Академия Сумеречных охотников. Хроники

Морин Джонсон, 2015

Десять захватывающих историй об обитателях Нижнего мира и Дикой Охоте, о славных традициях и магических ритуалах, о друзьях и возлюбленных, о парабатаях и подкидышах, о жизни, смерти и любви.

Потерянный Эрондейл

Еще до приезда в Академию Саймон Льюис был на сто процентов убежден, что все физруки — демоны, сбежавшие из родных измерений, прижившиеся на Земле и больше всего на свете обожающие наблюдать за мучениями своих подопечных.

А теперь он получил тому доказательство.

Строго говоря, настоящего тренажерного зала в Академии не имелось. Да и Делани Скарсбери, инструктор по физической подготовке, был Сумеречным охотником, а значит, вряд ли мог оказаться демоном. Но его понятия об идеальной тренировке ушли не так уж далеко от демонических: например, выйти на охоту субботней ночью и отрезать пару-другую черепушек у какого-нибудь многоголового адского монстра. И в этом отношении он ровным счетом ничем не отличался от других физруков, с которыми Саймона за его недолгую, но бурную жизнь сводила судьба.

Саймон распластался на полу, не в силах больше отжаться ни одного раза.

— Льюис! — Скарсбери навис над ним. — Чего прохлаждаемся? Тебе что, отдельное приглашение нужно?

Ноги тренера по толщине могли бы спокойно поспорить с парочкой вековых деревьев. Бицепсы тоже не отставали. Пожалуй, только это и отличало его от школьных физруков, большинство которых ничего тяжелее пакетика с чипсами поднять не могли.

Да, и еще: никто из знакомых Саймону учителей физкультуры не носил повязку на глазу и не таскал повсюду устрашающий ангельский меч, изрезанный рунами.

Но в остальном Скарсбери был точь-в-точь как остальные его, за неимением лучшего слова, коллеги.

— Все посмотрели на Льюиса! — рявкнул он, обращаясь к классу. Саймон с трудом приподнялся на локтях, изо всех сил стараясь снова не шлепнуться животом в пыль. — Наш герой даже с собственными ручками-макаронинками справиться не может.

Раздался одинокий смех — отчетливое хихиканье Джона Картрайта, старшего отпрыска выдающегося рода Сумеречных охотников (именно об этом он первым делом сообщал каждому новому знакомому). Парень верил, что рожден для славы и величия, и никак не мог смириться, что Саймон — убогий простец! — его обставил. Как будто Саймон мог что-то с этим поделать.

Именно Джон Картрайт первым стал называть его «наш герой». А Скарсбери тут же с упоением подхватил издевательства своего любимчика — как на его месте поступил бы любой физрук.

Все ученики Академии Сумеречных охотников делились на два потока. Первый предназначался для детей нефилимов, родившихся и выросших в Невидимом мире, — короче, тех, кому на роду было написано сражаться с демонами. Второй — для невежественных простецов, которые, естественно, ни происхождением, ни талантами не могли сравниться с Сумеречными охотниками.

Обычно простецы до изнеможения дрались в спортзале, изучая основы боевых искусств, и усердно зубрили Ангельский Завет — главный закон нефилимов. Сумеречные охотники развлекались метанием сюрикэнов, изучением демонов и выжиганием на себе очередных рун Несносного Зазнайства и фиг их знает чего еще. (Саймон все еще надеялся, что где-нибудь в учебниках нефилимов сыщется и секрет исполнения мертвой вулканской хватки из «Звездного пути». Не зря же их преподы все время повторяют, что все сказки — на самом деле чистая правда.)

Но встречались оба потока ежедневно — по утрам, на восходе, на тренировочной площадке. Каждый ученик, вне зависимости от уровня своих умений, должен был целый час — дьявольски изматывающий час — потратить на физподготовку.

«Как учиться, так мы, типа, разные, — мрачно думал Саймон, чувствуя, что мышцы вот-вот откажут окончательно. — А как отжиматься, так всю школу сюда согнали».

Он вспомнил, как странно посмотрела на него мать, когда он заявил, что хочет поступить в военную академию, чтобы стать сильнее и закаленнее. (Не так странно, конечно, как если бы Саймон сказал, что хочет учиться в школе демоноборцев, чтобы испить из Чаши Смерти, пережить Восхождение в ранг Сумеречного охотника и обрести все воспоминания, потерянные в адском измерении, — но очень близко к тому.) А ведь тот взгляд говорил: неужели мой сын, Саймон Льюис, хочет подписаться на жизнь, в которой придется отжиматься по сто раз перед завтраком?

Он точно знал, что означает этот взгляд — потому что хорошо понимал свою маму. И потому, что, справившись с изумлением, Элейн Льюис спросила:

— Неужели мой сын, Саймон Льюис, хочет подписаться на жизнь, в которой придется отжиматься по сто раз перед завтраком?

И поддразнивающе добавила что-то в духе «уж не одержим ли ты демонами войны?».

Саймон притворно хохотнул, с ужасом пытаясь не обращать внимания на проблески воспоминаний, тут же замелькавшие в мозгу, — воспоминаний из той, другой, настоящей жизни. Из той жизни, в которой он стал вампиром, а родная мать назвала сына чудовищем и забаррикадировалась от него в собственном доме.

Порой Саймон готов был сделать все что угодно, лишь бы вернуть утраченную память. Но в моменты, подобные этим, невольно задумывался, что о некоторых вещах лучше не вспоминать вообще никогда.

Рвение и придирчивость Скарсбери сделали бы честь любому армейскому сержанту. Он так заботился о своих подопечных, что заставлял их делать двести отжиманий каждое утро… хорошо хоть, не до, а после завтрака.

За отжиманиями — приседания. За приседаниями — прыжки. За прыжками…

— После тебя, наш герой, — ухмыльнулся Джон, приглашающе махнув в сторону скалодрома. — Если пустить тебя вперед, по крайней мере, не придется долго ждать, пока ты свалишься.

Сил не осталось даже на то, чтобы ответить ему что-нибудь ехидное. Саймон слишком вымотался. Одолеть эту стену — абсолютно невозможная задача. Поднявшись на пару метров, он остановился, чтобы дать ноющим мускулам хоть немного отдыха. Остальные ученики карабкались мимо, и ни один, похоже, даже не запыхался.

— Побудь героем, Саймон, — горько пробормотал он себе под нос, припоминая, как при их первой встрече Магнус Бейн соблазнительно описывал ему его будущую жизнь. — Рискни, Саймон. Саймон, как тебе идея превратить свою жизнь в бесконечный тренажерный зал?

— Эй, чувак, опять сам с собой треплешься? — на стене рядом замаячил Джордж Лавлейс, сосед Саймона по комнате и единственный его настоящий друг в Академии. — Совсем съехал, что ли?

— Я же сам с собой разговариваю, а не с маленькими зелеными человечками, — огрызнулся Саймон. — В последний раз проверял — вроде пока в своем уме.

— Вообще-то я имел в виду, — Джордж кивнул на потные пальцы друга, побледневшие от усилий, — что ты сейчас съедешь по стене.

— А-а. Да не, я норм. Вообще шикарно. Просто даю вам фору, ребята. В бою первыми гибнут краснорубашечники, типа того.

Джордж недоуменно нахмурился.

— Краснорубашечники? Наша форма вроде черная…

— Ты не понял. Краснорубашечники — это пушечное мясо. Да ладно, ты что, «Звездный путь» не смотрел?

Лавлейс таращился на него совершенно непонимающим взглядом. Саймон вздохнул. Может, Джордж и вырос в какой-то богом забытой шотландской дыре, но что такое интернет и кабельное, он вроде знает. Проблема, видимо, в том, что смотрел он один лишь футбол, а вай-фай ему нужен был, чтобы следить за успехами «Данди Юнайтед» да закупать корма для овец.

— Забей. Я в порядке. Увидимся наверху.

Джордж пожал плечами и полез дальше. Саймон проводил соседа взглядом. Загорелый, накачанный парень, словно сошедший с рекламного постера «Аберкромби энд Фитч», он ловко и без малейших усилий цеплялся за пластиковые захваты, вделанные в камень, — ни дать ни взять Человек-паук. Смешно. Джордж даже не настоящий Сумеречный охотник — по крайней мере, не по крови. Приемный сын нефилимов, но родом из простецов. Впрочем, в отличие от Саймона и большей части остальных простецов, Лавлейс был само совершенство. Мускулистый до безобразия, с великолепной координацией, сильный и быстрый, он лишь самую чуточку не дотягивал до настоящего Сумеречного охотника — на ту самую чуточку, которую дает лишь бегущая по венам ангельская кровь. Короче говоря, спортсмен — он и есть спортсмен.

Жизни в Академии недоставало многих вещей. Саймон раньше думал, что никогда не сможет выжить без компьютеров, музыки, комиксов и «иксбокса». Но за последние два месяца как-то научился без них обходиться, хотя порой ему жутко хотелось занять голову хоть чем-нибудь.

Что ж, задротам-ботанам в Академии Сумеречных охотников не место.

Мама когда-то говорила: больше всего ей нравится в иудаизме то, что можно зайти в любую синагогу на планете и почувствовать себя там как дома — в Индии, в Бразилии, в Новой Зеландии, да хоть на Марсе (Саймон сразу вспомнил самодельный комикс «Шалом, космонавты!», который он собственноручно нарисовал в третьем классе еврейской школы). Евреи везде молятся на одном и том же языке, одними и теми же словами. Элейн Льюис (которая, кстати говоря, никогда не выезжала за пределы двух ближайших штатов) тогда сказала сыну: пока есть на свете люди, которые говорят на языке его души, он никогда не останется один.

И она оказалась права. Пока находились люди, которые говорили с Саймоном на одном языке — языке «Подземелий и драконов» и World of Warcraft, языке «Звездного пути», и манги, и песен типа «Han Shot First» и «What the Frak», — он чувствовал себя среди друзей.

Но не здесь. Не среди Сумеречных охотников. Большинство из них наверняка думают, что манга — это просто какой-нибудь очередной кровожадный демон, мечтающий истребить человечество. Саймон изо всех сил пытался хоть как-то изменить эту ситуацию, но парни вроде Джорджа Лавлейса проявляли к двадцатигранным костям не больше интереса, чем он, Саймон, — к нагрузкам тяжелее прогулки и жевания жвачки.

Как Джон и предсказывал, Саймон оказался последним. Остальные уже добрались до верха, позвонили в колокольчик и спустились вниз по веревке, а он еще не одолел и десяти метров. В последний раз, когда такое случилось, Скарсбери усадил весь класс и заставил наблюдать, как Саймон корячится на стене. Но сегодня инструктор милостиво решил не длить пытку.

— Хватит! — Скарсбери хлопнул в ладоши, и Саймон невольно задумался, известно ли нефилимам о существовании свистков. Может, стоит подарить один Скарсбери на Рождество? — Льюис, прекратите всех нас мучить и спускайтесь уже оттуда. Остальные — марш в оружейную. Выбираем себе мечи и разбиваемся на пары. — Железная рука инструктора легла на плечо Саймона. — Не торопись, герой. Ты остаешься тут.

Саймон спросил сам себя: неужели наконец-то настал тот момент, когда убогое настоящее перевесило его героическое прошлое и его сейчас вышибут из Академии? Но Скарсбери назвал еще несколько имен — Лавлейс, Картрайт, Боваль, Мендоса, — и Саймон облегченно перевел дух. Все — лучшие ученики класса, почти все — Сумеречные охотники. Что бы Скарсбери ни собирался им сейчас сказать, плохое они вряд ли услышат. Иначе среди них не было бы Джона Картрайта, золотого медалиста по подлизыванию к учителям.

— Сядьте, — буркнул Скарсбери.

Все сели.

— Вы здесь потому, что вы — двадцать самых лучших учеников класса, — Скарсбери помолчал, чтобы дать им в полной мере оценить сделанный комплимент.

Почти все тут же расплылись в улыбках; Саймон пожелал себе провалиться сквозь землю прямо здесь и сейчас. Инструктору надо было бы сказать: «Девятнадцать самых лучших учеников класса и еще один, который пытается выехать на своих прежних заслугах». Саймон снова почувствовал себя восьмилетним — именно тогда он подслушал, как мать уговаривает тренера Малой лиги поставить ее сына бьющим.

