Мы и они. Из жизни микробов

Михаил Стати, 2023

Роман «Мы и Они» – метафорическая история странствий личности с перспективы героя – микроба. Поиски Истины, стремление понять свое предназначение в мире условностей и свободно парящих ценностей ведут героя чередой душевных метаморфоз и физических трансформаций. Сама жизнь – неразличимая грань бодрствования и сна. Это роман – приглашение к новой ответственности.

Часть 2

(восход, Марс, телеология)

Счастливым предзнаменованием кажется мне теперь тот факт, что судьба предопределила пересечься с селезнем по имени Гор в том временном отрезке, когда он удалился от своих близких, чтобы в тишине одиночества понять свое предназначение. Просветление, посетившее Гора в один из дней своего добровольного одиночества, имело для него значение поворотное, в некотором смысле знаковое. В подобных случаях говорят, что имело место преображение, благодаря чему все в мире приобретает смысл, цель и гармонию. Схима, добровольное затворничество, во время которого мысли направлены на постижение своего места в пределах окружающего бытия, часто приводит к итогу, когда в определенный момент сущее проясняется, становясь постигнутым и осмысленным, а вчерашнее томление от бесцельности суеты сменяется неодолимым стремлением к озарившейся перспективе. Подобные чудесные метаморфозы редко приписывают чему-то внешнему, ограничиваясь благодарностями в адрес собственных способностей, ума, твердой воли, иных талантов, и нам, микробам, олицетворяющим воплощение поворотной развязки чьей-то судьбы, следует продолжать внедрение в сознание «Хозяина», стирая грани собственной личности. Я в полной мере отдаю себе отчет, что «Хозяева», прошедшие судьбоносные поворотные точки, но впоследствии терпевшие неудачи, менее всего ответственны за поражение. Катастрофы должны быть всецело отнесены на счет моих собратьев-микробов, которые, осуществив проникновение и тем самым вызвав в сознании «Хозяина» озарение, просветление, откровение, не справились с ответственностью за общие победы и поражения. Муки творчества, сомнения, неуверенность — следствие того, что микроб, управляющий «Хозяином», не в полной мере растворился в его сознании, оставляя за собой право в критические моменты мыслить самостоятельно. Независимым мыслям «Хозяина» противопоставляются собственные соображения. Подобное происходит, если над микробом довлеет желание сохранения самобытной идентичности, если им руководит страх потери собственной целостности, разграничив себя и «Хозяина», свое сознание от его сознания, своей личности от его личности. В конечном итоге это становится причиной всех известных неудач. Клокотавшая во мне неуемная энергия постепенно передалась Гору, вселяя уверенность в собственные силы. Я видел и ощущал, что мне достался материал, с которым можно многого добиться. Меня одолевала жажда невероятных достижений, я чувствовал, как моя харизма охватывает Гора, отзываясь в нем желанием вернуться в мир, покинутый, как некогда казалось, навсегда. Впрочем, неверно говорить о Горе как о чужом мне существе. Я принял ответственность за его судьбу, неразрывно связав себя, свою жизнь, свое «Я», свою личность, с его жизнью, его «Я» и его личностью, пройдя путь полного проникновения за максимально короткий отрезок времени, погрузившись в память нашего с Гором предыдущего опыта, нашей биографии, переосмыслив ее заново. И мне, Гору, это упражнение принесло немало благ, предоставив возможность во многом разобраться, позволив иначе взглянуть на события прошлого, ранее казавшиеся неимоверно сложными и запутанными, но в свете своего преображения открывшиеся в иной перспективе, обнаружив понятный смысл. Воспоминания о произошедшем не ввергали, как прежде, в растерянность и депрессию, а, скорее, наоборот, наполняли силой и желанием вернуться, чтобы дать нужный ответ. Если есть Бог на свете и если он является вершиной мудрости, способным совершать чудеса, то соединение личностей микроба и «Хозяина», сплетение их в единое «Я» может быть названо чудом из чудес, открывающим перед малыми, ничтожными созданиями невероятные перспективы и возможности воплощения в ином, через обретение плоти, умеющей передвигаться, летать, обладающей силой, микробам не доступной. Если верить прогрессистам-космикам, мудрость Господняя простирается дальше, открывая перед нами, мелкими, но могущественными существами, возможность создания сложных организмов, постепенной эволюции с целью сохранения цивилизации для воплощения Плана. Со времен, когда на Земле ничего, кроме микробов, не было, многие поколения наших предков прикладывали неимоверные усилия для создания простых биологических конструкций, совершенствуя созданное, двигаясь по многочисленным направлениям, пробуя различного рода модели организмов, способных к обитанию в разнообразной среде, питающихся растениями, падалью или охотившихся на себе подобных, пытаясь в течение тысячелетий нащупать, где протянется нить эволюции на следующую ступень развития. Цель пока не достигнута, и предстоит многое сделать. История отдает должное только стремящимся к успеху. Она благосклонна к тем, кто не испытывает сомнений, зная цену смелому, решительному поступку, кто оценивает достигнутое скромными похвалами, продолжая стремиться к великому. Я убежден, что жизненное пространство критически важно для славных свершений, преклоняясь перед теми, кто, прежде чем приступать к решению судьбоносных задач, расчищают простор для жизни, и мне удалось крепко вбить эту мысль в крохотные, гибкие мозги Гора. Мы твердо решили, что пора возвращаться, пора напомнить о себе, так как в противном случае сохраняется опасность, что о тебе забудут, и я не хотел этого допускать. Я знал, что мои родственники видели во мне мечтательного, романтичного, стеснительного, робкого селезня, преклоняющегося перед благородным и утонченным, проповедующего чувство деликатного и уважительного отношения к собратьям. Подобное поведение встречало молчаливое одобрение других членов стаи, но высокомерно игнорировалось некоторыми ее представителями, и особенно надутым грубияном Чаком, вообразившим себя вожаком стаи. Сейчас это может показаться смешным, но, полюбив утку Зару, я решил завоевать ее сердце мелодичным кряком, а по вечерам стремился поразить ее воображение эстетической красотой размаха моих крыльев на фоне заходящего солнца и нежными четверостишьями, которые я бубнил ей перед сном. В определенные моменты я наивно полагал, что ее кокетливый смущенный кряк в ответ есть верный признак ее расположения. Зара была особенной уткой, во всем не похожая на других. Ее отличало белое с коричневыми крапинками оперение, доставшееся ей от матери, которая была писаной красавицей белоснежного цвета, что резко контрастировало с остальными утками нашей стаи, которые все как одна были скучного коричневого в черную крапинку оперенья. Ее нежный, особенный голосок был способен свести с ума любого селезня. Важнее всего было умение Зары держаться независимо и с достоинством, внушая окружающим уважение, не оставляя сомнений в том, что сама она прекрасно понимает свое особое положение первой красавицы стаи и не потерпит неуважительного к себе отношения, записав наглеца в черный список. Сохраняя благородную чистоту помыслов, я убеждал себя, что не буду достоин любимой Зары, если мне не удастся завоевать ее сердце. С верой в истину, что союзы по любви совершаются на небесах, я терпеливо ждал ее окончательного выбора. Ежедневно я грезил о счастливом миге, когда Зара смущенно шепнет, что ко мне неравнодушна. Я сохранял уверенность, что мне суждено стать ее избранником. Но, с некоторых пор, поведение Чака стало невыносимым и, как мне казалось, слишком навязчивым. Он постоянно преследовал Зару во время купания и приема пищи. В минуты, когда она поднималась в воздух, намереваясь покружить над гладью озера, Чак немедля следовал за ней, стремясь в точности повторить каждый ее маневр. Изначально подобная навязчивость казалась мне грубой и недостойной. Я был уверен, что утонченная душа моей любимой Зары придерживается такого же мнения, так как я ловил ее насмешливые, косые взгляды, брошенные на Чака, когда тот приводнялся рядом. От меня не могло укрыться ее снисходительное хихикающее кряхтение, когда назойливый ухажер намеренно заплывал между ней и другим селезнем, оказавшимся к Заре ближе, чем того мог допустить Чак. Я сохранял уверенность, что рано или поздно Чак убедится, насколько низко, смешно и недостойно его поведение. Ему станет совестно от мысли, что его навязчивое присутствие вызывает усмешку и со временем он сконфуженно откажется от затеи завоевать расположение Зары таким грубым и неуважительным образом. Я был убежден, что в отношениях между чуткими, воспитанными, возвышенными существами, какими являемся мы, достоинство и благородство стоят выше грубого напора. Дни шли своей чередой, и со временем я стал замечать, что Зара не только свыклась с присутствием Чака, но отдает тому предпочтение, не видя в его поведении ни недостойной навязчивости, ни отсутствия такта, ни пошлости в низком звучании его кряканья. Это открытие стало для меня настоящим потрясением, и я начал удаляться не только от Зары, но и от других уток и селезней нашей стаи, убежденный в том, что они непременно заметят замкнутость и подавленность самого утонченного и романтичного из них. Своей обидой я пытался указать на высшую несправедливость происходящего. Во мне жила уверенность, что в стае непременно пойдут разговоры, осуждающие Зару за ее неправильный выбор, за упущенное счастье быть избранницей такого тактичного, деликатного и талантливого селезня, каким был я. Но и здесь самые горькие разочарования постигли меня, так как ничего подобного не происходило, а, скорее, наоборот, многие перестали обращать на меня внимание, обрекая на пытки непризнания, тогда как те, кто снисходительно заметил мою меланхолию, меня же упрекали во всех глупостях. Эта история становилась все более невыносимой. Я был охвачен желанием непременно постичь, понять, почему нашим обществом руководит принцип несправедливости, почему наглые и хамоватые имеют почет и уважение, а утонченность чувств, скромность, благородство, бескорыстие остаются без внимания и при определенных обстоятельствах являются предметом непонимания или, что еще хуже, подвергаются осуждению. Это тем более угнетало мое сознание, что в наших сказках и легендах честь и достоинство неизменно оставались в почете, тогда как нахрапистость и беспардонность подвергались осмеянию. В один из летних вечеров я улетел на озеро Дальнее, поднявшись в воздух перед закатом, предварительно совершив три круга над водной гладью, глубоко в душе надеясь, что та, кому я отдаю предпочтение, поняв трагичность создавшегося положения, обратит на меня внимание, бросив вслед свой нежный, призывающий крик. Зара не взглянула на небо, проигнорировав мое отсутствие, в чем я был убежден, так как она давно перестала меня замечать. Теперь все это было в прошлом, и я с усмешкой вспоминаю эту историю и мое ребячество, основанное на ложных предпосылках и аксиомах. По прошествии времени, проведенного на озере Дальнее, мне осталось посмеяться над собой, над своей наивностью, над ложным стыдом, который в те времена был мне присущ, прикрываемый показным благородством и честностью к ближним, ожидая в ответ такого же, подчеркнуто уважительного и справедливого отношения. Теперь это стало воспоминанием о другом Горе. Я ощущал свое преображение, и во мне росло желание действовать, действовать и действовать. Это нетерпение охватило меня до той степени, что я с трудом дождался рассвета, чтобы провести последнее утреннее омовение перед полетом. Совершив несколько кругов над озером, чтобы убедиться, что мои перья без труда справляются с напором встречного ветра, и бросив последнее «прости» своему временному прибежищу, я взял курс к озеру Верхнее. В отличие от озера Дальнее, относительно небольшого, находящегося в стороне от основных маршрутов перелетных птиц, озеро Верхнее намного крупнее, представляя собой обширную систему из нескольких озер, между которыми протекали широкие водные каналы, заросшие густым камышом. Вся территория вокруг этого водоема покрыта хвойными лесами, место настолько привлекательное, что здесь постоянно останавливаются разного рода стаи, и не только во время перелетов на зимовье или возвращения с юга, но и в летние месяцы, исключительно в целях освоения пригодной среды обитания. Я хорошо знал эти места, и потому мне не составило труда ориентироваться на местности, проносясь над раскинувшимися во все стороны хвойными массивами. Еще до полудня я разглядел вдали место своего рождения, отчего трепет охватил меня, и, поднявшись ввысь, я сбросил скорость, неторопливо паря над вечным покоем, наслаждаясь видом родных мест. Мое сердце радостно забилось от предчувствия возвращения в родные края. Пролетев некоторое расстояние, издали я увидел мирно покачивающиеся на воде точки, в которых можно было различить моих родичей, добровольно оставленных мной в момент душевных мук. Во всей идиллии сквозило столько мира и покоя, отчего на меня навеяло скукой от сознания, что все осталось как прежде. Подлетев ближе, на расстояние, достаточное чтобы разглядеть сложившуюся ситуацию, я убедился, что Зара была на месте, держась в стороне от стаи. Как следовало ожидать, Чак был рядом, сопровождая ее в прогулке вдоль берега, время от времени погружая голову в воду, чтобы достать до дна в поисках съестного. Основная часть стаи держалась середины озера, где обозначилась небольшая мель, шумно обсуждая разного рода пустяки.

