих трав, которые дал ей накануне ахкам, ещё не прошло, и единственное желание, которое сейчас было у Мирмах, — это забыться сном. Засыпая, она чувствовала, как её прокладка быстро наполняется кровью, горячие потоки подтекали под неё, просачивались в постель, а у неё не было сил пошевелиться и позвать на помощь.

Воспользовавшись тем, что в опочивальне госпожи было тихо, одуревшие от безделья рабыни сидели в передней и судачили.

— Это правда, что Ашикву казнили? — спросила одна из них.

— Поделом ей, — отозвалась другая, — только кто теперь будет заплетать госпожу?

— Я могу заплести не хуже.

В саду быстро сгущались сумерки, пора было зажигать лампады, но женщины не спешили.

— Может быть, надобности в этом больше не будет, — промолвила третья, важно качая головой. — Выкидыш первенца — плохой знак, да и красота женщины после этого блекнет. Вот увидите, скоро господин возьмёт себе другую жену.

— Уж не тебя ли?

Все три служанки захихикали, когда в переднюю вошёл Авед. Увидев в полутёмной комнате смеющихся рабынь, он рассердился.

— У господ такое горе, а они смеются, бездельницы! Быстро принести огонь, сюда наш вельможный господин идёт!

Харив вошёл, когда служанки второпях зажигали светильни, но в комнате Мирмах было темно. Он приказал внести лампаду и увидел её на кровати — бледную, как воск, лицо её было умиротворённым, даже казалось, что она чуть-чуть улыбается. Сын князя был закалённым воином, привыкшим к виду смерти, он не закричал, не зарыдал, а молча стоял перед ней. Он вспомнил её глаза, её голос, как она просила его не уходить, остаться с ней, а он ушёл, для того чтобы бездумно носиться по полям, оставив её на попечение бестолковых рабов, а теперь она умерла, и он никогда больше не услышит её голоса. Медленно повернувшись, он вышел из её комнаты. В переднем покое стоял Авед, а позади него — три служанки, ожидавшие приказаний. Кивком головы он велел им пройти к госпоже, и через несколько секунд оттуда раздались вопли и плач. Управляющий стоял перед ним, склонив голову, и в сердце Харива поднялся гнев на своего слугу.

— Я приказал тебе следить за тем, чтобы госпоже не приносили вино, я отдал в твоё распоряжение дом, а ты…

Авед упал перед ним на колени.

— М-мой г-господин! Я не виноват…

В ушах Харива шумело, и сквозь этот шум он слышал голос собственной вины. «Ты виноват», — твердил голос.

— Ты виноват, — повторил он вслед за этим голосом, — ты виноват в смерти моего не родившегося сына! Ты виноват в смерти моей жены! — Он вынул меч.

— Умоляю, мой господин, пощадите!.. — Но раб не успел договорить, быстрым движением руки Харив рассёк ему горло.

Предсказание

Свадебный пир князь решил сделать очень скромным, ссылаясь на смутные времена. Поговаривали, что царь Хамдай будет собирать войска из подвассальных территорий. Грядёт война. Но Сенеав догадывался об истинной причине. Князь боялся показать невесту Хамдаю. Никто в Айоне не беспокоился тогда всерьёз о войне. Люди знали, что откуда-то с юга двигались враждебные племена, но для того, чтобы приблизиться к Айону, им надо было взять город Тамарисков, который считался неприступным, и если царь Хамдай ещё не созвал ополчение, то и Анасу нечего беспокоиться о войне. Он же теперь думал только о своей женитьбе. Как юноша, окрылённый первой любовью, он навещал Сенеава в его доме и смиренно просил разрешения ещё раз взглянуть на невесту. То было радостное время в Айоне, предвкушение празднества и свадебного пира, но как-то на закате, покрытый потом и пылью, падающий с ног от усталости, пришёл один из людей в город и принёс страшную весть: «Пал город Тамарисков».

