Заметки

Мицунари Ганзицу, 2023

Первая часть «Заметок», подобно иероглифическому ключу, откроет перед читателями увлекательный мир древней китайской поэзии эпохи Тан.Вместе с автором читатель прочтёт оригиналы и поистине ставшие классикой переводы 7 избранных стихов поэта Ли Бо (Ли Бая).Книга будет полезна всем, кто давно интересуется возможностью чтения древнекитайской поэзии в оригинале, но ещё только думает, с чего начать.

1. Белые яблоки

渌水明秋月

南湖采白蘋

荷花娇欲语

愁杀荡舟人

Все подготовленные читатели знают, что Василий Михайлович Алексеев — выдающийся филолог, профессор-китаист — частенько посмеивался над некоторыми исследователями китайской словесности, которые, по его образному выражению, «хотели быть более китайцами, чем сами китайцы». Чаще всего это случается тогда, когда используется подстрочник стихотворения без какого-либо было осмысления тех образов или картин объективной реальности, которые автор произведения описывает.

Пример — очень известное и часто переводимое стихотворение китайского поэта эпохи Тан Ли Бая (Ли Бо), где поэтически описано ночное озеро, на котором прекрасные лодочницы собирают… тут чаще всего переводчики используют словосочетание «белые кувшинки». Не зная языка и не разбираясь в контексте произведения, читатель не в состоянии проникнуть в его истинный смысл. В первую очередь перед глазами разворачивается прекрасная идиллическая картина: отражение круглой осенней луны в зеркале зелёных вод озера, белые цветы кувшинок, которые плавают по поверхности этого озера, перекликаясь с отражением луны. Они служат как бы объектом эстетического интереса тех, кто находится в лодке. Но так ли прекрасна эта картина на самом деле?

Описывая сбор «белых кувшинок», поэт во второй строфе начинает с олицетворения лотоса: «лотос как будто хочет что-то сказать», «как будто бы прямо заговорит», а завершается вторая строфа образом печали, объявшей тех, кто находится в лодке. Практически все переводы это отмечают, все переводчики так или иначе пытаются этот момент отобразить.

Хотя на самом деле, конечно, тоже не совсем понятно, почему наблюдаемые поэтом девушки-лодочницы впали в грусть-тоску, потому что лотос хотел бы заговорить. Однако если мы всё-таки обратимся к подстрочнику оригинала, то обнаружим с некоторым удивлением, что в первой строке описывается не только отражение осенней яркой и, скорее всего, полной луны в зелёных спокойных водах ночного озера. Упоминается и сбор «белых яблок», при этом нет ни слова о белых кувшинках.

Если не вдаваться в подробности, то картина выглядит как минимум странно. Во-первых, в эпоху Тан сомнительно, чтобы в Китае зрели яблоки белого цвета, а они до сих пор чаще всего там только красные и лишь изредка зелёные. Так что именно белые яблоки, скорее всего, — поэтический приём. Использование слова «белый» в китайском для обозначения всего красивого, утончённого аналогично использованию для этих же целей слова «красный» в русском языке.

Хорошо, допустим, допустим даже, что «белые» — это «прекрасные» яблоки, однако собирать яблоки в озере — занятие сомнительной эффективности, даже в том случае, если их откуда-то прибило туда. Как бы такая картина могла нарисоваться в нашем сознании? Может быть, растущие по берегам озера яблоневые сады настолько согнули спелыми плодами ветви, что они посыпались в озеро, или ветер их туда сбил, и там, на водной глади лодки наперегонки собирают эти плавающие белые яблоки?

Но на самом деле всё совершенно не так. Поэтический образ здесь связан не столько с яблоками, сколько со светлыми пятнами отражения лунного света на поверхности зелёной прозрачной воды. Как об этом можно было бы догадаться? Если бы не было дополнительных комментариев и примечаний тех, кто исследовал текст произведения более глубоко, было бы сложно понять его и сейчас, а в пятидесятые годы прошлого века, когда был сделан перевод на русский, и подавно, видели только «китайские церемонии».

Теперь же, 70 лет спустя, с приходом Интернета межкультурная ситуация и условия работы переводчиков изменились в корне. Вездесущие китайские поисковики, всезнающие ресурсы «байду байку» позволяют быстро узнать не только о чём писал любой поэт империи Тан, откуда он эти строчки заимствовал, с какими другими поэтическими произведениями образ перекликался, но и на какие строки поэт отвечал, какие подразумевал и какие из его поэтических мотивов использовали последователи.

Очевидно, теперь у каждого любознательного читателя и переводчика появился инструмент, который может полностью удовлетворить их любопытство и любознательность, если, конечно, пользоваться этим инструментом с умом.

