Международный литературный альманах «Понедельник». Выпуск 15

Михаэль Кречмер

В этом выпуске альманаха «Понедельник» вы найдёте новые произведения уже полюбившихся авторов, а также откроете для себя новые имена. Вас ждут произведения самых разных направлений художественной литературы: от любовной лирики и хокку до авантюрных романов и семейных саг.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Международный литературный альманах «Понедельник». Выпуск 15 предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Авторы: Терликова Наталья, Китайнер Михаил, Сапир Ирина, Старчевская Марина, Рехтер Вера, Кречмер Михаэль, Фартуш Михаэль, Лацинник Алина, Кроль Наталия, Пашанова Марина, Шалумова Эльмира, Юркевич Ирина, Выгодман Дмитрий, Бержански Раиса, Камышев Денис, Давыдова Лидия, Микрюков Игорь

ISBN 978-5-0056-4775-7 (т. 15)

ISBN 978-5-0056-4776-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Международный Литературный альманах

ПОНЕДЕЛЬНИК

Выпуск 15

Редактор-составитель

Н. Терликова

Понедельник: литературный альманах. Вып. 15 / Ред.-сост. Н. Терликова. — Тель-Авив.

Международный альманах «Понедельник» объединяет под одной обложкой писателей и поэтов из разных уголков мира. У альманаха тысячи читателей не только в Израиле и странах бывшего СССР, но и в Европе, Америке, Новой Зеландии и, судя по откликам, даже в такой маленькой стране, как Гваделупа.

В этом выпуске альманаха «Понедельник» вы найдёте новые произведения уже полюбившихся авторов, а также откроете для себя ранее неизвестные имена.

Литературный альманах Понедельник

Выпуск 15

Редактор-составитель

Наталья Терликова

Редактор

Михаил Китайнер

Компьютерная верстка

Александра Степаньянц

Содержание

Предисловие

Наталья ТЕРЛИКОВА. Израиль, Иерусалим

Новая жизнь

Время Без мужиков скучно

Волшебные туфли

Почему я стала писателем

Михаил КИТАЙНЕР. Россия, Ярославль

Литературных институтов…

Понедельники

Диалог с раввином

Атлант

Моня

Возвращение

Планы на завтра

Ирина САПИР. Израиль, Холон

Письмо девятое. Межсеместровые каникулы. Часть 2

Марина СТАРЧЕВСКАЯ. Израиль, Ришон-ле-Цион

Венеция во мне Крепче гвоздей

Вера РЕХТЕР. Израиль, Ашдод

Как всё начиналось

Михаэль КРЕЧМЕР. Израиль, Нетания

Игуасу. Глава 1

Михаэль ФАРТУШ. Израиль, Офаким

Роковая ревность

Алина ЛАЦИННИК. Израиль, Кфар Сава

Мамин кисель

Каша из внимания

Наталия КРОЛЬ. Израиль, Димона

Жанна Д`Арк. Игра в расследование

Марина ПАШАНОВА. Израиль, Мицпе Рамон

Морщинки мелкие, тоска глубокая…

Вместо точки — запятая…

Три ключа

А у мамы найдётся и слово и денежка…

В «Бюро находок» странное недавно я попал…

Судьба и борщ Был я жизнью доволен вполне…

Ты был страстно влюблён, а я тебя уважала…

Три женщины — две матери, три дочери…

Эльмира ШАЛУМОВА. Израиль, Ришон-ле-Цион

Рождение «Королей»

Ирина ЮРКЕВИЧ. США, Сан-Диего

Город солнца

Дмитрий ВЫГОДМАН. Израиль, Кирьят-Экрон

Вирус Любви

Пирожок с яблоками

Раиса БЕРЖАНСКИ. Израиль, Арад

Денис КАМЫШЕВ. Израиль, Ашдод

О себе

О нас

Взрослый тигр — Мёртвый тигр

Лидия ДАВЫДОВА. Израиль, Ришон-ле-Цион

Профессор «никайона». Диптих

Игорь МИКРЮКОВ. Россия, Москва

Контрабандист

Невозможная любовь

Просто из жизни

Предисловие

Первый выпуск сборника вышел пять лет назад, и за это время мы успели познакомить читателей с творчеством более 200 авторов, участников литературного объединения «Понедельник начинается в субботу».

В этом выпуске альманаха «Понедельник» вы найдёте новые произведения уже полюбившихся авторов, а также откроете для себя ранее неизвестные имена. Вас ждут произведения самых разных направлений художественной литературы: от любовной лирики и хокку до авантюрных романов и семейных саг.

Приятного чтения.

Наталья ТЕРЛИКОВА, ИЗРАИЛЬ, ИЕРУСАЛИМ

О себе писать трудно. В моей жизни было много незабываемых встреч, много успеха, ярких событий, а приключения находили меня сами. И боли много было, разочарований, сомнений… И наверно, что было, то и будет.

Потому что я неизлечимый оптимист. Очень люблю свою семью, особенно радуют внуки. Люблю свою маму, которая ушла из земной жизни в более тонкое счастливое пространство. Искренне верю, что нас всех связывают невидимые и живые нити, которые могут растягиваться до бесконечности и не порвутся никогда, даже в момент смерти тела.

Люблю авторов «Понедельника» и счастлива, когда в нашем творческом пространстве зажигаются новые звёздочки. Конечно больно, когда слышу или читаю несправедливые и гадкие высказывания в свой адрес. Но всё равно радуюсь. Пусть лучше выбрасывают камни, которые прячут за пазухой, а вдруг среди них попадутся драгоценные. И мы заложим их в прочный фундамент нашего Храма Литературы.

Новая жизнь

Она любила зелёный чай и клубнику со льдом. Он же пил чёрный кофе и курил крепкий табак, а клубнику не переносил из-за аллергии. Она отдыхала в тиши библиотек в обществе книг. А Он ел, расслаблялся и спал только рядом с работающим телевизором. Она ненавидела громкую музыку, а Он не выносил тишину. Но тем не менее они прожили вместе 25 лет. Построили дом, посадили во дворе деревья, воспитали дочь

и даже выдали её замуж.

Но вдруг наступила очередная весна, дочь с мужем переехали на съёмную квартиру, а в стране грянул карантин.

Они остались одни в доме.

А в дом врывалась Новая жизнь.

Сначала появилась трещина на потолке, потом ночной весенний ураган сломал молодое деревце во дворе.

