Сокровища горы Монастырь

Михаил Ханин, 2019

В 1726 году заработал первенец алтайской металлургии – Колывано-Воскресенский завод Акинфия Демидова. На нем выплавляли черную медь, и не только… Ушлые приказчики наладили на заводе втайне от хозяина выплавку серебра и даже золота. Одну крупную партию левого товара им реализовать не удалось, и она пролежала в горной пещере четверть тысячелетия. Перипетии поиска этой партии самопального серебра и золота в наши дни, кровавые разборки в борьбе за обладание ею и положены в основу романа.

Глава 3

Новые знакомые

Проснулся я поздно. Выглянув из палатки, я увидел по соседству с моей машиной новенькую «девятку» вишневого цвета, а чуть дальше — две палатки. Возле них, разговаривая вполголоса, «накрывали поляну» двое незнакомых мужчин и Гриша. Я сразу подошел к ним познакомиться.

Выяснилось, что на помощь юноше прибыло обещанное подкрепление — его отец с приятелем. Отец — Сухарев Вениамин Тихонович. Сухонький светленький интеллигентный мужчина с несколько виноватым выражением лица, в выцветшей синей футболке и коричневых брючишках. Странное дело: сын однозначно походил на отца. При этом Гриша был ярким, красивым (одни выразительные синие глаза с длинными ресницами что стоят!), умеющим постоять за себя парнем, а его отец — ничем не примечательным невзрачным и, подозреваю, неуверенным в себе человечиком.

Его привез тот самый дядя Валера, Валерий Петрович Зуев, относительно молодой, чуть выше среднего роста, спортивного вида красавец. Слегка вьющиеся черные волосы, умные, светящиеся энергией карие глаза, крупный нос, полные чувственные губы. Одет он был неброско, но с большим вкусом: импортные светлые брючки, рубашка — все высший класс. Держался мужчина подчеркнуто просто, но чувствовалось, что цену он себе знает.

Вениамин Тихонович извинился за то, что они своим галдежом разбудили меня, что было неправдой, поблагодарил за помощь сыну, а Валерий Петрович пригласил на скромный, по его словам, холостяцкий обед. Я с удовольствием принял приглашение.

— Присаживайтесь! — вроде бы и несколько виновато, но и не без кокетства сказал Вениамин Тихонович. — С дороги мы толком не успели ничего приготовить.

— Вот это — ничего? — подыграл я ему, присаживаясь к расстеленной на траве скатерти и выразительно оглядывая море разных вкусностей. — Гриша, ты и словом не обмолвился, что отец у тебя — новый русский.

— Он друг нового русского, — буркнул Гриша. — И уже заелся!

На мой взгляд, он чувствовал себя значительно лучше, чем вчера. На смену отчаянию пришла злость. Мужик!

_ Начинается! — нарочито сокрушенно пожаловался Вениамин Тихонович.

— Раз живем! — разливая водку по рюмкам и хитровато глядя на меня своими цыганскими глазами, заговорил тезка. — Я на свою голову затеял строительство магазина. Сам понимаешь, сколько проблем: кирпич купить и завезти, цемент, гравий. Песок, сайдинг, пиломатериалы, подвести воду, электричество. За строителями глаз да глаз. Вот вырвался, наконец, на природу. Тихонович уболтал. Ну, за знакомство!

Мы выпили, потянулись к закуске. Чуть позже завязался непринужденный разговор. Мои новые знакомые были мне симпатичны, но их настрой мне не понравился. Они приехали искать исчезнувшего соседа в промежутках между пикниками, рыбалками и другими развлечениями. Да, собственно, и сами поиски Чернова они рассматривали как развлечение и маленькое приключение.

Я же был уверен, что здесь назревали о-очень серьезные события и вот-вот начнутся разборки. Уже начались! Пока без крови, но за ней дело не станет. И все было и будет как-то связано впредь именно с их исчезнувшим соседом, с Черновым.

Поэтому подключаясь к его поискам, они автоматически ввязывались в непонятную мне, но исключительно опасную авантюру. Я счел необходимым предостеречь своих новых знакомых, пока они еще не захмелели.

— Знаете, мне сегодня расслабляться нельзя — свидание с женщиной, — мечтательно ухмыльнувшись и подняв к небу глаза, мягко заметил я, когда тезка снова потянулся к бутылке. — Но я не хочу оставлять вас, не поделившись кое-какой информацией.

Мои новые знакомые недоуменно посмотрели на меня.

— Вчера Гриша охарактеризовал своего друга как человека психически больного, одержимого манией преследования, — продолжил я, убедившись в том, что они слышат меня. — Вообразив грозящую ему опасность, он устраивает экстравагантный побег.

У меня сложилось впечатление, что вы разделяете его точку зрения. Собираетесь оперативно изловить своего помешанного соседа, чтобы возвратить в больницу и вылечить его там окончательно. Я правильно все понял?

— Более или менее, тезка. Ну и отдохнуть, конечно!

— Что-то не так?

— Все! — выдохнул я, снова ухмыльнувшись и посмотрев на небо. — Кое-какие случайно полученные вчера сведения натолкнули меня на мысль, что не все в этой истории просто. Обуреваемый любопытством (попала шлея под хвост!), я тут же помчался в Щебетовское наводить справки об обстоятельствах побега Чернова из больницы. Итоги моего расследования однозначны: опасность — не плод больного воображения вашего соседа. Ему действительно угрожала опасность.

— Жене? Не может быть!

— Что-то ты, тезка, не догоняешь! Или мы?

— Да зачем кому, дядя Валер, Женек нужен? Чтобы детский мат научил ставить?

— Понятия не имею! — пожал плечами я, прикрыл глаза, выстраивая аргументацию, потом значительно посмотрел на своих знакомых и веско произнес: — Но он нужен всем! Излагаю голые факты. Судите сами! Примерно за месяц до исчезновения Чернова из больничного корпуса, где он лежал, появилась и надолго обосновалась иномарка…

— Черный БМВ! Мы видели, да, па? Как раз напротив Женькиной палаты. Прямо уперлась бампером в фундамент!

