Солнечный удар

Михаил Широкий, 2020

Существует ли любовь с первого взгляда? Да. Андрей убедился в этом на собственном опыте, увидев накануне выпускного Олю и сразу же влюбившись в неё без памяти. Он даже представить себе не мог, что следующая встреча с нею станет самым пронзительным и страшным моментом в его жизни. Содержит нецензурную брань.

I

Протяжно, с усилием вздохнув и издав горлом хрипловатый, придушенный звук, похожий на стон, Андрей открыл глаза, чуть приподнял голову с подушки и, видимо, ещё не совсем проснувшись, некоторое время немного ошеломлённо, будто не узнавая окружающей обстановки, оглядывался по сторонам.

Но остатки сна постепенно рассеялись, все расположенные вокруг предметы, хотя и в значительной мере скрадываемые наполнявшим комнату сумраком, были опознаны, и Андрей, окончательно убедившись, что он находится в своей спальне, в своей постели, а всё привидевшееся ему только что — не более чем не слишком приятный сон, — слегка усмехнулся, качнул головой и, опять уронив её на подушку, принялся восстанавливать в памяти своё странное, несколько мрачноватое сновидение.

Ему приснилось, что он купается в реке. Однако он не испытывал при этом тех ощущений, которые обычно переживал во время купания. А это почти всегда были удовольствие, лёгкое, неутомительное напряжение в конечностях и порой какая-то беспричинная, детская радость, прямо-таки восторг, когда тело переполняет непередаваемое ощущение свежести и полноты жизни, когда в нём чувствуется неисчерпаемая, несокрушимая молодая сила, и хочется плыть всё дальше и дальше в сверкающей и переливающейся в солнечных лучах, тёплой, как парное молоко, нежно ласкающей и щекочущей кожу воде.

Но теперь всё было совершенно иначе, совсем не так, как обычно. Всё было с точностью до наоборот, как в кривом зеркале. Небо было низкое, мутное, грязновато-серое, без малейшего просвета и даже намёка на него; берега реки тонули в тусклой, непроницаемой дымке, и непонятно было, далеко они или близко; вода же, в которой он неизвестно как и зачем очутился, была холодной, тёмной, нечистой, как будто стоячей, и к тому же какой-то сгущённой, тягучей, вязкой, точно кисель, так что трудно было в ней двигаться, — каждое движение стоило ему немалых усилий и утомляло его всё больше.

Он ничего не понимал. Ни где он, ни как он тут оказался, ни что ему теперь делать. Он лишь недоумённо озирался вокруг в тщетных попытках различить хоть что-то в медленно клубившемся окрест молочно-белом тумане, плавно перетекавшем и сливавшемся наверху с затянувшем небосвод плотным облачным слоем. И эта неясность и непонимание действовали угнетающе, рождали напряжение, тревогу, смутные опасения.

Однако не это было самое страшное. Нечто действительно пугающее и жуткое ждало его впереди. Он уже довольно долго беспомощно и бесцельно барахтался в тяжёлой, клейкой, до предела затруднявшей и сковывавшей движения воде и начинал выбиваться из сил, как вдруг почувствовал лёгкое холодное прикосновение к своей ноге. Он не придал этому особого значения, решив, что ему показалось. Но вскоре прикосновение повторилось, и на этот раз оно было более продолжительным и явственным, так что нельзя уже было думать, что это обман чувств, что ему просто почудилось.

Он тут же прекратил свои бесполезные, лишь обессиливавшие его телодвижения и почти неподвижно замер на поверхности воды, пытаясь понять, что всё это значит, и с растущим беспокойством ожидая, что будет дальше. У него возникло предположение, что там, в глубине, под плотной, непроглядной толщей густой мутной воды скрывается что-то живое, грозное и враждебное ему, что вот-вот схватит его, ослабшего, беспомощного, неспособного оказать серьёзное сопротивление, а главное, не представляющего, с кем или с чем он имеет дело. Схватит и утащит на дно. В вечную темноту, в холод, в небытие…

И это предположение, к ужасу его, в следующее мгновение становится реальностью. Кто-то невидимый и неведомый, притаившийся в тёмной пучине, уже не касается, а с силой хватает его за ноги и начинает тянуть вниз. Он на несколько секунд с головой уходит под воду, захлёбывается и неистово, с неизвестно откуда взявшейся силой двигает руками и ногами, извивается всем телом, чтобы как можно скорее, пока не стало слишком поздно, пока у него ещё есть силы, вырваться из рук таинственного подводного врага, глотнуть воздуха и попытаться спастись.