— У нас тут есть один обитатель Нижнего мира, который нарушил Закон, — продолжал Скарсбери. — Надо с ним разобраться. Наше руководство решило, что это прекрасная возможность вам, парни, стать настоящими мужчинами.

Марисоль Рохас Гарса, худенькая тринадцатилетняя из простецов, громко хмыкнула. На лице девочки, как обычно, играло ироничное выражение — что-то вроде «Я сейчас надеру тебе задницу».

— То есть… мужчинами и женщинами, — скрепя сердце поправился Скарсбери.

Между учеников побежали тревожные шепотки. Все заволновались. Похоже, никто не ожидал реальной тренировки вот так скоро после начала обучения.

Джон, сидевший за спиной Саймона, притворно зевнул.

— Скучно. Я могу укокошить нежить-отступника даже во сне.

Саймон вспомнил свои кошмары, в которых он действительно убивал и нежить, и устрашающих демонов с множеством щупалец, и Отреченных, и дьявол его знает каких еще кровожадных монстров, обступающих его со всех сторон, — и понял, что зевать ему совсем не хочется. Его затошнило.

Джордж поднял руку.

— Э-э… сэр, но ведь некоторые из нас… — он сглотнул, и Саймон в очередной раз задался вопросом, не пожалел ли уже Лавлейс о том, что открыл всем правду о своем происхождении. Все-таки Академия — гораздо менее мрачное место, когда учишься на элитном потоке, и не только потому, что в этом случае не нужно жить в подвале. — …Некоторые из нас — простецы.

— Я это заметил, Лавлейс, — сухо ответил Скарсбери. — Представьте себе, как я удивлен, что отстой хоть на что-то способен. Пусть и не весь.

— Да нет, я имел в виду… — смутился Джордж.

Двухметровому шотландскому секс-богу (по определению Беатрис Велес Мендосы, полностью поддержанному ее узкоротой подругой) не пристало вот так быстро и легко пугаться. Впрочем, он быстро взял себя в руки и ринулся в бой.

— Я имел в виду, что мы — простецы. Нам нельзя наносить руны, пользоваться клинками серафимов, колдовским огнем и чем там еще положено пользоваться Сумеречным охотникам. У нас нет суперскорости и ангельских рефлексов. Устраивать охоту на нежить, когда мы проучились всего-то пару месяцев… разве это не опасно?

На шее Скарсбери тревожно запульсировала вена, а единственный глаз так страшно выпучился, что казалось, сейчас выскочит из орбиты. (У Саймона мелькнула мысль, что, по крайней мере, это объяснило бы происхождение черной повязки на втором глазу.)

— Опасно? — зарычал он. — Опасно? Кто еще тут наделал в штаны?

Если даже такие и были, все благоразумно держали рты на замке — инструктора Скарсбери ученики боялись куда больше, чем любую преступную нежить. Невыносимо долгую минуту висела тишина.

Инструктор снова поглядел на Джорджа и нахмурился.

— Если ты, слабак, боишься опасностей, то ты оказался не в том месте. А что касается остального отстоя… Вот мы и поймем, есть ли в вас то, что нужно, чтобы пережить Восхождение. Потому что если нет, Чаша Смерти вас убьет. И поверьте мне: это куда хуже, чем если вас досуха выпьет какой-нибудь кровосос. — Скарсбери перевел тяжелый взгляд на Саймона — то ли потому, что тот когда-то был кровососом, то ли потому, что он больше прочих смахивал на «досуха выпитого».

На секунду Саймону подумалось, что инструктор выбрал его для этого задания специально — в надежде, что удастся избавиться от самой большой проблемы класса. Хотя… разве Сумеречный охотник, пусть он даже тренер в Академии, опустился бы до такой низости?

Откуда-то из глубин памяти всплыло воспоминание — скорее даже призрак воспоминания. Саймон понял, что ответ на этот вопрос далеко не так очевиден, как кажется.

— Это понятно? — взревел Скарсбери. — Кто-нибудь еще хочет обратно к мамочке с папочкой? Поплакаться им: «Ах, спасите меня от большого злого вампира»?

Мертвая тишина.

— Вот и славненько. У вас два дня, чтобы налечь на тренировки. Можете подбадривать себя тем, как будут впечатлены ваши маленькие друзья, когда вы вернетесь с задания. — Он насмешливо фыркнул. — Если вернетесь.

Зал отдыха встретил всех темнотой, плесенью и редкими мерцающими огоньками свечей. Со стен, из тяжелых позолоченных рам, сердито взирали на них Сумеречные охотники: Эрондейлы, Лайтвуды, Моргенштерны… былые герои кровавых сражений, сейчас едва угадывающиеся в потемневших мазках масляной краски. Это место, конечно, лучше спальни Саймона: оно не в подземелье, здесь нет черной слизи, оно не воняет заплесневелыми носками (или это все-таки трупы бывших учеников, спрятанные под полом?) и не служит пристанищем для огромной крысиной семьи, неистово скребущейся за стеной.

Но, сидя в углу и играя в карты с Джорджем, Саймон той ночью осознал одно неоспоримое преимущество своей комнаты. Ее порог никогда бы не соизволили переступить ни Джон Картрайт, ни его поклонницы.

— Семерка, — сказал Джордж, когда Джон, Беатрис и Жюли замаячили у входа. — Бери карту.

Стоило этой троице появиться, Саймон постарался сделать вид, что чрезвычайно увлечен игрой. Он надеялся, что ему это удалось.

В нормальных школах-интернатах в зале отдыха на стене обычно висит телевизор. Здесь же это почетное место занимал гигантский портрет Джонатана, первого Сумеречного охотника; глаза его сверкали почти так же ярко, как лезвие меча. В нормальных школах слышна музыка, доносящаяся из коридоров и комнат, — временами даже неплохая. В нормальных школах есть электронная почта, мессенджеры и интернет. В Академии же свободное время занять было практически нечем. После уроков студенты изучали «Кодекс Сумеречных охотников», а потом шли спать.

Саймон не играл ни во что уже очень давно и чувствовал, что больше так жить не может. Квесты «Подземелий и драконов» потеряли для него прежнее очарование — оно и немудрено, когда весь день учишься убивать реальных монстров. Так что карты оказались самым близким и простым вариантом решения проблемы. Позвав Джорджа и охотно принимая в компанию каждого желающего, Саймон взялся за старые добрые, полузабытые со времен летнего лагеря «Казино», «Тысячу» и «Свиней».

Он подавил зевок.

Джон, Беатрис и Жюли стояли рядом, молча выжидая, пока на них обратят внимание. Саймон надеялся, что, если продержать их так подольше, они не вытерпят и уйдут. Беатрис, конечно, вовсе не так плоха, но вот Жюли — та словно вырезана изо льда. Она практически не имела физических недостатков: шелковистые светлые волосы, как у куклы Барби, фарфоровая кожа модели с рекламы макияжа, фигура круче, чем у полуобнаженных красоток на плакатах, развешанных у Эрика в гараже, — но хищное выражение ее лица, словно она только что вернулась с задания «найти и уничтожить», напрочь отбивало всякие мысли о слабости этой куколки. К тому же на боку у нее болтался меч.

Ну а Джон — он и есть Джон.

Сумеречные охотники не пользовались магией — в этом заключался один из основных принципов их веры. Так что вряд ли в Академии Саймон выучит какое-нибудь заклинание, позволяющее вышвырнуть Джона Картрайта в другое измерение. Оставалось только мечтать.

Сладкая троица по-прежнему висела над душой. Наконец Джордж, от природы не способный никому хамить, бросил карты.

— Мы можем вам чем-нибудь помочь? — холодность его тона сделала шотландский акцент еще более заметным.

Все дружелюбие Джона и Жюли мгновенно растаяло, стоило им узнать, что Джордж на самом деле из простецов. И хотя шотландец ничем не выказывал своего отношения, было ясно, что он об этом не забыл и прощать их не собирается.

— Вообще-то да, — Жюли кивнула на Саймона. — То есть ты можешь.

Саймон был не в настроении. Да и как тут будешь в настроении, когда тебе светит подохнуть в лапах вампира, нарушившего Закон?

— Что вам нужно?

Жюли смущенно покосилась на Беатрис. Та не сводила взгляда с пола под ногами.

— Спрашивай ты, — пробормотала она.

— Лучше ты, — открестилась Жюли.

— Какого ангела?! — Джон закатил глаза. — Ладно, давайте я сам спрошу.

Он выпрямился, расправил плечи и, задрав свой королевский нос, упер руки в бока. Похоже, эту позу он долго репетировал перед зеркалом.

— Мы хотим, чтобы ты рассказал нам о вампирах.

Саймон осклабился.

— И что именно вы хотите знать? Самая страшная — Эли из «Впусти меня». Самый стильный — Лестат. Самый недооцененный — Дэвид Боуи в «Голоде». Самый сексуальный — определенно Друсилла. Хотя, если спросить у девчонок, они наверняка скажут, что самый сексуальный — Дэймон Сальваторе или Эдвард Каллен. — Он пожал плечами. — Ну, это же девчонки.

Девушки смотрели на него расширенными от ужаса глазами.

— Я даже не думала, что ты со столькими знако́м! — восхитилась Беатрис. — И они… они все — твои друзья?

— Да, конечно, мы с графом Дракулой закадычные приятели, — Саймон демонстративно скрестил пальцы. — А еще с графом Чокулой. А с графом Клёцкулой мы вообще друзья навек. Он такой обаяшка…

Он рассмеялся, но тут же оборвал смех. Никто его не поддержал. Кажется, никто даже не понял, что Саймон пошутил.

— Они из «ящика» все, — подсказал он. — Ну, или… из упаковки с быстрыми завтраками.

— О чем он говорит? — в замешательстве наморщив носик, спросила Жюли.

— Да кто его разберет? — отозвался Джон. — Только зря тратит время. Ему вообще на всех, кроме себя, плевать.

— Что ты сказал? — Саймон почувствовал, что начинает заводиться.

Джордж выразительно кашлянул.

— Да пошел он. Не хочет говорить об этом — его дело.

— Дело-то его, а жизни-то наши, — Жюли с трудом моргнула, словно ей что-то попало в глаз. Или… Саймон задержал дыхание. Она сморгнула слезу?

— Что происходит? — растерянно спросил он.

Беатрис вздохнула и смущенно улыбнулась Саймону.

— Мы не хотим, чтобы ты рассказывал нам о чем-то личном или… э-э… ну, ты знаешь… болезненном для тебя. Мы просто хотим, чтобы ты рассказал нам все, что знаешь о вампирах, потому что ты… ну…

— Потому что ты сам был кровососом, — закончил за нее Джон. — Если ты, конечно, помнишь об этом.

— Проблема в том, что я не помню, — Саймон голосом выделил последние два слова. — Или вы еще не заметили?

— Ты так говоришь, — заспорила Беатрис, — но…

— Но вы думаете, что я лгу, — сам не веря в то, что произносит это, сказал он. Черная дыра в памяти — центральный факт всего его теперешнего существования. Саймону и в голову не могло прийти, что кто-то может в этом усомниться. Зачем об этом лгать? Да и кто из людей по доброй воле стал бы это делать? — Вы и правда так думаете? В самом деле?

Они закивали, один за другим… даже Джордж, хотя ему, по крайней мере, хватило ума сделать это неуверенно.

— И зачем мне такое симулировать, по-вашему?

— А зачем им запихивать тебя сюда, если ты и правда ничего не помнишь? — парировал Джон. — А так… это единственное, что имеет смысл.

— Ох уж этот безумный, безумный, безумный мир, — выдохнул Саймон. — Ребята, вот что вы видите — то так и есть.

— Иными словами, мы видим дырку от бублика, — ответил Джон.

Жюли недовольно пихнула его локтем в бок. Странно. Обычно она с восторгом соглашалась со всем, что бы ни сказал Картрайт.

— Ты обещал, что будешь вежливым.

— А нафига? Если он ничего не знает или не хочет нам рассказывать. Да и какая разница, в самом деле? В конце концов, там обычная нежить. Случались вещи и похуже.