— Ее обладатель был такой крепенький парнишка с золотыми зубами.

— Стрижка бобриком, глаза навыкат, наглый как танк! — перебил меня тезка. — Я хотел ему морду набить!

— Хотеть не вредно! — поддакнул я, тактично умолчав о том, что у «наглого, как танк» паренька имеется первый разряд по боксу.

— Да, думаю, попроведую соседа — Тихонович усовестил, — продолжил ворчливо Зуев. — На входе справа — комнатка, дверь закрыта. Постучал, заглянул — там молоденькая медсестра и хрен этот. Тоже в халате. Еще подумал — нового врача прислали. Ну, улыбнулся, поздоровался, спрашиваю: в какой палате Чернов лежит? Медсестра тоже улыбнулась, ответила. А хрен этот как вскинется: «А зачем тебе, мужик, Чернов понадобился?»

Ну, я вежливо: «А какое твое собачье дело, зачем мне Чернов понадобился?»

А он, гнида, еще вежливее: «Пойдем, мужик, за угол, поговорим!»

«Поговорим, — говорю, — только вот Женьке фрукты сначала передам». Но до рукопашной дело не дошло. Когда вернулся, его уже не было. Медсестра в слезах просит ни главврачу, ни в милицию об инциденте не сообщать. Иначе, мол, ее уволят.

Еще бы не уволить. Я чуть не каждый месяц отстегиваю в больницу то на краску, то на линолеум, то на пластиковые окна… Облизывать должны, а тут такой прием… Да и не собирался я жаловаться, но злость до сих пор не прошла.

Тезка лишь рукой махнул от досады.

— Зовут этого хрена Ромео, — посмеиваясь, продолжил я. — По моим сведениям, он сынок главаря бригады барнаульских рэкетиров. За Ромео постоянно приглядывал какой-то угрюмый «шифоньер» — не то водитель, не то телохранитель. А иногда и еще кто-нибудь.

Это дежурство иномарки у больничного корпуса местная общественность приписывала, хм, бурному роману, случившемуся между Ромео и миленькой медсестрой. И все же мое вчерашнее расследование не оставило камня на камне от этой трогательной версии.

Я чувствовал, что сбиваюсь на менторский тон. Но не мог остановиться. Работа в школе уже наложила на меня свой неповторимый отпечаток.

— Роман с медсестрой был прикрытием для слежки за вашим соседом, — пояснил я. — Во-первых, иномарка дежурила возле больницы даже тогда, когда медсестры в ней не было. Во-вторых, одновременно с исчезновением Чернова (это случилось с неделю назад) исчезла и любовь Ромео к медсестре, и иномарка, и он сам.

Зуев и Сухарев переглянулись.

— Более ничем мой друг не смог порадовать меня, но… — ухмыльнувшись и по привычке воздев глаза к небу, заявил я и, многозначительно помолчав, прибавил: — Но когда я спросил его про синюю «Ниву», он, подумав, припомнил, что довольно часто какая-то синяя «Нива» появлялась на некотором отдалении от больничного корпуса. Ее владельца он никогда не видел, но я знаю его. Это Анатолий Храмцов.

— Анатолий Георгиевич? — вскинулся Гриша. Я кивнул.

— Тренер из «Спарты», — пояснил отцу и его приятелю юноша. — Ну, тот… который чуть не пришиб меня. Зверь! Орет, кидается на всех. А Женька, дурак, к нему записался.

— Я знаю его не один год. Мы поддерживаем приятельские отношения, но… он о-очень опасен.

— Ну ни фига себе, дядь Валер! Ведь он тренировал Женьку и… теперь возле него оказался. Случайно?

— Однозначно нет! — отрезал я и продолжал: — Помимо братков и Анатолия, вашим соседом интересовался один, хм, предприниматель. Но о нем — позже.

Чернову удалось их всех перехитрить. Он не так уж и прост, этот душевнобольной ваш сосед. Один побег из больницы чего стоит. Ведь его опекали так, что, казалось, мышь не проскочит. Ромео, флиртуя с медсестрой в кабинете у входной двери, контролировал эту дверь. В их отсутствие за ней присматривали другие бандиты.

Под окном палаты, в которой лежал ваш сосед, постоянно дежурил черный БМВ с телохранителем. Вроде западня захлопнулась. А Чернов бежит через окно, выходящее на другую от иномарки сторону. Из чужой палаты. На простынях, со второго этажа. Блеск!

— Блеск! — ошеломленно проговорил Гриша. — Ну ни фига себе!

— Но сейчас речь идет не о побеге, а о продолжении охоты на него. Вы предположили, что он скрывается где-то здесь, в окрестностях Тихоновки. Верность этого предположения косвенно подтверждает тот факт, что вся вышеперечисленная публика оперативно перебралась из Щебетовского именно сюда.

Рэкетиры уже несколько дней живут в доме Семена Мамочкина. Не далее как вчера мы с Гришей наблюдали их пышный выход из кафе в «Эльдорадо». Кстати, Гришину подружку вел под руку… сам Ромео, который еще неделю назад был вроде бы без ума от беленькой пухленькой медсестры из райцентра. Он был неотразим: одни подтяжки чего стоят.

Я видел, как густо побагровел Гриша, как растерянно посмотрел на меня его отец.

— Нет, нет! — твердо ответил я на немой, не дававший им покоя вопрос. — Ошибка исключена. Все сходится, как в аптеке, начиная со словесных портретов и заканчивая маркой, цветом и номером машины.

И еще! Уверяю вас — рэкетиры срочно перебрались из Щебетовского в Тихоновку не потому, что Ромео вдруг охладел к медсестре и страстно влюбился в Гришину подружку. (Гриша снова покраснел — уже от злости.) Они бросились в погоню за Черновым.