Возможно, со мной не согласятся истинные учёные, привыкшие в тиши кабинетов неторопливо перелистывать страницы тяжёлых томов рукописных манускриптов и бумажных словарей, наверное, так и должно быть, наука, да и искусство не терпит суеты. Но я как-то по-особому воспринимаю слова американского поэта Чарльза Олсона, основателя направления «проективного» стиха: «Стихотворение — это энергия, передаваемая оттуда, где поэт её получил (и на то есть немало причин), путём самого же стихотворения, на всём его протяжении, читателю. Хорошо. Тогда само стихотворение, в любой своей точке, должно быть зарядом высокой энергии и, в любой точке, её разрядом. Но каким образом поэт претворяет эту энергию, каков тот процесс, посредством которого он распределяет её по всем точкам — по крайней мере, эквивалент той энергии, что послужила ему первоначальным толчком, и вместе с тем энергии, присущей одному лишь стиху и, безусловно, отличающейся от той, которую, поскольку он здесь третий элемент, воспримет читатель?». [5]

Выдержку именно из этой фразы приводит в своей книге японский филолог Кадзуо Сато «От хайку к хайку», говоря о том, что поэзия передаёт энергию автора своему читателю. А я считаю, что в наше время передача энергии может быть немного ускоренной, главное, чтобы «трансформаторы», включённые в эту своеобразную энергетическую творческую цепь, помогали доносить эту энергию с минимальными потерями.

Не выходя в дискуссию об открытом и закрытом стихе, отмечу только, что каноничная форма древней китайской и японской поэзии, по моему убеждению, смогла пережить тысячелетия литературных исканий и сегодня востребована новыми авторами, пишущими в жанрах твёрдых форм японской поэзии танка и хайку. А мы знаем, если внимательно почитать японскую поэзию раннего Хэйана (794–1185), то наверняка найдутся китайские корни, но об этом поговорим во второй части моего эссе.

Теперь же снова вернёмся на Южное озеро. А так как некоторых любознательных читателей всё-таки заинтересовало присутствие в стихотворении сбора «белых яблок» в озере, которые многими переводчиками, вполне маститыми и уважаемыми, заслуженными, переводились, как на подбор, одним и тем же словосочетанием «белые кувшинки», этот вопрос был подвергнут более тщательному изучению.

Здесь надо сделать небольшое отступление. Давно уже перестал быть тайной за семью печатями и уже ни у кого не вызывает никакого удивления так называемый «всемирный заговор переводчиков». Заговор выражается в том, что практически все переводчики во всём мире, переводя японскую поэзию и встречаясь с таким словом, как «угуису», вместо того чтобы перевести это слово названием вполне обычной птички, хотя из семейства певчих, с простым и незамысловатым наименованием «камышовка», переводят возвышенным наименованием певца ночей русских берёзовых рощ — «соловьём». Казалось бы, ну что такого страшного назвать камышовку камышовкой, а не соловьём? Но нет, называть соловьём получается более поэтично. Наверно, единственный переводчик японской поэзии Александр Евгеньевич Белых не стеснялся использовать «камышовку» практически везде, где она упоминалась.

Возвращаясь к белым яблокам. Вот если спросить любого человека: что более красиво — «белое яблоко» или «белая кувшинка», цветы белой кувшинки, плавающие на поверхности озера, наверное, всё-таки большинство ответит, что более красиво выглядит белая кувшинка. И наверняка это большинство окажется правым. Белая кувшинка действительно выглядит прекрасно, и совершенно справедливо и образно выстраивается перекличка: отражение полной белой луны на поверхности воды и прекрасный белый цветок кувшинки.

Представьте, каково же было, ну нельзя сказать, что моё разочарование, но некоторое замешательство точно, когда в результате довольно долгих, но целенаправленных поисков было обнаружено, что «белым яблоком» в Китае эпохи Тан называется какая-то водная ряска. Хорошо, не ряска, а скорее водный папоротник, близкого родственника которого можно обнаружить в огромном количестве аквариумов по всему миру — это довольно известная среди аквариумных растений марсилия четырёхлистная — водяной папоротник или «клевер».

Можно было бы, конечно, улыбнуться, не останавливаться на этом достаточно подробно, но китайцы, наверное, не были бы китайцами, если бы эта история не получила продолжения.

Всё больше и больше углубляясь в подробности присутствия «белых яблок» в озере, выяснилось, что сбор этого водного папоротника и употребление его в пищу в виде добавки в различные супы, соусы, гарниры широко распространено на юго-востоке Азии, и во многих странах до сих пор он пользуется очень большой популярностью в приготовлении экзотических и обычных повседневных блюд. А в некоторых странах даже до самого последнего времени сохранилось наименование этого папоротника «белые яблоки», и только совсем недавно официально было распространено заявление о том, что теперь это растение правильно называть «водная черепаха».