— Можно подумать, ты знаешь! — отпарировала Жюли. — Ты вообще хоть в одном сражении участвовал? Видел хоть одного раненого? Убитого?

— Я же Сумеречный охотник, разве нет? — ответил Джон. Хотя ответом это, с точки зрения Саймона, назвать было трудно.

— Тебя не было в Аликанте во время Войны, — мрачно заметила Жюли. — Ты не знаешь, как это было. Ты никого не терял.

— Зачем ты мне это говоришь? — вызверился на нее Джон. — Не знаю, как ты, но я здесь затем, чтобы научиться сражаться, так что в следующий раз…

— Хватит, Джон, — попросила Беатрис. — Никакого следующего раза не будет.

Он пожал плечами.

— Всегда бывает следующий раз.

Джон произнес это, едва скрывая надежду в голосе, и Саймон понял, что Жюли была права. Картрайт ни разу не сталкивался со смертью, тем более лицом к лицу.

— Я видел мертвую овцу, — ясным голосом сказал Джордж, явно пытаясь разрядить атмосферу. — Это считается?

Беатрис нахмурилась.

— Не очень-то мне хочется драться с вампиром. Вот если бы это была фейри…

— Можно подумать, ты что-то знаешь о фейри, — заметила Жюли.

— Ну, я точно знаю, что не отказалась бы пришить парочку-другую.

Жюли резко выдохнула, словно кто-то проткнул ей легкое.

— Я тоже. Если бы это было так легко…

Саймон не особо-то разбирался во взаимоотношениях нефилимов с Нижним миром. Единственное, что он точно знал, так это то, что теперь фейри — враг номер один для Сумеречных охотников. Строго говоря, этим самым врагом для нефилимов был Себастьян Моргенштерн, развязавший Смертельную войну и обративший многих Сумеречных охотников в толпу поклоняющихся ему зомби. Но он давно мертв, а его тайные союзники, Благословенный народец, продолжают его темное дело. Даже Сумеречные охотники вроде Беатрис, ничего не знающие об оборотнях (ну, максимум, что те просто более волосаты, чем обычные люди) и восторженно вопящие от одного только упоминания имени Магнуса Бейна, не отзывались о фейри иначе, как о противных, расплодившихся повсюду тараканах.

— Джордж, сегодня утром ты был прав, — сказала Жюли. — Они не имеют права посылать нас вот так, в самое пекло. Мы не готовы. Никто не готов.

— Говори за себя, — мрачно заметил Джон.

Троица принялась препираться о том, легко ли убить вампира, и Саймон поднялся на ноги. Паршиво, если все думают, что он лжец. И еще паршивее, что частично он и есть лжец. Саймон не помнил ничего из тех времен, когда был вампиром, — во всяком случае, ничего полезного, — но вот остальное… Остальных воспоминаний вполне хватало, чтобы его передергивало даже от одной мысли кого-то убить. Пусть даже оно неразумное. Саймон был вегетарианцем, и список убитых им существ ограничивался экранными драконами и компьютерными морскими змеями.

Неправда, напомнил ему прозвучавший в голове голос. У тебя руки по локоть в крови.

Саймон предпочел пропустить это мимо ушей. То, что он ни о чем не помнит, конечно, не значит, что ничего страшного с ним никогда не происходило. Но стоит лишь притвориться, что это так, — и жизнь становится легче.

Но быстро исчезнуть не удалось — Джордж схватил его за руку.

— Прости за… за… ну ты понял, — попросил он. — Мне стоило бы тебе верить.

— Определенно стоило, — вздохнул Саймон, понимая, что сосед сейчас искренен как никогда.

Он уже прошел почти половину коридора, еле освещенного мерцающими свечами, когда услышал позади шаги. Его кто-то догонял.

— Саймон! — крикнула Жюли. — Подожди!

За последние несколько месяцев Саймон узнал столько всего, что голова шла кругом. Магия и демоны на самом деле существуют. Его воспоминания о прошлой жизни так же фальшивы и ненастоящи, как старые бумажные куклы его сестры. Ах да, а еще он все бросил, чтобы попасть в волшебную невидимую страну, и теперь учится драться с демонами. Ошизеть можно.

Но шизел Саймон не от этого, а от того, с какой скоростью увеличивался список потрясных красоток, которым от него все время что-то было нужно. И его это не сказать чтобы сильно радовало.

Он остановился и дождался Жюли.

Девушка была выше его сантиметров на десять. Она стояла и смотрела на Саймона сверху вниз ореховыми с золотыми точечками глазами. Цвет их неуловимо менялся от малейшего ее движения и здесь, в тусклом свете канделябров, больше всего походил на жидкий янтарь. Двигалась Жюли с неуловимой грацией — как балерина, если, конечно, балерины имеют привычку резать людей на кусочки кинжалами, украшенными рунической вязью. Иными словами, она была Сумеречным охотником, и по тому, как она вела себя на тренировочной площадке, Саймон давно уже понял, что демоноборец из Жюли получится превосходный.

А как любой превосходный Сумеречный охотник, она не особо-то рвалась общаться с простецами. Даже с теми, кто спас мир практически ценой собственной жизни, хоть и не помнит об этом. И уж тем более не стала бы иметь дело с простецом, который когда-то был нежитью.

Но с тех пор, как в Академию заявилась Изабель Лайтвуд и в буквальном смысле предъявила свои права на Саймона, Жюли не сводила с него пытливого взгляда. Не так, конечно, чтобы вот прямо сейчас попытаться затащить его в кровать, но Саймон определенно вызывал у девушки интерес. Она внимательно его рассматривала, как изучают под микроскопом букашку, и пыталась понять, что именно могло привлечь к нему красавицу вроде Изабель Лайтвуд.

Саймон, впрочем, не возражал. Ему нравилось острое, нетерпеливое любопытство, легко читавшееся во взгляде Жюли. Девушки, оставшиеся там, в Нью-Йорке, — Изабель, Клэри, Майя, — утверждали, что знают и любят его, и Саймон им верил. Но он понимал, что на самом деле они любят не его самого, а его двойника, того Саймона, который был с ними в Сумеречном мире. И когда они смотрят на него, то видят — хотят видеть — того, прежнего парня по имени Саймон.

Жюли, должно быть, его ненавидела — да нет, она точно его ненавидела, — но она тоже видела того, другого Саймона.

— Слушай, это правда? — наконец спросила девушка. — Ты ничего не помнишь? Не помнишь, как был вампиром? Демонические измерения? Смертельную войну? Вообще ничего?

Он вздохнул.

— Жюли, я устал. Давай сделаем вид, что ты задала мне эти вопросы еще миллион раз, получила миллион одинаковых ответов, и мы разбежимся, а?

Она взмахнула ресницами, и Саймон вновь задумался: может ли быть такое, что Жюли Боваль испытывает настоящие человеческие чувства? Что она пытается не расплакаться, неважно по какой причине? Но в коридоре было слишком темно, и все, что он мог разглядеть, — лишь неясные очертания лица девушки да тусклую золотую вспышку, когда ее кулон шевельнулся в ложбинке между ключиц.

Рука его сама собой дернулась к груди. Саймон вдруг вспомнил, как оттягивал его шею тяжелый камень, как вспыхивал он рубиновым светом. Вспомнил биение пульса под тонкой кожей — в такт ударам сердца; вспомнил выражение лица, с которым она, прощаясь, отдавала ему кулон. Осколки памяти никак не желали складываться в целое. Но стоило только спросить себя, с кем он так печально прощался, чье лицо видел перед собой, как в голове будто сам собой появился ответ.

Изабель.

Всегда Изабель.

— Я тебе верю, — ответила Жюли. — Не понимаю почему, но верю. Наверное, я просто надеялась…

— На что?

В ее голосе Саймону послышались незнакомые нотки — мягкие и странно неуверенные. Он поднял глаза и увидел почти такое же растерянное выражение на лице девушки.

— Я думала, ты, в отличие от других, сможешь понять, — сказала она. — Понять, что значит сражаться за свою жизнь. Сражаться с Нижним миром. Думать, что вот-вот погибнешь. Видеть… — Тон ее голоса не изменился, выражение лица тоже, но Саймон почти почувствовал, как заледенела кровь девушки, словно она заставила себя это сказать: — Видеть, как падают мертвыми близкие тебе люди…

— Мне жаль, — отозвался Саймон. — То есть… я знал, что произошло, но…

— Но это не то же самое, что быть там, — закончила Жюли.

Саймон кивнул, вспоминая, как провел много часов у постели отца, пока удары сердца на мониторе в изголовье не превратились в одну горизонтальную линию. Он знал, что отец никогда не проснется. Когда-то Саймон думал: «Да ладно, я знаю, как это бывает». Он видел кучу фильмов, в которых умирает отец героя. Он считал, что понял, что такое горе. Он даже пытался нарисовать лицо Люка Скайуокера, когда тот вернулся к развалинам своего дома на Татуине и осознал, что дядя с тетей мертвы.

— Есть многое, чего ты никогда не поймешь, пока сам через это не пройдешь.

— Ты никогда не задумывался, что я здесь делаю? — спросила Жюли. — Почему я учусь в Академии, хотя могла бы с тем же успехом тренироваться в Аликанте или в любом Институте?

— Вообще-то… нет, — признался Саймон, уже понимая, что, наверное, стоило бы и вправду задуматься. Академия десятилетиями стояла закрытая, и семьи Сумеречных охотников предпочитали самостоятельно учить своих детей. Особенно сейчас, после Смертельной войны, когда родители и вовсе старались не отпускать отпрысков далеко от себя.

Жюли отвернулась. Пальцы ее сжались, словно девушка старалась что-то удержать.

— Я сейчас тебе кое-что скажу, Саймон, но ты никому никогда этого не повторишь.

Ответа она, похоже, не ждала.

— Мою мать обратили одной из первых, — голос Жюли ослаб и был едва слышен. — И она пропала. Мы эвакуировались в Аликанте, как и многие другие. А когда на город напали… то взрослые закрыли детей в Зале Договоров. Они думали, мы там будем в безопасности. Но в те дни такого безопасного места на земле просто не существовало.

В Зал зашли фейри, а потом — Отреченные. И они бы убили нас всех, Саймон, если бы не ты и твои друзья. Моя сестра, Элизабет… она погибла одной из последних. Я видела того фейри с серебристыми волосами. Он был таким прекрасным, Саймон! Прекрасным — и опасным, как жидкая ртуть. Вот о чем я думала, когда он опустил меч, — о том, что фейри, убийца моей сестры, прекрасен.

Девушка тряхнула головой.

— Ладно, это все неважно. От моего отца сейчас тоже никакого проку. Вот поэтому я тут. Чтобы учиться сражаться. Так что в следующий раз…

Саймон понятия не имел, что сказать. «Сочувствую» тут явно не подходило. Да и самой Жюли, казалось, уже не хватало слов.

— Почему ты мне все это рассказываешь? — мягко спросил он.

— Потому что я хочу, чтобы хоть кто-нибудь понимал, насколько все это серьезно. То, что нас хотят отправить воевать с нежитью. Пусть даже это будет один полудохлый вампир против нас двадцати. Мне плевать, что сказал Джон. Бывает всякое. Люди… — она резко мотнула головой, будто пытаясь откреститься от собственных слов, да и от Саймона тоже. — Я хотела поблагодарить тебя за все, что ты сделал, Саймон Льюис. И за принесенную тобой жертву.

— Я и правда не помню ничего из того, что сделал, — сказал Саймон. — Не стоит меня благодарить. Я знаю, что тогда произошло, но и только. Словно все это случилось не со мной.

— Может быть, пока что это и так, — ответила девушка. — Но если ты хочешь стать Сумеречным охотником, тебе придется научиться видеть вещи как они есть.

Она развернулась на каблуках и направилась в сторону своей комнаты.

— Жюли? — тихо окликнул он. — А Джон и Беатрис — они в Академии по той же причине? Из-за людей, которых потеряли на войне?

— Спроси их сам, — не оборачиваясь, ответила она. — У каждого из нас — своя история Смертельной войны. Все мы что-то потеряли. Некоторые потеряли всё.

На следующий день преподаватель истории, маг Катарина Лосс, объявила, что к ним в Академию прибыл особый гость и она передает класс в его руки.