Дальше! Анатолий поселился в «Эльдорадо» и уже наводил справки о вашем соседе в магазине у моей Галочки. Представился дядей.

Повторю, он очень опасен. И я не позавидую никому, кто по глупости, неосторожности или просто нерасторопности окажется у него на пути. В том числе и вам, если вы все-таки не уйметесь и ввяжетесь в поиски Чернова. Уверен, он не раз еще скажет слово в грядущих разборках. И боюсь, оно будет и решающим, и последним.

— Не пугайте нас! — побледнев, проговорил Вениамин Тихонович. В глазах у Гриши загорелся интерес. Зуев казался внешне невозмутимым.

— Упаси бог! — усмехнулся я. — Просто предупреждаю. Теперь о предпринимателе…

Здесь я решил несколько разрядить напряженную обстановку и приколоться. Я замер, будто осененный грандиозной идеей, и выдохнул:

— Черт! Эврика! Как я сразу не догадался? А ларчик-то открывался просто. Сейчас проверю. Чем черт не шутит?

На днях в магазин к Галочке заявился один… предприниматель. (Слово «предприниматель» я произнес с нажимом, многозначительно посмотрев на Зуева.) Он пояснил, что вообще-то приехал в Тихоновку за медом, а попутно навести справки об исчезнувшем соседе Евгении Чернове. По просьбе матери. Она места себе не находит.

Здесь я хмыкнул, потом изобразил даже смущение и, не спуская глаз с Зуева, продолжил невинно:

— Росточка повыше среднего, как ты, Петрович. Сухощавый, спортивный, опять же как ты. В камуфляже, с бородой, усами, в солнцезащитных очках, на голове панама… Ты, тезка, мед в Тихоновке не покупал?

— Обязательно! Такой мед грех не покупать!

— Приехал предприниматель на «Волге», — гнул свою линию я. — У тебя «девятка», а раньше на «Волге» ездил?

— На «Волге», — подтвердил тезка.

— На черной?

— Нет, белая была, а что?

— Перекрасил, значит, — глубокомысленно извлек я. — Выходит, это ты расспрашивал про своего соседа. Ну вылитый ты! Все сходится: и предприниматель, и сосед… И выше среднего роста, и худощавый, и спортивный… И на «Волге», и по просьбе матери, и опять же без ума от тихоновского меда. Один к одному! Стопроцентные улики. Колись! Чистосердечное признание смягчает вину. Лет пять потопчешь зону и…

Про нехватку двух пальцев на правой руке и про то, что тот предприниматель был скорее блондин, нежели брюнет, я умолчал. Опять же для прикола. Сухарев-старший почти повелся на него и встревожено посмотрел на приятеля.

— Не катит, дядь Валер! — мгновенно отреагировал Гриша. — На «Волге» теперь дядя Слава Черников гоняет. И он и не думал перекрашивать ее. Зачем?

— И мама Жени, Зинаида Алексеевна, никого уже и ни о чем не могла попросить, — опомнился и Вениамин Тихонович. — Ее схоронили еще в марте.

— Ты что, паразит, такое наговариваешь на меня? — блестя цыганскими глазами, засмеялся Зуев, не восприняв всерьез мой наезд и нисколько не обидевшись. — Не буди во мне зверя, а то я не посмотрю, что ты один толпу в «Эльдорадо» разогнал… Со мной не забалуешь!

— Шутка! — засмеялся я. — У того предпринимателя не было двух пальцев на правой руке. И сдается, он был беленький, а не черненький. Спи спокойно! Шутка! А если серьезно…

И я рассказал им о звонке в Барнаул и о разговоре с Виктором Городничевым. Предостережение бравого усатого майора: «Связываться с “оборотнями” не советую — станешь пятым» — я повторил дважды. Оно, похоже, дошло и до моих новых знакомых. Они подавленно молчали.

— Итак, все заинтересованные стороны заняли исходные позиции, — буднично, даже устало подвел я итоги, возвращаясь к менторскому тону. — И эта публика уже сцепилась в схватке за обладание вашим Черновым, как голодные собаки за кость. Не знаю уж, какой корысти ради, но подозреваю — существенной.

И вам нужно очень серьезно подумать, стоит ли ввязываться в эту авантюру. Ваш сосед (повторю, он не так прост, как всем казалось) рискует жизнью, но при этом надеется сорвать банк. С вашей же стороны участие в ней — чистая благотворительность. Тоже с риском для жизни.

Не надо быть ясновидящим, чтобы догадаться, что первой жертвой в этой бойне станет кто-нибудь из вас. Хотя бы в силу вашей очевидной непрофессиональности в подобного рода разборках.

Я умолк. Вениамин Тихонович побледнел. Валерий Петрович недоверчиво посмотрел на меня, но спорить не стал.

— Ты, дядь Валер, прям Демосфен, — проворчал Гриша, недовольный тем впечатлением, которое произвели мои слова на его отца. Лично он уже рвался в бой.

— Вы не правы в отношении Жени, — тихо, извиняющимся голосом проговорил Вениамин Тихонович, — это большой ребенок. И очень больной… И мы лишь хотим помочь ему…

Я ухмыльнулся — этот большой и о-очень больной ребенок обвел вокруг пальца совсем не лохов: «оборотней», Анатолия, братков Мясника, подбивал клинья к моей Галочке. А еще он разнюхал что-то сенсационное. Совсем не хило! Хотя вчера утром лопухнулся и он.

— Будет разумнее, если вы возвратитесь домой и обо всем расскажете в милиции, — поморщился я, проигнорировав их последние реплики. — Такими делами должны заниматься профессионалы. Но… боюсь показаться навязчивым. «Думайте сами, решайте сами — иметь или не иметь». В смысле проблемы.

