Реальность и сны

Михаил Ярославцев, 2020

В этой книге собраны произведения, раскрывающие разные грани современной жизни. В наш век обилия информации бывает трудно отделить правду от вымысла, они переплетаются между собой в разных пропорциях и в таком виде отпечатываются в головах людей. Понять, где реальность, а где обман – становится порой нетривиальной задачей для ума.

1. Реальность вокруг нас

Утро Дзен

(миниатюра)

Утро. Только приехали из отпуска — из аэропорта, с чемоданами. В холодильнике — шаром покати. Иду на рынок, благо рядом с домом. В руке список. Колбаса, яйца, хлеб.

Рано еще, торговцы только начали раскладывать свой товар. Большая часть киосков закрыта. Возле мясного прилавка молодые бородатые ребята в круглых шапочках о чем-то оживлённо беседуют на своём языке. Нахожу среди мясных продуктов колбасу.

— Ох, а что ж так дорого?

— Халяль! — отвечает продавец в белом халате.

— Не убедил, — я качаю головой и собираюсь идти дальше по рядам.

— Э-э, погоди! Ты знаешь, что такое халяль? Это самое лучшее мясо! Животное по всем мусульманским законам готовят, понимаешь? Никакой тебе сои-шмои в колбасе, никакой химии, только мясо. Потому и дороже немного.

— Ничего себе, немного! В два раза почти!

— Слушай, возьми, не пожалеешь!

— Ладно, вот этой свесь грамм триста.

Иду по рядам. Торговцы не торопятся начинать работу. Яйцами только одна тётка торгует.

— Подскажите, у вас три вида яиц одной категории по разной цене. В чём разница?

— Эти с птицефабрики, — показывает рукой тётка, — эти деревенские, эти монастырские.

— То есть с птицефабрики — не деревенские? — улыбаюсь я.

— Деревенские, — уверенно кивает тётка, — но с птицефабрики. А эти — от фермеров.

— А монастырские? — продолжаю любопытствовать я.

— А эти из монастыря, освящённые по православному обычаю.

— Ну, давайте монастырских десяток, — смеюсь я.

Я много кого из торговцев знаю по имени. И они меня знают, здороваются.

— Доброе утро, Михаил, — степенно произносит торговец сладостями, — чего в такую рань?

— Здравствуйте, Семён Абрамович. Из отпуска прилетели, только с самолёта. Вот, хлебушка купить пошёл.

— В такое утро, Михаил, я бы вам посоветовал купить мацы. Это кошерный хлеб.

— Семён Абрамович, ну какой из меня иудей?

— Ну что за стереотипы, Михаил? Разве только русские пьют водку? Разве только украинцы едят сало? Почему бы вам не попробовать мацу?

— А, давайте! И вот этих кексов с ванилью, пожалуй.

Уже на выходе с рынка меня окликает знакомый бурят, торгующий фруктами.

— Миша, привет, погоди!

— Привет, Батор. Не сегодня, я только на завтрак продукты покупаю.

— Да погоди ты! Мне омуля копчёного привезли. Возьми!

— Батор, давай я завтра за омулем приду.

— Не доживёт он до завтра на жаре, горячего копчения же. Пропадёт.

— Да у меня денег не осталось почти.

— Не надо денег, угощаю постоянного клиента. Мне целый ящик привезли, что мне с ним делать?

Батор достает из-под прилавка две крупные рыбины, заворачивает в газету и протягивает мне.

Жена жарит яичницу с колбасой. Зовёт меня.

— Иди посмотри!

Я подхожу и удивляюсь: на четыре разбитых яйца — семь желтков! Двойняшки! Вот тебе и православные яйца!

Мы садимся завтракать. Колбаса действительно не похожа на магазинную. Чуть специй, чуть соли, а всё остальное — натуральное мясо, как если бы пожарили отбивную. Жена хрустит мацой и смотрит на меня.

— Ты где всё это разыскал? Почему раньше не покупал никогда?

