Факап

Михаил Харитонов, 2016

Великий роман Михаила Харитонова, автора эпопеи «Золотой ключ, или Похождения Буратины», – ядерная смесь футурологии и шпионского детектива! Будет ли счастлив завхоз при Мировом Коммунизме? Зачем продавать детей цыганам? Сколько нужно лошадей, чтобы запустить космический корабль? Ответы на эти и многие другие вопросы вы узнаете, прочитав «Факап». В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Файл 2

День 64

Извините, в прошлый раз оборвалось на полуслове. Исправить уже ничего не могу, у меня ничего не стирается, я вроде про это говорил. Хуже того, весь файл заблокировался ещё и на запись. Пришлось создавать новый. Короче, очередной факап. Псы бы его драли.

В общем, я сидел себе, писал очередной кусок мемуара, и вдруг гаснет свет. Комп при этом продолжает работать, ничего не грохочет, не скрипит, просто свет гаснет. Я иду к выключателю — ничего не работает. За дверью — тоже темень. Точнее, очень-очень слабая подсветочка, так, что стены видно, а больше ничего и не разберёшь. То есть как катастрофа это не выглядит. Но и хорошего тоже ничего в этом нет.

Ну я, конечно, отправился в силовку. И там с фонариком стал разбираться с документацией — может, опять рычажок неправильно встал и станция переключилась в какой-нибудь спецрежим.

Внимательное чтение привело меня к разделу «Пассивный режим». Из которого я узнал, в числе всего прочего, что станция, если на ней три месяца никто не появлялся, переходит в режим консервации. Во имя уменьшения амортизации оборудования. Не то чтобы всё вообще выключается, просто начинает работать по минимуму — так, чтобы появившиеся наконец техники не реанимировали всё с нуля (от этого амортизация только больше), а спокойно включили все системы на полную катушку. То есть — освещённость выставляется на минимальную, тепло — на десять градусов по Цельсию, все коммунальные службы отключаются, в том числе очистка воды. И воздуха тоже, кстати.

Вывести систему из такого состояния ничего не стоит: достаточно дойти до компа и запустить соответствующую программу. Но вот неприятность: комп заблокирован. А вывод станции в штатный режим через выносной пульт не предусмотрен. Потому что просто аварийную ситуацию предусмотрели, а то, что человек может оказаться на работающей станции, но при этом не может воспользоваться нуль-Т — нет. Не подумали, что такое может быть.

Тут до меня дошло, что я ведь, похоже, дождался-таки нехорошего. Без воды, без чистого воздуха, без всего вообще — я довольно скоро сдохну! И вторая мысль: вполне возможно, что этого-то и ждут. Потому что в таком случае Славин так и не подпишет приказа о моей ликвидации, просто всё случится само. Типа — пока выясняли, что делать с дядей Яшей, он взял да и помер. Ну да, нехорошо как-то вышло, но проблемка сама собой разрешилась.

В принципе, это на грани фола. Хотя про того же Сикорски рассказывают, что он во время работы саракшианской комиссии специально протормозил помощь одному особенно въедливому человечку, застрявшему в местных джунглях. Вытащили оттуда его уже основательно обглоданным… Я, правда, всегда думал, что Руди в очередной раз сочинил про себя страшилку. Но кто знает, может, что-то за этим есть. Во всяком случае, Славин эту страшилку знает. Он-то мне её и рассказал. А раз знает, то может и сам применить.

Короче, я немного попаниковал. Потом всё-таки взял себя в руки. И стал искать решение.

Не буду расписывать всё, что я потом делал. Помогла насильственная перезагрузка компа.

День 65

Как-то я несколько напрягся из-за последних событий. Теперь сплю рядом с гермокомбезом ГККб1 Л-4. Без упаковки. Да, я его распаковал. Собственными руками. Коллекционная ценность вещи от этого понизилась. А моя личная безопасность повысилась. Вот такая диалектика.

На самом деле я уже почти всё рассказал. Кроме того, что мне оставил Левин. Правда, я не очень понимаю, как это… слово забыл… подавать, что ли. И даже с какого места.

Начну, пожалуй, сначала. То есть с того, как Борьку вообще припрягли к этому делу.

Было это довольно хитро закручено. Потому что припрягали его несколько раз.

Первый раз это было связано со Сноубриджем, с которым Левин работал. От него он кое-что узнал. Впоследствии он заблокировал себе часть воспоминаний, в основном сентиментальных, но вот фактуру сохранил.

Потом — и это было совершенно никак не связано с предыдущим случаем — Левин поучаствовал в разборе ментального наследия академика Окада. Конкретно он занимался слуховыми ассоциациями. Но приходилось залезать и в другие сектора, и вот тут-то он узнал о модификаторе.

Третий, решающий подход к той же штанге был у него связан с планетой Надежда и тем, что там творилось. Не то чтобы руководство КОМКОНа не знало чего-то принципиального. Однако выяснилось, что по ходу дела утеряна фактура, а в ней-то обычно прячутся всякие неожиданности. И Сикорски, который работал на Саракше и имел в этих делах личный интерес, настоял на глубинном расследовании. Оно же расследование с плавающей задачей, оно же total recall.

Суть в чём. Обычное расследование имеет конкретную цель. Например: найти виновных в таком-то факапе. Или — определить, что же произошло на самом деле там-то и там-то. Ну и так далее. Цель ясна, задача определена.

ГР проводится, когда цель не вполне понятна. То есть прояснение цели расследования входит в задачу самого расследования. Например: «Найдите всё, относящееся к этому делу, вообще всё — и заодно определите, что это за дело вообще и про что оно». Или: «Выясните, как такое вообще могло произойти». Или, скажем: «Вот была такая история, в ней что-то не так, найдите — что». Или даже: «Дана предметная область, найдите всё подозрительное».

Понятно, что эти «не так», «подозрительное», «относящееся к делу» и т. п. никак не формализуемы. Это всё интуиции, расплывчатые оценки и тому подобное. Тем не менее такие задачи регулярно возникают на практике, и с этим надо как-то работать. Ну вот и работают. Как могут. Хотя это дорого обходится.

Право инициировать глубинные расследования есть у руководства КОМКОНа, у галактов (вот не знаю, как у них это устроено) и у членов Президиума Мирового Совета. Ну то есть у людей очень серьёзных и социально ответственных. Потому что ресурсов такие дела берут много, а результат не то что не гарантирован — иногда трудно понять, является ли итог вообще сколько-нибудь осмысленным. Плюс издержки, о которых ниже.

Проводится ГР обычно так. Сперва назначается ведущий. Как правило, один, очень редко двое или трое. Выбор ведущего — половина успеха или неуспеха дела. В идеале это должен быть человек, буквально рождённый для данной проблемы. У которого личный опыт и знания на проблему ложатся. И к тому же — чтобы это не была его основная работа, потому что иначе это обойдётся в неприемлемую цену.

Ведущему даётся в руки рабочая группа плюс неограниченные полномочия. С группой он лично не контактирует. Во избежание. Он отдаёт распоряжения и ставит задачи. То есть может загружать на постоянной основе абсолютно любой работой несколько десятков очень хороших специалистов. На непостоянной — задействовать целые институты. Кроме того, он может требовать любую помощь и поддержку, а также затребовать практически любые сведения о чём угодно. Включая информацию, составляющую тайну личности или гостайну. Ему также предоставляется доступ ко всем информационным ресурсам, до которых КОМКОН вообще способен дотянуться. И самое главное — доступ к КРИ.

Получить персональный доступ к Коллектору Рассеянной Информации крайне сложно. Доступ предоставляется организациям. На практике это означает, что любой запрос проверяется-перепроверяется всеми заинтересованными лицами, на предмет кабы чего не вышло. Личный доступ к Коллектору есть у единиц. У Горбовского он, например, есть. Про Пошибякина рассказывают легенду, будто бы он на спор взломал защиту Коллектора, применив какой-то хитрый математический метод. Как говорят абсолютно все знающие люди, это чушь собачья.

Но ведущему глубинное расследование доступ к КРИ выписывают. И ничем не ограничивают в его любопытстве. Он может интересоваться всем: начиная от процесса пищеварения тахорга и кончая интригами времён фараонов. И любые сведения ему доставят на блюдечке. А если их нет — Коллектор выжмет информацию из воздуха, из космоса и из глубин библиотек.

Сроки ведущему ставят обычно разумные — в том смысле, что не торопят. Или вообще не ставят сроков. Просто на такие дела не берут людей, которые будут тянуть с результатами. Тем более, что в данном случае у ведущего есть стимул закончить с делами поскорее. Потому что после проведения глубинного расследования ведущему стирают память. Полностью, в обязательном порядке. Ибо мало ли до чего он мог по ходу дела докопаться. И выборочно — членам рабочей группы.

Я вот не знаю, вёл ли я сам когда-нибудь глубинное расследование. Наверное, всё-таки нет. Но вот в рабочей группе я дважды побывал. Первый раз это было расследование обстоятельств исчезновения на одной планете так называемой «группы Кандид» («Дело улитки на склоне»). Задание мне поставили стрёмное: выяснить, посещал ли данную планету один человек и если да, то с какой целью. Не знаю, что я там навыяснял: задание я помню, а к чему пришёл — это уже нет. Единственное, что осталось — отношение к Горбовскому. Что-то я по ходу дела о нём узнал такое… А второй раз я работал по теме «Урод». Ну, про это ты, Лена, в курсе.

Теперь о Левине. Его выбрали из-за того, что он уже дважды касался этой темы. Сикорски счёл это знаком. И довольно долго на Борьку давил, прежде чем тот всё-таки согласился. Выпросив себе и то и это, и ещё кой-чего сверху. Не буду вдаваться в подробности, скажу одно: всё-таки есть у них это самое. Ну, торгашество, что ли. Нет, я без предрассудков, таких предрассудков у завхозов не бывает. Но вот факт. Факты — вещь упрямая. Хотя когда факты обобщаются или переходят в статистику — тут, конечно, возможны варианты. Ещё какие варианты. Помню одну историю… всё-всё-всё, молчу.

В общем, Левин взялся. И довёл дело почти до конца, когда появился я со своими ненужными расспросами. Левин это счёл то ли проверкой, то ли знаком недоверия и устроил Сикорски скандал. Тот встревожился, пообещал разобраться, а расследование временно приостановил до выяснения обстоятельств. При этом Левину заблокировали память — не убрали совсем, а именно заблокировали — и заодно внушили лёгкую неприязнь ко мне лично. Не такую, чтобы он от меня бегал, но достаточную, чтобы не стремился к общению. То-то мне его пришлось с такими трудами вытаскивать на рандеву.

Теперь о самом расследовании. Когда оно начиналось, всё крутилось вокруг модификатора-и академика Окада, который его, в свою очередь, модифицировал. Потом пришла арканарская тема и остальные оттёрла. На совершенно левый вопрос с Юрковским Левин потратил уйму времени и даже задействовал Коллектор. В результате выяснив подробности личной жизни одной давно умершей женщины. Интересные для сочинителей душещипательных сериалов, но не для Сикорски. Потом начался самый жир, довольно скверно пахнущий. Но он его разгрёб, и осталось всего несколько мелких вопросиков, когда появился я и всё пошло насмарку.

Ну вот как-то так. Этот хвост я, кажется, расплёл. И могу начать более-менее сначала.

То есть с Полудня.

День 65

Тот же день. Спать пора, а мне не спится. Попробовал поставить себе какую-нибудь спокойную музычку и по ошибке включил Магнуса Пруста. Вот этот самый кусок, который в экстренных новостях. Тра-дррр-та-тара-буми фоном вувузела. Вскочил, естественно. Магнуса стёр, чтоб духу его не было. Но теперь час не усну как минимум.

Вообще не знаю: кем надо быть, чтобы записать себе в коллекцию Пруста? В Халифате какую-то его симфонию для пыток использовали. Реально, надевали на человека наушники и затыкали рот, чтобы не орал. Пары часов обычно хватало, чтобы у того мозги кипеть начинали.

Хотя вот тринадцатого мы же слушаем «Мёртвую Руку»? Славин, правда, говорил, что это не аутентичное исполнение, а обработка. В аутентичном, говорит, это слушать невозможно вообще. А так — почти невозможно. И весь эффект от этого самого почти. Потому что слёзы, глаза в кучку и одна мысль: хорошо, что это кончилось.

Кстати вот тоже, насчёт тринадцатого. Время от времени на федеральные каналы вылезает какое-нибудь высокоинтеллектуальное мурло с предложением его отменить. Дескать, сколько можно. Каждый земной год всепланетный траур, сколько уже времени прошло, экономика страдает и всё такое. Макс Каммерер, кстати, когда журналиствовал, тоже отметился. Тряс какими-то хозяйственными цифрами, явно с потолка взятыми, и что-то там блекотал про средневековые ритуалы, недостойные современного прогрессивного человека.

Очень хотелось ему в рожу плюнуть за такую прогрессивность. Или ещё лучше — заставить прослушать всю «Руку» без адаптации, а во время отказов слуха просмотреть все серии «Последнего лета». Не самое красивое зрелище, зато все съёмки документальные. От первых взрывов до финальных трупов. Особенно Индия. Минус миллиард в месяц. Или бразильские кадры. Эти ребята вообще были ни при чём, на них бомбы сбросили просто на всякий случай. Зато съёмки с последнего карнавала на развалинах Рио очень впечатляют. Ну и, конечно, серии про Ресурсную. Вот это в особенности — про Ресурсную.

Вообще интересно. А что было бы, если бы выжили не русские, вместе с остатками немцев и японцев — а, скажем, китайцы и корейцы? ТИП на эту тему молчит. То есть не молчит, конечно, я официальную точку зрения знаю: было бы то же самое — восстановление и объединение планеты и строительство коммунистического общества. Разве что Полдень назывался бы Полночью. Потому что китайцы отсчитывали бы время не от первой атомной атаки Халифата, а от гибели Пекина, а там был свой часовой пояс. Но что-то мне не верится. Китайцы, если верить той же ТИП, запретили бы прогресс вообще. Ушли бы ниже пара, как говорят в ИЭИ про доиндустриальные общества. И благополучно вымерли после Гудбая. Или не вымерли бы, но тогда я сидел бы не здесь, а в какой-нибудь пещере, глодал бы чью-нибудь конечность. Хотя, может, был бы счастливее.

Ладно, это всё побоку. Так вот, про модификатор. Предназначался он в основном для крупного рогатого скота и лошадей. Не все знают, но в первые послеполуденные десятилетия транспорт был в основном гужевой. И по-другому быть не могло. Потому что быки и лошади не нуждаются в сборке, а производят себя сами и заправляются углеводами, а не углеводородами. Так что импульсные ракеты с ЯРД, благодаря которым сумели восстановить орбитальный пояс, волокли на стартовые столы лошадки. А бензин из хранилищ выдавался только для спецтехники.

Кто сделал модификатор, так и осталось неизвестным. Важно, что его применяли везде. Один укол — и через двое суток животное становилось идеально послушным, вплоть до отключения базовых инстинктов. Лошадь могла идти и тащить груз, пока не падала замертво. Что в тех условиях могло быть критически важно.

При этом никто особо не интересовался, а как именно эта штука действует и что это вообще такое. Все считали, что это какая-то химия. А так — работает, и ладно.

Вот от этого «работает, и ладно» факапы-то и бывают. И ещё — от наплевательского отношения к технике безопасности.

Потому что это никакая не химия была. А самая что ни на есть биология.

День 66

Давно не слушал музыки. Попытался сегодня поставить — ничего не нравится, ну то есть вообще. Даже Бах. Кажется, переел я классики. Вот что-нибудь лёгенькое можно. Даже «Барвинок», пёс с ним. Или лучше заставку к сериалу про Урановую Голконду. Сериал идиотский, а заставка гениальная. Тип-патим-патим-парам, тарам, тарам, и скрипочка фоном.

