Площадка

Михаил Юрьевич Третьяков, 2022

Вот уже больше полугода идет непрекращающийся дождь. Происхождение этого явления неизвестно, а его действие непредсказуемо. Все это время люди вынуждены ходить по улицам в защитной экипировке, не пропускающей ни капли опасной жидкости. Ученый-биолог пытается разобраться в причине того, что именно в осадках оказывает влияние на людей, но только после того, как его друг подвергается действию дождя, он начинает догадываться, что тайна происхождения ливня куда опаснее, чем он думал.

День 191-й. Пятница

Утро началось как обычно. Как обычно начинается уже сто девяносто первый день.

Проснулся под звук падающих капель. Посмотрел на часы: четыре утра. Снова громыхало. Спать не хотелось. Лежал в кровати. Думал о работе, чтобы не думать о ней. И все равно, так или иначе, мысли соскальзывали к женщине, которую, как мне кажется, я… нет, не люблю — это слишком пошлое и банальное слово, чтобы описать палитру чувств, которую я испытываю к ней. Видимо, стоило жить и ждать двадцать лет, чтобы встретить ее снова.

Парадокс ситуации заключается в том, что сейчас, находясь в положении, когда можно позволить себе не заботиться о зарабатывании денег, я вдруг столкнулся с проблемами, которые в итоге невозможно решить.

В тридцать восемь лет трудно найти человека настолько близкого и родного, чтобы тебе захотелось разделить с ним остаток жизни; такого, с которым легко и хочется каждый день просыпаться в одной постели. Но когда я уже потерял надежду, что это когда-нибудь произойдет, появилась она.

Можно, наверное, описать ее лицо, губы, глаза, руки. Ах, эти руки и музыкальные пальцы, словно созданные для того, чтобы с непоколебимой уверенностью нажимать на клавиши фортепиано! Можно бесконечно смотреть, как они держат телефон, как касаются клавиатуры. Очень хотелось бы взять и держать их в своих ладонях, чтобы ощущать каждым миллиметром кожи, соприкасаться с ними. Как даже такая незначительная малость может принести мне счастье? Но я точно знаю, что может.

Глаза… Какие бездны тайн скрываются в черных умопомрачительных водоворотах зрачков, какая грусть!.. Правильный овал лица. Губы всегда немного в усмешке, от которой ощущаешь себя идиотом. Прямые длинные темные волосы зачесаны назад, открывая высокий лоб. Нос, который сочетает в себе простоту и изящество, вздернут именно настолько, чтобы подчеркнуть его красоту, но не настолько, чтобы дать кому-то почувствовать превосходство его обладателя над другими. Хочется бесконечно смотреть и наслаждаться просто самим присутствием этого человека, но…

Время летит незаметно, особенно тогда, когда думаешь о чем-то, что приносит тебе удовольствие, но сегодня необходимо ехать на площадку и делать измерения приростов экспериментальных растений. Еженедельная рутинная работа требует больше всего усилий, но и приносит максимум результатов.

Да, забыл упомянуть еще о нескольких странных особенностях, связанных с этим загадочным явлением. Как только начался морох, в магазинах стали пропадать некоторые продукты. То ли их перестали возить к нам сюда, то ли перестали заказывать. А еще дождь влияет на некоторые предметы, сделанные человеком: так, например, совершенно перестали работать определенные марки сотовых телефонов и полностью исчезли запчасти для некоторых устройств. Но стоит ли думать об этом, когда вокруг тебя становится все меньше адекватных людей и все больше больных, которых хочется пожалеть и полечить, — правда, я не знаю как.

Хотя дождь и не смог пока повлиять на меня, но все-таки он что-то изменил внутри, сделал меня более циничным, и, возможно, если бы я снова не встретил ее, то давно бы уже потерял интерес к жизни. Гранью между желанием жить, желанием что-то понять и изменить стала она, точнее, не совсем она, а скорее ее придуманный образ.

Еда давно уже потеряла для меня вкус, никакие действия не приносят радости, и, только когда я встретился с ней, появился какой-то незначительный, но при этом настоящий смысл жить, жить вопреки всему.

Опять. Я снова скатился к мыслям о ней, и это нормально, в этом нет ничего постыдного — думать о человеке, которого любишь, или о человеке, про которого думаешь, что ты его любишь. Главное — не мешать этому человеку жить, не душить его своими чувствами и признаниями, а наслаждаться именно ощущением того, что есть кто-то в этом слякотном городе, ради кого тебе хочется продолжать свое существование.