Поблагодарив их за доброе застолье, я отправился к своей палатке, сделал соответствующие записи в дневнике, полез под подушку за «Униженными и оскорбленными» и… наткнулся на письмо. Красивый женский, явно не Галочкин почерк. Я пожал плечами и пробежал начало письма глазами.

«Hello, чемпион!

Пишет тебе твоя Надюшка. (Ах вот оно что. Это Грише!) Скучаю без тебя. Без твоего голоса, бездонных синих глаз, улыбки, сильных нежных рук. Без твоих незабываемых объятий и поцелуев.

Но только окружающие об этом не догадываются. Весь день я хожу со счастливой улыбкой на губах и с не понятной никому тайной в глазах. И только ночью, глядя на луну в окно или уткнувшись в подушку, позволяю себе вспомнить все снова и снова, помечтать, пофантазировать, а то и всплакнуть от счастья.

Твой взгляд — магнит,

Твой голос — кайф,

И ток — твои объятья.

И это все так нужно мне,

Чтоб окунуться в счастье…

Стихи вообще стали сыпаться с неба. Просто даже, когда о чем-нибудь думаю, мысль рифмуется сама собой…»

Письмо Грише от Нади. Такая любовь — и… Не устояла перед итальянскими брюками и умопомрачительными подтяжками. И Гриша не изорвал его вчера в клочья, перечитывал на сон грядущий и спал (если спал), положив его под подушку. М-да… Как все сложно. Надо вернуть!

Я прибрал письмо и переключился на Достоевского. Однако вскоре отчасти под действием спиртного и еще больше от бессонных ночей с Галочкой уронил голову на книгу и задремал.

Жребий брошен

Меня не слишком деликатно растолкал Гриша. За ним стояли нахохлившийся Вениамин Тихонович и нервно улыбающийся Валерий Петрович. Похоже, компания приняла судьбоносное решение. Я взглянул на часы — прошло более трех часов. Решение далось им нелегко.

Вениамин Тихонович на правах старшего по возрасту в своей обычной извиняющейся манере промямлил, что как бы то ни было, а оставлять человека в беде нельзя. Даже и по этой жизни. Позже он признался мне, что презирал себя в тот миг за интеллигентскую мягкотелость, за то, что прогнулся и позволил сыну с приятелем уговорить себя на поиск Чернова.

— Поэтому жребий брошен, Рубикон перейден, гордиев узел разрублен! — громогласно объявил Гриша, заглушая сердечную боль и еще более усиливая ужас отца за принятое решение. Валерий Петрович любезно заверил не то меня, не то своего приятеля, что даже при малейшем намеке на опасность ими будет немедленно подключена милиция.

— А теперь, дядь Валер, самое время брать быка, в смысле тебя, за рога, — настырно обратился ко мне Гриша. — Не темни, дядь Валер! Бесполезно! Выкладывай все до конца. Ты ведь как заявился под утро, не спать лег, а поперся куда-то и что-то там разнюхал. Сто пудов! Колись!

Ну жизнь пошла! Не успел толком рогами обзавестись, а кое-кто уже норовит не только потрогать, но и крепко ухватиться за эти самые рога. А то и на шею сесть. Ну, орел! Ну, нахал! Сечет все на лету. А вроде спал как убитый.

Что ж — люди они взрослые, решение приняли самостоятельно, вопреки моим предостережениям. Я умываю руки и снимаю с себя всякую ответственность за их деятельность и самодеятельность. У нас демократия! Лично я торопиться не буду.

— Договорились! — ухмыльнулся я, подмигнув Грише, и незаметно сунул ему письмо. — Гулять так гулять, как говаривает моя бабуля!

И привел их на Тихонов луг.

— А теперь, по русским обычаям, отгадайте-ка, добрые молодцы, три загадки! — ухмыльнувшись и воздев глаза к небу, торжественно проговорил я. — Загадка первая: какие папиросы курит Чернов?

— Легко! — беспечно отозвался Гриша. — «Петр Великий»! А еще Женек любит горький шоколад, крепкий кофе и… Настю. Я знал его, как свои пять пальцев!

— А вот я и свои пять пальцев толком не знаю, — пожаловался Вениамин Тихонович, посмотрев на руки.

— Это правильный ответ! — объявил я, подражая голосу и манере поведения Марии Киселевой в ток-шоу «Слабое звено», и продолжил: — Загадка вторая! Что могут означать три коряво начертанные белой масляной краской на черном приборе «Щ. с. ш.»?

Вениамин Тихонович недоуменно, потом встревоженно посмотрел на меня. В его глазах промелькнула какая-то догадка. От человека, не имеющего представления о своих пяти пальцах, я этого не ожидал.

— А вот этот вопрос мне по силам, — не вполне уверенно проговорил он. — Возможно, это Щебетовская средняя школа. А что?

— Это правильный ответ, — бесстрастно произнес я, проигнорировав вопрос. — Загадка номер три! Какую, добрые молодцы, песню чаще всего пел ваш сосед?

Добрые молодцы переглянулись.

— Петь — это сильно сказано! — тонко улыбнулся толстыми губами Зуев. — Но если это позволительно назвать пением, то петь Женька любил. Это даже я знаю.

— Певец он еще тот! — поддакнул Вениамин Тихонович. — Но не мне его судить.

— «Белый лебедь на пруду»! — твердо ответил Гриша. — Па, помнишь? Последний раз зашли попроведовать, а он держит Настю за руку и поет: «Я куплю тебе дом!» А у самого слезы по щекам текут.

— Да, да! Я тоже чуть не прослезился.

«Что и требовалось доказать. Все срослось!» — промелькнуло у меня в голове.

— И это правильный ответ! Я горжусь вами! — напыщенно провозгласил я вслух и, отбросив игру, продолжил уже будничным тоном: — Это Тихонов луг. О его прошлом — позже. Настоящее! Вчера я стоял во-он там, вспоминая, куда идти, под песню «Я куплю тебе дом».