Первым делом я подлетел к основной стае, и мое приводнение вызвало волну эмоций присутствующих, отчего все оживились, загалдели, забросали меня кто приветствием, а кто ворчливым «перебесился» или «вот кого не хватало». В течение некоторого времени мое появление стало главной темой обсуждения, но важнее было то, что мои братья Буй и Тур, подплыв ко мне, одобрительно поздравили с возвращением. Я рассчитывал на них, так как в моем плане они занимали определяющее место. Для меня было важно, как они примут мое появление, не станут ли относиться ко мне как к романтичному слюнтяю и сопляку, без сопротивления уступившему победу Чаку, не предприняв попыток склонить расположение Зары на свою сторону. К моему счастью, Буй и Тур проявили настоящую братскую солидарность, отбросив условности и порадовавшись моему возвращению. Я ответил тем же, радостно приветствовав их, и в благодарность за братское расположение решил провести остаток дня в их обществе, чтобы насладиться семейным кругом, всем тем, что нас объединяло. Удивительнее всего было то, что мы быстро находили общие темы, перебивая друг друга, весело покрякивая в ответ на удачные шутки. Я коротко поведал о днях, проведенных в одиночестве на озере Дальнее, рассказав о преображении, которое со мной произошло во время долгих размышлений вдали от стаи, поведав, что мне удалось понять простую истину, что наша сила и успех состоят в том, чтобы «быть вместе, одной семьей, поддерживая друг друга, помогая друг другу», и тогда «любые цели и задачи будут нам подвластны». Однако вскоре мне пришлось убедиться, что Буй и Тур не поняли смысла, который я вложил в свои слова, несмотря на одобрительное покрякивание, что «это здорово, когда у тебя есть братья», «надо ценить тот факт, что брат тебе не чужой» и «хорошо, когда он рядом». Мне было очевидно, что в их словах нет благородной агрессии, чувства единства при совместном движении вперед, понимания великих дел, которые можно совершить, а содержится лишь открытая, ни к чему не обязывающая братская радость. Это обстоятельство огорчило меня, но я не рассчитывал, на скорое освоение новой доктрины моими простодушными братьями и потому решил, что у них будет возможность во всем разобраться. Тем временем я издали приглядывался к Заре и Чаку, которые, безусловно, заметили факт моего возвращения, не придав ему должного значения, продолжая свою неторопливую прогулку, мурлыча друг другу какие-то нежности. Расстояние было значительное, и я был не в состоянии слышать содержание их разговора, но идиллия их отношений вызывала во мне столько протеста, что я с трудом дождался вечера, убивая время за болтовней с беспечными Буем и Туром. Впрочем, надо отдать должное Туру, который был более здравомыслящим и сообразительным, чем Буй, так как он заметил мои быстрые взгляды в сторону Зары и Чака. С некоторой снисходительностью в голосе мой брат стал уговаривать меня забыть о ней, так как «все осталось в прошлом, которое не стоит ворошить». Я резко крякнул в ответ что-то вроде: «Тур, ты не понимаешь, для меня нет прошлого, а только настоящее, и тебе лучше не уговаривать меня, а быть на моей стороне при любом стечении обстоятельств, потому что мы братья». Тур был поражен моей реакцией, и я не мог этого не заметить. Во мне никогда не было такой твердости и решительности, а всем я был известен как робкий, безобидный романтик. Возникшее напряжение снял веселый компанейский Буй, добродушно крякнув: «Конечно, Гор, мы всегда будем на твоей стороне». Солнце стало медленно клониться к закату, и я заметил, что Чак и Зара, предвидя близкий отход ко сну, стали приближаться к стае, направив свое неторопливое скольжение к основной группе, пребывая в состоянии умиротворения, наслаждаясь прекрасной вечерней погодой. Чак был так беспечен, что не придал значения моему маневру, когда я неторопливо оставил общество братьев и, лавируя между утками и селезнями, занял место для атаки. Когда Зара в сопровождении Чака смешалась с остальной стаей, я сделал резкое движение лапами, в мгновение ока оказавшись рядом с властительницей моих дум, крякнув ей на ходу: «Привет, Зара, помнишь меня, я Гор». Как ожидалось, Чак проявил больше расторопности, чем бдительности, быстро переметнувшись на другую сторону от своей подруги и угрожающе устремившись мне навстречу. Он рассчитывал, что я струшу и, как в прежние времена, пристыженно ретируюсь, но я выдержал его натиск, не двинувшись с места. Более того, я продолжал скольжение в сторону Зары, и Чаку ничего не оставалось, как погасить свой бросок, направив движение между мной и своей избранницей, тем самым обозначая права на нее. Меня это не обескуражило, так же, как не разочаровало молчание Зары, которая, казалось, не замечала происходящего. Она медленно продолжала скольжение среди других уток, всем видом показывая, что ее мало волнуют мои наскоки. Возможно, Гор, которого она раньше знала, впал бы в уныние от такой невнимательности, размышляя над тем, что отвергнут и все в этом роде, но я был не прежний Гор. Меня не волновали ее мысли и поведение, так как я знал, что в конце концов Зара будет моей по праву сильного. Оставалось только доказать, что это право у меня имеется. Выдержав наскок Чака, я пропустил его мимо и, сделав обходный маневр, через минуту оказался с другого боку от Зары, снова крякнув ей: «Зара, что же ты не рада моему возвращению», но и тут ее навязчивый ухажер был начеку. На этот раз он не стал бросаться на меня, ограничившись ловким движением, вновь вклинившись между мной и Зарой. Меня это не успокоило, и я предпринял новую попытку уже с другой стороны, заставив Чака проявить чудеса расторопности, чтобы вовремя отрезать мне путь к своей избраннице. В этот момент Зара, желая показать, насколько возникшая возня ей надоела, взмахнув крыльями, взлетела, к чему я был готов, так как я тут же поднялся в воздух вслед за ней. Чак, хотя и последовал нашему примеру, но с некоторым отставанием, чему я был несказанно рад. Пользуясь своим гандикапом, я следовал непосредственно за Зарой, крякнув ей на лету: «Почему ты меня избегаешь, Зара?» С выпученными глазами Чак следовал позади на расстоянии двух взмахов крыла, делая отчаянные усилия, чтобы нагнать нас. Не получив ответа на свой вопрос, я вновь крякнул ей: «Ты все равно будешь моей», но бедная утка, демонстрируя верность своему избраннику, сделала резкий крен влево, и я был вынужден реагировать на это движение с опозданием. Как вскоре выяснилось, этот маневр удался Заре, так как теперь она оторвалась от меня, и я был вынужден мириться с обществом Чака, компания во всех отношениях менее приятная. К тому же Чак не оставлял попыток оттеснить меня. Он неизменно стремился вырваться на полкорпуса вперед, корректируя направление полета, с целью не позволить мне преследовать Зару, направляя мое движение в другую сторону. Я был уверен, что не уступаю Чаку в физической силе, и только его наглость и напористость, а также мое безволие позволили ему с легкостью завоевать расположение Зары. Теперь все было иначе, и я не намеривался уступать. Сохраняя порядок, втроем мы совершили несколько кругов над озером. В конечном итоге Зара снизилась, сев на воду в непосредственной близости от стаи. Мы с Чаком последовали ее примеру, после чего Чак вновь упрямо занял место между мной и Зарой, тем самым подчеркивая, что уступать также не намерен. Я решил на время прекратить борьбу, оставив разрешение конфликта на следующий день. Солнце постепенно опускалось за горизонт, и стая приступила к вечернему омовению. Я отплыл к Бую и Туру, чтобы также омыть свою шею, не преминув несколько раз подняться на лапы и, расправив крылья, похлопать ими что было сил, развернувшись в сторону Зары. Та демонстрировала равнодушие, но мне было известно, что она внимательно следит за происходящим и теперь в ней не осталось былой уверенности, что именно Чак ее избранник. Следовательно, окончательный выбор можно до времени отложить в зависимости от того, какую развязку принесет наше противостояние. Когда сумерки опустились, стая благополучно погрузилась в сон, уткнув клювы под крыло. Я задремал, дрейфуя по соседству с Буем и Туром. Как выяснилось, мои братья пребывали под впечатлением разыгравшейся между мной и Чаком сцены, так как Тур, подплыв ближе, тихо крякнул мне: «Гор, слышишь, Гор, нехорошо это с твоей стороны». Я стряхнул овладевшую мной дремоту, бросив на него пронзительный взгляд, который Тур, по всей видимости, не разглядел в опустившемся мраке. Он тихо продолжал: «Здесь все привыкли, что Зара с Чаком, и мне они представляются хорошей парой. Постоянно особняком, о чем-то воркуют между собой. Они любят друг друга. Тут появляешься ты и затеваешь эту историю. Стае не нравится то, что ты делаешь. Стая в недоумении, а мы часть стаи и должны считаться с мнением большинства». Мне пришлось ответить, стараясь не показывать своего раздражения: «Когда Чак нагло отнял ее у меня, стая почему-то не высказывала своего отношения к той несправедливости. Теперь, когда я поступаю по отношению к Чаку так, как он вел себя со мной, стае вдруг это не понравилось. Я хотел бы задать тебе вопрос: не кажется ли тебе, что мнение стаи предвзято? Я не хочу считаться с мнением стаи. Сегодня у стаи одно мнение, а завтра, когда дело будет сделано и Чак будет вынужден убраться отсюда, мнение стаи будет на моей стороне». Наступила пауза, и от моего взора не ускользнуло, что Буй при нашем с Туром разговоре медленно подплыл ближе. Я заключил, что тот также не спит, пребывая в волнении от произошедшего. Мне хорошо представлялись чувства, которые Тур и Буй испытывали в эти минуты, то внутреннее замешательство, которое посещает селезня, когда назревает опасность противостояния со стаей. В такие мгновения все нутро напрягается, нашептывая, что черту переступать нельзя. Я отдавал себе отчет, что хотя Буй и Тур были моими братьями, они могли в любой момент отойти, дистанцироваться, как это бывало в период моей романтической любви к Заре, избежав противостояния с большинством, для чего следовало прислушиваться к общественному мнению, открещиваясь от отщепенцев, поступая по законам стаи. Я не питал иллюзий на этот счет, и меня не беспокоила перспектива быть изгоем, так как этот путь был пройден мной добровольно. Я глядел дальше, и, несмотря на то, что изгнание Чака для меня было дело решенным, я хотел, чтобы Буй и Тур с самого начала остались на моей стороне, сохраняя шансы в противостоянии со стаей. «Гор, ты сильно изменился, — снова тихо прошептал Тур, — появилась неприсущая тебе жесткость, твердость, бескомпромиссность, что за тобой никогда не наблюдалось… ты был романтичен, и вся стая любила тебя за это… ты был скромен, чувствителен, ты был поэт… все видели, что ты неравнодушен к Заре, и сама Зара это тоже видела… утки поговаривали, что давно не наблюдали таких нежных чувств, такой привязанности и бескорыстия… твое благородство покорило всех… ты не требовал ничего взамен от предмета своей любви, боготворя ее за то, что она есть… это ли не высшая степень самопожертвования, и поверь мне, глубоко в душе Зара это ценила. Когда ты улетал, стая сочувствовала тебе, включая Зару… каждый селезень, каждая утка глубоко