Между прочим, характерный примерчик. Когда сериал появился, его авторы особо напирали на то, что работали с историческими документами, в том числе с дневниками членов экипажа «Хиуса». Как потом выяснилось, дневник был всего один — шофёра Быкова. Который был ветеран Ресурсной и вообще человек героический. Но интеллектом не блистал, писать толком не умел и, что вокруг происходит, понимал с пятого на десятое. Отношение в экспедиции к нему было соответствующим — ну дурак и дурак. Плюс секретность. Быков так и не понял, куда летал, к какому солнышку. Другое дело, что боньдепадхаевский сверхсветовой привод был жуткой дрянью: несколько месяцев полёта и десятипроцентный разброс точки выхода в геометрической пропорции от дистанции, что приходилось корректировать досветовыми двигателями. Но для своего времени и это было вундервафлей. Так что всё держали в страшном секрете, чтобы стрёмные парни с Аляски и Фолклендов не догадались. Потому что хоть америкосов и осталось два с половиной миллиона против наших восемнадцати, зато технологии у них сохранились более продвинутые. Так что официально мы возили трансураны с той Венеры, что возле Солнца, а не с ЕН-17. Впрочем, экипажу тоже официально ничего не сообщали — знали только пилоты и начэкспедиции. Хотя, конечно, все всё понимали, кроме Быкова. И дураков-сериальщиков. Поверивших быковскому мемуару как он есть.

Как же над ними ржали! Кое-кто предлагал даже снять серию на поверхности нашей родной Венеры. Вот смеху-то было бы. Или эпизод с Бондепадхаем. Из которого прямо следует, что Быкова не просто держали за дурака, но и вообще ему не доверяли. Может, даже прикалывались. Хотя нет, не прикалывались, но не доверяли конкретно.

Ладно, космос космосом, вернёмся на Землю. Тогдашнюю.

Первые случаи заражения модификатором человека прошли незамеченными. А когда их стали замечать, заражённых начали прятать. Потому что очень уж они были хорошими работниками. Скажешь — сделают. Не скажешь — будут сидеть на корточках и смотреть в пространство мутными глазами. Правда, есть и спать им тоже надо было приказывать. Зато трудовые показатели были отличными.

Но в конце концов ситуация выяснилась. Поднялся кипеш. Тело одного заражённого доставили в нормальную лабораторию в Норильске и там распотрошили до молекул. Выяснилось следующее.

Исходно модификатор был непатогенным вирусом-симбионтом. Человек им заразиться не мог. Животное тоже — естественным путём, разумеется: вирус был низковирулентным и заражал только при непосредственном попадании в кровеносную систему, причём в достаточном количестве. Физического вреда организму он не причинял. Зато он воздействовал на мозг несчастной скотины довольно сложным образом. А именно — проникал в лимбическую систему и обрушивал её связи с разными системами организма, в том числе с корой. Точнее, он их модифицировал с упрощением. А ещё точнее… о пёс, тут у меня вместо знаний начинается какое-то серое облако. Потому что Левин эти вещи понимал отлично, но он этим всю жизнь занимался. А у меня этой подложки нет. Поэтому я всё равно не понимаю, что такое базовый таламический код. Или там шлейф первичных ретенций. Пока не сосредотачиваюсь — кажется, что всё понятно, а так — нет.

Короче, механизм был такой. Животное переставало чувствовать удовольствие от каких бы то ни было биологических функций организма. От еды, от сна, от секса. С другой стороны, и неудовольствие тоже прекращалось. Даже физическая боль, хотя и продолжала ощущаться, но не воспринималась как что-то нежелательное. Все желания и страхи отмирали. Оставалась только одна радость — от специфического возбуждения префронтальной коры мозга, связанного с выполнением приказов. Разумеется, с точностью до понимания приказа, с чем бывали проблемы. Но это работало.

Как возникла разновидность модификатора, опасного для человека, так и не поняли. В памяти Левина осталось несколько версий. Случайная мутация под воздействием радиации. Естественная мутация, направленная на приспособление. Наконец — чьё-то вмешательство. Подозревали прежде всего недобитых американцев. Которые хоть и остались в подавляющем меньшинстве, но всё-таки в новый Союз Советских Коммунистических Республик не вошли, капитализм свой проклятый у себя сохранили и даже в космос вышли на собственной технике. И, в общем-то, несмотря на всё пережитое, с каждым годом становилось всё яснее, что двум разным цивилизациям на одной Земле не ужиться и вопрос рано или поздно придётся решать.

Наверное, поэтому неприятности и факапы тогда всё чаще списывали на длинную руку СШАА.

Всё-таки в каком-то смысле хорошо, что Гудбай в 2038 У этот вопрос закрыл. Пачкаться не пришлось.

Ну, Лена, ты понимаешь, о чём я.

День 67

Вчера я как-то впал в задумчивость и писать мне больше не хотелось.

О чём думал? О разном. В основном о людях. Почему они такие. А не, например, другие.

Вот, скажем, Сикорски. С одной стороны, конечно, гад змеючий, это без вариантов. А с другой — и в нём бывает какое-то благородство, что ли. Не, не то. Уважение к противнику, я бы сказал. Если, конечно, противник не представляет угрозы безопасности Земли и родной конторы — тут пощады не будет. Но если что-то личное — Руди себя ведёт без мелочности. Может и красивый жест сделать. Не на публику, а чисто для себя. Мол, вот я какой, мог бы в порошок стереть, а я конфетку подарю и уйду восвояси. Зачем-то это ему надо.

Я ведь, когда писал про нашу с ним первую встречу, забыл один момент. То есть не забыл, а не знал, как его в рассказ вставить. Про тот кусок розового янтарина, что у него на столе лежал. Так вот, когда я уже в «трёшке» учился, прислал кто-то на мой адрес посылочку. А в ней — тот самый янтарин. Именно тот самый, я его хорошо запомнил. Ну, я сразу понял, от кого подарочек. Дескать, живи, курсант, всё я про тебя понимаю, претензий не имею. Но имей в виду — я в случае чего за ценой не стою. Вот как-то так. Во всяком случае, я это так понял. Как потом выяснилось — понял правильно.

Вот такой он и есть, наш Рудольф. Умеет, подлюка.

День 67

Сначала решил отдохнуть до завтра. А потом послушал музыку и думаю: нет, ещё попишу. Не про Руди, конечно. А про одного исторического персонажа. Который к нашей истории имеет отношение самое непосредственное.

Академик Сусуму Окада родился до Полудня. То есть формально к Поколению коммунаров не относился. Что не помешало ему стать одним из его типичных представителей. Даже слишком типичных.

Академик и посейчас считается классиком мировой океанологии. Согласно официальной биографии, он провёл под водой больше времени, чем на суше. В конце концов, прожив более ста лет, он попал в катастрофу на подлодке, отчего его парализовало. Мозг академика в момент клинической смерти был подвергнут ментальному сканированию. На древней допотопной аппаратуре, которая к нынешним ментоскопам относится примерно как паровоз к «Призраку». Биомасса, хранящая код, занимала несколько зданий. Сейчас всё это вынесли в космос, но не тронули. Она там так и болтается в первозданном виде.

По официальной версии, мозг академика сканировали для того, чтобы впоследствии воскресить научное светило. И если бы не решение Мирового Совета, запретившего всякие эксперименты по воскрешению, то, возможно, что-то такое удалось бы осуществить. Но мозги академика до сих пор сохраняются — в виде цифрового кода на биомассе — и доступны для изучения. Разумеется, не всеми желающими, а только специалистами с соответствующим допуском. Поэтическим соображениям.

Это то, что написано в БВИ. Люди в теме могли бы добавить, что ДБЗ — Департамент Безопасности Земли, предшественник ДГБ — в ту пору действительно держал на океанском дне секретные базы. Где занимались разными стрёмными делами. В том числе — по части вирусологии, но и не только. Ментоскопы тоже были изделием ДБЗ. И первые опыты по растормаживанию гипоталамуса тоже. И ещё всякое-разное.

Судя по всему, академик Окада очень много знал. И, похоже, наши тогдашние коллеги очень дорожили этими знаниями. Иначе вряд ли кто-нибудь потратил бы сотни тысяч человеко-часов на попытку записать содержимое мозга полупокойника. Разумеется, воскрешать его никто не собирался — хотя бы потому, что сам академик это категорически запретил. Окада был буддистом и надеялся на перевоплощение. Хотя по воспоминаниям Левина — который был одним из тех, кто копался в застывшей биомассе с целью добыть кое-какие нужные сведения — не так уж он и верил в этот самый метампсихоз. Просто считал нужным придерживаться воззрений предков. Как и их обычаев: сразу же после копирования тело профессора было сожжено с соблюдением буддистских обрядов. Правда, урна с прахом была захоронена не в семейной могиле, а в рабочей камере прямоточного плазменного двигателя межпланетного корабля. Академик хотел, чтобы от него не осталось буквально ничего. Некоторые причины — с древними обычаями не связанные — для этого у него были.

Для нас важно, что именно Окада был автором концепции позитивной реморализации, и он же попытался использовать для этих целей вирус-модификатор, им же и доведённый до ума. Причём, что характерно, это была его персональная инициативная разработка.

Судя по тому клубку воспоминаний, что оставил мне Левин, он и сам задумывался о том, почему почтенный интеллектуал взялся за такое предприятие. Более чем сомнительное, как выражается Славин в таких случаях.

Что Борис в итоге надумал, я так и не понял — эту часть инфы Левин то ли выпилил, то ли недоложил. Но по сохранившейся части мне кое-что стало ясно и без того.

Академик как-то очень близко принял к сердцу тогдашнюю идею о «новом человеке». Ну, дескать, старые люди устроили атомную войну, это было ужасно, так что мы все должны измениться и стать хорошими. Хорошесть наша должна состоять в том, что мы будем мало жрать, много работать и слушаться. А до наступления этого волшебного момента мы всё равно должны мало жрать, много работать и слушаться, только под угрозой воздействия объективных законов развития, то есть палки и кнута во всех их разновидностях и модификациях. Потому что объективные законы развития обычно принимают именно такую форму.

Теория ясная и понятная, продержалась она лет сто, потом жизнь объективно внесла свои диалектические коррективы. То есть сначала выпилилось требование меньше жрать и вообще потреблять, потому что доросли до уровня сверхдешёвого товарного производства. Сейчас потихоньку выпиливается требование работать. Откровенно говоря, некоторые профессии поддерживаются только потому, что иначе не будет чем занять людей, а они хотят быть занятыми. Если уж совсем-совсем честно, то девяносто процентов пилотов давным-давно можно было заменить на автоматику. Просто слишком много людей хотят быть пилотами… Зато моя нынешняя профессия будет востребована всегда. Потому что принимать решения — это святое, это мы никогда никаким машинам не отдадим. Правда, Лена?

Но до наших времён академик не дожил. Он был человеком своего времени. То есть прежде всего коммунаром. К тому же — настоящим японцем и настоящим учёным.

Насчёт японцев. Сейчас они считаются милыми и пушистыми. Потому что их вытеснили в науку и на значимых должностях их практически нет. Но так не всегда было, в эпоху Полудня они играли более серьёзную роль. Тема, конечно, скользкая, так что углубляться не буду. Мы сами знаем, где у нас чего. Зачем ворошить?

Что касается нашего академика, он был не просто японцем, а последним представителем древнего самурайского рода, со всякими завиральными представлениями о необходимости жертвенного служения чему-нибудь. Так что коммунистическая пропаганда легла на благодатную почву.

И наконец, он был настоящим учёным. То есть к окружающей реальности относился с пренебрежением, а то и с презрением.

Вообще-то это типичная профессиональная деформация. Ну, как у медиков, например, которые всё сводят к проблемам с организмом. Ты ему жалуешься на то, что всё достало и жить неинтересно, а он тебе: «Печень проверь». Кстати, в большинстве случаев это работает. Но глобально такой взгляд неправильный, так как человек не только из печени состоит или там кишок. А вот психолог, особенно психокорректор, даже бронхиальную астму объяснит так, что это от лишней напористости и карьеризма. Потому что, делая усилие, человек непроизвольно задерживает выдох, как типа когда штангу рвёшь. Ну а потом это начинает происходить уже помимо воли. Так что давай-ка садись под шлем, будем тебя расслаблять. Кстати, тоже работает, меня Левин так лечил… Опять-таки, можно дойти и до того, что переломы начнёшь объяснять душевными проблемами. В общем, во всём нужна мера и всему должна быть граница. Вот только эта простая мысль непопулярна среди умных голов. И понятно почему. Потому что реальность вся такая кривая и неправильная, а мысли в голове все такие правильные и красивые. И хочется на эту самую реальность плюнуть и забыть про неё — или переделать её под свои умные мысли.

Вот как-то так всё это в его случае и совпало. И привело к поиску путей улучшения человеческой природы. А тут как раз подвернулось исследование вируса-модификатора, от которого нужно было быстренько соорудить вакцину. Что он и сделал, но заразился сам. Не физически, а, так сказать, идейно. А потом, как следствие, уже и физически.

Очень сумбурно написалось. Извини, Лен.

День 68

Перечитал вчерашнее и за голову схватился. Бессвязная болтовня и ничего по делу. Мог бы — стёр и переписал нормально. Но не могу.

Теперь только факты.

Реморализатор создал академик Сусуму Окада. Сделал он это, как типичный коммунар, из идеалистических соображений. Состояли они в том, что люди его не устраивали. Он считал, что они не соответствуют высокому званию человека. Ибо настоящий человек движим не низменными желаниями, а исключительно долгом. Единственной его радостью и счастьем должно быть исполнение этого самого долга, в чём бы он ни состоял. Всё остальное должно было быть второстепенным, а лучше бы его вообще не было.

И академик придумал, как таких людей создать. Благодаря случайно оказавшемуся в его распоряжении вирусу-модификатору.

Окада изменил вирус следующим образом. Общий принцип подавления естественных желаний сохранился, хотя и в ослабленном виде: некое подобие удовольствия от еды, секса и тому подобного он вернул. Однако эти радости не могли сравниться с чувством удовлетворения, которое человек испытывал от высокой самооценки. Так как вирус закорачивал центр удовольствия именно на самооценку. Каковая, в свою очередь, формировалась очень жёстко — самооценка прямо зависела от того, что человек считал правильным. То есть от совести.

Вот тут, извините, опять придётся порассуждать. Говорят, у некоторых людей нет совести. На самом деле она есть у всех. Потому что совесть — это логически необходимая часть системы саморепрезентации. Ну то есть восприятия человеком самого себя. В частности — насколько он соответствует своим представлениям о том, что такое хороший человек. Своим, повторяю, представлениям. Именно своим. Другое дело, что они в большинстве случаев совпадают с общественными, потому что откуда же они берутся, как не от общества. Но в принципе они немного различаются у разных людей, к тому же и общество меняется. Так что возможна какая-то их эволюция. Как полагал академик — к лучшему. То есть к прекрасному миру, где единственными радостями человека станут познание и творчество, а также служение высочайшим идеалам добра и света. Это он и называл «позитивной реморализацией».

В принципе, Окада мог изменить судьбу нашей цивилизации, сделай он свою заразу более вирулентной. К счастью, он считал это неприемлемым по этическим соображениям. По его мнению, повсеместному внедрению должно предшествовать долгое, тщательное тестирование.

Как настоящий коммунар и настоящий учёный, он начал с себя.

Судя по тому, что мы знаем о дальнейшем, поведение почтенного академика изменилось не особенно заметно: как он был фанатиком, так им и остался. Более того, продуктивность его научных штудий повысилась — поскольку ничто человеческое (которого у академика Окада было и без того немного) его больше не отвлекало от трудов.

Вдохновлённый результатом, академик написал отчёт вышестоящему начальству — то есть в ДБЗ — о проделанной работе. Тот же отчёт был направлен в другие инстанции, в том числе тогдашнему руководству ССКР. Академик принял все меры, чтобы каждый адресат получил свою копию.

Через неделю после этого на подводной лодке, в экипаж которой входил академик, случилось несчастье. Все, однако, спаслись — и все, кроме академика, остались живыми и невредимыми. Академика почему-то вытащили последним, отчего случились проблемы с декомпрессией. В результате почтенного старичка хватил паралич. Дальше — короткая непродолжительная агония, смерть и запись мозга на биомассу.

Что особенно любопытно: при первом же разборе наследия почтенного академика выяснилось, что рабочие материалы по модификатору приведены в негодность. В частности, куда-то исчезли файлы со схемой синтеза реморализатора и описания кинетики вирус-клеточного взаимодействия. Образцы культуры вроде бы сохранились, но проверить, тот ли это вирус, было невозможно: сравнивать было не с чем. Единственный на тот момент организм, успешно заражённый реморализатором, к тому моменту уже превратился в ионный шлейф, размазанный по пустоте.

