История Крестовых походов

Екатерина Монусова

Говорят, термин «дедовщина» появился в те далекие времена, когда будущих рыцарей их старшие товарищи подвергали всевозможным испытаниям – дабы подготовить к тяготам будущей походной жизни. «Учебные странствия юной Европы на Восток» унесли жизни десятков тысяч паломников в латах. Удалось ли им, как и было обещано, быстрее попасть в рай – история умалчивает. Но, так или иначе, они сложили свои головы в том самом месте, где Земля встречается с Небом, – а значит, именно сюда и лежит наш путь, который с легкой руки историков мы привычно зовем Крестовыми походами… Как получилось, что, отправляясь карать неверных, доблестные рыцари потопили в крови самый христианский из всех городов? Как колдунья Мелузина помогла султану одолеть непобедимую рыцарскую армию? Почему море так и не расступилось перед участниками детского похода? Куда исчез из покоренного крестоносцами Монсегюра Священный Грааль? И почему ученые до сих пор спорят, чем являлись походы западноевропейцев на Восток – воплощением кровавого разгула или высокой духовной миссией? Об этом и многом другом – в книге Екатерины Монусовой «История Крестовых походов».

«…И город стал для них гробницей…»

Крестовый поход бедноты

Апрель—октябрь 1096

Клермонский набат

…То был «не холм, не бугор, не горка — а огромная гора, необыкновенная по высоте и толщине, курган из костей. Позднее люди… воздвигли стену в виде города и вперемешку с камнями, как щебень, заложили в нее кости убитых, и город стал для них гробницей. Он стоит до сих пор, окруженный стеной из камней, смешанных с костями…».

Нежные пальцы, осененные золотыми перстнями самой изящной работы, отложили перо. Окончена еще одна глава «Алексиады» — длинной летописи славных деяний и горьких поражений Алексея Комнина, императора византийского. День за днем затейливое кружево слов плела его родная дочь с красивым именем Анна, что означает «благодать». Она и сама была хороша собой — алые губы, огромные сияющие глаза, роскошные волосы, фигура, подобная кифаре… Но в миловидном девичьем обличье читались мужественные черты ее отца. Немало лет минуло с тех пор, как в начале декабря 1083 года император, отвоевав у норманнов крепость Касторию, вернулся в Константинополь. Он застал жену в родовых муках — и вскоре, «ранним утром в субботу у императорской четы родилась девочка, как говорят, очень похожая на отца»… Так о своем рождении напишет она сама. А еще о том, как в колыбели была обручена со своим дальним родственником Константином Дукой — сыном императора Михаила VII и Марии Аланской. Согласно византийскому обычаю, девочка воспитывалась в доме матери жениха и готовилась стать императрицей (Константин был усыновлен Алексеем и после его смерти должен был сесть на престол). Однако нежданно-негаданно у императора появился собственный сын Иоанн — а отринутый Константин вскоре умер…

Так Анна на всю жизнь и останется византийской принцессой. Нет, участь старой девы ей не была суждена. И хотя в прологе собственного завещания она напишет, что, мол, всегда стремилась к непорочной жизни, и что ее брак с Никифором Вриеннием был заключен лишь в угоду родителям — судя по всему, это супружество оказалось вполне счастливым. Столь же удачно сложилась и ее писательская судьба. Хроники Анны сколь точны с исторической точки зрения, столь и поэтичны — хотя увлечения дочери поэзией не одобряли ни император, ни императрица. Философия, риторика — иное дело! А чему могут научить неопытную душу произведения античных поэтов, описывавших «пылающих страстью богов, обесчещенных девушек, похищенных юношей»?.. Подобная поэзия «опасна для мужчин и зловредна для женщин и девушек», как писал видный византийский вельможа Лев Торник. И Анна, тайно бравшая уроки поэзии у дворцового евнуха, лишь сделавшись замужней дамой, продолжила свои занятия — уже в открытую. Однако из-под ее пера выходили отнюдь не полные романтических вздохов любовные сюжеты. Похоже, ее главной любовью стал могущественный правитель Византии. Виртуально следуя за отцом буквально по пятам, Анна создала столь полную летопись своего времени, что превзойти ее не сумел ни один из живших тогда хронистов.

Разумеется, она не смогла обойти своим вниманием и такое важнейшее событие средневековой истории, как Первый крестовый поход. О нем подробно повествуют Х и XI книги «Алексиады». Ничего удивительного здесь нет — не кто иной, как царственный родитель Анны, заложил «краеугольный камень» в почти двухвековую историю крестоносцев на Востоке. Это он в 1095 году, не в силах более противостоять в одиночку ордам турок-сельджуков, обратился за помощью к римскому папе. Урбан II, встревоженный судьбой детей Христовых, созвал во французском Клермоне церковный собор, на который собрались 200 епископов, 14 архиепископов и 400 аббатов. Это внушительное собрание церковных иерархов постановило «ради освобождения Гроба Господня в Иерусалиме», пять веков томившегося под игом неверных, организовать экспедицию. Папа произнес знаменитую речь, которой по традиции историки предваряют рассказ о Крестовых походах. Она прозвучала под открытым небом, на площади Шан-Эрм (ныне она зовется Шампе), поскольку гигантскую толпу не вместила бы ни одна церковь. Речь его святейшества дошла до нас в трудах многих хронистов — но лишь один из них, Фульк Шартрский, слышал ее своими ушами.