Я молчу, мотаю головой, показываю, что не могу ответить с полным ртом, а сам думаю. А действительно, почему? Дорого? Да оно же того стоит, зато как вкусно! Наверное, просто по привычке, от нежелания искать и находить что-то новое. А может из-за стереотипов, о которых говорил мне Семён Абрамович. Или из-за банальной лени поменять что-либо из того, что и так вполне устраивает. Поэтому молчу, разворачиваю омуля и отламываю кусочек.

Яркий и пряный запах можжевелового дымка наполняет нос. Сочное, нежное мясо тает во рту. Я закрываю глаза от удовольствия. Омуль в меру солёный, нежирный. Безумно вкусный. Я отламываю ещё кусок и протягиваю жене. Жена кладёт кусочек в рот.

— Батор угостил, говоришь?

Я киваю.

— Он буддист?

— Не знаю, — пожимаю плечами я.

Жена вдумчиво жуёт омуля, а я смотрю на неё, пытаясь понять, к чему она клонит.

— Настоящий дзен вкуса, — произносит она наконец и улыбается.

Соседи

(сатирическая миниатюра)

Выше всех жил дятел. Он был очень хозяйственный, всё время что-то перестраивал в своей квартире, ремонтировал, поправлял. Дятел уважал своих соседей и старался не стучать раньше девяти утра. Однако сам он вставал рано и иногда, когда ремонтировать было совсем немного, чуть-чуть подстукивал и в шесть, и в пять утра. Тихонько, чтобы никого не разбудить. Ну не ждать же три часа из-за одного маленького гвоздика?! Правда, соседи всё равно просыпались, ругали сквозь сон дятла-труженика, но самому дятлу ничего не говорили, потому что все были очень интеллигентные.

Этажом ниже жили слоны. Они, как и дятел, вставали рано. Дружно выходили на зарядку всей семьёй, завтракали, умывались. А потом маленькие слонятки начинали бегать и играть и всегда будили выдр, живущих этажом ниже. Поэтому выдры просили слонов-родителей не разрешать слонятам бегать по квартире, хотя бы до десяти утра. Слоны были добрые и отзывчивые, просьбу выдр выполняли, однако успокаивали по утрам своих детей такими громкими и трубными голосами, что выдрам всё равно не удавалось выспаться.

Выдры мало того что были редкостными сонями, но ещё и животными в основном ночными, потому по утрам ходили невыспавшимися и злыми. Не детки-слонятки, так дятел их постоянно будил раньше времени, а вечером им самим спать не хотелось. От недосыпания выдры были нервными, часто ссорились между собой. А ещё выдры очень любили купаться и иногда затапливали живущих ниже скунсов.

Скунсы жили на нижнем этаже и были самыми несчастными из всех. Они не ходили на работу и были вынуждены весь день слушать, как дятел стучит, делая очередной ремонт в своей квартире, как дети-слоники резвятся и играют, а по вечерам скунсы слушали, как придушенно шипят друг на друга выдры, и боялись, как бы они в очередной раз их не затопили. К тому же скунсов не любили абсолютно все соседи. Потому что скунсы воняли на весь дом. Дятел не стучал ночью, слоны не бегали по квартире круглосуточно, выдр вообще никто не слышал, кроме чутких скунсов, но вот скунсы воняли двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году. И очень отравляли этим жизнь остальным и в прямом, и в переносном смысле.

Так что самим своим присутствием в доме несчастные скунсы делали несчастными всех.

Это, конечно, сказка, выдумка. Но вдруг кто-нибудь, решив вбить в стену гвоздь в воскресенье часиков в семь утра, вспомнит моего Дятла. Может, кто-нибудь, глядя на своих играющих в догоняшки по квартире отпрысков, вспомнит моих Слоников. Возможно, кто-то, в очередной раз срывая злость на ближнем своём, вспомнит Выдр и задумается, стоит ли портить отношения из-за сторонних помех. Ну и наконец, может так случиться, что кто-то, сетуя на отсутствие любви, ласки, уважения и поддержки, задумается, действительно ли все вокруг такие чёрствые, неблагодарные, неприятные, мерзкие и отвратительные? А может, просто надо перестать распространять вокруг себя зловоние и увидеть в своём окружении людей добрых, отзывчивых, заботливых и понимающих?

Любите друг друга, соседи!