Его напоили водой, мыть не стали, притащили к князю. Сенеав был там. Стоя с правой стороны от трона, он с изумлением слушал сбивчивый рассказ о том, как были разрушены столетние стены, и враг взял город без боя. С трубными звуками вошли они и вышли, унося с собой сокровища, накопленные поколениями царей. Пленных не взяли, что было странно, неужели им не нужны рабы, наложницы, девочки для увеселений? Впрочем, этот человек рассказал, что одну женщину вывели солдаты из города. Её и её родителей вывели они и с почестями увезли с собой, а город разрушили до основания. Ответа на вопрос, кто такая была та женщина, этот несчастный не знал, а только трясся и стонал: «Смерть пришла за нами, князь. Смерть».

Когда Анас понял, что из этого человека больше ничего не вытрясти, он велел запереть его, чтоб не болтал и не поднимал панику в городе. А сам собрал трёх своих министров. Он был человеком решительным, закалённым в битвах, и знал, что делают при приближении войны. Дав приказание собрать дополнительный налог, стянуть ополчение из соседних деревень и подвассальных территорий, он повернулся к Сенеаву. С тех пор как Сонабар провозгласили невестой, он обращался к нему с сыновним почтением и иначе как Ахкам — мудрейший — его не называл.

— Ахкам, прошу тебя, вопроси судьбу. Обратись за нас к Богам и спроси, даруют ли они нам победу?

Медленным шагом, в глубоком раздумье, возвращался Сенеав к себе. Двое слуг с факелами в руках освещали ему дорогу. Улицы были пусты и безлюдны, город давно спал. Княжеские охранники у дверей его дома почтительно расступились и поклонились ему вслед. Только одно окно наверху светилось золотистым светом, он знал, что Сонабар не спит, ждёт его. Уже давно он привык приходить к ней и рассказывать о том, что произошло за день во дворце, её суждение всегда было точным и здравым, и он любил обсуждать с ней все свои решения и планы. Но в этот вечер ему надо было обдумать, что сказать ей, а что не сказать. Его сердце сжималось от страха. Не за себя — за неё.

— Меня не беспокоить, — приказал он Умайаке, немому рабу, стоявшему у дверей, и прошёл в ту комнату без окон, куда, кроме него, никто не смел войти.

Он зажёг светильник, и пламя отразилось в медном диске на стене, осветило прокопчённый потолок и клетку, в которой томились, без воды и в темноте, несколько ворон. Он вдохнул полной грудью запах жжёного мускатного ореха и улыбнулся от удовольствия. Из этой комнаты он всегда выходил, зная больше, чем тогда, когда входил. Не теряя времени, он принялся за дело. Князь попросил его вопросить судьбу, и он вопросит. Только не судьба князя интересовала его сегодня, а судьба Сонабар и его собственная участь.

На алтаре, высеченном из куска чёрного мрамора, стояла железная тарелка на ножках. Из середины тарелки торчал железный штык со следами засохшей крови. Сенеав заточил нож, разжёг огонь под тарелкой и насыпал толчёного мускатного ореха, который вскоре задымился. Он подошёл к клетке, стоявшей в углу комнаты. Две птицы были мертвы, он схватил одну из тех, что были ещё живы. Истощённая ворона отбивалась из последних сил. Колдун быстро положил птицу на алтарь, вытащил из её груди сердце и бросил на дымящийся мускатный орех. Птица была ещё жива, когда он одним ударом ножа отсёк ей голову и насадил на штык, торчащий посередине тарелки. Дым поднимался вокруг, клюв открывался и закрывался, голова птицы захрипела, и Сенеав отчётливо услышал те же самые слова, которые говорил сегодня тот измождённый человек во дворце князя: «Смерть пришла за нами…»

— А как же я? — спросил нетерпеливо колдун.

— Слово твоё проживёт в веках… — прохрипела голова птицы.

— А как же дочь моя Сонабар?

— Она ещё вернётся, — сказала голова уже еле слышно и умолкла.

Долго сидел Сенеав, смотря на голову птицы, обдумывая то, что услышал. «„Слово твоё проживёт в веках“… Это можно понять как то, что мой совет ещё понадобится новому правителю, — сказал он сам себе. — А „Сонабар вернётся“… Наверное, её увезут, и я буду тревожиться о ней, но она вернётся… за мной». Он ещё раз обдумал это своё толкование и решил, что оно верное. Ему пришли на память слова о том, что хоть чужеземцы и не взяли пленных из города Тамарисков, но всё же они вывезли одну женщину. Наверное, она была немыслимо хороша. Может быть, эти люди очень разборчивы и вывозят из захваченных городов золото, серебро и только одну самую красивую пленницу? А из Айона кого же вывозить, если не его дочь? Да. Он велит старухе, которая ходила за Сонабар с самого её рождения, одеть её в красное с синим — самое нарядное одеяние, он же наденет на неё драгоценности её матери — те, что она привезла с собой из Египта.

