Большой круг

Мэгги Шипстед, 2021

«Захватывающая история о женщинах, лавирующих между традициями и предрассудками, чтобы получить то, что они хотят». – Рон Чарльз, The Washington Post Мэриен Грейвз была сорвиголовой всю свою жизнь. После встречи с пилотами-каскадерами она навсегда влюбляется в небо. В четырнадцать лет Мэриен бросает школу и встречает богатого бутлегера, который предоставляет ей самолет и оплачивает уроки пилотирования. В 1950 году она отправляется в свое самое захватывающее приключение – полет вокруг земного шара, и бесследно исчезает. Полвека спустя Хэдли Бэкстер, скандально известная голливудская актриса, получает предложение сыграть Мэриен Грейвз. Возможно, эта роль поможет ей раскрыть тайну знаменитого исчезновения? И примириться с трагедией, которая изменила ее жизнь.

Гастролеры

Миссула

Май 1927 г.

Три месяца спустя

Утро было холодное, но брюхо Фидлера согревало ноги. Мэриен ехала без седла, отпустив вожжи, пригибаясь под мелькающими в рассветном сумраке сосновыми ветвями. Если Фидлер останавливался пощипать клочья травы, она стискивала голыми пятками его ребра.

Почти каждый день с минувшего сентября, когда ей исполнилось двенадцать, она вставала до рассвета и взнуздывала лошадь. Джейми теперь редко сопровождал Мэриен, может, догадываясь, что она предпочитает гулять одна. В зависимости от ее желаний они с Фидлером или шли вдоль рек — Кларк Форк, Биттеррут, — или блуждали по городу, наблюдая, как медленно кружит тележка молочника, одиноко плетутся домой ночные рабочие и колобродят пьяницы. Если снега было немного, она могла взобраться на гору или вершину ущелья.

В этот день, когда погасли последние звезды и заголубело, засветилось небо, она свернула от Рэттлснейка и поднялась на гору Джамбо. На крутом подъеме к вершине Фидлер перешел на рысь, а наверху остановился и тут же принялся за траву. На дне долины распластался низкий серебристый туман, прорезаемый крышами и верхушками деревьев. Сзади восходящее солнце играло поверх горной гряды, медленно наклоняясь над Миссулой и рассеивая туман, пока наконец на поверхности реки не блеснул обычный аккуратный дневной свет.

Вытянув ноги вперед и зацепив вожжи, Мэриен легла на Фидлера, забросив руки за голову, ему на бедра. Она почти задремала, когда услышала далекий звук мотора. Наверное, один из местных аэропланов, полуразвалившийся «Дженни» или «Стэндед», которые задешево продавались после войны и на которых летали в основном любители. Звук шел с востока. Громче. Еще громче. Она резко поднялась как раз в тот момент, когда биплан проплывал сверху, стремительный, величественный, как благовествующий ангел, он летел так низко, что она могла бы дотронуться до колес шасси.

* * *

«Летающие Брейфоглы». Так было написано витиеватыми белыми буквами на хвостах «Дженни Кертиссов». Феликс и Трикси бежали из «Летающего цирка» Уилтона Вулфа, почившего в бозе, когда правительство решило, что на расплодившихся после войны праздничных авиашоу слишком много людей празднично ныряют в смерть, и ужесточило правила. Брейфоглы направлялись на запад, в Голливуд, надеясь получить место каскадеров.

Гастролеры и раньше появлялись в городе, за плату сажая людей в аэропланы, совершая фигуры высшего пилотажа и прыгая с парашютом, но Мэриен никогда особо не обращала на них внимания, никогда не думала, что аэроплан может перелететь через горы, за горизонт, отнести ее куда угодно. Может, чтобы вырвать ее из равнодушного созерцания, понадобилась опасная близость аэроплана, рев, красная вспышка крыльев. А может, просто пришло время. Она находилась в том возрасте, когда будущий взрослый трясет кости ребенка, как прутья клетки.

Позже в тот же день Уоллес повез ее на летное поле у горы Сентинел. Это была просто ровная площадка, размеченная известкой, рябая от барсучьих нор. Не успел он остановить машину, как Мэриен, подобно необъезженному жеребцу, уже мчалась по траве к стоявшим аэропланам.

Человек в комбинезоне механика, стоя на приставной лестнице у открытого капота двигателя, копался в клапанах и цилиндрах. Другой человек, в бриджах и ботинках, лежал на траве в тени под дальним крылом аэроплана и, по-видимому, спал, лицо его покрывала широкополая пастушья шапка. Человек на лестнице выпрямился, обернулся, и Мэриен удивилась, увидев перед собой женщину. На голову та повязала синий платок, лицо перепачкалось смазкой, с руки свисал гаечный ключ.

— Привет, — сказала женщина, опустив взгляд на девочку, а затем подняв его на поле, где стоял Уоллес. — Кто же ты такая?

— Мэриен Грейвз.

— Приехала посмотреть аэропланы? Нашу мощную эскадрилью из двух единиц?

Женщина говорила манерно, нараспев. Вытащив из кармана второй платок, она отерла лицо, еще больше размазав грязь.

— Я их уже видела. Сегодня утром я сидела на лошади, и один пролетел прямо надо мной.

Фидлер дернулся, и она чуть не свалилась. Только она пришла в себя, как проплыл второй аэроплан, выше, но все равно достаточно громко для того, чтобы испугать Фидлера.