«Возлюбленные братья!

Побуждаемый необходимостью нашего времени, я, Урбан, носящий с разрешения Господа знак апостола, надзирающий за всей землей, пришел к вам, слугам Божьим, как посланник, чтобы приоткрыть Божественную волю.

О, сыны Божьи, поелику мы обещали Господу установить у себя мир прочнее обычного и еще добросовестнее блюсти права церкви, есть и другое, Божье и ваше, дело, стоящее превыше прочих, на которое вам следует, как преданным Богу, обратить свои доблесть и отвагу. Именно необходимо, чтобы вы как можно быстрее поспешили на выручку ваших братьев, проживающих на Востоке, о чем они уже не раз просили вас. Ибо в пределы Романии вторглось и обрушилось на них, о чем большинству из вас уже сказано, персидское племя турок, которые добрались до Средиземного моря, именно до того места, что зовется рукавом Святого Георгия. Занимая все больше и больше христианских земель, они семикратно одолевали христиан в сражениях, многих поубивали и позабирали в полон, разрушили церкви, опустошили царство Богово. И, если будете долго пребывать в бездействии, верным придется пострадать еще более.

И вот об этом-то деле прошу и умоляю вас, глашатаев Христовых, — и не я, а Господь, — чтобы вы увещевали со всей возможной настойчивостью людей всякого звания, как конных, так и пеших, как богатых, так и бедных, позаботиться об оказании всяческой поддержки христианам и об изгнании этого негодного народа из пределов наших земель. Я говорю (это) присутствующим, поручаю сообщить отсутствующим, — так повелевает Христос…»

Папа говорил — а народ, все более и более воодушевляясь, приветствовал его слова восторженным гулом. «Deus lo volt!» — «Так хочет Бог!» Эти слова, многократно подхваченные, казалось, разнеслись по клермонскому плоскогорью, эхом отозвавшись во всех уголках Европы, от Средиземноморья до Балтии…

«Пусть же этот клич станет для вас воинским сигналом, ибо слово это произнесено Богом… Пусть носит каждый изображение креста Господня на челе или на груди. Тот же, кто пожелает, дав обет, вернуться, пусть поместит это изображение на спине промеж лопаток…» Первым, кто принял крест из рук папы, был Адемар Монтейский, его доверенное лицо, и епископ Пюи. В те времена собор Богоматери этого маленького городка, спрятанного среди вулканических скал, был для верующих поистине культовым местом. «Salve Regina» — это знаменитое песнопение впервые услышали босоногие паломники, стекавшиеся сюда из всех уголков Франции. Только что отстроенный собор Пюи был огромен. А за несколько месяцев до клермонских событий в одной из его величественных стен была кирками пробита брешь. Ее расширили и задрапировали тяжелыми алыми занавесями. Этот необычный вход епископ Монтейский приказал проделать для самого именитого паломника — главы христианского мира, дабы заделать его тотчас после отбытия гостя. Там, где ступала нога наместника Христа, не должна пройти ни одна живая душа…

«В XI веке папа римский, без сомнения, пользовался престижем, сильно отличающимся от того, каким обладает его преемник в наши дни, — пишет в своей книге „Крестоносцы“ известный французский историк Режин Перну. — В те дни его визиты, особенно во Францию, не были из ряда вон выходящим событием: все население испытывало к нему чувства, близкие родственным, что сегодня стало привилегией римских горожан. Еще не были введены торжественные церемонии и знаки отличия, выделявшие папу времен Ренессанса: еще нет ни Sedia, ни папской тиары (которую станут носить с XIII века). Люди, сбегавшиеся к дорогам, по которым следовал папский кортеж, видели, как он едет верхом или на носилках в окружении прелатов и клириков. Его бесконечные разъезды по дорогам Запада способствовали тому, что он стал близким всему христианскому миру.