День 69

Вчера приснилась, будто меня освободили и вернули на Землю. Я взял отпуск и отправился в Испанию, на море — полежать на солнышке и покурить. И вот я лежу в белом песке, курю и думаю, чего мне больше хочется — искупаться или холодного апельсинового сока с каплей мартини экстра драй. Ну, не каплей, допустим, но главное — холодного. И вот я лежу и никак не могу решить. А солнышко припекает, жарко, потею. В конце концов решил всё-таки искупаться, встал и проснулся. Чувствую — и впрямь жарковато. Посмотрел на датчики температуры — вроде нормально. Такое ощущение, что слегка приболел или что-то воспалилось. Но как? У меня, как у всех, биоблокада, да и здесь всё стерильно. Странно, очень странно.

А ещё страннее то, что я сейчас расскажу. Ты, Лена, точно не поверишь. И я бы не поверил. И никто не верил, пока не убедились.

В общем так. Лена, ну вот что ты подумала, когда прочла концовку вчерашнего? Правильно. И я то же самое подумал бы, если бы мне кто сказал. Вопрос только в том, кто именно уконтропупил академика Окада: ДБЗ, какая-то другая контора, или приказ шёл непосредственно с уровня политического руководства.

Ну вот именно это все тогда и подумали. А когда выяснилось, что информация о модификаторе утеряна, всем стало вообще всё ясно. Кто-то ликвидировал почтенного учёного за то, что он полез в дела не своего уровня. Как иначе-то?

Так вот. Когда ситуация с модификатором стала совсем гнилой и к тому же опасной, было принято решение расследовать это дело по новой. С перетряской тогдашних архивов, поднятием всей документации и тэ пэ. Собственно, и левинское ковыряние в застывшей биомассе имело, в числе прочего, и эту цель: понять, кто ликвидировал академика и почему.

Расследование затянулось лет на десять. Всю добытую информацию грузили в КРИ, туда же засовывали результаты промежуточных экспертиз и всего такого прочего. В конце концов докатились до археологии — вытащили на поверхность бренные останки той самой подводной лодки и разобрали там всё буквально на молекулы.

Результат был неожиданным. Его проверяли и перепроверяли много раз. Тем не менее пришлось признать — да, и такое в природе бывает.

Катастрофа произошла случайно. Нет, в самом деле! На подлодке из-за производственного дефекта взорвалась плазменная батарея, пошла течь. Молодой командир не справился с управлением и положил лодку на грунт, где она застряла в какой-то расщелине, некстати там случившейся. Идиотское стечение обстоятельств, классический факап на ровном месте.

Что касается обстоятельств неудачного спасения. Тут, как выяснил Левин, вся вина лежала на академике. Дело в том, что модификатор заглушил в нём инстинкт самосохранения. Во всяком случае, работа для него была бесконечно важнее всего остального. А тут, как назло, ему пришла в голову какая-то интересная мысль, и он принялся её записывать. При этом академика уважали и даже побаивались, так что от писанины его просто побоялись отрывать. Вода уже ломала переборки, а Окада писал. Когда же его всё-таки запихали в скафандр — последним, — выяснилось, что рванёт ну вот прям щас. Подниматься пришлось спешно. Кессонку заработали все, но академик был старенький, с изношенными сосудами, у него пошли тромбы, а потом — газовая эмболия. Если бы академика можно было сразу запихнуть в камеру повышенного давления, это могло бы его спасти. И опять же — вместо этого Окада практически сразу отправился в Америку на самолёте. Прихватило его в воздухе. Дополнительным фактором послужило то, что он чувствовал боль, но не обращал на неё внимания. Так что в больницу его доставили уже в таком состоянии, что помочь — по тем временам — ему было уже просто нечем.

Но это выяснилось потом. А тогда ближайшие друзья и коллеги академика, знающие о его разработках, подумали именно о ликвидации. И, разумеется, так же думал самый близкий ученик и последователь академика. Некто Званцев.

День 70

Со мной что-то не то происходит. Сегодня валялся в ванне и случайно коснулся одного места на груди, слева. Палец будто током шибануло. Нет, не сильно. И не током. Просто — дёрнуло. Как будто коснулся горячего, обжечься не успел, сразу отдёрнул. Рефлекторно. Я испугался, попробовал ещё раз, долго искал эту точку проклятую. В конце концов вроде бы нашёл. Уже не так сильно, но касаться этого места было неприятно. Взял палочку пластмассовую, попробовал надавить. Опять странность, само это место ничего не чувствует, будто онемение какое-то. Долго щупал себя и нашёл ещё одно такое место, на лбу. Прямо прикасаться не могу — рука сама отпрыгивает. И не шучу я ни пса, какие уж тут шутки.

Одно хорошо — температурка эта загадочная ушла. Даже подмерзать немножко начал. И общее состояние — как будто сильно устаю, вот только непонятно от чего. Явно что-то психосоматическое. Провериться бы, да как?

Эх, ладно. Вернёмся к старым делам.

Внешность академика Окада память Левина не сохранила. Наверное, Борис этим не интересовался. А вот изображения и съёмки Николая Евгеньевича Званцева он рассматривал подробно. Человек был громадного роста, широкоплечий и краснорожий. Хотя это он прятал под загаром. Родители его, скорее всего, были шведами или норвежцами. И один из них, несомненно, — военным преступником. Вероятно, пилотом стратосферного бомбардировщика, ну или подводником. Потому что только пилоты стратосферников и подводники имели право на сохранение замороженных эмбрионов своих нерождённых детей в халифатских противоатомных бункерах класса «кенотаф». Прочие воины джихада могли рассчитывать только на милость Аллаха. Каковая, как известно, мало кого миновала. Включая кенотаф, из которого извлекли пробирку с будущим Званцевым. Годных эмбрионов осталось восемнадцать — из трёх с половиной тысяч. Остальные раздавило обрушившимся потолком бункера, плюс нарушение температурного режима. Будущему Званцеву повезло. Его — и ещё девятнадцать эмбрионов — не успели разместить на постоянное хранение, и они остались в первичной заморозке. Морозильная установка уцелела и продержала температуру полвека, пока бункер не вскрыла советская экспедиция. Генетическое разнообразие в ту пору ценилось, а уж неповреждённые радиацией готовые зародыши — тем более. Все уцелевшие пробирки были доставлены на поверхность, зародыши разморожены и дорощены до жизнеспособного состояния. По традиции, детишки получили фамилию человека, обнаружившего зародыши. В данном случае им была некая Евгения Званцева. В экспедицию на радиоактивную пустошь, где находился вход в убежище, она попала как приговорённая к пожизненным общественным работам (как и все члены её банды). За успешное вскрытие кенотафа и обнаружение ценного оборудования бандерше скостили срок с пожизненного до тридцатилетнего. Практического значения это не имело: через полгода после этого Званцева умерла от лейкемии. Странно даже, что она так долго протянула.

Сейчас всё это считалось бы тайной личности. Однако Николай Евгеньевич всё знал, причём с детских лет. В те времена с людьми не церемонились. Трудно сказать, повлияло ли это на его мировоззрение. Левин считал, что да. Во всяком случае, вырос Званцев человеком умным и волевым, но крайне категоричным, а по части воззрений на человека и общество — весьма экстремальным. На выпускном экзамене в интернате он писал сочинение на свободную тему и избрал такой предмет: «Можно ли считать людей подлинно разумными существами?». Ответ отрока был отрицательный: по его мнению, человек недостоин называться хомо сапиенсом, пока мотивы его поступков животные, а разум подчинён инстинктам. Под конец он предложил именовать современного человека Anthropithecus loquax, то есть «антропитек болтливый». Это человеческое свойство Званцев особенно презирал.

Впрочем, не он один. Среди элиты Поколения таких было пусть не через одного, то каждый третий точно. И если бы его родила живая мама, получившая свою дозу радиации, то пресловутая Инга Зайонц с удовольствием занесла бы Званцева в свой список «сыновей Огня». Но вот беда: он-то родился в инкубаторе с освинцованными стенами. Так что это скорее дух эпохи.

Неудивительно, что с такими взглядами Николай Евгеньевич был довольно быстро завербован ДБЗ. Там он довольно скоро освоился и был направлен под воду — заниматься всякой суперсекретной гадостью. Формально же он числился в организации прикрытия, именуемой Океанская Охрана. Там он познакомился с милыми, заботливыми людьми, в число коих входил не кто иной, как Горбовский — уже в те времена имевший привычку полёживать на кушеточке и заниматься гуманизмом. Общение с этим исполином духа и корифеем окончательно укрепило Званцева в его воззрениях, а когда он перешёл в ведение академика Окада, уверенность превратилась в фанатизм.

В работе над модификатором Николай Евгеньевич принимал самое непосредственное участие. Идеи Окада он не просто разделял, а творчески развивал самым радикальным образом. В частности, он был горячим сторонником того, чтобы сделать вирус максимально вирулентным и в кратчайшие сроки заразить им всё человечество. К счастью, своими планами он сначала поделился с любимым учителем, а тот немедленно взял с ученика слово, что он не заразит реморализатором ни одного человека на Земле без его, академика, на то позволения. Ученик слово дал — и, надо признать, сдержал.

Гибель академика Званцев понял однозначно — как ликвидацию, а попытку записать содержимое его мозга — как желание украсть у гения секреты и использовать против его воли. Поэтому какого пса?

День 71

Вчера не смог закончить. Разволновался. Были причины. Конкретно — сижу, пишу и вдруг чувствую, что по мне что-то течёт. По груди, слева. Рукой потрогал — тёплое, липкое. Опускаю руку, смотрю — на ней кровь. Побежал в хозблок, смотрю в зеркало — точно кровь. Да, на том самом месте. Потрогал — боли нет, хотя палец дёргает, как раньше. Кровь смыл — вроде чистая кожа. Подождал полчасика, послушал Клофельда — мне «Afwillite» у него особенно нравится, умиротворяющая такая музычка, вроде и несерьёзная, но что-то в ней есть такое… Ладно, тут не до музыки. Тут здоровье, а к нему я отношусь трепетно. Потому что фукамизация фукамизацией, а я за жизнь всякого насмотрелся. Того же Комова синеньким видел. Так что не надо мне тут неожиданностей.

Ну, в общем, полежал, успокоился, смотрю снова. Кожа вроде чистая. Осторожно залезаю в ванну, моюсь, потом отлёживаюсь, всё время слежу за своим состоянием. Ничего, совсем ничего. Но ведь кровь-то была! Пёс, пёс, ну что же это такое-то? Нет ответа. Чую, и не будет. Или будет такой, который мне не понравится.

Лучше уж о старых делах продолжу.

Остановился я на Званцеве. При расследовании дела об утрате материалов профессора он сразу попал в число наиболее вероятных подозреваемых. Однако Николай Евгеньевич всё отрицал, а в уничтожении ценной информации винил адресатов доклада. Допросы под гипнозом и наркотиками правды подтвердили, что он искренен. К тому же Званцев демонстративно потребовал глубокого исследования памяти. Ментоскопов тогда не было, процедура была болезненной и к тому же опасной. Званцев тем не менее на ней настаивал, так как хотел полностью очистить себя от подозрений. Когда же ему в этом отказали, он бросил на стол начальству рапорт на увольнение по личным причинам. Его пытались отговорить — он был ценным сотрудником. Но он, что называется, упёрся рогом.

В конце концов рапорт ему подписали, и он ушёл работать в самую что ни на есть настоящую океанологию. Последующие десятилетия он занимался крупными морскими млекопитающими. По мнению Левина, они ему были ближе, чем люди.

Левину, кстати, это понравилось. Он, оказывается, любил дельфинов. Ну кто бы мог подумать.

День 72

Непонятки продолжаются.

Во-первых, снова начало кровить. Не сильно, но постоянно. Откуда кровь — непонятно, на коже вроде бы никаких ранок или там ещё чего. Да если б и были, у меня ж биоблокада, всё должно затянуться за пару минут.

Во-вторых, ещё одна гадость добавилась — чешется лоб. Не весь, а в том самом онемелом месте. Почесать не получается: это место ничего не чувствует. Ну, в смысле прикосновений не чувствует, а при этом чешется, сука! Конкретно так зудит.

И в-третьих: почему-то очень боюсь спать. Физически боюсь. Такое чувство, будто во сне я умру. При этом спать хочется ужасно, всё время кемарю и клюю носом. Но как лягу — сна нет. Ни в одном глазу. Спать в кресле тоже пробовал: как задремлю, так сразу что-то вроде удара в сердце, дёргаюсь и просыпаюсь. Пробовал ещё спать в гермокомбезе. В нём вроде поспокойнее, часа полтора продремал, потом опять этот удар в сердце. В общем, придётся, наверное, покопаться в аптечке — наверняка там есть какое-нибудь успокоительное. И снотворное тоже, наверное, найдётся.

А пока — закончу про Званцева.

Разумеется, материалы академика Окада украл именно он. И он же подменил пробирки с готовым вирусом. Однако после этого он использовал приём, для своего времени новый и оригинальный: стёр себе память каким-то препаратом, чуть ли не собственной разработки. Средство, правда, было грубым, так что впоследствии ему пришлось регулярно лечиться от приступов головной боли и других неприятных последствий. Впрочем, себя он не берёг… Так или иначе, но о том, что материалы уничтожил именно он, ему удалось забыть. При этом работу над реморализатором, разговоры с академиком Окада, его гибель и всё прочее он помнил. И искренне ненавидел тех, кто, по его мнению, убил гения и похоронил его разработки.

Через двадцать лет после описываемых событий Николай Евгеньевич, к тому времени честный океанолог, преследуя стаю дельфинов-касаток, неожиданно получил на ручной комм — браслетов тогда не было — вызов. Он был от Окада — или, во всяком случае, с его личного канала, который был доступен только ближайшим ученикам академика. Вызов Николай Евгеньевич, естественно, принял. И с удивлением услышал собственный голос, который сообщил ему некие инструкции. Сводящиеся к тому, что он должен найти нечто, лежащее в такой-то точке на океанском дне.

Как потом выяснилось, звонок прошёл с самого обычного публичного сервиса — «напоминалки». Он и сейчас существует. Можно запрограммировать звонок самому себе или другому человеку через какое-то время. И даже в том, что Званцев выставил двадцатилетний срок, не было ничего необычного. Некоторые дедушки, давно покойные, таким способом внуков с днём рождения поздравляют каждый год. А та самая милая женщина, с которой мы расстались на Энцеладе, записала всякие неприятные слова в мой адрес и запрограммировала это прокрутить как раз в мой юбилей. Я, правда, не сильно расстроился, так как в тот день у меня были другие проблемы. Но царапнуло, чего уж там.

Ладно, это я опять отвлекаться начал. Вернёмся обратно.

Так вот, у Званцева оказались все разработки академика, включая сам вирус. Вопрос был в том, что со всем этим делать дальше.

Как я уже вроде бы писал, Николай Евгеньевич относился к людям без особой любви и вообще считал их существами несовершенными. С годами это у него только усилилось: он имел устойчивую репутацию нелюдима и буки. Идею позитивной реморализации он полностью разделял. Реморализатор на руках имел. Однако была одна закавыка: слово, которое он дал учителю. К таким вещам Званцев относился очень серьёзно. И слово сдержал: он не ввёл это зелье даже себе. Ну, в смысле тогда не ввёл. Потом-то всё изменилось, но тут уж извините.

Ну и напоследок неожиданное.

Практически весь свой жизненный путь Николай Евгеньевич прошёл в гордом одиночестве. В том числе и по части семьи. Однако в девяностотрёхлетнем возрасте он, к удивлению коллег (друзей у него не было), сочетался браком со своей ассистенткой, восемнадцатилетней Маюки Малышевой.