— Иногда кажется, что они низко, правда? Хотя на самом деле мы намного выше, чем ты думаешь. Прежде всего безопасность, я всегда… — Она осеклась: — О, ты хочешь сказать, в горах? Так там была ты, милая? Бедняжка, наверно, ужасно перепугалась. Феликс иногда ведет себя ужасно глупо.

— Я не перепугалась.

— Хорошо, что ты приехала, Феликс сможет извиниться лично. Клянусь тебе всем на свете, вышло случайно. Просто глупая ошибка. Рада видеть тебя в полном порядке.

Мэриен собралась с духом и произнесла то, о чем неотступно думала все утро:

— Я хочу полетать.

Женщина наклонила голову и прищурилась, что, как решила Мэриен, должно было выразить сочувствие.

— Боюсь, до завтра мы никого не возьмем, а потом оно стоит денег. Пять долларов. Нам нужно платить за топливо и все такое, мы на это живем. Мне очень жаль, что Феликс напугал тебя, но мы не можем брать всех желающих, как бы ни хотели. Возможно, мы могли бы дать небольшую скидку, в знак дружбы, но тебе придется спросить у отца, готов ли он платить. Если только ты не накопила… — В последних словах прозвучала надежда.

— У дяди.

— Тогда придется спросить у дяди.

Тут подошел Уоллес и, прикрыв от солнца глаза рукой, улыбнулся женщине:

— Что придется у меня спросить?

— Смелая юная леди хочет полетать на аэроплане. — Платок опять прошелся по смазке, на сей раз успешнее, и проступило длинное узкое, как у борзой, лицо.

— Можно? — требовательно спросила Мэриен у Уоллеса, слишком громко, смущенная тем, что вынуждена просить.

Они с Джейми не получали карманных денег. Похоже, Уоллесу просто не приходило в голову, что им захочется что-нибудь купить, и поэтому под руководством Калеба они пристрастились к мелкому воровству, тягая из городских лавок конфеты, рыболовные снасти и всякую ерунду. На оживленной улице Калеб за час мог незаметно наудить у прохожих монет на три билета в кино и обед в забегаловке. А когда деньги появлялись, они их тратили, поэтому Мэриен ничего не накопила — ужасная непредусмотрительность.

— Сколько? — спросил Уоллес у женщины.

— Пять долларов за пятнадцать минут, для вас четыре пятьдесят, поскольку мы теперь друзья. И по рукам.

Уоллес улыбнулся Мэриен той же подбадривающей, но уклончивой улыбкой, что и прекрасному голубому небу, и незнакомке с перепачканным лицом.

— Надеюсь, мы вам не помешали, — обратился он к женщине. — Сегодня утром у Мэриен состоялся тесный контакт с одним из ваших аэропланов. Это произвело впечатление.

— Бедняжка. Должно быть, она сильно испугалась.

— Нет, — упорствовала Мэриен. — Мне понравилось. У вас проблемы с двигателем?

— Не больше чем обычно.

— Я разбираюсь в двигателях. И чиню машину Уоллеса, правда ведь, Уоллес?

— Правда, — подтвердил тот. — Мэриен прирожденный механик.

— Превосходно.

Спящий под аэропланом человек зашевелился. Загорелая рука согнулась, сняла с лица шапку, и из-под крыла, потягиваясь, вышел сухопарый, крепко сбитый, кривоногий мужчина с густыми усами. Он вальяжно двинулся к ним, одной рукой небрежно насаживая шапку на голову, а другой стряхивая со спины траву.

— Феликс, — сказала женщина, — вот та самая бедная девочка, которую ты чуть не снес с лошади.

— Ты! — Феликс на мгновение остановился, уперев руки в боки. — Так вот оно, незамеченное препятствие.

— Простите.

— Все в порядке. Мне не лишне было напомнить, что не стоит выкаблучиваться, если можно так сказать, даже если никто не видит. А чем ты там занималась так рано?

Уоллес с интересом посмотрел на Мэриен, как будто ему впервые пришла в голову мысль самому задать ей такой вопрос.

— Просто иногда поднимаюсь посмотреть.

— Похвально. — Мужчина пожал руку Уоллесу: — Феликс Брейфогл. — Ткнул пальцем в приставную лестницу: — Моя жена Трикси. Летающие Брейфоглы. — Затем Феликс обменялся рукопожатием с Мэриен и, к ее удивлению, задержал ее руку в своей, пристально всмотревшись в лицо: — Никаких сонных мух. Давай еще. Жми крепче. Ты меня не сломаешь.

Мэриен стиснула ему ладонь, как могла, та вздулась.

— Уже лучше. Пара костей хрустнули. Любишь моторы? Хочешь посмотреть?

— Дорогой, — вмешалась Трикси, — боюсь, я тут работаю, а у нас всего одна лестница.

— Любая проблема имеет решение, — ответил Феликс и, подведя Мэриен к крылу, подсадил ее на пропитанную авиационным лаком ткань. — Запрыгивай мне на плечи.

— Феликс, право, — заволновалась Трикси.

— Давай, — кивнул тот Мэриен.

Мэриен села на край крыла, перепрыгнула на плечи Феликсу и, не зная, куда девать руки, ухватилась за его макушку.