Что касается Урбана II, то обстоятельства благоприятствовали росту его популярности. Во-первых, он был французом — его речь и лицо, выдающие в нем уроженца Шампани, усиливали к нему симпатию народа. В толпе с одобрением замечали, что он был одним из тех монахов, которых его недавний предшественник, энергичный Григорий VII, извлек из монастырей, чтобы добавить духовенству свежей крови, обновив, таким образом, коррумпированный епископат, и, главное, приобщить к реформаторскому труду. Он сам положил начало реформам, выступив, невзирая на сопротивление князей, прелатов и самого императора, против торговли церковными бенефициями, симониальных священников и обычая магнатов назначать своих любимцев во главе аббатств и церковных епархий…»

Неменьшим почтением у верующих пользовался и Адемар Монтейский, бывший рыцарь, снискавший к себе уважение еще на поле брани. После торжественной службы в соборе Пюи оба священнослужителя долго совещались, уединившись от досужих взоров. А наутро во все концы страны полетели гонцы с папским приглашением к аббатам и епископам явиться в воскресенье, 18 ноября на собор в Клермоне.

В День святого Мартина в главном храме (а всего в Клермоне тогда насчитывалось более 50 церквей) собралась величественная ассамблея. Все верные папе служители Бога были здесь. Перну рассказывает о немощном старике Пибоне, который, дабы добраться до места высокого собрания из своего епископства, пересек добрую половину страны. Почтенный возраст не остановил и жюмьежского аббата Гонтрана, который и вовсе умер во время собора. Он прибыл в Клермон вместе с братом Вильгельма Завоевателя, Эдом де Контевилем, тремя десятилетиями ранее отличившимся в знаменитой битве при Гастингсе. Впрочем, событие, участником которого ему предстояло стать в ноябрьские дни 95-го, окажется для судеб человечества не менее значимым. Жаль, никому не пришло в голову выткать по этому поводу ковер, подобный знаменитому гобелену из Байе, отразившему наиболее значимые эпизоды Гастингского сражения. Думается, рукотворным отображением приключений доблестных рыцарей Христовых в Святой земле, вполне можно было бы опоясать стены Иерусалима…

Собору предстояло обсудить огромное количество судьбоносных вопросов. Для начала уточнили продолжительность всех четырех постов, а также окончательно и бесповоротно запретили служителям церкви посещать таверны. Затем папа своей высшей властью подарил преступникам возможность искать спасения у придорожного креста — тот, кто, убегая от правосудия, уцепится за него, получал неприкосновенность. В завершение собор торжественно отлучил от церкви короля Франции Филиппа I — за то, что тот бросил свою супругу и отобрал жену у графа Анжуйского.

Последним пунктом стала речь папы. Он произнес ее утром 27 ноября — с трибуны, специально возведенной для этой цели. Всем, кто отважится на богоугодный подвиг во имя освобождения Гроба Господня, было обещано отпущение грехов. Слово «индульгенция» не было озвучено, но отныне его призрак будет витать над верующими, многие из которых и по сей день убеждены, что один факт покаяния способен резко сократить время их пребывания в чистилище. Во времена Урбана II «искупление» назначал священник исходя из тяжести проступка. Как правило, это был продолжительный пост или паломничество. В данном случае, паломничество в Святую землю под стягом борьбы с неверными было абсолютно добровольным, а стало быть, обжалованию не подлежало.

«Если кто, отправившись туда, окончит свое житие, пораженный смертью, будь то на сухом пути, или на море, или в сражении против язычников, отныне да отпускаются ему грехи. Я обещаю это тем, кто пойдет в поход, ибо наделен такой властью самим Господом…

Пусть выступят против неверных, пусть двинутся на бой, давно уже достойный того, чтобы быть начатым, те, кто злонамеренно привык вести частную войну даже против единоверцев, и расточать обильную добычу. Да станут отныне воинами Христа те, кто раньше были грабителями. Пусть справедливо бьются теперь против варваров те, кто в былые времена сражался против братьев и сородичей. Нынче пусть получат вечную награду те, кто прежде за малую мзду были наемниками. Пусть увенчает двойная честь тех, кто не щадил себя в ущерб своей плоти и душе. Те, кто здесь горестны и бедны, там будут радостны и богаты; здесь враги Господа, там же станут ему друзьями.

Те же, кто намерены отправиться в поход, пусть не медлят, но, оставив собственное достояние и собрав необходимые средства, пусть с окончанием зимы, в следующую же весну устремятся по стезе Господней…»

Так передает речь папы Фульк (или Фульхерий) Шартрский. А вот автор другого ее изложения, Роберт Монах, свидетельствует, что все свое красноречие Урбан направил на сравнение сказочных богатств Востока и вопиющей нищеты западного мира. По его версии, призывая рыцарей к священному походу, папа слегка лукавил — ведь во главу угла он ставил не небесные, а вполне земные блага. Однако его коллега из Шартра для исследователей всего мира — наиболее ценный свидетель, ибо знаменитое «выступление с броневика» он слышал лично. Будем и мы придерживаться его трактовки, уверившись в том, что его святейшество, подобно всем известному Рыцарю Печального образа, был преисполнен только самых высоких намерений.

Кукупетр из легенды

Что ж, раз есть Дон-Кихот — должен быть и Санчо Панса. И таковой нашелся. Звался он Петром и передвигался верхом на осле. И — если имя папы Урбана II сделалось достоянием вполне официальных исторических хроник, то Петр Отшельник еще при жизни вошел в легенду. Чего только о нем не рассказывали и не писали!