Этот неординарный поступок вызвал разного рода кривотолки. Пошли разговорчики про седину в бороду и беса в ребро. На самом деле — и это быстро выяснилось — брак был чисто платоническим. Николаю Евгеньевичу нужна была не женщина и не мать его детей, а секретарша и смотрительница за научным наследием. Маюки с этой задачей справилась. Остаток жизни Николая Евгеньевича она была его личным секретарём, а остаток своей — посвятила работе над архивом мужа, изданию и переизданию трудов, отстаиванию приоритета и так далее. Она практически в одиночку подготовила издание трудов Званцева в «Научном наследии». Она отстояла приоритет своего супруга в построении стандартной модели биосферы «водных» планет. Последнее, что ей удалось — это настоять на присвоении Институту Океана имени Званцева. В памяти Левина осталась картинка: тощая старуха с редкими седыми волосами, восседающая в каком-то президиуме. Все радости жизни для неё к тому времени свелись к этой одной: сидеть в президиуме.

Однако так было не всегда. До встречи со Званцевым Малышева не чуралась мужского внимания. Во всяком случае, когда она вышла замуж за Николая Евгеньевича, у неё был сын. Занесённый в соответствующий каталог БВИ как Антон Малышев.

Отметим на будущее: просто Антон Малышев. Без отчества.

День 73

Идиотский день, ни на чём не могу сосредоточиться. Два раза садился писать, просидел за экраном где-то час, вообще ничего не написалось. Есть не хочется совсем, хотя голодный. То есть я чувствую, что голодный, а как посмотрю на биологическую смесь — так и понимаю, что жрать это я не буду. Музыка тоже не идёт. Пытался послушать Сарасате, мне когда-то фантазия на тему «Кармен» нравилась. А теперь слушаю и думаю: лучше бы я нашёл записи с какими-нибудь дурацкими певичками. Не «Барвинок», конечно, а что-нибудь вроде «маки-маки-лютики — каждый раз люблю тебя, как в последний раз, как в последний раз я люблю тебя, я люблю тебя». Или ещё что-нибудь пошленькое. Что-нибудь такое, на что старички из Общественной комиссии по нравственным ценностям обычно пишут кляузы в Мировой Совет.

Вот тоже, кстати. Пока молодой был, не понимал, зачем нужна эта контора. Которую даже общественность, и та ненавидит. Потому что время от времени этим гадам и в самом деле удаётся что-нибудь запретить, снять с федеральных каналов и так далее. Разумеется, запись только больше расходится через БВИ, но сам факт — бесит неимоверно. Потом-то я понял, что это просто громоотвод. Надо же людям чем-нибудь возмущаться. То есть это такая потребность, которую нужно удовлетворять. Потому что даже если всё вокруг ну совсем ништячок, человек будет возмущаться тем, что всё ништячок. Или прицепится к какой-нибудь мелочи и ну её теребить. Так что пусть уж лучше ненавидят старых пердунов, которым только того и надо — чтобы их молодые ненавидели. Хотя лучше бы вместо этого за здоровьем следили и омолаживались регулярно. Ну да каждый сам для себя выбирает. Я вот тоже выбрал. Теперь тут сижу как дурак.

Пёс, ну вот зачем я это написал? Наверное, ради последней фразы. Себя жалко. Расклеился.

А хоть бы и так. Расклеился. Я не герой, да? А герой на моём месте что бы делал? Комов, наверное, уже свихнулся бы и уж во всяком случае разнёс бы половину станции. Он человек деятельный, ему сидеть и ждать — хуже нет. Видел я его в таких ситуациях, самому страшно становилось. Сикорски — пожалуй, тоже потёк бы: так и вижу, как он ходит взад-вперёд по коридорчику и интриги против самого себя плетёт. Горби разве что, у этого опыт есть. Перемогся бы на коечке. Но кто у нас великий Горби и кто — Вандерхузе? А вот почему-то на коечке именно дядя Яша. Который тут сидит и чувствует себя ошибкой природы.

Если честно, Лена, устал я очень. Ощущение такое, что я на этой проклятой станции целую жизнь прожил. Нормальная жизнь вспоминается уже как сон какой-то. Ничего не хочется. Даже курить. Кстати, совсем расхотелось. Что-то внутри переломилось по этой части. Раньше мне даже снилось, как курю. Вроде полжизни отдал бы за ящик сигар. А сейчас покажи мне кохибу коллекционную — не уверен даже, что возьму.

День 74

Сегодня не могу писать. Завтра. Как очухаюсь.

День 75

А вчера меня в каком-то смысле убили. Всё-таки убили. Однако я живой. Всё-таки живой.

В общем, дело было так… или не было дела? Всё-таки было. Уверен — было. Такое не забудешь.

Короче, позавчера у меня опять были панические приступы перед сном. Кончилось всё тем, что я нашёл в аптечке снотворное, принял его и проспал шесть часов. На седьмом часу проснулся от собственного крика. Ещё где-то час приходил в себя. Потом долго лежал в ванне и пытался лечить нервы Сен-Сансом. Помогло не особенно — и хуже того, чуть было не заснул в воде. Испугался, что захлебнусь, побежал под ионный душ. Замёрз. Решил немного погреться. Прилёг на коечку, под спинку подложил гермокомбез, накрылся — и сам не заметил, как заснул.

То есть это мне приснилось, что я заснул. А на самом деле я сидел за компьютером и пытался что-то писать. И вдруг с экрана всё стёрлось. Раз — и нету. Я испугаться не успел, как замигал свет, как при нуль-переброске. А потом из коридорчика, от камер — шаги. Тяжёлые такие, увесистые. Уверенные.

Я оглянуться только успел, и тут ко мне входит Толик Бойцов, а за ним Гриша Серосовин и Олесь Котик с термопакетом в руке. Наша убойная команда.

Нет, я в обморок не упал. И с лица, наверное, не сбледнул, как выражается Славин в таких случаях. Даже не испугался толком. Одна мысль только в голове осталась: «Вот и всё, вот и всё». И никаких других мыслей, только вот это «вот и всё, финита, крышка, всё, приехали».

Олесь достаёт парализатор, виновато этак улыбается и говорит:

— Ждал нас, наверное? Прости, в космосе большой факап. Еле прорвались.

Толик поднимает свой «герцог» 26-го калибра, тоже улыбается и вежливо просит:

— Привстань, пожалуйста.

И я послушно так встаю, понимая, что сейчас он мне всадит пульку в сердце. Именно в сердце, не в голову — чтобы мозг остался целым. А на полсекунды раньше Гриша пустит мне в лоб луч парализатора. Чтобы я ничего не почувствовал, во-первых, и чтобы мозг целее был, во-вторых. Потом Олесь отрежет мне микроструной голову и упакует в термопакет. Бойцов и Серосовин обыщут тело и, скорее всего, утилизируют. Жаль только, что ребята не догадаются взять гермокомбез, они же не представляют, какая это ценность. Я даже хотел объяснить им, чтобы они его с собой забрали и подарили Славину, он оценит, но не успел и рта раскрыть, как всё перед глазами застыло и онемело, потом в груди что-то хрустнуло, и я проснулся.

Честно скажу — первым делом проверил, нет ли подо мной лужи. Нет, не было. И вообще чувствовал я себя хорошо. Не поверишь, Лена, — хорошо. Очумело несколько, но хорошо. Будто гора с плеч свалилась. Хотя не с плеч, скорее с сердца. Которое всё это время было как бы сжато, потому что было страшно. А теперь — всё.

Я сидел на коечке и соображал. Выяснилось, что я откуда-то знаю и понимаю, что случилось. Ну не всё понимаю, но довольно многое. Как будто в голову кто-то закачал. Хотя, наверное, так и было — иначе откуда уверенность, что я всё правильно понимаю?

Так вот, я откуда-то знал, что убойную команду отправил ко мне не Славин и не Григорянц, а лично Геннадий Юрьевич. Отправил не потому, что считал меня виноватым, а потому, что испугался чего-то очень сильно. Но кто-то — то есть понятно кто — счёл мою смерть несвоевременной. Да, именно в такой формулировке. Нет, даже не в такой, это просто ближайшее похожее слово. А если точнее — решил, что смерть не пойдёт мне сейчас на пользу. Интересно, что они там у себя считают пользой? Хотя нет, не интересно. Я как вспомню этот золотой свет и руку, так мурашки по коже. Ну их, все эти лаксианские дела, знать ничего о них не хочу.

В общем. То, что когда-то было Левиным, мою смерть отменило. Хотя нет, не так. Сделало её не бывшей. То есть она была, но последствий не имела. Потому что все последствия были развернуты в прошлое, а оно просто так не меняется. Ну почти. Покровило немножко в том месте, куда потом пуля попала, лоб почесался от парализатора, воспаление какое-то внутреннее — и всё. Ну, это терпимо.

Интересно, что стало с убойной командой? Что-то с ней случилось, вот только что именно — я так и не понял. То есть, с одной стороны, я точно знаю, что её больше нет. С другой — что с Бойцовым и его ребятами ничего плохого не произошло. Как это совмещается — не знаю. Может, когда выберусь, больше пойму. А в том, что я отсюда как-то выберусь, у меня особых сомнений больше нет. Уж если меня от верной смерти спасли, не оставят же здесь гнить? Вот это мне уж точно не на пользу будет.

Извини, Лена, пойду ещё немного подремлю. Что-то у меня в последние дни недосып образовался.

День 76

Новая беда: не могу заснуть. То есть засыпаю, вот уже совсем засыпаю и потом вдруг резко вздрагиваю и просыпаюсь. Как будто страх какой-то будит. Хотя страха как такового вроде тоже не чувствую. Ерунда какая-то.

Ладно, попишу, авось полегчает.

На самом деле ситуация в семье Званцева сложилась неприятная. Хотя не то чтобы удивительная. Бывает. Сейчас из этого трагедии не делают: дети по большей части в интернатах растут и контакт с родителями у них слабый. Ну скажут папе-академику, что у его сына успеваемость ниже средней, способностей и талантов не выявлено и наиболее вероятный жизненный путь ему — на водорослевую ферму. Неприятно, да. Но, в общем-то, и на водорослевой ферме люди нужны. Пусть лучше там трудится, чем в папином институте небо коптит.

Вот и у Званцевых возникла та же ситуация. Единственный сын Маюки Малышевой был, как бы это сказать повежливее, недаровит. Не то чтобы дурак, нет, но науки ему не давались. От слова совсем.

При этом родители ничем, кроме науки, не интересовались. Николай Евгеньевич, во всяком случае, точно. Приёмного сына он воспринимал как ненужную проблему, на которую жалко тратить лишнюю минуту. Причём то, что сын приёмный, здесь роли не играло — во всяком случае, Левин пришёл к такому выводу, я ему верю… А вот мать затерроризировала ребёнка, пытаясь пичкать его математикой, биологией и прочими такими вещами. То есть портила ему жизнь и развивала комплекс неполноценности.

При этом во всех остальных отношениях Малышев был очень даже ничего. Спортсменом он был отличным, занимался чуть ли не полдюжиной видов спорта плюс подводное плавание. Красавец — девушки по нему вздыхали (видимо, в настоящего отца пошёл). Музыкальный слух, приятный баритон. И — полное отсутствие интереса к формулам.

Единственным более-менее научным предметом, которым молодой Антон интересовался, была история. Сначала на уровне беллетристики: любил читать книжки про Средневековье. Потом стал интересоваться профессиональной литературой. Мать, счастливая тем, что сынок увлёкся хоть чем-то, помимо спорта и баб, напрягла свои связи и пристроила сына в исторический кружок при Норильском университете. Естественно, все кружковцы поступали на истфак. Поступил и Малышев. Правда, быстро выяснилось, что и там он не тянет: ТИПовский жаргон давался ему плохо, матметоды не понимал вообще. Зато у него была хорошая память, особенно на мелкие подробности. В модельной игре по раннему Средневековью, где он отыгрывал какого-то аристократа, то ли барона, то ли графа, Антон занял второе место по сумме баллов и первое за достоверность отыгрыша. Это и стало самым заметным его научным достижением.

На тех же модельных играх он познакомился с дочкой какого-то профессора, которая в него, естественно, влюбилась. Долго за ним бегала, и в конце концов он одарил её своим благосклонным вниманием. Причём, к большому удивлению девицы, в полном объёме.

Родителям девушки парень, в общем, понравился — во всяком случае, её папа взял Антона к себе на диплом.

Дальнейшая карьера Малышева рисовалась вполне отчётливо — ассистент при большом человеке в режиме «поди-принеси-организуй» и медленное восхождение по административной линии. В конце концов он осел бы на какой-нибудь контролирующей должности и всю оставшуюся жизнь сводил бы счёты с умниками, которые оказались талантливее его. Это не мой прогноз, а левинский, но я и тут с ним согласен. По жизни оно обычно так и бывает. Плавали — знаем, как выражается Славин в таких случаях.

Но тут у Антона неожиданно образовалась другая возможность заняться историей. Причём — именно историей Средневековья.

День 77

Слушал Пярта. Даже не знал, что есть такой Пярт. Кто он, какого века — не ведаю. Впечатлений тоже особо никаких. Не то чтобы совсем плохо, но как-то так, ни о чём. Колокола какие-то, звон в ушах от них. И никакого тебе катарсиса.

Да и пёс с ним, с Пяртом. Давайте про Институт Экспериментальной Истории.

Вот ведь как получается. Я всю жизнь считал, что ИЭИ был основан, когда нашли первые более-менее цивилизованные человеческие планеты. Нет, ну не то чтобы я специально интересовался, но это же вроде как очевидно. Левин знал больше. Оказывается, ИЭИ — это переименованный ИАИ, то есть Институт Альтернативной Истории. Который, в свою очередь, когда-то назывался Институтом США и Канады и был основан ещё до Полудня. Кажется, это был единственный институт, всё руководство которого выжило — так как двадцать пятого находилось в Норильске на какой-то научной конференции. То ли повезло, то ли чего-то ждали… Хотя, с другой стороны, когда случился Гудбай, половина сотрудников Института находилась на Аляске. Где и погибла. Вместе со своим предметом изучения.

Кстати об этом. Сейчас принята точка зрения, что Гудбай — это такая оттянутая обратка от Полудня. Случившаяся из-за смещения течений, пробудившегося вулканизма морского дна и так далее. Которая выморила полпланеты, но через пару лет всё стало возвращаться к норме. А что капиталисты от этого перемёрли почти все целиком — так это им не повезло.

С точки зрения общественности, всюду подозревающей заговоры и тайные козни, всё это выглядит крайне сомнительно. Я тоже, конечно, подозревал. Пока не столкнулся с серьёзным геоклиматологом, которому и задал соответствующий вопрос. Дядька попался хороший, поэтому он не стал возить меня мордой по столу. Просто поржал. А потом сказал, что воздействие на климат такого масштаба и с такой степенью просчитанности невозможно даже сейчас. То есть возможно — при желании мы можем Землю, например, взорвать. Или высушить. Или заморозить. Или содрать с неё атмосферу. Это пожалуйста. Но — целиком всю планету. А вот спланировать Гудбай, чтобы он затронул только западное полушарие — это даже сейчас, с нашими вычислительными мощностями, было бы крайне рискованно. Ну разве что уставить всю планету климатизаторами. Каковых в те времена не было даже в проекте. Не говоря уже о тогдашней энерговооружённости. Так что мы, может, и хотели бы прибить америкосов таким способом, но не могли. Мать-Природа виновата, а мы — нет. Вот как-то так свезло. Как в древности Японии вот тоже с Китаем свезло — китайцы поплыли Японию завоёвывать, да флот вторжения бурей потопило. Климат — сложная и непредсказуемая штука.

Ну да ладно. Важно тут что. После безвременной кончины СШАА Институт не распустили, а переориентировали на изучение альтернативных вариантов исторического процесса. Разумеется, в рамках ТИП, это святое. Но с большими вольностями по теоретической части и с упором на моделирование. Собственно, это и сейчас так, только модели стали на три порядка сложнее. Ну а на каком жаргоне всё это излагается для публики, не суть важно. В крайнем случае всегда найдётся какой-нибудь Улитнер, который правильно оформит любые результаты. Ну а как добиться результатов — это уже другой вопрос.

Так вот о результатах. Наработки ИАИ стали актуальными, когда нашлись первые гуманоидные цивилизации. И стало понятно, что они не последние.

День 78

От нечего делать стал читать старый файл. А что, неплохо написано. Лишнего много, это да, но можно считать, что это авторский стиль. Жаль только, опечатки убрать не могу. Ну и подкорректировать кое-что.