В это время мимо меня проскочил к реке черный БМВ. Затем я вроде бы услышал сдавленный крик, и певец умолк. И следом иномарка, прыгая по кочкам, промчалась обратно. Вот следы от нее.

А слева, вон в тех зарослях черемухи перед сосной, я разглядел Анатолия. Это все, что я увидел и услышал вчера. А вот что сегодня увидел утром — не скажу. Глядите сами. Вы хотели расследовать — расследуйте! Самое время! Карты в руки! Вперед!

Мои новые знакомые бодро двинулись по следу иномарки, который, на их счастье или, наоборот, несчастье, все еще просматривался в примятой ее колесами траве. Как и все слегка захмелевшие люди, и Вениамин Тихонович, и особенно Валерий Петрович старались выглядеть абсолютно трезвыми, адекватными и страшно деловыми. На берегу Зеленой я оставил их и отправился на поиски подходящего для купания места. Уходя, я слышал их возбужденные голоса:

— Все, включаем мозги! Все по-взрослому.

— Смотрите, следы!

— Ну ни фига себе каменюка.

— Сюда, сюда, окурки!

— Пустая пачка, «Петр Великий»!

— Па, глядь, компас!

«Следствие ведут знатоки!» — с легким сарказмом подумал я. Накупавшись всласть, я возвратился к своим новым знакомым. И как раз вовремя. Блистательное расследование было полностью завершено. Теперь им, особенно тезке с Гришей, позарез требовался свидетель, способный оценить их умственный подвиг и зафиксировать его для истории и благодарных потомков. Чем, собственно, я и занимаюсь…

— Слушайте! — с трудом дождавшись, когда я подойду поближе, нетерпеливо заговорил Зуев, хитро посверкивая своими карими глазами. — Женька точно был здесь!

Я невольно улыбнулся — настолько этот раскрасневшийся азартный Зуев был не похож на того, которого четыре с небольшим часа назад представил мне Гриша — элегантного, несколько высокомерного нового русского. Он и сам почувствовал, что вышел из образа, и рассмеялся.

— Женька остановился возле этого камня, — отсмеявшись и положив на него руку, продолжил тезка уже в своей обычной иронично-небрежной манере. — Он никак не мог определиться по жизни, нервничал, сомневался и курил одну папиросу за другой. Как-то так! Мы обнаружили здесь пять окурков.

Коммерсант помолчал, всем видом показывая, что считает нерешительность самым тяжким смертным грехом. Гриша, не обремененный подобным недостатком, воспользовавшись паузой, тут же вклинился в его монолог и, округляя глаза, принялся рассказывать, как на берег выскочил черный БМВ и резко затормозил возле камня.

Как синхронно, и никак иначе, раскрылись все четыре дверцы (насмотрелся боевиков!), и бритые наголо братки с кобурами под мышками и золотыми цепочками на шеях направились к его другу.

Тот, парализованный страхом, не смог даже и пошевелиться. Лишь в последний момент он вскрикивает и отбрасывает компас в сторону. Братки тут же подхватили его друга под руки, поволокли к машине и зашвырнули в багажник.

— Вот следы на песочке, дядь Валер, четырех братков от машины к Женьку. А вот следы обратно к иномарке. Уже пять пар ног. Все перемешано, но разобрать можно. Посередине Женек. И его следы, дядь Валер, заканчиваются не сбоку, напротив дверок, а возле задних колес — значит, запихнули в багажник!

Я молча поднял большой палец вверх.

— Бедный мальчик! — прошептал Вениамин Тихонович.

— Следом бандиты прыгают в БМВ, и тот, изрыгая из-под колес песок и камни, мчится назад. Вот следы пробуксовки! Как-то так, — азартно продолжил тезка, но вдруг замолк и прибавил сердито: — Одно не пойму: какого хрена он столько времени топтался вокруг этого камня? Я понимаю — тормоз, но не до такой же степени!

Я пожал плечами. Потом высказал свою точку зрения:

— Теперь, задним числом, Валер, я догадываюсь, что ваш сосед обнаружил слежку — Анатолия Храмцова в тех кустах. Он растерялся, запаниковал, вообразил, что шансов на спасение нет. Так было и на самом деле — я, повторю, хорошо знаю Храмцова.

— И он, дядь Валер… запел?

— Да! «Мало шансов у нас, но старик-барабанщик, что метает шары» и все такое. Обычно так поют «Врагу не сдается наш гордый “Варяг”»!

— Бедный мальчик!

— Все ясно! — сердито сказал Гриша, смахнув непрошеную слезинку. — Братки отвезли Женька к… как его… Пельменю, а сами отправились обмывать победу в «Эльдорадо». А мы ждали, когда они нагуляются. Проехали!

Женек у Пельменя. Сто пудов!

Чё делать будем?

— Обсудим в лагере! — решил я.

Тюрючок

Но обсудить мы ничего не успели. В гости пожаловал лучший друг детства — Шурик Вальков. На мотоцикле, заляпанный грязью и, как всегда, в меру пьяный и веселый. Я выругался. Мысленно! Черти принесли! Ни раньше ни позже! Вечер коту под хвост — не отцепится, пока не упадет замертво возле своего мотоцикла.

Смирившись с этим, я посоветовал своим новым знакомым действовать по ситуации, а еще лучше — ничего не предпринимать до утра. Утро вечера мудренее. Сам же решился не ропща нести свой крест до конца и полез в рюкзак за бутылкой. Однако Шурик царственным жестом остановил меня и, подмигнув, извлек из люльки свою.

Мы выпили (я лишь пригубил) и закусили. Шурик без умолку хвалился тем, что второй уже раз за неделю развел на бабки, точнее на водку, заезжих браконьеров, обосновавшихся где-то на Трофимовой ферме.

