Песенные палочки

Мэй Е

В сборник «Песенные палочки» включены четыре повести о людях, судьба которых накрепко соединена с местностью Три ущелья на реке Янцзы. Время там течет плавно, словно песня или глубокие воды «Длинной реки», но героям, закрутившимся в водовороте событий, приходится кардинально менять свои повседневные привычки и устоявшийся быт. Е Мэй колоритно описывает мир китайской деревни, в который вторгается современная городская среда, и заставляет полюбить своих героев, чью жизнь перевернуло строительство крупнейшей в мире электростанции «Три ущелья». Для широкого круга читателей.

© ООО «Международная издательская компания «Шанс», 2021

© ООО «Переводческое издательство Китая», 2021

Пропавшая палочка

1

В тот вечер, не предвещавший ничего особенного, случилось непредвиденное. Все были просто-напросто одурачены.

Пышным цветом цвели камелии, по сцене разливался свет ламп, прелестные лепестки отрывались от цветков и дождем падали на сцену, а Ша Лу куда-то запропастился. Ведущая Фан Ло снова и снова объявляла: приглашаем Ша Лу, исполнителя крестьянских народных песен из Лунчуаньхэ^[1], что возле Трех ущелий^[2]. Однако никакой Ша Лу не появлялся. Фан Ло не знала, как выйти из этого неловкого положения, и только сконфуженно улыбалась.

За кулисами царил переполох поисков. Продюсер Сяо Дин, с рацией в руках, сновал туда-сюда, как подожженная крыса, дергал всех подряд и спрашивал:

— Вы видели Ша Лу? Того, с платком вокруг головы?

Только что он сидел здесь, в уголке, бормотал что-то себе под нос, явно готовясь к выступлению. С чего же он вдруг как сквозь землю провалился? Сяо Дин кричал:

— Туалет, скорее, скорее идите в туалет! Он точно там, у него кишечник слабый!

Кто-то сбегал в уборную, но Ша Лу там не было. Не было его ни в гримерке, ни в костюмерной.

Он и в самом деле пропал без следа.

Потом швейцар, дежуривший при входе, рассказал, что десять минут назад видел, как мужчина в костюме с узорной каемкой, срывая с головы белую повязку, широкими шагами вышел с телестанции. Он еще подумал, что это артист, закончивший выступление.

Сяо Дин нетерпеливо бросился звонить в отель «Золотая звезда», где жили многие пока никому не известные артисты. Он звонил три раза, но никто не взял трубку.

— Твою же мать! — не выдержал Сяо Дин и в гневе отшвырнул телефон. — Что за черт!

Как назло, именно в тот вечер намечался прямой эфир на телевидении. Хорошо, что Фан Ло была человеком опытным; пока Сяо Дин яростно обыскивал всё вокруг, она справилась с минутным оцепенением и, наконец, сказала:

— Кажется, нашим зрителям нужно набраться терпения, чтобы послушать народные песни Ша Лу. Дадим артисту еще немного времени на подготовку к выступлению, а пока что приглашаем на сцену следующего исполнителя.

Кое-как представление завершилось, и об этом конфузе больше не говорили.

В тот же вечер служащая отеля «Золотая звезда» сказала, что Ша Лу уехал, и сумку свою забрал. Костюм с разноцветными узорами — подарок от телеканала — так и лежал в сложенном виде рядом с подушкой, а сверху валялась записка. В ней кривым почерком было нацарапано: «Я потерял свою песенную палочку. Мне нужно вернуться».

Никто ничего не понял.

— Что за чертова песенная палочка? — недоумевал Сяо Дин.

У Ша Лу не было мобильного телефона; жены, по слухам, у него тоже не было. Найти певца не представлялось возможным. Тогда Сяо Дин позвонил в Лунчуаньхэ. Председатель тамошнего сельского комитета удивился:

— Что? Разве он не поехал с вами в Пекин?

Сяо Дин испугался и не стал больше ничего говорить, опасаясь, что дальнейшие расспросы всё только усложнят.

В начале года в Лунчуаньхэ — местность близ Трех ущелий в русле Янцзы — приехали представители телеканала, чтобы взять интервью о так называемом «нематериальном культурном наследии» для серии передач о народных песнях. Местные жители им рассказали: тут, мол, у них есть один, по имени Ша Лу, каждый день с утра до вечера так горланит в сторону ущелий деревенские песни, что все скоро оглохнут. Сяо Дин нашел то место, где пел Ша Лу, затаился на окраине, послушал немного и был так приятно удивлен, что немедленно пригласил его в Пекин, на вечер «Любимые народные песни». Фан Ло, ведущую этого концерта, которая пришла на репетицию в телестудию, поразило то, как поет Ша Лу. Работники телеканала чего только не видели, но пение этого исполнителя и на них произвело заметное впечатление. «Вот так да! — говорили они. — А ведь даже тот, из Шэньбэя, который прославился на всю страну, не сравнится с этим певцом!»

Стоит сказать, что Ша Лу обладал если и не хорошо поставленным, то очень естественным голосом, который звучал молодо и ровно — будь то высокие ноты или низкие, спокойная песня или быстрая. На высоких нотах он, казалось, взлетал в поднебесье, а на низких падал в речное ущелье — всё оттого, что голосовые связки у него были сильными и эластичными. Казалось, он мог легко и непринужденно спеть что угодно.

Но еще больше впечатляла необычная манера пения Ша Лу: в его голосе были слышны прозрачные реки и высокие горы, и душа внимала им, наполняясь истомой. Его песня была подобна бурной реке, которую пропускают через шлюз: она освобождалась, когда дÓлжно было освободиться, покорялась, когда дÓлжно было покориться, и словно густой сладкий мед текла слушателю в самое сердце.

— Если и есть что-то, что действительно передает «душу народа», то только это, — с увлечением говорили те, кто хоть раз слышал песни Ша Лу.

Фан Ло очень хотелось побольше узнать о певце, поэтому во время репетиции она у него спросила:

— Как вы учились пению? Когда начали петь?

Вопросы были совсем банальными, но Ша Лу лишь наивно посмотрел на ведущую, так и не сказав ничего внятного. Когда он молчал, губы у него были плотно-плотно сжаты, будто он прятал во рту что-то ценное и боялся невзначай выронить. Точно определить его возраст никто так и не сумел. Выглядел Ша Лу просто и провинциально, и было ему, судя по испещренному морщинками лбу, лет пятьдесят. Но стоило ему запеть, как все морщинки расправлялись, лицо светлело, и тогда казалось, что ему не больше тридцати.

— Ша Лу, как мне вас называть? — спросила как-то Фан Ло. — Старшим братом или младшим^[3]?

— Да как хотите, — ответил Ша Лу, смущенно сжимая руки.

После репетиции Фан Ло сказала ему:

— Когда мы были на сцене, я задавала вам вопросы. Вам нужно было ответить.

Ша Лу нахмурился и, помедлив, произнес:

— Да говорить мне туго, вы лучше не спрашивайте, я просто спою.

Под этим «туго» он имел в виду, что беседа дается ему тяжело. Обычно Фан Ло видела, что артистам на сцене просто не терпится высказаться. Лишним вопросам даже радовались, потому что надеялись произвести впечатление на публику. Фан Ло привыкла к таким любителям поболтать, Ша Лу же оказался исключением.

На генеральной репетиции произошла неприятность. Ша Лу пел без аккомпанемента. Он вышел на сцену с платком на голове, начал петь высоким, звучным голосом, но на самом выразительном месте вдруг замолчал. На лице у него застыло недоумение, а глаза бегали туда-сюда, будто он что-то искал. Сяо Дин, стоявший внизу, заволновался и закричал:

— В чем дело? В чем дело?

— Почему еще что-то играет? — спросил Ша Лу.

Оказалось, что музыканты, которые сидели в сторонке, исполнили небольшой аккомпанемент и несколько раз ударили в барабан. Это и смутило певца. Фан Ло поспешила на сцену, чтобы его успокоить. Она стала объяснять, что музыка делает его песню ярче, но тот только помотал головой:

— Так у меня петь не получится.

Сяо Дин и Фан Ло тут же попросили музыкантов ничего не играть, но Ша Лу еще долго стоял на сцене и не мог собраться с духом.

Прожектор белым лучом бил ему прямо в лицо, заставлял его щуриться и закрывать руками глаза, защищая их от яркого света. Видя, что на репетицию пришло столько людей и все посмеиваются, Ша Лу еще больше смутился и, не удержавшись, попятился назад так, что чуть не упал.

Фан Ло взбежала на сцену, чтобы его поддержать, и шепотом спросила:

— Ша Лу, с вами всё в порядке?

— Я слов не помню, — ответил он.

— Не волнуйтесь, — сказала Фан Ло. — Разве дальше не идет строчка «Солнце всходит, над скалою яркий свет струя»?

Ша Лу как будто осенило. Он радостно хмыкнул и допел песню до конца:

Солнце всходит, над скалою яркий свет струя.

Сушит туфельки на солнце милая моя.

Туфельки ее красивы, но не их люблю.

Я люблю ту, что всех краше, — милую мою.

Не сравнится Чжу Интай^[4] с ней — не тая спою!

После этого Ша Лу стал улыбаться при виде Фан Ло. Он был не очень разговорчивым, и за обедом девушка, видя, что ест он с неохотой, сама спросила:

— Что, рис не очень вкусный?

Ша Лу покачал головой и сказал, что ему не хватает острого перца. Фан Ло сбегала в ближайший к телестанции супермаркет и вернулась с бутылочкой острого соуса. Ша Лу смешал соус с рисом, который окрасился в ярко-красный цвет, и мигом разделался со всей тарелкой. Фан Ло очень обрадовалась.

В репертуаре Ша Лу было много песен, несколько сотен, однако, стоя на сцене здесь, в Пекине, он снова и снова забывал слова. Он что-то бормотал и постоянно сжимал руки, будто хотел вытолкнуть песню наружу. Если ему не мешали другие звуки, он постепенно вспоминал слова и даже входил во вкус. Фан Ло видела, как расслаблялись его плечи, разжимались руки, и он исполнял песню за песней, не дожидаясь, пока объявят названия. «Вспахано поле на вершине горы», «У белого платочка четыре уголка», «Бабочка пчеле весточку несет», «Когда любовь есть в сердце, и бедность не страшна»… Если бы Фан Ло не подходила к нему и не напоминала громким голосом, что надо остановиться, он пел бы и пел.

Перед тем, как покинуть сцену, он всегда немного терялся, забывал поклониться публике, не знал, в какую сторону направляться к выходу. Фан Ло приходилось ему помогать. Она непринужденно брала его за руку и уводила с ярко освещенной сцены за кулисы, где царил полумрак. Руки Ша Лу были влажными от волнения. В глубине души Фан Ло жалела его. Сяо Дин рассказал ей, что Ша Лу — вдовец. Когда в Трех ущельях строили плотину, ему вместе с семьей пришлось переселиться на ферму к одному их родственнику, Ша Яну. Жена Ша Лу, непривычная к тамошним условиям, отравилась угарным газом, когда мылась. Ее нашли слишком поздно, и спасти ее не удалось. Ша Лу сильно из-за этого горевал. Вместе со своей десятилетней дочерью он вернулся в Лунчуаньхэ, где изо дня в день пел песни и стал среди деревенских жителей притчей во языцех.