«Он обходил города и села, повсюду ведя проповедь, и, как мы видели, народ окружал его такими толпами, его одаряли столь щедрыми дарами, так прославляли его святость, что я не помню никого, кому бы когда-нибудь были оказываемы подобные почести, — рассказывает знавший его лично историк Гвиберт Ножанский. — Петр был очень щедр к беднякам, раздавая многое из того, что дарили ему. Он возвращал мужьям их жен, утративших честь, присовокупляя к этому дары; он восстанавливал мир и согласие между поссорившимися, с изумительной властью. Все, что он ни делал, ни говорил, обнаруживало в нем Божественную благодать».

Несмотря на свет божественной благодати, церковь не канонизировала Петра. Зато народная молва возносила его в поистине заоблачные выси! Скромный маленький человечек в одночасье перевоплощался то в рыцаря самого благородного происхождения, то в видного ученого, то в наставника юного князя Готфруа Бульонского, будущего иерусалимского короля. Местом его рождения делали то Францию, то Испанию, то Румынию, а то и вообще Сирию.

Петр Отшельник (Пьер Амьенский) указывает крестоносцам путь на Иерусалим

«Вообразим, что он похож на изображение паломника на сводах крипты Тавана — его современника — в тунике с остроконечным капюшоном, подпоясанный тесьмой; Гвиберт Ножанский уточняет, что он носил тунику и капюшон из грубой шерстяной ткани, плащ, ниспадающий до пят; он всегда передвигался босиком, без обуви и чулок; был небольшого телосложения; греки называли его Кукупетром, то есть сокращенно — малышом Петром; в песнях о крестовом походе он наделен седой бородой, но эта деталь не более правдоподобна, чем борода великого императора, пишет Роже Перну. Напротив, его осел вошел как в историю, так и в легенду: Гвиберт рассказывал, что слушатели проповедника выдергивали из него шерсть на реликвии. Как бы ни обстояло дело, красноречие Петра имело над зачарованными толпами огромную власть. Пожалуй, это единственное, что можно точно утверждать, просматривая горы литературы, совершенно затмившей саму личность этого маленького человека. Заново открыть Петра смог только ученый Хагенмайер. Нам же, чтобы понять всю значимость этого человека, нужно вспомнить, что представляло собой проповедование в Средние века.

В то время проповедь читалась не перед людьми, сидящими в замкнутом пространстве. Средневековых проповедников можно сравнить с ораторами, собирающимися по воскресеньям в Гайд-парке, или же с воззваниями аббата Петра на площади Пантеона. В Средние века проповедовали повсюду — не только в церквах, но и на уличных перекрестках, площадях, рынках. Ярмарочные поля были излюбленным местом выступления бродячих проповедников, равно как и поэтов, декламирующих собственные произведения, и вокруг них толпился народ точно так же, как в наши дни собираются вокруг газетчиков или бродячих музыкантов. И эта толпа неравнодушна — она задает вопросы, шепчется, выкрикивает, аплодирует. Крестовый поход бедноты — это знаменательное событие. Он ярко показывает, что можно ожидать от одаренного проповедника, обладающего властью над толпой, готовой пуститься за ним в путь…»

Ученому вторит уважаемый средневековый историк Гильом Тирский. По его мнению, именно этот небольшой человечек, а вовсе не папа римский явился идейным вдохновителем беспрецедентного движения масс, известного нам под именем Крестовых походов.

«…Рассказывали, что из многих земель паломники стекались в Иерусалим. Среди них был один, который пришел из французского королевства и родом был из Амьена, по имени Петр, живший в одиночестве в лесу; потому-то и прозвали его Петр Отшельник. И был он небольшого телосложения и весьма тщедушным с виду, но дивным из-за великого сердца и светлого ума, говорил же он очень складно. И вот пришел он к воротам Иерусалима, заплатил пошлину и вошел в город.

И прослышал он, что патриарх города был весьма достойным человеком и очень благочестивым; звали его Симеон. И задумал Петр отправиться побеседовать с ним и расспросить его о положении церкви, духовенства и народа. Как и решил, Петр пришел к нему и спросил об этих вещах. Патриарх тотчас по его словам и поведению распознал, что перед ним человек богобоязненный и мудрый, и поведал ему обо всех бедствиях христиан.

Когда Петр услыхал такие речи из уст столь достойного человека, то не смог удержаться, чтобы не вздыхать горестно и не лить слезы из сострадания, спрашивая патриарха, что можно посоветовать об этом деле и как поступить. Этот же достойный человек ответил ему так: „Брат Петр, Господу нашему, если Он того захочет, хватит наших стенаний, слез и молитв. Но мы знаем, что наши грехи еще не прощены и Господу есть за что на нас гневаться. Но молва бежит в этом краю, что за горами, во Франции, есть народ, называемый франками, и все они добрые христиане, и поэтому Господь наш даровал им великий мир и огромное могущество.