в душе понимала твои страдания, одобряя твое решение на время побыть одному, чтобы справиться с душевной болью… теперь ты возвращаешься и устраиваешь настоящее преследование Чаку, что идет вразрез с тем, каким ты был и каким остался в памяти и в сердцах нашей стаи… даже Зара в недоумении. Если ты прогонишь Чака, я не думаю, что это принесет тебе что-то взамен… Зара от тебя отвернется, а стая тебя прогонит… через некоторое время Чак вернется, и стая примет его как жертву агрессии. Ты будешь навсегда изгнан из стаи, и о тебе останется дурная память… я не думаю, что это мудро с твоей стороны». «Тур, — тихо прошептал я в ответ, — ты мне брат, и только поэтому я дам тебе мой ответ. Тебя не должно волновать мнение стаи. Нам нужно быть вместе в любой ситуации. Чтобы я ни сделал, ты должен быть рядом со мной… и знай, что бы ты ни сделал, я буду рядом с тобой, даже если ты будешь неправ, даже если ты преступишь законы стаи, законы природы, законы Вселенной, мне это будет неважно… в этот момент я буду рядом с тобой. Вместе мы сила, а стая посудачит и перестанет… увидишь, через некоторое время стая все забудет, и мой поступок не будет выглядеть безобразным, а Чаку вспомнят его хамоватость и неприятные повадки. Мы живем в мире, где победитель получает все: Зару, одобрение стаи, почет и уважение». «Мне нравится то, что говорит Гор», — так же тихо вступил в разговор Буй, и в его голосе прозвучали нотки энтузиазма и восторга. Буй всегда был готов на авантюры, так сказать, за компанию, оставаясь натурой менее рассудительной и редко сомневающейся: «В этом что-то есть. Утрем клюв этому Чаку, чтобы неповадно было и другим связываться с нами… пусть знают, что, связываясь с одним, они связываются с тремя сразу». «Не знаю, — с сомнением в голосе буркнул Тур, и я почувствовал, что он заколебался, — посмотрим, что из этого выйдет, но у меня нехорошее предчувствие». Тур отплыл в сторону, неодобрительно покачивая головой, и, уткнув клюв под крыло, притворился спящим. Этот разговор разбудил меня окончательно, и хотя Буй пытался сказать еще что-то ободряющее, я крякнул ему в нетерпении, давая понять, что разговор окончен. Буй умолк, последовав примеру Тура. Удивительный феномен — жизнь. Сон окончательно улетучился, и мне приходили в голову различного рода мысли о повороте судьбы, который меня постиг, о том, как все непредсказуемо, необъяснимо, как все в мире переплетено, о ярких открытиях, которые поджидают нас. Переменчивость судьбы вызывала восхищение и желание узнать, что нас ожидает дальше, приблизив будущее, которое виделось замечательным, наполненным героическими событиями, сулящим много приятных волнений. Трепет и эмоции разом охватили и переполнили меня, озарив внутренним светом все то, что долгое время тлело во мне в виде переливающихся оттенков с трудом различимой надежды, едва уловимого чувства таинственного, магического, возвышенного. Я поднял голову, впервые обратив внимание на россыпь сверкающих точек, разбросанных в произвольном порядке по темному куполу ночного неба. Чувство восторга овладело моим существом, не давая оторваться от этого потрясающего зрелища, опрокинув на меня волну мыслей о том, что никто в мире, каким бы удивительным воображением он ни обладал, не способен придумать нечто подобное, захватывающее дух и вместе с тем величественное, торжественное, внушающее желание жить и бороться за сохранение возможности вновь и вновь созерцать чудо открытой для глаз Вселенной. Я махнул несколько раз лапами, стремясь покинуть теснящие, узкие пространства прижимающихся друг к другу собратьев по стае, выйдя на открытую гладь озера. Ни одно облачко не омрачало небо, отчего оно имело насыщенно темный цвет удивительной глубины, создающий ощущение перспективы бесконечности. В этом бездонном безмолвии было столько умиротворенной мудрости, столько кружащих голову мыслей, что я ошеломленно взирал на звездное небо, задаваясь вопросом, почему никогда ранее не видел этой магической красоты, хотя она всегда была рядом, открываясь моему взору каждую ночь. Видимо, такова доля утиной породы, решил я со вздохом, видеть только то, что лежит непосредственно перед клювом, не интересуясь более ничем, тогда как в мире есть столько удивительных вещей и интересных возможностей, что необходимо желание, а порой и дерзость, чтобы эти возможности разглядеть, дотянувшись до них, отбросив страх быть осужденным стаей, проигнорировав ограничения и табу предков. Нами управляют предрассудки и условности в достижении желаемого. Нужны мужество и смелость, чтобы завоевать любовь Зары, лучшей из всех уток, прогнав несносного Чака, потому что он подлец и пройдоха, достать до звезд и Луны, потому что она мне нравится, и я хочу, чтобы она была моей. Последняя мысль особенно понравилась и поразила меня, и, взмахнув крыльями, я поднялся в воздух, полетев прямо в небо, намереваясь непременно, не откладывая, долететь до Луны с целью разглядеть, какова она вблизи, дотронуться до звезд и, прихватив одну из них, показать ее Заре, показать стае, чтобы они поняли, что я получаю то, что хочу, даже если это звезда ночного неба. С этой капризной целью я отчаянно махал крыльями, твердя себе, что ни один селезень никогда не делал ничего подобного и я буду первым, кто совершит этот дерзкий, вызывающий восхищение поступок. Идея все более овладевала мной, и по мере того, как я поднимался выше и выше, убеждаясь, что от этого Луна и звезды не становятся ближе, во мне просыпалось неведомое упрямство, настойчиво твердившее, что непременно нужно добиться своего. Я знал, что полет к Луне потребует концентрации всех сил, сосредоточения воли, твердости и последовательности, придающих конечному результату исключительную ценность, особенно в свете того, что никто не способен повторить подобное. Чак никогда не отважится на героический поступок в силу трусливого характера и желания все получать легко, как результат нахальства и склонности к внешним эффектам, но не благодаря воле идти на отчаянный риск во имя благородной цели. Мои крылья начинали уставать, и каждый новый взмах давался с большим трудом, а Луна не становилась ближе, холодно взирая со своей недостижимой высоты, сохраняя безразличие к моей безумной попытке. Любую мысль о возможности потерпеть неудачу я упрямо отбрасывал, продолжая полет, даже тогда, когда крылья налились свинцом, а холод стал пронизывать меня насквозь. Мое упорство нарастало, и я всеми силами продолжал делать взмах за взмахом, чувствуя, что с каждым движением слабею и уже не поднимаюсь ввысь, а в лучшем случае удерживаюсь на достигнутой высоте. Бросив взгляд, полный надежд, на предмет моих стремлений, я убедился, что Луна ничуть не приблизилась и продолжение борьбы не принесет желаемого, измотав меня вконец, в результате чего мое неуправляемое падение чревато неприятными последствиями, и я отступил, кинув в пустое пространство несколько оскорбительных слов, вместивших всю желчь моей досады. Начав снижение, я убедился в той степени истощения физических сил, которая мной овладела. Мне с трудом удавалось управлять несущимся навстречу потоком воздуха, буквально рвавшим крылья на части. Я рисковал в любой момент потерять контроль над собой и, полетев вниз кувырком, разбиться насмерть. Чтобы увеличить скорость, я интуитивно поджал крылья, выставив вбок только их кончики, стремясь этим простым способом ускорить снижение. Сжав клюв, я продолжал терпеть, понимая, что это единственная возможность преодолеть требуемое расстояние за короткий отрезок времени, пока остаются силы. Лишь различив отблеск поверхности озера, я утвердился в мысли, что осталось совсем немного. Превозмогая боль, я смог вытянуть крылья, стремясь перейти из пике в мягкое планирование. Когда мои лапы коснулись поверхности воды и я почувствовал, что спокойно дрейфую по глади озера, мне доставило немало усилий, превозмогая боль и усталость, сложить свои немощные, усталые крылья, отдавшись чувству разочарования от безуспешности предпринятой попытки. Немного успокоившись, я рассудил, что звезды являются достойной целью, которая не может быть достигнута с первой попытки, одним лишь желанием и силой воли, а, следовательно, необходимо сделать выводы, основательно подготовившись к следующему разу, соизмеряя полученный опыт, чтобы добиться своего. После этой отчаянной попытки, потребовавшей столько физических усилий, я почувствовал потребность во сне. На следующий день предстояло продолжение противостояния с Чаком, и нужно быть в соответствующей форме, чтобы не дать повода усомниться в моей силе, тем более Чаку, который может решить, что способен меня одолеть. Я счел правильным не предаваться размышлениям о недостижимости Луны и звезд, а постараться как можно скорее уснуть, уткнув клюв под усталое крыло. На следующее утро в воздухе повисло напряжение. Внешне все было как обычно, но я прекрасно знал повадки каждого в нашей стае и отчетливо видел, что в процессе рутинного утреннего омовения и приготовления к предстоящему дню кряканье звучало более раздраженным, взмахи крыльями были более резкими, окунание голов с последующим стряхиванием стекающих капель более частым, что свидетельствовало о нервозности и неодобрении моих действий. Эти условности и формальности вселили в меня чувство уверенности, обнажая несправедливость подходов к оценке поведения моего и Чака, который в подобной ситуации, подвергая Зару игривым преследованиям, не ощущал давления со стороны стаи, оставляя всех равнодушными к происходящему. Похожие действия с моей стороны встречали протест и осуждение. Чувство несправедливости оценки наших поступков, ощущение предвзятости часто приводят нас в состояние озлобленности, рождая стремление во что бы то ни стало доказать, отстоять, добиться. Мной владело именно подобное чувство, смешанное с ненавистью к Чаку, который менее всего достоин заступничества за низкую мораль и отсутствие благородства и уважения. Я лишний раз убеждался, что отношение стаи, как мнение всех и никого, в частности, реже всего бывает справедливым. С трудом дождавшись окончания процесса омовения и не обращая внимания на беспорядочный галдеж и перекрикивания отдельных представителей стаи, в чем особенно усердствовали селезни, как наиболее заинтересованные в сохранении патриархальных отношений, я бросился в атаку на Чака, который, в свою очередь, был готов к этому, встретив меня открытой грудью. Я больно ущипнул его в голову, после чего Чак ретировался ближе к Заре, заняв позицию, как бы защищая ее от моих нападок. Это было вдвойне бесчестно и подло, так как ему было хорошо известно, что я не собирался нападать на Зару, стремясь освободить ее от навязчивых ухаживаний самого Чака. Маневр был рассчитан не на саму Зару, а на одобрение стаи, выставляя меня агрессором, тогда как сам он приобретал ореол мученика, борца за свободу и защитника Зары. Это вполне удалось Чаку, так как стая в ответ на этот маневр усилила галдеж, на фоне которого я снова бросился в атаку, закончившуюся тем, что мы с Чаком обменялись ударами, отступив на ранее занимаемые позиции. Я успел заметить упрямый взгляд Чака. Подбадриваемый поддержкой большинства, он был полон решимости выстоять в схватке до конца.

