Крестики и нолики

Мэлори Блэкмен, 2001

В альтернативном мире общество поделено на два класса: темнокожих Крестов и белых нулей. Сеффи и Каллум дружат с детства – и вскоре их дружба перерастает в нечто большее. Вот только они не могут позволить себе проявлять эти чувства. Сеффи – дочь высокопоставленного чиновника из властвующего класса Крестов. Каллум – парень из низшего класса нулей, бывших рабов. В мире, полном предубеждений, недоверия и классовой борьбы, их связь – запретна и рискованна. Особенно когда Каллума начинают подозревать в том, что он связан с Освободительным Ополчением, которое стремится свергнуть правящую верхушку…

Катастрофа

Глава 25

× Сеффи

— Ты думаешь о тех полицейских в поезде, да? — спросила я.

Каллум даже не попытался это скрыть. Да и зачем скрывать? Будь я на его месте, они бы взбесили меня не меньше.

«Взбесили… Скажешь тоже, Сеффи. Они тебя не просто взбесили. А ведь прицепились даже не к тебе».

— Зачем ты напомнил мне про нашу поездку в Праздничный парк? — спросила я.

Каллум пожал плечами, потом улыбнулся.

— Потому что это был хороший день. День, когда мы были только вдвоем и нас никто не трогал — после того, как мы очутились в парке.

Неправда. Он хотел что-то сказать про нашу поездку в Праздничный парк и про то, что мама не пустила его ко мне. С его точки зрения это связано. Я не дура. И не настолько наивна, как раньше. Я наконец-то взрослею. Мне очень хотелось, чтобы Каллум рассказал мне, что на самом деле думает, что на самом деле чувствует, но, честно говоря, в глубине души я боялась. Поэтому небрежно кивнула — и все. Неважно, что я скажу Каллуму или еще кому-то: главное мое воспоминание о том дне — полицейские, и как они обращались с Каллумом, и как меня жгла обида за него, и как я сгорала со стыда за них. И за себя. В последнее время мне часто стыдно за себя, и, признаться, отчасти в этом виноват Каллум. Я не хочу, чтобы мне было стыдно за то, что я просто есть, но в его присутствии у меня возникает именно такое чувство.

В голове у меня вдруг поднялся целый вихрь вопросов. Как так получилось, что в старых черно-белых фильмах актеры-нули играли только тупых пьяниц и бабников? А актрисы-нули — только безмозглых служанок? Когда-то нули были нашими рабами, но рабство давным-давно отменили. Почему нулей показывают в новостях, только если новости плохие? Почему я теперь не могу смотреть на прохожих на улице, не задумываясь, чем и как они живут?

Я стала наблюдать за людьми: и за нулями, и за Крестами. Изучать их лица, позы, как они разговаривают со «своими». Как разговаривают с теми, кто не похож на них. И хотя нашла очень много различий, сходство все равно перевешивало. Рядом со своими нули держались непринужденно, что им редко удавалось при Крестах. А Кресты при появлении нуля вблизи всегда настораживались. Перехватывали покрепче сумки, ускоряли шаг, голоса звучали резче и бесцеремоннее. Наши жизненные пути пересекались, но никогда не соприкасались по-настоящему. Мир был полон чужаков, и все, что с ними связано, вызывало страх. Я больше ничего не могла воспринимать как данность. И собственную жизнь, и чужую. Ничего.

Не могу вспомнить, когда все так осложнилось. Несколько лет назад, а может, и несколько месяцев, жизнь была простой и понятной. Однако боль в груди яснее всяких слов говорила мне, что прошли те времена.

— Хороший все-таки был день, правда? — Каллум улыбнулся.

Я не сразу сообразила, о чем он.

— Да, хороший.

Правда, но не только правда, и не то чтобы ничего кроме правды.

Каллум, скажи, что у тебя на уме. Скажи, что бы это ни было. Я все пойму. По крайней мере, постараюсь…

Но он промолчал. Молчание затянулось, момент был упущен.

— Скоро зима. — Я вздохнула.

Зимой мне всегда становилось сложнее улизнуть из дому, чтобы увидеться с Каллумом. Когда я постоянно бегала на пляж, мама с этим мирилась, поскольку с ее точки зрения я любила помечтать, а на пляже мне хорошо мечталось. В отличие от городского дома, загородная резиденция почти не охранялась, и я, в сущности, могла приходить и уходить, когда вздумается — в пределах разумного. А зимой с точки зрения мамы прогулки на пляж были уже не в пределах разумного. Честно говоря, я и сама не то чтобы обожала спускаться на пляж в темноте. От сумрака, длинных теней и набрякшего от тишины воздуха мне становилось… не по себе.