Двери не закрывать. Пусть весь город защищается и гибнет, а тут двери будут открыты. Он представил себе Сонабар в одеянии цвета индиго, с алыми лентами на поясе и под грудью, красный плащ тонкой шерсти, слегка ворсистый, спадающий с её точёных плеч, золото на груди и запястьях.

В его живом воображении возникла картина захвата города — так, как будто он это уже видел на самом деле. Яростная битва, кровь, разъярённые солдаты, крики женщин, видящих гибель своих мужей и сыновей. Сенеав нахмурился. Он знал, что есть только три побуждения, которые ведут человека: честолюбие, алчность и похоть. Это то, что заставляет людей созидать, разрушать, страдать и радоваться. Это то, что ведёт их на войну. Используя эти три побуждения, он давно уже научился манипулировать людьми. И не только он. На мужских слабостях всегда играют женщины, используя свою красоту. Умные выигрывают, а глупые проигрывают. Он всё обдумал. Воины дают волю своей похоти среди простолюдинок. Среди богатства и власти пробуждается честолюбие. Каждый захочет выслужиться перед вышестоящим, угодить, попасть в особую милость к сильному мира.

Его дочь — красавица, одетая как принцесса, пробудит уважение к власти, но золото на ней может вызвать приступ алчности даже у самого дисциплинированного воина. Именно приступ, минутную слабость, и это может стоить ей жизни. Нет. Золото он спрячет. Только вот где? В стене? Но если город Тамарисков был разрушен до основания, то нет гарантии, что и Айон не постигнет та же участь. Он принял решение и пошёл к Сонабар, чтобы поделиться с ней своим планом.

Через несколько дней слух о приближающейся войне разнёсся, как на крыльях, и город охватила паника. Через большие и малые ворота входили ополченцы, вооружённые кто чем. На рынке бойкие торговцы продавали свой товар втридорога, другие, опасаясь грабежа, запирали ставни своих магазинов. По улицам бродили праздные люди, женщины судачили на перекрёстках, ничего не понимающие дети растерянно ныли, держась за юбки своих матерей. На площади рабы украшали коврами и яркими тканями наспех сколоченную трибуну. Из окон дворца вывесили знамёна с жёлтыми и зелёными полосами — цветами Айона. Воины и ополченцы выстроились перед трибуной, и туда же пришли почти все жители города. Толпа заполонила не только площадь, но и улицы, окружающие дворец. Воздух гудел тревожными голосами, и на фоне этого гула монотонный барабанный бой заставлял трепетать каждое сердце. Внезапно этот гул стих, и барабаны, ударив три последних раза, умолкли. На трибуну поднялся князь. Все глаза были устремлены на него со страхом и надеждой, словно судьба каждого из них зависела только от одного его слова. Положив руки на борт трибуны, Анас осмотрел ряды выстроившихся перед ним солдат. Тишина и ожидание зависли над площадью, и только тогда, когда это ожидание стало звенеть от напряжения, он заговорил.

— Я собрал вас здесь, вас, людей военных, потому что получил известие о приближении неприятеля.

Толпа, как один человек, вскрикнула от испуга, словно люди услышали об этом впервые. Гневно обвёл глазами толпу князь.

— Я собрал здесь людей военных! — повторил он. — Почему же я вижу перед собой мастеровых, торговых людей? Почему подмастерья шатаются без дела?! Неужели их наставники потеряли плётки? Мы удивлены, видя наших подданных праздными, словно у нас пир или большое горе. Уж не о павшем ли городе Тамарисков вы горюете?! Уж не его ли жителей оплакиваете?!

Люди стыдливо потупились, словно их обвинили в чём-то непристойном.