Мне ничего не оставалось, как совершить обходный маневр, чтобы убедиться, что Чак не будет отступать, продолжая занимать позицию между мной и Зарой. После очередной схватки, где каждый остался при своем, мне удалось перехватить взгляд Зары, в котором преобладали нотки равнодушия утки, наблюдающей за тем, как два селезня выясняют отношение. В этом равнодушии отражалось ее мировоззрение как по отношению ко мне, так и по отношению к Чаку. Это мировоззрение покоилось на чувстве гордости за факт, что она является причиной конфликта, завернутом в оболочку равнодушия за конечный исход противостояния, как наименее значимой стороне вопроса. Я отложил на потом свои выводы из произведенных наблюдений, вновь отчаянно бросившись в атаку, подведя для себя простую черту, что «Гор — победитель» для Зары будет иметь значение, тогда как «Гор — побежденный» останется ничем, пустым местом. Только победа давала надежду рассчитывать на место в сердце моей избранницы. Это придало моим действиям особое ожесточение, произведшее впечатление на Зару до той степени, что в самый критичный момент она решила подняться в воздух, и Чак трусливо последовал за ней, пытаясь не отставать. Уже высоко в небе я настиг эту парочку, совершающую большой круг над озером. Я попытался подлететь к Заре с доступной стороны, но Чак до последнего оставался верным изначально выбранной тактике, вновь вклинившись между нами, и мне показалось, что в нем осталось меньше уверенности за конечный исход схватки. Это подействовало на меня ободряюще, и, совершив несколько виражей, я крякнул Заре: «Улетай», и та, то ли услышав мое указание, то ли испугавшись моего грубого голоса, сделала резкий рывок влево и унеслась прочь, тогда как я продолжал преследовать Чака, не давая ему возможности развернуться. Схватка вступила в решающую стадию, где мои действия были направлены на то, чтобы не дать Чаку вернуться к Заре и к стае, повторяя с большей, чем он мог ожидать, быстротой любой маневр, преграждая путь назад, оттесняя его прочь. Мы пронеслись над берегом озера и далее над верхушками деревьев, продолжая дуэль в беспорядочных виражах и маневрах. Со стороны могло показаться, что мы просто балуемся, демонстрируя друг другу технику рваного полета, тогда как на самом деле это была кульминация нашей схватки, в которой мне удалось склонить чашу весов на свою сторону благодаря неожиданному появлению Буя. Мой брат, как верный соратник, словно молния возник из-за верхушек сосен и, пристроившись с другой стороны, лишил Чака пространства для маневра. Я бросил на Буя взгляд, полный благодарности, и стало ясно, что Чак долго не продержится, а единственный для него исход — это путь в изгнание. Вскоре Чак всем своим видом показал, что признает себя побежденным, перестав делать резкие попытки выйти из тесных рамок нашего прессинга, а, описав в воздухе большую плавную дугу, взял курс на озеро Дальнее, добровольно принимая свою долю. Чтобы убедиться, что Чак не пытается нас обмануть, мы с Буем сделали несколько больших кругов над зеленым лесным массивом и, лишь окончательно потеряв из вида бесчестного ухажера Зары, направились в обратный путь к озеру Верхнее, весело покрякивая и издавая победные звуки, на которые способны селезни в миг торжества. Я видел искреннюю радость, которая руководила Буем, что не могло не отозваться во мне чувством благодарности и уважения за его братское соучастие. Тем горче было наблюдать прием, которым мы удостоились по возвращении. Буй, так же, как и я, не ожидал такого негативного отношения со стороны собратьев, поднявших неистовый галдеж и гам при нашей попытке приводниться рядом со стаей, демонстративно хлопая крыльями и всеми действиями проявляя неодобрение нашему поступку, что должно было означать нежелание мириться с произволом и самосудом над Чаком, приобретшим имидж мученика. Чтобы избежать эскалации конфликта, нам с Буем пришлось расположиться поодаль, и мы принялись медленно и беззаботно двигать лапками вдоль берега, расковыривая клювом ил в поисках съестного. Кровь продолжала бурлить в жилах Буя. Он совершал частые остановки, чтобы, поднявшись на цыпочки над водой, что есть силы похлопать крыльями и, крякая во все горло на всю гладь озера, демонстрировать степень удовлетворения за совершенное. Тем временем я был скорее озабочен тем, что искал в плотных рядах стаи головку Зары, то здесь, то там мелькавшую белым переливом среди нестройных шей серо-коричневых оттенков. Ни на секунду ни я, ни Буй не пожалели о содеянном, о чем я не преминул крикнуть Туру, призывая его присоединиться к нам, но тот остался глух к нашим призывам. Более того, Тур отозвался кряком, полным упреков, в котором до нас с Буем долетели отдельные реплики, содержащие что-то вроде: «Теперь, Гор, ты убедился, что значит нарушение законов стаи, о котором я тебя предупреждал». Эти слова вызвали справедливый гнев Буя, бросившего в ответ несколько обвинений в адрес брата за его трусость и излишнюю привязанность к законам стаи. Ничего не оставалось, как только ждать, хотя Буй был менее терпелив. Часто он намеренно приближался к стае, провоцируя очередной приступ гнева в виде пронзительного кряканья, тогда как отдельные члены стаи, настроенные наиболее решительно, вставали на цыпочки и начинали интенсивно махать крыльями, давая понять, что они не склонны идти на компромисс и наше изгнание не будет пересмотрено. После подобных инцидентов Буй с ухмылкой присоединялся ко мне, бросая на ходу что-то вроде: «Вот бесятся» или «Ну и гам подняли». На следующий день никаких изменений в возникшем противостоянии не произошло, и сколько я ни высматривал Зару, пытаясь разглядеть ее в хороводе плотных рядов мирно дрейфующей стаи, мне редко удавалось уловить белизну ее шейки. То ли намеренно, то ли с чьей-то подсказки, Зара держалась середины стаи, не оставляя мне шансов перекинуться с ней короткой репликой. Я понимал, что в создавшемся положении время играло на нас с Буем, учитывая, что Чак никогда не вернется, а настроение стаи по прошествии времени переменится. Оставалось терпеливо ждать, пока наша временная изоляция завершится. Я был благодарен Бую за оптимизм и неподдельную преданность, которые он все время демонстрировал, находя в нашей ситуации больше положительных моментов, обнажая юмор и неизменную бодрость духа, ни разу не опустившись до хандры или жалоб в отношении содеянного. Это стало для меня приятным открытием, так как я всегда считал Буя поверхностным и легкомысленным, рассчитывая на помощь рассудительного и вдумчивого Тура. Как оказалось, рассудительность Тура простиралась так далеко, что тот, предвидя гнев стаи и сопоставив этот факт с возможными благами от помощи брату, предпочел не идти на конфликт со стаей, что в его глазах перевесило преимущества от коалиции со мной. Немаловажным для меня было то, что, в отличие от Тура, преданный Буй понял главное, а именно, что закон стаи представляет из себя нечто хлюпкое и аморфное, а гнев стаи становится в определенном смысле бутафорным и переменчивым. Стая не представляет собой строго организованной и дисциплинированной группы, являясь скорее условным, стихийно сложившимся сообществом без единого центра воли, сохраняя возможность для спекуляций и метаний, тогда как альянс на базе братской привязанности по своей сути прочен и потому более важен и ценен. Тем же летним безоблачным вечером я сказал Бую, что ценю его преданность, и заверил в том, что он может рассчитывать на меня в любой ситуации, тем более что у нас есть поддержка Луны. Мои слова вызвали удивление Буя, так как он никогда не обращал внимания на Луну и мне пришлось поведать ему о том, что только тот, кто долетит до Луны, может быть уверен в ее божественной поддержке. Почитающие Луну, преклоняющиеся перед ней, ценящие ее силу будут иметь успех во всех начинаниях. Я поделился с Буем своими соображениями о том, что не сомневаюсь, в роли благосклонности Луны в нашем противостоянии с Чаком, на что меня навела мысль, что в утро, когда развязалась схватка, Луна не зашла, как обычно, а задержалась на некоторое время в небе, что не свойственно ее природе, происходит редко и, следовательно, ее сила не ограничивается ночным периодом. Мои рассуждения о магической силе Луны произвели на Буя неизгладимое впечатление, и он с энтузиазмом согласился, что культ Луны является доступом к несокрушимой силе, о которой можно только мечтать. Я поведал ему о своей неудачной попытке подняться к Луне, что свидетельствует о том, что Луна не может быть доступна всем и каждому, а только тем, кто ее истинно почитает, видя ценности и перспективы, которые она открывает перед своими адептами, завершив рассказ твердым намерением повторить попытку. Весь следующий день был посвящен подготовке к полету, испытывая трепет, известный каждому накануне совершения действий, о которых заранее известно, что они имеют отпечаток величия. Наблюдая нашу замкнутость, Зара несколько раз появлялась на границе расположения стаи, надеясь вызвать интерес с моей стороны. Мы были так увлечены, что стая и Зара отошли на задний план на фоне охватившей нас эйфории, проявляющейся в неприсущей ни мне, ни Бую рассеянности, а также в том, что мы перестали интересоваться поиском пищи, потеряли интерес к полетам. Большую часть дня мы медитировали, мирно дрейфуя с закрытыми глазами. К вечеру, когда стая была занята подготовкой ко сну, приглаживанием потерявших стройность перьев, смазыванием крыльев жиром для придания им дополнительного блеска, мы с Буем сосредоточенно продолжали дрейфовать у самого берега, набираясь сил для предстоящего ответственного мероприятия. Лишь когда диск Луны стал подниматься по темному, усыпанному звездной пылью небу, я шепнул Бую, что мы выбрали правильный день. Луна редко появляется в полном обличии, чаще выставляя напоказ часть себя в виде косого месяца. В тот вечер мы имели возможность созерцать ее целиком, и нельзя было не восхищаться ее новизной, полной величественного света. С целью небольшой разминки перед трудным полетом я поднялся в воздух, сделав несколько небольших кругов над водной гладью, чем немало удивил членов стаи, с интересом следящих за моим вечерним полетом, неодобрительно покачивая головой. Подобная реакция не стала неожиданностью, так как мне был известен старый закон стаи, налагающий табу на ночные полеты. Мнение стаи не беспокоило меня, тем более что наши отношения без того были натянуты и никакие действия с моей стороны не могли усугубить разрыв до необратимой степени. Приводнившись и получив последнее благословение Буя, я начал полет к Луне, интуитивно ощущая, что стая не спит, следя за моими действиями, пытаясь понять, что в конечном итоге задумано, о чем свидетельствовали отдельные реплики, полные растерянности и недоумения, разрывающие безмолвное пространство. Я силился отвлечься от всего побочного, отдавая себе отчет, что путь предстоит нелегкий. Не буду вдаваться в подробные описания своего второго полета, такого же неудачного, как и предыдущий. До сих пор я пребываю в полной уверенности, что мне удалось немного приблизиться к цели, так как, дрожа от холода и делая отчаянные взмахи промерзшими крыльями, я вгляделся усталыми глазами в лицо Луны, такое близкое и отчетливое, каким не видел ее никто. В тот момент я ясно сознавал, что, обладая большей выносливостью и силой характера, превозмогая боль и тошноту, можно прикоснуться к поверхности Луны. В конечном итоге я в изнеможении плюхнулся с большой высоты, ощутив всю силу удара о водную поверхность озера, потеряв на некоторое время сознание. В памяти не отложились детали, о которых впоследствии рассказывал Буй, поднявший меня на поверхность воды и, удерживая на плаву, подтолкнув к ближайшей мели, где мне удалось отлежаться до утра. Только с восходом солнца сознание стало медленно возвращаться ко мне, и первым делом я тихо крякнул слово благодарности в адрес Буя, поведение которого в очередной раз подтвердило его братскую привязанность и любовь ко мне. Буй жаждал знать подробности моего полета, деликатно не проявляя нетерпения, давая мне возможность отдохнуть, мирно плавая поблизости, неторопливо доставая себе съестное в толще ила. Мой стон, возвестивший о том, что я жив, не изменило его поведение, хотя он и пробормотал в клюв слова благодарности всевышнему. Предоставленный себе, я погрузился в дремоту, понимая, что это единственный способ накопить силы. Я проспал весь день и всю последующую ночь, как впоследствии сказал мне Буй. Придя в себя, я увидел на небе яркий диск солнца, заливший светом пространство вокруг озера Верхнее, и, ощутив жажду жизни, попытался встать на лапы. После нескольких безуспешных попыток мне удалось это сделать, из чего я пришел к выводу, что по-прежнему слаб, хотя чувствовал достаточно бодрости для самостоятельного