У Саймона замерло сердце. Последним и пока что единственным приглашенным лектором, почтившим учеников своим присутствием, была Изабель Лайтвуд. А «лекция» ее тогда состояла из твердого и оскорбительного предупреждения, чтобы все девушки в радиусе десяти миль держали свои маленькие шаловливые ручки подальше от ее парня. То бишь от Саймона.

К счастью, нового гостя — темноволосого высокого мужчину — Саймон, похоже, совершенно не интересовал.

Лектор вышел вперед и встал перед классом.

— Ласло Бало, — представился он таким тоном, словно имя говорило само за себя. Должно быть, он полагал, что Катарина рассказала о нем ученикам заранее — и это, конечно, стоило бы сделать, по крайней мере, из вежливости.

— Глава будапештского Института, — прошептал Джордж Саймону на ухо. Несмотря на столь отчаянно провозглашаемую лень, Лавлейс еще до приезда в Академию выучил имена руководителей всех Институтов — не говоря уж обо всех знаменитых Сумеречных охотниках.

— Я приехал сюда, чтобы рассказать вам историю, — сказал Бало. Брови его сердито изогнулись домиком. Со своей бледной кожей, треугольным мысом волос надо лбом и венгерским акцентом глава будапештского Института смахивал на графа Дракулу сильнее, чем любой из знакомых Саймону вампиров.

Он невольно подумал, что странный гость сравнения бы точно не оценил.

— Кое-кому из вас вскоре предстоит выйти на свою первую битву. Я здесь лишь затем, чтобы проинформировать вас, что стоит на кону.

— Не думаю, что нам следует об этом беспокоиться, — с противным смешком сообщил с дальнего ряда Джон.

Бало пригвоздил его к месту испепеляющим взглядом.

— Джонатан Картрайт! — из-за акцента он проглатывал половину слогов, и звучало это угрожающе. — Будь я сыном ваших родителей, я попридержал бы язык за зубами в присутствии более достойных людей.

Джонатан побледнел как бумага. Саймон почувствовал исходящую от него ненависть и подумал, что глава будапештского Института только что заимел себе врага на всю жизнь. Кажется, о том же подумали и остальные в классе — Джон Картрайт был не из тех, кто способен сносить публичные оскорбления.

Парень открыл рот, потом снова закрыл. Губы его сжались в тонкую упрямую линию. Бало кивнул, кажется, совершенно удовлетворенный результатом — словно Картрайту действительно стоило вести себя именно так: заткнуться и тихо сгорать со стыда на последней парте.

Лектор откашлялся.

— Вопрос к вам, дети. Какой проступок для Сумеречного охотника следует признать самым непростительным?

Марисоль подняла руку.

— Убийство невинного?

Бало нервно втянул ноздрями воздух, словно учуял неприятный запах. (Кстати, так оно могло и быть, учитывая полчища клопов, обитавших в стенах Академии.)

— Ты из простецов, — заметил он наконец.

Она решительно кивнула. Вот что Саймону больше всего нравилось в этой упрямой малолетке — она никогда не извинялась за то, кем была. Наоборот, казалось, что Марисоль гордится своим происхождением.

— Было время, когда ни один простец не мог переступить границ Идриса, — Бало покосился на Катарину. Та нерешительно топталась в самом углу. — Как и нежить, кстати говоря.

— Времена меняются, — парировала Марисоль.

— О да, определенно. — Он осматривал класс, практически поровну заполненный нефилимами и простецами. — Может быть, кто-нибудь еще из… более информированных студентов рискнет предположить, о чем идет речь?

Беатрис медленно подняла руку.

— Мама всегда говорила, что хуже всего для Сумеречного охотника — забыть свой долг. Забыть, что он охраняет и защищает человечество.

Саймон краем глаза уловил, как губы Катарины изогнулись в язвительной полуулыбке.

Глава будапештского Института повернулся в другую сторону. Не дождавшись ответа, он, видимо, решив, что иного выхода нет, прибегнул к методу Сократа — то есть, попросту говоря, ответил на собственный вопрос сам.

— Проступок, совершенно непростительный для Сумеречного охотника, — это в самый разгар сражения предать своих товарищей, — отчетливо выговорил Бало. — Хуже всего для Сумеречного охотника — оказаться трусом.

Саймон не мог отделаться от ощущения, что лектор говорит это исключительно ему. Словно Бало влез ему в голову и теперь точно знал, как неохотно Саймон брался за оружие, даже в битве, особенно против живых существ.

Ну, строго говоря, не совсем живых, напомнил он себе. Ему уже приходилось драться с демонами, но спать от этого хуже он не стал. Но демоны — чудовища. А вампиры — по-прежнему люди, хоть и без души. Они, в отличие от героев компьютерных игр, могут чувствовать боль, истекать кровью, умирать — и сопротивляться.

В прошлом году на занятиях по литературе Саймон прочитал «Алый знак доблести» — нудный роман о солдате времен гражданской войны, который в самый разгар сражения дезертировал с поля боя. Книга оказалась бесполезнейшим чтивом и повергала его в сон. Но одну мысль оттуда он все-таки вынес: «Он был малодушным козлом».

Эрик, изучавший роман вместе с ним, предложил назвать их группу «Малодушные Козлы», и несколько недель они дружно решали, хорошее ли это название, — пока все не забылось само собой. А фраза нет-нет да и всплывала в мозгу Саймона. «Козел» вряд ли когда-нибудь даже задумывается о том, чтобы стать воином или героем. А «малодушный» — бесхребетный, всего боящийся, робкий и зашуганный. Короче, большой жирный трус.

— Год тысяча восемьсот двадцать восьмой, — хорошо поставленным голосом начал Бало. — Договор еще не заключен, заметьте. Нежить еще не заставили подчиняться и не научили Закону.

Краем глаза Саймон увидел, как напряглась Катарина Лосс. Не очень-то хорошая это идея — оскорблять мага, даже такого хладнокровного, как она, но Бало, кажется, ничего даже не заметил.

— Европа погружена в хаос. Революционеры тут и там, повсюду на континенте, разжигают войны, никого не слушая и никому не подчиняясь. Кучка магов-интриганов, прячущаяся где-то в немецких княжествах, пользуется ситуацией и насылает на местное население совершенно недостойные и неподобающие своему положению бедствия. Наверняка многие простецы знакомы с этой печальной историей разрухи и смерти — по сказкам братьев Гримм. — Заметив удивленные лица учеников, он впервые позволил себе улыбнуться. — Да-да, Вильгельм и Якоб знали, о чем писали. Помните, дети, все сказки — это правда.

Пока Саймон изо всех сил пытался представить себе, что же должно было случиться, чтобы посреди Германии вдруг вымахал огромный бобовый стебель, Бало продолжал лекцию. Он рассказал классу, как была назначена группа Сумеречных охотников, которые должны были «договориться» с магами. Как они отправились в глухой лес в глубине Германии. Деревья в нем источали черную магию, а заколдованные звери и птицы старались защитить волшебное место от чужаков. А в самой чащобе ждал их Высший демон, вызванный магами. В качестве награды ему было обещано все население Баварии.

— Зачем? — спросил кто-то из учеников. — Зачем они это сделали?

— Магам причины не нужны. — Бало снова кинул взгляд на Катарину. — Темная магия всегда привлекает тех, кто слаб и легко соблазняется.

Маг что-то пробормотала. Саймон от души понадеялся, что это было проклятие.

— Итак, к магам отправились пятеро Сумеречных охотников, — продолжал глава будапештского Института. — Этого было вполне достаточно, чтобы справиться с тремя магами. Но Высшего демона, конечно, никто из них не ожидал там увидеть. Впрочем, даже и тогда добро победило бы зло, если бы не трусость самого молодого из нефилимов, Сумеречного охотника по имени Тобиас Эрондейл.

По классу прокатилась волна шепота. Эрондейла знали все — и нефилимы, и простецы. Это фамилия Джейса. Это имя героического рода.

— Да-да, все вы, конечно, слышали об Эрондейлах, — нетерпеливо прервал их Бало. — И наверняка вы слышали о них только хорошее. Например, об Уильяме Эрондейле или о его сыне Джеймсе и, естественно, о Джонатане Лайтвуде Эрондейле. Но даже на самом сильном и здоровом дереве всегда найдется гнилая ветка. Через десять лет после тех печальных событий брат Тобиаса и его жена пали благородной смертью в большом сражении. Казалось бы, этого достаточно, чтобы навсегда стереть пятно с репутации славного рода. Но ни слава Эрондейлов, ни жертвы, которые они принесли во имя Завета, не заставят нас забыть о том, что сделал Тобиас. У нас просто нет на это права.

Тобиас был неопытен и рассеян; на задание он отправился не по собственной воле, а по приказу. Дома его ждала беременная жена, и он почему-то решил, что это освобождает его от выполнения долга. И когда демон бросился в атаку, Тобиас Эрондейл — да будет его имя покрыто позором во веки веков — развернулся и побежал прочь. Побежал. Прочь. — Два последних слова Бало выделил, ударив кулаком по столу.

Он продолжал рассказ. С болью и ужасом дети слушали о том, что случилось дальше. Как были уничтожены трое из четырех оставшихся Сумеречных охотников: одному демон вспорол живот, другого сжег заживо, а третьего залил своей ядовитой кровью, которая растворила его, как сильнейшая кислота. Как четвертый выжил только благодаря помощи магов: те вернули нефилима — изуродованного незаживающими демоническими ожогами — Сумеречным охотникам в качестве назидания и предупреждения держаться подальше.

— Конечно, мы пришли туда целым войском и десятикратно отомстили магам за то, что они сделали с мирными жителями Баварии. Но гораздо более страшное преступление, куда хуже трусости Тобиаса Эрондейла, все еще взывало к мести.

— Более страшное? Страшнее, чем то, что по твоей вине погибли Сумеречные охотники? — вопрос сорвался с языка прежде, чем Саймон осознал, что делает.

— Демоны и маги — такие, какие есть, — мрачно ответил Бало. — Они не могут изменить свою природу. Но Сумеречные охотники следуют в своей жизни гораздо более высоким стандартам. Смерть троих нефилимов — целиком и полностью на совести Тобиаса Эрондейла. И он бы обязательно понес наказание, если бы был настолько глуп, что показался бы на глаза кому-нибудь из Сумеречных охотников. Он скрылся. Навсегда. Но долги все равно нужно платить. Суд состоялся в его отсутствие. Его признали виновным, и приговор был приведен в исполнение.

— Но вы же вроде бы сказали, что он так и не вернулся? — уточнила Жюли.

— Не вернулся. Наказание вместо него понесла его жена.

— Беременная? — Марисоль выглядела так, будто ее сейчас стошнит.

— Dura lex, sed lex, — отозвался Бало.

Эту латинскую фразу вбивали в головы всем ученикам с самого первого дня их пребывания в Академии, и Саймон уже ненавидел ее всей душой: слишком уж часто ее использовали в доказательство того, что Сумеречные охотники непогрешимы. Именно этой фразой оправдывались все их бесчеловечные поступки.

Глава будапештского Института сцепил пальцы и с удовлетворением наблюдал, как подействовали на слушателей его слова. Вот, значит, как Конклав рассматривал трусость на поле боя. Вот оно, правосудие Завета.

— Закон суров, — перевел Бало во внезапно наступившей тишине, — но это закон.

— Выбирайте с умом, — посоветовал Скарсбери, наблюдая, как студенты внимательно разглядывают богатейший арсенал оружейной комнаты.

— Как мы можем выбирать с умом, — пожаловался Джон, — если вы даже не сказали нам, с кем придется сражаться?

— Вам же известно, что это вампир, — удивился инструктор. — Остальное узнаете, когда окажетесь на месте.

Осмотревшись, Саймон выбрал кинжал для рукопашного боя — по крайней мере, меньше вероятности порезаться. Нефилимы в спешном порядке наносили на тело руны силы и ловкости и рассовывали по карманам колдовской огонь. Саймон прицепил к ремню слева и справа тонкий фонарик и портативный огнемет и прикоснулся к Звезде Давида, висевшей на той же цепочке, которую когда-то носил Джордан. Особо она, конечно, не поможет, если только вампир случайно не окажется евреем, но уверенности в себе добавляет, как ни крути. Словно за ним кто-то присматривает — оттуда, сверху.