Её начали раздражать громкие звуки телевизора и аромат кофе. Он не мог смотреть, как Она ест клубничное варенье с зелёным чаем и начинал чесаться от аллергического дерматита.

Они вдруг увидели, какие они разные и несовместимые, и начались скандалы, упрёки и поиски виноватых.

Через неделю Он собрал вещи и вместе с телевизором перешёл на половину дочери.

«Какое счастье, что я в своё время сделал для дочки отдельный вход и пристроил маленькую кухоньку», — думал Он.

«Какое счастье, что, наконец, я буду жить в тишине», — думала Она.

Трещина в потолке разрасталась, за окном шумел ливень, а у неё ночью поднялась температура.

Утром неожиданно пришла дочь и прямо с порога заявила:

— У меня две новости: одна хорошая, а другая не очень.

Температура поднималась, бил озноб, было трудно дышать, но Она собрала всю волю в кулак и приготовилась слушать.

— Во-первых, я беременная, — выпалила дочь, — а во-вторых, я развожусь.

— С ума сошла, — вскрикнула Она и расплакалась.

— Мама, я не могу смотреть, как он жрёт земляничное варенье, — всхлипнула дочь, — у меня всё тело начинает чесаться!

— Но это не повод для развода! — воскликнул папа, который только что появился в прихожей, — можно же всё объяснить и договориться по-хорошему.

— Папа, но он ест и спит с телевизором! — закричала дочь, — понимаешь, он живёт не со мной, а с телевизором.

— Но это не повод для развода, — вмешалась Она.

Голова закружилась, и Она уже не могла сдерживать приступ кашля.

***

Когда Она очнулась, Он сидел рядом и протирал ей лоб чем-то влажным, но приятным, с лёгким запахом уксуса.

— У меня «корона»? — шёпотом спросила Она.

— Слава Богу, очнулась, — обрадовался Он.

— Тебе нельзя ко мне близко, ты можешь заразиться, — забеспокоилась Она.

— Пусть лучше я умру, — ответил Он, — без тебя скучно. Да и внукам нужна бабушка.

— Ну, какая ж бабушка без дедушки, — вздохнула Она, — так, ноль без палочки.

Он открыл окно, и в комнату ворвались ароматы весны, перемен и Новой жизни.

— А дети где? — спросила Она.

— На месте, зять трещину в потолке замазывает, а дочка обед готовит, — быстро ответил Он, — я вообще не могу понять, зачем они сняли квартиру…

Время

Софья проснулась и глянула на часы, которые висели прямо напротив кровати.

«Всего-то четыре утра», — с грустью подумала старушка, перевернулась на другой бок, но спать не хотелось.

Раньше она смотрела на эти часы и вскрикивала: «Боже, как быстро бежит время, ведь только уснула».

А теперь, просыпаясь, Софья толком не знала, чем заняться, и жила в ожидание очередного сериала.

Она медленно поднялась, по привычке умылась, причесалась и снова посмотрела на часы.

Старые ходики показывали 4:30 утра.

«Пойду встречать рассвет, — решила Софья, — потом потопаю на рынок».

Она прихватила хозяйственную сумку и вышла во двор.

На лавочке около дома уже сидела соседка Роза.

— Куда это ты спозаранку? — спросила она и улыбнулась.

— Дома невероятно тоскливо, — ответила Софа и пристроилась на скамейке рядом с соседкой.

«Что-то сегодня долго наступает рассвет, — думала она, — и вообще как-то особенно медленно тянется время».

Мимо пробежали соседские мальчишки и поздоровались:

— Добрый вечер, баба Софа.

«Как вечер? — удивилась старушка, — а я, дура, всё жду, когда рассветёт».

Она повернулась в сторону Розы и с ужасом обнаружила, что сидит на лавочке одна.

«Боже праведный, — вздохнула она тяжело, сердце больно кольнуло, и слёзы покатились из глаз сами собой, — та мы ж Розочку схоронили года два назад. Да что ж со мной сегодня такое».

Снова кольнуло сердце, а на улице совсем стемнело.

Возвращаться домой не хотелось, и Софа продолжала сидеть в растерянности на лавочке.

— А пойдём сегодня в клуб на танцы, — послышался незнакомый голос, и перед Софой появился мужчина в шляпе и длинном пальто.

— Наш клуб уже лет двадцать, как закрыли, — печально произнесла старушка, и снова кольнуло сердце.

— Не может быть, — возразил мужчина, — сегодня в наш клуб приезжает Утёсов. Тот самый…

У Софы закружилась голова, больно сдавило грудь, пространство вокруг лавочки заполнил липкий туман.

«Боже, как больно, как холодно», — пыталась вскрикнуть Софья и позвать на помощь.

Но внезапно боль отпустила, липкий туман рассеялся, а мужчина в шляпе растворился в воздухе. Только его голос, как эхо, повторял:

— А пойдём сегодня в клуб. У нас в клубе нет времени, и все живы. И Леня Утёсов, и Любочка Орлова, и твоя соседка Розочка…

Когда амбуланс забирал Софу, на улице совсем рассвело.

Солнечные лучи осветили двор, кусты сирени у крыльца и одинокую хозяйственную сумку, которая валялась на скамейке.

Без мужиков скучно

День близился к концу, багровое солнце пряталось за горизонт, а во дворе сидели три старушки и увлечённо беседовали, не обращая внимания на пёстрые краски вечернего заката.

— Ой, мой дед на старости совсем невозможный стал, — жаловалась одна.

— А мой и в молодости ангелом не был, — подхватила другая, — как накукарекается с утра, так все выходные испортит.

— Мой не пил, — перебила её первая, — зато целый день так нудничал, придирался, что выходные превращались в каторгу. То ему борщ не перчёный, то ему чай не горячий. Уж лучше б пил!

— Да все они сволочи, — вмешалась третья, — только без них скучно. Ой, как тоскливо.

— А я ещё б приплатила, чтоб кому-нибудь моего деда сбагрить, — размечталась первая, но вдруг заметила, что около магазина стоит её муж и беседует с какой-то пышногрудой крашеной блондинкой.

Она подскочила с лавочки и побежала в сторону магазина.

— Глянь, как подорвалась, — рассмеялась вторая, — как же, так она своего деда и отдаст кому.

— Ой, глянь, руками машет, — воскликнула третья и тоже захохотала.

— А то они торгуются, — съязвила вторая.

— Да, видать, не сторговались, — заметила третья, — домой своего деда тащит.

— Ладно, пойду, — сказала вторая и поднялась, — небось, мой уже по кастрюлям шастает.