плавания. Первым делом я принялся приводить в порядок свои перья. Видя мою активность, Буй подплыл ближе, чтобы поздравить с удачным полетом. Он заверил, что полет преобразил меня. С его слов, просветление и одухотворенность, переполнявшие меня в момент приводнения, не оставляют сомнений в успешности прохождения процесса возрождения и инициации. С сожалением я возразил, что не смог добраться до поверхности Луны. Буя это обстоятельство не разочаровало, так как он продолжал утверждать, что, когда он достал меня из воды, в моем взгляде было нечто, что не может иметь земное происхождение. Его убежденность навела меня на мысль, что полет к Луне суть не столько физическое прикосновение, а прежде всего внутреннее. Возможно, мне удалось совершить эту духовную трансформацию, мысленно обращаясь к этапу снижения, прошедшего словно в бреду, освещенного невероятным, преображающим душу светом. Чем больше я над этим размышлял, тем больше убеждался, что испытание Луны произошло в период снижения, находя подтверждение в отдельных воспоминаниях, вспышках света, озарениях, пронизывавших мое сознание. Чудо венчало этот опыт. Несмотря на неконтролируемое падение, я не только не погиб, но не получил серьезных травм. Это свидетельствовало о том, что снижение имело место в другом измерении, и лишь вернувшись в наш мир, я оказался в воде изрядно измотанным, но живым и невредимым. По мере того, как я делился с Буем своими соображениями, он находил в моих словах новые подтверждения, принимая мысли и догадки сразу и без сомнения, убеждая меня в том, что я, несомненно, стал «избранным» и наша покровительница — Луна — отныне всегда и во всем будет нам помогать. В благодарность за это нам следует ее почитать, возносить ей слова хвалебной покорности, и в конечном итоге я поверил, что мой полет имел сакральное значение. Прошедшая ночь добавила сил. На следующее утро я все еще чувствовал слабость в суставах, не решаясь взлететь, зная, что крылья не в состоянии удержать меня в воздухе. Занявшись поиском пищи в толще ила, я с любопытством наблюдал за стаей диких гусей, появившихся из-за горизонта и с небывалым шумом расположившихся на нашем озере. В том состоянии, в котором я находился, меня мало привлекала перспектива обращать внимание на новых пришельцев. Превозмогая усталость и боль, я, прежде всего, заботился о том, чтобы набраться сил и вернуться в привычное состояние, но мое внимание не могло не привлечь безобразное поведение незваных гостей. Назвать действия гусей агрессивными, пожалуй, нельзя, так как они не имели слаженности и не были нацелены непосредственно на нашу стаю. Вместе с тем, ощущая превосходство за счет преимущества в росте, те вели себя неуважительно, нахально и порой грубо. Спонтанно какой-то гусь мог позволить себе направить движение на рядом проплывающую утку, давая той понять, что не следует путаться под ногами, или больно ущипнуть расторопного селезня, если тот в непосредственной близости задумал нырнуть, чтобы достать до ила. Один здоровый гусак никого не подпускал к своей избраннице гусыне, свирепо шипя на всех и каждого, кто имел неосторожность проплыть на расстоянии вытянутого крыла. Мы с Буем, как и следовало изгнанникам, держались поодаль и потому не сразу почувствовали непочтительность в поведении непрошеных гостей. Вскоре нам бросились в глаза метания и унижения, которым подвергалась наша стая, учитывая, что дикие гуси разбрелись по всему озеру. Проплывающий одинокий гусь заставлял наших собратьев в испуге сторониться, опасаясь гибких и длинных шей старших родственников. То и дело было слышно недовольное шипение или можно было видеть, как кого-то ущипнули за нерасторопность. Постепенно стая была вытеснена на северный берег озера, где, следуя примеру благоразумного Тура, предпочла выйти на прибережную траву. Немного погодя опекаемой гусыне вздумалось пощипать сочной травы, и ее гусак, недолго раздумывая, согнал всю стаю уток и селезней обратно в озеро, предоставив любимой больше свободного пространства. В тот день в стае мало кто думал о еде. Светлое время суток прошло в бесконечных поисках безопасного места. Утки возмущенно крякали, призывая в свидетели всех и каждого, насколько их жизнь невыносима с появлением гусиной стаи, тогда как селезни отзывались просьбами проявить терпение и благоразумие. Тур напоминал, что прежде в водах озера Верхнее гусей видели редко, и нужно полагать, что чужаки остановились здесь временно, следуя в знакомые места. Следовательно, сегодня или завтра непрошеные гости улетят и жизнь вернется в привычное русло. В тот день гуси не улетели, расположившись на ночлег на берегу. На следующий день также ничего не свидетельствовало о том, что непрошеные гости собираются в дорогу. Их поведение говорило об обратном, а именно, что место им чрезвычайно понравилось, и по тону отдельных переговоров можно было заключить, что гуси готовы остаться до конца лета. Подобная перспектива была настолько ужасна, что некоторые утки в истерике призывали покинуть озеро Верхнее, снявшись с насиженного места, чтобы поискать другой водоем для постоянной дислокации. Это не касалось меня и Буя, о которых в стае на время забыли ввиду возникшей проблемы со стороны гусиной стаи. До поры до времени мы с Буем ловко сторонились гусей, набираясь сил. Через несколько дней крики отдельных, наиболее беспокойных уток с призывами покинуть озеро приняли решительный характер, но неожиданное событие дало новый толчок нашему противостоянию со стаей. В тот вечер Зара отделилась от основной группы уток, где царили страх и замешательство, и, неторопливо скользя по глади озера, стараясь не подплывать слишком близко к отдельно проплывающим мимо гусям, как бы ненамеренно подплыла к нам с Буем. Она оказалась настолько близко, что было достаточно негромкого кряка, чтобы Зара его услышала. Я следил за ее передвижениями, понимая, что Зара также отдает себе отчет в том, что находится близко к нам и я за ней пристально наблюдаю. Выбрав удобный момент, я негромко крякнул ей: «Зара, надеюсь, ты на меня не сердишься». Она повернула свою белую головку в мою сторону и, не удостоив ответа, притворилась увлеченной поверхностью неглубокого дна, покрытого илом, куда время от времени опускала свой клюв. Ее поведение было красноречивее любого ответа, и, недолго размышляя, я подплыл к ней. Зара не отреагировала на этот маневр, притворяясь равнодушной к моим действиям. Принимая ее игру, я неторопливо поплыл рядом, сделав знак Бую держаться поодаль, и тот, прекрасно все поняв, не стал мешать нашей идиллии. На время я возложил на себя роль внимательного кавалера, опекая Зару, подсказывая ей об опасности приближения одного из гусей, чтобы она избежала конфликтной ситуации, сменив направление движения. Не комментируя и не игнорируя мои замечания, Зара молча следовала моим инструкциям, тем самым показывая, что принимает ухаживания. Нужно ли говорить о том, что вскоре изменение диспозиции было обнаружено нашими собратьями, которые под прессингом непрошеных гостей потеряли единство, разбредшись отдельными группами по водной глади озера. Однако, несмотря на гусиное нашествие, стая не намеревалась простить и забыть вердикт, вынесенный по факту нарушения закона. Как следствие, гуси были на время забыты и внимание всецело было приковано к нашей тройке. Большая часть стаи остановилась на некотором расстоянии от нас троих и, подняв невыносимый галдеж, размахивая крыльями, бросили нам с Буем ультиматум, чтобы мы оставили Зару в покое, немедленно отпустив ее. Это обстоятельство разозлило меня. Я не ожидал подобного лицемерия, отдавая себе отчет, что всем должно быть ясно, что происходящее является доброй волей самой Зары. Ее поступок, смелый и своевременный, имел поворотное значение для стаи и прежде всего для меня. Некоторое время я игнорировал действия стаи, не считая себя обязанным следовать ее требованиям, внутренне восхищаясь выдержке Зары. Вскоре под аккомпанемент этого шума, ставший причиной того, что даже гуси перестали заплывать в нашу часть озера, понимая, что у нас произошел крупный внутренний конфликт, требующий времени и сил для его разрешения, под кряканья и хлопанья крыльями к нам был отправлен посредник. Послом с обязанностью ведения переговоров был определен Тур, наш с Буем брат. Оторвавшись от расположения стаи, Тур подплыл к нам и, не обращая внимания на Зару, которая казалась равнодушной к происходящему, обратился непосредственно ко мне с речью, полной упреков. Суть его обвинений сводилась к тому, что я «своими действиями и пренебрежением к законам стаи внес разлад в нашу жизнь», но «судя по всему, этого мне кажется недостаточным» и я «стремлюсь к тому, чтобы окончательно расколоть стаю». В продолжение своей длинной, монотонной речи Тур предложил «оставить в покое Зару» и, если во мне «есть капля совести», именно так Тур выразился, мне «следует оставить озеро Верхнее, отправившись в добровольное изгнание». Под конец Тур добавил снисходительным голосом, что Буй «может остаться», так как «к нему у стаи претензий нет». Я был полон терпения, дав возможность Туру высказаться до конца, и в каком-то смысле хотел проигнорировать его призывы, но Буй, горячая голова, вступил с Туром в перепалку, осыпав того обвинениями в «низости, глупости и несправедливости стаи» и «Тура лично». Брюзжа слюной, Буй бросил в ответ, что стая «проявляет удивительную недальновидность» в момент, когда «необходимо объединиться во имя свободы», затевая ссоры и пытаясь изгнать тех, кто «способен возглавить борьбу». К несчастью, сумбурная речь Буя, прерываемая репликами Тура под общий галдеж стаи, наблюдавшей за переговорами издали, не была услышана. Чтобы придать осмысленность возникшей дискуссии, я сделал Бую знак на время замолчать. Подплыв к Туру ближе, я сказал ему достаточно громко, чтобы мои слова могли долететь до других членов стаи: «Завтра на рассвете я намерен атаковать этих гусей, так бесцеремонно и по-хозяйски расположившихся на нашем озере. Я приглашаю тебя и других селезней принять в этом участие. Это задача, требующая сплочения и напряжения сил всей стаи». «Ничего не получится, — крякнул в ответ Тур обреченным голосом, — они больше, они сильнее нас и быстро расправятся с нами». «На рассвете», — только и был мой ответ. Внимательно осмотрев стаю и бросив напоследок пристальный взгляд на растерянного Тура, я вернулся к Заре, поплыв рядом с ней. Тем самым я дал стае понять, что не намерен уступить ни по одному из пунктов ультиматума, а все задуманное будет сделано независимо от того, последует одобрение стаи или нет. Поймав восхищенный взгляд моей спутницы, я отметил про себя, что это первый знак внимания, предназначенный мне, ставший причиной многих моих надежд. Впереди была длинная ночь перед запланированной атакой на гусиную стаю. Я провел ее рядом с Зарой, размышляя над тем, стоит ли она того, что я ради нее делаю. Я задавался вопросом, действительно ли по-настоящему ее люблю, не повелся ли я на общее мнение, что Зара — первая красавица стаи и счастлив будет тот, кто завоюет ее сердце? Сейчас, когда Зара была рядом, эта победа не казалась выдающейся и жизненно важной. Я обращался к своей искренности, задаваясь вопросом, кто она такая — Зара, чье расположение я упорно добивался? Чем она предпочтительнее других уток, кроме белого цвета ее оперенья? Должен ли я быть благодарен судьбе, что Зара, в конечном итоге, отдала предпочтение мне? Ответов на эти вопросы я не находил. Не осталось во мне романтического восторга от предмета любви, присущего прежнему Гору. Не владело мной трепетное восхищение от мысли, что Зара — существо, сошедшее с небес. Не освящалась она аурой ангельского и возвышенного, чему селезни должны посвящать стихи, завоевывая уважение ее утонченной души. Все обрело черты иллюзии, в плену которой я находился по доброй воле. Я тщетно силился вызвать в себе возвышенные романтические чувства, стремясь испытать наслаждение от сознания, что Зара теперь со мной. Эта волнующая страсть осталась во мне лишь как воспоминание далекого прошлого, того времени, когда не только Зара, но вся природа, весь мир был окутан тайнами, пронизанный миллионами красок, одна ярче другой. Ежесекундно я прикасался к этой магии, отзывающейся в душе смутным ощущением присутствия высшего смысла непостижимой мудрости Бытия. Теперь это было недостижимо. Мир и сама Зара виделись мне в приземленной перспективе, где царят возможности, цели и пути их достижения, освобожденные от ореола сказочного романтизма, а альтернативы приводятся к единому знаменателю путем сухого расчета. То же самое относилось к предстоящей на следующее утро атаке на гусиную стаю, событию само по себе невероятному, учитывая мирный характер и историческую разобщенность уток. Мои мысли постепенно переключились на осмысление