Брак по любви

Моника Али, 2022

Новая книга Моники Али, автора ставшего всемирным бестселлером романа «Брик-лейн», – это «полифоничный портрет современного британского общества на фоне приготовлений к свадьбе, которая должна объединить две семьи из двух весьма далеких друг от друга миров» (Publishers Weekly). Ясмин и Джо – коллеги, молодые врачи. Невеста выросла в консервативной индийской семье, в то время как мать жениха – активная феминистка, известная своими полиаморными увлечениями. Встреча этих двух миров еще на стадии подготовки к торжественному событию приводит к серии неожиданных последствий и переосмыслению каждым из героев своего прошлого и настоящего.

Шандор

Пациент был располагающим к себе молодым человеком, умным, красноречивым, самоироничным и обаятельным. Остро осознающим свои привилегии. Наотрез отрицающим свою боль. Шандор задумался, не пора ли ему вмешаться. Он достаточно наслушался обо всем, что не выстрадал его новый пациент, обо всех проблемах, которыми он не был обременен, дарованных ему благах и бесконечных причинах, по которым он не должен быть таким, как есть.

«Подожду», — решил он. Если за прошлый год Шандор чему-то и научился, так это тому, что британцы более свято соблюдают иерархию боли, чем американцы. В большинстве своем американцы менее склонны пренебрегать собственными страданиями только потому, что кому-то где-то пришлось гораздо хуже.

Шандор откинулся на спинку кресла и скрестил ноги. На удивление, удовольствие от сидения в кресле Роберта почти не притупилось. Если его тесть наблюдал за ним с небес, то наверняка кипел холодной-холодной яростью при виде того, как Шандор в мешковатых вельветовых брюках и поеденном молью свитере практикует в его кабинете вуду на сбившихся с пути пьяницах, азартных игроках, наркоманах и жертвах всевозможных зависимостей — слабовольных, никчемных или по воле рока наделенных «химическими дисбалансами» или неприспособленными мозгами. Доктор Роберт Эллиот Хиткот-Драммонд, член Королевской коллегии психиатров, член Королевского общества, лауреат медали Гаскелла и член Ордена Британской империи, занимался исключительно недугами и их лечением. Таблетками, инкарцерацией, электрошоковой терапией. Все остальное — вздор.

— В некотором смысле, — произнес Шандор, поскольку пациент закончил перечень даров своей судьбы, — вы уже сделали самый трудный шаг к выздоровлению, просто придя сюда. Я бы хотел, пользуясь моментом, отметить это. Давайте вместе признаем, что вам потребовалась смелость, чтобы обратиться за помощью. Похвалы вас смущают?

— Уф-ф. — Красноречие покинуло пациента. — Эм-м. — Он тряхнул головой, и челка упала ему на глаза. — Выздоровление? Не знаю. Ну, то есть… Когда вы так ставите вопрос, я чувствую себя каким-то жуликом, потому что…

— Потому что? Вы не больны? — улыбнулся Шандор. — Вы не аддикт?

— Даже не знаю, подхожу ли я. Ну, под определение аддикта. Наверное, я хочу сказать, что от слова «выздоровление» у меня чувство, словно я пытаюсь отвертеться. Как будто я ни за что не в ответе.

Мальчик — румяные щеки и полная верхняя губа придавали ему юный вид — был зависим от самокритики.

— Возможно, вам станет легче, если вы подумаете о том, что латинское слово recuperare — «выздоравливать», «восстанавливаться» — также означает «снова получать». Какую потерю вы хотите снова найти? — Шандор выдержал паузу. Англичан, как правило, смущают подобные вопросы. Они смеются, конфузятся или отвечают на другой вопрос, который им не задавали.

Молчание тянулось. Шандор неотрывно смотрел на кофейный столик — круг из дымчатого стекла на пересекающихся резных ножках из тикового дерева. Модерн середины века, винтажный образец датского дизайна, известный как «стол-паук», — настоящая прелесть, хотя, по словам Мелиссы, не обязательно быть мозгоправом, чтобы сообразить, почему Шандор сохранил кабинет Роберта неизменным. Жена, разумеется, была права. Однако Шандору действительно нравился этот стол. И это кресло. На широкие подлокотники, покрытые буком, удобно класть записи. Также Шандор души не чаял в мини-баре розового дерева и двухъярусном коктейльном столе с суровыми металлическими ножками и изысканной мозаичной инкрустацией. И письменном столе с выдвижными ящиками орехового дерева, посеребренными ручками и серым лаковым подстольем в стиле ар-деко. Единственным, что Шандор заменил, был диван, потому что черная кожа и хромированный металл выглядели слишком негостеприимно.