Раздается телефонный звонок. Это Андрей.

— Я внизу. Ты скоро?

— Подымайся.

— Хорошо.

Встаю с кровати и открываю дверь. Андрей заходит. С него капает вода. Он смотрит на меня удивленно и говорит:

— Ты еще не готов?

Я пожимаю плечами. Времени уже пять часов, а нам ехать в оба конца часа три, да еще топать полтора километра по грязи.

— Ты хочешь успеть вернуться на работу?

— Не особенно.

— Ну тогда не будем торопиться.

— Хорошо.

Андрей снимает дождевик и вешает его на плечики.

— Яичницу будешь?

— Можно. А кофе прилагается к яичнице?

— А то.

На кухне весело горит газ. На плите чугунная сковородка. Масло медленно тает и растекается по дну, а затем на черную поверхность падают — словно парашютисты из четырех самолетов — яйца. Их приземление ничем не омрачено. Желтые глазки целы и не растекаются. За яйцами на сковородку отправляются душистый бородинский хлеб и нарезанные кусочки колбасы. Нарезать так самому нереально — так тонко, что, когда ты отрываешь один круглый кусочек от другого, он, словно бы не желая расставаться с остальными, тянет за собой сало предыдущего. Брауншвейгская колбаса в нарезке умопомрачительно пахнет и так вкусна, что от нее нельзя оторваться. Андрей наклоняет банку с кофе и насыпает его в кружку, указательным пальцем совершая качательные движения. Благодаря его многолетней сноровке каждый раз высыпается одно и то же количество. Затем он берет закипевший чайник и наливает воду в кружку. С моей чашкой он проделывает точно такие же манипуляции. И я даже спиной чувствую, как он открывает холодильник, достает бутылку молока, взбалтывает его так, чтобы оно запузырилось, а потом добавляет в кофе, отчего получается словно бы капучино.

Я ловко вытаскиваю тарелки и разрезаю яичницу пополам. Мы оба в молчании едим, запивая еду кофе. Именно ритуалы позволяют нам оставаться теми, кто мы есть на самом деле. Утренний кофе — это наш неотъемлемый ритуал. Разговоры сейчас не нужны, у нас впереди еще три часа дороги и времени наговориться всласть.

Последние три недели приходится каждый день рано вставать и работать до самого вечера. Еще и дождь своей монотонностью высасывает силы, так что даже кофе уже не бодрит, а только создает иллюзию временного прилива сил. Очень много на нас навалилось в этом году. Может быть, это и хорошо. С работой сейчас трудно, да я и чувствую себя легче, когда живу в таком режиме: думать совершенно некогда, потому что, как только я начинаю думать, мои мысли скатываются понятно к кому.

Андрей моет посуду, а я застилаю диван и одеваюсь. В прихожей мы надеваем дождевики, от которых сразу становится душно, ну и остальные аксессуары эпохи дождя: очки, маску, резиновые сапоги. Я беру пластиковый чемодан с оборудованием и, конечно же, зонт — неизбежный атрибут любых полевых исследований, связанных с приборами при нынешней погоде.

Спускаемся вниз. Открываю дверь подъезда, и на меня обрушивается шепот, словно тысяча людей одновременно тихо говорит что-то один другому. Закрываю глаза и вслушиваюсь. Пытаюсь поймать и уловить хотя бы какие-то знакомые слова — ничего. Мозг перестраивается, и шум дождя становится фоновым, практически неслышимым звуком. Теперь можно идти.

Дождь не прекращается, но и лужи почему-то не увеличиваются. До машины недалеко. После того как начался дождь, в городе стало немного меньше машин и появились свободные места для парковки, вот Андрей и воспользовался одним из них.

Садимся в старенькую, но верную букашечку Андрея. Еще один ритуал: давать имена неодушевленным предметам — может быть, для того, чтобы как-то сблизиться с ними, чтобы договориться с тем, с кем невозможно договориться никогда. Сколько раз букашечка вытягивала нас, когда казалось, что уже невозможно вырваться с заезженной колеи и придется ночевать в поле, мне уже не сосчитать.

Андрей крутит ключ зажигания, и двигатель набирает обороты. Ласково кладет руку на пластик приборной доски и с нежностью говорит: «Еще один день, букашечка». Включает рециркуляцию воздуха в салоне и протягивает мне тряпку, чтобы я протер запотевшие стекла со своей стороны.

Мы едем. Дождь нещадно бьется о наш автомобиль, словно пытаясь столкнуть его с дороги, затянуть в кювет и оставить умирать, но букашечка сопротивляется, а мы вместе с ней.