— Много лет мы платили дань царю Хамдаю! — гремел с трибуны Анас. — Мы кормили его и его слуг, одевали их в красную шерсть, поставляли им скот и лошадей. В самые трудные неурожайные годы мы собирали последнее и отсылали им. И вот теперь нет больше Хамдая! Что же вы трепещете?! Почему я вижу страх в ваших глазах?! Вы думаете, что город Тамарисков пал потому, что враг силён?! Нет! Царь Хамдай пал, потому что боги разгневались на него. Боги отвернулись от него и повернулись к нам! Мы победим чужеземцев, прогоним их и заберём у них богатства Хамдая, которые теперь по праву принадлежат нам!

Князь опять повернулся к солдатам.

— Вы думаете, я призвал вас для того, чтобы защищать город? Стены Айона защитят его жителей, а ваш долг — погнать неприятеля. Вы погоните их и усеете их трупами дороги отсюда и до красных гор! Вы прогоните их так далеко, что те из них, кто останется жив, забудут дорогу сюда! Вперёд, мои воины! Идите в бой без страха!

Вас ждут слава, победа и большое богатство!

Пламенная речь Анаса была встречена восторженными криками. Те, кто не расслышал, переспрашивали соседей, те, кто слышал, с удовольствием пересказывали то, что сказал князь.

Однако на следующее утро, когда дозорные подняли тревогу и люди, взобравшись на стены, увидели вдалеке, в рассветной дымке, стройные ряды неприятеля, их сердца дрогнули. Было что-то необычное в том, как они шли. Обычно воины ступают тяжело, гремя оружием, с песней или воинственным кличем, подбадривая друг друга и стараясь изо всех сил нагнать страх на врага. Но эти шли тихо, одетые в белое, без шлемов и доспехов, только с чёрными ремнями, повязанными вокруг головы. Ни всадников, ни медных колесниц не было при них, каждый был препоясан мечом, и всё. Утренний туман стелился до самого горизонта, и поэтому казалось, что они не шли, а парили над холмами. Что-то чужое, непонятное и поэтому страшное было в этих людях. В том, что они шли не торопясь, не прячась, по направлению к городу, прямо к назначенной цели.

Сенеав стоял у окна своего дома и смотрел на толпы людей, убегавших из города. Они уходили через малые ворота, и те, кому удастся уйти до того, как Анас велит закрыть выход, может быть, спасутся, если не попадут в руки грабителей, которых в эти смутные времена должно быть множество на дорогах. Когда малые ворота закроются и поредеет толпа, Сенеав выйдет из дома. Тяжело было ему принять это решение, и он до сих пор сомневался. Уйти, оставить её одну в доме под присмотром всего лишь старухи-няньки — смелый, отчаянный шаг. Он продумал и просчитал все возможности. Уйти с ней — значит подвергнуть её опасности на дороге, не говоря уже о жгучем солнце, которое спалит её нежную кожу и нанесёт вред её несравненной красоте. Да и куда они пойдут? Здесь, в их родном городе, они именитые люди, придя же в другой укреплённый город, они будут не более чем беженцы, и Сонабар окажется в положении, неподходящем её сану. Скорее всего, она сразу же попадёт в кровать какого-нибудь собирателя налогов или свежеиспечённого советника. От этой мысли у Сенеава сжались зубы и губы побелели от гнева.

Новый народ приходит на эту землю, новый закон, другая жизнь. Пусть его дочь не станет женой правителя, пусть ей даже придётся быть простой наложницей, но главное — чтобы она стала частью этой новой жизни.

Счастлив тот мужчина, которому ещё сегодня до захода солнца суждено получить этот бесценный дар, этот трофей — прекрасную Сонабар. Как только она найдёт покровителя среди завоевателей, ей удастся занять достойное положение с помощью своего ума, красоты и тех глубоких таинственных знаний, которые он ей дал.

Улицы города опустели. Это был знак, что ему пора идти. Нянька известила его о том, что молодая госпожа одета согласно его повелению. Он направился в её покои, чтобы проститься, но остановился у двери. Сердце его сжимала тоска. Весь план был обговорён уже давно и не один раз. Зачем прощаться? Постояв у двери, Сенеав так и не решился войти.

Одетый в дорожную одежду, с маленьким глиняным кувшинчиком в руках, он вышел из дома. Было что-то нереальное в том, как были пусты и безлюдны эти залитые утренним солнцем улицы. Издали, со стороны городской стены, доносился стук деревянных повозок, крики, отрывистые приказы, а здесь было тихо. Горожане притаились в своих домах, откуда-то донёсся плач испуганного ребёнка.