Антикошка

(миниатюра)

Кошка… Что-то мягкое, пушистое, мурлыкающее. Мило играющее с клубком или спящее целый день на батарее. Ну на худой конец, разбойный котяра с порванным ухом, гуляющий сам по себе по дачному посёлку. Но неизменно пушистый и милый.

Антикошка — не милая. И даже, представьте себе, не пушистая. Лысая, поджарая, с длинным подвижным хвостом.

«Фу, мерзость какая!», «На крысу похожа!», «Как такое может нравиться? Её даже гладить неприятно!»

Поверьте, антикошке всё равно, что вы о ней думаете. Она не будет к вам ластиться. И уж точно не захочет, чтобы вы её погладили. У неё другие приоритеты в жизни, не кошачьи. Она защищает хозяина и его дом. Это её основной инстинкт.

Она не завалится на ковёр кверху пузом перед любым гостем, не будет тереться у ног. Сядет неподвижным сфинксом и будет следить за чужаком, прищурив свои огромные глаза с круглыми не кошачьими зрачками. И гость будет осекаться посреди разговора, случайно встретившись с ней взглядом. Она бдит. Наблюдает. Неподвижная и невозмутимая, как часовой в карауле. И только изредка подрагивающий кончик хвоста выдаёт напряжение сжатой пружины, готовой в любой момент сорваться, прыгнуть с места, атаковать.

Вежливость и любопытство берут наконец верх, и гость спрашивает у хозяина:

— Можно её погладить?

— Конечно, — кивает хозяин. — Рысь, иди сюда.

И она идёт. Не бежит сломя голову, как собака, но идёт. Выгибает спину, расправляя мышцы, спокойно ступает по ковру и садится между хозяином и гостем. Антикошка не выполняет команды. Её попросил хозяин — она выполнила его просьбу. Спокойно и с достоинством.

Гость внезапно обнаруживает, что гладить её очень приятно. Тёплая, мягкая замша. И совсем она, оказывается, не похожа на крысу. Крысы не умеют вести себя с таким царственным достоинством. Гость гладит её с некоторой опаской, а она смотрит только на хозяина, словно спрашивая, достаточно ли она уделяет внимания гостю? Хозяин чуть заметно улыбается, и антикошка понимает, что уже достаточно, отходит от гостя и снова становится сфинксом на своём боевом посту.

В её жизни нет места для сомнений. Она точно знает, для чего она живёт. Антикошка ловит каждый взгляд, каждое слово хозяина. Она готова играть, когда этого хочет хозяин. Она не станет есть, даже когда голодна, если её в этот момент позвал хозяин. Она может часами просто сидеть и наблюдать, как хозяин работает за компьютером или смотрит телевизор. При любом удобном случае старается залезть к нему на колени. А если ей кажется, что хозяин долго не обращает на неё внимания, она молча подходит к нему и упирается лбом в его ногу, руку или иную подходящую часть тела.

Горе тому, кто посягнёт на хозяина или его дом. Это хрупкое существо превращается в неуправляемый вихрь, ощетинившийся со всех сторон когтями и клыками. Антикошка страшна в своей решимости победить или погибнуть прямо здесь и сейчас. Она не шипит, как другие кошки, не прижимает уши и не приседает от страха. Она бьёт себя по бокам длинным хвостом, становясь в этот момент похожей на маленького льва, и бросается без страха, без сомнений, без раздумий. Ей не важен размер и количество противников, антикошка будет драть когтями, кусаться и стараться добраться до горла. Но если хозяин спокоен, никому не вывести её из равновесия.

Она может быть игривым котёнком, но только для хозяина и его семьи. Она может мурчать так, что фужеры в серванте начинают резонировать, но только лёжа на коленях у хозяина. Она впадает в тоску, когда хозяин уезжает в отпуск, и с ненавистью смотрит на людей, приходящих её кормить. А когда хозяин возвращается после долгого отсутствия, антикошка сутки ходит за ним по пятам и жалуется, рассказывает ему, как ей было плохо без него.

Маленькое существо с огромным сердцем. Эталон любви, верности и преданности. Серая тень и ангел-хранитель своего хозяина. Невозмутимый сфинкс на границе покоя и мира в доме.