— Был у нас фермер такой — Трофим Лямкин, — посмеиваясь, счел необходимым пояснить он. — Прикинь, сам бросил все и уехал куда-то еще лет шесть или семь назад, а место до сих пор так и зовется Трофимовой фермой. Там и дом его стоит, и сарай, и гараж.

О Шурике (родители называли его Санюхой и Тюрючком) я еще не упоминал. Колоритная личность. В детстве ангелочек, плакса, маменькин сынок со своеобразным, каким-то воркующим говорком.

Со временем он заматерел и превратился из ангелочка в вальяжного, уже несколько обрюзгшего красавца с крупными зеленоватыми глазами и неисправимого бабника. В свое время Шурик закончил колледж культуры, работал завклубом, бригадиром на ферме, потом несколько сезонов на прииске, сейчас лесником. Охранял, вернее, пропивал лес в меру своих возможностей.

— Вот такие мужики! — верещал, посмеиваясь, Тюрючок. — Прикинь, решили подзаработать продажей леса. И прикинь, моего! А у меня ни-ни! Строго! Ша! Пока не проставитесь — близко не подходи! Ну, построил их, нагоняю страха. Вижу — не канает. Они набычились — обходить начали — самому страшно стало. А что? Воткнут нож в спину, бросят в болото — и хана!

Волосы дыбом, но вида не показываю, стою на своем: «Пока не проставитесь в деляну с бензопилой — ни ногой! Ша! Я сказал!» Они как про это дело услышали (Тюрючок выразительно щелкнул себя по шее) — помягчали сразу, разулыбались. Глазом моргнуть не успел, как накрыли поляну. Я уже когда гармонь увидел, да меха растянул, да сбацал «Цыганочку» с выходом, потом «Яблочко», потом песни — и гуляй рванина! Назад на автопилоте добирался. Как, хоть убей, не помню.

А сегодня приехал, сидят, прикинь, возле костра сумрачные, Чечню вспоминают, поминают погибших друзей. И меня, представителя власти, не обнесли.

— Прими, говорят, Григорьевич, не побрезгуй, помяни товарищей наших… Пять лет уже нет их с нами, пять лет.

Принял, потом еще и еще! Ну и напоминались! Я-то в норме — вовремя слинял, а они… Вот такие мужики! Прикинь, а!

Я добросовестно прикидывал, но не разделял его восторгов. Ведь благодаря вот таким мировым мужикам и представителям власти скоро в округе от леса останутся одни пеньки. Но вслух ничего не сказал. Подумаешь лес изведут. Страну разворовали — и то никто не заметил.

Следом мое внимание переключилось на Зуева. Только что его «девятка» скрылась в лесу. Мне он определенно нравится. Амбициозный молодой человек явно не робкого десятка. Немедленно принимаемся за реализацию собственных идей. Вот черти понесли куда-то на ночь глядя. Уверен, на поиски, а то и освобождение Чернова. Не наломал бы дров. Надо бы подстраховать, да разве отвяжешься от Тюрючка.

— Прикинь, вот такие мужики! «Москвичок» у них зеленый. На вид — хлам, а работает как часы. Мотор зверь! — пошел на второй круг мой приятель. — Хозяйственные — ужас! Лес валят, рыбку ловят, солят и коптят по своим каким-то рецептам. Сегодня угостили — пальчики оближешь!

Кстати, хи-хи, о пальчиках. У одного на правой руке аж двух не хватает — под самый корешок циркуляркой отхватило. Прикинь, не знаю ни одного плотника с целыми пальцами. Профессиональная, хи-хи, болезнь! Ну, чего вылупился? Не видел что ли? Наливай!

Меня как обожгло. Я машинально разлил водку по рюмкам и, позабыв про зарок, выпил. А что, если… Черт!

На несколько минут я полностью выключился из разговора. Однако Тюрючок был слишком пьян (хихиканье означало предпоследнюю стадию опьянения), чтобы обратить на это внимание. К тому же он с детства предпочитал монологи диалогам.

— Это они! — сообразил я. — Быть или не быть? Сейчас или никогда!

Ситуация была исключительно благоприятной. И она уже не повторится. Упускать момент было нельзя, хотя…

— Быть! Сейчас! — решил я и снова включился в разговор.

— Вот такие мужики! — ворковал Шурик. — Прикинь, сначала насупились, так и пахнуло холодом — думал, конец. Нет, оттаяли. А уж когда, хи-хи, я спел их любимые еще с Чечни песни: «Черный ворон», «Не для меня придет весна», «Кукушка», «Любо, братцы, любо», — они плакали, как дети, не хотели отпускать меня. «Еще, батя, одну спой, еще!» А какой, хи-хи, я им батя? Прикинь, а?

Наконец банкет был закончен, и Тюрючок на своем мотоцикле отправился домой. Снова на автопилоте. Мои планы серьезно изменились. Вместо свидания мне предстояло утрясти кое-какие неожиданно (или ожидаемо?) возникшие проблемы. Пан или пропал!

Усаживаясь в машину, я ощутил легкую слабость. Как перед решающей схваткой на татами. В голове раз за разом прокручивалось пророчество майора: «Станешь пятым, станешь пятым, станешь пятым…»

Усилием воли я взял себя в руки и продекламировал вслух строчки из любимого Блока:

Не может сердце жить покоем,

Недаром тучи собрались.

Доспех тяжел, как перед боем.

Теперь твой час настал — молись!

После этого я помахал рукой Вениамину Тихоновичу, Грише и, аккуратно объехав палатки, углубился в лес.

Пельмень и Мясник

Семен Мамочкин прикрыл за собой калитку, привычно потрепал за шеи двух огромных, с телков, лохматых черных кобелей и неосторожно осмотрелся. В центре ограды, спиной к нему, в одних шортах, выставив вперед руки с «лапами», возвышался сам Серега Мясников. Гора горой! Мощная широченная спина лоснилась от пота.