Именно эти крестьянские песни всех и поразили. Уже после нескольких репетиций о них отзывались самым положительным образом. Сяо Дин воодушевленно твердил:

— Гвоздь программы, абсолютно точно гвоздь программы этого вечера!

Кто бы мог подумать, что в решающий момент Ша Лу исчезнет, ничего не объяснив, и так всех разочарует! Вспоминая потом об этом казусе, Сяо Дин, стоило ему выпить, тут же начинал ругаться:

— Ну как, по-вашему, нормальный он вообще? Представьте, несколько минут на сцене — и он бы тут же, смею вам сказать, прославился! Ладно, слава ему не нужна, но быть настолько неблагодарным…

Действительно, если бы Ша Лу хорошо выступил, программа получила бы высокую оценку — нечего и говорить о том, что интерес широкой аудитории был бы обеспечен. Но Ша Лу и себя подставил, и разрушил все ожидания организаторов.

Позже Сяо Дин с небольшой командой снова отправился к Трем ущельям — снимать фильм. Фан Ло несколько удивила его, заявив, что тоже хочет участвовать в проекте.

— Все сейчас в народ ходят, — сказала она. — Почему я не могу?

— Ты что, Ша Лу проведать решила? — спросил Сяо Дин.

— Допустим, — последовал быстрый ответ.

2

Самолетом, поездом и по воде, блуждая среди отвесных скал по желтовато разливающейся реке, они добрались до Трех ущелий.

Остановились они в не так давно отстроенном центральном городе уезда: вдоль гор там простирались длинные улицы, по их сторонам были возведены красивые многоэтажки и подвешены такие знакомые глазу фонари-паруса, кругом сверкали разноцветные вывески — словом, город был совершенно таким же, как и другие китайские города. После того, как там устроили дамбу с водохранилищем, когда-то опасные мели и могучие скалы сильно изменились, однако именно благодаря этому возникло множество новых точек для ландшафтных съемок. Руководство уезда проявило всё возможное гостеприимство, сопровождая работников телеканала, которые благодаря этому собрали богатый материал о местных природных красотах и культурных явлениях. Во время банкета Фан Ло спросила:

— Кажется, певец по имени Ша Лу из этих мест? Он народные песни исполняет.

— Да-да, — участливо зазвучали в ответ голоса.

Кто-то сказал:

— Он еще в Пекин ездил. Его на центральной телестанции слушали.

— Где он теперь? — продолжала расспросы Фан Ло.

Одни утверждали, что Ша Лу вернулся в Лунчуаньхэ, другие предполагали, что он всё еще в Пекине и, вероятно, скоро прославится, как это произошло с «Братцем в ватнике»^[5] из Шаньдуна. Они неторопливо ели местный горячий суп с солониной под доносящееся с кухни маслянистое клокотание бульона, и вдруг на весь зал зазвучала народная песня «Вспахано поле на вершине горы»… Высокий, мощный напев, словно порыв ветра, проносился через заполненный паром зал. Фан Ло опустила палочки в миску; в носу у нее защипало.

Это была песня Ша Лу.

Вспахано поле на вершине горы.

Половинка — братца, вторая — сестры.

Там у братца сладкая растет лакрица,

Там же горечавка растет у сестрицы.

Горечь горем к сладости спешит явиться.

Фан Ло с увлечением слушала, и ей казалось, будто со стороны речных ущелий к ней идет старый друг, которого она давно не видела.

— Это Ша Лу поет? — спросила она.

Сопровождающие с гордостью закивали головами и сообщили, что это именно Ша Лу, а сделать запись песни ему помог наставник из уездного дома культуры. Теперь ее крутят везде: в ресторанах, на свадьбах, на похоронах… Южане слово «песня» — гэ — произносят как «го». И наставника тут называют «Го», хотя у него и другая фамилия, — просто он долгое время собирал народные песни.

Гостиница в маленьком городе показалась Фан Ло ничем не хуже столичных отелей. Здесь во всех мелочах можно было разглядеть любовь жителей Трех ущелий к чистоте и жизнелюбие их натуры. Выстиранные и накрахмаленные белоснежные простыни источали приятный аромат, и казалось, что пахнут они речной водой и солнечным светом. Фан Ло была очень чувствительна к запаху белья и постельных принадлежностей. Едва взяв пододеяльник в руки, она всегда могла понять, пользовался ли им кто-то до нее, и чувствовала даже едва различимую затхлость. В таких случаях ей приходилось просить горничную перестилать постель — иначе не удавалось уснуть. Но в том маленьком городе она сразу провалилась в сон.

В полночь ее разбудил звонок. Мобильный телефон надрывался, а еще где-то совсем рядом, за окном, сверкали искры и раздавался острый, монотонный звук. Фан Ло испугалась — ей показалось, что это молния или даже пожар, но, проснувшись окончательно, она поняла, что неподалеку идут строительные работы.

В этом небольшом городе, который возник на месте окрестных деревень чуть больше десяти лет назад, когда в Трех ущельях появилась дамба, некоторые здания по-прежнему оставались недостроенными. На улицах высились груды песка, цемента и арматуры; кругом, словно муравьи, сновали машины: они уступали друг другу дорогу, но скорость не сбавляли, будто не желая проявлять слабость. В такси Фан Ло не раз сжималась от страха, наблюдая за этой безудержной гонкой. Оказалось, что в маленьком городке тоже есть свои недостатки.

Звонил ей Ян Цзиньгэ, ее бывший муж. Не успела она взять трубку, как услышала недовольные интонации:

— Что такое, ты бы еще сто лет к телефону шла!

— Только воспитывать меня не надо, — раздраженно сказала Фан Ло, — я же не твоя студентка.

— Что, уже и пошутить нельзя? — ответил Ян Цзиньгэ. — Когда ты звонишь, я же быстро трубку беру.

Это была правда: он подходил телефону со скоростью, которой и пожарные бы позавидовали. Максимум два гудка — и вот уже раздается его голос: «Алло! Добрый день!» Как он сам говорил, это соответствовало столичному ритму жизни.

— Какие звонки — ночь на дворе! — проворчала Фан Ло.

— Я уснуть не могу, — объяснил Ян Цзиньгэ. — Нужно с тобой кое-что обсудить.

На стройке, расположенной напротив гостиницы, несколько рабочих в защитных шлемах склонились над сварочным аппаратом, от которого в беспросветную темноту ночного неба фейерверком летели яркие искры. Фан Ло вспомнила, что в канун Нового года никто не ощущал холода, хотя за городом завывал северный ветер, а лицо колол мокрый снег. Все радостно наблюдали, как с треском взмывают ввысь веселые огни, озаряя небо алыми отсветами. Ян Цзиньгэ украдкой сложил полный набор разноцветных хлопушек у ног Фан Ло. Искры танцевали, подобравшись вплотную к ее щиколоткам, она звонко смеялась, и визжала, и подпрыгивала. Тогда они еще были женаты. А потом расстались.

Фан Ло зевнула.

— Что за спешка? Расскажешь мне, когда я вернусь. Я не в Пекине.

— Не в Пекине? — голос Ян Цзиньгэ сразу переменился, в нем послышалось беспокойство. — Это юг или север? У тебя хватит одежды?

— Не нужна мне твоя фальшивая забота! — перебила его Фан Ло. — Я не маленькая девочка. Я сейчас в Трех ущельях на Янцзы. Здесь очень живописно, и воздух просто замечательный.

Ян Цзиньгэ рассмеялся:

— Ну, в таком случае я спокоен.

— Надо же, как ты разволновался, даже успокаивать тебя пришлось, — съязвила Фан Ло, но тут же засмеялась сама.

Хотя они и разошлись, но продолжали общаться как старые друзья. В конце концов, женились они по любви, прожили вместе два года и разбежались вовсе не потому, что враждовали. Даже выйдя из здания уличного комитета^[6] и держа в руках зеленые свидетельства о разводе, они направились в кафе — отведать хого^[7]. На теплом столе в маленьком котелке кипели капуста, лапша и мясо. Они ели это побулькивающее варево, и возникшее между ними отчуждение постепенно растаяло. Снова и снова чокаясь, они смеялись и говорили друг другу: не будем мужем и женой — так будем друзьями!

Друг из Ян Цзиньгэ получился отличный. Если с Фан Ло что-то случалось, он всегда являлся по первому зову. Однажды у нее так болел живот, что невозможно было на ноги подняться. Она позвонила Ян Цзиньгэ, и он тут же примчался — привез лекарство, сварил бульон, то и дело менял ей резиновую грелку, которую она держала на животе. Фан Ло тогда едва не предложила ему снова пожениться, но ее удержал телефонный звонок — Ян Цзиньгэ разговаривал с какой-то девушкой. С тех пор Фан Ло держала рот на замке.

Теперь, вспомнив об этом и угадав причину внезапного ночного звонка, она рассеянно произнесла:

— Ну-ка говори, ты опять нашел подружку и хочешь, чтобы я за тебя всё решила?

Ян Цзиньгэ рассмеялся:

— Эх, Фан Ло, Фан Ло! Как бы тебе сказать? Ты была бы очень забавной, будь ты обыкновенной телеведущей, но ты еще и умная, а мужчинам это не нравится.

— Опять мне загадки отгадывать? — спросила Фан Ло.

Ян Цзиньгэ и в самом деле встретил новую девушку. Она руководила иностранной фирмой, ее родители жили за рубежом, и она тоже в любой момент могла покинуть страну. А еще она была очень красивой.

— Но, конечно, характером сильно тебе уступает, — добавил Ян Цзиньгэ.

— Только не нужно нас сравнивать, ладно? — сказала Фан Ло. — Красивая, образованная, хорошо зарабатывает, родители за границей — чего тебе еще надо? По-моему, отличный вариант.

Слова словами, а в сердце у Фан Ло зашевелилось неприятное чувство, потому что по интонации бывшего мужа она поняла, что на этот раз он настроен серьезно. Справедливости ради надо сказать, что Ян Цзиньгэ был неплохим человеком. Он преподавал в университете, но отличался передовыми взглядами, был щедрым и открытым, умелым в быту, вот только питал слабость к женщинам. Он был не прочь пофлиртовать, и среди его учениц было немало таких, которые ему нравились, а им нравился он. Он клялся, что ни с кем у него нет ничего серьезного. Однако Фан Ло чувствовала, как неожиданно тепло и нежно звучал его голос, когда он разговаривал с девушками по телефону или при встрече, за чашечкой кофе. Несколько раз она устраивала ему сцены, пока вконец не измучилась и не сказала:

— Давай разойдемся. И ты будешь свободен, и я.

Но Ян Цзиньгэ совсем не хотел разводиться.

— Фан Ло, не делай проблему из ничего, хорошо? — сказал он. — Сейчас время такое. Мужчины общаются с женщинами, женщины с мужчинами — это нормальное явление. Почему ты не можешь принять меня таким?

Стоит сказать, что он был недурен собой, и это было приятным дополнением к его статусу университетского преподавателя. Нынешним девушкам как раз нравятся такие зрелые мужчины. Многие его ученицы так упорно добивались его внимания, что даже более стойкий экземпляр не остался бы равнодушным. Но Фан Ло тогда сказала:

— Я принимаю тебя и таким, но я очень устала. Я очень устала так жить!