— Та я тоже пойду, — отозвалась третья, — завтра вставать рано. Надо на могилке у моего прибраться и оградку покрасить.

Лавочка опустела.

Солнце сменила серебристая луна.

Только никто на это не обратил внимание.

Волшебные туфли

Доктор Лия сидела в своём кабинете и потирала виски. Голова раскалывалась, таблетки не помогали, а в подсознание навязчиво вплывали одни и те неприятные мысли: «Меня бросил папа, меня бросил муж, я плохая девочка».

Благо, пациентов сегодня было мало. В основном только те, которые приходят просто потрепаться о своих болячках и попросить направление на новые обследования.

Она уже минут десять «внимательно» слушала пациентку, которая вещала про свой несуществующий диабет, симптомы которого скорее указывали на проблемы с кишечником, нежели проблемы с сахаром.

Лия распечатала старушке направление на колоноскопию, и та наконец-то удалилась.

«Герман Т…», — посмотрела она в компьютере имя следующего в очереди и нажала кнопку вызова.

«Приятный мужчина этот Герман, — вспомнила доктор Лия, — жалко, что редко заходит».

Пока она беседовала с пациентом и разбиралась с результатами анализов, то совсем забыла о своей мигрени. Но как только Герман сложил бумаги с назначениями и собрался уходить, новая волна боли сдавила виски. Лия зажмурилась и начала массировать затылок.

— Вы неправильно массируете, — заметил Герман и подошёл к Лии совсем близко. Коснулся пальцами её кожи и нежно, круговыми движениями погладил участки над бровями и под глазами.

— Забудьте вопросы, на которые нет однозначных ответов, — прошептал он. — Забудьте! И думайте о том, что вы хороший врач и очень красивая женщина.

Лия хотела что-то возразить, но головная боль начала постепенно отступать, и она удивлённо спросила:

— Вы экстрасенс?

— Нет, я хирург, — ответил Герман и улыбнулся.

Лия бросила взгляд на ухоженные руки мужчины и тоже улыбнулась:

— Спасибо, доктор Герман.

— Обращайтесь, — ответил тот, собрал бумаги и попрощался.

Доктор машинально потёрла виски и продолжила приём.

***

По дороге домой Лия собиралась заехать в супермаркет за продуктами, но вдруг в витрине обувного магазина заметила красные лодочки. Брошки на туфлях блестели, отражая солнечные лучи, и будто шептали: «Купи меня, купи».

И Лия зашла в магазин.

В субботу дочка спешно позавтракала и убежала с подружками на тренировку, а Лия бродила по комнатам, собирая разбросанные вещи, и, наконец, наткнулась на забытую обувную коробку.

Она надела туфли, покрутилась перед зеркалом и задумалась: «Ну, и куда я теперь в этих лодочках». А брошки на туфлях переливались на солнышке и будто подмигивали: «Погуляй

со мной, погуляй со мной».

В этом момент позвонила мама и, как обычно в выходные, начала жаловаться на отчима.

Лия спокойно выслушала тираду до конца и спросила:

— Мам, а ты не пробовала во время скандала просто закрыть рот?

— Дерзишь, — обиделась мама и бросила трубку.

«Ну и ладно», — подумала Лия и вернулась к зеркалу, потом прошлась в туфлях по комнате и неожиданно для себя обнаружила, что они довольно удобные. А брошки всё подмигивали и нашёптывали: «Погуляй со мной, погуляй со мной».

Лия шагала по улице в новых туфлях, улыбалась и думала о том, что она хороший врач и красивая женщина. Она перешла дорогу, завернула в знакомый дворик, присела на лавочку и осмотрелась вокруг. Здесь ничего не изменилось с тех пор, как она в детстве сидела на этой самой скамейке и ждала папу. Дом стоял, каштан по-прежнему «заглядывал» в квартиру на втором этаже, но там не было больше бабушки, не благоухало сиренью, корицей и папиным парфюмом. Там больше не хранились старые фотоальбомы, в которых бабушка навсегда осталась молодой, а папа — совсем маленьким мальчиком.

И огромные стеллажи с книгами тоже переместились из реального в мир воспоминаний.

После развода папа жил у бабушки, и мама отпускала её сюда на всю субботу.

— Девушка, вы случайно не меня ждёте? — рядом послышался знакомый голос, и Лия вернулась из воспоминаний в реальность.

— Герман, — удивлённо воскликнула она, — а что Вы здесь делаете?

— А я здесь живу, — рассмеялся Герман и присел рядом, — а вот Вы кого ждёте?

— Это наша с папочкой лавочка, — ответила Лия, — по субботам мы с ним встречались здесь.

— А почему на лавочке? — удивился Герман, — ему запрещали видеться с Вами?

— Наоборот, — вздохнула Лия, — его новая жена очень хотела со мной подружиться. Но знаете, в детстве всё воспринимается по-другому. Дети не знают цену времени, не понимают нюансов взрослой жизни, а я просто ненавидела женщину, которую любил мой папа. А ещё больше я ненавидела её сына, который называл его своим отцом.

— А где сейчас Ваш отец? — спросил Герман.

— Ему предложили открыть клинику где-то в Европе, и они с женой сейчас живут там, — ответила Лия.

— Интересно, — задумчиво произнёс Герман, — мои родители тоже сейчас живут в Европе. А я совершенно один.

— А где ваша семья? — поинтересовалась Лия.

— Моя семья — это моя работа, — вздохнул Герман, — иногда приходилось сутки проводить в клинике, а жена не верила, что я на операциях и не могу бросить тяжёлого больного на дежурного врача. Она устраивала скандалы, угрожала, что лишит меня родительских прав. А однажды утром я вернулся с работы и увидел в нашей квартире незнакомого мужика в одних трусах…

Герман замолчал и достал из кармана куртки сигареты

— Как всё банально, но ужасно, — грустно произнесла Лия и повторила, — это ужасно. Бедные дети…

— Что ужасно? — не понял Герман, — Вам тоже изменял муж?

— Нет, — неохотно ответила Лия и после долгой паузы добавила, — муж был военным. Когда возвращался из горячих точек, после командировок, то пил и буянил.

— Его можно понять, — заметил Герман.

— Я пыталась, молчала, ждала, — ответила Лия и жалобно посмотрела на собеседника.

Герман не выдержал и обнял её, и Лия прижалась к его груди, пытаясь спрятаться от всех прошлых обид и печалей. И так, прижавшись друг к другу, они молча просидели некоторое время.