Вокруг него прыгал, осыпая «лапы» градом ударов, невысокий, худощавый и какой-то щуплый на фоне отца Ромео. Рядом молотили боксерский мешок два других бойца. Остальные резались в карты.

«Хорошо хоть опять не ужрались, Серега не дал, — с некоторым облегчением подумал Семен. — И на этом спасибо!»

— Пробил «троечку» — и сразу руки назад, а не то… — пыхтя, ворчит Мясник и тут же легонько бьет «лапой» в незащищенную печень, а правой — через руку сына боковой в челюсть. — А ты как хотел? Не разевай варежку!

Морщинистое лицо Семена тем временем приобрело встревоженное выражение, и он решительно направился к корешу.

— Слышь, Серег, — обратился он к нему. — Тут такое дело.

— Ну, говори! — положив «лапы» на скамейку, утирая пот полотенцем и тяжело дыша, разрешил Мясник.

— Я тут к Колобку заглянул насчет ремонта своей «шохи»: шаровые поменять, развал колес подрегулировать, крыло выправить — сын вчера со столбом не разминулся… Наставили их тут! — не без юмора заговорил Семен. — Ну, сидим, курим на крыльце. А аккурат через дорогу — хибарка Копченого.

Слышь, гляжу, а из нее вываливает Кобель, участковый наш, а с ним мужик один — Валерка Зуев. Он года четыре назад торговал у нас казахским и китайским барахлом, оптом скупал мед и увозил куда-то на север. Теперь, слышь, в люди выбился.

Ну, любопытно стало, что им от Копченого надо. Конечно, у Кобеля с Копченым пути чуть не каждый день пересекаются: то курицу у кого сворует, то белье с веревки снимет. Может, и у Валерки что спер. Орел еще тот! Но, слышь, что-то неспокойно на душе.

Ну, вопрос решил — и к Копченому: чего, мол, участковый к тебе приперся? Не стырил опять чего и, случаем, не у меня? А тот: «Обижаешь, Сема! Ты меня знаешь: у своих — ни в жизнь. Тут другое: про мужика спрашивал, которого вчера утром твои постояльцы в багажнике привезли. Не видел, мол, случаем, когда у Мамочкина со свиньями управлялся?»

Братва побросала и боксерский мешок, и карты.

— И что? — хмуро спросил Мясник, уставившись на Семена круглыми, навыкате глазами и сдерживая закипевшую ярость. На кону такой куш, а у них косяк за косяком: то нажрались до блевотины и стрельбы по курам Пельменя из пистолетов, то с малолеткой связались. Теперь, выходит, не соизволили дождаться, когда Копченый смоется, — торопились в «Эльдорадо». А то и своей крутизной перед ним хвастались. Ну бригада, ну бойцы. Сам виноват — распустил вожжи… Все! Пиз…ть всех и ставить всех в стойло.

— Божится, что не видел, да ему и соврать, как два пальца обоссать! На столе, слышь, наполовину выпитая бутылка и полбатона дорогой колбасы. Думай что хочешь! Я, дурак старый, связался с алкашом. Все за дешевизной гоняюсь. Да и вы, слышь, хороши. Все вам море по колено. Расхлебывайте теперь.

— А этот Зуев, случайно, не на вишневой «девятке» гоняет, сам на цыгана смахивает? — вкрадчиво спросил Ромео.

Мамочкин кивнул.

— Я его видел в магазине с час назад. Водку покупал, — буркнул один из братков. — А у крыльца вишневая «девятка». Падла!

— Вот сволочь! — скрипнул зубами Ромео. — Недели две-три назад пересеклись наши с ним пути в больнице. Тоже про этого чокнутого вынюхивал. И что я ему тогда шею не свернул? Дождется!

— И сидел бы теперь, сопляк. И дело бы сгубил на корню. Шанс жизни! Это тебе не Аделинку с Надькой трахать. Здесь соображать надо. С серьезными людьми надо разбираться аккуратно и без свидетелей, — хотел было выплеснуть на сына свою ярость бандит, но снова сдержался. — Об этом позже. Разбор полетов — тоже! Сейчас — о деле. Рисковать не будем. Клиента на ночь спрятать в лесу, а там видно будет.

Дневник В. Корнева. Триумф Зуева

Возвращался я в лагерь уставший, как никогда в жизни, и никогда в жизни мне не было так плохо. Меня тошнило, любое движение отдавалось в голове страшной болью, управлял машиной я исключительно на морально-волевых качествах.

Немного не доехав до лагеря, я остановился на берегу Зеленой и опять же на морально-волевых принялся мыть машину. Мне не хотелось заниматься этим в присутствии своих новых знакомых, чтобы избежать нежелательных расспросов. Но не судьба!

— Ну ни фига себе, как говорит мой Гриша! — в самый разгар работы услышал я знакомый голос за спиной. — Почти месяц ни капли дождя, а на ваших «жигулях» живого, в смысле чистого, места нет. Были малиновыми, стали черными. Совсем как мотоцикл вашего приятеля вчера.

Я обернулся и увидел Вениамина Тихоновича с удочкой и синим ведерком в руках.

— Свинья всегда грязь найдет! — превозмогая боль, отшутился я и переменил тему. — Ну, как рыбалка?

Рыбалка, по признанию Вениамина Тихоновича и трех бойко сновавших в ведерке пескариков, была так себе.

— С вами все в порядке? — встревоженно спросил Вениамин Тихонович, присмотревшись ко мне повнимательнее.

— Не выспался, — пожаловался я. — Любовь, похожая на сон.

Домыв машину и выпустив рыбешек в воду, мы возвратились в лагерь. Тезка, расставив широко ноги и уперев локоть в бок, всаживал пулю за пулей из биатлонки в прикрепленную к нашему с Галочкой Терему мишень. Мне это не понравилось, но высказывать неудовольствие не было сил. Каждый выстрел отдавался в голове острой болью. Рядом стоял Гриша и, разглядывая мишень в мой бинокль, комментировал и корректировал каждый выстрел:

— Десятка, десятка, девять, дядь Валер, на три часа.