И даже расставшись, они всё равно продолжали тянуться друг к другу. Порой даже Ян Цзиньгэ, чтобы скрасить свое одиночество, звонил по вечерам Фан Ло и говорил ей, игриво посмеиваясь:

— Ну что, соскучилась? Приезжай ко мне.

И так они провели не одну ночь. Друг у друга в объятиях они восстанавливали в памяти движения и очертания до мелочей знакомых тел. После развода страсть уступила место почтительности; в отношениях не было неловкости, зато проступило уважение. Ян Цзиньгэ называл это в шутку «интеллигентскими манерами». Вот только настоящей кульминации Фан Ло так ни разу и не испытала, как ни старался Ян Цзиньгэ и как ни помогала ему в этом она сама. Каждый раз, когда он, прерывисто дыша, спрашивал, хорошо ли ей было, она отвечала, что очень хорошо, и притворялась, что тоже взволнована, хотя на самом деле была спокойна, как водная гладь. Фан Ло не рассказывала об этом Ян Цзиньгэ ни в период замужества, ни после развода — не хотела наносить удар по его мужской гордости. А сколько существует пар с крепкими отношениями — как же они справляются? Но у нее-то сейчас всё совсем не так, да и прежде их скорее связывала быстротечная страсть, нежели настоящее супружество — пожили вместе и разошлись, о чем тут беспокоиться?

Теперь же ее бывший муж по-настоящему собирался строить новые отношения, и от этого в душе вдруг поднялось чувство потери и разочарования. Однако она сказала ему:

— Поторопись, а то фея твоя улетит.

Ян Цзиньгэ был явно недоволен таким ответом. Он хотел добавить что-то еще, но Фан Ло повесила трубку.

Ночью она несколько раз просыпалась, а утром к ней в дверь уже кто-то стучался, выкрикивая:

— Репортер Фан? Вам посылка!

Она набросила на плечи халат, поднялась с постели и открыла дверь. Ей подали плетеную бамбуковую корзинку.

В ней она увидела горку пурпурных ягод спелой вишни, на которые прозрачными бликами ложился свет. Фан Ло не удержалась и съела ягодку — она оказалась свежей и, в отличие от сладких северных сортов, чуть кисловатой, но очень приятной на вкус. Фан Ло спросила, от кого посылка, хотя была уверена в том, что это подарок хозяина гостиницы. Девушка на стойке регистрации ответила, что не знает точно — какой-то мужчина пришел, оставил корзинку и ушел. Пока Фан Ло ела вишню, она вдруг подумала о Ша Лу. В Пекине он ей однажды сказал:

— Учитель^[8] Фан, когда вы приедете к нам в Лунчуаньхэ, обязательно попробуйте нашу вишню, она очень вкусная.

— Вы сами ее сажали? — спросила Фан Ло.

Ша Лу покачал головой и ответил:

— Мой отец сажал.

3

Дальше съемочная группа планировала отправиться вверх по течению, в горы Ушань^[9], но Фан Ло решила не ехать вместе со всеми. Она сказала Сяо Дину:

— Пока вас не будет, я попробую отыскать Ша Лу.

Сяо Дин обрадовался, но, засомневавшись, спросил:

— Он живет в этих горах у реки — и ты туда… в одиночку?

— По-твоему, Три ущелья — какая-то первобытная стоянка? — успокоила его Фан Ло. — Здесь кругом люди. Не волнуйся.

Она была не только красивой, но и очень решительной. Сяо Дин нехотя кивнул.

Было очевидно, что в этом маленьком городе важных посетителей встречают по заведенному порядку. Ко всякому гостю, тем более к репортерам столичного телеканала, вроде Фан Ло, особенно если они освещали какие-нибудь не самые заурядные темы или кого-то разоблачали, обычно приставляли сопровождающего. Иногда их набиралась целая группа, и они устраивали гостям радушный прием, включавший в себя обильные застолья. Сначала простого журналиста на обед водил сам начальник уездного бюро, и только потом уже он назначал гостю компаньона.

Фан Ло не хотела никаких таких церемоний, но не знала, как добраться до Лунчуаньхэ. Вдруг она вспомнила о наставнике из дома культуры, который сделал запись песни Ша Лу, и позвонила туда. Ответил человек, который очень-очень быстро затараторил на местном диалекте^[10]:

— Наставник сейчас на берегу реки…

Дальше Фан Ло ничего не разобрала и поехала прямо в дом культуры, чтобы всё разузнать.

Она и подумать не могла, что дорога окажется такой трудной. Маленький город находился в горах, и все улицы, кроме единственного широкого проспекта, петляли вверх и вниз вдоль склонов. Дом культуры располагался на середине склона, и нужно было подниматься далеко вверх по бесконечным каменным ступенькам извилистого переулка. Фан Ло вошла во двор и увидела группу нарядно одетых мужчин и женщин, танцевавших саюэрхэ — траурный танец района Трех ущелий. Стараниями местных жителей он вошел в разряд площадных, и каждый вечер на единственной площади городка собиралась толпа, чтобы потанцевать. Здесь Фан Ло сообщили, что наставник уже вышел на пенсию и открыл чайную на берегу реки.

Фан Ло пошла к мосту, нависавшему над горными уступами. Его полотно плавно перетекало в тянувшуюся вдоль реки эстакаду — это была самая длинная улица в городе. Склонившись с моста и глядя на воды Янцзы, прохожий сначала ощущал не мощь великой реки, а только собственную незначительность. Люди на причале, садившиеся на корабль или спускавшиеся на берег, тоже казались маленькими, как муравьи. Чайная стояла у моста. Уже при входе посетитель проникался безмятежностью уездного городка. Люди, сидевшие внутри за столиками, пили чай, откинувшись на спинки стульев и слушая, как человек у окна играл на хуцине^[11] мелодию «Скаковая лошадь». Сильный, яркий звук инструмента напоминал топот конских копыт.

Немолодой уже человек с чайником в руке, прихрамывая, подошел к Фан Ло и шепотом пригласил ее сесть, предложив чашку раннего чая. Она кивнула, а когда хуцинь отзвучал, похвалила мастерство исполнителя и, привстав, спросила у музыканта:

— Простите, это вы наставник из дома культуры?

Мужчина, игравший на хуцине, поднял голову и с улыбкой указал на хромого старика, который неторопливо заваривал для Фан Ло чай:

— Вот он.

— Вы приехали, чтобы увидеться с Ша Лу? — поинтересовался старик.

Фан Ло не ожидала такого вопроса:

— Откуда вы узнали?

— Город маленький, но такой большой, — уклончиво ответил тот.

Люди в чайной, похоже, знали Ша Лу, потому что наперебой заговорили:

— Ша Лу? Да он давно вернулся к себе в Лунчуаньхэ!

Возможно, такова особенность жителей побережья Янцзы: обитатели маленького городка сердечны и словоохотливы, говорят громко, перебивая друг друга, а если рядом с ними окажется приезжий, они стараются еще усерднее.

Они много раз видели Фан Ло по телевизору и знали, что их группа приехала сюда на съемки. Они сообщили ей, что именно наставник, всю жизнь занимавшийся народными песнями, отыскал Ша Лу в горах. В молодости он ходил по деревням, собирая образцы местного фольклора, и составил несколько десятков сборников народных песен. Его, казалось, не волновали ни деньги, ни жилищный вопрос.

— Это из-за народных песен и сказок у нашего наставника ноги хромые, — объяснил музыкант, игравший на хуцине. — Он как-то раз поехал в Лунчуаньхэ собирать песни жителей гор, свалился с утеса и чуть не погиб. Ему повезло — его спасла сестрица Семечко. Это его жена.

— Это уже позже произошло, — сказал старик, наливая всем чай. — Вы поменьше болтайте, а то наша гостья из Пекина потом над вами посмеется.

Фан Ло слушала их и улыбалась. Повседневные заботы — а их всегда был бесконечный ворох — сразу отступили далеко-далеко. Перед ней стояла чашка с ранним чаем из почек листьев, собранных до праздника Цинмин^[12]. От чашки шел пар. После первого глотка оказалось, что чай совсем не крепкий, но на вкус чистый, мягкий, даже сладковатый.

Видя, что наставник с чайником в руках собрался выходить из кухоньки, Фан Ло тихонько туда зашла. Помещение было длинное, но узкое и потому тесное, плита протапливалась углем; на огне стоял чайник — его протирала пожилая женщина в фартуке, и он блестел, словно начищенное медное зеркало. Заслышав шаги, старушка подняла голову и, увидев Фан Ло, улыбнулась. Ее лицо с большими глазами, окруженными сетью тонких морщинок, имело овальную форму, как семечко, и излучало спокойствие. В молодости она, вне всякого сомнения, была очень красивой.

Наставник обернулся, заметил Фан Ло и торопливо сказал:

— Эй, да здесь жарко и дымно, выбирайтесь-ка отсюда и садитесь в зале!

Он посторонился, чтобы пропустить ее к выходу. Фан Ло уже направлялась в сторону двери, как вдруг услышала слова женщины, обращенные к наставнику:

— Ша Лу в Лунчуаньхэ, в деревне Мапинцунь.

Фан Ло обернулась, но старушка по-прежнему протирала чайник.

— Нужно вернуть Ша Лу его песенную палочку, — сказала она.

— Зачем ты ей это рассказываешь? — с недоумением спросил старик.

Он вывел Фан Ло из кухоньки и усадил возле окна, которое выходило на реку, а потом вздохнул:

— Не принимайте всерьез старухину болтовню.

— Это она сестрица Семечко? — поинтересовалась Фан Ло.

— В молодости ее так звали, — ответил наставник. — Она по соседству с Ша Лу жила — вот и вспоминает его постоянно.

— Ша Лу выступал в одной из наших программ, — поделилась с ним Фан Ло. — Мы на него возлагали большие надежды, но он исчез прямо перед выступлением. Только записку оставил, что потерял какую-то песенную палочку. Что это такое? Что-то ценное?

— Может, для кого и ценное, но это просто деревянная палочка. Может, для кого и не ценное, но иные готовы жизнь за нее отдать!

Старик налил Фан Ло еще чая, поднес ей тарелку риса. Он не был таким разговорчивым, как другие жители городка, и просто отвечал на вопросы, когда его спрашивали.

За окном виднелись величественные горные массивы, сквозь них через ущелья проталкивалась бурная река. Горы таинственно молчали. Что же таится в их глубине? Поколения сменяют поколения, исчезают без следа — что они приносят, что забирают с собой? Кто даст ответ?

— Далеко ли отсюда до Лунчуаньхэ? — тихо спросила Фан Ло.

Старик бросил на нее быстрый взгляд.

— Вы хотите туда поехать? Вряд ли вам там обрадуются.

И неожиданно добавил:

— Я раньше к Ша Лу чуть не как к сыну относился, но шесть лет назад он со мной разругался.

— Как? — удивилась Фан Ло. — Но те песни, которые вы записали… Разве их не Ша Лу поет?

— Нет, не он, это я много-много лет тому назад записывал его отца. Вот кто настоящий наставник и знаток этих песен!

Тон у старика стал каким-то подавленным:

— Ша Лу совсем такой, как его отец. Немного странный, вроде и хороший, если так посмотреть, но как шлея под хвост попадет, ничем из него дурь не выбьешь. Мы уже несколько лет не общаемся, я о нем только от других узнаю.