Если же они сжалятся над нами, то пусть молят Господа нам помочь или держат совет, как это сделать, мы же надеемся, что Господь пошлет их нам в подмогу и явит им свою милость, чтобы они могли исполнить наш труд, ибо вы видите, что от греков из константинопольской империи, наших соседей и родичей, мы не получаем ни совета, ни помощи, поскольку они сами повержены и не могут защитить свои земли“.

Когда же Петр услыхал это, то ответил следующим образом:

„Правда в том, что вы говорили о земле, откуда я родом, ибо, благодарение Иисусу Христу, там вера в Господа нашего поддерживается и сохраняется лучше, чем в других странах, через которые я проходил по пути из своих краев, и я знаю наверняка, что если они (франки) проведают о тяготах и рабстве, в которых эти нечестивцы вас содержат, то, по велению Господа и своей доброй воле, окажут вам совет и помощь в вашем деле. Как (свершить это) я вам поведаю, если вы посчитаете мои слова разумными, не откладывая направьте послания к нашему сеньору папе и Римской Церкви, королям, князьям и родичам с Запада, уведомив их, что вы просите милосердия, дабы они ради Господа и веры Христовой помогли вам таким образом, чтобы и Господу была от этого честь, и их душам польза. А поскольку вы бедные люди и не можете позволить себе большие траты, уверяю, что я подхожу для столь великой вести и ради любви Господа и отпущения собственных грехов готов пуститься в путь и выполнить это дело. Обещаю вам, что, если Господь доведет меня до тех мест, поведать им в точности, как обстоят дела“.

Когда патриарх услыхал это, то весьма возрадовался и, послав за самыми важными людьми из христиан, поведал им об одолжении и помощи, которые этот почтенный человек предложил. Те же очень обрадовались и его благодарили. Без промедления написали письмо и вручили ему, скрепив своей печатью».

Утверждают, что вскоре после этого Петр задремал в церкви Святого Гроба Господня. В этом сне явился ему Господь — и повелел идти в Рим, чтобы просить папу помочь отвоевать Святую землю…

Надо сказать, что сон Петра Отшельника — далеко не единственное доказательство того, что крестовому походу предстояло стать предприятием Божеским, а не человечьим. Многим в те дни являлись Христос и Дева Мария, апостолы и святые. Позже немецкий аббат-хронист Эккехард из Ауры даже составил длинный каталог чудес, имевших место накануне похода. То плыли с запада на восток, а затем сталкивались между собою кровавые облака, то по небу проносились невесть откуда взявшиеся кометы, то в вышине раздавался грохот невидимой битвы… С неба падали таинственные грамоты — как доказательство того, что Господь готов взять под защиту своих ратников (Эккехард утверждает, будто сам держал в руках такое послание). Иные «показывали знак креста, сам собою, божественным образом отпечатавшийся на их лбах или одежде или какой-нибудь части тела». Один кюре рассказывал всем о двух рыцарях, сражавшихся в воздухе; разумеется, победил тот, в чьих руках был крест. И над всем сиял, аки солнце, небесный град, центр Земли обетованной, имя которому было Иерусалим…

Итак, следуя указанию свыше, Петр отправился в Рим. Впрочем, не исключено, что никакого папу он ни о чем не просил, — ведь для того, чтобы двинуться на Восток, ему вполне хватало собственных «фанатов». И пока Святой престол собирал под знамена баронов, неутомимый Отшельник, оседлав любимого осла, уже двинулся в путь во главе огромной толпы простолюдинов. Времени на сборы крестьянам отпущено не было — костлявый призрак голода бродил по деревням.

«Никто… не обращал внимания на скудость доходов, не заботился о надлежащей распродаже домов, виноградников и полей, — вспоминает очевидец. — Каждый, стараясь всеми средствами собрать сколько-нибудь денег, продавал как будто все, что имел, не по стоимости, а по цене, назначенной покупателями, лишь бы не вступить последним на стезю Господню… как будто он находился в жестоком рабстве или был заключен в темницу и дело шло о скорейшем выкупе».

О том, насколько спешили бедняки поскорее двинуться навстречу неведомой опасности, пишут многие хронисты. Опьяненные призраком сказочного Востока, одурманенные сладкоречивыми проповедями, исполненные решимости увидеть Гроб Господень прежде своих сеньоров, крестьяне грузили скудный скарб, брали в охапку жен и детей и отправлялись в путь. У них не было лошадей, лишь самые удачливые впрягали в повозки подкованных бычков. Вооружались наспех: косами, топорами, вилами — и, конечно, крестами. Самые неистовые выжигали кресты прямо на теле. «Безоружные толпы», как назовет их Анна Комнина, шли отовсюду: из Северной и Центральной Франции, Фландрии, Лотарингии, с Нижнего Рейна и даже из Англии — по дорогам паломников, на ю г. Стоял март 1096 года.