Дурачок

(рассказ)

После смерти мужа Зинаида Александровна затосковала. Печаль её не была публичной и открытой, напротив, на людях она держалась как всегда, как подобает дочери профессора и жене член-корреспондента. Безукоризненно приветливая, излучающая вокруг царственное спокойствие и доброжелательность. Но внутри, особенно в одиночестве, точила её лютая тоска. Зинаида Александровна часами смотрела на портрет мужа, с которого он улыбался ей своей мальчишеской улыбкой. Разговаривала с ним, делилась своими проблемами. А проблем вдруг стало много, ох, как много. Продукты, которые раньше приносил домой муж или привозил его водитель, теперь нужно было выбирать самой, нести тяжёлые сумки из магазина. Появились какие-то бесконечные квитанции, счета, которые Зинаида Александровна оплачивала не вникая. Мелкие бытовые проблемы, вроде потёкшего крана в ванной, вдруг стали крупными и сложными, нужно было кого-то приглашать, покупать какие-то непонятные детали. И всё самой, самой. Иногда, правда, приезжал Павел, племянник мужа, сын его младшей сестры. Менял ей сгоревшие лампочки, точил ножи, иногда привозил фрукты, от которых Зинаида Александровна отказывалась. Она вообще почти ничего не ела. Не хотелось.

Спустя год Зинаида Александровна словно очнулась. Неожиданно и жёстко. Когда пришла в банк снять денег со счёта. Девчушка-операционистка, деловито стуча по клавишам, сообщила ей:

— А у вас столько нет.

— Как нет? — опешила Зинаида Александровна.

— У вас на счёте тридцать две тысячи четыреста тридцать пять рублей и сорок копеек, а вы хотите снять пятьдесят.

— Ну, давайте сколько есть, — тихо произнесла Зинаида Александровна.

Теперь Зинаида Александровна скрупулёзно изучала каждую квитанцию, каждую бумажку, неумолимо требующую у неё денег. Итог изучения был неутешительным: сумма счетов за квартиру, за свет, за воду и за газ чуть-чуть превышала размер её небольшой пенсии. Она ведь не работала при живом муже. Только в молодости после консерватории несколько лет преподавала сольфеджио в музыкальной школе.

Зинаида Александровна дала объявление в газету о частных уроках музыки, однако за месяц на него так никто и не откликнулся. Откуда ей было знать, что газет уже почти никто не читает. Между тем, пришло очередное первое число месяца, и после оплаты всех счетов на жизнь осталось всего несколько тысяч рублей. Зинаида Александровна попрощалась с круассанами и сыром на завтрак, с йогуртом на обед и котлетками на ужин. В её рационе обосновались макароны и чай с самодельным печеньем, которое она пекла изумительно, которое так любил покойный муж.

Решение лежало на поверхности — надо было продавать квартиру.

А квартира у них была хорошая: четырёхкомнатная, не в центре, но близко к нему. В добротном доме сталинских времён, с высокими потолками, арками и широкими лестницами в подъезде.

Когда в очередной раз приехал Павел, Зинаида Александровна, угощая его чаем с печеньем, словно невзначай завела разговор о квартире.

— Тяжело мне тут, Павлуша. Всё о Пете напоминает. Может, мне её продать да купить что-нибудь попроще, поменьше.

— Продайте, тётя Зина. Купите однокомнатную хорошую, и ещё куча денег останется. У вас как с деньгами-то? Поди, нужны?

— Да что ты, Павлуша, у меня всё хорошо. Но квартиру я бы продала. Не могу больше, тоскливо мне здесь. Вот только не знаю даже, с чего начать. Да и обманут меня, я же ничего не понимаю в этом. Может, ты мне поможешь, узнаешь?

— Конечно, помогу, тётя Зина, — кивнул Павел, отламывая печенье, — на той недельке заеду, расскажу что и как. Документы на неё есть какие-нибудь?

Объявился Павел только через месяц. К тому времени Зинаида Александровна уже заложила в ломбард серёжки и колечко, чтобы оплатить счета и купить немного продуктов.