Разговор начинает Андрей:

— Может, плюнуть на все?

Мне не надо объяснять, что он имеет в виду, я и так знаю, о чем мы говорим.

— Может, и плюнуть. Кто я такой, чтобы что-то тебе запрещать? Мы все свободные люди, живущие в свободной стране.

— То есть ты думаешь, что так будет лучше?

— Лучше для кого?

— Лучше для тебя.

— В смысле? Мы же сейчас о тебе говорим?

— Ну, давай предположим, что о тебе. Почему ты не хочешь сдаться, почему не хочешь отступить?

— Понимаешь, какое дело: я ведь не знаю, кем стану. И дело даже не в том, кем из двух групп, вопрос-то ведь в другом: а буду ли это я или кто-то другой?

— Почему ты думаешь, что будет кто-то другой? Ведь все, кого мы видели, ничего не забыли, да и действуют, как всегда, только еще одна шиза добавилась.

— Знаешь, мне вообще иногда кажется, что это явление неприродного происхождения.

— Какая разница, какое происхождение у этого явления? Это же невыносимо — жить в постоянном страхе от того, что на тебя попадет дождь, от того, что произойдет с тобой потом, и от того…

Он машет рукой и замолкает. А я пытаюсь собрать все мысли в тугой клубок, чтобы вытащить ниточку, которая поможет Андрею и мне не заблудиться в лабиринте дождя.

— Я долго думал, как начался этот дождь. И знаешь, что я понял? В природе существует множество внешних факторов, влияющих на поведение животных, включая и те, о влиянии которых мы можем еще и не знать, потому что у нас нет приборов для их измерения. Но факт остается фактом: животные гораздо чувствительнее нас, а мы словно бы утратили эту функцию, и вот теперь нам ее вернули. Словно бы дождь включает в людях какой-то выключенный ген.

— Ген, отвечающий за что?

— Да так ли важно, за что? Важно, что ничего сделать ты не можешь. И именно это бессилие перед окружающей действительностью пугает меня больше всего. Страшно видеть, как близкие и знакомые люди превращаются в чудовищ, готовых загрызть друг друга ради того, чтобы доказать, что правда на их стороне, а не на противоположной. А я не хочу быть на чьей-то стороне, я хочу разобраться, что происходит, хочу понять, почему и зачем идет этот дождь и как его остановить. Понимаю, что остановить его невозможно. Но, может быть, хотя бы возможно сохранить разум.

Ты же видишь, что людей, не подвергающихся действию дождя, с каждым днем становится все меньше. Обрати внимание, что те, кто поддерживают дождь начинают уничтожать противников холодно и методично. Принцип конкурентного исключения Гаузе никак не обойти.

— Так, может, есть смысл присоединиться к большинству?

— Ну, если рассуждать такими категориями, то тут ты тоже рискуешь попасть впросак. В целом нам с тобой уже понятно, какая форма поведения становится доминирующей, вопрос только в том, как ты отреагируешь на дождь?

— Да, неясно, но проверять не хочется. Ты как считаешь, на чьей стороне правда?

— Правы и те, и другие.

— Это как? Тут надо выбирать, отсутствие выбора невозможно.

— А как же мы?

— Это все вопрос времени. Мы просто взяли паузу, но когда-нибудь она закончится.

— Решать не нам, решает, по всей видимости, дождь. Перед нами очередная аксиома Эскобара. Такой выбор мне напоминает выбор улитки-янтарки, которую паразитический червь заставляет выползать на открытые участки и верхушки растений, а ее рожки делает похожими на червяков. В результате улитка съедается птицей, а паразитический червь проходит следующую стадию своего развития. Так вот, мне не хочется быть такой улиткой. Вначале я думал, что интеллект является ключевым фактором, определяющим форму поведения. Большинство почитателей дождя — люди примитивные и простые. Но последнее время к ним стремительно стали добавляться и те, кто занимается умственным трудом, и вот это-то пугает меня больше всего.

— А ты не думал о том, что мы уже подверглись действию дождя? Мы ведь тоже все время о нем говорим.

— Да, говорим, но по-другому. В нас нет этого остервенелого фанатизма, этой слепой веры, которая характерна для заболевших.

— Так, может быть, больны мы, а не они?