— Кто тебя отметелил?

— Что, прости?

— Кто тебя побил? — повторил Каллум.

— Меня все спрашивают. — Я вздохнула. — Может, не будем на эту тему?..

— Ты что, хочешь, чтобы им все сошло с рук?

— Нет, конечно. Но я толком ничего не могу с этим поделать. Естественно, я собиралась обо всем рассказать директору, и пусть он их исключит, а еще я собиралась насыпать кнопок им в туфли и подловить каждую поодиночке. Собиралась — но они того не стоят. Что было, то прошло, и теперь я хочу обо всем забыть.

— Расскажи, кто это сделал, а потом можешь забыть, — попросил Каллум.

Я нахмурилась:

— Что ты затеял? Не дури!

— Ничего. Просто хочу знать, кто так с тобой поступил.

— Лола, Джоанна и Дионна из класса миссис Уотсон, — проговорила я наконец. — Но это уже неважно. Договорились?

— Договорились.

— Каллум!

— Мне просто было интересно. Да и что я могу поделать? Они — Кресты, а я жалкий нуль. — Каллум потеребил завиток на лбу, а потом отвесил мне низкий шутовской поклон.

— Прекрати!

— Что прекратить?

— Каллум! Это же я, Сеффи! Я тебе не враг.

— А я и не говорил…

Я прижала ладони к щекам Каллума.

— Каллум, посмотри на меня. — И убрала руки, только когда почувствовала, как он весь расслабился.

— Извини, — сказал он наконец.

— И ты извини, — ответила я. — И ты.

Глава 26

• Каллум

Вернувшись домой, я застал там скандал, и в кои-то веки он не имел отношения ко мне. У Линетт случился очередной «приступ», а Джуд, как обычно, позволил себе впасть из-за этого в истерику. Когда я шагнул за порог и услышал, как он орет на нее, я подумал: «Ничего нового, ничего нового!»

Но я ошибался.

Линетт впервые в жизни закричала на Джуда в ответ. Мои сестра и брат стояли нос к носу, а папа пытался вклиниться между ними и разнять, но где там. У Джуда из рассеченной губы текла кровь.

— Ты мерзавец, и больше ничего! — кричала Линетт во весь голос. — И к тому же невоспитанный!

— Я хотя бы в здравом уме! — бросил ей в лицо Джуд.

— Это еще что значит? — спросила Линетт.

— Джуд, не надо. Линетт, прошу тебя! — Особых успехов папа не добился.

Я посмотрел по сторонам в поисках мамы, однако сразу сообразил, что ее дома нет. Она ни за что не допустила бы, чтобы все зашло так далеко. Зато папа был дома и вел себя как обычно — то есть как слабак.

— Папа, что происходит? — Я потянул его за рукав.

Папа обернулся, хотел стряхнуть мою руку — а Джуд только и ждал, чтобы он отвлекся, и бросился на Линетт. Та ударила его по лицу. Миг — и папа снова вклинился между ними, чтобы разнять. С тех пор как у Линетт отключился мозг, я не видел, чтобы они с Джудом дрались.

— На что ты похожа?! Возомнила, будто мы недостойны даже дышать с тобой одним воздухом! — прошипел Джуд. — Так вот, у меня для тебя новости, сестричка. Когда трефы смотрят на тебя, они видят такую же белую, как я, сколько ни манерничай!

Опять трефы. В последнее время у него одни «проклятые трефы» — буквально через слово.

— Я не такая, как вы. Я… я другая. Я чернокожая. Посмотри, какая у меня темная кожа. Посмотри…

Джуд оттолкнул папу, схватил Линетт за руки и подтащил к треснутому настенному зеркалу за диваном. Развернул спиной к себе, прижался щекой к ее щеке. Линетт хотела вырваться, но Джуд не отпустил ее.

— Гляди! — зарычал он. — Ты такая же, как я. Такая же белая, как я. Кем ты себя воображаешь? Нечего смотреть на меня сверху вниз, надоело! Ты ничтожество, я других таких даже не знаю! Если ты настолько ненавидишь то, что ты есть, сделай что-нибудь! Умри от чего-нибудь! А если есть на свете Бог, ты возродишься проклятой трефой, раз так их любишь, и тогда я перестану мучиться совестью за то, что ненавижу тебя!

Джуд оттолкнул Линетт от себя. Она споткнулась, упала, вытянув перед собой руки, словно хотела оттолкнуть зеркало.