Тут Фан Ло поняла, почему в эти дни ей казалось, будто песни Ша Лу в записи звучат не совсем так, как в Пекине. Голос был более хриплым, но и более мелодичным. Она даже подумала, что это из-за звукозаписывающего оборудования. И тогда она сказала:

— Наставник, спасибо, что столько всего рассказали мне о Ша Лу. Но я вас еще кое о чем попрошу.

Старик бросил на нее настороженный взгляд.

— Я слышала, — продолжала Фан Ло, — что у вас тоже есть песенные палочки. Можно на них посмотреть?

Старик с явным нежеланием ответил:

— Есть, и давно, но уже много лет они заперты в сундуке, и открыть их я велел только после моей смерти.

С этими словами он поднялся и захромал прочь, всё еще держа в руках чайник. Фан Ло продолжала сидеть у окна. Она пила чай, глоток за глотком, и спокойно ждала, оставаясь совершенно неподвижной. Когда старик вернулся, она снова окликнула его:

— Наставник, скажите, а как местное правительство относится к вашим «Сборникам народных песен»? Наш телеканал может организовать их распространение.

Старик снова вздохнул и пригласил ее пройти с ним на верхний этаж.

Они очутились перед дверью, которая вела в маленькую комнатку. Внутри рядком стояли большие сундуки; старик открыл один из них и извлек из его недр деревянный ящичек, источавший запах сандала. На ящичке висел замок — старик аккуратно открыл его ключиком, который носил при себе. Фан Ло присмотрелась: там лежали две деревянные палочки желтовато-бурого цвета длиной около одного чи^[13]. На них были выгравированы линии разной глубины, которые складывались в узоры.

— Это и есть песенные палочки? — спросила Фан Ло.

Старик затаил дыхание, будто боялся к ним прикоснуться и нарушить их покой.

— Верно.

Он осторожно вытащил их из ящичка и сказал:

— Эта палочка использовалась при маньчжурском императоре Юнчжэне^[14], во дворце правителя местных малых народностей, а вот эта, из розового дерева, досталась нам от предводителя мяо^[15].

— Можно потрогать? — попросила Фан Ло.

Старик передал ей палочки. Девушка бережно взяла их в руки. Под ее пальцами лежали твердые изломы неровных узоров. А старик в это время рассказывал о том, что с древних времен Три ущелья славились песнями и танцами, в которых до сих пор искусны и потомки жителей древнего царства Ба^[16], и люди из племен мяо. Особенной пышностью отличаются их праздники, свадьбы и траурные церемонии, когда песни льются подобно весенней реке, поются и поются без конца. Запевала обычно держит в руке песенные палочки. Выгравированные на них узоры, местами более глубокие, местами менее, — это способ записи слов. Исполнитель может всю свою жизнь усердно вырезать такие орнаменты. Стоит ему только прикоснуться к палочке, и он вспомнит волшебные строчки.

Фан Ло водила пальцами по узорам и не понимала, как их бесконечное многообразие связано со словами песен. Наставник объяснил, что исполнитель придумывает узоры сам, будто изобретает новый язык. Символы эти очень специфические: одни предназначены для записи какой-нибудь истории, другие — для описания времени. Понимают выгравированное только сами исполнители, поэтому у каждого из них свои песенные палочки. Другим людям держать их у себя незачем — пользы от этого никакой.

— Так вот почему Ша Лу слова забывал, — поняла наконец Фан Ло.

Она вспомнила, как тот постоянно тер друг о друга ладони, будто в руках у него чего-то не хватало, словно он потерял что-то ценное. Но куда же подевалась его палочка?

— А если палочка вдруг потеряется? — спросила Фан Ло. — Неужели нельзя вырезать новую?

Старик, помолчав, ответил:

— Всё не так просто.

Тут на лестнице зашелестели шаги, и в комнатку вошла сестрица Семечко, как всегда, в фартучке. Старик к этому времени уже запер палочки обратно в ящичек, который продолжал держать в руках. Сестрица Семечко удивленно посмотрела сначала на ящичек, потом на старика.

— Ты зачем сюда поднялась? — спросил он у жены. — Иди-ка по своим делам.

Сестрица Семечко долго смотрела на него, и оба молчали. Фан Ло стало неловко, и она отошла в сторону. И вдруг сестрица Семечко накинулась на мужа:

— И долго еще ты будешь их прятать?

— Не твое дело! — огрызнулся старик.

Назревала ссора, и Фан Ло было уже совсем неудобно там оставаться, поэтому она просто попрощалась с ними и направилась к выходу. Старик и сестрица Семечко проводили ее одними глазами, молча.

4

Первое, что поразило Фан Ло, — это бирюзовые воды Лунчуаньхэ. Вместе с другими пассажирами она сидела в деревянной лодке, изящной, как девичья талия; ее изумляло, насколько глубокой и яркой была вода, бесшумно и мягко, как шелк, скользившая вдоль борта. Казалось, будь сейчас у нее в руках ножницы, эту бирюзовую ткань можно было бы разрезать. Горы тоже были изумрудно-зелеными, и всё вдали насквозь пропиталось зеленоватыми оттенками. Хотелось взять эту зелень прямо в руки и хорошенько отжать, чтобы она густым соком стекала по склонам.

Настроение у Фан Ло с каждой минутой становилось всё лучше. Оно испортилось вчера ночью, когда она вернулась из чайной, — ей снова позвонил Ян Цзиньгэ и начал докучать разговорами о своей новой подруге: мол, ей нравятся дорогие бренды, с самого утра она потащила его в торговый центр «Яньша», прямиком в бутик Louis Vuitton, купила себе платье и сапоги, потратила на них сумму, равную его месячному заработку с учетом дополнительного дохода… Фан Ло не выдержала:

— Мне-то ты дай бог чтобы шоколадку купил — и то говорил, что это слаще всего на свете. А теперь тебя учат сорить деньгами, просто замечательно!

И добавила:

— Ты мне всё это рассказываешь, чтобы я лопнула от злости или от зависти?

— Фан Ло, — сказал Ян Цзиньгэ, — ты ведь мне не чужая, мы же настоящая семья и до сих пор любим друг друга…

Но она заставила его замолчать и объявила:

— Вообще-то я собираю вещи. Завтра уезжаю.

Ян Цзиньгэ решил, что она возвращается в Пекин, и хотел узнать у нее номер рейса, чтобы встретить в аэропорту.

— Что? — удивилась Фан Ло. — Да я еду в Лунчуаньхэ.

Ян Цзиньгэ стал выведывать, что за Лунчуаньхэ и зачем ей туда ехать.

— Тебе-то что? — спросила Фан Ло, но сразу добавила: — Еду навестить одного исполнителя народных песен.

— Певца? — удивился Ян Цзиньгэ. — А сколько ему лет?

— Зачем тебе знать его возраст? — поинтересовалась Фан Ло и, не сдержавшись, тут же сказала: — Представь себе, настоящего певца так же сложно отыскать, как драгоценные камни в горах. У этого исполнителя очень необычный голос, просто уникальный! Если бы ты услышал, как он поет, ты бы меня понял…

Она выпалила это на одном дыхании, после чего в трубке повисло молчание. Фан Ло подумала, что связь прервалась, два раза окликнула Ян Цзиньгэ и только потом услышала его голос:

— Надо же, как ты взволнована!

— Не ехидничай, — ответила Фан Ло.

— Необычно, необычно, — продолжал Ян Цзиньгэ. — Ты разве продюсер или руководитель, чтобы так увлекаться каким-то певцом? Ты ведущая, зачем тебе певец?

Он стрелял словами, как из пулемета, и Фан Ло воскликнула:

— Ян Цзиньгэ, ты с ума сошел?

— Фан Ло, — отвечал он, — да что у тебя там за секреты? Совсем не хочешь со мной поделиться? Болтаешься непонятно где и непонятно зачем…

Она потом полночи не могла заснуть — злилась на него. Ей даже хотелось снова ему позвонить и попросить больше не давать ей никаких указаний и не вмешиваться в ее дела.

Но теперь, на лоне природы, среди удивительных пейзажей, все эти никчемные, бесплодные разговоры потеряли остроту и отошли на второй план. От своих попутчиков Фан Ло узнала, что на скалах по берегам реки есть немало так называемых висячих гробов^[17] и древних навесных дорог, вдоль которых растут мандариновые деревья. Чжан Цзай, поэт эпохи Западной Цзинь^[18], писал:

В ущелье в великом обилье гранаты растут.

Бела их кора, а соки — как чистый поток.

В Цзяннани^[19] — тростник, Чжанъе же хурмою богат,

В Саньба — мандарины, в Гуачжоу — яблони цвет.

И равных плодам тем и древам в местах иных нет.

Мандарины Саньба — это и есть цитрусы Трех ущелий. Фан Ло приехала в такой сезон, когда плоды еще не созрели, лишь густая зелень деревьев со всех сторон покрывала горные склоны. Но Фан Ло подумала, что местный пейзаж и без плодов весьма живописен.

Они почти добрались до поселка Лунчуаньхэ. На тропинке, шедшей вдоль берега реки, показался мужчина. Он следовал за лодкой. Фан Ло сначала не обратила на него внимания, но вдруг сердце ее дрогнуло. Широкоплечий путник, одетый в темно-синюю холщовую рубаху, время от времени поглядывал на Фан Ло. Неужели это Ша Лу? Девушка присмотрелась: действительно, это был он. В порыве радости и удивления Фан Ло вскочила и замахала рукой в сторону берега, громко крича:

— Ша Лу!

Другие пассажиры лодки посмотрели на нее. Район Трех ущелий был туристической достопримечательностью, путешественники приезжали сюда из разных мест, и такой обмен приветствиями был обычным делом. Глядя на Фан Ло, ее попутчики тоже громко закричали:

— Ша Лу!

Мужчина на берегу услышал их и помахал в ответ рукой. Веселые туристы дружно запели, и песня «Сестрица в лодочке плывет, братец по берегу идет» звонко полилась над рекой.

Когда они причалили, Ша Лу ждал на берегу. Вид у него был немного растерянный. Он крикнул поверх людских голов:

— Учитель Фан!

И поверх голов Фан Ло ответила ему:

— Здравствуйте, Ша Лу!

Лодка качнулась под ее ногой, когда она хотела сойти на берег, и Ша Лу, наклонясь, взялся одной рукой за борт, а другую протянул Фан Ло. Она ухватилась за нее и спрыгнула с лодки. В какой-то момент весь вес ее тела лег на руку Ша Лу — она была как стальная.

— Ша Лу, как же вы узнали, что я приеду?

Он забрал у нее сумки и застенчиво улыбнулся. Его серьезное лицо становилось совсем детским, когда озарялось улыбкой — глаза сощуривались, а уголки губ ползли вверх.

— Они мне рассказали, — последовал ответ.

Он выговаривал каждое слово так, будто ронял драгоценность.

— Кто — они? — удивилась Фан Ло.

— Из поселка…

Фан Ло понимала, что эти новости наверняка прилетели в Лунчуаньхэ из уездного центра, но она и подумать не могла, что они дойдут до Ша Лу, и он придет ее встречать. На душе у нее стало радостно.