— У меня предложение, — нарушил молчание Герман, — давайте зайдём ко мне и пообедаем вместе. Я ужасно голоден и ужасно не люблю обедать в одиночестве.

Когда они поднялись на второй этаж и остановились у двери бабушкиной квартиры, Лия вдруг поняла, что Герман — это тот самый мальчик, которого она ненавидела много-много лет. Ей стало страшно. Женщина вдруг превратилась в маленькую девочку, которая боится потерять отца, боится гнева матери и боится зайти в дом, где ей было уютно и хорошо, но давно в прошлом.

Она пролепетала удивлённому Герману что-то невразумительное и побежала вниз по лестнице, через дворик, подальше от своих воспоминаний. А прямо около своего дома подвернула ногу и сломала каблук.

Лия дохромала до ближайшей лавочки, присела на неё и разревелась. Волшебные лодочки были безнадёжно испорчены: сломался не только каблук, но и супинатор, а нежная кожа задника покрылась мелкими трещинками.

Доктор Лия сидела в своём кабинете и массировала виски. Голова раскалывалась, таблетки не помогали, а в подсознание навязчиво вплывали одни и те неприятные мысли: «Меня бросил папа, меня бросил муж, меня бросил Герман».

Она смотрела сквозь монитор компьютера и, не глядя в список сегодняшних пациентов, нажала на кнопку вызова.

Через пару минут в кабинете появился Герман.

Лия так обрадовалась, что еле сдерживала себя от желания прижаться покрепче к его груди и никогда не отпускать.

Герман поставил на стол новую обувную коробку и раскрыл её:

— Вот принёс тебе другие туфли. В них ты всегда будешь возвращаться ко мне. Я очень хочу этого, потому что люблю тебя, Лия!

В коробке лежали красные лодочки несколько другого оттенка, с брошками другой формы. Но они тоже сверкали на солнышке и подмигивали: «Я люблю тебя, я люблю тебя».

Почему я стала писателем

Часть 1

Прокручивая свою жизнь, как киноленту, назад, я заметила, что на самом деле хотела стать кем угодно, но только не писателем.

Выросла я у мамы в редакции, такая дочь полка корреспондентов-репортёров, машинисток, редакторов. В редакцию часто приходили известные писатели и поэты, и мне они не нравились. Уже тогда я понимала, что жизнь у них сложная, нестабильная и не такая уж яркая, как у героев их романов или поэм. А мне-то хотелось праздника.

Мне всегда казалось, что я не живу в реальной жизни, а нахожусь в каком-то облаке, которое перемещается в пространстве и времени, путешествует по разным странам, а также работает, убирает, готовит, стирает. А я сама сижу в этом облаке и складываю буквы в слова, слова — в фразы, а фразы — в главы бесконечного романа непонятно о чём.

Первая моя статья про гастроли кукольного театра была опубликована в газете «Зоря Прикарпатья», когда мне было семь лет. Конечно, текст правили и корректоры, и редакторы, а машинистки перепечатывали его на своей музыкальной машинке, но гонорар свой я всё-таки получила — юбилейный рубль с изображением Ильича.

Шёл 1970 год. Дедушке Ленину исполнилось сто лет, а мой блестящий рубль казался таким же вечным и магическим, как светлый образ вождя мирового пролетариата.

Я продолжала учиться, а свободное время проводить в редакции, и самым любимым моим ароматом стал не «Шанель номер 5», а запах свежей типографской краски.

В начале 80-х в журнале «Юность» появились мои первые рассказы. Авторитет вечно живого, но спящего в Мавзолее, поблек, как и мой юбилейный рубль. И мы, студенты журфака, пропили его вместе с новым гонораром в известном кабаке «Казачий хутор».

В 90-е началась перестройка, авторитет дедушки Ленина упал совсем, как и его статуя на площади им. Ленина. А я сама уже работала в редакции известной газеты. Заматерела и разжилась на французские духи «Шанель номер 5».

Однако, аромат свежей типографской краски по-прежнему мне казался гораздо приятней и родней.

Как собственно и сейчас.

Часть 2

Мои студенческие годы пришлись на кровавые 80-е.

Я особо не заморачивалась на тему поступления в ВУЗ. Было и так понятно, что учиться я буду в Ростовском университете, но только не на филологическом. Напомню, что я делала всё возможное, чтоб не стать писателем. Поэтому поступила на механико-математический.

К счастью, мне хватило пяти лет учёбы, чтоб ощутить свою полную несовместимость с математикой и программированием. Конечно, я освоила и Алгол, и Пиэль, и Фортран, но всю жизнь разговаривать с ЭВМ для меня было равносильно самоубийству.

Мои школьные друзья ушли в армию и попали в Афганистан. Я писала им письма, они очень редко отвечали или не отвечали вообще. И только спустя несколько месяцев на поминках, всматриваясь в глаза убитых горем родителей, я понимала, почему они молчали.

В 1985-м из ростовского университета вырвалось новое поколение дипломированных программистов, я поступила на заочное отделение журфака, к власти пришёл Горбачёв, и начался полный бардак. Перестройка. Привет, Америка. Сникерсы, Баунти. Райские наслаждения и водка «Распутин», на которой сам Григорий изображен дважды, сверху и снизу.

Нерушимый Союз братских республик рассыпался на свободные обломки разных национальностей. И пролилась первая кровь уже не в Афганистане, а внутри страны.

Шёл 1989 год. Непотопляемый Титаник с привычным до боли названием «СССР» развалился на части и очень быстро пошёл ко дну. Но мы благополучно остались на берегу и спокойно наблюдали, как тонет накопленный нами багаж, диваны, чемоданы, сберкнижки, дипломы и членские билеты от партии и комсомола.

Кажется, автором клише «лихие девяностые» стал писатель Михаил Веллер, употребивший это выражение в романе «Кассандра».

И мне оно показалось весьма удачным после Августовской комедии абсурда с громким названием «Путч», обесцениванием сбережений граждан, невыплаты заработной платы, пенсий и так далее, и тому подобное.

И носило меня по редакциям разных газет: от партийного «Вечернего Ростова» до криминального «Ростовского курьера». Одни газеты закрывались, другие открывались. Но несмотря на нестабильность, разгул бандитизма и полное безвластие, мы чувствовали себя свободными и делали всё, что позволяла фантазия. Для меня девяностые реально были лихими, наполненными незабываемыми впечатлениями от опасных приключений.