Хотя, может, и не стоит корректировать. Это как посмотреть.

Вот написал я там в самом начале про Странников — что, дескать, общественность их боится, потому что они невообразимо круты и мы по сравнению с ними дикари. Ну да, это правда. Но не вся правда.

Положим, побаивались мы их всегда. С тех пор, как нашли пустотелые янтариновые спутники у четвёртой планеты ЕН-11 — которую довольно долго официально именовали Марсом, хотя в это никто не верил, звёзды-то другие… Это впечатлило: мы тогда такого не могли. Но была надежда, что когда-нибудь сможем, так что особого страха не случилось.

Страшнее стало, когда выяснилось, насколько же именно Странники обогнали нас в освоении Галактики. Одного только мусора, который они оставили, хватило бы на парочку цивилизаций, как наша.

И весь этот мусор древнее костей австралопитека. Тогда стало как-то нехорошо, потому что почувствовался масштаб. А от этого всегда неприятно.

Однако настоящий стремак начался, когда в космосе стали находить планеты с людьми. Такими же, как мы. Причём находятся они не абы как: заселённые планеты выстроены по линии. Кривой, но линии. Помеченной ещё и остатками сооружений Странников. Ну понятно, кто это сделал.

Говорят, есть около полусотни разных теорий, объясняющих, зачем Странникам понадобилось засевать космос людьми. Я имею в виду теории, а не просто идеи. То есть научно обоснованные, подтверждённые фактами, просчитанные на компьютерах и имеющие влиятельных сторонников в научном мире. Кроме этого, есть множество разных идей, время от времени волнующих общественность. Которая, как известно, разбирается во всём, особенно во внеземных негуманоидных сверхцивилизациях. Специалистов по внеземным цивилизациям среди общественности даже больше, чем по хоккею на траве. Потому что в хоккее нужно хотя бы правила знать. А про внеземные негуманоидные сверхцивилизации достаточно выучить фразу «ну как вы не понимаете, у них совершенно нечеловеческая логика». И дальше можно нести любую чушь. Даже с федеральных каналов.

Но пёс бы с ней, с общественностью. Есть два простых житейских соображения. Первое: Странники нас знают, и знают очень хорошо. И второе: им что-то от нас нужно. Что-то, о чём нам не говорят. А такое обычно бывает в каких случаях? Да уж понятно в каких. Потому-то мы Странников и боимся. Ведь так, Лена?

Одно хорошо: все эти вторичные цивилизации примитивнее нашей. В космос никто так толком и не вышел. Несмотря на все наши усилия, хе-хе-хе. Хотя почему хе-хе-хе? Ну, допустим, бывают всякие моменты. Но это касается цивилизаций относительно развитых. И к тому же: мы ведь действительно не хотим, чтобы с кем-нибудь ещё случился Полдень? Нет, не хотим. Он нигде и не случился. По крайней мере, в зоне нашей ответственности. Ядерные удары — да, глобальный факап — нет. Мы от этого всех, кого могли, уберегли. Из гуманизма, да. А также потому, что самостоятельно вывернуть на нашу историческую последовательность можно только такой ценой. Мнение сугубо неофициальное, но все мои знакомые историки его вообще-то разделяют.

Но это сейчас. А в то время, о котором я говорю, человеческих цивилизаций было найдено всего четыре. Или, может быть, пять, Левин точно не помнил, а я — так и вообще никогда не интересовался. Ну, в общем, не густо. Причём все они, кроме одной, находились на уровне пантийских дикарей. То есть верхнего неолита в лучшем случае. И только одна вытянула на уровень земного Средневековья.

Да, это я про Аврору.

День 79

Ничего нового. Хотя нет, новость была: случайно стёр из фонотеки Мендельсона. Хотел послушать и не на ту кнопочку нажал. Там кнопочки маленькие. Жалко, конечно. Теперь буду осторожнее.

Ладно, к теме. Про Антона Малышева.

Вообще-то попасть в ИАИ у Антона не было никаких шансов. С момента обнаружения первой планеты с людьми все разработки Института были полностью засекречены, а сам ИАИ перебазирован на Луну, а потом на ЕН-19 — там была землеподобная планетка без людей. Точнее, люди там когда-то были, но вымерли в какие-то доисторические времена, пёс знает почему. Там всё и разместили — подальше от Земли. В том числе и от земной исторической науки. Что касается исторической кафедры Норильского университета, то даже на тогдашнем общем фоне она имела репутацию тихой заводи и оплота традиций. А точнее — места скучного и замшелого.

Однако вышло так, что Антон в ИАИ всё-таки попал — благодаря приёмному отцу. Который тоже вообще-то не должен был ничего знать, но узнал. Благодаря маленькой терминологической ошибке, связанной всё с той же Авророй.

С точки зрения тогдашней ТИП, главной загадкой планеты было несоответствие между достигнутым уровнем технологий и типом социальных отношений. Если конкретно — у жителей планеты уже были достаточно продвинутые технические средства. Но они то ли не использовались, то ли не давали эффекта. Особенно странно выглядела ситуация с транспортной связностью. Планета имела девять континентов, по сути — больших островов. Мореходное дело было поставлено неплохо: у туземцев имелся огромный опыт каботажного плавания и суда с гладкой обшивкой, напоминающие земные каракки. Уже был изобретён секстант. Тем не менее сообщение между континентами отсутствовало напрочь — никакого аналога земных «великих географических открытий» на Авроре не случилось.

Одно из объяснений, которые предложили теоретики Института — это роль ветров и океанских течений, которые препятствовали дальним плаваниям. Если Колумбу добраться до Америки помогали пассаты, а вернуться — Гольфстрим и западные ветры, то на Авроре природа, дескать, препятствовала отдалению от берегов.

Для того чтобы эту версию проверить, нужен был хороший океанограф, желательно не болтливый, а ещё лучше — имеющий отношение к секретным делам и имеющий соответствующие формальные обязательства. И какой-то дурак вспомнил про Званцева.

Почему дурак? Потому что Николай Евгеньевич был не океанографом, а океанологом. То есть занимался океанской жизнью, а не построением моделей течений и ветров, что в данном случае и требовалось. Но выяснилось это потом, когда со Званцевым уже связались и попробовали привлечь к сотрудничеству.

Николай Евгеньевич выслушал предложение, после чего объяснил, кто им на самом деле нужен, и дал рекомендацию. На чём, казалось бы, дело и кончилось.

А теперь только факты. Которые Левин аккуратно собрал и систематизировал.

Через два месяца после того, как Званцев узнал о существовании Авроры, его приёмный сын Антон Малышев неожиданно уходит из Норильского университета, не защитив диплом. И уезжает в Новоалтайск, где поступает в маленький и довольно закрытый Институт средневековой культуры. Несмотря на посредственные знания, особенно по части точных наук, его туда принимают, причём сразу на третий курс.

Антон ведёт замкнутый образ жизни, посвящая всё время учёбе и спорту, особое внимание уделяя акробатике и фехтованию. Однажды его чуть было не исключили из фехтовальной секции — он явился на бой пьяным и чуть было не нанёс противнику серьёзную рану. Однако скандал почему-то замяли, так что Малышев отделался небольшим перерывом в занятиях.

Окончив институт и получив диплом, Антон отказывается от аспирантуры и посвящает себя спорту и самостоятельным штудиям. В частности, он едет в Упсалу, где слушает полугодовой курс по средневековому этикету и интенсивно занимается мечным и шпажным боем. Здесь Антон делает большие успехи и даже хорошо выступает на Европейском турнире. Тогда же выходит в свет его статья о сравнительных преимуществах лезвий с разной формой и глубиной дола. Научной ценности этот текст не имеет, зато вызывает большой интерес среди поклонников холодного оружия. Сохранились свидетельства, что он довольно часто виделся с отчимом, который несколько раз специально приезжал в Швецию, чтобы проведать пасынка.

Впрочем, Николай Евгеньевич вообще очень переменился. Нелюдимый старик вдруг начал мелькать на самых разных мероприятиях. Создавалось впечатление, что человек то ли восстанавливает старые связи, то ли ищет контакты. Делал он это систематически и целеустремлённо. Он даже приехал на очередной юбилей покойного академика Окада, чего раньше никогда не делал. Там он произнёс прочувствованную речь. Во всяком случае, в памяти Левина она была маркирована как прочувствованная — что он конкретно говорил, Борис то ли не запомнил, то ли не стал нагружать меня. А вот тот факт, что на той встрече присутствовал замдиректора ИАИ, он отметил.

Через полгода после юбилея Антон Константинович Малышев получил приглашение на закрытый семинар в ИАИ, посвящённый проблеме перехода от Средневековья к Возрождению. А ещё через год вступил в Группу Наблюдателей.

День 80

Кажется, у меня с головой что-то не то. Не фатально, но всё-таки.

Короче. Сегодня я проснулся, посмотрел в иллюминатор на звезду класса G, потом полюбовался на планету типа Юпитера, попил кофе из автомата и собирался было съесть шоколадку, как вдруг вспомнил, что кофе кончился чуть не месяц назад, кофейный автомат я раскурочил, а шоколад я уже забыл, когда видел.

Вспомнил всё это — и проснулся. Почему-то было темно, только звезда в иллюминаторе светила. Направился было в хозблок умыться — и сообразил, что никакой звезды я видеть не могу, потому что иллюминатор заклеен. А если бы и видел — она бы не висела неподвижно, а выделывала бы антраша, потому что станция кувыркается.

И только после этого, наконец, я по-настоящему очухался. Хотя сначала сомневался. Но вроде никаких неожиданностей больше не было. Кроме одной: привкуса кофе во рту. Слабенький такой привкус, но неотвязный. Понятно, что это от нервов, а всё-таки как-то беспокоит. Я даже рот полоскал. Не помогло, конечно. Потом само как-то прошло.

Н-да. Нехорошо всё это. Тревожно. Хотя чего я ждал? Я тут сижу взаперти почти восемьдесят дней. За восемьдесят дней взаперти рехнуться можно, даже если во дворце сидеть и ни в чём себе не отказывать. А у меня тут биологическая смесь и вода из очистки. Так что я ещё нормально держусь. Но всё-таки неприятно.

Надо отвлечься чем-нибудь. Ну ладно, не чем-нибудь. Писаниной. Нету других занятий у меня, нету.

Что там думало руководство Института, нам точно неизвестно. А что нам известно точно — так это то, как это всё видел сам Антон. Известно это Левину стало от Сноубриджа, который с ним работал. В том числе и с его воспоминаниями.

Так вот. Антон был, в сущности говоря, неплохим парнем. И родителей любил, даром что они на него не обращали особого внимания. Честно пытался заработать одобрение мамы и папы. Видел, что не справляется. Плюс всякие другие внутренние проблемы, которые он изо всех сил загонял в подсознание. В общем, в какой-то момент он махнул на себя рукой. И стал жить по остаточному принципу.

В наше время все эти негативные тенденции отследили бы на ранней стадии. И скорректировали бы. Но это сейчас. А тогда с этим было сложнее, скажем так. Чего-то не знали, чего-то не умели, к чему-то не так относились. Углубляться не буду. Лучше про историю.

Исторической наукой Малышев интересовался не больше, чем математикой. Ну плохо у него было с науками, никак они в него не лезли. Его влекло конкретно Средневековье — как антураж, что ли. Интерес был скорее эскапистским: парень в какой-то момент решил, что именно в эту эпоху такие, как он, были нужны и востребованы. Поскольку нужность и востребованность у него были больной темой, тут его слегка переклинило. Не то чтобы до сноса крыши. То есть не до такой степени, чтобы тратить время, разъезжая по старинным замкам. Или учиться вручную ковать мечи. Но эпоха его влекла, это уж точно.

Да, кстати. Кроме Средних веков, была у него ещё одна страстишка, совсем смешная — беллетристика. Графоманом он, опять же, не был, но время от времени пытался что-то писать. В основном всё про то же самое Средневековье. Правда, таланта к этому делу у него было примерно как у меня. А то и меньше. Чтобы это как-то компенсировать, он пользовался литпрограммами, а это блокировало ему выход на литконкурсы. Одно сочинение он, правда, попытался сделать чисто руками — романчик про путешественника во времени, которого случайно занесло в европейский XIV век. Первую часть своего опуса он даже выставил на какой-то фанатский конкурс, но её отфильтровал компьютер — из-за того, что в БВИ нашлось около восьми тысяч произведений с полностью аналогичным сюжетом… Больше он за это дело не брался.

По поводу спорта. Это единственное, что у Антона получалось. Тело было, что называется, талантливое. Если бы он пошёл по этой части, то, может, чего и добился бы. Но вот беда: дрыгоножество и рукомашество его не заводило. Да, в зал он ходил — подкачаться, отточить движения, потом полюбоваться собой в зеркале. Но всерьёз заниматься тренировками и идти на рекорды — нет, это его не привлекало.

В Норильском универе Малышеву было сначала скучно, потом тоскливо, а на пятом курсе он уже волком выл. Дочка профессорская его тоже не радовала. Спутался он с ней, чтобы себе доказать, что он мужчина. Ничем хорошим такие доказательства, понятное дело, не заканчиваются — и девушку бы сделал несчастной, и себя. В общем, у парня был тяжёлый кризис.

Вот тут-то к нему и заявился отчим. Которого Антон не видел годами, но очень уважал. Хотя бы потому, что мама — с которой он общался больше — хорошо потрудилась над созданием героического образа Званцева. Благо вечно отсутствующий кумир этому практически не мешал.

На сей раз отчим удостоил пасынка долгим, продолжительным общением, закончившимся серьёзным разговором о жизни и призвании. По ходу которого довёл пасынка до слёз. И прочувствованной речи о собственной никчёмности, которую пасынок закончил словами: «Мне надо было родиться в пятнадцатом веке, а сейчас я никому не нужен».

И тогда отчим рассказал ему про гуманоидные цивилизации и планету Аврора, на которой царит что-то вроде земного пятнадцатого века. А также про Институт и Группу Наблюдателей.

Рассказывал он об этом минут десять. За эти десять минут жизнь Антона Малышева приобрела цель и смысл.

День 81

Всё-таки поспал. И опять какие-то странные сны. Например, снилось, что я сижу в какой-то беседке и курю сигару из мороженого. Дым от неё был прохладный и сладкий, ну вот буквально со вкусом мороженого… даже не знаю, как описать. Потом снился кофе — не из автомата, а крепкий, горький. С корицей и апельсиновой корочкой. Проснулся — пахнет кофе. Прямо вот чувствую — пахнет. Кофе. Кажется, даже с корицей. Встал, посмотрел: может, что случилось, протечка какая-то или ещё что. Нет, вроде всё нормально.

Потом снова заснул, тоже снилось всякое разное. Даже в молодости не припомню, чтобы во сне что-то такое было — а тут вдруг сейчас. Как-то стыдновато. Зато когда проснулся — всё как обычно. Вроде бы. Скажем так — хотелось бы надеяться.

Снова начал переслушивать Баха. Опять к нему изменил отношение. Да, музыка великая, но есть в ней что-то такое, нечеловеческое, что ли. Не холодное, как у Генделя, а в другом каком-то смысле. Не знаю, как объяснить. И надо ли.

Лучше вернёмся к Антону.

Итак, он узнал про Арканар. То есть про живое, реальное Средневековье. Где люди воюют, дерутся на дуэлях, интригуют, предают, подкупают, строят козни соперникам и вообще ни в чём себе не отказывают. И в этой жизни — тяжёлой, опасной, но захватывающе интересной — можно принять непосредственное участие. Не абы зачем, а ради высокой цели: помочь отстающей цивилизации выйти из глухой тьмы и запустить прогресс. Что делает морально оправданным очень многое.

Правда, чтобы попасть в этот дивный мир, нужно учиться. Но учиться придётся вещам приятным и интересным, а главное — именно тем, которые ему, Антону, даются относительно легко. Во всяком случае, никакой зубодробительной математикой заниматься не придётся, анализом исторических тенденций тоже. К тому же добрый — точнее, внезапно подобревший, но Антон тогда об этом не задумывался — отчим поможет чем может. И советом, и знакомством, и протекцией. В общем, в его жизни появилась перспектива, и теперь всё зависит только от него самого.