В воздухе витало предвкушение, живо напомнившее Саймону о тех временах, когда он — просто ребенок, подросток — азартно собирался на какую-нибудь увлекательную прогулку. Вот только на экскурсии в зоопарк или на очистную станцию куда меньше шансов, что тебя разорвут в клочья. Зато не придется трястись в школьном автобусе: ученики собрались перед магическим порталом, который должен был перекинуть их через множество измерений, на тысячи миль, в мгновение ока.

— Готов? — ухмыльнулся Джордж. Упакованный по самое не могу, с грозно торчащей над плечом рукояткой меча, Лавлейс выглядел настоящим воином — до кончиков ногтей.

На мгновение Саймон представил, что говорит «нет». Поднимает руку, просит прощения. Признается, что ему не место в Академии. Что всё, чему его когда-то учили, напрочь вымелось из памяти. Что хочет собрать чемодан, вернуться домой и притвориться, будто всего этого никогда не было.

— Как всегда, — ответил Саймон и шагнул в портал.

Все, что сохранила его память от поездок на школьном автобусе, — это грязь, отвратительные запахи, летящие отовсюду бумажные шарики и приступы мерзкой тошноты, когда его начинало укачивать.

Как оказалось, путешествовать порталом еще хуже.

Когда вернулись дыхание и способность твердо стоять на ногах, Саймон огляделся — и удивленно выдохнул. Никто не говорил им, куда откроют портал, но Саймон сразу узнал это место. Они в Нью-Йорке — и не просто в Нью-Йорке, а в Бруклине. Вдоль ядовитого канала под названием Гованус тянулся одноименный район — сплошные промзоны и склады. До квартиры его матери — дай бог десять минут пешком.

Он дома. В мире, где прошли шестнадцать лет его жизни.

Здесь все в точности как всегда, — и все же совершенно по-другому. Может, за два месяца, проведенных в Идрисе, у Саймона просто выветрились из памяти звуки и запахи современного мегаполиса: гул электричества и стелющийся по земле густой смог от автомобильных выхлопов, рокот моторов и курлыканье повсюду гадящих голубей, копающихся в кучах мусора.

А может, все потому, что теперь он мог пробиться сквозь пелену иллюзий — и видел, например, как в канале Гованус плещутся русалки.

Это и дом, и в то же время совершенно незнакомое место. Дурацкое ощущение. У Саймона от него голова пошла кругом — точно как тем летом, когда он вернулся с гор, из лагеря Рама, и понял, что не может уснуть без треска цикад за окном и храпа Джейка Гроссберга на верхнем ярусе. Может, все дело в том, думал он, что никогда не знаешь, как сильно изменился за то время, пока не был дома. А стоит вернуться — и все кажется совершенно другим.

Все собрались перед зданием заброшенной фабрики. Стены ее были испещрены граффити, окна плотно заколочены.

— Так, парни! — крикнул Скарсбери, стоило только последнему ученику выйти из портала. Слушайте меня!

Марисоль громко хмыкнула, и инструктор вздохнул.

— Слушайте меня, парни и девушки! В этом здании прячется вампирша, которая нарушила Завет и убила нескольких простецов. Ваша задача — выследить ее и уничтожить. Настоятельно советую управиться до заката.

— А разве вампиры не должны были сами решить эту проблему? — спросил Саймон. В «Кодексе» ясно говорилось, что нежити доверено самостоятельно вершить суд среди себе подобных. Правда, он не был уверен, касалось ли это вампиров-отступников. Их вообще положено судить перед тем, как уничтожить?

Господи, как я вообще дошел до жизни такой? — потрясенно подумал он. — Ведь я даже против смертной казни!

— Не могу сказать, что это ваша забота, — отозвался Скарсбери, — но все-таки отвечу. Ее клан передал ее нам, чтобы вы, детки, почувствовали, что значит выполнять грязную работу. Считайте это вампирским подарком.

— Ничего себе подарочек, — вздохнул Саймон.

— Dura lex, sed lex, — как-то неубедительно, будто уговаривая себя, пробормотал Джордж и покосился на соседа.

— Вас двадцать, она одна, — продолжал Скарсбери. — За вами будут наблюдать опытные Сумеречные охотники. Так что даже если все окажется сложнее, чем мы рассчитываем, и вы облажаетесь, они вмешаются. Вы их не увидите. Зато они вас будут прекрасно видеть и сделают так, чтобы никто не пострадал. То есть постараются сделать. А если у кого-то возникнет желание слинять, вспомните, что вы недавно узнали. За трусость приходится платить.

Снаружи, под яркими лучами солнца, на просторной площади, задание казалось нечестным. Двадцать человек, вооруженных до зубов, — против одной наверняка безоружной женщины, запертой в здании и не имеющей возможности оттуда выйти: что в этом хорошего? Пусть даже они — всего лишь подростки, а она — вампир…

Но все изменилось, стоило лишь ступить под своды старой фабрики. Здесь, во мраке, повсюду мерещились вспышки света и блеск выпущенных клыков. В этой игре больше не было форы — да и не осталось в этом ничего от игры.

Разделившись на пары, они осторожно крались через темноту. Саймон предложил оставить кого-нибудь на страже у двери, надеясь, что можно будет отсидеться, как в школе на футболе. Он тогда весь матч провел на воротах и только изредка ловил вялые подачи. Правда, почему-то все подачи пожестче оказались в сетке и его команда тогда безбожно продула… но об этом он старался не думать.

Джон Картрайт замер в дверях рядом с Саймоном; в ладони его горел колдовской огонь. Время шло; оба молчали, изо всех сил стараясь делать вид, что им нет друг до друга никакого дела.

— Плохо, что ты не можешь пользоваться этими штуками, — наконец произнес Джон, махнув рукой с зажатым в ней сияющим камнем. — Или вот этими. — Он постучал себя по поясу, на котором висели несколько клинков серафимов. В Академии студентов не учили обращаться с ангельским оружием, но дети нефилимов иногда привозили его из дома. — Не боись, герой. Если покажется вампирша, я сумею тебя защитить.

— Договорились. Я спрячусь за твоим грандиозным самомнением, идет?

Джон обернулся к нему.

— Прикуси язык, тупой простец. А не то…

Он замолчал, не договорив, и прислонился спиной к стене.

— А то что? — поддразнил Саймон.

Джон издал звук, подозрительно похожий на хныканье. Его рука потянулась к ремню, пальцы судорожно шарили и никак не могли нащупать ни один из ангельских клинков. Парень не сводил глаз с чего-то за плечом Саймона.

— Сделай что-нибудь! — наконец выдавил он. — Она сейчас нас прикончит!

Саймон насмотрелся достаточно ужастиков, чтобы в красках представить себе картину. И этого было бы достаточно, чтобы прямо сейчас выскочить за дверь, под спасительный солнечный свет, ринуться домой, запереться на все замки и залезть под кровать — где он и прятался от воображаемых чудовищ, когда был маленьким.

Вместо этого он медленно повернулся.

Девушка, едва различимая в тени заколоченных окон. Его ровесница. Каштановые волосы собраны в высокий хвост. Винтажные розовые очки в роговой оправе. Футболка — кроваво-алая, вызывающая в памяти краснорубашечников из «Звездного пути», с надписью «Живи быстро, умри молодым». Саймон невольно подумал, до чего же она похожа на него самого — если забыть о сверкающих в свете фонарика клыках и о той скорости, с которой она пронеслась мимо него и пнула Джона Картрайта по голове. Парень кулем свалился на пол.

— И их осталось двое, — промурлыкала она и самодовольно улыбнулась.

Саймону даже в голову не приходило, что вампирша может оказаться одного с ним возраста. По крайней мере, на вид.

— Ты бы с ним поосторожнее, светолюб, — девочка кивнула на его руки. — Слышала, ты снова жив. Так что, думаю, хотел бы подольше таким остаться.

Саймону пришлось опустить взгляд, чтобы понять, о чем она говорит.

Оказалось, он как-то умудрился достать кинжал и теперь выставил его перед собой.

— Ты выпустишь меня отсюда? Или как? — спросила вампирша.

— Я не могу тебя выпустить.

— Ой ли?

— Там солнце. Или ты забыла? Выйдешь — и пф-ф! — Саймон не мог поверить, что у него даже голос не дрожит. И штаны сухие. И он тут один на один с вампиром. Милой, симпатичной девочкой… которую он должен убить. Любым способом.

— Глянь на часы, светолюб.

— У меня нет часов, — ответил Саймон. — И я больше не светолюб.

Она приблизилась к нему еще на шаг и стояла теперь совсем рядом. Обхватила его лицо ледяными пальцами, встряхнула голову. Кожа у нее была гладкая, как мрамор.

— Это правда, что ты ничего не помнишь? — девушка не сводила с него испытующего взгляда. — Даже меня?

— А разве я тебя знал… знаю?

Она пробежалась пальцами по губам.

— Вопрос не в этом. Вопрос в том, как хорошо ты меня знал, светолюб? А я тебе никогда этого не скажу.

Клэри и остальные ничего не рассказывали о том времени, когда Саймон был вампиром. Ни о его друзьях, ни о… не совсем друзьях. Может, они не хотели, чтобы он знал о той жизни, когда пил кровь и скрывался от дневного света. Может, его самого это настолько пугало, что он ничего никому не рассказывал.

А может, она просто лжет.

Саймон ненавидел свое незнание. Словно идешь по болоту: каждый следующий шаг, каждый неотвеченный вопрос, каждый привет из прошлого все глубже затягивают в трясину.

— Отпусти меня, светолюб, — прошептала вампирша. — Ты никогда не причинишь вреда тому, кто такой же, как ты.

В «Кодексе» упоминалось, что вампиры умеют зачаровывать своих жертв, и Саймон знал, что должен сопротивляться. Но ее взгляд так… манит. Саймон с ужасом понял, что не в силах отвернуться.

— Я не могу, — с трудом выдавил он. — Ты нарушила Закон. Убила… кого-то. Многих.

— Откуда ты знаешь?

— Мне… — Саймон вдруг остановился, осознав, как глупо сейчас прозвучит ответ: «Мне так сказали».

Но девчонка, похоже, и не нуждалась в словах.

— Ты всегда веришь тому, что тебе скажут, светолюб? Своей головы на плечах нет, что ли?

Саймон крепче сжал рукоятку кинжала. Когда-то он боялся показаться трусом. А еще — боялся брать в руки оружие и сражаться с кем бы то ни было. Но здесь, сейчас, лицом к лицу с настоящим чудовищем, он больше не боялся — он колебался.

Dura lex, sed lex.

А вдруг не все так просто? Вдруг девчонка просто допустила ошибку? Или ошибся кто-то еще? И им всем сообщили неправильную информацию. Может, она и хладнокровный убийца — но кто тогда он такой, чтобы стать ее палачом?

Вампирша скользнула мимо него к двери, и Саймон автоматически, даже не думая, потянулся, чтобы перехватить ее. Кинжал рассек воздух по кривой дуге и едва не отрезал девушке ухо. Та отпрыгнула и затанцевала, уворачиваясь от серебристого лезвия. Пальцы ее скрючились, словно когти. А Саймон впервые почувствовал ясность боя — тот самый прилив адреналина, о котором ему столько говорили. Голова отключилась, перестав мыслить терминами и названиями движений. Он вообще больше ни о чем не думал — просто действовал, блокируя ее выпады и уворачиваясь от атак. Прикидывал, как лучше ударить девушку под колени, чтобы повалить на пол. Кинжал плясал возле бледной кожи, то и дело оставляя на ней кровавые следы, а когда способность мыслить наконец вернулась, Саймон подумал: «Я это делаю. Я сражаюсь. Я побеждаю».

И тут вампирша вцепилась ему в запястье мертвой хваткой. Еще мгновение — и она повалила его на пол, словно двухлетнего ребенка, и уселась на него верхом. Она просто играла, понял Саймон. Притворялась, что сражается, пока ей не надоело.

