Почтальон vs Редактор

Муханов, 2019

Эта книга – о том, как создается история людей и событий. Почему достаточно лишь одной невероятной случайности, которая в итоге вдруг определяет глобальный сдвиг? Есть ли неведомая сила, способная менять то, что, казалось, уже было предопределено человечеству? Герои романа, вымышленные и реально существовавшие, в трёх судьбоносных для России исторических эпохах (Война 1812 года, Великая Отечественная война, наше время), тесно переплетая свои действия, ищут ответы на эти вопросы. Способны ли они, слыша таинственный голос, идущий сквозь время и расстояние, только передать его послание власть имущим, или же готовы действовать сами, правя полотно истории? И могут ли они, зная будущее, изменить прошлое? Содержит нецензурную брань.

Глава 12

1812 г., Алексей Берестов

Берестов не пошёл далеко навстречу мюратову парламентеру. Желая дать Неверовскому лишние минуты для отхода на неудобную для вражеской кавалерии позиции, он, как и раньше, тяжело воткнул окровавленную саблю в глинистую землю, и остановился, держась за эфес и осматривая все вокруг. То тут, то там, в мятой траве мелькали яркие пятна и шевелились тела: синие, зеленые, чёрные, алые. Везде валялись щепы, разбитые палаши и штыки, глухо и где-то далеко стонали раненые, хрипели умирающие кони. Как ему это было знакомо, сколько раз за последние годы он озирал поле боя, на которое его забрасывал незримый глас! Но теперь его била и шатала лихорадка от сабельной раны на плече, нестерпимо грызла боль от сломанной правой руки, пот лез в глаза, разум начинал холодеть.

— Думай! — приказал он себе. — Вот перед тобой враг, с которым ты раньше не сталкивался, такой же, как ты, и одновременно чуждый тебе! Ты должен задержать его, больше ничего не надо. Хотя бы ещё час. Господи, дай мне этот час!

Он завистливо глянул в уже начинающие темнеть перед скорым дождем небеса, быстро, наспех, трижды перекрестился, и обратил взор на французского кавалериста. Тот был уже рядом, в сияющем белом мундире, и с двадцати шагов Алексей заметил его заинтересованное и при этом слегка надменное выражение лица. Остановив прекрасную белую арабскую лошадь, офицер как-то брезгливо отбросил грязно-белую тряпку, которой он махал в знак переговоров, и спешился. Берестов спокойно ждал, не говоря не слова, но француз торопливо приблизился, задорно глядя в глаза, и, сняв белую длинную перчатку, протянул руку.

— Шевалье Пьер де Кроссье, — представился он с легким гасконским, немного каркающим, но едва уловимым акцентом. — Второй адъютант его неаполитанского величества. Уполномочен вести переговоры с представителем русского командования.

Берестов нехотя и медленно, неожиданно для себя с трудом выговаривая французские слова и только пытаясь воспроизвести их характерный носовой тембр, назвал себя в ответ. Но более ничего не сказал, ожидая.

Французский офицер был почти на голову выше русского, его обрамлённое кудрями лицо с неожиданно тусклыми светло-синими глазами делали смешным усы, свисавшие двумя линиями строго вниз, как у казака-запорожца. В остальном он выглядел образцово, поражал молодцеватой осанкой и статью, а на белоснежном, без единого пятнышка, мундире, красовался орден Почетного Легиона, маленький белый крестик, обрамлённый дубовыми ветвями. На вид шевалье было лет 35.

— Вы уполномочены вашим командованием вести переговоры? — спросил он, с любопытством оглядывая раны Берестова, его заляпанный кровью мундир, залитое потом лицо, сжатый рот и торчащую в земле перед ним саблю с золочением на эфесе.

— Командования здесь нет, шевалье. Я уполномочен начальником русских войск, против которых вы сражаетесь, более ничего не нужно, — медленно, растягивая слова и вновь как бы нехотя ответил Алексей.

— Ладно, поручик. Я думаю, мы оба знаем, зачем мы здесь. К дьяволу формальности! Скажу вам коротко. Мы должны здесь пройти. Вы на нашей дороге. Предлагаю вам почетную, самую которую только можно, сдачу на милость Великой Армии. Но прямо сейчас! Что скажете?

Берестов немного подумал. Ровно столько, чтобы потянуть время и не вызвать подозрения.

— Мне тоже чужды формальности, — ответил он. — Но я не осведомлён о том, что вы подразумеваете под почетной сдачей. Вам известно — за два месяца этой войны мы ещё никогда не просили пардону. И сейчас….

— Все просто! — поспешно и даже невежливо перебил его де Кроссье. — Вы прекращаете сопротивление! Строитесь вдоль дороги, сдаёте все боеприпасы и пропускаете наши корпуса. Вам остаются все знамёна, пушки, оружие, форма и регалии. После прохождения Великой армии Ваша часть будет сопровождена до указанного вами лагеря. Довольно, своим сопротивлением сегодня вы уже заслужили себе славу! Хватит крови, ее ещё будет много! Ради Вас, ради ваших отцов, матерей, жён и детей! Решайтесь, другого предложения сегодня уже не будет!