— Я не слишком большая?

— Ты хворостинка. — Он прошел с ней несколько шагов к носу аэроплана. — Вот, смотри хорошенько. Э, полегче с волосами. Мне бы хотелось их сохранить.

То, что она увидела, напоминало мотор автомобиля, только еще чудеснее. Она рассматривала пути топлива и воды, запоминала клапаны, стержни и болты, старательно избегая злобного взгляда Трикси, преследовавшего ее поверх нагромождения металла. Блестящие лопасти деревянного пропеллера были элегантно закреплены под углом, чтобы ловить и направлять воздух.

— ОХ-5, — сказал снизу Феликс. — Красивый, но протекает, как сито, и жрет масло. Насмотрелась?

— Да, спасибо, — соврала Мэриен.

Феликс опять усадил ее на крыло, схватил за пояс и опустил вниз.

— А вы не знаете, — обратился он к Уоллесу, — где тут поблизости нас не надуют с топливом?

Мэриен подошла к капоту двигателя, похлопав металл, как будто это лошадь, а Уоллес, глядя на нее, предложил Феликсу, если угодно, отвезти его в приличную мастерскую, а потом обратно с бензином. По дороге обещал показать пару мест в городе, где можно расклеить объявления об аэрошоу и полетах.

— И… просто мысль пришла в голову, так что вы вправе отказаться… Если вы ищете пристанище, буду рад предложить вам ночлег.

— Да вы что! Потрясающе.

— А вы завтра покатаете Мэриен и ее брата.

— Конечно.

— А вы, дядюшка Уоллес? — пропела Трикси. — Вы разве не хотите полетать?

* * *

Для Мэриен присутствие гастролеров преобразило дом. С одной стороны, она испытывала незнакомое стеснение за его обшарпанность, полагая, что авиаторы наверняка привыкли к лучшему в жизни. С другой стороны, теперь, когда тут находился Феликс, дому, казалось, открылись сияющие возможности. А у него внутри есть животное? Он тоже хватает Трикси, рычит, у него перекашивается лицо? Она держала его за волосы, чувствовала его плечи между своими бедрами. Хворостинка. Она правда хворостинка? При мысли о Феликсе Мэриен начинала дергаться, нервничать. Она уже таскала его на двор показать машину Уоллеса, поднимала капот, демонстрировала заплатки и крепежи, которые придумала в моторе. Любезный Феликс все время подмигивал и вроде был искренне впечатлен ее автомобильными познаниями. Ей нравились его усы и аккуратная, перетянутая ремнем бриджей талия. Когда он принимал ванну, она проходила мимо чаще, чем требовалось, однажды, притормозив и прижав ухо к двери, слушала редкие короткие всплески.

Разумеется, тут же появилась Трикси. Она надела поношенное мешковатое синее платье, вероятно, из крошечного чемодана, ее единственного багажа. Заметив Мэриен, Трикси остановилась и улыбнулась дрогнувшей, прокисшей улыбкой. Волосы, на сей раз не покрытые косынкой и влажные после ванной, были коротко подстрижены согласно моде, что не шло к ее длинному лицу. Губы она намазала темно-красной, почти лиловой помадой, глаза и брови подвела карандашом. Все это ей не шло. Без рабочего комбинезона она стала только хуже.

— Чего доброго, можно подумать, что ты подсматриваешь, — фыркнула Трикси.

— Я проверяла, есть ли там кто.

Брови поднялись, лиловый рот сжался:

— Любопытство до добра не доводит.

Непросто было объяснить вспыхнувшую между ними враждебность. Мэриен вытерпела колкости, не дрогнув, и стояла, прижавшись спиной к двери в ванную (слабый плеск, тихий кашель), пока Трикси, поправив волосы, не ушла.

* * *

Кроме Джейми, перед которым стояла печеная картошка, на ужин все ели приготовленное Берит жаркое из дичи.

— Ты не любишь жаркое? — спросила Трикси у Джейми.

— Он не ест мяса, — ответила Мэриен.

— Да у него и зуб-то нет, — хмыкнул Калеб, явившийся без предупреждения и без приглашения, что делал частенько. — У него там только нёбо. Поэтому и жует одну картошку. Расплющивает ее языком.

Мать Калеба часто тратила все деньги на выпивку, а он, когда было лень добывать себе пропитание, появлялся у Грейвзов за столом. Берит кудахтала над ним, кормила кусковым сахаром, очищенными фруктами, полными ложками варенья. Думая, что никто не видит, гладила по длинным волосам, чей обсидиановый блеск отвечал чему-то неожиданному в ее упорядоченной скандинавской душе.

— Нет зубов, — поправил Уоллес. Несвойственная ему строгость проявлялась в том, что он вечно исправлял грамматические ошибки.

— Нет зубов? — переспросила Трикси.

— У Джейми прекрасные зубы, — сказал Уоллес. — А у Калеба несколько странное чувство юмора.

Трикси бросила неодобрительный взгляд на Калеба и обернулась к Джейми:

— Не ешь мяса? Почему?

— Противно, — ответил тот.

— Он хочет сказать, противно с духовной точки зрения, — уточнил Уоллес. — Убивать животных для того, чтобы их есть.

— Почему все отвечают за милого мальчика? — удивилась Трикси. — По-моему, у него есть не только зубы, но и язык. Какой ты милый, — обратилась она к Джейми. — Прямо нежный агнец.