А главное, есть, что вспомнить и рассказать не только внукам, но и правнукам.

Хотя было страшно. Очень страшно. За дочь, за семью, за коллег по работе и, естественно, за себя лично.

Я ощущала этот страх кожей. Страх, тщательно прикрытый ростовскими понтами и куражом.

Особенно тяжело мне давались материалы про военный госпиталь, который находился почти за чертой города, в районе Военведа. Именно туда привозили «груз номер 300» из Чечни и других горячих точек. Но больше всего я боялась, когда по заданию редакции отправлялась в ростовскую лабораторию по идентификации останков. Туда привозили неопознанный, безымянный «груз номер 200».

И я на всю жизнь запомнила глаза родителей, которые приезжали из разных городов нашего свободного Отечества и месяцами стояли, сидели, лежали в очереди в надежде получить хоть какую-нибудь информацию о своих детях.

Я возвращалась домой и заливала боль водкой. Но водка после двух литров превращалась в воду и очень быстро заканчивалась.

И очень быстро наступил тот момент, когда фразы начали рассыпаться на слова, слова на буквы, а я осознавала всё больше и больше, что не могу писать.

Это случилось в середине октября 1992 года на одном из последних заседаний Суда над Чикатило, начатого 14 апреля того же года. Заседание проходило в зале №5 Ростовского дома правосудия. Объём материалов уголовного дела №18/59639—85 составил 220 томов.. Андрея Чикатило обвиняли в 56 зверских убийствах несовершеннолетних. Его самого, во избежание возможного самосуда со стороны родственников погибших, поместили в большую железную клетку.

Я смотрела на клетку, на мерзкого сморчка с рыбьими глазами, на слюни, которые капали у него из рта и думала: «Чего же стоит наш ростовский уголовный розыск, который не мог поймать столько лет этого говнюка. Это ж надо было, вызывать целый отряд следователей из Москвы, которые привезли с собой специально обученных женщин, чтобы поймать маньяка на живца. Господи, где я живу, где работаю, что делаю».

А за окном летали паутинки тополей. Приближался день рождения дочери, и появилось первое смутное желание уехать из России.

Продолжение следует…

Михаил КИТАЙНЕР, Россия, Ярославль

Родился в 1950 году в Ярославле, где и живёт до сих пор. Учился в Ярославском технологическом институте, но инженером так и не стал. Окончил Ярославский педагогический институт, но учителем не стал тоже. Профессиональный журналист, поэт, писатель, издатель. Автор пяти поэтических книг и двух книг прозы.

Когда-то давно мой шеф — начальник транспортного управления, где я работал заведующим пресс-центром, на вопрос, «кем у тебя работает Китайнер?», подумав, ответил: Китайнером. Наверное, поэтому материал обо мне в областной газете так и назывался: «Профессия — Китайнер».

Возможно это потому, что чем бы я ни занимался, где бы ни работал, я всегда старался оставаться самим собой. И не только в работе, а и в творчестве тоже. Я мог бы долго рассказывать о себе, но лучше всего обо мне и моём творчестве расскажет стихотворение, с которого начинается моя подборка.

***

Литературных институтов

Я не кончал. Не довелось.

Меня пригревших, почему-то

Среди маститых не нашлось.

Никто не передал мне лиру,

Не целовал мой пылкий лоб…

Ну, не нашлось в подлунном мире

Сходить желающих во гроб.

Что ж, окрылившись не «под сенью»

И возмужавший не «среди»,

Пишу стихи по вдохновенью,

А не затем, чтоб угодить.

Как бог мне на душу положит,

Так и пишу, так и пишу.

О том, что ранит. Что тревожит.

На что надеюсь. Чем дышу.

Не член. Да я и не пытался.

Не состою. Желанья нет.

Каким я был, таким остался…

Вот это точно — обо мне.

Мой путь к строке тернист и труден,

Касаюсь чистого листа.

Но верю в то, что жизнь рассудит

И всё расставит по местам.

И пусть в стихах не видно блеска,

В них честно всё. В них фальши нет…

В них — я. Не очень-то известный

И без диплома. Но поэт.

ПОНЕДЕЛЬНИКИ

Иногда, назвав себя бездельником

И решив, что в жизни сделал мало,

Твердо намечаешь с понедельника

В новой жизни новое начало.

Но идут недели за неделями,

И, глядишь, ничто иным не стало:

Как в дороге вехи — понедельники —

Навсегда забытые начала.

Но года отнюдь не беспредельные —

Их считать когда-нибудь придется.

Каждый раз всё меньше понедельников

Дня начал нам в жизни остается.

И однажды, всё ж замыслив дельное,

Прочь откинув прежние заботы,

Жизнь начать захочешь с понедельника,

А дотянешь… только до субботы.

ДИАЛОГ С РАВВИНОМ

Мы с раввином обсуждали Тору —

Избранные, так сказать, места.

Мне с ним было очень трудно спорить:

Он всё знал, а я — и не читал.

Обсужденье двигалось тоскливо,

Без эмоций, бьющих через край.

И тогда я предложил «по пиву».

Он подумал и кивнул: «Давай!»

С пивом дело двинулось. И робко

Аргументы зазвучали в такт,

А потом, к концу второй коробки,

Спор дошел до избранных цитат.

А когда, исполнив песнь Эсфири,

Наши души выпали в экстаз,

Взяли водки — три или четыре,

Точно не скажу, но в самый раз.

А под вечер снег посыпал с неба

Мелкой и противною крупой.

И тогда сказал ему я: «Ребе,

Хватит пить, а то уйдем в запой».

Он меня окинул взглядом мудрым,

Глаз открыв на несколько минут.

«Хорошо, — сказал, — оставь на утро,

Утром будем обсуждать Талмуд».

АТЛАНТ МОНЯ

Моня всё слышал.

Опутанный проводами с присосками, тянувшимися к целой куче разнообразных медицинских приборов, он лежал на широкой койке в просторной больничной палате и всё слышал. Люди, стоящие вокруг, считали, что он не может ничего слышать и уж тем более чувствовать. А он всё слышал. Он слышал, как распахнулась дверь палаты и несколько человек вошли в комнату. Он слышал, как они остановились возле его кровати, глядя на его маленькое тщедушное тело и на мониторы приборов. Он слышал, как они молчали. Наконец один из них, видимо самый главный, сказал:

— Покажите мне последние показатели.

Так и сказал, не пытаясь правильно построить фразу: «Покажите показатели».