— Возможно, это вопрос для другого дня, — произнес Шандор. — Давайте продолжим с семейной историей. Вы рассказали, чего ваши родители не делали. Они не били вас et cetera. — Он шутливо поднял брови. — Мне любопытно узнать, что вы испытали в детстве. Определить источник травмы не всегда просто, но всегда полезно.

— Но я не испытывал никаких травм.

— Ладно. Понимаю. Ваш отец ушел, когда вы были совсем ребенком. Почему бы вам не рассказать об этом поподробнее?

Пациент говорил, а Шандор время от времени задавал ему наводящие вопросы и иногда делал записи. Мальчик старается угодить. Манера общения открытая и искренняя. Образован, дорого и со вкусом одет. Взгляд прямой. Рассуждения разумные. И наивные. Не знает, подходит ли под определение аддикта. Разумеется, на каком-то уровне он знает. Иначе зачем записываться на сеанс психотерапии к автору таких книг, как «Доза. Наркотическая зависимость и борьба за жизнь» и «Жажда. Освобождение от алкоголя»?

Шандор был также семейным психотерапевтом и всегда позиционировал себя в качестве такового, ведь аддикции почти всегда коренятся в семейной истории.

— Давайте поподробнее. Каково быть единственным ребенком? Вы сказали, что чувствовали себя особенным. Ваша мать заставляла вас чувствовать себя особенным. Каким образом?

Мальчик прижал костяшку большого пальца к подбородку:

— Ну, она всегда ставила меня на первое место? Разговаривала со мной как с равным? Доверялась мне? — По обыкновению миллениалов, он начал превращать утверждения в вопросы.

Шандор кивнул и опустил взгляд на свои бумаги. У мальчика есть имя, и оно где-то здесь, в первичной анкете.

— То есть ваше детство было не совсем нормальным.

Мальчик — но он не мальчик, ему уже под тридцать — рассмеялся, давая понять, насколько бессмысленным считает данное утверждение.

— Наверное, как и у всех.

— Что вы чувствуете, когда говорите это? Что ваше детство не было нормальным.

— Я чувствую, что это какое-то эгоистичное нытье?

— Ладно. Понимаю. Но давайте попробуем еще раз. Когда я спрашиваю о ваших чувствах, я имею в виду эмоции, которые вы испытываете где-то в своем теле. Может быть, в груди, в горле, в животе — не важно где. Не спешите. Сделайте пару вдохов. Ваше детство не было нормальным. Что вы чувствуете, когда делитесь со мной этой информацией?

— Эм-м, наверное, я как бы задаю вам косвенный вопрос. Вы к этому клоните? Если задуматься, то да, я спрашивал, не считаете ли вы, что в моем детстве было что-то ненормальное, но вместо того, чтобы спросить прямо, ходил вокруг да около.

Шандор вспомнил имя пациента. Он знал, что оно всплывет в памяти. Бедный мальчик! На протяжении всей жизни все его потребности удовлетворялись — за исключением самых насущных, которые оставались настолько неудовлетворенными, что он их даже не осознавал.

— Да, это, несомненно, толковый анализ. — Шандор кивнул в знак того, что оценил проницательность пациента. — Однако я поделюсь с вами небольшой хитростью, которая поможет вам назвать свои чувства и разобраться в них. Когда вы используете слово «что», это мешает вам назвать свое чувство. «Я чувствую, что…» или «я думаю, что…». Так не годится. Грусть — это чувство. Злость — это чувство. Я чувствую грусть. Я чувствую злость. Я чувствую страх. Я чувствую обиду. Видите? Слово «что» всегда будет вас запутывать.

— Я чувствую…

— Да?

— Я чувствую… будто я плохой человек.