— Ша Лу, — сказала она с улыбкой, — мне нужно свести с вами счеты. Вы сбежали от нас, ничего не сказав, оставили меня на сцене совсем одну, я была в полной растерянности, и публика нам потом столько гневных писем писала, а Сяо Дин был так возмущен, что чуть не лопнул от злости…

Ша Лу покраснел.

— Прошу прощения, — пробормотал он.

— Попросил прощения — и всё?! — воскликнула Фан Ло. — Да что с вами тогда случилось?

— Я слова забыл, — признался Ша Лу. И добавил, глядя Фан Ло в глаза: — Все строчки до единой. Честное слово.

Так за разговором они и не заметили, как поднялись на верхний берег реки — туда, где начинались улочки поселка Лунчуаньхэ.

— Куда вы меня поведете? — спросила Фан Ло.

Ша Лу остановился и ответил:

— Они сказали, чтобы я вас встретил и помог дойти до поселка.

— Разве мы уже не в поселке? Вы свое поручение выполнили, а теперь и меня послушайте. — Сказав это, Фан Ло продолжила: — Я ведь только для того сюда приехала, чтобы увидеться с вами и с вашим отцом. Никуда больше я не пойду.

День выдался солнечным, небо ярко просвечивало между скал. Фан Ло хотелось улыбаться, глядя на наивное лицо Ша Лу. Утром она встала рано, зачесала волосы в высокий хвост, надела кожаную куртку кофейного цвета, а на шею повесила серебряную цепочку с красивым медным амулетом, на котором были выгравированы слова из священного тибетского текста. Эту подвеску она отыскала на улице Баркор в Лхасе. Здесь, в затерянном среди скал и гор поселке, она выглядела так современно, так красиво и стильно!

— Я еще не обедала, — призналась она.

Ша Лу засуетился.

— Да? — Немного подумав, он предложил: — Тут есть место, где готовят лапшу с бараниной — хотите попробовать?

— Хочу, — ответила Фан Ло, пытаясь подражать его акценту.

Ша Лу перестал хмуриться и горделиво повел ее в сторону небольшого переулка, откуда доносился густой, резкий запах баранины. В дверях небольшой закусочной сновали посетители — одни входили, другие выходили. Явно сытый и очень довольный на вид человек с громкой отрыжкой прошел мимо. В зале были по-домашнему расставлены небольшие квадратные столы и деревянные стулья. Помещение заполнял серный запах, который бил прямо в нос. Фан Ло вошла внутрь и закашлялась. Ша Лу тут же взял два стула, вынес их на улицу и поставил у столика перед дверью. На один из них он усадил Фан Ло.

— У нас здесь, — сказал он, извиняясь, — много пользуются углем и серой. Неприятно?

— Не волнуйтесь, — ответила девушка.

Ша Лу ушел, чтобы сделать заказ, а после того, как вернулся, сказал:

— Учитель Фан, лапша здесь отменная и очень известная, рецепт вот уже несколько поколений передают друг другу.

— Правда? — удивилась Фан Ло.

Она заметила, что выражение лица Ша Лу стало гораздо естественнее, чем прежде, и говорить он стал более складно. Вскоре из закусочной их окликнули:

— Лапша готова!

Ша Лу поднялся, чтобы забрать заказ. Тарелки были огромные, размером с тазик — у Фан Ло там могло уместиться лицо. От лапши шел горячий пар, она плавала в густом слое ярко-красного масла, а сверху были рассыпаны колечки зеленого лука, кусочки чеснока и имбиря. Тонко нарезанные алые ломти баранины прятались в маслянистом бульоне. Взяв в руки тяжелую тарелку, Фан Ло сказала:

— Ша Лу, это слишком большая порция. Я столько не съем.

— Попробуйте сначала, — ответил он. — А там посмотрите.

Фан Ло попробовала немного — и острое жжение, коснувшееся кончика языка, мгновенно пробрало ее до самого нутра. Она не сдержалась и, засмеявшись, втянула воздух.

— Просила же я, чтобы не было острого перца…

Ша Лу сказал:

— Я им говорил, чтобы они вам его не добавляли, а просто положили немного баранины.

Фан Ло взглянула на его тарелку. Там высилась горка ярко-красного острого перца, и вся лапша окрасилась в алый цвет.

— Ша Лу, а вы, я смотрю, специалист по жгучему перцу!

Ша Лу ответил с благодарной улыбкой:

— Учитель Фан, вы мне в Пекине постоянно острый соус покупали.

— Мы боялись, что вы из-за этого соуса голос посадите, — сказала Фан Ло. — А вы, наоборот, говорили, что у вас зуд в горле начинается, если вы соуса не поедите, а когда начинаете петь — вас разбирает кашель.

Она вспомнила, как Ша Лу кашлял на репетиции, неуклюже согнувшись, и невольно рассмеялась, а он рассмеялся в ответ.

— Учитель Фан, вы очень добрая.

От этих слов Фан Ло немного смутилась.

Сначала ей было невыносимо остро глотать эту лапшу, но постепенно язык ее онемел, и ощущение остроты прекратилось. Было так вкусно, что даже слюнки потекли. Незаметно она съела всю лапшу, оставив на дне тарелки лишь немного бульона.

В ней проснулось что-то легкомысленное, и она воодушевленно сказала:

— Пойдемте!

Ша Лу поспешил оплатить обед, аккуратно спрятал в карман сдачу, а потом спросил у Фан Ло:

— А куда?

Она вскинула брови:

— К вам, в Мапинцунь!

Лицо у Ша Лу вдруг стало напряженным.

— Что-то не так? — спросила Фан Ло.

— Учитель Фан, — сказал Ша Лу, — там всё очень бедно. Это дом моего брата и отца. Жена брата поехала в Шэньчжэнь^[20] на работу. Их ребенок остался дома…

— Все это давно мне известно, — ответила Фан Ло. — Идемте.

5

Деревня Мапинцунь отличалась от деревень северной части Китая тем, что дома там не располагались рядами. В Трех ущельях люди селились разрозненно по обоим берегам реки, небольшими группами строили себе дома, чтобы скрываться от ветра и дождя, и деревня не выглядела единым поселением. Ша Лу с поклажей в руках довел Фан Ло до перекрестка, остановился и, немного помедлив, сказал:

— Там — дом деревенского старосты.

Он указал на дом с белыми стенами и красной черепичной крышей, стоявший в долине.

— Учитель Фан, может быть, вам лучше там поселиться? У них хорошие условия — туалет, всё как в городе…

Ничего не отвечая, Фан Ло с силой вырвала у него из рук свою сумку, забросила ее за спину и быстро пошла вперед. Ша Лу шел вслед за ней, стараясь не отставать:

— Учитель Фан, вы куда?

Фан Ло, не обращая на него внимания, продолжала идти. Ша Лу догнал ее, ухватил за сумку и сказал:

— Там дорога в горы, и скоро уже стемнеет, а вы…

Фан Ло продолжала молчать. Но на самом деле ей было смешно, ведь она рассердилась совсем как школьница. Она невольно замедлила шаг, поскольку Ша Лу всё еще тянул ее за сумку, и ответила:

— Вы же сами предложили мне поселиться у деревенского старосты. Куда же вы теперь меня тащите?

— Но его дом вовсе не там!

Лицо у Фан Ло стало серьезным:

— Ша Лу, разве мы не договаривались, что я по поручению Сяо Дина специально поеду к вам и никуда не пойду, кроме вашего дома?

— Ну хорошо, — сдался он.

Они миновали небольшую мандариновую рощу.

— Вот мы и пришли, — сказал Ша Лу, указывая на деревянный дом впереди.

Даже для такого захолустья, как Мапинцунь, этот дом был ветхим — глинобитные стены, дощатые перекрытия, очень маленькие окна… На пороге сидел старик, внешне напоминавший Ша Лу. Его возраст тоже было сложно определить. Ему можно было дать лет шестьдесят с небольшим, но лицо его было морщинистым, как у семидесяти — или восьмидесятилетнего. Он сидел с опущенными глазами, но видел, судя по всему, неплохо, потому что уже издали заметил, что к дому подходит Ша Лу со спутницей. Губы его шевельнулись.

— Это мой отец, — сказал Ша Лу.

Фан Ло не успела заговорить, как старик поднял глаза, острые как шило, и сказал:

— Без дела к чужим не ходят.

Фан Ло испуганно улыбнулась:

— Это вы мне говорите?

Ша Лу в ответ прошептал:

— Мой отец немного чудаковат, порой говорит странные вещи…

А отец Ша Лу бормотал себе под нос:

— Разлилась великая река, наполнила реки малые, коль появится еда в котле — так появится она и в миске…

— Дядюшка Ша, — сказала Фан Ло, — я слышала, вы хорошо поете.

Отец Ша Лу продолжал, глядя вдаль:

— Если вода далеко, жажду она не утолит. Повесил на пояс жабу — и выдаешь себя за охотника?

— Что это он говорит? — спросила Фан Ло у Ша Лу.

— Учитель Фан, мой отец с утра до вечера говорит вот такое. Вы его не спрашивайте ни о чем. Заходите в дом, отдохните немного.

Он провел Фан Ло в боковую комнатку. У стены стояла старомодная кровать с подножкой и москитной сеткой — она сама могла сойти за небольшую комнату. Фан Ло с любопытством ее оглядела. Ша Лу вытащил из ящика простыню, наволочку и пододеяльник в мелкий ярко-красный цветочек. Белье источало запах камфоры. Фан Ло заметила, что постельные принадлежности новые.

— Да, — сказал Ша Лу, — это нам в деревне подарили, когда мы переезжали.

За окном уже сгустились сумерки. Ша Лу потянул вниз шнурок лампы, и комнату наполнил теплый свет.

Фан Ло, склонив голову, следила за тем, как он неуклюже и старательно стелет постель. Она не стала ему помогать, но ей стало интересно — как же он справляется с повседневным бытом? Ша Лу почувствовал себя неловко, поймав на себе ее пристальный взгляд, и робко спросил:

— Учитель Фан, вы… куда вы смотрите?

— На вас, — ответила Фан Ло.

Ша Лу покраснел, на кончике носа у него повисла капля пота, и Фан Ло рассмеялась.

Ужинали они довольно поздно. Ша Лу нарезал солонину, собрал овощи в садике за домом. Ужин очень понравился Фан Ло. Она вдруг вспомнила, что Ша Лу рассказывал о своей дочери и племяннике, и спросила, где же дети. Ша Лу ответил, что его брат должен работать в эти дни, поэтому детей оставил у сестры на другом берегу реки.

Отец Ша Лу сидел во главе стола, пил кукурузное вино и вдруг произнес:

— Тащит корова три даня^[21] пшеницы — сколько из них для меня?

— Вы красноречивы, дядюшка Ша, — сказала Фан Ло.

— Братом зовешь, да за оружие хватаешься, — с серьезным видом продолжал отец Ша Лу и сделал еще глоток вина. Фан Ло отвернулась и шепотом спросила у Ша Лу:

— Ваш отец давно такой?

— Всего несколько лет, — ответил Ша Лу и добавил чуть погодя: — в тот год у него отобрали песенные палочки — вот он таким и стал.