После этого ещё какое-то время все сохраняли молчание, нарушаемое только шелестом переворачиваемых страниц. Очень громким шелестом, как казалось Моне.

— Нет, — сказал наконец тот же голос. — Практически — никаких шансов. Думаю, в лучшем случае — до утра. Но, скорее всего, умрёт ночью.

— Думаете? — переспросил его немолодой женский голос.

— Практически уверен, — без нажима, но твёрдо ответил тот, первый.

— Ну, посмотрим, — сказал кто-то ещё, и они вышли.

«Нет, — подумал Моня, мысленно грустно усмехнувшись. — Вот тут ты не прав, Главный. Я не могу умереть этой ночью, поскольку уже умер. Умер сорок лет назад…».

…Тогда ему было двадцать. В двадцать лет все девушки кажутся прекрасными, но когда он встретил Розочку, он понял, что всё это полная чушь! Девушки, окружавшие его до этого, были, без сомнения, хороши. Но прекрасной была только она —

Розочка! Моня сразу же решил, что она обязательно станет его женой. Хотя — и он это чётко понимал — шансов у него было ноль, помноженный на… Чёрт знает, на что помноженный, но шансов не было вообще. При своём росте чуть ниже ста семидесяти, несколько мешковатой фигуре и маловыразительном лице, на котором особо выделялись большой нос и такие же большие круглые очки, Моня не пользовался успехом у женской половины человечества. А Розочка… Розочка была само совершенство! Миниатюрная — даже ниже Мони, с прекрасной точёной фигуркой, огромными, в пол-лица, чёрными глазами, она блистала на фоне окружавших её девушек, как солнце на фоне поблекших звёзд.

Моня тогда даже не попытался к ней подойти. Наоборот, он намеренно отступил за спины своих сокурсников, чтобы она даже случайно его не заметила. Но он мог бы этого и не делать. Купаясь в волнах повышенного внимания и откровенного восхищения молодых людей, она вряд ли бы заметила неказистого паренька, даже попадись он ей на глаза…

Да, Моня не был красавцем. Но он был умным. На мехмате университета, куда он с блеском поступил, несмотря на свою «пятую графу», он был, пожалуй, самым умным студентом на курсе. Он блестяще успевал по всем предметам, участвовал в общественной жизни факультета — пел, аккомпанируя себе на гитаре, и имел ещё массу прочих нагрузок. Преподаватели им гордились, а сокурсники относились с уважением. Словом, всё было замечательно. Но Розочка…

Розочка училась на историческом факультете. Её будущей специальностью была этнография, и в обычное время Моня с Розочкой не пересекались: даже лекции у них читались в разных корпусах. А вот на общеинститутских мероприятиях Моня всегда находил её взглядом и, незаметно для себя, оказывался почти рядом с ней. Рядом, но почти…

Скрипнула дверь палаты.

— Ну, как он? — спросил мужской голос. Не тот, который Главный, а какой-то другой.

— Без изменений, — ответил ему голос женский, почти девичий.

«Медсестричка», — догадался Моня…

Развязка наступила на четвёртом курсе. Был какой-то очередной межфакультетский вечер, Розочка, как всегда, купалась в море внимания, а Моня, тоже как всегда, стоял где-то почти рядом. И вдруг… Отмахнувшись от многочисленных ухажёров, Розочка подошла к Моне и сказала:

— Мне кажется, что прелюдия несколько затянулась. Скоро мы уже и дипломы защитим, а ты так и не решишься ко мне подойти. Пойдём танцевать!

И они пошли танцевать. А потом — ещё. И ещё, и ещё, и ещё… А потом они гуляли по городу. А потом, спустя два месяца, поженились.

Розочка утверждала, что обратила на него внимание ещё тогда, при первой встрече. Но Моня ей не верил. Она ведь не могла знать тогда, что он умный. Она могла только видеть, что он некрасивый. Но Розочка смеялась и говорила, что для неё он всегда был самым красивым, а в его уме она до сих пор сомневается: был бы умным, подошёл бы к ней сам, а не ждал этого от неё…

— Мы всегда будем вместе, — говорила ему Розочка. — Только ты меня никогда не предавай. Никогда-никогда…

Дипломы они защитили одновременно. Моня, как лучший выпускник факультета, был оставлен на кафедре, а Розочка распределилась в Институт истории, где ей предстояло заниматься этнографическими исследованиями. С жильём им тоже повезло: Розочкина бабушка переехала жить к Розочкиным родителям, а её однокомнатная квартирка на Бульварном кольце досталась молодым. Одним словом, грядущая жизнь представлялась прекрасной и безоблачной.

Где-то в апреле того года Розочка пришла домой и сказала, что её на две недели командируют на Кавказ изучать «этногенез, состав, расселение, культурно-бытовые особенности, а также материальную и духовную культуру» некой народности. Так было написано в бумаге, приложенной к командировочному удостоверению. Моня не хотел её отпускать, тем более — на две недели, тем более — на Кавказ, тем более — одну. Но Розочка смеялась и говорила, что будет там не одна, а с большим дружным коллективом, что на Кавказ они чуть позже обязательно поедут вдвоём, а две недели — не такой уж большой срок…

Две недели оказались вечностью. На обратном пути, когда группу учёных забрали из горного селения, где они проводили исследования, автобус сорвался в пропасть. В этом никто

не был виноват: прямо под колёсами автобуса произошёл обвал породы. Не выжил никто.

Вот тогда Моня и умер. Умер вместе с ней.

— Обстановка? — спросил голос с порога. На этот раз спрашивал Главный. Его голос Моня запомнил хорошо.

— Без изменений, — ответила медсестра. — Какая-то подозрительная стабильность.

— Ну-ну, — только и сказал Главный и, не подходя к Мониной кровати, прикрыл дверь.

«Не посчитал нужным», — грустно подумал Моня и опять провалился в прошлое…

После похорон Моня подал заявление об уходе с кафедры. Оставаться в университете, где всё напоминало ему о Розочке, он не хотел. Его, конечно, уговаривали, говорили, что всё пройдет, боль уляжется, а впереди большая жизнь и наука, которой он служит… Но Моня знал, что ничего не пройдёт и ничего не забудется. А наука… Что ж, науке придётся обойтись без него. Потому что всё, о чём он мечтал, ассоциировалось с Розочкой. А без Розочки никакая наука была ему не нужна. Он и из квартиры хотел выехать, но Розочкины родители настояли. И он остался.