«Поход простолюдинов, пустившихся в путь, чтобы отвоевать свою возлюбленную отчизну, — событие единственное в своем роде, хотя в истории полно всяких исходов, миграций, завоеваний, — читаем у Перну. — И то, что не было более движения, даже в период революций, в котором народ принимал бы столь живое участие, дает нам ключ к разгадке „тайны“ Петра Отшельника. Не то чтобы он был, как утверждают некоторые ученые, „олицетворением“ народа, но его поход, в отличие от последующих, произошел под влиянием чувства, охватившего всех от мала до велика. В эпоху, когда война была уделом баронов и их приближенных, странно видеть, как неотесанные простолюдины становятся воинами. Это поражало воображение средневекового человека и послужило причиной быстрого превращения истории народного похода в легенду».

Помните ли вы, какая участь постигла героя знаменитой «Песни о Роланде»? Ну, разумеется, помните. Он потерпел поражение, но, несмотря на это, эпическая поэма о его приключениях до сих пор на устах у всех любителей средневековой героики. («Отличие христианского героя от языческого героя-полубога в том, что христианин взял себе за образец для подражания Христа, распятого за любовь к ближнему», — полагает все тот же Перну.) Нечто подобное произошло и с участниками злополучного похода. Им было суждено проиграть — но в многочисленных «песнях» они предстают романтическими героями, готовыми отдать саму жизнь из любви к Господу. Плененные, они перетаскивают камни на строительстве дворца султана, участвуют в сказочных битвах с пустынными львами и змеями, наголову разбивают турок. Увы, в действительности все было куда прозаичнее…

Во главе нескончаемых обозов Петр Отшельник шел к Константинополю. Утверждают, его бойцы и понятия не имели о том, что за города и веси попадались им на пути. Да и зачем им было это знать? Куда важнее было то, что припасы кончались. И новоявленные крестоносцы грабили всех без разбора. Отбирали хлеб, угоняли скот… Неприкосновенными оставались только гусь и коза, шествовавшие впереди одного из отрядов. Считалось, что и на них снизошла божественная благодать: по свидетельству Альберта Ахенского, им «выказывали знаки благочестивого почитания сверх меры, и превеликая рать, подобно скотине, следовала за ними, веря в это всей душой».

О численности этих отрядов до сих пор ведутся споры. «Средняя» цифра, выведенная на основе хроник, — 60 тысяч человек. Современные ученые полагают, что на деле в походе участвовало не более 15–20 тысяч христиан. При этом их количество постоянно менялось: кто-то отставал, оседал в понравившемся месте или умирал в пути, а кто-то присоединялся к крестоносной армии, в одночасье возгоревшись от красноречия проповедников. «Петр как будто покорил все души Божественным гласом, и кельты начали стекаться отовсюду, кто откуда, с оружием, конями и прочим военным снаряжением. Общий порыв увлек их, и они заполнили все дороги. Вместе с кельтскими воинами шла безоружная толпа женщин и детей, покинувших свои края; их было больше, чем песка на берегу и звезд на небе, и на плечах у них были красные кресты. Как реки, хлынувшие отовсюду, всем войском двинулись они на нас…» — напишет Анна Комнина.

Хождение по мукам

Часть отрядов вел некий обедневший рыцарь по имени Вальтер Неимущий. Его войско шествовало в авангарде и первым достигло Венгрии. Здесь доморощенные радетели за Гроб Господень с удивлением обнаружили, что их, в общем-то, никто не ждет — как говорится, «граница на замке». Нет, разумеется, венгерский король тоже недавно стал христианином, и мысль об освобождении Святой земли не могла его не согревать. Но одно дело — мечтать о грядущих подвигах, и совсем другое — пустить в свой огород «козла» в лице десятка тысяч вооруженных мужчин, да еще к тому же и голодных. Состоялись переговоры, в ходе которых Вальтеру Неимущему удалось-таки убедить противную сторону, что за все съеденное будет с лихвой уплачено, и никто из местных жителей не пострадает. Его величество Коломан открыл границы. Справедливости ради отметим, что данное ему обещание Вальтер сдержал. Даже наоборот — его головорезы не раз становились объектом нападок со стороны местных жителей. Как-то раз, на самой границе с Сербией, в местечке под названием Семлин последние напали на небольшой отряд крестоносцев, отлупили их, ограбили и отпустили восвояси. Скорее всего, этот незначительный эпизод так и забылся бы — но кому-то из остроумцев пришла в голову мысль развесить отобранную одежду на крепостных стенах. Там она и висела, подобно ярким флагам, до тех пор пока… Впрочем, обо всем по порядку.