«Я сошёл с ума, — подумал Сенеав и остановился посреди улицы. — Как я могу уйти?! Моё место рядом с моим ребёнком. Стоять подле неё, утешить, если ей страшно, защищать, если понадобится, быть рядом — вот мой долг!»

Но он знал, что чужеземцы, входя в захваченный город, убивают мужчин. Всех без исключения.

«Меня убьют, — подумал он. — Убьют у неё на глазах. После этого, даже если она попадёт в царский дворец, она не сможет быть счастливой. Она всегда будет смотреть на этих людей как на убийц своего отца».

Сенеав стоял посередине улицы, закрыв глаза и раскачиваясь из стороны в сторону. Он хотел, чтобы она была счастлива, и он хотел жить, чтобы увидеть её счастливой. Увидеть её под покровительством влиятельного человека, который будет беречь её после того, как его, Сенеава, уже не будет.

И он пошёл дальше.

Недалеко от малых ворот его окликнул Анас, который в сопровождении своих офицеров лично проверял посты. Сенеав поклонился, а князь, подойдя, крепко обнял его.

— Ахкам, ты пришёл, чтобы поддержать нас? Что сказали вещие духи? Ты о нас вопросил? — спросил он с тревогой.

— Вопросил, — Сенеав ответил, прямо и открыто смотря в глаза князю. — Ответ благоприятный.

Лицо Анаса просветлело, и окружившие их офицеры заулыбались. И тогда к Сенеаву пришло ясное видение, такое, которое не посещало его уже много лет. Чужеземцы бегут, а войско Анаса преследует их по пятам. На миг он даже увидел лицо князя, распалённое погоней. Клубы пыли на дороге поднялись и осели, и вся дорога была усеяна трупами. Это были тела защитников Айона, среди них Сенеав увидел и князя.

— Они побегут от тебя, князь, и ты помчишься за ними в погоню… — он не договорил, волнение сжало ему горло. Радостно переглянулись между собой воины. Вельможный Харив появился неподалёку в окружении своих офицеров. Увидев отца и его людей, которые улыбались, словно услышали хорошую новость, он подошёл поближе. Его люди смешались с приближёнными князя, и те оживлённо делились с ними радостной надеждой, которую подарил им Сенеав.

— Они побегут от нас, — гудели они в унисон, — так сказал мудрейший.

— Куда ты направляешься? — спросил его тем временем князь.

— Я иду принести дар богам за их помощь.

Князь с любопытством взглянул на кувшинчик в руках своего советника.

— Где ты хочешь принести свой дар?

— Для этого мне нужно выйти за ворота города.

Анас разочарованно отвернулся. Ему не удастся узнать, что в кувшине.

— Ладно, — ответил он. — Только возвращайся поскорее, враг скоро будет здесь.

— Я не замедлю вернуться, мой господин, — сказал Сенеав и не спеша направился к воротам.

Один из офицеров нашёптывал князю: «А вдруг он убежит, государь? Может, лучше было бы его задержать?»

— Что ты болтаешь? — ответил Анас. — Сбежит и оставит позади свою дочь?

— А может, он её с собой забрал? — не унимался офицер. — Превратил в мышь и унёс. Может быть, она у него в кувшине.

Эти слова позабавили Сенеава и отвлекли его от тревожных мыслей и страхов. Он вышел за ворота, которые плавно открылись перед ним, а потом с лязгом закрылись за его спиной. «Если бы можно было превратить Сонабар в мышь, — подумал он, — и унести её подальше от города, был бы я готов это сделать?» Ответ был простой — нет. Зачем превращать? Он мог бы вывести её из города несколько дней назад, когда ещё никто не думал бежать. Просто бежать некуда. Вся эта земля будет захвачена пришельцами — отсюда и до моря, на север и на юг.