Возможно, всё дело в том, что образное мышление человека востока, тем более жившего в эпоху империи Тан, а это 700–900 годы нашей эры, розетку листьев этого растения, которая выглядит совершенно как обычный наш полевой клевер, только вместо трёх листочков полевого клевера у этого водного — четыре, то есть весь этот водный папоротник для европейского человека — сплошь счастливый четырёхлистный клевер, так вот, эти розетки листьев, плавающие по поверхности воды лунной ночью, отражают свет даже больше и ярче, чем поверхность воды.

Если вы когда-нибудь обратите внимание в ясную лунную ночь, стоя на берегу реки или у водоёма, листья водных растений, отражающие лунный свет, выглядят как белые светящиеся круги, очень похоже на яблоки, прямо как круглые яблоки, плавающие по поверхности воды. Другое объяснение трудно было бы даже придумать, и точно так же это может походить на водных черепах, выставляющих своей панцирь и выползающих из воды на какие-нибудь возвышенности, камни или коряги. Так что будьте внимательны, если вы находитесь в поездке и увидите в меню суп из «водной черепахи», вам может быть предложен вегетарианский суп из водного папоротника, в то время как вы ожидаете попробовать черепаховый суп.

С одной стороны, такое углубление в историю наименования простого водного растения, возможно, и не заслуженно с точки зрения высокого поэтического искусства, но в то же время необходимо понимать, что поэт писал то, о чём знал, и то, что он видел, описывал ту картину природы, которая представлялась его взору непосредственно или в воспоминаниях.

Поэтому заниматься излишним украшательством при переводе — наверное, это не всегда оправдано, потому что изначально восточная поэзия, тем более китайская поэзия, даже больше сказать, поэзия именно автора Ли Бая тяготеет к простоте изложения, к использованию самых обычных, на первый взгляд, достаточно простых, в какой-то мере обыденных, привычных слов и образов, но они создают особую эмоционально насыщенную атмосферу при прочтении.

Именно поэтому, когда мы читаем о том, что в Южном озере собирают водный папоротник «белые яблоки», перед нами предстаёт не идиллическая картина прекрасных белых цветов кувшинок, а обычной, достаточно привычной в этой местности картины сбора водного растения, для того чтобы использовать его в пищу, как бы мы сказали в христианском контексте, сбором хлеба насущного заняты все, кто находится в лодках.

И довольно драматично в какой-то мере даже противопоставляется этому красота лунной ночи, и луны отражение в воде, и белый, скорее всего, всё-таки белый лотос, потому как, если он пурпурный или алый, вряд ли он был бы так ярко виден, лотос и луна перекликаются друг с другом, создавая атмосферу возвышенной и таинственной ночи, и противопоставлением этому выступает сбор «белых яблок», а иначе — обычной водной травы, и печаль тех, кто находится в лодке, что, несмотря на такую красоту, а точнее, благодаря этой красоте они могут ощутить всю мимолётность или всю драматичность жизни и каких-то событий.

Ещё один момент интересен в прочтении, в некоторых переводах последняя часть строки, где говорится о том, что находящийся в лодке глубоко опечален, отдельные переводчики переводят уж слишком драматично, точнее, слишком драматизируют ситуацию: используя глагол в прямом его значении «убивать», но в целом словосочетание просто говорит о том, что человек или люди, находящиеся в лодках, глубоко опечалены, да, действительно, у нас в русском языке есть практически калька для этого словосочетания «быть убитым печалью», но в данном случае это был бы, что называется, «ложный друг переводчика».

Поэтому любознательный читатель, который потрудится прочитать ресурсы, предоставляемые на китайском языке, а сейчас машинный перевод достаточно эффективный и страницы в интернете переводятся без всяких сложностей, узнает, что общее настроение этого одного из самых знаменитых и известных стихотворений — есть красота даже в глубокой печали, и в некотором случае, хотя описывается осенняя картина, можно говорить о каком-то весеннем настроении. Тем более это интересно звучит в оригинале, так как словосочетание «зелёная вода» — это и собственно цвет, потому что в большинстве своём реки и озера Китая и Японии вода действительно зеленоватого цвета, и только Хуанхэ — жёлтого, потому что несёт много песка, а ещё и метафора «чистой воды», то есть зелёная — значит чистая.

Вот как звучит стих в разных переводах (все ссылки на источники оригиналов и переводов указаны в приложении к первой части эссе):

В струящейся воде

Осенняя луна.

… [1]

В чистой воде светла осенняя луна,

На южном озерке рву белые кувшинки.

… [2]

Воды прозрачны-чисты,

И месяц осенний сияет.

… [3]

Чиста струя, и день осенний ясен,

Срывает дева белые цветки.

… [4]

В зелёной воде блики осенней луны /

В Южном озере собирают «белые яблоки» //

Лотоса нежный цветок слово робеет сказать /

Глубоко опечалены те, кто в лодке сидят //

авторское прочтение