Обиженный Джейми не отрывал взгляда от картошки. Калеб смеялся. Уоллес рассказал, что слышал по радио, как молодой пилот Чарлз Линдберг утром вылетел из Нью-Йорка, намереваясь первым в истории пересечь Атлантический океан. После обеда его видели над Ньюфаундлендом.

— Говорят, сейчас он где-то над океаном.

— Над океаном, если ему повезло, и в океане, если нет. — И Трикси усмехнулась, как будто удачно сострила.

— Будь этот Линдберг постарше, — сказал Феликс, — я бы назвал его самоубийцей. Но он ребенок, так что просто чертовски глуп. Оцениваю его шансы тысяча к одному.

Мэриен попыталась представить океан, но у нее ничего не получилось. Она вспомнила синеву из атласа, рассказы из отцовских книг, но огромность не давалась.

В столовой были флоковые обои и овальный стол с разномастными стульями. В серванте со стеклянными дверцами, где обычно выставляют серебро и хрусталь, хранились собранные Мэриен и Джейми непомерно разросшиеся коллекции камней и костей. Из простой бутылки объемом в пинту Уоллес налил Феликсу и Трикси что-то коричневатое (самогон, окрашенный нерафинированным сахаром, хотя, если угодно называть это виски, ради бога).

— Как вы научились летать? — спросила Мэриен Феликса, чьи волосы еще не просохли после ванной.

Брейфогл вырядился в слишком просторную для него одежду Уоллеса, поскольку их с Трикси вещи Берит постирала и развесила на веревку.

— Во Франции, — ответил он. — В войну. Я хотел летать, а французы были готовы брать американских добровольцев и учить их.

— Я бы хотел посмотреть войну, — брякнул Калеб.

Феликс покосился на Калеба, и вдруг между ним и остальными пролегла дистанция, он будто отстранился от стола и перенесся в другое место.

— Феликс не любит говорить о войне, — заметила Трикси.

Внимание Феликса, похоже, вернулось в столовую:

— Я решу, о чем мне говорить, спасибо.

Он обучался на юге, рассказал Феликс, недалеко от города По. А когда закончил, его откомандировали в эскадрилью, состоявшую из американцев, в Люксей, где расквартировали на вилле возле курорта. В нелетную погоду пилоты отмокали в горячих ваннах или играли в карты и пили. А когда небо было ясным, на бреющем полете отправлялись в разведку или гонялись за наблюдательными аэростатами — огромными серыми водородными бегемотами, покачивающимися над линией фронта.

— Лучше всего с ними разделаться, подлетев поближе и выпустив очередь из пулемета, но, взорвавшись, они, скорее всего, прихватят тебя с собой.

Феликс видел людей, которых разрывало на куски, разносило снарядами в клочья, подбрасывало на колючую проволоку и их съедали крысы. Раненых, которые ползли и ползли. Куда, по их мнению, они могли доползти? Они пытались оттащить себя от боли. Чтобы человеку умереть, существует куда больше способов, чем он раньше думал.

Однажды в ангар аэродрома бог знает откуда забежала лошадь без всадника, может, приняв его за конюшню. Она страшно горела. Они пристрелили бедное животное, чтобы сократить его мучения.

— А один раз, — продолжил Феликс, — я выстрелил в немца, двигатель загорелся, а пилот вылез на крыло и прыгнул. В огромном коричневом меховом пальто он напоминал падающего с неба медведя. Парашюта у него не было. Он решил лучше разбиться, чем сгореть. Наверное, я поступил бы так же. Его пустой аэроплан какое-то время еще летел, потом развалился.

Уоллес незаметно долил Феликсу.

— И все-таки, — подытожил тот, подняв стакан, — лучше это, чем то, во что ввязался Линдберг.

* * *

Брейфоглы выбрали флигель и его единственную кровать над верандой. После ужина Калеб ушел в ночь, а Джейми и Мэриен отправили наверх, чтобы и духу их не было. Они забрались на кровать Мэриен — рыжая енотовая гончая спала в ногах, — встали на колени и стали смотреть в окно, как Феликс в сумерках сидит на ограде загона Фидлера и курит. Когда к нему подошел мерин, он протянул руку и погладил старика по щеке.

— Представь, у тебя есть аэроплан и ты можешь полететь куда угодно, — сказала Мэриен.

— Зачем он рассказал нам про горящую лошадь?

Обычно присутствие Джейми давало Мэриен ощущение симметрии, правильности, уравновешенности. Без него она казалась себе слишком легким каноэ, предоставленным на милость течения. Джейми более спокоен, менее импульсивен. Балласт. Строго говоря, он не являлся ее частью, но и не был кем-то совершенно другим, как Уоллес, Калеб, Берит или кто угодно.

Однако сейчас она очень хотела от него избавиться, желая думать не о горящей лошади, а только о Феликсе.

— Ты тут ничего не поделаешь. Выбрось из головы.

— А знаешь, — запальчиво воскликнул Джейми, — иногда мне хочется, чтобы людей вообще не было! Правда.

— Люди тоже гибли. — Мэриен погладила спящего пса, пошевелившегося и развалившегося сбоку от нее, задрав лапу и обнажив пузо. — Миллионами. Разве нет?