Увидев нас, тезка опустил ружье, потом медленно поднял его и выстрелил.

— Десять, дядь Валер, — удовлетворенно сказал Гриша.

— Молоток! — морщась от боли, похвалил я тезку. — А ты, Гриша, так можешь?

— Нет! — признался юноша и скромно прибавил: — Я по другой части.

— Базаров нет! — глубокомысленно изрек я, стараясь не выказать слабости. Но не особенно успешно.

— Довела тебя, тезка, Галька до ручки! — посмеялся Валерий Петрович, не без сочувствия осматривая меня. — Совсем плохой стал. Видишь, Гриш, что бабы с человеком делают? Как в анекдоте.

Выслушав анекдот и вымученно отсмеявшись, я поинтересовался, куда это понесли его черти вчера на ночь глядя. На самом деле меня не интересовало уже ничего. Абсолютно! Но не задать этот вопрос и не выслушать ответ я не мог. Физически! Нельзя остановить дождь, если он идет. Нельзя остановить тезку, если его распирает желание что-то рассказать. Бесполезно! За неполные сутки знакомства с ним я твердо усвоил это.

Зуев в традиционной своей иронично-напористой манере, хитровато поблескивая карими глазами, пояснил, что не привык откладывать дела в долгий ящик и сразу отправился в Тихоновку решать проблему.

— Как тот алкаш из анекдота, — прикололся он. — Чё думать? Прыгать надо!

Он тоже не сомневался в том, что бандиты прячут Чернова там, где обосновались сами, — в доме Мамочкина. С этим предложением он и приехал к участковому. Тот, ухмыляясь, выслушал его, почесал затылок и, рассудив здраво, пришел к выводу, что оснований для получения ордера на обыск маловато. К тому же Половников не горел желанием связываться с бандитами.

«Но придется… — какое-то время спустя сдался он, уставившись на настырного коммерсанта оловянными глазами. — Ты ж, Валерк, все равно не отцепишься. Еще и шефу моему настучишь. А он и без того зуб на меня точит — спрашивает, кто в Тихоновке хозяин: я или Мясник».

Валерий Петрович рассмеялся. Этот же вопрос задал на днях самому начальнику милиции глава администрации района.

«По коням! — выдохнул, что-то придумав, участковый. — Есть варианты!»

Уже в машине он пояснил, что у Пельменя присматривает за свиньями некий пьянчужка по кличке Копченый.

«Его и раскрутим! Мой клиент! Он за бутылку не только Пельменя — мать родную продаст. Мне ли их, алкашей, не знать — всю жизнь с ними промучился, — ухмыльнулся милиционер. — Так что еще не вечер. Давай к магазину!»

Далее тезка рассказал, что, купив у Галочки бутылку водки и батон колбасы, они принялись «колоть» Копченого. Тот какое-то время строил из себя чуть ли не вора в законе, смотрел на водку с большим презрением и даже порвал на своей чахлой груди рубаху, доказывая, что он не сука. Свинарь при коммуняках отсидел три года за кражу семи мешков дробленки.

Но непреклонность Копченого таяла на глазах. Изо рта потекли слюни. Руки судорожно дергались в направлении бутылки. Помявшись, он признал, что видел, как вчера утром братки вытащили из багажника БМВ и проволокли в сарай какого-то доходягу. Позже он слышал его крики.

«Должно, бабки выколачивали!» — авторитетно рассудил свинарь. Сердце Зуева дрогнуло от предвкушения удачи. Участковый потребовал описать доходягу. Приметы сходились: высоченный, тощий, белый как снег. После этого осталось лишь дозвониться до райотдела.

— Обыск назначен на 9:00, — торжественно объявил тезка и, взглянув на часы, прибавил: — И через семь минут начнется!

Мои новые знакомые были возбуждены и радостны. Надежды на освобождение Чернова связывались у них с некоторым даже разочарованием. Только приехали — и сразу назад. Проблема-то решена! Облом! Не успел даже и начать отдыхать.

— Как и должно быть, если делом заниматься серьезно, — вроде бы небрежно, но определенно покровительственно улыбнувшись мне и подмигнув Грише, заявил Зуев. — Пришел, увидел, победил! Но… денька два-три мы еще позагораем здесь. Если честно — заботы осточертели! Как-то так.

Он церемонно пригласил меня на банкет по случаю освобождения Чернова. Я сдержанно кивнул. В моей душе восхищение боролось с недобрыми предчувствиями…

С одной стороны, я отдавал должное своим новым знакомым. Они не бросили человека в беде — это дорогого стоит. И Зуев — малый не промах, и делал он вчера все вроде бы правильно. С точки зрения такого «чайника», как я.

Но… Тихоновка — крошечная деревушка. Маневры вишневой «девятки» могли и не остаться незамеченными. Ведь только мимо дома Мамочкина она за пару часов проехала четыре раза, останавливалась через дорогу от него — у магазина, долго стояла возле хибарки Копченого и у ограды участкового. И обыск нужно было проводить вчера…

Короче, я не мог поверить в победу своего тезки над самим Мясником. Ну не мог, и все! Еще мне подумалось, что Копченый теперь не заживется на белом свете… Да и у самого триумфатора уже в ближайшем будущем возникнут о-очень серьезные проблемы. И к бабке не ходи. Боюсь, стрелковая подготовка ему вскоре может пригодиться.

Я, морщась от боли, поделился с ним своими опасениями. Заметно встревоженный коммерсант сразу направился к своей машине, а я заковылял в лес. Там меня долго рвало, буквально выворачивало наизнанку. Чуть живой я возвратился к палатке и, едва не плача от боли, ругая себя за педантичность, сделал-таки эти записи. Сейчас махну стакан водяры — и спать.