предстоящего противостояния с гусями, сознавая, что и здесь мне видится мало героического, а успех есть квинтэссенция простого расчета, проявления силы духа и концентрации воли при реализации этого расчета. Самое важное состояло в объединении наших сил. Я знал, что Буй последует за мной в любую заварушку, но нас двоих недостаточно для победы в предстоящем противостоянии. Только совместные действия большего количества селезней, единый организованный и слаженный напор способны привести к тому итогу, что большие, габаритные гуси отступят. Чем более я размышлял над предстоящей схваткой, тем больше мне виделись различного рода возможности осуществления задуманного, беря в союзники внезапность атаки и тот факт, что гуси сами по себе также разобщены и не окажут организованного отпора. Следовательно, необходимо создать перевес сил на отдельном участке, вызвав панику в их рядах, тем самым склонив чашу весов на нашу сторону. Уже за полночь я направил свой взор к Луне, обратившись к ней с нижайшей просьбой выступить нашей союзницей, помочь нам в неравном противостоянии. Закончив монолог, я постарался заснуть, зная, что недостаточно восстановился после памятного ночного полета. Хотя дремота быстро овладела мной, сон был поверхностным и беспокойным. Солнце слегка озарило утреннее небо, а мы с Буем, отражаясь в косых лучах ранней утренней зари, завершили свое омовение и проверили диспозицию. Как и ожидалось, гуси провели ночь на берегу, застыв на одной лапе, вторую подобрав под себя. Они продолжали мирно спать в ожидании, когда солнце полностью покажет свой диск над горизонтом. Буй был спокоен и полон решимости, и я был в нем абсолютно уверен. Пока не было ясности, будут ли еще добровольцы, готовые присоединиться к нашему предприятию, или селезни решили проигнорировать предстоящий поход, сочтя это бравадой или безумием с нашей стороны. Попрощавшись с Зарой, которая мирно дрейфовала на водной глади, я поднялся в воздух, направив полет, сопровождаемый верным Буем, к центру озера, где традиционно расположилась на ночлег наша стая. Сделав круг над мирно дрейфующими собратьями, которые, казалось, игнорировали наше появление, я в разочаровании направился к северному берегу, когда заметил, что три селезня, а через короткий промежуток времени еще один поднялись в воздух и, активно размахивая крыльями, последовали за нами. Мое сердце наполнилось радостью, и я был более чем уверен в успехе осуществления задуманного плана. Я нацелился на местечко у северного берега, в стороне от расположения гусей, для короткой переклички и донесения последних инструкций нашей команде. Вскоре я с удовлетворением заметил, что три селезня, присоединившиеся к нам, были тремя кузенами, состоявшими с нами в определенном родстве, а именно Кий, Сор и Лад. С некоторой задержкой рядом с нами опустился Тур, поднявшийся в воздух последним и, видимо не оставивший сомнений в целесообразности всего предприятия, что он тут же и высказал. Речь Тура носила сумбурный характер и была направлена прежде всего против меня, обвиняя меня в том, что я «ведомый амбициями, могу поставить под удар или обречь на гибель этих молодых селезней», не говоря о том, что это «предприятие вызовет гнев гусей и нашему мирному сожительству на озере придет конец», так как «ведомые чувством мести, они обрушат свой справедливый гнев на нашу стаю, терроризируя наших уток». Под конец Тур обрисовал перспективу, при которой «стае придется в спешном порядке отправиться на поиски другого водоема», отказавшись от озера Верхнее, «где появилось на свет не одно поколение нашего рода и которое мы по праву можем считать своим». Солнце уже наполовину показалось над горизонтом, и мы рисковали начать атаку слишком поздно, потому я не стал ввязываться в дискуссию с Туром, а просто предложил ему отправляться обратно к стае, если он считает наше предприятие авантюрой и безумием. Без промедления я приступил к донесению задач каждому, которые состояли в выполнении самых простых действий. Мы с Буем вылетаем вперед, тогда как остальные должны подождать небольшой промежуток времени и, поднявшись в воздух, построиться клином, как это обычно делается во время дальних перелетов, с Кием во главе клина, тогда как Лад и Сор должны занять места соответственно слева и справа от Кия. Далее задача клина состояла в том, чтобы, набрав высоту, стремительно снизиться к диспозиции гусей, где в схватке будем участвовать мы с Буем. Всем троим предписывалось приземлиться без страха рядом с нами, то есть в самой гуще событий, проявляя мужество и стойкость, и ни в коем случае не обращаться в бегство. Я убеждал моих соратников, что этих действий будет достаточно, чтобы гуси дрогнули и покинули наше озеро навсегда. Несмотря на то, что во взглядах Кия, Сора и Лада отразилось сомнение, на мое последнее предложение, готовы ли они участвовать в атаке, все без промедления ответили согласием. Неумолкающий Тур суетливо крякал, что «мой план слишком прост и наивен» и «гуси не полетят так просто», а «оказавшись в их стане, мы попадем в ужасную рубку». В конце концов мне ничего не оставалось, как только сказать: «Тур, ты можешь возвращаться в расположение стаи, и там у тебя будет много слушателей для твоих призывов к мирному сосуществованию. Для меня же, как и для этих мужественных селезней, вопрос сейчас стоит иначе, а именно, либо мы, либо они». Сделав знак Бую, я поднялся в воздух, направив свой полет к расположению пробуждающейся стаи гусей, не будучи в полной мере уверенным, что Кий, Сор и Лад последуют за нами, но теперь некогда было об этом рассуждать, а нужно было действовать в соответствии с задуманным. Я нацелился на самый центр гусиной стаи, отыскав глазами опекаемую гусыню, и в одно мгновение всем своим весом врезался в нее одновременно с Буем, в точности последовавшим моему примеру. Возникла дикая паника, порожденная отчаянным гоготом напуганной гусыни, и боевым кличем вскочившего на обе лапы гусака. Застигнутая врасплох гусиная стая подхватила соло перепуганной гусыни. Поднявшийся гам стал настолько невыносимым, что мы с Буем были буквально оглушены гоготом. Стараясь не терять присутствия духа, мы начали действовать со всей присущей нам выдержкой и хладнокровием. Выбравшись из запутавшихся лап гусыни, я бросился навстречу гусаку, понимая, что тот непременно поспешит на помощь к своей любимой. Буй продолжал отчаянно кружиться под лапами гусыни, нагнетая панику. Тем временем, как я и предполагал, преданный гусак, не теряя времени, разобрался в ситуации и с угрожающим шипением, вытянув во всю длину свою шею и низко опустив голову, набросился на меня, больно ущипнув в шею и в лапу. В следующий момент, подняв голову, он пристально стал меня разглядывать, удивляясь, почему я не бросился прочь, продолжая мелькать, стойко перенося его выпады. Справившись с недоумением и подгоняемый нескончаемым гоготом гусыни, гусак вновь вытянул шею и, усилив шипение, снова больно ущипнул меня в правое крыло. Сдерживать гусака длительное время было задачей не из легких, и хотя Буй прекрасно справлялся со своей ролью, я с нетерпением ожидал появление подкрепления в лице Кия, Сора и Лада. Вскоре подкрепление появилось, о чем возвестила внезапно возникшая тишина. Гуси одновременно перестали гоготать, вытянув шеи в небо, завороженно наблюдая за эффектным появлением очередной группы селезней, и в следующий момент по возникшему за моей спиной шуму и истерическим ноткам в гоготе гусыни я заключил, что все было проделано в соответствии с нашим первоначальным планом. Гусыня, в отчаянии замахав крыльями, поднялась в воздух, не справившись с охватившей ее паникой. Преданный гусак немедля последовал ее примеру, напоследок еще раз больно ущипнув меня в шею, после чего вся гусиная стая, один за другим, с шумным гоготом последовала за вожаком. Дождь оторвавшихся перьев долго продолжал кружить в воздухе, хотя гуси успели скрыться за горизонтом. Поле битвы осталось за нами. Оглянувшись, я увидел восхищенные взгляды Кия, Сора и Лада, а также, к моему удивлению, прилетевшего следом за ними с еще большим опозданием Тура. Им практически не потребовалось вступить в схватку, так как превосходящий по мощи и количеству противник в беспорядке улетел. Я был окончательно истощен. Шея кровоточила, правое крыло болезненно повисло, в глазах двоилось. С трудом доковыляв до воды, я спрыгнул с невысокого берега на водную гладь и медленно поплыл, устало окуная шею в воду и смывая сочащуюся кровь. У меня не осталось сил присоединиться к ликованию Буя, Кия, Сора и Лада. Вставая на цыпочки, они победно крякали во все горло, воинственно размахивая крыльями, возвещая славу, благодарение и гордость за содеянное. Мысленно я был с ними, так как чувства, которые я испытывал от доставшейся нам победы, были близки переживаниям моих собратьев. Я бросил взгляд на горизонт, чтобы увидеть тускнеющий диск Луны, успев шепотом поблагодарить ее за поддержку. Отпраздновав победу, Кий, Сор и Лад с торжествующим кряканьем полетели к стае, возвещая о благополучном исходе схватки. Тем временем Буй спустился следом к воде, и по его легкой хромоте можно было догадаться, что гусыня успела пару раз ущипнуть его в лапу. Мой мужественный брат всем видом скрывал это, радуясь нашему успеху и делая вид, что ему совсем не больно. Пока Буй пристроился рядом со мной, чтобы отдохнуть после напряженной схватки, Тур не преминул и тут найти основания для своих бесконечных упреков. Он находил мою вину в ранах, полученных нашим братом Буем, говоря при этом, обращая свои слова непосредственно в мою сторону: «Несмотря на счастливый исход, наша победа не стоит ран, полученных Буем, — никакая победа не стоит страданий даже одной из уток стаи. Вокруг много озер, и мы могли отправиться, чтобы занять любое из них. Эта схватка была бессмысленна по своей сути, и вся вина за раны Буя ложатся на одного тебя, как вдохновителя этой глупой затеи. Нужно сказать, что могло быть хуже, могли пострадать Кий, Сор и Лад. Гор, все, что ты делаешь, идет вразрез с традициями стаи, сформировавшимися на протяжении многих веков усилиями предыдущих поколений. Это наши ценности. Это наша история. Это наш образ жизни. Утки никогда не боролись за жизненное пространство, так как ценность жизни утки выше всего остального. Не думай, что ты умнее предыдущих поколений. Что с тобой, Гор? Ты стал другим. Ты не следуешь законам стаи. Для тебя важны только собственные амбиции». Я не находил смысла отвечать на обвинения Тура, сознавая, что ему не понять моих чувств, моего образа мышления, моего желания получить от жизни все, возвыситься над ней, сделать неосуществимое, воплотить недостижимое, не отступив от задуманного ни на шаг. Я знал, что, отступив один раз, будет искушение отступить и в следующий раз, поступив осторожнее, благоразумнее, взвешеннее, что противоречило моим стремлениям. Туру этого было не понять, но нужно отдать ему должное, временами он способен быть удивительно надоедливым своими длинными и нудными речами. На этот раз он настолько увлекся своими обвинениями в мой адрес, что я был готов дать короткий, но ясный ответ. К счастью, в воздухе показалась взволнованная Зара, которая, завидев нас, ускорила свой полет. Приводнившись рядом со мной, она мирно заскользила у моего правого крыла, пытаясь подплыть ближе, прижаться к нему. Несомненно, Зара заметила, что мое крыло болезненно, неестественно висит. Появление моей любимой придало чувство удовлетворения моей душе, и я ясно ощутил, что все, что я делаю, все, чем живу, — ради нее, ради ее восхищенного взгляда, ее нежного прикосновения, ее любви. С этими мыслями я отплыл дальше от берега в сопровождении властительницы моих дум и Буя, оставив позади ворчливо крякающего Тура. Я молча наслаждался победой и близостью тех, кто был мне по-настоящему дорог. Судьбе этого было недостаточно, и через некоторое время в небе показалась вся стая, ведомая Кием, Сором и Ладом. В следующее мгновение все с кряканьем опустилась на воду рядом с нами. В одночасье мы втроем оказались в ее центре. Окружающие нас братья принялись голосисто превозносить значение нашей победы, сопровождая это хлопаньем крыльев, окунанием шей в воду и потряхиванием хвостов, и на время я забыл о своих ранах, присоединившись к общему ликованию. Помимо всего прочего, я радовался, что наше изгнание подошло к концу. Все обиды — изгнание Чака, обвинения Тура, нарушенные законы стаи, похищенная Зара — были забыты, оставшись в прошлом. Теперь мы с Буем снова полноправные члены стаи, всеми любимые и почитаемые. После пережитой опасности подобный повороты судьбы производит неизгладимое впечатление. Нечто подобное хочется пережить снова и снова. Радость одиночки ничто по сравнению с торжеством стаи, частью которого ты себя ощущаешь. Значение содеянного во много раз