— Но лошади не понимали, чем они виноваты.

Джейми не очень утешал вид собственной лошади, которая в тихий вечер стояла на дворе, вела безоблачную жизнь, потому что он слишком ясно представил себе панику и растерянность Фидлера, если бы того подожгли, если бы он бежал и не мог убежать от боли.

— Интересно, почему он на ней женился? — спросила Мэриен, не сводя глаз с Феликса. — Не очень-то она и красивая.

— Какая разница? — ответил Джейми. — Все равно мы их больше не увидим.

Мир за окном — опрятная конюшня, флигель, опаловое небо — вдруг ударил Джейми, будто это иллюзия, коварный покров, под которым бурлит страдание и смерть. И оттого, что Мэриен так не думала, оттого, что, упершись подбородком в кулаки, а кулаками о подоконник, лишь задумчиво смотрела на незнакомца, мечтая улететь из дома, где им так надежно, ему стало страшно одиноко.

Он пожелал ей спокойной ночи и пошел к себе, за ним поплелась гончая. Пес запрыгнул на кровать, свернулся и угомонился. Все в животном требовало любви: длинные мягкие уши, черная шерсть с рыжими вкраплениями на боках, то, как он уютно прикрыл хвостом нос. Джейми не мог примириться с огромностью страдания в мире. Это выражалось в том, что в сердце поднималась волна жара, начинало покалывать, а в голове становилось легко; не острое, но непереносимое ощущение. Можно было только прогнать его, но, даже обращая мысли на другое, он не избавлялся от него, как человек, живущий у плотины, осознает: по ту сторону его ждет наводнение.

Чтобы успокоиться, Джейми достал из-под подушки блокнот и, усевшись по-турецки, начал рисовать пса.

* * *

Мэриен легла в постель, но спать ей не хотелось. Она думала о Феликсе, перебирала коллекцию воспоминаний дня: его загорелые предплечья, мозолистые руки, запах мыла после ванной, плечи под ее бедрами. Между ногами у нее что-то сдавило. Она положила туда ладонь и испугалась тому, как внутри, словно одуванчик, на который сильно дунули, взорвался шар искр.

Тихие голоса внизу. Она выскользнула из-под одеял, просочилась в дверь и по-обезьяньи спустилась по перилам, чтобы не заскрипели ступеньки. На веранде, за желтым пятном света с кухни сидели Уоллес и Трикси. Мэриен подкралась к открытому окну.

— А откуда все вещи во флигеле? — спросила Трикси. — Феликс так заинтригован.

— Моего брата, — ответил Уоллес.

— Следует ли мне заключить, что он вроде исследователя?

— В известном смысле.

— Он умер?

— Не знаю. Вряд ли. Мэриен любит ходить туда читать.

— Она влюблена в Феликса, — задумчиво сказала Трикси. — Славная девчушка. И головастая. Только, боюсь, она решила, мы с ней соперницы.

— Потому что у нее нет матери. Она не знает, как быть с женщинами.

— Феликс нравится женщинам, ваша девочка не исключение. Я уже устала их отбивать.

— Он, кажется, достаточно привязан к вам, не то что я много в этом понимаю.

— Думаю, да. Достаточно.

Чиркнула спичка. Выдулось облачко дыма.

— Скажите, должно быть, странно иметь детей, свалившихся на вас с неба. Сколько они уже у вас?

— С младенчества.

— Вы очень добры, раз взяли их.

— Нет. Долг. Будь я добрым, я бы… не знаю. Не знаю, что бы я делал. Уделял бы больше внимания. Был бы добрее.

— Я бы подкинула их на церковную паперть. В тростниковой корзине, как Моисея.

— Ох, по-моему, Моисея оставили в корзине в зарослях тростника.

— Все равно, я бы нашла тростник.

Кожу у Мэриен закололо, как будто она сгорела на солнце. Она тихонько поднялась по лестнице, нещадно виня себя за то, что никогда не думала об огромной ответственности, которую отец возложил на Уоллеса. Как она могла быть такой дурой? Как можно было не понять — Уоллес не хотел ее и Джейми? Он просто слишком добр и никогда не давал этого понять. Она забралась на кровать и посмотрела на освещенное окно флигеля. Навернулись слезы, но Мэриен их сморгнула. Сколько помнила, она собиралась уехать из Миссулы, как только вырастет, но теперь ее решимость встала в пазы и натянулась парусом.

* * *

Утром Уоллес отвез всех на летное поле, и, когда Брейфоглы закачали воздух в шины и заполнили водой радиаторы, трое Грейвзов увидели, как «Дженни» Феликса затряслась по испещренной барсучьими норами траве. Феликс рулил, сидя в задней кабине, а Трикси неподвижно сидела в передней. Когда они пролетали низко над городом, Трикси вылезла на нижнее крыло, ухватилась за расчалку и изо всех сил начала кричать в мегафон голосом ярмарочного зазывалы:

— Летающие Брейфоглы! Только сегодня! В честь Линдберга специальная цена, четыре доллара за полет! Приходите! Фигуры высшего пилотажа за два! Прыжок с парашютом всего два пятьдесят!

Когда они вернулись и приземлились, Трикси велела Мэриен залезть в переднюю кабину своего аэроплана.

— Обе дамы в небесах, — сказала она скорее Уоллесу, чем Мэриен, которая тщетно пыталась скрыть разочарование, что летит не с Феликсом.