Шевалье говорил все с возрастающим жаром, подчеркивая свои аргументы интонацией и выражением загорелого лица. Берестов невольно залюбовался его молодцеватым пылом. Однако, и у него был свой план. Ненароком обернувшись на долю секунды, он увидел: вдалеке, там, где грязная коричнево-серая лента дороги сливалась с могучей буйной зеленью, уже был виден стройный край русского каре.

— Успели! — подумал поручик, и вновь обратил взор к французу. Тот уже смотрел ему в глаза, пытливо стараясь прочитать в них ответ.

— Нет! — твёрдо и коротко сказал Берестов, давая понять из последних сил, что любое обсуждение закончено.

Шевалье повернулся к своему коню, думая уехать, но затем остановился, и подошёл к русскому почти вплотную.

–Послушайте, — начал он, уже более дружеским, участливым тоном. — Мы оба знаем, кто мы. И мы оба слышим Глас. Мне он повелел помочь моему императору пройти здесь, вам же, видимо, поручил этого не допустить. У каждого из нас своя истина. Мы пришли сюда по велению нашего великого вождя, а вы защищаете свою землю. Я сегодня шёл на встречу с намерением убить вас, просто зарубить или застрелить. Но вам, очевидно, и так ясна ваша участь. Что вы знаете?

— Я знаю немного, — отвечал Берестов как можно более убедительно и медленно. — Да, я знаю, что сегодня я умру. И это не страшит меня, ибо я всегда повиновался тому, что слышу. Он направлял меня, в мире и войне, очевидно, как и вас, монсеньор де Кроссье. И вы правы, мы должны остановить вас здесь. Это все что мне сказали, и более мне ничего не известно. Я заканчиваю свой земной путь и готов с достоинством встретить мою смерть. Но пока я жив, вам здесь не пройти, знайте это!

–Когда впервые глас пришёл к Вам, поручик? — спросил француз после некоторого раздумья, явно, потрясенный словами Алексея.

–На Аустерлицком поле, во время тяжелого ранения.

–О да, то была славная битва. Гений нашего императора даровал нам победу. Но позвольте, я вижу, что вам совсем неведом истинный смысл. Послушайте меня, глас не создан для слепого повиновения. Он лишь адъютант, передающий вам мысленный приказ. Но вы можете не передавать и не исполнять его, или исполнить по-своему. В момент, когда вы получили его, история уже изменилась, и вы теперь ее творец! Вот и сейчас — я вижу, вы тяжело ранены, истекаете кровью. Прошу вас, передайте своему командиру мое предложение. Вы останетесь в живых. Как знать, какой следующий приказ придёт вам от гласа грядущего. Неужели вы не хотите узнать это? Мы можем менять историю. За нами будущее, если мы не обратимся в прах. Прошу вас, поручик! Я ведь знаю более Вас, глас уже почти двадцать пять лет со мной. Он помогал мне, ещё 12-летнему гаврошу, рушить стены Бастилии. Вёл меня вслед за генералом Бонапартом под пули на Аркольском мосту. На том же поле у Аустерлица, когда ваши кавалергарды поскакали на нас в отчаянную атаку, он, сделал ее безнадежной, приказав бросить навстречу наших великолепных кирасир! Вы подумайте, скольким людям на Земле ведома тайна гласа? Уверяю Вас, очень многим. Сотни, тысячи людей, получив его, начинают усердно работать, дабы изменить ход истории. Вы и я — лишь малая толика этих усилий. Помните, нам предопределено пройти здесь, и, что бы вы не делали, мы пройдём и победим. Во имя Франции! Во имя мира! Сдавайтесь, прошу Вас! Не нужно вам умирать сегодня!

Берестов, уже не мог четко слушать и воспринимать все, о чем говорил француз: слабость от раны охватила его, закружилась, как в омуте, затуманенная голова, ноги начали подкашиваться. Отпустив эфес сабли, он начал оседать в траву, Шевалье бросился к нему и подхватил его за подмышки, но, собрав последние силы, Алексей здоровой левой рукой выхватил из-за пояса заряженный пистолет, и приставил дуло прямо ко лбу француза. Де Кроссье замер на месте, медленно опуская руки. Берестов стоял перед ним на коленях, жилы на лбу вздулись, рука с оружием тряслась, но взгляд его был твёрдым.

— Шевалье! — прохрипел он, сбиваясь на коверкание французских слов. — Если мы… если… только песчинки в механизме истории, значит, я могу…, да, убить вас прямо сейчас, здесь…, и ничего, ничего не изменится. И да…! Другие, слышащие глас, придут и довершат мое и ваше дело!

