Тихая ложь

Михаль Шалев, 2021

Сиван – семейный юрист и мать-одиночка двадцатитрехлетней дочери. Между нею и дочерью существует глубокая близость. У нее хорошая и спокойная жизнь, и ее не смущает, что у нее нет отношений с мужчинами. Все меняется, когда после восемнадцатилетнего перерыва в ее жизни снова возникает Яаль – ее первая любовь и муж ее умершей сестры, который дарит Сиван старую квартиру в южном Тель-Авиве, доставшуюся ему по наследству. Ремонт квартиры приводит к знакомству с красочной галереей второстепенных персонажей, представляющих различные слои израильского общества. В результате этого и при непосредственном участии Сиван жизнь их всех кардинальным образом изменяется, а Сиван приходится оглянуться назад и пересмотреть последние годы жизни своей любимой сестры и секреты, которые знают только она и Яаль.

Тоска

Сиван задержалась в офисе до восьми вечера. Ей надо было закончить все намеченные на сегодня дела, а кроме того подготовиться к заседанию суда на следующей неделе. Она отодвинула в сторону мысли о Яале и сосредоточилась на профессоре Бахаре, заведующем отделением сердечной терапии больницы «Асута» в Ашдоде, и его сложном разводе с бывшей женой Гили, которую он оставил, влюбившись в диетолога своей больницы Ошер^[4]. После двух лет утомительных переговоров они, наконец, согласовали черновик договора о разводе, однако всякий раз, когда дело доходило до того, чтобы назначить дату слушания в суде, Гили находила новый повод все испортить. То она была больна, то у нее случился нервный срыв. Однажды она даже явилась на заседание, но тут же изменила свое мнение относительно пунктов такого-то и такого-то. Сиван в этом деле больше всего удивляло изменение веса клиента. Во время их первой встречи он весил девяносто килограммов, а сейчас, спустя три года, уже почти сто сорок. Сиван не могла понять, как жизнь с диетологом могла привести к таким изменениям. Профессор уверял ее, что счастлив, но при каждой следующей встрече выглядел все более усталым и лишенным какого бы то ни было энтузиазма, будто Ошер поставила своей целью просто откормить его, как гуся, которого готовят на убой.

Мысли Сиван прервал телефонный звонок. Поскольку секретарша уже ушла домой, ей пришлось поднять трубку, и она с удивлением обнаружила, что говорит не с кем-нибудь, а именно с женой профессора Бахара.

— Госпожа Ньюман?

— Я же говорила вам, Гили, что вы можете звать меня просто Сиван, — они встречались уже множество раз, но всегда обменивались лишь стандартным набором фраз, которых требовали приличия.

— Я могу быть с вами откровенной, Сиван?

— Конечно.

— Я хочу, чтобы он вернулся.

— Вы должны сказать это не мне, а ему.

— Она околдовала его, он просто не понимает, что творит. Но ему уже стало надоедать, я ведь знаю своего мужа. Он хочет вернуться домой. Единственное, чего эта Ошер не может ему дать, так это счастья. Вы уж поверьте мне.

— Так все ваши претензии и попытки отложить суд были из-за этого?

— Вы записываете наш разговор? Хотя какая разница? Можете записывать все, что вам вздумается. Я не хочу разводиться. Говорю это вам не как адвокату, а как женщине. Что плохого в том, что женщина, которая любит своего мужа с четырнадцати лет, еще со школы, не готова с легкостью с ним расстаться? Что она хочет, чтобы он одумался и вернулся к ней? Сколько мужчин в его возрасте теряют голову и бегут за первой юбкой, а потом понимают, что ягодка была не такой уж сладкой, как казалось. Да вы же вами видели эту клубнику: красная такая, крупная, красивая, а укуси ее — тьфу, кислятина одна.

Сиван подавила смешок. Да, Гили была права, и насчет клубники, и насчет мужчин.

— Послушайте, Гили, я могу только передать ваши слова профессору Бахару. Если он захочет, вы должны переговорить с ним. Адвокат тут ни при чем. Решение должно исходить от вас.

— Он не отвечает на сообщения, которые я ему оставляю. Передайте ему, что это наши дети просили меня позвонить вам и рассказать вам всю эту историю. Именно они придали мне сил сделать это.

— Я передам.

— Спокойной ночи, адвокат Ньюман.

— Спокойной ночи, Гили.

