Мой самый второй: шанс изменить всё. Сборник рассказов LitBand

Коллектив авторов, 2018

В жизни не всегда бывает второй шанс, но порой судьба решает сделать исключение из правил. И то, что не получилось однажды, вдруг, спустя годы, получается. Складывается волшебная мозаика удачи и счастливого случая. Даже когда уже почти не веришь и не надеешься. Сборник выпускников литературной школы LitBand – это яркая россыпь коротких рассказов, которые можно прочитать за одну остановку метро и пережить насыщенный сюжет целого романа. Новые имена, свежие истории и легкий стиль – вот главные черты этой книги!

Татьяна Золочевская. Обгони песок

Когда я лежу в постели, и мрак облегает меня со всех сторон, мне постоянно чудится этот слабый и непрерывный шелест утекающей жизни.

И. Тургенев, «Песочные часы»

Митя бежал по узкому шаткому проходу поезда, с трудом преодолевая вагон за вагоном. Каждый из них казался более длинным, чем есть на самом деле. Справа удирали в другую сторону двери купе, полуоткрытые, как голодные рты гигантских птиц — из них неслись разные голоса, иногда обрывки музыки, запахи поздних ужинов, отголоски смеха и даже храп. Слева чуть дребезжали на полном ходу состава потные ночные окна, зияющие темнотой какого-то нереального, почти потустороннего мира, лишь изредка вспыхивающего огнями одиноких, казавшихся никому не нужными полустанков. Они выглядели брошенными на произвол судьбы, неравномерно обледенелыми и припорошенными грязно-белым мартовским снегом. Митя бежал, чуть пошатываясь, неравномерно и рвано, боясь больно врезаться в двери или окна. Иногда кто-нибудь шел со стаканом кипятка в руках, это была настоящая опасность, и приходилось чутко смотреть, замедлять ход и неудобно, неловко выгибаться одним боком, вжимаясь в сторону. Сердце Мити билось гулко и редко, как старинные часы с боем в гостях, где они недавно были с мамой…

А начиналось все мило и безоблачно, с той долей увлекательности и романтики, что неизменно сопутствует любому путешествию, особенно по железной дороге. Восьмилетний Митя ехал с мамой из Москвы в Санкт-Петербург навестить бабушку с дедушкой. Их провожал папа. Они прибыли на вокзал, как обычно, заранее, быстро минуя суетливое, какое-то безразмерное и заполненное снующими людьми помещение. Потом бодро прошлись по полутемному, запруженному прибывшими и отъезжающими гражданами перрону до своего 7-го вагона. Мите доверили везти на колесиках небольшой и нетяжелый матерчатый чемодан с удобной выдвижной ручкой. Он весело тарахтел с глухим горохотом по перрону. При этом мальчик немного им маневрировал, издавая рыхлый жужжащий звук, как будто он — гонщик, а чемодан — старомодный, но еще вполне сносный и конкурентоспособный болид. Потом пришлось скучно постоять в ожидании, пока откроют двери вагона и начнут пускать внутрь. Митя весь извелся, искрутился, не зная, чем заняться и как заполнить ненужную паузу. Болид, поставленный вертикально, казалось, тоже грустил.

Митя останавливался только ночью, а днем ему нравилось мчаться, носиться с гиканьем по двору или парку, лазать по веревочным детским городкам, гонять на самокате, пинать мяч или на крайний случай катать машинки по сложным трассам. А тут целых четверть часа — просто ждать. Потеря времени, да и только. Родители вполголоса разговаривали друг с другом, а Митя от нечего делать стал пересчитывать убегающие с противоположной платформы окна другого поезда, который уже тронулся и, убыстряясь, заторопился прочь. Когда мелькнул самый хвост состава, он выдохнул: «тридцать шесть» — и с удивлением заметил, что за ними вьется гусеницей уже довольно протяженная очередь на посадку.

Тут вышел плотный высокий человек в проводницкой униформе и стал проверять билеты, быстро вбивая номер паспорта в специальный аппарат, похожий на небольшую кассовую машинку. Кажется, он называется валидатор, вспомнил Митя.

— Вас двое, так, так, — взял он, наконец, их документы.