Трикси надела кожаный шлем и защитные очки, но Мэриен осталась с непокрытой головой, полностью отдавшись на волю неба, как и хотела.

* * *

К моменту приземления Линдберг провел в воздухе тридцать часов и тридцать минут и не спал пятьдесят два часа. Пытаясь не заснуть, он летел так низко над водой, чтобы чувствовать соленые брызги. Волны поднимались из темноты, как борозды, сами пропахивающие себя в черном поле.

Он в замешательстве кружил над аэропортом Ле Бурже. Яркие извилистые потоки света текли из желтого озера Парижа, оплетали то, что должно было быть запертым на ночь пустынным пятачком поросшей травой земли. Автомобили, разумеется. Сотня тысяч людей двинулись в Ле Бурже, чтобы посмотреть, как он приземлится.

Сразу после того как Феликс и Трикси закончили представление и Феликс совершил отчаянный прыжок с парашютом, известие о благополучном прибытии Линдберга в Париж достигло Миссулы. Феликс, опустившись на землю, складывал парашют, когда зазвонили церковные колокола и завыли сирены. Толпа на летном поле заволновалась, послышалось: «Линдберг! Линдберг!», но никто точно ничего не знал, пока не подъехал человек в небольшом автомобиле, гудя клаксоном и крича:

— Он приземлился! Он приземлился в Париже!

Люди обнимались, бросали в воздух шляпы и носовые платки. Во Франции толпа на аэродроме в безумном обожании чуть не разорвала Линдберга и его аэроплан на части, тысячи людей тянулись к высокому человеку и крыльям, покрытым коростой соли.

В Миссуле дорогу к летному полю заполнили автомобили, велосипеды, пешеходы. На «Дженни» хотели полетать столько людей, что с заправки пришлось вызвать грузовик, поддерживавший Брейфоглов топливом до самого захода солнца. Все старались быть ближе к аэропланам, к небу, посмотреть на город сверху и вообразить себя Линдбергом (самому ему наконец-то позволили заснуть в парижской резиденции посла, а странная судьба уже тащила его дальше).

Но утром, когда Мэриен только собиралась в полет с Трикси, Линдберг был еще где-то над Англией.

— Выключи зажигание! — крикнул Феликс, стоя перед аэропланом.

— Выключила! — откликнулась Трикси из задней кабины.

Феликс взялся за пропеллер и пару раз прокрутил его. Потом ухватился крепче и уперся ногами.

— Включай!

— Включаю!

Феликс еще раз крутанул пропеллер, на сей раз изо всей силы. Несколько коротких всплесков рваного звука, как будто кто-то тасовал карты, и двигатель завелся. Облачка дыма, едкий запах. Затем ритмичное ворчание: вращающийся коленчатый вал, барабанный стук пропеллера. В оконное стекло Мэриен увидела, как его лопасти смазались до невидимости. В кабину ворвался ветер. Аэроплан вибрировал, ему не терпелось взлететь. Она крепко затянула на бедрах широкий пристяжной ремень.

Они покатились вперед, набрали скорость, запрыгали по рытвинам и кочкам, потом нос опустился, тряска прекратилась, осталось одно скольжение, трава превратилась в размытое пятно. Давление снизу, из-под крыльев. Аэроплан поднимался. Ручка управления, рычаг газа, педали в кабине, где сидела Мэриен (которые Трикси запретила ей трогать), двигались, будто ими манипулировал призрак. Земля отвалилась.

Люди и автомобили перемещались по улицам Миссулы, будто фигуры в непонятной игре. Над рекой, ухватив когтями рыбу, быстро пролетела скопа. Над долиной Трикси резко пошла вверх и без предупреждения сделала сначала бочку, а потом петлю. Высоко над горами она ринулась вниз и загнала аэроплан в штопор. Долина завертелась вокруг них, иначе зашумел двигатель, загудели расчалки, капли горячей воды из радиатора жалили Мэриен в лицо. Трикси вышла из штопора, опять взмыла вверх, поднялась повыше и, опустив нос, вошла в пике. Мэриен понимала, Трикси хочет ее напугать, заставить отказаться от желания летать, но, когда снизу надвинулась земля, внутренности втиснулись в ребра, а тело — в сиденье, испытала лишь легкость.

Миссула

Октябрь 1927 г.

Через пять месяцев после приезда и отъезда Брейфоглов

— Джейми, — сказала Мэриен, — мне нужно, чтобы ты меня постриг.

Тот лежал на кровати с томом рисунков Одюбона, который Мэриен запретила ему выносить из флигеля. Книгу она увидела с порога, но не стала заострять на этом внимание. В одной руке у нее были длинные ножницы Берит, и она протянула их Джейми:

— Пожалуйста.

— Как постричь?

Она перекинула из-за плеча косу и двумя пальцами показала, будто отстригает ее до основания:

— Вот так.

Вид у Джейми был испуганный:

— Берит нас убьет.

— Но обратно не приклеит. Я могу и сама.

— Ну и давай.

— У тебя лучше получится.

Значит, она не хотела решать одна, ей нужен был сообщник.

— Я никогда никого не стриг.

— Но ты же знаешь, как должно выглядеть.

— Нет, не волосы.

— Ну, пожалуйста.

— Нет!