Девушка склонилась к нему — так низко, что можно было бы почувствовать ее дыхание, если бы она дышала. Саймон вдруг вспомнил, каким холодным был он сам, когда умер. Вспомнил странную неподвижность в груди, в которой больше не билось сердце.

— Я могу все тебе вернуть, светолюб, — прошептала она. — Вечную жизнь. Хочешь?

Он вспомнил голод. И вкус крови.

— Это не жизнь.

— Но и не смерть. — Ледяные губы вампирши скользили по его шее. — Я могу сейчас тебя убить, светолюб. Но не стану. Я не чудовище. Что бы тебе кто ни говорил.

— Я уже сказал, что больше не светолюб.

Саймон понятия не имел, зачем он с ней спорит. Но ему почему-то было важно сказать это вслух. Что он жив. Что он человек. Что его сердце снова бьется. Особенно сейчас.

— Ты уже был жителем Нижнего мира, — она приподнялась над ним. — И Нижний мир всегда будет твоей частью. Даже если ты забудешь, он не забудет этого никогда.

Он уже было собрался снова спорить, когда из тени в углу зала вылетела длинная золотистая молния и захлестнулась вокруг горла девушки. Вампиршу буквально подняло в воздух, а затем она тяжело рухнула в нескольких метрах от Саймона, с хрустом приложившись головой о цементный пол.

— Изабель? — пробормотал Саймон, растерянно глядя, как Изабель Лайтвуд несется на вампиршу, а в руке ее сверкает ангельский клинок.

Только сейчас, наблюдая за черноволосой охотницей в бою, Саймон понял, как это ужасно, что он утратил воспоминания об Изабель. Как она была прекрасна в своей стихии! Настороженно замершая, распластавшаяся в прыжке или вонзающая клинок в ледяную плоть, девушка казалась богиней, сошедшей с небес и сияющей ярче, чем ее золотой хлыст. Нет, не богиней, мысленно поправил себя Саймон, — ангелом мести, разящим и смертоносным.

Он еще не успел подняться, а с вампиршей было покончено. Еще секунду Саймон видел, как закатываются ее глаза… а теперь остался лишь прах на полу.

— Можешь не благодарить. — Изабель протянула ему руку.

Он даже не взглянул в ее сторону. Стараясь не стонать, поднялся на ноги.

— Зачем ты это сделала?

— Как тебе такой ответ: потому что она чуть не убила тебя?

— Она бы этого не сделала, — холодно отозвался Саймон.

У Изабель отвисла челюсть.

— Ты что, серьезно? Ты злишься на меня за то, что я спасла твою задницу?

Точно. А ведь пока она не спросила, Саймон этого и не понимал. Он злился на Изабель за то, что та убила девчонку-вампира. За то, что он вынужден был принять ее помощь и спасти свою задницу. За то, что она права. За то, что пряталась в темноте, выжидая, пока нужно будет бежать спасать его, — несмотря на то, что он ясно дал понять: между ними ничего нет и быть не может. Злился на эту сверхъестественно сексуальную богиню-воительницу с черными, как вороново крыло, волосами — за то, что она все еще в него влюблена. За то, что придется снова с ней порвать.

— Она бы не сделала мне ничего плохого. Она просто хотела уйти.

— И что? По-твоему, я должна была ее отпустить? Так, что ли? Знаешь, на тебе свет клином не сошелся, Саймон. Пусть тебя она убивать и не собиралась, но она убивала детей. Разрывала им горло.

Он не смог ничего ответить. Просто не знал, что чувствовать, о чем думать. Девочка-вампирша — убийца. Хладнокровная убийца во всех смыслах этого слова. Но когда она его обняла, Саймон почувствовал… родную душу. Словно где-то в глубине, среди самых заветных воспоминаний, кто-то прошептал: «Мы с тобой — потерявшиеся дети».

А есть ли в жизни Изабель место тому, кто потерялся?

— Саймон? — голос девушки звенел, как туго натянутая струна. Она напряглась, и Саймон видел, скольких трудов ей стоит сдерживаться и сохранять на лице безразличное выражение.

«Откуда я это знаю?» — подумал он. Глядя на Изабель, он будто раздваивался: один Саймон видел перед собой практически неизвестную незнакомку, второй — девушку, которую прежний Саймон любил так неистово и сильно, что даже пожертвовал ради нее всем, что у него было. И тот, прежний Саймон — часть его самого, пусть и спрятанная за воспоминаниями, — отчаянно, безрассудно хотел сейчас кинуться к Изабель, поднять ее на руки, погрузить пальцы в волосы, утонуть в ее бездонных глазах, в губах, в яростной, всепоглощающей любви…

— Хватит! — рявкнул Саймон, не совсем понимая, к кому обращается — то ли к ней, то ли к себе. — Ты что, подрядилась выбирать за меня, решать, что мне делать и как жить? Или кем мне быть? Хватит. Сколько еще раз мне это повторить, чтобы меня услышали? Я — не он. И никогда им не буду, Изабель. Он принадлежит тебе, не спорю. Но я — нет. Вечно вы, Сумеречные охотники, суете свой нос куда не просят и хотите, чтобы все было по-вашему. Устанавливаете правила, решаете, что для кого лучше… Но не в этот раз, понятно? Не со мной.

Изабель с томительным спокойствием намотала хлыст на запястье.

— Сдается мне, Саймон, ты что-то путаешь.

Ни единой эмоции не слышалось в ее голосе, и ему вдруг отчаянно захотелось уловить хоть отблеск чувств в ее словах. Но там — ничего: ни боли, ни сдерживаемого гнева. Лишь пустота. Пустота и холод.

— Изабель…

— Я здесь не ради тебя, Саймон. Это моя работа. И мне казалось, ты хочешь, чтобы она стала и твоей тоже. Если ты еще не передумал, тогда советую пересмотреть кое-какие вещи. Например, то, как ты разговариваешь со своим куратором.

— Ку… куратором?

— И раз уж ты поднял эту тему… Ты прав, Саймон. Такого тебя я не знаю. Совсем. И почти уверена, что и не хочу знать.

Она шагнула мимо него, задев плечом — коротко, почти незаметно, — выскользнула из здания и растворилась в ночи. Саймон бездумно пялился в темноту, пытаясь решить, нужно ли идти следом за Изабель, но не мог заставить себя сделать ни шагу.

Уходя, девушка со всей силы хлопнула дверью. Та саданула о косяк, и от этого звука Джон Картрайт наконец открыл глаза. Моргнув, он с трудом, опираясь на стену, поднялся.

— Мы справились? — спросил он, заметив маленькую кучу пыли на том месте, где стояла вампирша.

— Да, — устало выдохнул Саймон. — Можно и так сказать.

— О да, мы это сделали, кровосос! — Джон отсалютовал сжатым кулаком. — Когда-нибудь ты будешь гордиться, что сражался плечом к плечу с Картрайтом!

— Я не сказал, что она не нарушила Закон, — кажется, в сотый уже раз объяснил Саймон. — Я сказал: если даже она его и нарушила, почему мы должны были ее убивать?

К тому моменту, как они вернулись в Академию, ужин, конечно, уже закончился. Но в порядке награды за труды ректор смилостивилась и открыла для них столовую и кухню.

Рассевшись за двумя длинными столами, двадцать учеников с жадностью вгрызлись в черствые яичные рулеты и безвкусную шаурму. Академия вернулась к своей традиции подавать на стол блюда национальных кухонь но поваром у них, похоже, работал маг: все блюда как одно казались специально зачарованными, чтобы на вкус ничем не отличаться от собачьего корма.

— Потому что так надо, — пояснил Джон. — Если вампир — да неважно, любая нежить — нарушает Завет, кто-то должен уничтожить преступника. Только не говори, что ты до сих пор этого не понял.

— А почему бы не посадить его в тюрьму? — упорствовал Саймон. — Или не предать суду Нижнего мира?

— Саймон, ты не понимаешь. Так заведено, — вмешалась Жюли. Он думал, что после того разговора в коридоре прошлой ночью девушка станет относиться к нему мягче, но не тут-то было: в голосе ее то и дело слышались резкие нотки, да и в выражениях она особо не стеснялась. — Тут не действуют ваши тупые простецкие законы. Это Закон, понимаешь? Данный Ангелом. Он выше всего остального.

Джон гордо кивнул:

— Dura lex, sed lex.

— Даже если он неправильный? — уточнил Саймон.

— Как он может быть неправильным, если это Закон?

«Молча», — едва не схамил он, но вовремя остановился. Джон — редкостный кретин и кулаки в ход пускает не задумываясь.

— Понимаете, это звучит так, словно вы все — сектанты, — попытался оправдаться Саймон.

Пальцы его теребили Звезду Давида на шее. Семья Льюисов никогда не была особо религиозной, но отец всегда охотно помогал ему разобраться в воззрениях евреев на мир и понять, что они считают правильным, а что — неправильным.

«У тебя всегда есть пространство для маневра, — говорил он Саймону, — возможность самому понять вещи как они есть».

Он учил сына задавать вопросы, возражать власти, разбираться в правилах, прежде чем слепо им следовать.

«Умение спорить — благородное наследство еврейского народа, — любил говорить отец. — Оно дано ему Богом».

Саймон невольно задумался: что бы отец сейчас сказал, узнав, что он сидит тут, среди упертых фанатиков, и спорит с ними о каком-то высшем Законе. Что значит быть евреем в этом мире, где по земле разгуливают вооруженные демоны и ангелы и творят на каждом углу свои чудеса? Вести себя так, словно ничего ровным счетом не происходит?

— Закон суров, но это закон, — с отвращением повторил он. — Ну так и что с того? Если закон неправильный, почему бы его не изменить? Знаете, на что был бы похож сейчас мир, если бы люди до сих пор жили по пещерным законам?

— Знаешь, кто разговаривал так же, как ты? — не предвещающим ничего хорошего голосом спросил Джон.

— Дай-ка угадаю. Валентин? — нахмурился Саймон. — А знаешь, как я догадался? Да потому, что во всей вашей истории Сумеречных охотников лишь он один потрудился задуматься и начать задавать вопросы. Ага, точно: я — это он, обаятельный, злой и опасный преступник. Я собираюсь устроить революцию. Бегите докладывайте.

Джордж предостерегающе помотал головой.

— Саймон, не надо…

— Слушай, Саймон, если Закон тебе так не нравится, почему ты все еще здесь? — перебила его Беатрис. В голосе девушки слышались совершенно не характерные для нее нотки враждебности. — Ведь ты тоже отнимал жизни, чтобы жить самому… — Она резко остановилась, не договорив, и окончание фразы повисло в воздухе.

Наверно, что-то типа «В отличие от нас всех», — предположил Саймон.

— Отличный вопрос. — Он положил вилку и отодвинул стул от стола.

— Эй, ты не доел свою… — Джордж махнул рукой в сторону тарелки Саймона, словно стесняясь назвать это едой.

— Аппетит пропал.

Катарина Лосс перехватила его в вестибюле, когда Саймон уже почти добрался до лестницы, ведущей в подвал.

— Саймон Льюис, нам нужно поговорить, — заявила маг.

— А можно мы поговорим утром, мисс Лосс? — попросил он. — У меня сегодня был долгий день, и…

Она помотала головой.

— Да знаю я все про твой день, Льюис. Пошли. Поговорим сейчас.

Небо искрилось множеством звезд. В лунном свете синяя кожа Катарины неярко мерцала, а волосы отливали жидким серебром. Маг настояла, чтобы они вышли на свежий воздух, и Саймону в конце концов пришлось признать, что она была права. Он уже чувствовал себя гораздо лучше — тут, среди травы и деревьев, под ночным небом. Смена сезонов Идрис не миновала, но тут они совершенно не походили на те, к которым привык Саймон. Здешние времена года представляли собой максимально улучшенную версию обычных земных: каждый осенний день свеж и ярок, в воздухе витают аромат яблок и дым костров, а приближающаяся зима напоминает о себе лишь поразительно чистым небом да легким, приятным морозцем, холодящим щеки.

— Я слышала, что ты сказал за ужином, Саймон, — сказала Катарина, когда они пошли по тренировочному полю.

Он глянул на нее со смесью удивления и тревоги.

— Как вы…

— Я же маг, — напомнила она. — Много чего могу.