— Иногда мне кажется, так и есть. Понятие нормы всегда находилось на стороне большинства. Вначале обожествители дождя уничтожат своих оппонентов, а потом возьмутся за нас. Скоро таких, как мы, начнут изолировать от общества. Это просто вопрос времени, но, может быть, пока есть время, мы найдем выход и поймем, как остановить процесс, а возможно, сможем даже повернуть его вспять. Просто на все нужно время, а времени нет, словно бы наше руководство догадывается о том, чем мы занимаемся, и подкидывает нам все время новую работу, чтобы мы не могли делать того, что хотим. А деньги дают ложное ощущение свободы при полном отсутствии времени.

— Ой, да ладно тебе! По-твоему, лучше быть без денег и заниматься тем, что тебе интересно?

— Дело ведь не в деньгах, а в свободном времени. Вот скажи мне, откуда появилось мнение, что дождь может принести вред людям? Откуда возникли паника и необходимость ношения специальной одежды?

— Ну как… Если мне не изменяет память, на второй неделе непрерывного дождя по телевизору выступил губернатор, сказал, что в нашем регионе происходит редкое и ранее не наблюдавшееся метеорологическое явление в виде непрекращающихся осадков, которые могут содержать токсичные вещества. Потом показали практически безволосого мужика — у него волос даже на руках не было. Сказали, что это первая жертва, но могут быть и другие. И сразу как-то после этого выступления магазинные полки оказались завалены дождевиками и другими средствами защиты от дождя.

— Но после этого случая никто ведь не лысел?

— Вред дождя не доказан, но и не опровергнут, а значит, существует риск его токсичности.

— Да, но разве администрация не видит, к чему приводит попадание под дождь?

— Официально то, что мы видим, не является симптомами какого-либо известного заболевания, так что…

Мы замолчали. Машина медленно вошла в поворот. Дождь успокоился, словно бы подслушав, что мы перестали о нем говорить. Андрей правой рукой добавил звук в магнитоле.

Древние рощи полны голосов, шепота трав и камней.

К северу тянется дым от костров, враг рыщет в той стороне.

Духи грозы бьют в барабан, из молний куют нам мечи.

Мы принесем жертву богам, кровью своей напоим.

Против нас — блеск византийских церквей, пышность пиров и даров.

Мы предаем смерти наших детей, зная жестокость врагов.

Знаки Луны грозят нам бедой, стрелы поют об одном.

Выбор жесток — крещение водой или крещение огнем!

Мы, обезумев от гнева, дрались, веря в бессмертие душ.

Станет погибший не горстью земли, а стражем в небесном саду.

Вниз по реке идолам плыть, некому бить им поклон.

Нас больше нет — стоит ли жить в мире, крещенном огнем^[1]?

Когда прозвучали последние строки, Андрей вновь уменьшил звук и сказал:

— Очень символично. Это надо же, чтобы именно сейчас в этот самый момент прозвучал именно этот трек?

— Определенно. В нашем случае выбор не так и велик. Или крещение водой, или отсутствие крещения вовсе.

— У меня начинает складываться впечатление, что, кроме нашего плейлиста, мы ничего не можем решать и плейлист и есть самая крайняя точка нашей свободы.

Машина свернула на знакомый поворот и сбросила скорость. По территории рудника перемещаться можно было со скоростью не более двадцати километров в час.

Подъехали к КПП, вышли из машины и предъявили паспорта и пропуска на шлагбауме, а затем снова вернулись в авто, проехали еще пару километров и припарковались на стоянке рудника.

Еще один КПП и очередная проверка. Необходимо приложить пропуск и подышать в трубочку. Тест пройден. Теперь можно ехать на площадку. Самым запоминающимся здесь для меня является земля, такой земли не увидишь нигде и никогда. Красная, но с каким-то неповторимым, особенным оттенком.

Припарковались за железнодорожным переездом. Букашка Андрея могла завязнуть, а рисковать машиной не хотелось, вот и предстояло топать пешком.

Взяв необходимое оборудование, мы начали спуск к пруду отстойника. Раскисшая земля на грунтовой дороге прилипала к сапогам, отчего уже через десяток шагов мы сошли на обочину, поросшую травой. Прилипшие комья красноватой глины медленно отваливались, а мы слушали дождь. Рядом с прудом-отстойником расположились водонапорная станция, экспериментальная установка и ЗИЛ-4331 — ассенизатор. Значит, Витя уже приехал и, наверное, курит.