Одной рукой Мэриен натянула косу, а другую, с ножницами, завела за голову.

— Ты не сделаешь этого, — испугался Джейми.

Когда кромки ножниц со скрежетом сдвинулись, на запястье Мэриен выступили сухожилия. Бледная коса перекинулась на руку, как мертвые цветы. Она потрогала изуродованный затылок, нащупала коротко выстриженное место, вокруг которого сорняками торчали длинные пряди. Остальное лохмотьями упало вперед, на уши. Она хотела гладкости, легкости, но не такого. Любопытство на лице Джейми мешалось с ужасом.

— Ну, вот и сделала, — сказал он.

— Ты не помог! Ты должен был мне помочь! — запальчиво крикнула Мэриен и, беспомощно пыхтя, помчалась вниз по лестнице, потом к флигелю.

Она полагала, Джейми обязан потакать ее прихотям. Брат обязан был понять, она исполнена неколебимой, бесповоротной решимости, потому и просит. Мэриен и резанула отчасти, наказав его за сомнения в том, что она доведет дело до конца.

Во флигеле Мэриен уселась в кресло и осторожно погладила затылок. Плакала она редко и только если знала, что ее никто не видит (утром, когда ушел отец, она заплакала, лишь отъехав на Фидлере по берегу Рэттлснейка), но сейчас уронила несколько слез. Потом утерла нос и встала разжечь печку. Мэриен знала, Джейми скоро придет ее утешить и все опять будет хорошо. С потолка флигеля, раскачиваясь, свисала эскадрилья аэропланов из картона и папиросной бумаги. После отъезда Брейфоглов она прочла все, что могла найти в симпатичной кирпичной библиотеке Карнеги Миссулы о пилотах и полетах. Линдберг заразил всю страну авиалихорадкой; кроме колонок в газетах, как грибы, появлялись новые издания. На задней стороне обложки одного журнала, обещавшей «Истории об отважных полетах и воздухоплавании», она нашла инструкции и шаблоны для изготовления модели биплана «Стэндед». Первый вышел не слишком хорошо: крылья оказались скрючены и в отпечатках измазанных клеем пальцев; опоры шасси горбились; но она клеила еще и еще, обращая на них все тщание, с которым ей так хотелось бы повозиться с настоящими летательными аппаратами, и наконец модели стали идеальными.

В какой-то момент, в первые недели после отъезда Брейфоглов, когда она, прикованная к земле, тосковала во флигеле, погруженная в пьянящие воспоминания о кружащейся внизу долине, о гармонии оснастки аэроплана, до нее дошло очевидное: она не может стать пилотом сейчас. Нужно подрасти. Ненамного, так ей представлялось, но не в тринадцать. Может, в четырнадцать или пятнадцать. Наверное, тогда она будет достаточно взрослой, чтобы эти намерения не показались смехотворными. Понадобится инструктор, аэроплан, но она не сомневалась, что все как-нибудь образуется. И еще одно простое обстоятельство пришло ей в голову: если уж она не могла заплатить за полет, то точно не сможет оплачивать настоящие уроки. И Мэриен начала искать более надежный, чем мелкие кражи, доход. Шестнадцать — возраст для настоящей работы; четырнадцать — если у тебя есть школьный аттестат, который она не получила. В библиотеке ей будут платить по десять центов за каждую тележку расставленных книг, но столько тележек там не наберется. Фермеры не возьмут девочку собирать яблоки или доить коров, когда за такой работой гоняются мальчики. Возможности ограниченны, но она их найдет, поскольку должна стать пилотом. Мэриен не понимала, как другие не видят, кем она станет, почему на ней, вроде яркого наряда, незаметно ее будущее. Вера в то, что она будет летать, напитывала ее мир, представала совершеннейшей истиной.

Во флигель пришел Калеб, не Джейми. Она заснула в кресле, а когда проснулась, он стоял над ней с утыренным Одюбоном под мышкой. Волосы сзади были заплетены в косу толще той, что она отрезала. Рассмотрев ее затылок, он рассмеялся — громко, хрипло, вышло почти ржание.

— Что ты наделала?

— Я хотела коротко.

Она очень боялась, что он спросит почему. Объяснить невозможно. Потому что недавно у нее на груди начали подниматься нежные холмики? Потому что она читала в одной из отцовских книг про то, как женщины, становясь послушницами в монастыре, бреют головы, и хотела пометить себя в знак серьезности намерения летать? Потому что хотела отбросить все лишнее, приобрести плавные очертания, чистоту, быстроту?

Калеб не спросил почему. Он отложил книгу.

— Ты плакала, потому что у тебя теперь нет волос или потому что ты плохо их постригла?

— Я не плачу.

Калеб снисходительно улыбнулся. Мэриен провела рукой по голому затылку.

— Потому что я плохо их постригла. — Когда она поняла, что это правда, ей стало легче. — Ты не поможешь?

— Ну, хуже не сделаю. Джейми слишком напуган, поэтому не пришел попробовать.

Они расстелили на полу газету, и она уселась в центре. Осторожно, медленно, с расческой и одними кончиками ножниц, Калеб принялся за дело.

— Иногда я стригу Джильду, — сказал он.

— Правда?

— Просто подравниваю кончики. Мне не доводилось начинать с такого дурдома. Насколько коротко?

— Как у мальчика.