И это поначалу удаётся ему: он выдёргивает свои ноги из сжимавших их холодных, скользких, похожих на щупальца рук, всплывает на поверхность, выплёвывает несвежую горьковатую воду, которой успел наглотаться, и жадно, широко открытым ртом, как рыба, выброшенная на берег, вдыхает воздух. А затем, не медля ни секунды, в лихорадочном темпе двигая конечностями, начинает плыть к берегу, хотя и не видит как следует этого самого берега, затянутого зыбкой туманной пеленой, и не представляет себе, как он далёк и есть ли он вообще.

Но уплыть далеко у него не получается. Очень скоро вокруг его щиколоток вновь крепко смыкаются уже знакомые ему ледяные щупальцеобразные пальцы и опять увлекают его под воду. И он снова, захлёбываясь, задыхаясь и стремительно теряя последние силы, судорожно дёргается, бьётся, вырывается, отчаянно сопротивляясь загадочному, незримому — и оттого ещё более опасному и страшному — противнику.

Впрочем, не такому уж незримому: барахтаясь в воде и вращая вокруг себя расширенными, выпученными глазами, он смутно различает внизу, у себя под ногами, в темневшей там глубине, чьи-то неясные, бесформенные, едва уловимые очертания, крайне отдалённо, скорее как предположение, напоминающие контуры человеческого тела.

Новый, ещё больший приступ ужаса, охватывающий его при этом, придаёт ему сил, наличия которых он уже не подозревал в себе, и буквально выталкивает его на поверхность, во второй раз вырвав его из цепких рук подводного чудища.

Однако этот прилив сил оказывается очень коротким и, очевидно, последним. Вынырнув, извергнув из себя отвратительную затхлую воду и с трудом отдышавшись, он вновь, уже скорее машинально, чем осознанно, пытается плыть в сторону почти невидимого, едва угадываемого, словно ускользающего берега, но чувствует, что сил ни на это, ни на что другое у него уже нет. В глазах мутится и темнеет, голова тяжелеет, будто наливается свинцом, и еле держится над водой, руки и ноги немеют и двигаются всё медленнее и слабее, увязая в обволакивавшей их густой, незыблемой, мёртвой воде. И в результате, вместо того чтобы хоть понемножку, хоть чуть-чуть продвигаться к спасительному берегу, где его ждало избавление от угрожавшей ему смертельной опасности, таившейся в реке, его вконец изнемогшее, будто парализованное тело мало-помалу цепенеет, деревенеет и с головой погружается в воду, не в состоянии удерживаться наверху и вести неравную, безнадёжную, заранее обречённую на поражение борьбу с неведомым могучим врагом.

А враг этот между тем не дремлет. Он не спешит, не делает больше лишних движений, не хватает, как только что, свою жертву за ноги, а просто внимательно и зорко наблюдает за ней из глубины, по-видимому в твёрдой уверенности, что измождённый, выбившийся из сил пловец никуда не денется и, окончательно изнурённый, обездвиженный, неспособный даже к самому слабому отпору, вот-вот окажется в его ледяных смертоносных объятиях.

И Андрей, вновь очутившись под водой и устремив взор в её сумрачную глубь, как и в предыдущее своё погружение, замечает внизу, вероятно на дне или около него, те же, уже знакомые ему, неопределённые, едва различимые, как будто человекообразные очертания. Но только, в отличие от того, что было минуту назад, на этот раз даже неистовый, панический ужас, опять пронзивший его при виде такой близкой, зримой, непосредственной угрозы, от которой, похоже, уже не было спасения, не придаёт ему сил, не оживляет его онемелого, помертвевшего, не подчинявшегося ему больше тела, ещё кое-как державшегося у поверхности воды, но, очевидно, обречённого в конце концов — и, вероятно, очень скоро — камнем пойти ко дну, чтобы упокоиться там, в безбрежном мраке и холоде, навеки.