Сказать, что Антон был воодушевлён — значит ничего не сказать. Он едва поверил свалившемуся на него счастью. А когда поверил — рванул с места галопом.

Институт он, естественно, бросил, хотя Званцев советовал ему хотя бы получить диплом. Пасынок на это ответил, что не хочет терять времени, заодно и объяснил, что собирается смыться от профессорской дочки. Николай Евгеньевич сына понял, навёл справки и предложил ему попытать счастья в Новоалтайске — предупредив, правда, что экзамены там достаточно сложные и в текущем году он вряд ли поступит. Пасынок заявил, что как-нибудь справится. Следующие четыре месяца он прожил на кофе и спорамине, вбивая в себя знания. И успешно поступил в Институт средневековой культуры, обойдя конкурентов по сумме баллов. Несмотря на вполне ожидаемую тройку по математике.

Впрочем, других встреч с этой малоприятной наукой у Антона не случилось. Потому что сразу после поступления его перевели на третий курс — зачли обучение в Норильском универе, причём без его просьбы, сами. Малышев, разумеется, понял, что без родительской помощи тут не обошлось, но значения этому не придал. Он знал свою цель, а математику, физику и всё такое прочее считал потерей времени.

Зато спорт потерей времени быть перестал. Малышев вовсю занялся дисциплинами, приличествующими средневековому дворянину — фехтованием, кулачным боем и прочим в том же духе. Единственно, на что он отвлёкся — так это на краткий курс пилотирования космической техникой и получения пилотского свидетельства. Для чего ему даже пришлось сходить в несколько рейсов пилотом-сменщиком. Сходил удачно, к обязанностям отнёсся серьёзно, так что свидетельство ему выписали без проволочек и с хорошим сопроводительным листом.

Судя по всему, Антон ожидал приглашения в Группу сразу после окончания Института. Этого не случилось — пёс его знает почему. Вместо этого Званцев отправил его в Упсалу и посоветовал больше внимания уделить физическому развитию. Пасынок внял, поехал в Упсалу и там занимался шпажным боем и средневековыми обычаями. На Европейском турнире он взял третье место по эстоку и первое — по рапирному бою с дагой. Результат более чем достойный.

Когда же его наконец пригласили на мероприятие в ИАИ, он был на седьмом небе.

День 82

Кофе сегодня пил без всякого удовольствия. Нет, я помню, что никакого кофе нет. Но для того чтобы пить кофе, необязательно, чтобы он был. Можно выпить кофе, которого нет, просто это не особо приятно. Ни вкуса, ни запаха.

Шучу, шучу. Всё со мной в порядке. Кофе нет, иллюминатор заклеен, все концы сведены с концами, так? Вы уж там не беспокойтесь. Но и за дурака-то меня тоже держать не надо. Думаете, я не понимаю? Да всё я уже давно понял.

Ладно-ладно, не будем портить вашу работу. Вам ведь текст нужен? Пожалуйста, вот ещё кусочек.

В ИАИ Антону понравилось. Прежде всего — атмосфера. Наукой, как её привык воспринимать Малышев, там и не пахло. То есть нет, не так. Учёных там было больше, чем в десяти Норильсках. Но они там были на вторых ролях, то есть на правах интеллектуальной обслуги. В центре всего была Группа Наблюдателей и её штаб. Который, находясь на прямой связи со всеми членами Группы, планировал и контролировал внедрения-продвижения, собирал и анализировал информацию, просчитывал последствия тех или иных действий или отсутствия таковых и так далее. Причём уже всем было понятно, что готовится нечто значительное, вот только никто не знал, что именно.

Тут мне придётся заткнуть дырку в рассказе собственными соображениями. Потому что ни Антон, ни Сноубридж, ни Левин не понимали административной логики. А вот я её как раз понимаю. Если бы мне дали порыться в тех документах, которые были у Левина, я бы точно всё расковырял. А так придётся ограничиться догадками. Если наговорю глупостей — уж извините. К тому же я, наверное, несколько не в том состоянии, чтобы радовать гениальными прозрениями. Хотя — кто знает… Может быть и наоборот. Может, в таких случаях особая мудрость пробуждается? Что скажете?

В общем, вот какие у меня мысли на этот счёт.

Когда нашли первые гуманоидные цивилизации, то никто не понимал, что с ними делать дальше. В ИАИ, я так думаю, меньше всего. Они тогда занимались именно что альтернативными вариантами развития земной цивилизации, то есть чистой теорией. Не от хорошей жизни, конечно. Просто после Гудбая никаких реальных исторических альтернатив не осталось, а закрывать учреждение было не с руки — люди там были ну очень уважаемые. Но прошло время, и вопрос мог встать остро: лавочку рано или поздно кто-нибудь схарчил бы. Так что гуманоиды были последним шансом Института, и он за него уцепился, застолбив, так сказать, тему.

При этом в затылок Институту дышали очень серьёзные конторы. Не могли не дышать. Например, К0МК0Н-1, в смысле «Комиссия по контактам с иными цивилизациями». Есть такая контора, к нам отношения не имеющая. Сейчас это просто филиал ДГБ, но в те времена она наверняка претендовала на большее. Вряд ли она не попыталась бы наложить на гуманоидов свою лапу. С другой стороны, гуманоидными цивилизациями наверняка заинтересовалась служба безопасности Космофлота, то бишь военная разведка. Эти постоянно суются во все щели, потому что хотят вырасти в «третью силу» рядом с КОМКОНом и ДГБ. Не сомневаюсь, что они и раньше действовали в том же духе. Было несколько контор помельче, сейчас уже расформированных или поглощённых другими, но тогда ещё трепыхавшихся. Плюс общественность, которая, как только сведения о гуманоидах просочились в её нестройные ряды, подняла по этому поводу страшный кипеш.

Тем не менее ИАИ со своим проектом Группы Наблюдателей успел раньше всех. И только успев и застолбив за собой поляну, начал чесать потылицу на тему того, а что, собственно, делать-то.

Обычно, когда начинается какое-то новое дело, администраторов, за него отвечающих, волнуют два момента. Первый — как бы чего не вышло, как бы не случилось какого-нибудь безобразия. Второй — нужен какой-то результат. Если дело совсем новое, то оба эти параметра предельно неконкретны. То есть, с одной стороны, не совсем понятно, что считать безобразием. С другой — ещё менее понятно, что считать результатом. И то и другое нащупывается методом проб и ошибок. Причём сначала думают о первом, а потом о втором. Что вполне естественно.

Когда ИАИ только начал действовать на Авроре, всех волновало, кабы чего не вышло. Поэтому перед первыми членами Группы Наблюдателей была поставлена следующая задача: собирать любые сведения, при этом постаравшись не дать себя убить и ни в коем случае ни во что не втягиваться. А там видно будет.

Поэтому первый состав Группы был сформирован из людей максимально осторожных и ответственных. Которые приняли требование «только наблюдать» всерьёз. Прибыв на Аврору и легализовавшись, они и принялись за наблюдения. Честно живя местной жизнью, всячески сливаясь с фоном, не отсвечивая и так далее.

Результаты их наблюдений оказались, как и следовало ожидать, скучными и банальными. Инопланетное средневековое общество было ровно таким, каким оно и должно было быть: голодным, холодным, грязным и унылым. Конечно, это тоже ценный научный результат. То есть мы узнали, что наши представления о Средневековье в целом верны. Но это был не совсем тот результат, ради подтверждения которого можно было и дальше тратить сотни тысяч человеко-часов.

И вот тогда кому-то из умных институтских голов пришла идейка — попробовать поторопить на Авроре прогресс. Например, ускоренными темпами перейти от Средневековья к Возрождению. Интересно, правда, а была ли там какая-нибудь Античность, которую можно было возрождать? Насколько я понимаю — нет. Но институтских умников такие мелочи не волновали. Так или иначе, у Института появилась какая-то более-менее осмысленная цель.

Сообщили ли институтские о своих планах наверх? Как потом выяснилось, нет. Ну просто потому, что эксперимент мог и провалиться, а то и дать обратный эффект. Любой грамотный администратор такую возможность имеет в виду и готовится к ней заранее. В этом случае ситуация либо скрывается от вышестоящего начальства, либо объясняется внешними причинами (дескать, мы ни при чём, это ветром надуло), либо же ответственность за факап перекладывается на исполнителей. В данном случае все три возможности были учтены и включены заранее. И если бы не пресловутый мемуар Антона, это сработало бы.

Как всё это готовилось технически.

Старый состав Группы Наблюдателей оставили на своих местах, инструкций не меняли: жить среди аборигенов, фиксировать происходящее, самим ничего не делать и никуда не лезть. Любая целенаправленная деятельность по изменению ситуации строго возбранялась.

Однако все реальные формы оперативного контроля деятельности членов Группы тихонечко свернули. Даже со стороны непосредственного руководства: за ним фактически оставили только право на экстренную эвакуацию агента в исключительных обстоятельствах. Что означало негласное поощрение к экспериментам: «Действуйте, но на свой страх и риск».

А чтобы желающие рисковать нашлись, Группу расширили. В новый состав набрали около пятидесяти человек, в основном молодняк, осторожничаньем и нерешительностью не страдавший. По ходу подготовки ребят индоктринировали, вкручивая им в мозги острое желание помочь несчастным аборигенам, стенающим под гнётом темноты и невежества. А также и то, каким образом им можно помочь.

Ну конечно, им ничего не говорилось прямо. Просто в ходе подготовки им давали информацию, из которой следовали именно такие выводы. Новые члены Группы всё это обсуждали между собой, и у них рождались мысли, которые они принимали за свои. Возможно, процесс корректировался парой-тройкой агентов начальства, внедрённых в Группу именно для того, чтобы вовремя помешивать варящуюся в мозгах кашу, забрасывать нужные идеи и отфильтровывать ненужные. Доказать не могу, но сам бы я сделал именно так.

Хотя всё это уже лирика. А я про конкретику.

Насколько понял Левин, этим вопросом занимавшийся специально, молодому пополнению сначала вкручивали в головы довольно простую идею: нужно распространить среди аборигенов прогресс, для чего внедрить среди них всякие полезные технические приспособления, а также дать им кое-какие научные знания. В общем-то, это было технически осуществимо и не так уж сложно. Однако потом концепция изменилась. Кто-то из институтских теоретиков вовремя сообразил, что без развитых научных институтов и собственной науки никакие отдельные открытия и изобретения ничего у аборигенов не изменят. Так как Возрождение было замечательно не столько какими-то великими прорывами в знаниях — те пришлись на Новое время, — сколько резким повышением престижа науки и культуры как таковых. А также и людей, их создававших. С чем на Авроре были, мягко говоря, сложности.

Соответственно переориентировали и готовящийся к миссии молодняк. Идею распространения земных знаний высмеяли и осудили. Зато стали всячески нажимать на необходимость поддержки местной интеллигенции. Которая только и спасёт местный социум, стенающий под гнётом всеобщего невежества.

Антон во всех этих разговорах и обсуждениях принимал самое горячее участие и довольно быстро стал одним из лидеров мнений. Да и вообще лидеров. В Группе он буквально расцвёл. Просто потому, что перестал наконец чувствовать себя дураком и недотёпой, а ощутил себя находящимся на острие прогресса. Он попал в самую лучшую команду, которая вот прямо сейчас покажет беззубому старичью, что такое настоящее историческое творчество. Естественно, его переполнял энтузиазм.

А энтузиазм был нужен, просто-таки даже необходим. Подготовка шла в интенсивном режиме. В смысле — ребят гоняли на пределе сил, стараясь в кратчайшие сроки запихнуть в них максимум знаний и умений.

Откуда такая спешка? Во-первых, потому что начальство торопилось. Во-вторых, интенсив снижает критичность восприятия. То есть ребятам оставляли время и силы обсудить то, что они слышали. Но не столько, чтобы они всерьёз задумались, а так ли уж оно верно. Но, опять-таки, это мои домыслы. Хотя, скорее всего, я прав, потому что никаких других целей интенсивная муштра не имеет и иметь не может.

Причём Малышеву было ещё не так тяжело. Например, у него была фора по части физического развития и всяких специфических умений типа фехтования на мечах. Начальство это заметило и предложило ему несколько факультативных предметов. Он выбрал краткий курс разведчика-следопыта и введение в литературоведение. Оба курса он закончил с отличием.

Единственное, что омрачило его счастье — плохие вести из дому. За две недели до отправки на Аврору Антону позвонила мама. И сухо сообщила, что Николай Евгеньевич Званцев ушёл в очередную экспедицию по исследованию глубоководной фауны Японского моря и не вернулся. Поиски велись долго и основательно, но ничего не дали: знаменитый океанолог пропал без вести.

День 83

Отличный день, солнышко светит, птички поют. Встал, позавтракал двумя апельсинами и бокалом розового вина. Ах да, ещё был кусочек пармезана. Потом позвонил одной знакомой девушке, хочу сходить в театр. Сто лет не был в театре.

Да успокойтесь вы, не дёргайтесь. Нет у меня никаких галлюцинаций. Ну совсем чуть-чуть, конечно, есть. Я так понимаю, ваши микрощупы ползают по моей коре не совсем аккуратно, что-то там задевают. Отсюда — то запах лишний, то вкус.

А вот интересно, вы можете мне навести нормальный качественный глюк? Такой, чтобы мне от него хорошо стало? Ну хотя бы — солнышко и птички? Или мне в моём положении такое не полагается? А как вы эту станцию вокруг меня нарисовали? Или это я типа сам себе такое напридумывал? Или это у вас такой стандарт? Вы бы хоть намекнули, что ли. Свистнули там. Или ещё как-нибудь.

Кстати, а куда вы дели гермокомбез космический модели ГККб1 Л-4? Забыли нарисовать? А то я его вроде при себе держал, а он куда-то подевался. Непорядок, вы не находите? Дурите дядю Яшу — так дурите хотя бы качественно.

Что, ещё кусочек той самой истории? Да пожалуйста. Я так понимаю, пока вы всё из меня не вытянете — не отстанете. Но зачем вам именно словесные показания? Вы ведь имеете прямой доступ к моей памяти? Хотя, может, у вас инструкция такая, для отчётности нужно? Ну тогда ясно. Отчётность — дело святое.

Хотя лучше бы просто просмотрели левинское СНВ, оно у меня в голове так и болтается. Там и с фактами, и с эмоциями, и со всеми потрошками. Не хотите? Ну ладно. Тогда записывайте.

Исчезновение Званцева не то чтобы сильно подкосило Антона. Наоборот, он ещё сильнее навалился на подготовку. Это все поняли правильно: человек работой горе глушит. Ну и молодец, работа вообще всё лечит.

Никто не удивился и тому, что за неделю до старта Малышев пришёл к начальству с просьбой назначить его вторым пилотом корабля доставки. В качестве причин он сослался на наличие лётного свидетельства, а также на психологическую необходимость иметь постоянное занятие во время полёта.

Тут есть один технический момент. К тому времени бондепадхаевский привод считался архаикой. Велись работы по нейтринной деритринитации, которую довели до ума и выпустили в двадцать третьем, что ли, году. Но в десятые годы была доступна только гравитационка. В общем-то не самая плохая технология: удобная и экономичная, на рейсовых трассах она использовалась до самого появления нуль-Т. Но у неё есть минус: для корректного финиша в заданной окрестности пространства нужен маяк. Возле Авроры маяка не было. В то время сам факт существования гуманоидных цивилизаций держали в секрете. Координаты соответствующих планетных систем знали только те, кому положено. Ну и, естественно, никаких маяков, станций сверхсветовой связи и прочих демаскирующих моментов. Поэтому летать до Авроры надо было сначала до ближайшего маяка, а потом — на бондепадхае с последующей досветовой корректировкой. Занимал весь этот гимор три-четыре месяца и требовал — особенно на последней стадии — квалифицированной работы пилотов. Так что смотаться на Землю по-быстрому, как сейчас, агент не мог. Заброшенный на планету, он сидел там безвылазно как минимум года три. А зубры из старой Группы вообще торчали там по десять-пятнадцать лет и Землю видели только во сне. Что, конечно, способствовало вживанию в образ, но сильно снижало адекватность… Хотя и это тоже лирика. В данном случае важно то, что полёт был делом долгим, муторным, а заняться на борту — кроме перечитывания конспектов — было решительно нечем. Так что начальство отнеслось к просьбе молодого человека, только что потерявшего любимого отчима, с пониманием. Чем он будет сидеть целыми днями на койке и неизвестно до чего досидится — пусть лучше займётся чем-нибудь полезным.