От Малых ворот дорога спускалась в росистую долину и вела на северо-запад, к морю. Сенеав быстро сбежал вниз и, свернув влево, начал крутой подъём в гору. Его одежда хоть и была сшита как дорожная — с укороченным меилем, широким поясом, к которому были пристёгнуты мех с водой и охотничий нож, — но всё же была неудобна для пеших прогулок. Одной рукой он приподнимал полы одежд, другой прижимал к груди кувшинчик, в котором позвякивали драгоценности. Ему приходилось перепрыгивать с камня на камень и залезать на валуны, надеясь только на силу своих ног. Очень скоро он выбился из сил и присел на камень, чтобы перевести дух. Колючий кустарник и деревья закрывали от него вид на город и на дорогу. Здесь было тихо, только ветер трепал сухие травинки и гудел среди колючек. Ящерица выползла, чтобы погреться на солнце, но, увидев человека, юркнула и скрылась среди камней. Сенеав осторожно поставил кувшинчик на землю и поднял мех с водой, который тяжело оттягивал его пояс. Развязав его, он хотел было напиться, но, услышав приближающиеся голоса, завязал его вновь и поднял с земли свою драгоценную ношу. Вскоре он увидел двух беглецов из Айона. Они шли вдоль дороги, спотыкаясь о камни и продираясь сквозь колючий кустарник, очевидно, опасаясь, что их заметят. Увидев Сенеава, эти двое вздрогнули от неожиданности. Один из них поклонился низко, со значением, безошибочно распознав аристократа, и как-то боком, искоса поглядывая на него, отошёл в сторону. Его спутник тоже поклонился и, последовав за ним, громко зашептал:

— Ты знаешь, кто это? Это же советник князя. Что он тут делает?

— Возможно, то же, что и мы. Пойдём.

— Подожди! Если он сбежал, то, наверное, не с пустыми руками.

Они ещё пошептались, и через несколько минут тот второй вышел и встал перед Сенеавом. Подбоченясь, с наглой усмешкой он сказал:

— Ну что, старик. Тяжело тебе? Дай-ка я освобожу тебя от твоей ноши, а то золото оттянуло тебе пояс.

Сенеав молчал.

— Ты что, оглох? Ну, не хочешь сам отдать, так я возьму. Тебе ведь это всё уже не нужно, — и он собрался вскарабкаться наверх, когда Сенеав остановил его жестом.

— Если ты сделаешь ещё шаг, то к своей смерти шагнёшь. Гиены сожрут твои кишки, а кости высушит ветер.

Человек этот приостановился, суеверный страх согнал усмешку с его лица, но алчность всё же победила. Он решительно двинулся вверх по холму, подтянулся, держась руками за колючие ветки, влез на валун и поскользнулся. Его нога попала между валуном и камнем поменьше. Судорожно цепляясь за ветки, он пытался удержаться, но вес его тела потянул вниз, и он упал. Скатившись вниз, он хотел было подняться, но повалился опять с громкими стонами, призывая своего товарища на помощь. Его спутник подошёл к нему, с опаской поглядывая на Сенеава, который сидел и невозмутимо смотрел на эту сцену.

— Говорил я тебе — не надо… — зашептал он.

— Помоги мне подняться. Я обопрусь о твоё плечо, и пойдём.

— Как ты пойдёшь, ты же себе ногу сломал?! — С этими словами он срезал что-то с пояса раненого и отошёл в сторону.

— Эй! Ты чего это? Это мои деньги! Стой!

Но тот ушёл, не оборачиваясь.

— Постой! — кричал он ему в след. — Не оставляй меня тут! Постой!

Перемежая сиплые рыдания со стонами, он пытался ползти, опираясь на локти. Но это, по-видимому, доставляло ему нестерпимую боль. Он прополз расстояние не больше двух шагов и, уронив голову, заплакал.

Через какое-то время он поднял мокрое от слёз, грязное лицо и оглянулся вокруг. Увидев Сенеава, он стал молить его о помощи.

— Мудрейший! — обратился он к нему. — Ты был прав, прости меня! Послушай, если ты меня вылечишь, я буду служить тебе, я буду твоим рабом. Не оставляй меня здесь! Ведь я ещё совсем молодой, я не хочу умирать!

Но Сенеав молча и невозмутимо слушал его стенания. Поставив на землю свой кувшинчик, он опять поднял мех с водой и стал развязывать. Раненый облизнул пересохшие губы, притих и с надеждой смотрел на него. Сенеав отпил несколько глотков и стал завязывать мех. Тогда стенания и мольбы возобновились.

— Я предупреждал тебя, — только и сказал ему Сенеав.