— «Будто» — тоже блокирующее слово.

— Я чувствую себя… плохим, слабым, порочным.

Их первый совместный сеанс длительностью девяносто минут — следующие будут продолжаться пятьдесят, — подходил к концу, и Шандор уже догадывался, как сложится дальнейшая терапия. Картинка начинала вырисовываться. Но важно не забегать вперед. И не выносить непоколебимых суждений на основании первого впечатления. Шандор жалел этого мальчика, неспособного пожалеть себя самого.

— Похоже, вам очень тяжело, — сказал он.

— Почему я такой? Что со мной не так? — Розовые щеки стали пунцовыми.

— Почему вы аддикт?

Это слово вызывает у мальчика отторжение. Джо — не мальчик. Он молодой мужчина. А Шандор — старик. В последнее время, проходя мимо зеркала, Шандор всякий раз отмечал, как возраст обтесывает его лицо: крупный нос становился все крупнее, щеки проваливались, глаза западали. В свои шестьдесят четыре он чувствовал себя столетним стариком. Особенно в дни, когда приходилось останавливаться на полпути вверх по лестнице, чтобы перевести дыхание. Темные круги под глазами напоминали ему о его первых, бруклинских пациентах — метамфетаминщиках, героинщиках и других нелюбимых людях, которые столькому его научили и которым он был обязан всем.

Шандор наблюдал за борьбой в светлых голубых глазах Джо. Он плохой, слабый, порочный. Аддикт ли он? Подходит ли под определение?

— Да, — наконец сказал Джо.

Это был прорыв. По крайней мере, первый шаг.

— Посмотрите на это с другой стороны, — сказал Шандор. — Зависимость не главная проблема. Зависимость всегда представляет собой попытку решить проблему. Это неосознанная попытка избавиться от боли. Поэтому, Джо, вопрос не в том, откуда аддикция, а в том, откуда боль. Именно это мы и постараемся вместе выяснить на наших сеансах.

После того как Шандор проводил Джо, у него оставался еще час для себя. Весь дальнейший день был расписан. Хоть он и обещал Мелиссе, что станет принимать лишь нескольких пациентов и сократит рабочие часы, отказывать людям было слишком тяжело. Шандор скинул мокасины и лег на диван. Его захлестнула волна ностальгии. Когда Мелисса впервые привела его в этот дом, он был аспирантом, но Роберт заставил его почувствовать себя мальчишкой, повторив его имя, Шандор Барток, словно считал его каким-то розыгрышем. «Да, сэр!» — отозвался Шандор, стоя по стойке смирно в джинсах клеш и футболке с индийской спиралью, мысленно проклиная Мелиссу, которая тряслась от смеха за спиной отца.

«Международные отношения… — проговорил Роберт. — Это предмет вашего изучения или то, что вы делаете с моей дочерью?» Шандор в то время учился в Лондонской школе экономики, а Мелисса была на втором курсе бакалавриата по экономике. «Антропология, — произнес Роберт, узнав, что такова была профилирующая дисциплина Шандора в университете, — занимается изучением ребят в набедренных повязках. Так что же, ради всего святого, вы делаете в Лондоне?»

«Он изучает тебя, папуля, — сказала Мелисса. — Тебя и твое племя».

Провожая его до автобусной остановки после ужина, она всю дорогу хихикала. «Папуля никогда не встречал всамделишного хиппи, — сказала она. — А мамуля сама выбрала мученическую жизнь под игом папули и не заслуживает ничьей жалости».

Когда ее мать умерла, Мелисса начала вслух задумываться, не вернуться ли им в Лондон, ведь Адам уже взрослый. Неделя с Робертом после похорон (отныне ее мать не игнорировалась, а идеализировалась) уничтожила эту идею в зародыше. Но после смерти Роберта Мелисса снова заговорила о возвращении. Адам перебрался в Берлин, так что жить в Лондоне можно было с тем же успехом, что и в Нью-Йорке. Шандор согласился. План был пожить в доме, пока он не продастся, но спустя год они слишком обжились, чтобы его покидать.

Да, сэр!

Расклешенные джинсы и футболка с индийской спиралью.

Да, сэр!

Шандор улыбнулся и закрыл глаза.