— Всё, тётя Зина, я договорился. Нашёл вам покупателя и вариант для переезда подобрал. Продаём за девять миллионов, покупаем за четыре, пять миллионов у вас останется, можете в банк положить и проценты получать. Можно хоть завтра ехать вашу будущую квартиру смотреть.

— Ой, спасибо, Павлуша! Какой ты молодец! А разве покупатель мою квартиру посмотреть не хочет?

— А что её смотреть? Он всё равно ремонт тут будет делать, а планировку я ему показывал уже.

— Ой, как хорошо! Ну, так поехали скорее, посмотрим, что ты тётушке подобрал!

Новая квартира Зинаиде Александровне понравилась. Маленькая, но уютная, ухоженная, рядом с метро.

Павел сам занялся оформлением и переездом. Суматоха закрутила Зинаиду Александровну, встречи с покупателями, риелторами, продавцами. Она подписывала какие-то бумаги, брала справки, открывала счета в банке, ходила к нотариусу. Племянник везде сопровождал её. Зинаида Александровна сперва пыталась вникнуть в этот сумбурный процесс, но потом махнула рукой и полностью доверилась Павлу, подписывая бумаги не глядя и не читая.

И вот наконец, после месяца суеты и волнений, она оказалась в своей новой квартире, заставленной мебелью и вещами, с которыми она не смогла расстаться. На счету в банке лежало пять миллионов рублей, а серёжки и кольцо были выкуплены из ломбарда и покоились там, где им и надлежало быть — в резной нефритовой шкатулке.

Призрак нищеты отступил, и Зинаида Александровна воспряла духом. Даже мысли о муже уже не так тревожили её. А тут оказалось, что одна из дочерей соседки занимается фортепиано, и Зинаида Александровна предложила своё репетиторство. Вот только Павел совсем перестал заезжать.

— Приезжай, Павлуша, посмотри, как я устроилась хорошо, — звала она его по телефону.

— Некогда, тётя Зина, давайте на следующей недельке.

Но и через неделю, и через месяц Павел так и не мог выбрать время навестить тётю.

Только через полгода он позвонил и сам напросился в гости.

Зинаида Александровна, как всегда, поила его чаем и шутливо корила за то, что совсем бросил навещать родственницу. А Павел виновато ссылался на занятость, хрустел печеньем и расхваливал порядок и уют в новой квартире.

— Ну, а ты сам-то как живёшь? Грустный ты какой-то? Случилось у тебя что-то?

— Тётя Зина, — Павел старался смотреть Зинаиде Александровне в глаза, но взгляд его непроизвольно сползал на фарфоровый заварочный чайник с тонкими синими узорами, стоящий между ними, — я ведь вас обманул с продажей квартиры.

Тётя молчала, и Павел решился поднять на неё глаза. На лице Зинаиды Александровны блуждала загадочная полуулыбка, и Павлу на секунду показалось, что она не поняла, о чём он ей только что сообщил.

— И с покупкой тоже, — выдавил Павел. — Я миллион себе забрал. А с продажи, — Павел снова опустил глаза, — девять. Она в два раза дороже стоила…

— Я знаю, Павлуша.

Павел вновь посмотрел на неё. Тётя улыбалась, теперь открыто и искренне, как всегда.

— Но почему вы согласились?! Почему ничего мне не сказали ни при продаже, ни при покупке?

— Я подумала, что если ты решился ради этих денег обмануть свою тётку, то они тебе нужнее, Павлуша.

Павел закрыл лицо руками и тихо, протяжно заскулил, как нашкодивший щенок. Из-под его ладони на стол упала крупная прозрачная капля. Зинаида Александровна встала, обошла стол и погладила Павла по голове, нежно, по-матерински:

— Дурачок ты, Павлуша.

И вновь улыбнулась.