Когда войска Вальтера Неимущего достигли Белграда, губернатор, которого забыли предупредить о достигнутых на границе договоренностях, впал в панику. Крепостные ворота наглухо захлопнулись перед неопознанным войском. Что оставалось делать «детям Христовым»? С яростью, поистине достойной лучшего применения, они набросились на окрестные стада. Местные жители не остались в долгу и, загнав группу воров в небольшую церковь, начали закидывать её пылающими факелами. Полторы сотни крестоносцев сгорели живьем. Впрочем, в других местах горожане оказались куда более радушны. В небольшом городке Стралисия (так звалась тогда София) губернатор даже распорядился раскинуть рынок за городской чертой, чтобы уставшие от изнурительных переходов воины могли подкрепить слабеющие силы. Он же отправил гонца к Алексею Комнину, дабы предупредить его, что священный поход уже в разгаре. Император ожидал появления крестоносных войск лишь к зиме, да и весть о не вполне адекватном поведении защитников Гроба Господня его весьма озадачила. Однако, хоть незваный гость и хуже татарина — пришлось готовиться к встрече.

Тем временем чуть поотставшая часть войска, под предводительством Петра Отшельника, наконец, тоже добралась до границ с Венгрией.

На сей раз царь Коломан встретил пришельцев достаточно радушно. Крестоносцы тоже вели себя прилично. Но как на грех на их пути оказался тот самый городок Семлин, стены которого все еще были украшены одеждой их товарищей по оружию. Обноски изрядно вылиняли под солнцем и дождем, но ушлые крестьяне их опознали. Одежки есть, а хозяев нет — стало быть, они убиты! Святая месть!.. То, что произошло дальше, историки называют первым серьезным сражением крестовых походов. По иронии судьбы, произошло оно между братьями по вере. Жертвы были ужасны — несколько сот крестоносцев и четыре тысячи венгров.

После этой стычки мало кто по-прежнему верил в высокую миссию крестоносцев. Похоже, окончательно забыли о ней и сами участники похода. Никто больше не признавал никаких авторитетов. Бесчинствующее «гуляй-поле» катилось по Европе, сметая все на своем пути. Едва заслышав об их приближении, крестьяне прятались в горах, унося с собой припасы и уводя скот. Альберт Ахенский повествует, как отряд паломников после очередной ссоры с болгарами подпалил мельницы у Моравского моста. Узнав об этом, местный правитель бросился в погоню и захватил изрядное количество пленников, а главное — сундук, доверху набитый добром. Петр все же сумел собрать изрядно «ощипанных» участников похода и продолжил путь. 8 июля в Софии он принял посланцев византийского императора. Те передали от Алексея оливковую ветвь и выдвинули условие: дабы предотвратить возможность беспорядков, паломникам запрещалось задерживаться в одном и том же городе более трех суток. «Самодержец, — писала Анна Комнина, — собрал некоторых военачальников ромейского войска и отправил их в район Диррахия и Авлона с приказом дружелюбно встретить переправившихся, в изобилии поместить на их пути запасы продовольствия, а также следовать и наблюдать за варварами и, если они станут нападать и грабить близлежащие земли, обстреливать и отгонять их отряды…» С тем Петр и прибыл под стены Константинополя 1 августа 1096 года. На переход от Рейна до Босфора ушло чуть более трех месяцев.

Император Алексей Комнин (мозаика)

Петр горел желанием немедленно продолжить поход. Император возражал: разумнее дождаться остальных войск. О том, что такое конница сельджуков, он знал не понаслышке. Плохо вооруженная разрозненная толпа вряд ли могла противостоять ее мощи. Однако Петр стоял на своем и единственно из своего нетерпения повел людей навстречу гибели — во всяком случае, так утверждает Анна: «Племя кельтов — вообще, как можно догадаться, очень горячее и быстрое — становится совершенно необузданным, когда к чему-то стремится». Однако «незаинтересованные» историки намекают на то, что именно император ускорил выступление — поскольку, как пишет Аноним, «христиане повели себя скверно, захватывая даже свинец, которым были покрыты церкви…» Тем не менее Алексей приказал, чтобы купцы «подводили корабли, полные пищи, зерна, вина, масла, ячменя и сыра, и продавали все эти продукты паломникам по справедливой и доброй цене». 5 августа императорский флот переправил крестоносцев через Босфор. Под резиденцию им отвели крепость Цивитот на берегу Никомедийского залива, расположенную недалеко от города Еленополя (нынешний Херсек). Там «кельты» и стояли лагерем — совершая хаотичные набеги то на турок, а то и на христианские деревушки.