Точно. Она маг, а это волшебная школа, — с отчаянием подумал Саймон. — Тут вообще можно хоть где-нибудь уединиться?

— Я хочу рассказать тебе одну историю, Саймон, — продолжала Катарина. — Я не рассказываю ее всем подряд — только немногим, тем, кому доверяю. Надеюсь, ты мое доверие оправдаешь.

Странно, конечно, что она вот так вот запросто хочет довериться ученику, которого едва знает… Но Катарина — маг, и Саймон понятия не имел, на что она на самом деле способна. Наверняка на большее, чем можно себе представить. Так что если он нарушит слово, она об этом наверняка узнает.

И примет меры.

— Ты слушал на занятии историю Тобиаса Эрондейла?

— Я всегда слушаю на занятиях, — ответил Саймон.

Катарина расхохоталась.

— Потрясающе уклончивый ответ, светолюб. Из тебя получился бы отличный фейри.

— Надеюсь, это не комплимент.

Маг таинственно улыбнулась.

— Я не Сумеречный охотник, — напомнила она. — У меня о фейри свое мнение.

— Почему вы по-прежнему называете меня светолюбом? Знаете же, что я больше не вампир.

— Мы — то, кем нас делает наше прошлое. Те тысячи решений, которые мы принимаем каждый день. Можно измениться самому, но нельзя изменить того, кем был до этого. — Она предостерегающе подняла палец, словно зная, что он собирается возразить. — Можно забыть о принятых решениях, светолюб. Но отменить их — нельзя. И хорошо бы тебе об этом помнить.

— Вы это хотели мне сказать? — спросил он. Нетерпение в голосе слышалось сильнее, чем Саймону бы хотелось. Почему ему все время считают нужным напоминать, кем он был или кем должен быть?

— Я тебя раздражаю, — заметила Катарина. — К счастью, мне на это плевать. Я расскажу еще одну историю Тобиаса Эрондейла. А слушать меня или нет — решай сам.

Саймон стал слушать.

— Я знала Тобиаса. Знала и его мать еще до его рождения. Наблюдала за ним — ребенком, пытающимся вписаться в свою семью, найти себе место в мире. Эрондейлы — не самый благородный род, как ты, наверное, уже догадался. Среди них много героев, но немало и предателей. И многие Эрондейлы были дерзкими, нахальными, совершенно неуправляемыми людьми, полностью отдающимися своим страстям — неважно, любви или ненависти.

Тобиас оказался… другим. Мягким, милым, ласковым мальчиком, который всегда поступал так, как ему говорили. Его старший брат, Уильям, — вот тот был настоящим Сумеречным охотником из рода Эрондейлов, храбрым и куда более своевольным, чем внук, которого потом назвали в его честь. Иное дело Тобиас. У него не было ни склонности, ни особого таланта к демоноборчеству, да он и не стремился стать Сумеречным охотником. Отец его был суровым человеком, мать — задерганной истеричкой… хотя с таким мужем ее трудно было в этом винить. Будь мальчишка побойчее, он бы, наверное, просто отвернулся от семьи, от ее традиций; решил бы, что не подходит для роли охотника на демонов, и сам бы от всего отказался. Но для Тобиаса это было немыслимо. Родители обучили его Закону, и он твердо усвоил, что должен всегда ему следовать. Казалось бы, обычное дело: у людей такое случается сплошь и рядом, даже если кровь их смешана с ангельской. Правда, Эрондейлы с подобным давненько не сталкивались, но даже если бы пошли какие-нибудь нехорошие слухи, отец Тобиаса без труда укоротил бы болтливые языки.

Тобиас вырос, женился… причем удивил всех своим выбором: его женой стала Ева Блэкторн — вспыльчивая девушка с волосами цвета воронова крыла. Ее бы и в голову никому не пришло назвать кроткой. Что-то вроде твоей Изабель.

Саймон внутренне ощетинился. Она больше не его Изабель. Да и вообще непонятно, была ли она хоть когда-нибудь его. Изабель Лайтвуд не тянула на девушку, которая может кому-то принадлежать. И эта черта ее характера нравилась Саймону больше всего.

— Тобиас любил ее совершенно беззаветно. Больше семьи, больше своего долга, больше самого себя. Наверное, именно в этом проявилась кровь Эрондейлов. Ева носила первого их ребенка, когда его отправили в Баварию. Конец этой истории ты уже слышал.

Саймон кивнул. Его сердце снова и снова сжималось при мысли о том, какое ужасное наказание понесли несчастная жена Тобиаса и ее нерожденный ребенок.

— Ласло знает лишь ту часть истории, которая дошла до нас через поколения Сумеречных охотников. Для него Тобиас — не человек и уж тем более не чей-либо предок. Он — так, назидательная сказка, чтобы детишек пугать. И лишь немногие из нас помнят Тобиаса таким, каким он был на самом деле. Добрым милым мальчиком.

— А как вы умудрились узнать его так хорошо? — спросил Саймон. — Я думал, тогда маги с Сумеречными охотниками не якш… короче, вы поняли. Дел не имели.

Вообще-то Саймон хотел выразиться еще резче, но не стал обижать Катарину. Из «Кодекса» и уроков истории он знал, что в те времена Сумеречные охотники устраивали облавы на магов и других обитателей Нижнего мира, как сейчас некоторые браконьеры охотятся на волков: бездушно, кровожадно и азартно, лишь ради того, чтобы истребить как можно больше.

— Это другая история, — мягко упрекнула его маг. — Я тебе не свою историю рассказываю, а историю Тобиаса. Достаточно сказать, что он действительно был добрым мальчиком, даже с нежитью, и его доброту не забывали. Все, что ты сейчас знаешь — и что знают остальные нефилимы, — так это то, что Тобиас оказался трусом. Что он предал товарищей и бросил их в самый разгар сражения. Но правда никогда не бывает такой… простой, верно?

Тобиас не хотел бросать жену, больную и беременную, но все равно отправился на задание, потому что так ему приказали. В чаще тех баварских лесов он столкнулся с магом, который знал о его страхе — и воспользовался этим знанием против Тобиаса. Маг нашел щель в броне Эрондейла, отыскал путь к его мыслям и убедил Тобиаса, что его жене угрожает ужасная опасность. Показал ему видение — образ Евы, истекающей кровью, умирающей, зовущей мужа на помощь. Тобиас замер, совершенно околдованный и ошарашенный, а маг кидал в него видение за видением — все ужасы мира. Этого Эрондейл не выдержал — и сбежал. Да, сбежал. Его разум был сломлен. Он бросил товарищей и спрятался в лесу, совершенно ослепленный и мучимый ожившими ночными кошмарами. Как и у всех Эрондейлов, его способность любить без меры и без конца оказалась самым великим его даром — и самым большим проклятием. А когда он решил, что Ева мертва, то сошел с ума. И я знаю, кто в этом виноват.

— Но они же не могли не знать, что его свели с ума! — запротестовал Саймон. — Никто не имел права наказывать его за это!

— Они действительно знали обо всем, — подтвердила Катарина. — Но это не имело никакого значения. Значение имело лишь то, что он изменил долгу. Еве ничто не угрожало — по крайней мере, до тех пор, пока Тобиас не бросил свой пост. Судьба сыграла с ним жестокую шутку: он обрек на невыносимые мучения женщину, за которую не задумываясь отдал бы жизнь. Там, в лесу, маг показывал ему видения будущего — будущего, которое никогда бы не настало, сумей Тобиас устоять. Но он не сумел. И не сумел сдаться Конклаву. И тогда Конклав пришел за Евой.

— Вы там были, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Саймон.

— Была, — Катарина не стала отпираться.

— И даже не попытались остановить их?

— Это было бы напрасной тратой времени. Нефилимам плевать на Нижний мир. Заступничество нежити для них — пустой звук. Только идиот рискнул бы встать между Сумеречными охотниками и их Законом.

Маг произнесла эти слова как-то странно — с кривой и одновременно печальной улыбкой. Саймон не удержался и спросил:

— И вы… вы и оказались той идиоткой, да?

Она снова улыбнулась.

— Опасно называть магов такими словами, Саймон. Но… да. Я попыталась. Я отыскала Тобиаса — способом, который неизвестен нефилимам. Эрондейл блуждал по лесу, совершенно безумный. Он даже не помнил, как его зовут. — Катарина склонила голову. — Я не смогла спасти ни его, ни Еву. Зато спасла ребенка. Хотя это было непросто.

— Но… как? Где…

— Пришлось изрядно потрудиться. Но, так или иначе, магией и хитростью я проникла в тюрьму Конклава — ту самую, где ты уже однажды сидел. Я вызвала преждевременные роды, а потом наложила на Еву заклятие, чтобы всем казалось, что она все еще носит ребенка. Той ночью это была не женщина, а сталь, несгибаемая и ярко сияющая в темноте, опустившейся на нее. Она не колебалась, не дрожала, ни единым признаком не выдала, как ей страшно, когда ее вели навстречу смерти. До самого конца Ева сохранила наш с ней секрет, так что те, кто казнил ее, даже ни о чем не догадались.

Остальное оказалось куда как легче. Нефилимы редко проявляют интерес к тому, что делается в Нижнем мире, — и надо тебе сказать, эта их слепота для нас бывает весьма кстати. Они даже не заметили, когда я отплыла в Новый Свет с ребенком на руках. Я прожила в Америке двадцать лет, прежде чем смогла вернуться к своему народу и к своей работе. Я видела, как растет этот мальчик. Его уже давно нет на свете, а я в любой момент могу закрыть глаза — и увидеть его лицо, лицо твоего ровесника. Лицо сына Евы и Тобиаса. Он вырос очень милым мальчиком — добрым, как отец, и неистовым, как мать.

Нефилимы верят в необходимость соблюдения строгих законов и считают, что платят за это подобающую цену, но из-за своего высокомерия не осознают истинной цены того, что творят. Их мир многое потерял, лишившись этого мальчика. Он любил как простец, жил как простец, и жизнь его стала чередой маленьких благородных поступков и подвигов — которые, конечно же, практически ничего не значат для Сумеречных охотников. Но они его не заслуживали. Я оставила его в мире людей — как подарок простецам от нефилимов.

— То есть где-то живут другие Эрондейлы? Поколения Эрондейлов, о которых никто ничего не знает? — Саймон вспомнил цитату из Талмуда, которую часто произносил его отец: «Тот, кто спасает одну жизнь, спасает целый мир».

— Ну, отрицать не берусь, — ответила Катарина. — Уверена только, что мальчик так никогда и не узнал, кто он такой. Это был самый верный способ его спасти. Если его род продолжился, потомки его точно не догадывались о своем происхождении и жили как простецы. И только сейчас, когда Сумеречных охотников осталось так мало, Конклав с радостью бы принял под свои знамена потомков Эрондейла. Может, кто-нибудь из нас и даст нефилимам какую-то подсказку… когда придет время.

— Зачем вы мне это рассказали, мисс Лосс? К тому же именно сейчас?

Катарина остановилась и повернулась к нему. Серебристо-белые волосы взметнулись от порыва ветра.

— Спасая того ребенка, я совершила ужасное, непростительное преступление… по крайней мере, если верить Закону. Если об этом кто-нибудь узнает, даже сейчас… — Она тряхнула головой. — Но тогда же я сделала самый смелый выбор в своей жизни. И горжусь этим. Договор связывает меня по рукам и ногам, Саймон, — точно так же, как любого из нас. И я изо всех сил стараюсь соблюдать букву Закона. Но решения я принимаю сама. Ибо всегда есть закон, который выше любого из данных нам.

— Вы так говорите, словно все это проще простого, — пробурчал Саймон. — Вы настолько уверены в себе и в своей правоте, что вам плевать на Закон?

— Нет, это непросто, — покачала головой Катарина. — И нет, мне не плевать. Но для меня это значит быть живой. Запомни, что я сказала, Саймон. Каждое решение, которое ты принимаешь, меняет тебя самого. Поэтому никогда не позволяй никому указывать, кем тебе нужно быть.

Возвращаясь к себе в комнату, Саймон чувствовал, что после разговора с магом его мозг ушел в глухой штопор. Так что он даже не сразу удивился, увидев в коридоре Джорджа.

Шотландец сидел прямо на полу и увлеченно читал «Кодекс».