У Фан Ло невольно сжалось сердце — она вспомнила о палочке, которую Ша Лу потерял в Пекине. После ужина он сложил столовые приборы в бамбуковую корзину, отнес их на кухню и помыл. Фан Ло видела, что лампочка там очень тусклая, но Ша Лу со всем быстро управлялся. Казалось, ему удается всё что угодно. Закончив мыть посуду, он отправился кормить свиней и коров. Фан Ло вышла следом за ним во двор, сначала ходила туда-сюда, а потом захотела пойти прогуляться, но Ша Лу поспешно ее окликнул: в поселке все держат собак — ночью они могут укусить незнакомца.

Фан Ло, не найдя для себя никакого занятия, вернулась в дом. В углу гостиной она увидела телевизор, подошла к нему, включила. В комнату неожиданно ворвался пугающий громкий звук, похожий на взрыв. Потом всё стихло. Придя в себя, она поняла, что это телевизионные помехи: изображение на экране отсутствовало, он был весь в белых точках. От этого у Фан Ло вскоре зарябило в глазах, зазвенело в ушах, и она поспешно выключила телевизор.

Рядом сидел отец Ша Лу.

— Соль на рану сыпется, — сказал он.

— Послушайте, у вашего отца возникла очень дельная мысль! — обратилась Фан Ло к Ша Лу, который ненадолго вернулся со двора.

— Нет в мире искренних людей, — старик поставил перед дверью маленький табурет и уселся на него, обхватив колени, склонив голову и глядя в пространство за дверью. На лице у него застыло пренебрежение. На улице было темно, листья шуршали на ветру, над речкой взошел месяц. Покой лежал над деревенькой, укрывшейся в горах.

Время здесь замедляло ход. Фан Ло думала, что уже очень поздно, но, посмотрев на экран мобильного телефона, обнаружила, что сейчас всего лишь восемь. В Пекине в это время только начиналась ночная жизнь. Фан Ло и Ян Цзиньгэ часто встречались с друзьями, иногда вместе ходили поесть вкусно приготовленное мясо, плавали на лодке по Хоухаю^[22], потом отправлялись в бар выпить по глоточку вина, пели песни и не замечали, как всю ночь проводили без сна. А утром нужно было идти на работу. Такой у них был образ жизни: ложились поздно, вставали рано и, совершенно неотдохнувшие, ехали в пробках на работу. Тогда у Фан Ло и появились темные круги и легкая припухлость под глазами. Теперь все эти люди, шум и суматоха остались далеко-далеко.

Телефон Фан Ло прожужжал несколько раз, на экране высветились пропущенные вызовы. Сейчас ей не хотелось ни с кем разговаривать, поэтому она заранее отключила звук и отправила Сяо Дину сообщение о том, что уже встретилась с Ша Лу. Продюсер тут же велел ей пригласить певца в Пекин, где они организуют для него специальную программу с достойным вознаграждением.

Она вернулась в боковую комнату в надежде, что увидит там Ша Лу, но он всё время был занят. В тусклом свете еле просматривались очертания крыши, а он всё не возвращался. Деревянные стены пропускали все звуки: было слышно, как он стирает одежду в кухне, как плещется вода. Этот одинокий человек пробуждал в сердце Фан Ло острую жалость.

Некоторое время спустя Ша Лу принес Фан Ло кусочек мыла и горячую воду в эмалированном тазике. На дне его красовались узоры в виде ярко-красных гранатов, а с края свешивалось чистое полотенце. Девушка заметила, что глаза Ша Лу сияют, а на щеках горит румянец, и ее охватила радость. Значит, он и впрямь рад ее приезду. От этой мысли у нее потеплело на сердце, и она разом опустила руку в воду. Вода была слишком горячей, и Фан Ло вскрикнула. Ша Лу тут же бросился на помощь:

— Что случилось?

Фан Ло встряхнула рукой:

— Очень горячо.

— Дайте посмотреть. — Ша Лу взял ее за руку и огорченно сказал: — Все из-за меня. Я боялся, что вода прохладная. У нас в горах ночью очень сыро, и вам может быть холодно.

Его ладонь была горячей и влажной, не то от воды, не то от волнения. По всему телу Фан Ло пробежало тепло, и она сказала:

— Ничего, я только слегка обожглась.

— Есть хорошая мазь, давайте помажу, — продолжал Ша Лу.

Он повернулся, взял с полки маленький пузырек и объяснил, что это снадобье получают, вываривая панцирь панголина, и оно очень хорошо снимает ожоги. Ша Лу крепко держал Фан Ло за руку и растирал ее покрасневшие пальцы прохладным молочно-белым бальзамом.

— Ну, достаточно, — сказала Фан Ло, — хватит мази.

Говоря это, она не отводила рук, и Ша Лу так и продолжал растирать ее пальцы.

— Ша Лу, я вам столько забот прибавила… вам не в тягость?

Опустив голову, он глядел на ее руку.

— Но вы же мой гость! — воскликнул он и добавил: — Иногда я включал телевизор, хотел увидеть…

— Увидеть что? — спросила Фан Ло.

Ша Лу немного смутился:

— Посмотреть ваш канал… но сигнал был плохой.

Фан Ло с деланной непринужденностью спросила:

— Неужели вы искали программу, которую я веду?

Ша Лу молча кивнул, но на его щеках от улыбки заиграли морщинки.

— Ша Лу, да вы, оказывается, умеете подольститься!

Он поднял голову.

— Нет. Мне просто нравится смотреть на вас, учитель Фан.

— Не зовите меня так, — попросила Фан Ло. — Это ваш отец — учитель, только и говорит, что стихами.

— Мой отец в молодости пел, — вздохнул Ша Лу. — А теперь того, что недавно случилось, не помнит, но слова своих песен нет-нет — да по строчке выдаст.

Так они говорили и даже не замечали, что держатся за руки. Фан Ло всё время сидела с вытянутыми ногами, и они начали неметь. Она пошевелилась, и Ша Лу, будто испугавшись, отпустил ее руку. Вдруг они оба перестали находить нужные слова. Кругом было необычайно тихо. В этой тишине они слышали, как всё тяжелее и тяжелее становится их дыхание, словно посреди ночи где-то без устали работают кузнечные мехи.

Вдруг из другой комнаты долетел надрывистый кашель старика, сопровождаемый невнятным бормотанием. Ша Лу беспомощно стоял перед своей гостьей.

— Учитель Фан, — сказал он, — ложитесь спать пораньше.

И, не дожидаясь ее ответа, вышел из комнаты, будто спасался бегством.

6

Необъяснимое разочарование разливалось по сердцу Фан Ло.

Но очень скоро она удивилась тому, что вообще его испытывает. Она со смущением обнаружила, что желание, которое пряталось в ее душе, бездумно выползает наружу, копошится, как маленький безымянный зверек.

Неужели ей нравится этот мужчина? Это напоминало открытие Нового Света Колумбом. В океане ее души маленькая лодка, ведÓмая чувствами, пережила уже немало трудностей, борясь с волнами во мраке, а она этого даже не осознавала. Теперь эта лодочка добралась до твердого берега, с грохотом натолкнулась на риф — и Фан Ло внезапно прозрела. Оказывается, ей уже давно полюбился этот крестьянин, живущий в горной глуши.

Полуночный звонок не удивил Ян Цзиньгэ. Напротив, он поспешил сказать:

— Ну наконец ты позвонила! Я тебе столько раз набирал, а ты всё не отвечала, я даже испугался, что с тобой что-то случилось. Если бы ты и завтра мне не ответила, я бы обратился в полицию.

Фан Ло немного растрогали его слова. Ей всё-таки было приятно, что кто-то о ней заботится. И она ответила:

— Я выбираю места для съемки музыкального фильма «Люди царства Ба». В горах плохая связь. Хотела тебе перезвонить, но не дозвонилась.

Ян Цзиньгэ перестал волноваться, и речь его стала спокойнее.

— А, вот оно что. — Он широко зевнул. — Так поздно, а ты всё еще не спишь?

— Я уснула было, но вспомнила, что надо тебе позвонить.

Ян Цзиньгэ лукаво рассмеялся и прошептал:

— Да ты никак по мне соскучилась?

— Ян Цзиньгэ, — остановила его Фан Ло, — ты поосторожнее там, а то твоя подруга тебя услышит и три дня, не меньше, будет на тебя дуться.

— Да не волнуйся ты, — беспечно возразил Ян Цзиньгэ. — У нее более свободные взгляды, чем у тебя. Она никогда не спрашивает меня о моих личных делах. Да к тому же она и злится вполсилы, не то что ты. Ты постоянно ворчала.

— Вот из-за этого-то у нас ничего и не получилось, — сказала Фан Ло. — Иначе с чего бы мы расстались? Я видела ее фотографию, которую ты мне вчера прислал. Ей идут светлые волосы — смотрится очень современно.

— Они крашеные, — Ян Цзиньгэ, хохотнув, понизил голос.

Фан Ло догадалась по его шепоту, что он не один, и тут же заметила:

— Ага, так она сейчас у тебя!

Ян Цзиньгэ некоторое время молчал, а в душе Фан Ло зрело недовольство.

Наконец он сказал:

— По правде говоря, она давно ко мне переехала, но мы живем наполовину раздельно — в разных комнатах.

— Не надо в детали вдаваться, — попросила Фан Ло. — Хочу только напомнить, чтобы никто не трогал мою подушку. Думаю, когда я вернусь домой, заберу у тебя все свои вещи.

Когда они разводились, Фан Ло не претендовала на квартиру, потому что покупал ее Ян Цзиньгэ и за нее нужно было платить в рассрочку еще восемь лет. Фан Ло просто забрала свою одежду, а некоторые вещи на время оставила у него.

— И зачем это? — спросил Ян Цзиньгэ. — Да, брак у нас распался, но мы ведь остаемся друзьями, продолжаем любить друг друга, разве не так?

— Любить друг друга? — изумленно ответила Фан Ло. — Ну всё, заканчивай звонить мне по поводу и без. Мы уже расстались. Не притворяйся, что хочешь как-то удержать прошлое. Ты не Лу Ю, а я не Тан Вань^[23].

Если бы Ян Цзиньгэ стоял сейчас перед ней, она бы непременно увидела, как у него краснеет кончик носа — обычно так бывало, когда он злился. Но она только услышала, как переменился его голос:

— Фан Ло, и ты тоже не думай, что я твой муж и ты можешь меня ругать, как тебе вздумается. Я просто проявил заботу по отношению к тебе, а ты не желаешь это принять!

Фан Ло молчала.

— Да скажи хоть что-нибудь! — воскликнул Ян Цзиньгэ.

— Уже поздняя ночь, — вздохнула Фан Ло. — Чего ты хочешь, чтобы я сказала?

— Ты тогда говорила, что к какому-то певцу едешь, — сказал Ян Цзиньгэ. — Что, доехала?

— Да, — сказала Фан Ло. И со злорадством добавила: — Я сейчас у него.

В трубке что-то стукнуло — не то сигнал пропал, не то Ян Цзиньгэ что-то уронил.

— А он… Он сейчас где? — как будто задыхаясь от ярости, спросил Ян Цзиньгэ.

Фан Ло понизила голос:

— Спит, конечно.

— То есть у него дома красавица, от которой глаз не отвести, а он спокойно заваливается спать? — В голосе Ян Цзиньгэ послышалось непонимание. — Да он ненормальный! Фан Ло, ты совершила ужасную ошибку!