В конце концов Петр решил атаковать Никею — столицу сельджукского султана Килиджи Арслана. На пути к столице отряд германцев захватил небольшую крепость Ксеригорд. Турки, узнав об этом, окружили город и полностью отрезали его от воды. После четырех дней невыносимых страданий — многие тогда отреклись от Создателя и обратились к врагу с воплями о помощи — крестоносцам пришлось капитулировать. Тех же, кто не предал своей веры, превратили в живые мишени для тренировок турецких лучников, оставшихся в живых угнали в рабство…

Разумеется, Петр загорелся жаждой мщения. Шесть грозных колонн, вооружившись всем, что еще осталось, двинулись на Никею — и попали в засаду. Турки выпустили на них тысячи стрел. Из узкой теснины не было выхода, и крестоносцы погибали сотнями. Тем, кто все же убежал и добрался до Еленополя, спастись тоже не удалось. Сельджуки преследовали их по пятам, ворвались даже в храм, заколов прямо на алтаре священника, который только-только начал служить утреннюю мессу. Прямо на лошадях турки заскакивали в палатки и убивали спящих. В живых оставляли одних детей — и то лишь для того, чтобы продать в рабство. Вальтер Неимущий пал, подобно святому Себастьяну, пронзенный без малого десятком стрел…

Лишь благодаря византийскому флоту турки отступили. Уцелевших — около трех тысяч человек — доставили в Константинополь, где несколько лет спустя византийская принцесса и описала все произошедшее на восточном берегу Босфора.

«…Узнав про все, что Петр вытерпел раньше от турок, император посоветовал ему дождаться прихода остальных графов, но тот не послушался, полагаясь на большое количество сопровождавших его людей, переправился через пролив и разбил свой лагерь под городком, называвшимся Еленополь. За ним последовало около десяти тысяч норманнов. Отделившись от остального войска, они стали грабить окрестности Никеи, обращаясь со всеми с крайней жестокостью. Даже грудных детей они резали на куски или нанизывали на вертела и жарили в огне, а людей пожилых подвергали всем видам мучений.

Жители города, узнав о происходящем, открыли ворота и вышли сразиться с норманнами. Но, так как норманны сражались с большим упорством, они после жестокого боя вернулись назад в крепость. Норманны же, забрав всю добычу, возвратились в Еленополь. Там между ними и теми, кто оставался в городе, началась ссора; зависть, как обычно в таких случаях, стала жечь души оставшимся, и между ними и норманнами произошла драка. Своевольные норманны снова отделились и с ходу взяли Ксеригорд.

Султан, узнав о случившемся, послал против них Илхана с крупными силами. Илхан, подступив к Ксеригорду, сразу взял его, норманнов же частью сделал добычей мечей, частью увел в плен. Не забыл Илхан и об оставшихся с Кукупетром. Он устроил в удобных местах засады, чтобы на них неожиданно наткнулись и погибли те, которые будут двигаться в сторону Никеи. Кроме того, зная жадность кельтов, он послал двоих предприимчивых людей в лагерь Кукупетра и поручил им возвестить там, что норманны, взяв Никею, занялись разделом добра.

Слух дошел до лагеря Петра и привел всех в большое смятение. Услышав о дележе и богатстве, они тотчас же, забыв и свой воинский опыт, и боевое построение, бросились в беспорядке по дороге к Никее. Ведь племя латинян, вообще, как сказано выше, очень жадное на богатство, теряет рассудок и становится совершенно неукротимым, если задумает набег на какую-нибудь землю. Двигаясь неправильным строем, они наткнулись на турок, устроивших засаду около Дракона, и были убиты самым жалким образом…

Итак, все они стали добычей мечей, и только Петр с немногими другими вернулся в Еленополь. Турки снова устроили засаду, чтобы схватить их. Самодержец, получив точные сведения об этом избиении, не мог допустить, чтобы и Петр был пленен. Поэтому он немедленно послал за Константином Евфорвином Катакалоном, о котором я уже много раз упоминала, погрузил на военные корабли большое войско и отправил его через пролив на помощь Петру. Турки, завидев приближение Катакалона, обратились в бегство. Катакалон же, нисколько не медля, взял Петра и его людей, а их было наперечет, и доставил невредимыми к императору.

Когда император напомнил Петру о его прежнем неблагоразумии и о том, что он снова попал в беду, оттого что не послушался его предостережений, Петр с заносчивостью латинянина сказал, что не он виновник этих бедствий, а тех, которые не подчинились ему и следовали собственным прихотям, он назвал их разбойниками и грабителями, потому-де Спасителю и было неугодно, чтобы они поклонились Гробу Господню…»

Как, видимо, уже понял проницательный читатель, сам Петр остался жив. Позже он возглавит отряды милиции, патрулировавшей улицы Иерусалима, — но это произойдет уже после того, как закованные в броню боевые кони настоящих рыцарей-крестоносцев проторят дорогу к Земле обетованной. Проходя вместе с ними по берегу Никомедийского залива, Фульхерий Шартрский на протяжении всего пути будет видеть груды белых костей, иссушенных солнцем. Это из них, как писала Анна, возведут потом крепостную стену — зловещий памятник неизвестным солдатам бесславного крестового похода.