— Пожалуйста, ваши места 23 и 21, проходите, а вы, наверное, провожающий? — глянул он на папу.

— Да, да, — рассеянно подтвердил отец.

И они зашли в вагон. Он был совсем новеньким, аккуратным и каким-то чересчур глянцевым, как будто игрушечным и только что развернутым из подарочной бумаги для вручения имениннику. Они прошли в свое купе, папа убрал в специальный отсек чемодан-болид. И они все вместе присели напротив друг друга.

— Ну, передавайте большой привет старикам, — сказал папа.

Они расцеловались, мама на секунду прижалась к отцу щекой и легко коснулась губами его лица, а Митя обнял их обоих, насколько мог, широко раскинув руки. Папа наклонился, звонко его чмокнул и немножко потрепал по волосам.

— В добрый путь, утром позвоните, как доберетесь, — сказал он напоследок и быстро исчез. Он не любил долгих прощаний и часто повторял бабушкино: долгие проводы — лишние слезы.

— Вот, Митенька, наше путешествие и начинается. Садись-ка к окошку, правда, темно уже. Дать тебе книжку или яблочко?

— Нет, мам, не надо. Я посмотрю в окно.

Митя любил дорогу, его завораживал буквально любой транспорт, эти необыкновенные, перемещающие людей огромные машины. Он удивлялся, почему взрослые так равнодушны, так безразличны к ним. Вот чего только стоит самолет — непостижимая двукрылая птица из металла, способная поднять тонны веса на небывалую высоту и с бешеной скоростью мчать в облаках? Тайна, конечно, тайна, это не только мощный двигатель и сила тяги, это что-то загадочное, до конца не изведанное и не понятное, по крайней мере, его разуму. Он любил читать детские энциклопедии об инженерии, но все равно они не исчерпывали его интерес, оставляя за бортом безответные вопросы.

Или взять вот этот поезд — бесконечно длинный вагончатый тягач из частей-параллелепипедов на круглых колесах, легко катящихся по рельсам, как по лыжне. Летит, пыхтит, торопится, сегодня ты здесь, а завтра — в другом городе — и совсем другом мире. А вагон — что-то «между», прореха во времени, и это «между» — целая жизнь с узкой, немножко неудобной койкой, с которой можно упасть, если слишком раскинешься во сне, кондиционером, который при плохой настройке легко заморозит или, напротив, распалит всех, хрустящим бельем без пододеяльника, одноразовыми красными тапками, биотуалетом, который можно посещать даже на стоянке, и гранеными стаканами обжигающего чая. И ведь это еще не все, это только то, что на поверхности. «Дом на колесах» вытянут, громок, странен. А попутчики? Каждый из них вносит свою лепту в пространство купе, населяя его своими флюидами, мыслями и настроением. Этих людей ты можешь больше никогда не встретить в жизни, но они способны оставить в ней свой удивительный, индивидуальный след, типа клейма, и ты выйдешь из поезда немножко новым от их подспудного влияния, а в некоторых случаях — и совершенно другим. А управляет целым вагоном человек в форменной синей одежде — проводник. Особенно Мите нравилась фуражка, жесткая, крепкая, с козырьком. Всякий раз ему хотелось, чтобы проводник, встречая и провожая их, брал под козырек, как военный. Тогда и пассажиры лучше бы слушались его, рассуждал Митя. И даже задавали бы меньше вопросов, не отвлекая.

Вагон — это состояние между вчера и завтра, вневременье, пропуск в будущее и состояние души, надежда на хорошую поездку и приключения — неожиданные, веселые, которые непременно случатся, если ты любишь дорогу и пускаешься в долгий путь с удовольствием. Эти мысли вихрем проносились, и, чуть задерживаясь, топтались у Мити в голове, поэтому он даже не заметил, как подошли двое попутчиков. Небольшой мужчина средних лет с узкими черными усикам и молодая девушка с длинными прямыми волосами. Митя с мамой заняли нижние полки, а этим пассажирам достались верхние. А пока они все вместе сидели внизу.