Антон повёл себя предсказуемо. То есть дневал за пультом, ночевал в пилотской каюте. Взял на себя наиболее нудные и никем не любимые обязанности, вроде профилактических обходов или контроля систем обеспечения жизнедеятельности, — чем очень расположил к себе команду. В свободное время совершенствовался в литературном арканарском — например, перевёл на русский апокрифическое арканарское сочинение о преступнике и колдуне доне Юсме, а «Гамлета» изящно переложил пятисложными арканарскими полустишиями.

Кстати об этом. Сначала новичков Группы готовили в четыре разных региона. Но по ходу дела было решено сконцентрировать усилия. Всех забросили в королевство Арканар, находящееся на севере восьмого континента Авроры.

Выбор был обусловлен рядом соображений. Если совсем коротко — аналитики Института признали Арканар самым развитым из крупных государств, имеющих хоть какие-то шансы на долгую историческую жизнь.

Если же не коротко, то дела обстояли следующим образом.

На планете было девять континентов разной величины. Сообщение между ними отсутствовало. Причиной тому, как выяснилось, были не течения, а вирусы и микробы. В отличие от Земли, где основным источником всех болезней была Европа, а из Америки привезли только парочку неприятных вензаболеваний, на Авроре вся гадость была распределена более-менее равномерно между девятью континентами. На каждом из которых сформировался свой уникальный набор болячек. Все попытки установить межконтинентальные контакты чаще всего заканчивались гибелью пришельцев от местных болезней, к которым у них не было иммунитета, а также эпидемией среди аборигенов от болезней импортированных. Что достаточно скоро научило всех простой мысли: за море соваться нельзя, а пришельцев нужно убивать. С точки зрения выживания это было правильно, хотя и очень препятствовало взаимодействию культур. В результате подобной изоляции на первом континенте не было сельскохозяйственных злаков, а на третьем и шестом — крупного рогатого скота. Поэтому на первом жила горстка охотников и собирателей, на третьем и шестом царил племенной строй и рабовладение. На остальных дела обстояли несколько лучше, но не так чтобы очень. В общем-то это был уровень земной средневековой Африки. А немногие очаги цивилизации представляли собой тупиковые ветви исторического развития.

Более или менее близкий к земному набор животных и растений имелся только на восьмом континенте. Что и обусловило его относительную прогрессивность.

Но и на восьмом всё было не очень-то весело.

Арканар — то есть город с одноимённым названием и прилегающие к нему местности — занимал центральную часть так называемого Запроливья. Каковое представляло собой огромный остров на севере континента, отделённый от основного массива суши относительно узкой водной преградой.

Формально Арканар считался провинцией Эсторской империи, полтысячелетия назад объединившей континент. Когда-то это был центр цивилизации, осчастлививший свой мир такими продвинутыми технологиями, как ирригация, письменность, кораблестроение, арифметика и примитивная алгебра. Эсторцы даже додумались до десятичной системы счисления и понятия нуля, что позволило создать позиционную запись чисел. Не очень удобную, но на фоне прочих туземных разработок это было, конечно, круто.

Но с того времени много воды утекло. Власть эсторских императоров уже пару веков была довольно условной, чтобы не сказать номинальной. Причиной тому было не военное поражение, проблемы с династией или ещё какой-нибудь человеческий фактор. А исключительно природа, мать её. Конкретно — очередной микроледниковый период, который накрыл Аврору лет за двести до начала событий. Что повлекло за собой ряд изменений климата, в частности — превращение экваториального континента в засушливую полупустыню. Особенно скверно было то, что катастрофически обмелели две реки, служившие не только источником влаги, но и транспортными артериями. Дело довершили эпидемии. Население Эсторской империи сократилось раз в десять, а древняя столица эсторских королей превратилась в мёртвый город. Правящая династия не прервалась и даже пыталась как-то управлять немногими оставшимися плодородными землями. Но на все былые территориальные приобретения пришлось махнуть рукой.

Примерно то же самое произошло и с эсторской культурой. Вот уже два века как Эстор перестал быть источником инноваций. При этом претензии на культурное лидерство остались. Более того, чем больше нищала аристократия и чем ниже был её реальный образовательный уровень, тем больше надменности она демонстрировала по самым пустяковым поводам. Образованные аристократы щеголяли знанием древней поэзии и умением говорить с особым аристократическим акцентом. Который состоял в проглатывании половины звуков. Нижние слои тянулись за верхними, так что эсторское письмо давно перестало соответствовать реальному звучанию слов. Это делало обучение грамоте крайне затруднительным делом, особенно для всяких там варваров. Эсторцы чрезвычайно этим гордились. Образованные люди похвалялись тем, что не читают сочинений менее чем двухсотлетней давности, и употребляли в речи только те слова, которые встречаются в сочинениях древних авторов… Впрочем, некоторые области культуры всё же совершенствовались. Например, этикет, становившийся всё более утонченным и дающий всё больше поводов для конфликтов. Или — искусство изощрённых пыток и наказаний (именно эсторцы изобрели «квалифицированную казнь»). Эсторцам не было также равных в искусстве придворной интриги, в утончённой клевете и вообще в области причинения вреда ближнему всеми возможными способами. Придворное же общество и вовсе представляло собой клубок шипящих змей, неспособных ни к какой конструктивной деятельности на общее благо. Как с горечью написал один из последних эсторских писателей, бывший дон, а потом орденский брат Хава из Нагилы, «эсторский дворянин состоит из коварства, жадности и спеси». Практика подтвердила это.

Земные наблюдатели пришли примерно к тем же выводам. Один из них в своей записке мрачно констатировал: «Эсторская цивилизация непримиримо враждебна техническому, культурному и нравственному прогрессу». Примерно тот же приговор вынесли и институтские историки. Общее мнение, сложившееся в ИЭИ, можно резюмировать так: «Тут ловить нечего».

Иная ситуация сложилась в Запроливье.

От климатических перемен оно пострадало существенно меньше, чем исконные имперские земли. А если совсем честно, то даже выиграло: климат смягчился, урожайность почв повысилась. Произошло это, по историческим меркам, довольно быстро — и привело к относительному повышению хозяйственной автономии отдельных частей острова. На территории которого образовались аж три крупных государства, не считая мелких полунезависимых феодальных владений. А именно — собственно Арканар, республика Соан и герцогство Ируканское. Четвёртой была варварская страна с непроизносимым названием, находящаяся за Красным Хребтом, рассекающим остров надвое. Пятым игроком в четвёрке был Святой Орден, который, несмотря на скромные размеры, представлял собой вполне самостоятельное явление.

Но сначала об Ирукане и Соане.

Какой-то земной историк, знакомый с сочинениями брата Хавы, бросил замечание (неоднократно цитируемое во внутриинститутской переписке), что пресловутые три свойства эсторца в Запроливье каким-то образом разделились. А именно: в республике Соан всем правила жадность, а в Ирукане — спесь. По поводу Арканара он высказался не так категорично, но в первых двух случаях он попал в точку.

Республика Соан была довольно любопытным образованием. Возникла она как плод странного союза между аристократией и купечеством против суверена, великого герцога Соанского. Герцога свергли, семью вырезали, но о новом суверене договориться не смогли. В результате власть перешла к Конференции двенадцати негоциантов, объединяющей богатейших и наиболее уважаемых людей республики. Входным билетом во власть служил размер оборотного капитала, так что соанский строй можно было с полным правом назвать монетократией. Аристократические титулы не отменили, но сделали предметом купли-продажи: например, титул соанского барона стоил около трёх пудов золота. Всё остальное в Соане тоже продавалось, вопрос был только в цене. Соанцы вообще очень любили деньги — о чём свидетельствует, в частности, прискорбная юность Араты-Красавчика.

Впрочем, про Арату как-нибудь потом. А что касается культуры, то по этому параметру Соан в Запроливье уверенно лидировал. Две трети населения были грамотными, имелись хорошие музеи и библиотеки, было даже что-то вроде местной Академии наук. Что для местной системы образования было явлением, можно сказать, уникальным.

Кроме того, у Соана были свои ноу-хау. Соанские финансисты владели двойной бухгалтерией, умели пользоваться приходно-расходными книгами и знали, что такое сложный процент. Остальным приходилось, кряхтя, подтягиваться.

Однако независимость республики держалась на такой шаткой опоре, как наёмная армия. А экономическое благополучие — на торговле с метрополией (постепенно хиреющей: старый континент умирал, медленно, но неотвратимо), а также на неразвитости дорожной сети на полуострове, когда товар было удобнее везти на соанских судах, чем по разбитой и небезопасной дороге. Однако арканарцы систематически вкладывались в дорожную сеть и собственный флот. Будущее Соана было предрешено: в какой-то момент республике стало бы нечем платить, чтобы поддерживать даже относительный военный паритет с соседом. Соанские богатеи, которым принадлежала власть в республике, это понимали. И всячески изворачивались, оттягивая неизбежный конец. То есть — интриговали, подкупали, шпионили, стравливали Ирукан и Арканар (очень успешно) и так далее. Но в конечном итоге крах Соана был делом времени.

Другой сосед Арканара, герцогство Ируканское, было основано неглупым и просвещённым правителем. Отличалось оно относительным миролюбием и определённой терпимостью. Но эти хорошие качества с лихвой уравновешивались совершенно безумной любовью ируканских герцогов к пышности и самовозвеличиванию. Большая часть доходов тратилась на поддержание необычайно роскошной придворной жизни, состоявшей из турниров, балов, разного рода игрищ, поединков чести — обставлявшихся столь же пышно и красочно — и тому подобного. Армия была невелика, зато блистала доспехами, знамёнами, дорогим оружием и длинными почётными титулами её предводителей. Впрочем, сражались ируканцы хорошо — поскольку считали ниже своего достоинства отступать. К тому же герцог был готов умеренно покровительствовать техническому прогрессу, если тот мог быть полезен для его забав. Например, он содержал бежавшего из Соана (от долгов) Дуту Механика, поскольку его водяной насос оказался полезен для устройства парковых фонтанов. Ирукан был небезнадёжен.

И опять же: привлекательного будущего у Ирукана не просматривалось. Экономической основой ируканской экономики были принадлежавшие великим герцогам золотоносные прииски. Которые когда-то казались неисчерпаемыми, но всё-таки — сюрприз, сюрприз! — исчерпывались. И если бы не особые отношения со Святым Орденом, который регулярно ссужал Великое герцогство необходимыми средствами, его ждала бы очень незавидная участь. Хотя и быть должным Ордену — участь тоже незавидная. Если же учесть эскалацию конфликта с Арканаром, то среднесрочные перспективы герцогства не радовали.

Зато находящаяся за Красным Хребтом страна меднокожих варваров была ну очень большой, самодостаточной и чрезвычайно устойчивой. В том числе и к соблазнам прогресса. Варвары не знали письменности, ходили в шкурах мехом наружу и использовали в качестве оружия духовые трубки с ядовитыми колючками. Какие бы то ни было новшества, даже самые полезные, варвары с негодованием отвергали. Так как считали их изнеживающими и расслабляющими, то есть опасными для истинно воинского духа. Одного из своих вождей они лишили власти, оскопили и отрезали язык только за то, что он надевал под шкуру рубашку из тонкого льна, спал с белокожей женщиной и завёл себе арканарского повара… Сокрушить такую систему можно было только грубой военной силой. И ещё более грубым и насильственным разрушением местных культурных стереотипов.

Что касается Ордена…

Пёс, пёс, пёс! Надо как-то объяснить, что такое Орден. Иначе дальше будет непонятно. А история длинная, пёс её дери.

Хотя почему пёс-то? Левин, во всяком случае, копался в ней с интересом. Это даже в СНВ отпечаталось.

День 84

Слушал Моцарта. Спасибо, что мне хоть музыку хорошую ставите. А всё-таки: почему только классика? Хотя понимаю. Современное вызывает много воспоминаний, чисто конкретных. Типа, послушаю я какую-нибудь песенку и вспомню, где я её слышал, с кем, и всё такое прочее. Расстроюсь, наверное, переживать буду. Это вам настройки аппаратуры попортит. Не сильно, но попортит. А классика в этом смысле вещь безопасная. При жизни я её не слушал, ассоциаций нет.

Прав я? Ась? Не слышу ответа. Ну конечно, чего со мной разговаривать. Я для вас даже не объект, а препарат. Моё собачье дело — давать показания, так?

Ну ладно, читайте дальше. Про Святой Орден.

Если средневековая Аврора чем-то и отличалась от средневековой Земли, так это отсутствием института, хотя бы напоминающего по масштабам и возможностям земную католическую церковь. Варвары были сплошь язычниками и поклонялись каким-то жутким идолам. Жители более культурных стран верили в святых и чудотворцев. Существовал также культ единого бога, вышедшего из болот и проповедовавшего добро и прощение грехов, а потом улетевшего на небеса. Легенды о болотном боге были записаны и могли бы со временем стать чем-то вроде земных священных книг вроде библии, но вот не стали. И вообще ничего похожего на земное христианство так и не возникло.

Особенно заметно это было в Арканаре. В котором, в отличие от вольнодумного Соана (где равнодушие к религии считалось хорошим тоном) и монотеистического Ирукана (где вера в единого бога всё-таки стала официально признанной), царила совершеннейшая религиозная неразбериха.

Религиозные объединения существовали и пользовались определённой популярностью. В основном цеховые, вокруг культа того или иного святого. Чулочники и кружевных дел мастера возносили молитвы святому Тукке, золотых дел мастера — святой Фире, проститутки — святой Баре. Но это были довольно рыхлые конгрегации, задачи которых исчерпывались устройством общих собраний — обычно с совместными молитвами и трапезами — и кое-какой помощью входящим в них людям (например, финансовой: при них существовало нечто вроде касс взаимопомощи). Немного особняком стоял культ Тоца-Воителя, ставшего первым арканарским королём: профессиональные военные почитали его как небесного покровителя. Этой милитаристской вере, а также и двум другим — эсторскому солярному культу (очень древнему и уважаемому, но имеющему мало сторонников в Запроливье), а также не менее древнему местному обычаю почитания священных деревьев, оказывалось нечто вроде официального покровительства. Первые земные наблюдатели на этом основании поименовали соответствующие корпорации «тремя официальными церквями». Каково же было их удивление, когда выяснилось, что какой-нибудь барон с эсторскими корнями, обитающий в сельской местности, может преспокойно отправлять все три культа разом — как эсторец, как препоясанный мечом и как сельский житель. Например, пресловутые северные бароны Пампа поклонялись родовому дубу, в ветвях которого висело на золотой цепи изображение священного кота с рыбьим хвостом, олицетворяющего Единое Солнце, а у корней был закопан священный меч, посвящённый Тоцу Всепобеждающему. Поэтому каждый поклон в сторону дерева мог рассматриваться как обращённый ко всем трём божественным началам сразу… Что касается простого народа, то он поголовно веровал в колдовство, призраков, нечистую силу, сглаз и порчу. И, разумеется, все или почти все арканарцы веровали в бесов и дьявола, потому что надо же на кого-то сваливать все грехи, искушения и вообще безобразия. Но при этом ничего похожего на земной сатанизм тоже не возникло. Дьяволу не кадили даже разбойники и душегубы. У них была своя святая покровительница, великомученица Пата — мужеубийца и разбойница, пойманная властями и выдержавшая жуткие пытки, но не выдавшая никого из своей шайки… Короче, каждый веровал во что горазд.

Святой Орден на этом фоне сильно выделялся: это была именно что организация, причём достаточно мощная и влиятельная. Несмотря на то, что её возникновение было связано с довольно прискорбными обстоятельствами. Имеющими отношение не столько к духовности, сколько к эпидемиологии.

Примерно полтораста лет назад до прибытия на Аврору последней Группы Наблюдателей в Запроливье появилась новая болезнь — Синяя Смерть. Занесли её из метрополии, где из-за общей деградации экосистем из всяких природных изолятов полезла разнообразная дрянь. Но эта оказалась особенно вирулентной, так как распространялась воздушно-капельным путём. Умирали от Синей быстро, за несколько дней: сначала человек покрывался синими пятнами, потом отнимались конечности, потом прекращали работать внутренние органы, и, наконец, останавливалось дыхание.