Сергунька и Кирпич

(рассказ)

Замысел изначально был так себе. Плохой был замысел, к тому же незаконный. Да что уж там незаконный, преступный! И как Сергуньку угораздило в это дело вляпаться? Сидел бы за компьютером, на голых девочек глазел да в игрушки играл. Ну и учился бы себе, если бы время оставалось. Сергунька — студент. Учился он по принципу «от сессии до сессии живут студенты весело». Жил в общаге, да не абы какой, а в аспирантской, даже в отдельной комнате с туалетом. Спасибо бате, подсуетился, когда сына в город отправлял. В общем, хорошо Сергунька жил, но голодно. Работать ему было лень, родители денег присылали, конечно, но это ж город большой, Новосибирск, тут соблазны на каждом шагу. В клуб с друзьями сходил пару раз, девчонку в кино сводил — и нет родительского перевода, месяц лапу сосать. Но Сергунька не унывал, питался быстрорастворимой лапшой да по гостям ходил, когда звали. Словом, был обычным студентом-разгильдяем, вполне мирным и безобидным.

И всё в жизни у Сергуньки было бы хорошо, если бы не Кирпич.

Кирпич был бандитом. Он ходил в спортивном костюме, кепке и остроносых лакированных туфлях. Из туфель выглядывали несвежие белые носки. Мясистое лицо Кирпича всегда имело выражение презрительное и надменное. Руки обычно не покидали карманов спортивной куртки, но иногда Кирпич являл окружающим свои внушительных размеров кулаки, от вида которых у Сергуньки слабели колени. Кирпич занимался сбором мелкой дани с торгующих семечками и солёными огурцами старушек у входа в метро, а также с пугливых таджиков, продающих помидоры и сомнительного вида куриные окорочка на небольшом рынке близ студенческих общежитий. По вечерам Кирпич обычно напивался в дрова в местной пивной в компании своих дружков, которые очень старались во всём походить на него и сопровождали его повсюду. Пьяный Кирпич частенько забредал в окрестные общаги и обирал подвернувшихся студентов. Сергунька тоже попадался ему пару раз и безропотно отдавал имеющиеся в карманах наличные. Ну а куда деваться? Кирпич и трезвый-то внушал страх, а в пьяном виде начинал орать и размахивать своими кулачищами. Но обида у Сергуньки засела крепкая. И мысли о перенесённом унижении отравляли Сергуньке жизнь похлеще химической китайской лапши. Сергунька мечтал, как он когда-нибудь ответит Кирпичу, вот прямо-таки в глаза ему скажет, мол, да пошёл ты… заре навстречу! А тот побагровеет от ярости, закрутит своими ручонками у его лица, и тут Сергунька ему ка-а-ак врежет! Да так, чтоб отлетел через весь коридор, как в компьютерных играх, и о противоположную стену треснулся!

Мечты мечтами, но на всякий случай Сергунька старался не ходить по общаге слишком поздно. И вообще оглядывался. Потому что не мог он ни сказать ничего этому бугаю, ни тем более врезать. Сергунька сам это прекрасно понимал, вздыхал и ещё более расстраивался.

Наступило лето. Общаги опустели, студенты в большинстве разъехались на каникулы. Сергунька не торопился в родную деревню. Ну что он там не видел? Батя как пить дать припашет его на всё лето по хозяйству, а тут у него компьютер с девочками, и друзья, и пиво, и учиться не надо до самой осени, сессия-то сдана! Тихо стало в институтском райончике. Даже Кирпич куда-то подевался. Сергунька думал, что его прибили в какой-нибудь пьяной драке, а может, посадили наконец, и ему становилось жить легче и радостнее. Он даже перестал оглядываться и жаться к стенам, возвращаясь в общагу с поздней гулянки.

В ту ночь Сергунька шёл домой в прекрасном настроении. В голове приятно шумело выпитое за вечер пиво, в руке дымилась хорошая сигарета, которую он только что стрельнул у водителя солидной иномарки, остановившейся у ночного киоска, а губы тихонько напевали что-то весёлое и беззаботное. Сергунька остановился у подъезда общаги докурить, как вдруг сзади на плечо ему легла чья-то тяжёлая рука. Сергунька вздрогнул от неожиданности и обернулся. Кирпич смотрел сквозь него стеклянными глазами и ничего не говорил. Сергунька попробовал было отстраниться, но рука на его плече сжалась, и Кирпич проговорил сильно заплетающимся языком:

Конец ознакомительного фрагмента.