— Я мальчик, а у тебя таких длинных никогда не было.

— Ты меня понял. По-настоящему коротко.

— Ладно. — Он продолжал стричь. — Знаешь, поскольку ты и одеваться начала под мальчика, тебя и будут принимать за мальчика.

— Ну и здорово.

— Не хочешь быть девочкой?

— Ты, что ли, хочешь быть девочкой?

— Разумеется, нет.

— Ну вот.

— Но иногда мне хочется быть совсем белым.

Она чувствовала холодный металл на шее, поскребывание расчески, неторопливые прикосновения подушечек его пальцев.

— А почему бы тебе тогда не отстричь косу?

— Короткие волосы не сделают меня белым.

— Нет, но длинные волосы тебя отличают еще больше.

— Я никогда… Мне не стать совсем белым, поэтому смысла нет. Мне плевать, что думают, и всем об этом должно быть известно.

— Значит, не плевать.

— Нет, плевать.

— Нет, не плевать. Тебе важно, чтобы все знали: тебе на них плевать.

— Ладно, может быть. Чуть-чуть.

Через минуту Мэриен призналась:

— Может быть, я отстригла волосы потому же, почему ты их не стрижешь.

— Может быть.

Тишина, одни ножницы.

— Я как-то слышал историю про женщину, которая вправду превратилась в мужчину, — сказал Калеб.

— То есть — вправду превратилась в мужчину?

— Она была ктунаха. Мне рассказал один старик в Шактауне. В общем, сто лет назад жила женщина, она вышла замуж за торговца каравана, но из-за совершенной неуправляемости ее прогнали. Тогда она вернулась к своим и заявила, что белые мужчины превратили ее в мужчину. И стала мужчиной.

— Нельзя просто так взять и стать мужчиной.

— Она даже женилась. И еще давала себе разные имена. Я помню только Гризли-Сидящий-в-Воде.

— А потом?

— Твердила, что она пророк. Приставала ко всем не по делу, в конце концов ее убили и вырезали сердце. — Калеб опустил ножницы. — Конкурс красоты ты не выиграешь, но лучше, чем было.

Мэриен провела рукой по затылку. Ровнее.

— Здесь нет зеркала.

— Ты мне не веришь?

— Зеркалу я поверила бы больше. — Она встала и попыталась поймать свое отражение в окне. Разглядеть удалось только маленькую голову, круглую и светлую. — С другой стороны, все будет лучше прежнего.

Калеб, вдруг оживившись, сгреб газету и, скомкав, бросил в печку.

— Тебе не интересно, какова моя цена за стрижку?

Где-то глубоко защекотали нервы. Они уже несколько лет не играли в его игры, но в нем появилась та же покалывающая нервозность. Игры в плен, игры, где по правилам надо снимать одежду, трогать.

— А ты не можешь просто сделать другу одолжение?

— Могу, конечно. Изредка. Я сделал тебе уже тысячу одолжений.

Из печки пошел едкий запах.

— Зачем ты бросил волосы в печку? — спросила Мэриен. — Воняет.

— Короче, цена — поцелуй.

Поцелуи никогда не были частью их игр. Она рассмеялась, ужаленная сильнее, чем если бы он предложил ей раздеться догола.

— Не то что я тебя люблю, — сказал Калеб. — Просто хочу потренироваться на тот случай, когда у меня будет настоящая девушка.

— Большое спасибо.

— Не за что. Плати.

Мэриен не двинулась, и он, раздраженно вздохнув, подошел к ней, глядя смело, насмешливо. Казалось невозможным, что они сейчас прижмутся друг к другу губами, однако это случилось. Точнее, прижался Калеб, сильно. Мэриен, крепко стиснув губы, отпрянула. Калеб усмехнулся:

— В следующий раз, когда тебе нужно будет постричься, придется целоваться получше.

— В следующий раз, когда мне нужно будет постричься, я пойду к парикмахеру.

— Кто-то же должен научить тебя целоваться.

— И вовсе не должен.

— Не будь трусихой.

— Я не трусиха.

— Еще какая трусиха. Вся дрожишь. Я же вижу.

Как бы она хотела, чтобы дрожь прекратилась.

— Может, просто не хочу тебя целовать.

Опять ухмылка:

— Не-а, не то.

Когда Калеб ушел, она уселась, гладя голову. Между ногами сдавило. Она положила туда кулак. Искры, как пушинки одуванчика. Так она трусиха? Мэриен точно не понимала, страх это или только смущение. Ответив на поцелуй Калеба, она бы признала тем самым, что хочет целоваться, в принципе хочет. А она хочет? Опять давит. И вдруг прозрение: она боится не столько целоваться, сколько признаться самой себе.

Мэриен опять положила руку на остриженную голову, чувствуя, как в ней зашевелилась гордость, смешанная с нарастающим давлением, похожим на болт, вкручивающийся в гайку. Стрижка — декларация, а никакое не признание. И все должно быть декларацией, а не признанием. Она перенесла вес на кулак, будто села верхом, покачнулась на нем. Оказалось недостаточно, и она взгромоздилась на подлокотник кресла. Мэриен думала о мужчине-животном, уткнувшем лицо между ног Джильды, о Феликсе Брейфогле, держащем ее за голени, о губах Калеба, подстегивала себя, пока наконец все мысли не исчезли.