Наша экспериментальная установка представляет собой довольно сложную двухуровневую конструкцию, состоящую из шестнадцати пятикубометровых пластиковых ванн с сорбентом и трубами. Отработанные шахтные воды накачиваются в емкость, а затем равномерно распределяются по восьми модулям, расположенным на металлическом каркасе. В шести из восьми высажены растения, которые участвуют в фильтрации шахтных вод. Два модуля не содержат растений — это контроль. Затем вода из каждой емкости по трубам перетекает в нижние восемь, в которых высажены точно такие же растения в таком же количестве, и процесс повторяется. В результате на выходе получается прозрачная вода.

Я проводил необходимые измерения длины и ширины листовой пластинки, считал количество листьев и вновь образованных побегов, Андрей вносил данные в электронный журнал. Затем при помощи портативного флуориметра определял концентрацию флавоноидов и хлорофилла. Все измерения заняли порядка двух часов.

— Перекусим? — предложил Андрей.

Честно сказать, я действительно проголодался: рутинные исследования по сбору данных отнимают кучу времени и сил, выматывая однообразием проводимых манипуляций.

На углу опалубки станции лежало несколько размокших окурков. Мы зашли внутрь. Витя, как всегда, курил. Наверное, если бы не дождь, он курил бы и на улице, возможно даже, что дождь в какой-то степени сохранял ему здоровье, снижая риск развития рака легких.

— Ну что, плывем? — спросил он.

— Дай передохнуть минут пятнадцать, — сказал Андрей, снимая очки и маску.

Из непромокаемого рюкзака он достал термос и бутерброды, завернутые в фольгу. Мы поделили наш скромный обед на троих. Чай, как всегда, был горяч и ароматен. Андрей любил экзотику и каждый раз удивлял нас каким-то новым вкусом. В этот раз он приготовил чай с опунцией. Вкус был действительно необычный — слегка сладковатый, но какой-то ускользающий.

— Я так подозреваю, когда-нибудь от твоих экспериментов с чаем мы помрем.

— Все проверено на себе. Я же ученый.

— Ага. Только вот эффект может проявляться далеко не сразу… Ну что, поплыли?

А затем уже громче обратился к Вите, который глуховат:

— Вить, мы готовы.

Витя докуривает. Тушит бычок о цементный пол и кладет в полиэтиленовый пакет, который затем исчезает в нагрудном кармане стандартной униформы. Мы экипируемся в болотники, которые я предусмотрительно захватил с собой, спасательные жилеты и все остальное, что требуется для проведения работы на воде. Втроем поднимаем и тащим пластиковую лодку к пруду-отстойнику. Витя с Андреем возвращаются назад за мотором. Я сижу в лодке и терпеливо жду их. Капли дождя с тихими всплесками погружаются в красновато-оранжевую воду.

Мотор установлен. Витя сидит на корме. Андрей отталкивает лодку от берега и ловко запрыгивает. Витя при помощи весел выравнивает курс и включает двигатель. Мы плывем к нашей следующей фитоочистной системе. Четыре линии биоплотов, перекрывающих пруд-отстойник, в которых высажены наши растения — фиторемедианты, в каждой линии по одному виду. Снова необходимо провести измерения морфологических параметров и оценить степень приростов. В этот раз еще нужно померить и корни. Андрей снова на подхвате — ведет электронный журнал учета, а еще фотографирует растения и все, что требует нашего внимания.

Мы доплываем до первой линии, проходим на веслах под веревками и оказываемся между первой и второй группами. Витя аккуратно подгребает к плотам.

— Ты такое когда-нибудь видел?

— Никогда.

— Это вообще что такое?

— Кто-то жрет наши растения!

— Он не только жрет, он еще и гадит.

— Ну, это уже просто верх хамства. Витя, ты тут кого-нибудь видел? — спрашиваю я.

На пруду сильный ветер. Еще и дождь. Еще и маска, которая поглощает звук. Витя ничего не слышит, и ему даже непонятно, что я пытаюсь что-то сказать. Но я точно знаю, что он видит, потому что выглядим мы одинаково — как две огромные стрекозы с большими фасеточными глазами.

Я повышаю голос, пытаясь перекричать маску, ветер, дождь и, конечно же, глухоту Вити.

— Витя, ты кого-нибудь видел?

— Как не видеть: на том берегу мужики рыбачили.

Андрей, который находится ближе к Вите, показывает ему обкусанные растения и громко и внятно спрашивает:

— Не знаешь, кто это мог сделать?

Витя задумчиво опускает голову. Больше всего меня угнетает отсутствие мимики, когда ты находишься на улице, отчего зачастую непонятен не только смысл, но и контекст. И вообще неясно, что у собеседника на уме.

— Дак были тут на пруду птицы с птенцами, белые.