Поднявшись по ступенькам, ведущим от стоянки к парку, граничащему с ее домом, Сиван толкнула железную калитку. Шел дождь, и светильники в саду напоминали маленькие маяки, указывающие путь к безопасному берегу. Она зашла под навес у входной двери и вытерла подошвы туфель о коврик. Войдя в гостиную, она увидела, что в камине пылает огонь, а Лайла лежит на диване, закутавшись в одеяло, спиной к телевизору, включенному без звука.

Уверенная, что Лайла спит, Сиван выключила телевизор.

— Это ты, мама?

Сиван сняла с плеча сумку и положила на стул в кухне.

— Как дела, Лали? — у каждой из них было особое, ласкательное имя. Сиван в молодости звали Ваня, Бамби — Бамбумела, а Лайлу все называли Лали.

— Я так тоскую по нему! — раздался душераздирающий вопль Лайлы.

Сиван не надо было спрашивать, кого Лайла имела в виду.

— Я знаю, милая. Это естественно.

— Нет! Неправда! — закричала Лайла. — Что тут естественного? Прошло уже два года! Почему же я так тоскую?

— Ты тоскуешь по чувствам, которые он в тебе вызывал, — Сиван была голодна. Она собиралась погреть себе ужин из того, что осталось после выходных, но передумала и села в кресло, стоящее рядом с диваном, на котором лежала Лайла.

— Он сейчас с другой, которая его любит. Скоро они поженятся, а я все еще продолжаю думать о нем. Какая же я тряпка!

— Вы были вместе шесть лет, с пятнадцати. Такая любовь проникает и в кровь и в душу. Чтобы забыть о ней, требуется время.

— А вот у него все быстренько случилось.

— Видимо у него это началось еще до того, как вы расстались. Ты же не была готова принять это, поэтому тебе требуется время сейчас.

— Когда уже закончится весь этот кошмар?

— Не вижу никакого кошмара. Обычно ты выглядишь достаточно счастливой.

— Это правда, — ответила Лайла, подумав. — Обычно я вполне довольна жизнью. Бывают дни и даже недели, когда я совсем не вспоминаю его. Но иногда эта тоска снова набрасывается на меня.

— Появится кто-то другой, гораздо лучше Лиора, и у тебя еще случится большая любовь, — Сиван вдруг вспомнила о мрачных пророчествах Зейнаб, но постаралась не думать о них. — Я абсолютно в этом уверена.

— Нет никого лучше него.

— Лучше для тебя. Тот, кто лучше тебе подойдет.

— Он и был самый подходящий. Просто я недооценила его. Вела себя с ним неправильно. Считала, что он никуда не денется. Я не виню его в том, что ему стало скучно со мной. Он гораздо лучше меня, и я его недостойна.

— Что я могу тебе сказать, если ты говоришь такие глупости? Я тоже любила его, и у меня тоже болит сердце. Но он остался в прошлом. Хорошо, что у него есть подруга, а то бы ты снова побежала к нему.

— Ты права, — сказала Лайла, внезапно погрустнев. — Но почему же сердце отказывается забыть его? Я совершенно не хочу так себя чувствовать, я знаю, что он не любит меня, и сама не уверена, люблю ли я его. Я даже не знаю, какой он сейчас, так почему же у меня не получается взять себя в руки?

— Сердце не всегда указывает правильный путь.

— Ты действительно уверена в том, что я найду кого-то другого? Что я снова полюблю?

— Абсолютно.

— Ты никогда не ошибаешься.

— Можешь успокоиться. Даже если ты будешь целый день сидеть на диване и плакать, это все равно случится. Не надо даже прилагать особых усилий.

Лайла улыбнулась сквозь слезы.

— У меня уже в животе урчит, — Сиван встала, прошла в кухню, подогрела себе рыбу с рисом и вернулась в гостиную. Лайла за все это время не сдвинулась с места.

— А почему у тебя этого не случилось? — спросила она.

— Чего не случилось?

— Такой большой любви. Ты все время одна.

— Это не совсем так. У меня были друзья.

— Кто их считал и кто их помнит? — отмела ее возражения Лайла. — И если ты такая умная и чувствительная и знаешь, как надо любить, почему же ты никого не полюбила?

— Кто сказал, что не полюбила? Еще как полюбила, только не того, кого надо. Когда я была молодой, я была совсем не такой, как ты. Сейчас в это трудно поверить, но я была очень стеснительной и неуверенной, и упустила момент.