Фан Ло возмутилась:

— Хватит чушь нести! Это моя работа, понял?

— Тут дьявол с богом борется, — сказал Ян Цзиньгэ, — а поле битвы — сердца людей.

— Ты еще способен на такие глубокомысленные речи? — съязвила она.

— Фан Ло, тебе бы подучить литературу. Это Достоевский.

— Хватит строить из себя высокодуховную личность. Оставь эти штучки для своих учениц.

— А ты не смотри на то, что я целые дни с девчонками провожу. Признайся — ведь ты тоже человек беспокойный. И в этом нет ничего плохого. Разве мы сейчас не разрабатываем инновации? Без инноваций не было бы и сегодняшнего Китая. Тебе, Фан Ло, просто нужно найти свое направление. Мы не вчера из-за парты вышли. Я-то могу выдержать многое, но ты, прости за откровенность, на это не способна.

Фан Ло сжала в руках телефон и прислушалась. Она смутно уловила какой-то шорох. Конечно, это Ша Лу встал — его разбудил разговор за стеной. Она перевела глаза на дверь. Они уже привыкли к темноте, а за окном разливался бледный лунный свет. Постучится ли к ней Ша Лу?

7

За окном вставал тусклый рассвет.

Фан Ло мирно спала в крестьянском доме в горах. Она не могла уснуть до глубокой ночи, и только под утро тихонько погрузилась в сон, сквозь который смутно слышала, как на улице кричат петухи и лают собаки. Через открытое окно до нее порывами долетал приятный свежий ветерок. Она снова услышала, как поет Ша Лу. По ее коже пробежали мурашки, а по телу прошла дрожь — как и в тот день, когда он впервые пел на их телеканале. Песни этого грубоватого на вид человека были так проникновенны, что взволновали Фан Ло даже во сне.

Она проснулась, но ей совсем не хотелось вставать — она любила поваляться утром в постели. В те годы, когда они с Ян Цзиньгэ еще были женаты, бывало так, что он уже возвращался из университета после занятий, а она всё была в полудреме и нежилась в кровати. Ян Цзиньгэ злился, ругался, а затем уходил под предлогом, что у него какое-нибудь мероприятие или конференция. Тогда Фан Ло лениво вставала, умывалась, причесывалась и, наконец, спускалась в кафе «Ёсиноя», чтобы поесть риса с говядиной и выпить горячего черного чая, а порой заходила в KFC. Иногда ей было просто-напросто скучно.

— Учитель Фан, пора вставать и завтракать! — прозвучал за дверью голос Ша Лу.

Дверь была полуоткрыта: в этом деревенском доме двери запирались при помощи деревянных задвижек, которые порой выскальзывали из своих прорезей. Фан Ло ждала, что Ша Лу откроет дверь, и она увидит его лицо. Но он просто стоял за дверью и тихонько звал:

— Учитель Фан!

— Да, я сейчас встану! — откликнулась она, но продолжала лежать без движения.

— Учитель Фан, — снова напоминал он, — я подготовил вам воду, перед дверью поставил.

Ей хотелось попросить его внести воду прямо в комнату, но она удержалась.

В кухне трещал огонь — Ша Лу уже успел сходить в горы и нарубить дров. Вчера вечером за ужином он рассказывал, что до начала зимы каждый день ходит в горы и возвращается домой с вязанкой дров. Около восточной стены поленница уже достает до крыши, можно всю зиму спокойно топить печку. Иногда он приносит с собой уголь. Раньше он стоил несколько юаней, но теперь цена поднялась до десяти. Жители Мапинцунь обычно просят кого-нибудь съездить за углем на тракторе, но у Ша Лу нет таких денег, а силы есть, вот он и ходит за углем сам. Нужно пересечь горы, пройти десять с чем-то ли^[24]. Эта дорога идет дальше, за поселок Лунчуаньхэ. Фан Ло рассеянно слушала рассказ Ша Лу о повседневных сельских заботах и просто смотрела ему в глаза — они выражали неподдельную серьезность.

За дверью было слышно, как Ша Лу готовит на кухне. Оттуда доносился аромат листьев лотоса и запах дров. Фан Ло собралась с духом и окликнула его:

— Ша Лу, я слышала, как кто-то пел на берегу реки — это были вы?

— Да, — откликнулся он из кухни.

— Я еще подумала, что это сон. Это вы так жителей деревни утром будите?

Ша Лу не ответил. Фан Ло снова спросила с любопытством:

— Что вы готовите?

— Листья лотоса, — ответил он. — Я их на берегу собрал. И пампушки из кукурузной муки.

Пока они разговаривали, со двора донесся шум — пришла какая-то женщина, позвала Ша Лу, и он, отозвавшись, вышел. Фан Ло слышала только неразборчивые голоса, которые звучали всё громче и громче.

— Посмотри, есть что-нибудь? — спрашивала женщина.

— На что смотреть? — нетерпеливо и с напряжением в голосе спросил Ша Лу. — Корми своих свиней и готовь свою пищу.

Женщина повысила голос:

— Когда тебе что-то нужно, ты приходишь ко мне. А как я тебе один вопрос задам — так ты из себя выходишь.

— И где же я из себя вышел? — спросил Ша Лу и тихо добавил: — Я разрешил тебе засадить поле и денег не взял. Что тебе еще нужно?

Женщина продолжала демонстрировать недовольство:

— В деревне видели, как ты привел к себе городскую женщину. Вчера вечером и нынче утром ко мне народ толпами шел, и все спрашивали — ты что, в Пекине жену нашел?

Ша Лу рассердился и отрезал:

— А ты больше их болтовню слушай.

Тогда Фан Ло вышла во двор, и всё разом стихло. Напротив Ша Лу стояла краснощекая женщина лет двадцати с небольшим. Волосы у нее были зачесаны в хвост, их кончики пожелтели. На лбу проступали тонкие, не по возрасту, морщины. Увидев Фан Ло, она широко раскрыла глаза, но ничего не сказала. В ее взгляде смешались любопытство и сомнение. Фан Ло спросила хозяина:

— Ша Лу, у вас гости?

— Это моя сестра, — поспешно ответил он. И повернулся к женщине: — Возвращайся-ка поскорее домой. Тебя дети ждут.

Но женщина не уходила и как будто ждала чего-то. Ша Лу, отвернувшись, порылся в кармане. Шея у него покраснела. Он вытащил несколько мелких монет и сунул женщине в руку, подталкивая ее к дорожке, ведущей со двора.

— Иди-ка скорее назад. Будет время — я детей заберу.

Женщина схватила мелочь и проворчала:

— Детям мясо надо есть, а один цзинь^[25] больше десяти юаней стоит…

— Столько солонины — и они не едят? — спросил Ша Лу.

— Где же солонину взять? — вздохнула женщина. — Она уже давно закончилась — когда мы картошку сажали.

Фан Ло подошла к ней, протянула несколько купюр в сто юаней, и та их машинально приняла. Ее пальцы — грубые, будто покрытые иглами, с чернотой под ногтями — коснулись руки гостьи. В сердце Фан Ло поднялась жалость. Только она собралась что-то сказать, как Ша Лу резким движением выхватил у женщины из рук деньги. Выражение его лица изменилось, между бровей залегли складки.

— Что это вы делаете? — громко спросил он. — Зачем?

Он все повторял этот вопрос, а женщина боязливо спрятала руки за спину и ответила:

— Она сама мне их дала.

С этими словами она заторопилась прочь, но, пройдя несколько шагов, обернулась и бросила взгляд на Фан Ло и Ша Лу.

Фан Ло не ожидала, что Ша Лу так разозлится из-за ее щедрости. Она и сама рассердилась, поддавшись какому-то неясному чувству. Ша Лу в тот момент стал еще более мужественным, мышцы на его лице, казалось, окаменели, губы плотно сжались, и на лице проступило выражение непреклонности. Фан Ло фыркнула, махнула рукой и вернулась в дом, где бесцеремонно съела пампушки из кукурузной муки, лежавшие на столе, а потом сказала:

— Ша Лу, если вы не рады меня видеть, я уеду. Чего это вы так злитесь?

Ша Лу ничего не ответил, только отдал ей обратно деньги. Сухо кашляя, подошел отец Ша Лу и пропел:

Утро к нам приходит с востока,

На западной дороге цветов так много,

Левой рукой срывай — на голову надевай,

Правой рукой сорви — за пазухой сбереги.

А потом снова закашлял и сказал:

— Сегодня пампушки сладковатые.

Фан Ло больше не разговаривала с Ша Лу. Она чувствовала себя бесстыдно занявшей чужой дом. Ведь у них нет ничего общего. Что держит ее здесь, что заставляет с видом гостя сидеть за столом? Этого она никак не могла понять.

Стол этот был самой ценной вещью в доме Ша Лу. В Пекине Фан Ло видела такую же изысканную мебель. На вид этот гарнитур — квадратный стол и восемь стульев — был старомодным, но сохранял прочность, потому что был сделан из знаменитого лавра района Сянъэси. Ша Лу рассказывал, что в год земельной реформы его отец получил этот стол как свою часть от имущества бывшего землевладельца. Фан Ло пошутила, что, если продать стол на рынке, на вырученную сумму можно купить неплохую новую квартиру в центральном городе уезда. А Ша Лу ответил, что его отец ни за что не поедет жить в город, даже если восемь носильщиков понесут его туда в паланкине.

Поглаживая блестящую столешницу, Фан Ло думала, что пора бы попрощаться, но вдруг услышала, как ее зовет Ша Лу:

— Учитель Фан, я собираюсь на реку, пойдете со мной?

Он как будто забыл о своем недавнем гневе и спокойно смотрел на Фан Ло. Она удержала слова прощания, которые готовы были сорваться у нее с языка, и кивнула ему.

8

Ша Лу отправился на реку Лунчуаньхэ рыбачить. Он спустил в воду сеть — рыбешки, заплывая в нее, выпутаться уже не могли. Ша Лу время от времени проверял сеть и вытаскивал оттуда улов. После дождя рыбы было достаточно много, но отец с сыном не слишком любили ее есть — боялись горло поцарапать. Поэтому Ша Лу варил уху для отца в основном из рыбы, которую покупал на небольшой улочке перед деревней.

С довольным видом он произнес:

— Сюда никто больше не приходит, я сам это место нашел.

Уголок этот, расположенный в излучине реки Лунчуаньхэ, находился в двух-трех ли от Мапинцунь, и здесь действительно было безлюдно.

Фан Ло наблюдала, как Ша Лу, закатав штанины, спустился к воде. Потом он оставил на берегу одежду и медленно вошел в реку там, где было поглубже. Его плечи, всегда открытые солнцу, сильно загорели, а спина так и оставалась бледной. Загар на плечах и белая кожа спины напоминали перевернутый треугольник. Река с виду была довольно глубокой, и Ша Лу, двигаясь вперед, постоянно закатывал вверх края своих просторных хлопковых шорт, которые наверняка были гораздо удобнее узких плавок, которые предпочитал носить Ян Цзиньгэ.

Ша Лу приподнял сеть. Вода стекала по его рукам вниз, к локтям, и он, стоя в воде, был необыкновенно хорош. Его обнаженное крепкое тело сверкало на солнце. Фигура у него была великолепная. Фан Ло плескала по воде ногами, сидя на песчаной отмели у берега.