Я аккуратно снимаю с одного из плотов белое перо.

— Походу, это лебеди. Я бы даже сказал, гадкие лебеди.

— Я думал, тростник никто не ест.

— Как видишь, ты ошибался.

— Не вижу смысла проводить здесь замеры. Растения хоть и объедены, но отрастут. Вить, греби ко второй линии.

Рогозы на второй линии выглядят нормально: видимо, листья у них более жесткие, оттого растения и не пострадали. Я аккуратно и медленно переворачиваюсь на носу лодки и достаю свою деревянную двухметровую складную линейку. Сейчас предстоит самый сложный вид работ — проведение измерений на лодке. Параметры те же, только теперь еще надо попытаться вытащить растения, чтобы измерить корни. В стекловате плотов видны уже новые ростки, так что укоренились рогозы капитально, и у меня не получается их вытащить, а я не хочу рисковать, травмируя корни. Но вот в одном из плотов растение, видимо, не закрепилось еще окончательно, и мне все-таки удается извлечь его. Несмотря на то, что корневая система хорошо развита, она все равно оказывается меньше, чем мы ожидали. Проплываем вторую линию и снова подныриваем под фалы, чтобы оказаться между третьей и четвертой.

Ветер усиливается, и дождь превращается в настоящий косохлест. Витя аккуратно гребет то к третьей, то к четвертой линии, а я методично произвожу измерения. Корни настолько плотно вросли, что нет никакой возможности вытащить растения, а нужно точно знать, какова их длина. Витя подгребает поближе, и я начинаю медленно поднимать плот. Андрей наваливается на другую сторону лодки, чтобы мы не перевернулись. Плот поднимается, и я вижу длинные белые нити. Но тут плот неожиданно выскальзывает из моих рук, а сзади раздается всплеск. Я оборачиваюсь: Андрей барахтается в оранжевой воде. Мы оба понимаем, что произошло, и знаем, что ничего не изменить. Если он попробует залезть на плоты, может нарушиться целостность конструкции, и наша работа и усилия пропадут. Если попробует залезть в лодку, то она перевернется вместе с мотором — и тогда в стоках шахтных вод и под дождем окажутся уже три человека.

Андрей срывает перчатки. Затем очки и маску. Я вижу его лицо. Он кричит мне:

— Все будет хорошо! Крещение водой!

Я не осознаю, что происходит вокруг. Обезумевшие ветер и дождь. Меня словно бы выключили, и в голове раскручивается возможная нить будущего.

Я остался один.

Совсем один.

Андрей отстегивает болотники, которые тащат его вниз. Дождь бьет его по лицу, а он смеется, довольный и счастливый — видимо, оттого, что участь его предрешена и больше не надо бороться и искать ответы на вопросы, на которые, по всей видимости, нет ответов. Сильными энергичными гребками он двигается в сторону берега. Спасательный жилет, удерживающий его на воде, теперь больше мешает, нежели помогает, и он расстегивает его и толкает в сторону лодки. Я подхватываю его и кладу на дно.

Витя молчит. А что тут можно сказать? Всякое бывает. Определенность — не худшее состояние, а Вите все равно, это ведь не он теряет друга.

Витя медленно гребет к берегу. Андрей добирается до мелководья и выходит. Причаливаем. Он снова отталкивает лодку и запрыгивает в нее. Никогда за последние семь месяцев не видел его таким счастливым…

* * *

Ощущение опасности — оно всегда рядом. Просто ты не всегда понимаешь, что именно оно стоит у тебя за спиной и подсказывает, как и что нужно сделать. Может быть, именно поэтому на станции, словно бы мы знали, что это рано или поздно произойдет, — два комплекта сухой и чистой одежды. Андрей переодевается. Сколько он пробыл под дождем? Пять, десять, пятнадцать минут? Какова должна быть продолжительность воздействия дождя, чтобы человек начал меняться? У нас нет ответов на эти вопросы. Теперь необходимо ждать и наблюдать.

Мы возвращаемся к букашке. Рабочий телефон утонул, но данные занесены в облачное хранилище, так что работа, проделанная сегодня, не пропала.

Я сажусь за руль, завожу машину, и мы выезжаем со злополучной площадки. Когда двигатель нагревается до шестидесяти, включаю печку.

Дождь, словно добившись поставленной цели обращения в свою веру, стихает, превращаясь в незначительную морось. Мы едем домой. Музыка из магнитолы заглушает шум дождя и дороги.

Примечания

1

Маргарита Пушкина.