Не особо привередничая, Моня устроился программистом в конструкторское бюро. Зарплата была относительно приличной, график работы — стандартным, да и находилась организация всего в трёх автобусных остановках от дома. Можно было доехать и на метро, но метро Моня не любил. В новую работу он вошёл быстро: была она совсем несложной для него, с его-то университетским образованием, и монотонной, что Моню особенно устраивало. Он легко определял содержание и форму исходных и конечных данных, проверял программы, продумывал оптимальные схемы и макеты ввода, сохранения, методы контроля исполняемых машиной операций, отлаживал уже имеющиеся программы… Но главное, эта работа занимала все мысли и позволяла не думать о том, что случилось. Не думать о Розочке. О том, что её больше нет.

Иногда Моне даже казалось, что он сам стал некой компьютерной программой с неизменной функцией: утром подъём, душ, завтрак, пять минут до автобуса, десять — на автобусе, три минуты до работы. Восемь часов за монитором или письменным столом, и обратно: три минуты до остановки, десять — на автобусе и так далее…

— Маша, вы что, спите?

«Опять этот Главный. Что он бегает каждые пять минут?»

— Что вы, Геннадий Петрович, я не сплю. Я слежу за приборами.

— И что приборы?

— Всё без изменений. Показатели как и два дня назад…

«Ого! Два дня? А мне казалось, что прошла всего пара часов…» — Моня хотел вздохнуть, но у него не получилось.

— Удивительно! Четвёртые сутки организм сопротивляется. Хотя, по всем показателям, он должен был умереть ещё три дня назад. Такое впечатление, что его что-то тут держит, какое-то незавершённое дело.

«А что меня тут держит? — подумал Моня. — Меня уже давно ничего не держит на этом свете. Разве что что-то случилось перед тем, как я здесь очутился. А как, кстати, я здесь очутился?».

То утро ничем не отличалось от предыдущих: подъём, душ, завтрак, пять минут до автобуса, десять — на автобусе… Подождите… Десять минут на автобусе…

…Моня очень удачно вскочил в автобус, буквально за секунду до того, как дверцы захлопнулись. И, хотя он оказался почти прижатым к дверям, это было лучше, чем ждать следующий, который, без сомнения, ещё и опоздает. «В тесноте, да не

в обиде», — подумал Моня и посмотрел, кто это давит на него всем весом. Давящим объектом оказалась девушка лет двадцати. Моня глянул на её лицо и замер. Перед ним была Розочка.

Та Розочка, которую он увидел в самый первый раз. Лёгкая, миниатюрная, с прекрасной точёной фигуркой, огромными, в пол-лица, чёрными глазами… Моня не мог поверить увиденному. Никогда за эти почти сорок лет, прошедшие с того рокового дня, Моня не засматривался на девушек. И хотя его, молодого вдовца с отдельной квартирой в центре и приличной зарплатой, неоднократно пытались сосватать, Моня стойко держал оборону и уклонялся от подобных знакомств. Он на всю жизнь запомнил слова Розочки: «Мы всегда будем вместе. Только ты меня никогда не предавай. Никогда-никогда…». И Моня не предавал…

И в этот раз в автобусе Моня не предавал свою Розочку. Просто девушка, которая в этот момент невольно прижималась к его груди, была ею. И Моня смотрел на неё, смотрел и не мог оторвать взгляда. А девушка, словно почувствовав его внимание, повернулась к Моне, намереваясь сказать ему что-то…

И в этот момент Моня почувствовал удар. Автобус словно натолкнулся на какую-то стену, и передняя часть его остановилась, а задняя всё ещё продолжала двигаться, сминая

в плотную массу людей, находящихся между кабиной водителя и задней частью автобуса.

«Мы сейчас рухнем, мы сейчас рухнем в пропасть! — в ужасе подумал Моня. — Как же так? Розочка, моя Розочка, ты не должна ещё раз погибнуть!». И он ухватился за выгибающийся поручень и прикрыл собой кричащую от ужаса девушку…

— Видно, что-то его тут держит, — опять сказал Главный. — Держит и не отпускает. Дай-то бог. Пусть держит. Может, выкарабкается?

А Моня знал, что его тут держит. Потому что из последних сил удерживал многотонную массу тел, стремящихся смять, раздавить эту хрупкую девушку. Его Розочку… Ну, пусть почти Розочку… Он стоял, как Атлант, распрямив свои старческие плечи, он ощущал огромный груз, навалившийся на них, но стоял и не мог позволить себе скинуть этот груз с плеч. Потому что тогда небо бы упало, и все, все, кто был дорог ему, погибли…

А потом стало темно, и он больше ничего не помнил…

Моня открыл глаза и, с трудом разомкнув сухие губы, хрипящим шёпотом спросил у Главного:

— Розочка… Девочка та — жива?

— Ты гляди-ка! — удивлённо воскликнул Главный. — Заговорил! Ну, теперь выкарабкается. Обязан выкарабкаться!

А Моня и сам знал, что выкарабкается. Потому что если он не выкарабкается, то кто будет держать небо?

ВОЗВРАЩЕНИЕ

В начале семидесятых годов прошлого века жизнь в СССР была спокойной и размеренной. В каждой семье всё было расписано на несколько лет вперёд. У детей — школа, институт, престижная работа, отдельная квартира. У взрослых — престижная работа, хорошая зарплата, отдых в Гаграх или, если повезёт, в Болгарии, ценный подарок от коллектива, достойная пенсия. По телевизору рассказывали о достижениях тружеников народного хозяйства, все были за мир, дружбу и братское сотрудничество.

По натуре своей Соломон Маркович был домоседом. Он и на дачу-то выбирался редко, и то когда лишь дети настаивали. Ну, не любил он ни дачи, ни санатории, ни поездки всякие из разряда «мир посмотреть». Весь мир его заключался

в уютной однокомнатной квартирке в тихом районе, куда они с Машей переехали после размена с сыном. Вот его квартирка и жена Маша — это и был весь мир Соломона Марковича. А когда Маши не стало, этот мир расширился до могилки на городском кладбище, куда он, невзирая на время года и капризы погоды, ездил регулярно. Сначала каждый день, потом раз в неделю, потом раз в месяц. Он бы и чаще ездил, да здоровье уже не позволяло.