Тут поезд тронулся, и мальчик стал напряженно вглядываться в окно, которое бликовало, отсвечивало лампами купе, и это не позволяло рассмотреть предметы, таящиеся в сумраке и подпрыгивающие от движения поезда. Мир за окном от этого выглядел расплывчато, неясно и подтверждал Митины догадки о своеобразии того промежутка времени, которое люди проживали в поезде.

Вот проводник собрал билеты, предложил чай, пожелал: «Доброй ночи» — и вышел. Глаза у Мити стали потихоньку слипаться — шутка ли, уже за полночь, и, переодевшись, он обнял на ночь маму и с наслаждением растянулся на своей полке. Над ним ехала девушка-русалка. А над мамой — черноусый мужик. Натянув одеяло до подбородка, Митя видел сквозь неплотно смеженные веки какие-то тени, фигуры, слышал шуршание пакета и звук открывающейся застежки-молнии, пиканье чьего-то мобильного и острый запах свежеочищенного мандарина. Потом все стихло, и он не помнил, как провалился в сон.

Сначала было очень уютно, славно, мерный, чуть качающийся ход поезда убаюкивал, затягивал в сновидения. Казалось, будет непременно сниться что-то морское, на чуть вздыбленных ветром волнах, переливающихся лазурью и проблесками золотистых лучей солнца. Но постепенно, как-то исподволь, что-то изменилось. Если это и было море, то после шторма, после вольготного разгула стихии — почти черное, грузное, тяжело переваливающееся через себя волнами, не подвластное никому и ничему. Тьма ночи, расшатанная дорогой, стала затягивающей, давящей, какой-то удушливой и недоброй. Вскоре появился слабый тревожный звук, какие-то устрашающие фиолетовые тени, выдающие очертания неведомых исполинских чудищ с длинными крысиными мордами и цепкими когтями, которые невозможно опознать, постичь, догадаться, кто они и почему, крадучись, приближаются и нависают рядом.

Небольшое, камерное купе превратилось в какой-то отвратительно мрачный кокон, и совсем рядом, на фоне безобразных теней, вдруг возникло землистое лицо того самого мужика с черными усиками, которые хищно двигались, почти касаясь лица Мити. И почему-то мужик был с окладистой бородой, которая никак не вязалась с этими усами, и неестественно расширенными зрачками, которые роднили его с мумией. На его голову был накинут капюшон, и оттого лицо оставалось в густой тени, и было невозможно прочитать по взгляду, с чем он пришел и зачем так в упор, пристально заглядывает Мите в лицо. Капюшон переходил в воняющий тухлой рыбой брезентовый плащ, который немного задевал за Митину руку, и от этого было до жути противно и склизко. Но Митю от невероятности увиденного обуял такой жуткий парализующий страх, что он боялся отодвинуть, отдернуть руку, как под гипнозом, лицезрея со стороны невесть откуда взявшиеся ужасы ночи.

Через какое-то время, трудно было понять, сколько минут на самом деле прошло, мужик открыл рот и стал мерзко, брызгая слюной, шипеть: «Я знаю тебя, Митя. Ты верткий подвижный мальчик. Неуловимый, как ртуть. Ты не слушаешься родителей, ты любишь поступать по-своему и три дня назад обманул маму…» Митя похолодел: «Откуда он знает? Он же только что сел в поезд». Накануне отъезда он и правда обещал маме гулять во дворе, под их окнами, а сам с Петькой забежал за дом и стал гонять палкой бездомную облезлую дворнягу, которая пугалась и скалила на них зубы. А когда мама его хватилась, явился и солгал, сказав, что Петька упал, разбил коленку, стал хромать, а он, Митя, нашел палку и потащил его, как на буксире, домой, чтобы легче шлось. А черноусый продолжал: «Ты знаешь, что происходит с таким мальчиками? Нет, я их не наказываю. Я сыплю в глаза песок…» — «Аааа, — догадался Митя, — точно, это же Песочный человек», — они с мамой только недавно читали сказки Гофмана и вместе боялись, так правдоподобно описывал сказочник в ней события то ли своей, то ли вымышленной истории. Он инстинктивно зажмурил глаза, чтобы уберечься от песка, и в тот же миг понял — нет, нет, не поможет, надо бежать! Тогда он вскочил на ноги, сунул их в кроссовки и, не застегивая, бросился наутек по вагонам…