Однако не только вечный покой, холод и тьма ожидают его в водяной бездне. Есть там ещё кое-что, чьи смутные, размытые, чуть заметно шевелящиеся контуры он видит внизу, почти у своих ног, не в силах оторвать от них глаз, задыхаясь и цепенея не только от заполняющей его лёгкие воды, но и, прежде всего, от сковавшего его душу невыразимого, беспредельного, тоскливого страха, страха перед неизведанным, необъяснимым и неизбежным, притаившимся совсем рядом, под плотным покровом тёмной стылой воды, и терпеливо подстерегающим свою добычу.

И вот, наконец, оно, видимо, решает, что подходящий момент настал, что жертва дозрела, и, резко сорвавшись с места, устремляется вверх, навстречу облюбованному им беззащитному, сражённому неодолимой немощью, едва держащемуся на плаву телу.

Он видит, как загадочный, отдалённо смахивающий на человеческий, силуэт, за мгновение до этого спокойный, неподвижный, словно безжизненный, внезапно оживает, приходит в движение и лёгким, стремительным рывком бросается на него. И он, уже ни на что не способный, находящийся при последнем издыхании, понемногу теряющий сознание, может лишь наблюдать померкшими, остекленелыми, лишёнными всякого выражения глазами, как из сизой мглистой глубины на него быстро и неудержимо надвигается что-то гибкое, скользкое, белесое, всё более, по мере приближения, похожее на человека.

А ещё через пару секунд он видит, что это не просто человек. Это женщина! Когда она приближается к нему вплотную, он отчётливо, во всех подробностях различает её стройное, грациозное, сильное нагое тело, частично скрытое в беспорядке разметавшимися по плечам и ниспадающими ниже пояса густыми белокурыми, с лёгким зеленоватым отливом волосами. Подплыв к нему, она заглядывает в его глаза своими холодными, как лёд, пустыми, мёртвыми глазами, застывшими на таком же холодном, мертвенно бледном, без единой кровинки лице. И ему кажется, что в глаза ему глядит сама смерть!

Его сердце сжимается, замирает и почти останавливается, в глазах разливается тьма, окостенелое, сведённое судорогой тело сотрясает дрожь, а из стеснённой груди вырывается глухой, сдавленный вскрик, или, вернее, стон. Узрев источник своих страхов воочию, оказавшись с ним лицом к лицу, заглянув в его тусклые, водянистые, неживые глаза и заметив протягивающиеся к нему длинные тонкие руки с растопыренными костлявыми пальцами и продолговатыми, заострёнными на концах синеватыми ногтями, он инстинктивно отстраняется и в отчаянном порыве, движимый неописуемым, животным ужасом, бросается вверх.

И, как ни странно, у него это получается. Каким-то невероятным образом его обмякшее, окаменелое, уже почти умершее и готовое пойти ко дну тело, словно повинуясь его страстному желанию во что бы то ни стало вырваться из убийственного водяного плена и избежать ледяных, смертельных объятий русалки, нежданно-негаданно взмывает на поверхность. И он, беспорядочно махая руками и баламутя вокруг себя воду, с исказившимся лицом и вытаращенными глазами, выхаркивает тошнотворную горькую жидкость и судорожно, с жадностью, большими глотками хватает ртом воздух… И просыпается.

Положив руку под голову и медленно водя глазами по объятой сумраком комнате, лишь слегка озарённой проникавшими из-за окна бледными отблесками сиявшей на небе круглой серебристой луны, Андрей некоторое время перебирал в памяти этот необычный, причудливый сон, чувствуя, как по коже у него пробегает при этом мелкая дрожь, как если бы он всё ещё находился в неприютной мертвенной воде и смотрел в бесцветные стеклянные глаза ожившей утопленницы, обитавшей в тёмной речной заводи и пытавшейся увлечь туда, в свои владения, и его. Но не вышло, с улыбкой подумал он, широко зевая, потягиваясь и с удовольствием ощущая приятное тепло мягкой постели, составлявшее такой разительный контраст с холодом и мраком привидевшейся ему водяной бездны.

Однако, невзирая на яркость и мрачность сновидения, Андрей не слишком долго предавался воспоминаниям о нём. Понемногу его мысли переключились на более значительные и актуальные события, происшедшие уже в реальной жизни, непосредственно его касавшиеся и оставившие в его памяти глубокий отпечаток. События, важность которых он, может быть, ещё не осознавал в полной мере, или, вернее, лишь начинал осознавать. События, случившиеся буквально на днях и обещавшие какие-то ещё неведомые ему, но, несомненно, серьёзные, возможно, судьбоносные перемены в его жизни.