Эпидемия выкосила треть населения континента. Запроливье из-за более высокой плотности населения пострадало больше всех — там обезлюдели целые области. Умирали все — от нищих и до коронованных владык. В Арканаре, например, болезнь выкосила половину королевской семьи, что вызвало династический кризис. Ируканские герцоги, наоборот, выиграли — Синяя Смерть любезно избавила их от всей ненужной родни, заглядывававшейся на трон. Может, конечно, в некоторых случаях болезни немножечко помогали, ну или способствовали. Но это другая история.

Так или иначе, у инфекций такого рода есть одно хорошее — если можно так выразиться — свойство. Убив миллионы людей, они умирают сами, так как не остаётся живых носителей заразы. Местные жители это знали: эпидемии у них случались и раньше, обычный ход событий был отображён в летописях. Так что оставалось ждать и молиться разным богам, чтобы беда взяла своё и сгинула. Ждать и молиться местные умели.

К сожалению, Синяя Смерть имела две разновидности: «быструю» и «медленную». «Медленная» отличалась длинным инкубационным периодом: от момента заражения до появления первых пятен могло пройти несколько месяцев, от пятен до полного паралича — ещё лет пять, а то и все десять. К тому же «медленная» разновидность была не столь контактна: хворь передавалась через тесное физическое общение (чаще всего через слизистые) или через долговременное пользование вещами заражённого (на которых оставались чешуйки кожи, перхоть, слюна и так далее). Причём именно эта низкая контактность оказалась более надёжным средством распространения заразы, чем воздушно-капельный путь. Уже заболевший человек не отказывался от супружеских обязанностей, заражая тем самым супруга. Он продолжал пользоваться своим и чужим имуществом, что-то продавал — сам или через кого-то, а после его смерти всегда находились охотники завладеть чужими пожитками, пусть даже рискуя заразиться. И в каком-то проценте случаев — заражались.

Местные объясняли болезнь гневом божьим. Земные микробиологи, получившие от наблюдателей образцы из могильников, обнаружили истинную причину — квазикоронавирусы ARCL. InD1059 major и ARCL. InD1059 minor, вызывающие деградацию нервной системы и церебральный паралич. За «медленную смерть» отвечал minor, имевший к тому же несколько разновидностей.

Но это так, вообще. А теперь — что касается конкретно Синей Смерти. По всем расчётам получалось так, что при наиболее вероятном течении событий ARCL. InD1059 minor должен был занять на Авроре примерно то же место, что Mycobacterium leprae на Земле. То есть это была бы хворь типа проказы, которую пришлось бы изживать столетиями.

Однако всё повернулось иначе. Благодаря некоему Мике, ставшему впоследствии самым популярным арканарским святым.

День 85

Утро туманное, утро седое. Правда седое. Оно мне такое сегодня приснилось. Будто я живу в каком-то заброшенном доме, а за окном туманный рассвет. И звуки колокола. Откуда всё это? Хрен знает. Но неприятно.

Нарисовался гермокомбез. Под койкой. Ну, допустим, что он там в каком-то смысле был. Я, правда, не помню, чтобы его туда засовывал, но допустим.

А как насчёт солнца, птичек и мороженого? Ну сделайте так, чтобы было мороженое. Что вам стоит-то? Это ведь ни на что не повлияет, не так ли? Сделайте мне посмертный подарок, я же вам всё рассказал. Ну или не всё, ещё остался хвост той истории. Но вам-то она на кой пёс сдалась? Всё, что нужно для дела, вы из меня уже вытянули. Или у вас такой порядок — пусть клиент выкладывает всё до донышка? Ну как хотите. Всё равно я ничего против вас не могу.

Кстати, а могу ли? Вот что будет, если я, скажем, себе вены вскрою? Снова оживу? Или забуду, что вскрывал? Или вообще всё начнётся сначала? Нет, только не сначала, вот этого не надо. Хотя откуда я знаю — может, вы меня уже по десятому разу сканируете. Вариантики посмотреть, то-сё. Торопиться-то вам некуда.

Вот интересно. Когда меня, собственно, убили? Наверное, на Энцеладе. Правильно я не любил это место, правильно. Чуял подляну. Она и прилетела. А про телепортирование на станцию мне в голову вклеили? Не понимаю, как можно что-то вклеить в мёртвую голову. Но вы, наверное, и не такое умеете, да? Или нет? Может, я действительно жил на станции, ел шоколадки, пил воду из очистки? А потом пришёл Толик Бойков, Олесь и Серосовин? И Толик достал пушку, попросил меня привстать и вогнал пулю в сердце? А Олесь упаковал мою головушку в термопакет и доставил в Институт Мозга? И теперь башка дяди Яши лежит с отпиленной макушкой в криокамере, а микрощупы наводят в нейронах слабые токи?

Ну хоть свистните. Чтобы я зазря не мучился. Я пойму. Какие претензии. Просто во всех случаях предпочитаю правду.

Молчание было ему ответом, как выражается Славин в таких случаях. Ну и пёс с вами. Тогда читайте дальше про святого Мику. Извините, будет длинно и с подробностями — прямо по славинским воспоминаниям. Он эту тему разбирал долго и с удовольствием.

Мика был уроженцем Ирукана, родился в маленьком городке с характерным названием Аханкар (на местном наречии — «ахан-кара», что означало «помойная яма» или «скотомогильник»). Городок можно было в прямом смысле считать краем света: сразу за ним начинался пояс Питанских болот, неспроста называемых Гиблыми, за ними — пустоши, а дальше — холодное море.

По легенде, Мика был рождён в богатой семье, но был изгнан из дому родным отцом за дерзость и непослушание. По другой легенде, он своим беспутством свёл отца в могилу, а имущество промотал. По третьей — он обрюхатил свою сестру, а когда та призналась родителям, бежал… Так или иначе, все эти легенды сходятся на том, что в молодости Мика был мотом, пьяницей, развратником (этот его порок благочестивые легенды раздули до каких-то немыслимых масштабов), а также лжесвидетелем, фальшивомонетчиком, мошенником и вором. Воровство и ввергло его в беду: его поймали на попытке кражи осла у благородного дона. Городской суд, стоявший на страже частной собственности и достоинства высшего сословия, приговорил его за это к обычной смертной казни — через потрошение и повешение.

Спасся он буквально чудом, если это можно так назвать. В тюремном подвале он подхватил Синюю Смерть в её «быстрой» разновидности, причём пятна выступили на лице в утро казни. По местным обычаям, смертельно больных казнить было нельзя. Поэтому всех, кто был в том подвале, просто изгнали из города на Гиблые болота — помирать.

Все там и померли, кроме Мики — тот снова вытянул счастливый билет. Он переболел и выздоровел — редчайший случай. Правда, физиономия у него так и осталась синей.

Новое чудо — а Мика не сомневался, что это было именно чудо — его сильно изменило. Он решил, что его спасение — дело рук божьих. Совершённое не ради него самого: Мика не заблуждался относительно своих достоинств. Но ради того, чтобы преподать людям какой-то урок.

Мика прожил на болотах год, питаясь кореньями и земноводными, а свободное время проводя в молитвах. В какой-то момент на него снизошло озарение. Он понял, зачем была наслана Синяя Смерть, почему она никак не оставит людей в покое и что нужно делать, чтобы наконец исполнить божью волю.

Пока Мика жил на болоте и думал о божественном, герцогство переживало деликатный момент — смену власти. Надо сказать, у герцогов Ируканских это обычно проходило относительно гладко. Но не на этот раз. Скоропостижно и при странных обстоятельствах скончался великий герцог. Пошли слухи, что старший сын герцога, недовольный тем, что отец зажился и никак не освободит трон, отравил папашу. Младший сын решил воспользоваться моментом, публично обвинил старшего в отцеубийстве и заявил о своих правах на корону. Ируканские доны по этому вопросу разделились примерно пополам. Однако на стороне старшего выступила армия, легко разбившая дворянское ополчение. Младший с остатками верных людей бежал, его преследовали, все верные люди погибли, прикрывая своего сюзерена. Который в конце концов спрятался на тех самых Гиблых болотах. Выжить на болотах у него не было шансов. Если бы его — шатающегося от голода и подхватившего лихорадку — не нашёл и не выходил Мика.

Принц прожил на болотах где-то месяца полтора, пока его всё-таки не разыскали благородные доны. Чтобы предложить корону.

Как выяснилось, в тот самый день, когда младший сын повстречался с Микой, на холёной физиономии старшего выступили синие пятна. Это перечёркивало надежды на долгое и счастливое правление, зато наводило на мысли о божьей каре. От старшего отступились даже армейские. Тот попытался было устроить непослушным репрессии, но люди отказались ему подчиняться. Тогда он сам принял яд, успев перед смертью покаяться в отравлении отца и множестве других грехов. Во всяком случае, именно такую версию событий предложили благородные доны, отыскавшие младшего принца.

У того хватило ума не выяснять, как оно там было на самом деле. Вместо этого он пообещал наградить верных и править справедливо. И уже через неделю благополучно короновался в замке герцогов Ируканских.

Коронация прошла традиционно, если не считать маленькой детали. У трона, среди высших сановников герцогства, щеголяющих расшитыми золотом одеждами, стоял — босой, в линялом тряпье — Мика. Которого молодой великий герцог назвал своим спасителем, увёз во дворец и приблизил к себе.

Оказавшись в фаворе, Мика не сделал ничего, чтобы улучшить своё материальное положение. Он ходил по дворцу босиком, в рваных вонючих тряпках, жил в подвале и ел то, что выкидывали с кухни. На все попытки подольститься к нему или дать денег, чтобы повлиять через него на великого герцога, он отвечал неизменным отказом. Правда, никого из просителей он не выдал и вообще никому не делал зла. Как ни странно, но ему удалось завоевать ответные симпатии придворного круга — публики спесивой и подозрительной. Мику никто не пытался убить, оклеветать перед господином или хотя бы публично унизить. Более того, со временем ему стали выказывать что-то вроде уважения. Один престарелый придворный даже как-то сказал, что пережил трёх великих герцогов и бесчисленное множество их фаворитов и ни один не обходился казне и двору так дёшево, как Мика. Слушатели с этим согласились. И дружно пожелали Мике прожить как можно дольше, не теряя расположения герцога.

Насчёт дешевизны они не ошиблись. Ну, почти не ошиблись.

Через год после коронации, на празднике в свою честь, великий герцог объявил, что во исполнение некогда данного обета он намерен совершить благодеяние для всех больных Синей Смертью. А именно: он дарует им место, где они могли бы спокойно жить, не опасаясь ближних и не представляя для них угрозы. Место это — земли за Гиблыми болотами, принадлежащие герцогству. Поскольку же эти места малопригодны для земледелия и к тому же больные слабосильны, он берёт на себя снабжение поселенцев хорошей пищей, а также достойную оплату ухода за нуждающимися. И завещает всем своим потомкам поступать так же.

Ответственным за проект был назначен Мика.

День 86

Вчера не выдержал, заснул. Что-то я в последние дни много сплю. Наверное, в реальности мозг разлагается, ну или там усыхает. Так что вам нужно всё больше времени, чтобы привести его в порядок, да?

Кстати уж признаюсь. Знаете, когда я начал догадываться? Когда задумался, почему на компьютере не работает клавиша «стереть». Странно ведь, не так ли? Но если я на самом деле ничего не пишу, а просто воображаю, что пишу, и весь текст лежит у меня в памяти, то не могу же я стереть собственное воспоминание? Хотя был бы я живым, наверное, мог бы его, например, забыть. А если я неживой и активность мозга поддерживается искусственно? Ну а дальше я подумал про все эти странные сны, галлюцинации и прочее. Всё одно к одному подбирается.

С другой стороны. Уверен ли я на сто процентов? Нет, конечно. И проверять не хочу.

Ладно, читайте дальше про Мику.

Получив обещание герцога, последующие годы он провёл в странствиях по Ирукану и проповедях. Он исходил пешком всё герцогство, проповедуя новое учение.

Впрочем, новым его Мика не считал. За основу он взял официальный ируканский культ бога из болот, улетевшего на небо и оттуда правящего земными делами. Правда, по официальной ируканской версии, основной его заботой было оберегать Ируканское герцогство как особо ему угодное. Мика же сосредоточил внимание на его учительно-карательной функции. Очень характерно, что для обозначения бога Мика никогда не использовал слов типа «всевышний» или «всемилостивейший», а чаще всего называл его «Господин» или «Учитель» (оба слова в арканарском звучат угрожающе). В общем, он представлял себе бога не очень-то добрым. Хотя и справедливым — в каком-то смысле.

Основной мыслью Мики было то, что бог, насылая беды, в том числе и болезни, тем самым карает людей за грехи. В общем-то, и в этом ничего нового не было: это стандартное объяснение всех бед и несчастий, творящихся на Авроре вообще и в герцогстве в частности. Но Мика пошёл дальше. Он объяснил, что есть грех, каковы его свойства и что нужно сделать, чтобы бог наконец пощадил людей и вернул им своё расположение.

Проповедь, надо сказать, звучала убедительно, ибо подкреплялась общеизвестными фактами. Мика просто дал им новую интерпретацию.

Итак. С точки зрения Мики, корнем всех грехов человеческих является желание чем-то обладать. Оно имеет три формы: желание обладать собой, то есть себялюбие, желание обладать другим человеком (прежде всего в половом смысле) и желание обладать вещами. Таким образом, грех обладания распадается на эгоизм, блуд и стяжательство. Эти три греха оскорбляют достоинство бога, ибо на самом деле всё в этом мире принадлежит ему, а не людям. Чтобы об этом напомнить, он время от времени карает людишек. А самой страшной и самой наглядной карой стала Синяя Смерть.

Умершие во время всеобщей эпидемии заплатили и за свои грехи, и за грехи предков. Однако же, чтобы люди не забывали, за что они наказаны, бог не остановил заразу, а сохранил её прежде всего для блудников и стяжателей. На это указывал тот факт, что болезнь в её «медленной» форме передаётся в основном через физический контакт, прежде всего половой, а также через вещи. Тот факт, что заболевают не только блудострастники и стяжатели, Мика понимал как указание на то, что виновны и те, кто терпит грехи и им потакает.

Объяснив причины гнева божьего, Мика предложил и план спасения. По его мнению, богу вовсе не нужно, чтобы все полностью отказывались от половых отношений и собственности как таковой, ибо это приведёт к гибели человечества. Ему нужна лишь умеренность, то есть снижение общего числа греховных деяний до какого-то терпимого предела. Достичь этого можно двумя способами. Или все люди без изъятия умерят свои порывы, что маловероятно. Или какие-то люди должны взять на себя особую ношу, а именно: вовсе откажутся от этих грехов, чтобы остальные могли жить как раньше, не боясь гнева свыше.

Как это работает, Мика объяснял на таком примере. «Представьте, что Король с большим Войском входит в Город, который был ему неверен, — говорил он в своей самой известной проповеди. — Если Он увидит на площади множество благородных Донов и Простолюдинов, которые преклонят перед Ним колени и поклянутся, что были Ему верны, Он возвысит Город и одарит его. Если их будет мало, он всё же смилуется над Городом и ради горстки Верных пощадит остальных. Если же никто не выйдет на площадь, Он разгневается и отдаст Город на разграбление своим Солдатам. Значит, должно быть Тем, кто выйдет на площадь и преклонит колени. Бог же каждый день и каждую ночь входит в наш Город Суеты и Нечестия, и должно быть Тем, кто всегда стоит на площади, склоняясь перед Господином, и ради которых он не отдаст наш Город на растерзание Ангелам своим». Или, короче: «Должно претерпеть некоторым, чтобы спасти всех».

Что значит «быть верным богу», Мика объяснял так. Полностью верен тот, кто отказывается от себялюбия, блуда и обладания собственностью. Поскольку, живя среди обычных людей, избежать всего этого невозможно, верные должны составить сообщество аскетов, где имущество общее, а власть принадлежит самым праведным. Которым остальные должны подчиняться беспрекословно и безвольно — тем самым попирая себялюбие.

Конец ознакомительного фрагмента.