Он пробежал уже полсостава, когда наконец решился остановиться и обернуться. Никого нет. За ним пусто. Лишь жутковато раздувает от сквозняка легкую белую занавесь в коридоре вагона. Тут поезд стал замедляться, сбрасывая скорость, и Мите показалось, что где-то рядом все-таки возник неясный, но отчетливый шуршащий шум приближающегося брезентового плаща Песочного мужика в парах тухлятины. С минуту он думал, как быть, но от вони сразу стало мутить, и когда поезд сделал остановку, он, совсем раздетый, в одной футболке, недолго думая, выскочил из поезда на перрон. Ночью похолодало, температура опустилась за минус, небольшие лужицы подмерзли, и Митя, поскользнувшись, чуть с размаху не грохнулся оземь.

Тут витиеватой змейкой побежала поземка, наращивая обороты, силу и мощь, и на глазах превратилась в снежную дорожку, сотканную из миллионов танцующих снежинок и устремляющуюся в небеса. Она легко подхватила своим потоком Митю, закрутила, закружила воронкой, и, оторвавшись от земли, подняла его в стылую атмосферу. И вот уже, перебирая ногами, словно он не летит, а бежит по воздуху, Митя стал удаляться выше и выше. Тут до него донесся злобный окрик Песочного мужика с усиками: «Ах, вот ты как?! Не уйдешь, ты забыл песо-о-ок!» На лету незастегнутые Митины кроссовки слетели с ног, и буквально на миг он ощутил зловещее прикосновение сырого тяжелого песка к голым пяткам, и они тут же покрылись охристой ледяной коркой. «Достал меня песок. Но я скрылся, смог убежать», — с заходящимся, как на высоких качелях, сердцем осознал Митя.

И в эту же минуту внезапно, но привычно, он почувствовал теплую мамину руку на своем плече. «Да, так меня будит мама — спутать нельзя», — подумал он и с опаской, недоверчиво стал открывать глаза. И правда было совсем светло, солнечно, на него спокойно смотрели мамины серые глаза, она ласково провела рукой по его волосам и спросила:

— Как спалось, Митя? С добрым утром!

Митя сел и огляделся.

— Мамочка, с добрым утром! — машинально пробормотал он и стал напряженно вглядываться в верхние полки, пытаясь отгадать, встали или нет едущие там пассажиры. Мама вытащила из сумки йогурт, салфетки, на столике остывали два пускающие пар стакана чая.

Поймав его взгляд, мама сказала:

— Ты кого ищешь, сынок? Мужчина ночью сошел, а девушка умывается.

Митя облегченно вздохнул, но сидел задумчивый. Потом он умылся, позавтракал, но воспоминание о страшном сне не отпускало, никак не покидая сознание.

— Да что с тобой? — спросила мама. — Ты не заболел?

Митя оставался непривычно тихим.

— А помнишь, мама, мы читали Гофмана? — спросил он.

— Да, Митенька, помню, жутковатые сказки, не совсем детские, — ответила мама.

Митя хотел было рассказать, как над ним ночью склонился проницательный черноусый, как хотел сыпать в глаза песком, но он не поддался — вырвался, убежал. При свете дня все это казалось каким-то ненужным и бесполезным, тем более мама не подозревает о лжи. И он не нашелся, что ей ответить и какими словами поведать о сне. А только покачал отрицательно головой: мол, нет, не болен.

Поезд прибывал через час, и все это время он думал о песке: какой он бывает разный. Приятный, желтый, теплый — на море, из него можно строить замки и дороги. Липкий, тяжелый, сырой — после дождя в песочнице или на даче в куче, приготовленной для разных работ. Бывает песок почти как пыль, седой и послушно взмывающий вверх от дуновения ветра, а бывает очень крупный, как гравий, им для удобства посыпают велосипедные и пешеходные дорожки в парке. Песок, песок, мельчайшая тончайшая субстанция из мириадов крупинок, зыбучий и непостоянный…

Конец ознакомительного фрагмента.