— Папа, сделай что-нибудь! — закричал я.

— Джуд, довольно. Ты и так уже зашел слишком далеко, — выдавил папа.

— Да я еще и не начал! — Джуд развернулся к нему, ноздри у него раздувались. — Ей пора услышать правду хоть от кого-то, а кто еще ей все расскажет? Ты? У тебя кишка тонка! Мама и слова не скажет, потому что Линетт у нее в любимчиках, а Каллуму дела ни до кого нет, кроме своей трефовой подружки Персефоны! Кто еще покажет Линетт, как все на самом деле?

— А ты кто такой, чтобы кому-то показывать, как все на самом деле? — закричал на него я. — Ты вечно уверен в своей правоте! Меня от тебя тошнит! Не одна Линетт у нас в доме тебя на дух не переносит!

Джуд вытаращился на меня. А потом вдруг взвыл, будто раненый зверь, и бросился на меня. Я успел только отступить на шаг — и тут голова Джуда врезалась мне в живот, он сшиб меня на пол, и у меня захватило дух. Оглушенный, я не понимал, почему не чувствую ударов его кулаков, и только потом сообразил, что его от падения на землю тоже оглушило. Я отпихнул его подальше и подтянул ноги к груди, чтобы поддать ему коленкой. Он застонал, но не отпустил меня. Занес кулак. Я заслонился локтями, чтобы он не ударил меня в лицо.

Тут Джуда вдруг оттащили.

— Ты что, спятил? — кричал на него папа, лицо у него от злости стало кирпичного цвета.

Я вскочил на ноги, готовый к бою. Джуд хотел снова броситься на меня, но папа был категорически против.

— Не смей поворачиваться ко мне спиной, когда я с тобой разговариваю! — рассвирепел он.

— А пошел ты, папа!

Джуд уже отвернулся от него.

И тут папа огорошил нас обоих. Он крутанул Джуда за плечо и наотмашь ударил по лицу. Мама не задумываясь раздавала затрещины, когда мы злили ее, но папа ни разу в жизни даже не повысил голоса и тем более не поднял на нас руку.

— Не смей больше никогда, ни за что в жизни разговаривать со мной в таком тоне. — Голос папы звучал совершенно спокойно, но от этого становилось только страшнее. — Я старый человек и навидался в жизни достаточно всякой дряни, с которой мне пришлось мириться, чтобы терпеть еще и неуважение в собственном доме. Ты себе не представляешь, что пережила твоя сестра, — как ты смеешь судить ее?!

— А что такого особенного она пережила? — Джуд шмыгнул носом, потер лицо. Вид у него стал такой, словно ему не семнадцать лет, а семь.

— Три года назад на Линетт и ее парня напали. Наши. Трое или четверо мужчин-нулей. — Голос у папы стал сиплый от презрения. — Неужели ты не помнишь, как мама лишилась работы, а тебе пришлось бросить школу — и примерно тогда же Линетт довольно долго не было дома?

— Вы говорили, она поехала в гости к тете Аманде. — От ужаса я еле выговаривал слова. — Вы сказали, тетя Аманда заболела и Линни вызвалась поухаживать за ней.

— Мы с мамой тогда не могли сказать вам ничего другого. Эти люди едва не забили мальчика Линетт насмерть, а саму Линетт избили так, что она пробыла в больнице больше двух недель. Она умоляла нас не рассказывать вам, что случилось на самом деле.

— Я не знал… — выдохнул Джуд.

— А ты знаешь, за что на Линетт напали? — продолжал папа, словно не слышал Джуда. — За то, что ее парень был Крест. Твою сестру избили и бросили умирать, потому что она встречалась с Крестом. И она нам даже не говорила о нем. Она боялась, что мы будем против. Что удивительного, что теперь она не может считать себя одной из нас? Что удивительного, что теперь она не выходит из дома? Она с тех пор не в себе, потому что страдает. Не трогай ее. Ты слышал меня? ТЫ СЛЫШАЛ МЕНЯ?

Джуд кивнул. И я тоже кивнул, хотя папа обращался не ко мне. Повернулся посмотреть на Линетт. На Линетт, мою сестру.

— Папа, у нее кровь, — показал я.

Папа молнией метнулся к ней. Ладони у Линетт были в крови — она порезалась о треснутое зеркало. Она смотрела на багровые пятна на руках, словно впервые в жизни видела собственную кровь. Подняла голову и посмотрела на свое отражение в зеркале, будто и собственное лицо видела впервые в жизни.

Конец ознакомительного фрагмента.