— Джордж? — Саймон глянул на соседа сверху вниз. — А в комнате ты что, уже не помещаешься? Здесь же темно! А слизи тут на полу нет? — Он вздохнул. — Хоть на том спасибо.

— Она сказала, я должен ждать за дверью, — пояснил Джордж. — Типа, вам двоим надо поболтать тет-а-тет.

— Кто сказала?

Дурацкий вопрос. Кто еще это мог быть?

Прежде чем Джордж успел ответить, Саймон распахнул дверь и шагнул внутрь.

— Изабель, не хватало еще, чтобы ты выкидывала моего со…

Он остановился так резко, что едва не потерял равновесие.

— Это не Изабель, — донеслось с его кровати.

Рыжие, как огонь, волосы девушки выбились из небрежного пучка, в который некогда были убраны. Она лежала на животе, болтая ногами в воздухе, с таким видом, словно она не в постели Саймона, а у себя в спальне. Впрочем, если ей верить, так в этом не было ничего особенного — она полжизни околачивалась в его кровати.

— Что ты тут делаешь, Клэри?

— Провесила портал, — ответила она.

Саймон выжидательно кивнул. Он рад был ее видеть — если забыть о боли, ворочающейся в сердце. Впрочем, в этом тоже нет ничего особенного. Саймон невольно задавался вопросом, пройдет ли эта боль хоть когда-нибудь и сможет ли он наслаждаться дружбой с Клэри. В том, что дружба эта никуда не делась, он был уверен. Она как трава под снегом, только и ждущая, чтобы наступила весна.

— Слышала, что сегодня произошло. С вампиршей. И с Изабель.

Саймон опустился на кровать Джорджа, стараясь не смотреть девушке в глаза.

— Я в порядке, понятно? Никто меня не кусал. Не царапал. Приятно, конечно, что ты обо мне заботишься, но нельзя же вот так запросто нестись сюда по малейшей причине и…

Клэри фыркнула.

— Да уж, эго твое точно не пострадало, Саймон. Я здесь не потому, что беспокоюсь о тебе.

Он удивленно охнул.

— Тогда поче…

— Я беспокоюсь об Изабель.

— Уверен, что она уже большая девочка и сможет сама о себе позаботиться.

— Ты ее не знаешь, Саймон. В смысле, теперь не знаешь. А если она пронюхает, что я была здесь, она меня точно прикончит. Но… слушай, ты не мог бы хотя бы попытаться быть с ней повежливее? Ну пожалуйста?

Саймон пришел в ужас. Он знал, что разочаровал Изабель, что сам факт его существования ее постоянно расстраивает. Ведь она хочет видеть на его месте другого Саймона. Но он и подумать не мог, что ему вот такому, негероическому, невампирскому, несексуальному воплощению Саймона Льюиса, под силу огорчить Изабель Лайтвуд.

— Прости, — выдавил он. — Скажи ей, что я прошу прощения!

— Ты издеваешься? Не слышал разве, что я сказала? Изабель меня прибьет, если узнает, что я об этом с тобой разговаривала. Я ей ничего не скажу. Зато говорю тебе. Будь с ней поаккуратнее. Она куда слабее, чем кажется.

— А по-моему, она самая сильная девушка из всех, которых я когда-либо встречал, — заметил он.

— Так и есть, — подтвердила Клэри, спрыгивая на пол. — Короче, я… в смысле, я знаю, что ты не очень-то рад, что я вот так сюда завалилась, и…

— Нет, вовсе нет…

— Нет уж, я это точно знаю, просто…

— Прости…

— Прости…

Они дружно расхохотались. И Саймон почувствовал, как что-то расслабилось в груди, — какой-то мускул, о существовании которого он даже не подозревал.

— Кажется, у нас еще никогда не случалось вот такой… неловкости, да?

— Никогда, — печально улыбнулась Клэри. — Всякое бывало, конечно, но не это.

Все еще смеясь, он пытался представить, каково это — чувствовать себя с девушкой вот так непринужденно. Особенно с такой девушкой, как Клэри, — симпатичной, храброй и светлой.

— Как бы там ни было, уверен, что мне все нравилось.

— Надеюсь, что так, Саймон.

— Клэри… — Ужасно не хотелось ее отпускать, но он никак не мог придумать, что бы еще сказать, чтобы она осталась еще на пару минут. — Ты знаешь историю о Тобиасе Эрондейле?

— Ее все знают, — отозвалась она. — Видимо, из-за Джейса…

Саймон моргнул, припоминая: Джейс — Эрондейл. Последний из Эрондейлов. Или, по крайней мере, он так думает.

Но что, если на самом деле у него есть родственники, о которых все позабыли? Захотел бы Джейс об этом знать? Имеет ли Саймон право рассказать ему или Клэри то, что услышал от Катарины?

Он представил себе потерянного ребенка Эрондейлов — юношу с золотыми, как у Джейса, глазами. Представил, как живется его потомкам, ничего не знающим ни о Сумеречных охотниках, ни о позорном наследии своего предка. Может, они и обрадуются, узнав, кто они такие на самом деле. А может, наоборот. Если Клэри с Джейсом постучатся к ним в дом и примутся рассказывать об ангелах, демонах и фамильном безумстве этой семейки, вечно играющей в прятки со смертью, быть может, эти люди просто-напросто заткнут уши и не пожелают ничего слышать.

Порой Саймон задавался вопросом: а что бы случилось, если бы Магнус его не нашел? Не предложил бы вновь вернуться в Сумеречный мир? Конечно, он бы тогда жил в мире лжи… но то была бы счастливая ложь. Можно было бы поступить в колледж, по-прежнему играть в группе, флиртовать с девчонками, от взгляда на которых его не бросает в дрожь, видеть лишь поверхность вещей, даже не догадываясь о темноте, что лежит за ними. В той, другой жизни ему не пришлось бы даже спрашивать себя, стоит ли поведать Клэри историю Эрондейлов, — они наверняка делились бы друг с другом абсолютно всем.

Саймон тоскливо напомнил сам себе, что здесь и сейчас их даже друзьями можно назвать лишь с большой натяжкой. Она — незнакомка, которая почему-то его любит; но это не мешает ей оставаться для него совершенно неизвестным человеком.

— И что ты об этом думаешь? — спросил он. — Что, по-твоему, Конклав сделал с женой и ребенком Тобиаса?

— А как ты думаешь, что я думаю? — вопросом на вопрос откликнулась Клэри. — Учитывая, кем был мой отец? И учитывая, что случилось с родителями Джейса? Как он вообще это пережил? Неужели не очевидно, что я думаю?

Должно быть, тому, кто знал их истории, и было очевидно, но не Саймону.

Она помрачнела.

— Ой.

Наверное, у него все на лице написано, раз Клэри так смутилась. Смутилась — и расстроилась, словно он снова напомнил девушке о том, кого она хотела видеть — и кем Саймон не мог быть.

— Неважно. Давай тогда просто говорить о том, что я думаю. Я думаю, что Закон — это, конечно, важно, но… Но не только он один на свете имеет значение. В смысле, если бы мы бездумно ему следовали, то никогда бы…

— Что «никогда бы»?

Она помотала головой.

— Нет. Я обещала самой себе, что больше не буду этого делать. Тебе не нужны наши воспоминания и наши истории о том, что произошло с тобой прежним. Ты должен сам разобраться, кто ты сейчас такой, Саймон. Я хочу, чтобы ты уже наконец обрел свободу. Я хочу этого ради тебя.

Он молчал, потрясенный тем, как хорошо Клэри его понимала. Знала, чего он хочет, еще до того, как он решился бы об этом попросить.

В голову пришел вопрос, который он хотел задать с самого своего первого дня в Академии. Но раньше Саймон побоялся бы его задать. А сейчас осмелел.

— Клэри, послушай. Тогда, когда мы были друзьями… до того, как ты узнала о Сумеречных охотниках и обо всей этой фигне… мы с тобой тоже были… похожими?

— В каком смысле «похожими»?

Он пожал плечами.

— Ну, не знаю… любили одинаковую музыку, комиксы… ненавидели физкультуру.

— Ты хочешь сказать, были ли мы оба неуклюжими задротами? — Она снова рассмеялась. — Определенно, были.

— Но сейчас ты… — Саймон махнул рукой в сторону накачанных рук девушки, не в силах описать, как изящно и грациозно она теперь двигалась. — Ты выглядишь как амазонка-воительница.

— Правда? В самом деле? Что ж, Джейс — хороший тренер. Да и стимул ускориться у нас был, как-никак. Надо было спасать мир от апокалипсиса и все такое. Причем дважды.

— Точно. А еще, как мне кажется, это у тебя в крови. В смысле, иначе ты бы не справилась так быстро.

— Саймон… — Клэри сощурилась, вдруг поняв, куда он клонит. — Ты ведь не думаешь, что Сумеречный охотник — это тот, у кого бицепсы больше, правда? А не то это милое заведение называли бы Академией бодибилдинга.

Он потер ноющие мышцы.

— Как по мне, они просто не хотят признать правду.

— Саймон, тебя бы здесь не было, если бы там, наверху, решили, что ты не подходишь. Но в тебе есть все, что нужно, чтобы стать Сумеречным охотником. Поэтому ты здесь.

— Ты хочешь сказать, в том Саймоне было все, что нужно, — поправил ее Саймон. — В парне с вампирской суперсилой и… что там еще такого крутого в вампирах-то?

Клэри подошла к нему совсем близко и ткнула кулаком в грудь. Больно.

— Нет, Саймон. В тебе. Ты вообще в курсе, как нам удалось зайти так далеко в демонические измерения? Приблизиться к Себастьяну настолько, чтобы попытаться его убить?

— Понятия не имею. Но что-то мне подсказывает, что там не обошлось без большой махаловки с демонами…

— Не без того. Но махаловка получилась так себе, если честно. Потому что ты придумал план получше, — объяснила она. — Годы «Подземелий и драконов» не прошли даром.

— Подожди… Что, серьезно? Ты хочешь сказать, что тамошние штучки сработали и в реальной жизни?

— Именно это я и сказала. А еще сказала, что ты спас нас, Саймон. И не один раз. Не потому, что ты был вампиром. Не потому, что владел какими-то суперспособностями. А потому, что ты был самим собой. Тем же, кем остался до сих пор.

Клэри отступила от него и глубоко вдохнула.

— Обещала же себе, что не буду больше этого делать, — с бессильным отчаянием сказала она. — Ну как же так…

— Нет, — перебил он. — Я рад, что ты это сделала. Рад, что пришла.

— Ага, но сейчас мне надо смываться отсюда, пока не заметили, — усмехнулась девушка. — Но попробуй все-таки быть помягче с Иззи, ладно? Знаю, тебе не понять, но… каждый раз, когда ты смотришь на нее как на незнакомку, ей… ей словно метку каленым железом выжигают. Очень больно, поверь.

Это прозвучало с такой уверенностью и печалью, будто Клэри знала, о чем говорила.

Будто разговор шел уже не только об Изабель.

И тогда Саймон впервые это почувствовал. Не привычный уже приступ нежности, которые он часто испытывал при виде улыбки на лице Клэри, а стремительный, захлестывающий все и вся вал любви. Настолько мощный, что Саймон едва устоял на ногах.

Впервые — или ему казалось, что впервые, — девушка, стоявшая перед ним, перестала быть незнакомкой. Теперь это была Клэри, его настоящий друг. Его семья. Девушка, которую он когда-то поклялся защищать. Девушка, которую он любил так же сильно, как самого себя.

— Клэри… Когда мы с тобой дружили, это ведь было классно, да? В смысле, я ведь это не придумываю? Мне правда почему-то кажется, что мы принадлежали друг другу. Поддерживали друг друга, да? И нам было хорошо вместе…

Ее улыбка, до того печальная, вдруг переменилась. Клэри посмотрела на него с той же уверенностью, которую он теперь и сам ощущал. Они действительно связаны — крепко-накрепко. Словно Саймон нашел какой-то переключатель, и девушку озарил неземной, ангельский свет.

— Ох, Саймон, — она покачала головой, еле сдерживая смех. — Мы с тобой были просто великолепны.

Кассандра Клэр, Робин Вассерман