усиливается, если оно приносит благо стае, оправдывая пролитую кровь во имя общей победы. Впервые я испытал сладостное чувство славы и всеобщего восхищения, пребывая в ореоле героя. В эйфории всеобщего ликования Буй поделился со стаей, что нашей свободе от ига гусиной орды мы обязаны покровительству Луны. Благодаря моему посвящению Луна отныне будет во всем способствовать успеху стаи, и нам следует вознести нашей покровительнице благодарность перед отходом ко сну, когда она появится на звездном небе. Это сообщение было встречено одобрительным кряканьем. Мое первое побуждение от затеи Буя поделиться со всеми членами стаи нашими секретами было резко отрицательное — я полагал, что в них содержится много личных переживаний. Но, видя неподдельную эйфорию, с которой это известие было принято нашими собратьями, я подумал, что лучшего момента для продвижения культа Луны выбрать нельзя. Теперь я был уверен, что благодаря нашему общему преклонению Луна не преминет обратить внимание на почитание, которым она пользуется у нас. Ее покровительство станет заметнее. Это известие стало предметом обсуждения стаи, постепенно разбредшейся по всей глади озера. Весь день праздновали добытую свободу, вознося хвалу Луне, мне, Бую, Кию, Сору, Ладу и Туру. Усталость и раны не позволяли долго предаваться ликованию, и потому я был рад вновь оказаться в обществе одой лишь Зары, зная, что мы более не изгои, а настоящие герои. К вечеру, когда стая соберется в центре озера для приготовлений к отходу ко сну, мы с Зарой сможем присоединиться к братьям и сестрам, чтобы быть вместе. Залечивая раны, нанесенные мне грубым гусаком, я провел несколько лучших дней моей жизни в обществе Зары. Я не знал утки красивее, нежнее и преданнее моей любимой, всегда предупредительной и внимательной, готовой предугадать мои желания и капризы. Я окончательно убедился, что Зара — самая чуткая утка, с которой я готов провести остаток жизни. Эти дни были насыщенными, наполненными множеством открытий, о которых я знал, но которые обнаружились для меня заново, в ином свете, во всей глубине и поразительном очаровании, раскрыв свое изначальное значение и глубокий смысл, о котором я ранее не задумывался, но который все это время присутствовал в мире, полном тайн и загадок. Мои мысли в дни, проведенные рядом с Зарой, были так красочны, ясны и вместе с тем настолько неожиданны и парадоксальны, что, задаваясь банальными, на первый взгляд, вопросами, к примеру, о том, что вода жидкая, листва зеленая, небо голубое, а Луна холодная, мне приходило множество простых и очевидных объяснений. В каждом из них присутствовало обстоятельство, которое меня вновь и вновь поражало величием и грандиозностью, а именно понимание, что многие тысячелетия тому назад земля выглядела иначе и природа была другой. Вместе с тем на протяжении веков все живое эволюционировало, менялось, и очевидно, что мое появление было давно задумано с единственной целью, чтобы к моему рождению были готовы озеро Верхнее, наполненное голубой водой, окружающие деревья, зеленая трава, лазурное небо, Зара, наша стая, мой преданный и смелый брат Буй, мои двоюродные братья Кий, Сор, Лад и даже вечно ноющий Тур. Это было создано для меня, чтобы я мог чувствовать, ощущать, наслаждаться, быть частью этого, сосуществуя в мире, полном красоты и гармонии. Я был не в состоянии допустить, что природа могла пребывать в своем очаровании, не возжелав своим нутром, чтобы кто-то мог это увидеть, созерцать, во всей ее целостности и многообразии. Следовательно, мое появление было предопределено и давно ожидаемо, как и то, что должно произойти со мной. Даже мысли, которые меня посещают, должны быть частью изначального замысла. Эти выводы были так естественны и логичны, что я не мог понять, какое другое объяснение может иметь сущее и с какой иной целью это могло быть создано. Если на миг допустить, что не я являюсь окончательным итогом развития, а имеются другие, более важные, мне неведомые цели, силясь делать любые допущения, я не мог обнаружить события более значительного, чем чудо моего появления. Моя бесконечная критичность в отношении цели мироздания, включая вопрос о моей роли, не давал мне покоя, упрямо твердя, что мое появление само по себе не может быть фактом настолько замечательным, чтобы ради этого затевать строительство Вселенной. Вывод, к которому я приходил, представлялся мне единственно верным. Он заключался в том, что, очевидно, у меня есть Миссия, которую предстоит выполнить и которая по своей важности, ответственности и значению имеет вселенский характер, определяя все, что было создано и сведено воедино в течение многих веков, итог, который может быть поставлен на чашу весов как оправдание сущего. Следовательно, все, что происходило до сих пор, есть только введение, прелюдия, и с моим появлением основные события берут свое начало, вступая в решающую фазу. Оставалось понять и ответить на вопрос о сути самой Миссии, о том, что же предстояло сделать и где искать нужные разъяснения. Несмотря на то, что я не представлял, как разрешить вопрос о моей Миссии, само понимание факта, что я — особенный, избранный, что я являюсь важным звеном в истории развития природы и всего сущего, вселяло энтузиазм и вдохновение, призывая быть готовым к любым свершениям, ожидая момента, когда логика событий подскажет, какой от меня требуется вклад. Я живо ощущал, что любая Миссия мне по плечу, учитывая мою роль, черты моего характера, мой живой, гибкий ум и стечение обстоятельств, которое наверняка будет способствовать достижению любых инициатив, даже самых безумных, по сравнению с которыми изгнание стаи гусей — только забава и разминка, не достойная упоминания при подведении окончательных итогов. Через несколько дней, когда мои раны затянулись и ко мне вернулись былые гибкость и сила, я почувствовал готовность к новым свершениям, о чем сообщил своим соратникам Бую, Кию, Сору, Ладу и Туру. Я видел в их глазах оттенки недоумения и непонимания, но с определенного момента мой авторитет поднялся на недостижимую высоту, и никто из них, кроме Тура, не стал подвергать сомнению важность и значение полученного задания. Каждому, за исключением Тура, которого я считал не готовым к такого рода заданиям, я определил направление и поручил отправляться с целью сбора точных сведений о географии и ландшафте, а особенно о населении, обитающем вокруг озера Верхнее. Мы примерно представляли, какие стаи уток, гусей и лебедей обитают, но эти сведения были неточными и поверхностными. Необходимо было получить данные самой высокой достоверности обо всем происходящем на территории интересов нашей стаи. Как и следовало ожидать, Тур немедленно подверг сомнению целесообразность данного задания, видя в нем бесполезность и опасность. Он утверждал, что разведка не только способна принести сведения, но может, вместе с тем, себя обнаружить и в конечном итоге послужить объектом для ответных действий со стороны неведомых врагов, тем самым подвергнув опасности всех нас. Я проигнорировал слова Тура, не считая нужным давать дополнительные объяснения важности задания. Когда Буй, Кий, Сор и Лад отправились на разведку с полученным заданием, я предпринял попытку пояснить моему брату Туру, какого образа мышления мы должны отныне придерживаться, следуя интересам нашей стаи, но мои попытки не имели успеха, и Тур остался при своих убеждениях. Справедливости ради нужно сказать, что из данной дискуссии я сделал вывод о сути наших разногласий, что помогло мне глубже понять свою доктрину. «Нам, уткам, ничто коллективное не чуждо, — говорил Тур, комментируя суть моего видения, — мы живем стаями, мы совершаем перелеты в больших группах под предводительством лидера стаи, придерживаясь определенного порядка и дисциплины во время полета, выстраиваясь в клин, и все это с практическими целями, чтобы каждая утка сохраняла уверенность, что сможет достигнуть конечной цели длительного перелета. На этом утиные интересы коллективного сосуществования завершаются, и каждый член стаи предоставлен себе, заботясь о собственной безопасности и строя индивидуальное счастье. Утки не имеют территории интересов стаи, так как стая — это только совместное существование, где важна этика отношений между его членами, способная обеспечить справедливость по отношению как к сильному, так и к слабому. В остальном утки основываются на понимании, что природа по сути своей бесконечна и одинакова добра ко всем и каждому ее обитателю, и, как следствие, не столь важно, где обитает стая, на озере Верхнее, на озере Нижнее или на озере Дальнее. Солнце, вода, ил, трава, небо везде одинаковы, и пространства для жизни достаточно для уток, гусей, лебедей, цапель, аистов и всех остальных птиц на свете. Нет необходимости определять территорию своих интересов и защищать ее. Мир создан не только для нашей стаи, а для всех зверей и птиц, обитающих на земле, и блага, предоставленные природой, принадлежат всем. Когда ты, Гор, говоришь, что мы, наша стая, должны обозначить свою идентичность, у меня возникает вопрос, как относиться к тем, кто не является нашей стаей? Из чего следует понимание границы, территории, цвета оперенья, размаха крыльев и всего остального? Что является или не является следствием перечисленного?» Мне ужасно не хотелось говорить Туру о Миссии, которая мне предстояла, сути которой я пока не знал, так как в этом случае она будет втоптана в ил и измерена вдоль и поперек категориями, которыми мыслил и оперировал мой строптивый брат. Как никому другому мне было известно, что моя Миссия относится к другому пространству понятий, пребывая в иной системе измерений. Я пояснял Туру что, если мы хотим чего-то добиться в жизни, «мы должны опираться на силу стаи, на нашу дисциплину, смелость, на нашу идею, наконец». «Идею, — загоготал во все горло Тур, — какая у нас может быть идея? Мы просто птицы, и к тому же не воинственные. Гор, мы не орлы, мы всего лишь утки». «В этом состоит твоя проблема, — возразил я ему, — что ты относишься к себе и к стае, как “всего лишь уткам”, как “даже не орлам”. Но, суть состоит в том, что орлы никогда не объединяются, оставаясь одиночками и потому, являются грозной силой для каждого из нас в отдельности. Мы — стая, и в этом наша сила. Вместе, мы можем создать и добиться большего, чем каждый отдельно взятый орел. Нам нужно понять, что значит “быть вместе”, расширяя понятие стаи до гораздо большего, чем просто совместное купание и дальние перелеты. Нам нужно жить интересами стаи. Что хорошо для стаи, хорошо для каждого его члена. Что плохо для стаи, плохо для всех. Если гуси мешают стае, это дело каждого селезня, и пока последний гусь не уберется, чтобы стая почувствовала себя свободной, на своем озере, на своей исконной территории, ни один селезень не должен быть до конца спокоен. Ты говоришь, природа велика и места хватит всем. Давеча гуси могли прогнать нас, и мы отправились бы на другое озеро, где обитает другая стая. Те были бы вправе не разделить с нами своего водоёма. Где дом нашей стаи? Где наша территория?» Тур, покачал в ответ головой, выражая несогласие с моими доводами: «Я уже ответил на этот вопрос, Гор. Земля огромна, и места хватит всем. Но самое важное, что остальные стаи наших собратьев мыслят, как я. Если мы стаей перелетели бы на другое озеро и там уже располагалась другая стая, нам не отказали бы в гостеприимстве. А если мы повели бы себя агрессивно, прогнав ту стаю с их собственного озера, это было бы вероломно и противоречило утиной этике. Утки — птицы мирные. Наше понимание стаи означает мирное сосуществование. Высшей ценностью этики уток являются индивидуальная жизнь и личная свобода. Утки не ведут борьбы за существование, где платой становится жизнь своя или своих собратьев по стае. Никакие победы не стоят жертв или страданий отдельно взятой утки. Еще менее соответствует утиной этике подвергание опасности жизни уток для достижения эфемерных целей стаи. Утки не могут отправлять других уток на смерть или в опасное предприятие. Принятие риска угрозы жизни относится к сугубо интимным решениям каждой отдельной утки. Жизнь священна и этика уток предписывает ею дорожить, ставя ее превыше всего. В этом состоит императив утиной свободы, прямо указывающий, что каждая утка имеет абсолютный суверенитет на свои поступки и решение идти на риск, есть свободное волеизъявление каждой особи в отдельности». «Послушай, Тур, — обратился к нему я, — тебе бы подошла роль проповедника мирного права. К сожалению, мир не так благ, добр и безопасен, как ты думаешь. В мире есть масса опасностей, и безобразное поведение стаи гусей на нашем озере самая ничтожная из них. Имеются другие опасности, о которых мы не подозреваем, но которые могут обрушиться на нас в любой момент. Эти опасности могут принести жертвы и