— Нет, — ответил де Кроссье, не моргнув глазом. — У вас не выйдет. Я восхищён вашей храбростью…, и твердостью. Но глас сказал, что мне не суждено умереть. Не сейчас!

Берестов выпустил из слабеющих рук пистолет, и, теряя сознание, повалился, утопая во влажной траве. Де Кроссье, обернувшись к русским, вдруг стал махать обеими руками крест-накрест, пока не увидел, как от далекого строя отделились три конных фигуры и быстро поскакали ему навстречу. Сзади, под оглушающий барабанный бой, приближался строй французских полков. Мюрат бросил своих гренадёров вперед вдоль дороги, а кавалерия уже охватывала оба прикрытых лесом фланга русских. Неверовский и два казака из его свиты подскакали к месту, где стоял шевалье, в ту самую секунду, когда до французской линии оставалось не более сотни саженей.

— Забирайте его, генерал. Он ранен, но ещё жив! — крикнул де Кроссье русским, силясь перекричать барабаны и указывая на тело Берестова.

Французы позади, как заворожённые, наблюдали невиданную картину, не стреляя: адъютант их маршала, спешившись, помогал русскому генералу уложить русского же офицера на круп коня одного из помощников-казаков. Затем двое противников вскочили в седла, обменялись почтительными короткими салютованиями и, на миг задержавшись и глянув друг на друга, поскакали каждый к своим войскам. Шевалье промчался вдоль наступающего строя и подъехал к стоящей чуть позади свите Мюрата. Боевые линии противников уже были так близко, что когда Неверовский въезжал в строй своего каре, он отметил про себя напряженные, вжавшиеся выражения лиц передовых бойцов, готовых к схватке. До французов было уже менее пятидесяти саженей.

— Пли! — закричал он, поворачивая коня, и увидел, как первые шеренги врага валятся в траву. Ответный залп французов и второй залп русских грянули одновременно. Затем, с дикими криками, на всём участке каре почти в двести пятьдесят саженей, справа и слева из густой зелени стали выскакивать французские кирасиры. Бой закипел по всему периметру. Посаженные вдоль дороги дубы ослабляли таранный удар кавалерии, то тут, то там, всадники валились, кувыркаясь, пронзённые русскими штыками, вместе со смертельно ранеными конями. Рядом, крича от боли, падали русские солдаты, получив длинные кровавые разрезы от головы до пояса от вражеских палашей, но их моментально сменяли воины из следующих рядов. Отборная мюратова кавалерия домчалась до дальней стороны каре, выскочила на дорогу и ударила там, завершая окружение русских, но узкий участок не позволял им развернуться во всю ширь и мощь. Эти кирасиры были почти сразу отброшены, и, повернув, унеслись к своим основным силам. Неверовский, сидя на коне посреди своих рядов, что-то кричал и махал шпагой. Его лицо пылало, стихия боя полностью захватила его. Две вещи только были сейчас ему интересны: стойкость его солдат и расстояние между так удачно прикрывавшими его фланги могучими деревьями, он боялся быть вынужденным отступить на более открытое место, где кавалерия раздавит каре как яйцо. Но русские даже не колебались. Через пять минут упорного штыкового боя, стоившего обеим сторонам несколько сотен жизней, французы начали уставать и останавливаться. Их атакующие шеренги отхлынули, но вместо них теперь уже со всех сторон полетели новые массы кавалерии. Неверовский закрыл глаза, вокруг него туда-сюда сновали адъютанты, выкрикивали команды офицеры, трещали штыки и приклады, стонали раненные, ржали кони. Вот теперь русские шелохнулись назад, под давлением непрестанно врезавшихся в строй огромных всадников каре начало пятиться вначале медленным шагом, затем все быстрее, теряя убитых и раненных, и вырванные из рядов промежутки уже нечем было заполнять.

–… Не удержим! Все! Не удержим! — мелькнуло в голове у Дмитрия Петровича.

Он на секунду зажмурил и сразу приоткрыл глаза — прямо ему в лицо, стоя рядом на нетвердых ногах, смотрел пришедший в себя Берестов и улыбался последней в жизни, какой-то кроткой и одновременно ободряющей улыбкой.

— Мы задержали их, генерал! — сказал он, и глаза его, казалось, были наполнены слезами радости. — Мы победили, мне сказали…, — и осекся, как будто испугавшись, что сболтнул лишнее. Неверовский посмотрел вдоль линии каре: в одном ее месте разрыв был большой, туда влетели, гортанно крича и рубя палашами направо и налево, несколько бешеных кирасир. Какая к черту победа! Вот на его глазах, с рассеченной от макушки до рта головой пал передовой знаменосец дивизии, роняя, но так и не выпуская из рук, забрызганное кровью и заляпанное грязью полотнище на древке.

Конец ознакомительного фрагмента.