— А в кого ты была влюблена?

Сиван не могла сейчас рассказать Лайле о Яале. Момент был совершенно неподходящий. К такому рассказу надо было основательно подготовиться.

— Я познакомилась с ним, когда мне было девятнадцать и любила его много лет. Только впустую.

— Почему? Он уже был женат?

— Да.

— Жаль… — задумчиво произнесла Лайла.

— Да не о чем, в общем то, жалеть. Я удовлетворилась тем, что любила его, а когда родилась ты, ты заполнила всю мою жизнь, и мне больше никто не был нужен.

— Надеюсь, не он был моим отцом, так?

— Конечно нет! С чего ты взяла? — удивилась Сиван. — Я ведь уже тысячу раз тебе рассказывала. С твоим отцом мы познакомились когда я путешествовала по Бразилии. Мы провели с ним шесть дней в совершенно удивительном месте, где кроме местных рыбаков были только мы, серфингисты и несколько хиппи. Я даже так и не узнала его фамилию. Мне и в голову не могло прийти, что я забеременею. Через неделю он ушел своей дорогой, а потом было уже поздно — у меня не было никакой возможности его отыскать. А я так прикипела к этому месту, что осталась еще на год, только для того, чтобы родить тебя в этих дюнах возле моря. Оно называется Ленсойс-Мараньенсес.

— Родриго, — с тоской произнесла Лайла. — Хорошо, что ты хотя бы имя его запомнила. Мягкое такое имя, музыкальное. Я много раз пыталась представить себе его. Ты уверена, что у тебя не осталось его фотографии?

— Я поищу, — коротко ответила Сиван, стараясь не поддаться чувствам.

— А он был смуглым, как все бразильцы? Вот и я тоже смуглая.

— Это ты унаследовала от меня, а он как раз был белокожий. Его предки были из Скандинавии или из Германии, я уже точно не помню.

— Ты говорила, что он из Сан Пауло. Сколько в нем жителей?

— Двадцать миллионов.

— Да, искать его там это все равно, что искать иголку в стоге сена.

— Так ведь это я только так запомнила, что он из Сан Пауло, а может он вообще из Рио. Я уже не уверена. Это было так давно.

— Все равно мне эта история нравится, — мечтательно произнесла Лайла. Ее печаль как рукой сняло, и глаза снова засияли. — Она такая романтичная. Жаль, что я так и не узнаю, кто был моим отцом, но раз так, пусть будет так. Зато будет о чем мечтать.

— Да, дни с ним пролетели как сон.

— Ты такая… — Лайла остановилась, подыскивая нужное слово.

— Сдержанная, — подсказала Сиван.

— Да. Ты никогда не волнуешься.

— У каждого свой темперамент. Просто я умею справляться со своими чувствами, стараюсь не выпускать их наружу.

Что Лайла в ее возрасте понимает в сдержанности, в одиночестве? Сотни дней и ночей, проведенных в одиночестве, к которому привыкаешь так, что уже не замечаешь его. Просто перестаешь считать эти дни, потому, что они превращаются в рутину, и думаешь, что такой теперь будет вся оставшаяся жизнь.

— Ты хочешь сказать, что это нормально?

— В моей жизни было достаточно бурных эмоций, — улыбнулась Сиван. — Впрочем, как и у всякого другого. Но ты еще молода, а я уже повзрослела. Возраст ослабляет тело, но укрепляет разум и душу. Мне уже не нужны американские горки, чтобы понять, что к чему, и как я могу справиться со своими чувствами.

— Я рада, что теперь ты не такая тихая и стеснительная, как была раньше. С тобой теперь так здорово говорить! Просто не знаю, что бы я без тебя делала, — Лайла уселась на диване и приникла к Сиван. — Ты знаешь, мамочка, как я тебя люблю, и ценю все то, что ты для меня делаешь! Когда я была с Лиором, я была такой эгоисткой! Ни на кого не обращала внимания. И поделом мне, что он меня оставил. Но теперь я другая. Я хочу быть такой, как ты. Чтобы ты могла мной гордиться.

— Лали, родная, ты никогда не была эгоисткой. Ты всегда была доброй и смелой, и Лиор прекрасно это знает. Просто ты была еще молода для того, чтобы оценить то, что было между вами, а если ты посмотришь мне в глаза, то увидишь в них только гордость и счастье.

Примечания

4

Счастье (Ивр.)