— Рыба есть? — крикнула она ему.

Ша Лу высоко поднял сеть, которая, словно крона деревьев, колыхалась под взмахами рыбьих хвостов. Рыба была разная — и большая, и маленькая.

Ша Лу взял одну рыбку и бросил на берег. Она упала к ногам Фан Ло и затрепыхалась на отмели, стремясь поскорее улизнуть в глубину. Фан Ло вскрикнула и схватила ее. Скользкое тельце было длиной не более чи. Рыбешка извивалась в руках Фан Ло и напряженно раскрывала жабры, устремив к небу невинные круглые глаза. Фан Ло помедлила немного и отпустила ее. Отплыв поглубже, но еще не оправившись от испуга, рыбка метнулась вправо и влево, а потом с шумом нырнула — и вот уже видна только ее полосатая спинка, которая через мгновение скрылась под водой.

Ша Лу поднялся на берег со связкой рыбы в руках и смерил отмель взглядом.

— А та рыбина где?

— Я ее отпустила.

Ша Лу удивленно посмотрел на Фан Ло. Она ожидала от него упрека, но он ничего не сказал. Ощутив в ногах тяжесть, она опустила голову и увидела, что вода уже промочила ее брюки, насквозь пропитав закатанные края штанин. Когда Фан Ло поднялась, вода тяжелыми струями стала стекать вниз.

— Я вся мокрая, — она с трудом сделала несколько шагов вдоль берега. И вдруг, отбросив накинутую на плечи куртку и решительно скинув рубашку и брюки, она бросилась к воде и с головой запрыгнула в реку. Ша Лу позвал ее с берега:

— Учитель Фан!

Она заплыла на глубину, еще раз нырнула, но тут что-то ухватило ее и потянуло наверх. Она сразу узнала твердую руку Ша Лу, которая, словно клещами, сжала ее локоть.

Теперь Фан Ло упиралась спиной в его широкие, мощные плечи. Она хотела вырваться, но, дернувшись в обе стороны, оставила эти попытки и вдруг разомлела. Река сразу стала бесконечной, и Фан Ло уже не помнила, сколько она плавает, хотя ей казалось, что прошло только мгновение. Она почувствовала, как ее лицо скользнуло вдоль шеи Ша Лу — их щеки вот-вот соприкоснутся.

Она не заметила, когда ее ноги ступили на каменистое дно. Ша Лу выдохнул, попытался помочь Фан Ло подняться, а она всё еще обнимала его за шею. Повернувшись друг к другу лицом и переплетаясь телами, они уже ничего не различали и полностью растворялись в своем горячем дыхании. Непонятно, кто к кому потянулся первым, но, подчиняясь неведомой силе, их пахшие речной водой и илом губы сомкнулись.

На сумеречную отмель падали последние солнечные лучи, высушивая каждую капельку воды на их обнаженных телах. Рухнули все преграды. Совсем как та рыбка, которую Фан Ло только что выпустила, они с Ша Лу снова погрузились в воду, ловили каждую волну, чтобы плыть было легко и радостно, и безоглядно ринулись вперед. Когда Фан Ло поддалась своему желанию, небо, отмель и всё вокруг перестало существовать, остались только эти несущиеся вперед волны.

— Ша Лу! — позвала она, и в ее голосе звучало счастье.

Прошло немало времени, пока, наконец, успокоился этот бурлящий поток. Фан Ло и Ша Лу лежали рядом с зарослями кустарника на отмели. Фан Ло казалось, будто она только что пробудилась от долгого сна. Только открыв глаза, она поняла, что до сих пор неодета. Ша Лу уже давно облачился в свои широкие холщовые шорты и сидел подле нее. Увидев, что она очнулась, он нерешительно предложил:

— Учитель Фан, что если вы…

— Что? — она пытливо на него поглядела.

— Что если вы наденете мои штаны?

Фан Ло рассмеялась.

— Хорошо!

Ее брюки и блуза совершенно промокли, а воздух над отмелью становился тем временем все холоднее. Ша Лу протянул ей свои синие джинсы.

— Спасибо. Отвернитесь, пожалуйста, — попросила она.

Ша Лу молча отошел к краю зарослей и повернулся в сторону безмолвных, тающих в вечерней мгле кустарников. Фан Ло оделась и стала ждать, пока он заговорит. После того, что произошло между ними, думалось ей, они могли бы рассказать друг другу столько всего…

Но Ша Лу оставался таким же, как прежде — наивным, молчаливым.

— Садитесь, — предложила ему Фан Ло.

— Уже поздно, — ответил он.

— Давайте еще немного посидим, — настаивала Фан Ло.

Ша Лу послушно уселся рядом с ней. Он вытащил из кармана деревянную палочку и стал что-то вырезать на ней перочинным ножом.

— Это песенная палочка? — спросила Фан Ло. — Вы новые слова вырезаете?

— Новых слов у меня нет, — ответил Ша Лу. — Это я старые песни вспоминаю.

Он с силой провел ножом вниз, потом смахнул опилки и невнятно проговорил слова песни.

— Можно потрогать? — попросила Фан Ло.

Прорезь была очень глубокая и извивалась, словно дракон.

— Что это за песня?

— Песня рабочих.

Фан Ло попросила его прочитать ей слова песни, Ша Лу подумал и начал декламировать строчку за строчкой:

Когда любовь есть в сердце, и бедность не страшна,

Пусть у меня из меди пряжка лишь одна,

И палочек есть пара, для риса чашка есть,

Зачем тебе я нужен, бог весть.

— А дальше? — с улыбкой спросила Фан Ло.

Я беден. У развилки там домик мой стоит,

С соломенной он крышей, совсем худой на вид.

В котле дырявом, ржавом рис каждый день кипит.

Иду я с коромыслом, вода в ведре блестит.

Ша Лу прочитал еще несколько строк, а следующие вспомнить не смог и стал просто напевать мелодию.

— Лучше спойте, — предложила Фан Ло.

— Я только по утрам пою, — ответил Ша Лу. — Все как раз встают, а петухи и собаки к тому времени уже умолкают. Я начинаю петь, и они пугаются.

— Тогда спойте тихо.

— Хорошо. Там есть еще один куплет.

Плывет под ветром лодка, ей нипочем волна.

Когда любовь есть в сердце, и бедность не страшна.

Любимого ты ищешь себе лишь по любви,

Ведь с нею и без масла еда твоя вкусна.

— Какие хорошие слова, — вздохнула Фан Ло.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Лунчуаньхэ — сельское поселение в уезде Бадун Эньши-Туцзя-Мяоского автономного округа провинции Хубэй, находится на реке с тем же названием. — Здесь и далее примеч. ред.

2

Три ущелья — живописное место в районе реки Янцзы, где последовательно располагаются ущелья Силин (Силинся), У (Уся) и Цюйтан (Цюйтанся). Здесь построена крупнейшая в мире гравитационная плотинная гидроэлектростанция.

3

В китайском языке регламентированы формы обращения людей друг к другу, при этом имеет значение возраст и социальный статус собеседников. К особенно распространенным относятся такие обращения, как господин/госпожа, «брат» (братец, старший/младший брат), «сестра» (старшая/младшая сестра, сестрица), дядюшка, тетушка и ряд других.

4

Чжу Интай — персонаж старинной легенды, китайская Джульетта.

5

«Братец в ватнике» — прозвище певца Чжу Ивэня (род. в 1969 году), который прославился после выступления в 2011 году в телешоу «Я — звезда!», снятом шаньдунским телевидением. Выходец из деревни, он выступил в своем старом военном пальто, исполнив песню «Янцзы течет на восток». Жюри и зрители были под большим впечатлением от его выступления, запись которого набрала огромное количество просмотров в китайском интернете.

6

Название одного из органов местной администрации, в ведении которого среди прочих дел находятся регистрация и расторжение браков.

7

Хого, или «китайский самовар» — особый котел для приготовления пищи, имеющий двойное дно и встроенную печь, частью которой является расположенная посередине котла вертикальная труба. Этим же словом обозначается блюдо из овощей, лапши, мяса и других продуктов, которые подаются в сыром виде и вывариваются самими посетителями в бульоне, которым наполнен котел.

8

Учитель (кит. «лаоши») — одно из уважительных обращений, которое используется в общении с представителями сферы просвещения или культуры (преподавателями, издателями, учеными и т. д.), чаще более старшего возраста, чем говорящий.

9

Ушань — горы, отделяющие территорию города центрального подчинения Чунцин от провинций Хубэй и Гуйчжоу. Это же название дано одному из уездов этого города.

10

В китайском языке существует множество диалектов, разница между которыми заключается в произношении, и она настолько велика, что носители разных диалектов могут совершенно не понимать друг друга на слух. При письменном же общении проблем с восприятием содержания речи не возникает.

11

Хуцинь — старинный струнный смычковый музыкальный инструмент. Состоит из небольшого скругленного корпуса, к которому прикреплен длинный гриф. Количество струн составляет от двух до четырех.

12

Цинмин — весенний праздник поминовения усопших, сопровождающийся посещением и уборкой кладбищ для выражения почтения к предкам. Отмечается через 105 дней после зимнего солнцестояния, в европейском календаре зафиксирован под постоянной датой и приходится на 5 апреля.

13

Чи — мера длины, которая колебалась в диапазоне от 22 до 33 см. Приравнивается к отрезку длиной 0,34 м и соотносится с английским футом.

14

Юнчжэн (1678–1735) — маньчжурский император, пятый правитель династии Цин.

15

Мяо (или хмонги) — группа народностей Южного Китая, которые живут также на севере Вьетнама, в Лаосе, Таиланде.

16

Ба — царство в Древнем Китае, существовавшее до IV в. до н. э. и располагавшееся на севере провинции Сычуань и на юго-востоке провинции Хубэй.

17

Висячие гробы — древние погребальные сооружения в виде длинных ящиков, вырезавшихся из цельных кусков дерева и размещавшихся высоко в скалах на уступах или в пещерах. Такой способ погребения позволял избежать осквернения праха умершего и обеспечить сохранность захоронения.

18

Западная Цзинь (265–316) — один из периодов правления династии Цзинь.

19

Топонимы в этом стихотворении представляют различные исторические области Китая и не являются названиями современных административных единиц.

20

Шэньчжэнь — крупный город на юге Китая, в провинции Гуандун, расположен рядом с Гонконгом, т. е. на довольно большом расстоянии (более 1000 км) от Трех ущелий.

21

Дань (в переводе с китайского «мешок») — мера объема и веса, до современной стандартизации имевшая разные значения в зависимости от эпохи и сферы употребления. В настоящее время в качестве меры веса составляет 50 кг, а в качестве меры объема — 100 л. Состоит из 100 цзиней.

22

Хоухай — озеро в центре Пекина, в живописной части района Шичахай.

23

Лу Ю и Тан Вань — супруги-поэты, жившие в XII веке; являются символом насильственной разлуки и вечной любви.

24

Ли — мера длины, которая в древности составляла в среднем 350 шагов и предназначалась для измерения больших расстояний, а в настоящее время приравнивается к 500 м; это же слово, изображенное другим иероглифом и произносимое с другим тоном, означает другую меру длины — 1/3 мм.

25

Цзинь — традиционная мера веса, в настоящее время приравненная к 500 г.