Ещё, раньше, он ездил в гости к сыну. На праздники, на семейные даты или так — с внуками пообщаться. Правда, внуки этого общения не слишком жаждали, в основном интересовались, что им дед привёз в подарок. В детстве подаркам радовались, повзрослев, разочарованно вздыхали, а теперь и вовсе — вежливо благодарили и, даже не разворачивая принесённые свёртки, откладывали их в сторону: ну что такое мог подарить им дед с его мизерной пенсией? Да и неинтересно было им — шестнадцатилетним оболтусам — с ним, стариком, возиться. Правда, вслух они об этом не говорили: всё же в интеллигентной семье выросли.

Со снохою Соломон Маркович тоже общался редко. Особенно теперь, когда его любимый сын Боренька умер. Соломон Маркович всё не мог понять: почему так получилось? Он, без малого семидесятилетний старик, живёт и здравствует, а его Боренька, которому ещё и пятидесяти не было, вдруг взял и умер. Не от болезни какой, не в аварии погиб: просто однажды вечером лёг спать, а утром не проснулся. Врачи говорили — тромб. Оторвался, мол, и — в сердце. А откуда ему было взяться, тромбу? Не болел ведь ничем его Боренька. Да…

Вот после смерти Бореньки Соломон Маркович и замкнулся. Сноха, Марина, поначалу пыталась его взбодрить или делала вид, что пыталась, а когда он раз за разом стал отказываться от приглашений в гости или поездок на дачу, бросила это дело. И Соломон Маркович стал жить сам по себе.

Нельзя сказать, что жил он бирюком. С соседями по дому он здоровался и даже иногда мог поговорить о погоде или ценах на продукты, но тесной дружбы ни с кем не заводил. Ну, не нужна ему была эта тесная дружба. Его миром была его квартирка, старенький телевизор «Рекорд», по которому он регулярно смотрел программу «Время», Машенькина могилка на кладбище да редкие поездки на бывшую работу в НИИ, где его ещё помнили и уважали. Вот ради этого уважения-то он туда и ездил…

Казалось бы, ничто не могло нарушить этот сложившийся распорядок. Но тут…

Однажды, было это в канун Нового года, 1976-го, к Соломону Марковичу неожиданно приехала в гости Марина. Одна, без внуков. Но с бутылочкой армянского коньяка, который Соломон Маркович особенно уважал. Три звезды. Пятизвёздочный ему не нравился — слишком резкий, а вот три звезды — самое то! Да… Так вот, приехала к нему Марина, поинтересовалась, как он живёт, спросила о здоровье, поздравила с наступающим Новым годом, преподнесла эту самую бутылочку и сразу взяла быка за рога.

— Соломон Маркович, — спросила его Марина, — а вы никогда не задумывались о выезде на историческую родину?

Сказать, что Соломон Маркович был ошарашен, значит — ничего не сказать. Он поначалу даже не понял, о чём идёт речь, а когда наконец понял, то от волнения открыл принесённую бутылочку и налил себе полную рюмку коньяка. И выпил залпом. Потом помолчал, налил вторую и выпил опять.

До сего момента Соломон Маркович никогда не пил коньяк залпом. Более того, если бы ему рассказали, что кто-то пьёт залпом этот божественный напиток, Соломон Маркович искренне пожалел бы этого человека… А тут выпил. И потянулся к бутылке, чтобы налить третью рюмку. Но Марина решительно отодвинула бутылку в сторону и повторила:

— Так что насчёт выезда?

Соломон Маркович задумчиво причмокнул губами. Послевкусие было приятным. Хороший, стало быть, коньяк. Не поддельный. Он ещё раз причмокнул, посмотрел на Марину и придвинул к себе бутылку.

— А оно мне надо?

Он вновь налил себе в рюмку коньяк — в этот раз на треть рюмки (надо бы в коньячный бокал, да ладно!) — и выпил. Медленно и со вкусом, как и положено.

— Чего я там забыл, на этой исторической родине? — спросил он у Марины. — Мне и здесь хорошо.

— Ну как же? — растерялась Марина. — Вы же здесь совсем один! А там… А там люди, близкие вам по духу. Евреи…

— Вот именно, — сказал Соломон Маркович, — евреи. А я, знаешь ли, привык к местному окружению. Чтобы и евреи, и не евреи. У меня, Марина, национальный вопрос никогда не стоял во главе угла. Я, если помнишь, член партии с 1941 года. Ещё на фронте вступал. Я, Мариночка, всю жизнь агитировал за советскую власть. Так чего это ради я туда поеду? Никого тут нет, говоришь? Есть! Друзья у меня тут есть… пока. Могилка Машенькина. Внуки. Ты. Соседи, в конце концов… А там?

— Как вы не понимаете, Соломон Маркович, — заволновалась Марина. — Сейчас все едут. На днях Рабинович с семьёй уехал. Рахманы подали документы… А Аранович ещё три года назад выехал…

— При чём тут Аранович? — удивлённо спросил Соломон Маркович и решил было ещё плеснуть себе коньяка, но передумал. — При чём тут Аранович? Аранович — всемирно известный дирижёр. Ему там целую филармонию дали. А я — пенсионер.

— А вам и там будут пенсию платить, — сказала Марина. — Там всем, кто из СССР приезжает, платят…

— Так мне и здесь платят, — усмехнулся Соломон Маркович и вновь плеснул в рюмку коньяк. На четверть.

— Ну как же… — начала было вновь Марина, но Соломон Маркович её перебил.

— А чего это ты, голубушка, меня вдруг решила в Израиль выпроводить? Квартирка, что ли, моя понадобилась?

— Да что вы, что вы, — нарочито возмутилась Марина, — какая квартирка! Разве мы вас одного отпустим? Мы с вами поедем!

— Вот те и помидоры на засолку! — охнул Соломон Маркович и сам удивился сказанному. Какие помидоры? На какую засолку? Такое выражение вообще было не из его лексикона. Но тут оно пришлось как нельзя кстати. — Какого это рожна вы со мной поедете? Вы же не евреи?

— Так в том и дело, — засуетилась Марина и налила чуть коньяка в свою рюмку. — В том-то всё и дело, что выпускают сейчас на ПМЖ в Израиль только евреев. А вот с ними могут выехать и члены их семей. Ведь вы же еврей?

— Еврей, — подтвердил Соломон Маркович и выпил.

— Вот, — сказала Марина и тоже выпила. — А мы — члены вашей семьи…

— Вот оно что… — наконец понял суть происходящего Соломон Маркович и с сомнением посмотрел на бутылку. Та была уже пустой на треть. «Достаточно, пожалуй», — подумал он. — Вот оно что… Значит, вы хотите уехать, а меня, значит, определили на роль паровоза…

Конец ознакомительного фрагмента.