потери. Могут погибнуть многие утки и селезни. Могу погибнуть я, ты и, скажем, Зара или Буй. Наши жизни могут в любой момент подвергнуться внешней агрессии. Я призываю тебя относиться к этим опасностям, как к угрозе для всей стаи, а не как к делу каждой утки в отдельности, спасать свои перья, затерявшись в толпе. Наше достоинство в том, что мы не толпа, мы стая. Опасность для одной утки — это опасность для всей стаи. Если для спасения стаи придется пожертвовать жизнью нескольких селезней, я сочту эти жертвы оправданными. Ведь при этом в стае останутся в живых наши утки и их маленькие утята, которые вырастут и дадут потомство. Пожертвовав собой, мы дадим возможность нашим утятам жить на нашем озере, на нашей территории, в нашей стае. Нам нужно смотреть на вещи шире, управляя своей судьбой и жертвуя своими жизнями для общего блага, когда возникнет необходимость». «А право решать, кому жертвовать своей жизнью, а кому нет, ты оставишь за собой? Не кажется ли тебе, что ты слишком много на себя берешь? Ты не Бог, чтобы определять, кому жертвовать своими жизнями, а кому нет». «Решение о том, кому жертвовать жизнью, а кому нет, есть бремя лидера, вожака стаи. Лидерство не дается само по себе. Лидерство доказывается тем фактом, что лидер умнее, решительнее, удачливее, а самое главное, лидер — это воля быть первым, быть лучше. Настоящий лидер не ждет, когда ему дадут бремя лидерства, он сам налагает на себя это бремя. Лидер не боится смерти и готов первым отдать свою жизнь на благо стаи. Лидером становится тот, кто способен эффективно решать проблемы стаи». «Это несправедливо и жестоко по отношению к стае, — возразил Тур — я бы сказал, что это противоречит принципу и пониманию стаи. Это ограничивает свободу членов стаи. В стае все равны и у всех одинаковые права. Сама стая является гарантом справедливости. Если кто-то берет на себя бремя лидерства в том смысле, о котором говоришь ты, это станет нарушением свободы личности и узурпация прав стаи». Каждый остался при своем мнении, и к моменту возвращения первых гонцов мне не удалось переубедить Тура. Я не стал взывать к аргументам о смысле нашего существования здесь и сейчас, которое не могло быть случайным, и о той особой Миссии, суть которой мне предстояло выяснить для себя, значение которой было неимоверно важнее. Я отложил продолжение диалога на более поздние времена, когда представится удачный момент, а еще лучше, когда своими действиями я смогу убедить Тура в своей правоте и аргументы отпадут сами собой за ненадобностью. Сведения, поступившие от вернувшихся Буя, Кия, Сора и Лада, во многом совпадали с теми, которые были мне известны в силу того, что в стае в целом знакомы с происходящим в окрестностях. Справедливости ради нужно сказать, что имелись ценные уточнения, относящиеся к текущей ситуации, в курсе которых я считал себя обязанным быть, контролируя территории интересов нашей стаи. Буй принес согласие нескольких стай, расположившихся к югу, где раскинулось несколько озер с широкими водными каналами между ними, покрытыми густыми зарослями и камышами, и к востоку, на озере Илистом, находящемся на относительно большом от нас расстоянии, признать суверенитет нашей стаи. Ему удалось на месте разрешить конфликтную ситуацию. На западе и на севере все обстояло не столь однозначно. Мне пришлось отправиться туда самостоятельно, чтобы уладить дела, и исключительно силой убеждения мне удалось получить согласие трех местных стай, что во время осеннего перелета они отправятся в полет по нашему сигналу, сопровождая нашу стаю, и вообще будут во всем следовать полученным от нас инструкциям, что я отнес к важнейшей победе моей дипломатии. Вскоре я вновь отправился на озеро Илистое для улаживания проблемной ситуации, что свидетельствовало о том, что наше влияние и мой авторитет ценятся очень высоко. Разрешение конфликта потребовало некоторых усилий, и, кроме того, пришлось убеждать стороны в справедливости вынесенного вердикта после череды обид. Речь шла о том, что один залетный селезень, называемый стаей «чужим», сумел добиться расположения местной утки. Это обстоятельство не нашло поддержки и одобрения со стороны стаи, и несчастные влюбленные испытали горечь изгнания, как это некогда испытал я. Мне удалось убедить стаю, что «чужой» должен стать полноправным членом общества с условием, что он будет чтить ценности и следовать законам вновь обретенной семьи, чему «чужой» немедленно присягнул и впоследствии долго благодарил за оказанную поддержку. Озеро Илистое находилось в непосредственной близости от озера Дальнего, обычно игнорируемого утками и в основном необитаемого ввиду его отдаленного расположения от путей перелета. Это место было мне близко как воспоминание о нескольких неделях моего добровольного затворничества, которые я там провел. Я не преминул бы воспользоваться случаем залететь туда, чтобы еще раз взглянуть на водную гладь, на камыши, на небольшой ручеек с родниковой водой, впадающий в озеро, если бы не предполагал, что там находится Чак, от которого давно не было вестей и которому некуда было отправляться, кроме как на озеро Дальнее. Вместе с тем мне пришла в голову отличная мысль сделать озеро Дальнее своей летней резиденцией. Мы могли бы расположиться там с Зарой, одни, вдали от стаи. На озере Дальнем мы всегда будем вдвоем, даря друг другу внимание, в окружении дикой природы, где никто не посмеет нас беспокоить. Необходимые вопросы, относящиеся к стае и дипломатическим контактам с дружественными стаями, признавшими наш суверенитет, можно решать через Буя и Тура, которые через день будут прилетать ко мне с докладом. С этой целью я отправил Тура на озеро Дальнее с заданием провести рекогносцировку и нужные приготовления к нашему с Зарой перелету. Тур вернулся на следующий день со сведениями, что Чак действительно находится на озере Дальнем. В продолжение разговора Тур стал ходатайствовать о его прощении, поясняя, что тем самым передает просьбу самого Чака, с всевозможными клятвами не добиваться расположения Зары и вообще не нарушать законов стаи. Лично от себя Тур добавил, что самым мудрым в данной ситуации было бы проявить великодушие и сострадание, позволив Чаку вернуться. Такое решение послужит укреплению моего авторитета как справедливого и милосердного лидера. Для меня не остался незамеченным факт пусть косвенного, но все же признания моего лидерства со стороны Тура. Больше, чем судьба Чака, мое внимание привлекло известие, принесенное в тот же день залетным селезнем с озера Илистого, о появлении там чужой утки, которая жалобно звала на помощь накануне утром. Селезни передавали, что в ее голосе слышались звуки мольбы освободить ее из неволи или из большой беды, но разведчики, видевшие ее издалека, опасались приблизиться, не получив соответствующих инструкций. К вечеру утка перестала призывать, попросту исчезнув, и впоследствии никто о ней не слышал. Я распорядился немедленно информировать меня, если утка появится снова. История казалась во всех отношениях странной ввиду того обстоятельства, что утка определенно была не из местных стай и вообще о ней никто никогда не слышал. Как утверждали местные селезни, однажды заслышав ее славный, молящий о помощи голосок, его уже невозможно было забыть. Такого душевного тембра они никогда не слышали. Это обстоятельство озадачило меня, а непрекращающиеся ходатайства Тура в отношении Чака отвлекали и утомляли до той степени, что однажды, не сдержав раздражения, я ответил резким отказом, добавив, что не хочу более ни видеть, ни слышать о Чаке никогда. Туру мой тон не понравился, и он продолжал взывать к справедливости и милосердию, понимая, что на правах моего брата он единственный, кто может настаивать, тогда как от других селезней подобных выходок непослушания я бы не потерпел. Я не имел намерений менять своего решения в отношении Чака, пояснив Туру, что для меня вопрос является принципиальным и никакие усилия ни к чему не приведут. Я добавил, что Чаку необходимо подыскать другое отдаленное место и у него имеется не более двух дней, чтобы освободить озеро Дальнее от своего присутствия. На третий день я намереваюсь сам появиться там, и мне будет неприятно с ним встретиться. Я посоветовал Туру заранее отговорить Чака от попыток заговорить со мной лично, пояснив, что это в интересах самого Чака. Со вздохом Тур отправился на озеро Дальнее, бросив напоследок что-то о моем излишне жестком отношении к отдельно взятым селезням, имевшим неосторожность перейти мне дорогу, тогда как, с его точки зрения, нужно проявлять великодушие, мудрость и благородство. Я не считал необходимым продолжать диалог, полагая, что все сказано и судьба Чака раз и навсегда определена. В этот момент меня волновали иные вопросы жизни стаи, относящиеся к высшему объединяющему мировоззрению, которое сформирует идеологический фундамент. Мои мысли были заняты размышлениями о роли Луны. Мне было очевидно, что луноцентризм, как я его понимал, давал объяснение не только недавним событиям, произошедшим со мной, но и способствовал расширению миропонимания каждого члена стаи в отношении баланса сил в непостижимой природе, опирающийся на хрупкие субъективные предпочтения воли богов. Если стая не найдет достойного покровителя, грядущие события могут иметь трагичные последствия, когда мы окажемся лицом к лицу с нависшей угрозой. Могущество Луны, как абсолютной богини царствующей в мире тьмы, способно защитить стаю от духов сумрака, имеющих власть над силами зла, наиболее опасных и коварных, способных на вероломство, подлость и предательство. Ангелов света, преклоняющихся силе Солнца, стоило опасаться в меньшей степени, так как их действия направлены на добрые и справедливые свершения. В свете подобной доктрины мне виделось очевидным, что покровительство Луны станет основанием для большей защищенности стаи, что я и выразил в своей речи к моим собратьям, сказав им буквально: «Преклоняйтесь не тому, кто может способствовать нашему благоденствию, а тому, кто может нас уничтожить. Нам нужно уберечь себя от зла, коварства и вероломства, склонив головы перед силами тьмы, в то время как о процветании мы позаботимся сами». Стая с пониманием восприняла мои аргументы, находя в моих доводах рациональное зерно, и со следующего вечера все члены стаи перед сном совершали короткий полет, склоняя головы и выговаривая слова покорности в адрес поднимающемуся в сумерках силуэту Луны. Только Тур, как обычно, высказал несогласие с лунным культом, ворча в клюв, что «утки никогда никому не преклонялись и внутренняя свобода и независимость утки суть основа суверенитета ее личности». Меня не раздражало его ворчание по поводу каждого моего слова. Скорее, наоборот, я имел возможность соотносить свои действия и поступки, соизмеряя их с видением мира, который проповедовал Тур. Его возражения и протесты укрепляли во мне убежденность в правильности моих намерений. Наблюдая его ворчание, я задался целью внедрить в жизнь стаи культ луноцентризма, воздавая хвалу и благодарность лунной стихии, как нашей защитнице и покровительнице. С этой целью Луна была вознесена в статус высшего божества, имеющего власть над силами тьмы. Чтобы стать избранным, пользуясь ее покровительством, каждому нужно пройти процесс инициации, апогей которого был заключен в изнурительном полете к Луне, подобном тому, который совершил я. В тот же день Буй обратился ко мне с нижайшей просьбой разрешить ему сделать попытку добраться до Луны. Следующие несколько дней он посвятил подготовке к полету, желая вслед за мной пройти обряд посвящения, в чем я его поддержал, ставя Буя в пример перед всеми селезнями нашей и дружественных стай соседних озер, примкнувших к нашему союзу. Посвященные получают благословение и поддержку богини Луны, необходимое во всех начинаниях, где подстерегает опасность, а удача способна сыграть решающую роль. Перед лицом стаи я поблагодарил силу богини Луны как высшую божественную стихию, возможности которой не знают предела. На вторую ночь Буй отправился в полет, предварительно получив мое благословение. Я ограничился несколькими советами, опирающимися на собственный опыт, главный из которых состоял в том, чтобы подняться на такую высоту, где сознание начнет туманиться, а любые взмахи крыльями уже не будут продвигать ввысь, так как в противном случае пройти процесс перерождения и посвящения не удастся. Самым опасным, говорил я моему смелому брату, будет снижение, во время которого, несмотря на усталость, нужно контролировать полет, прижав крылья как можно плотнее к телу, выдвинув лишь кончики перьев. В противном случае при нарастании скорости крылья разлетятся в клочья от усиливающегося сопротивления воздуха. Буй вернулся далеко за полночь, камнем плюхнувшись о поверхность воды. В первое мгновение создалось впечатление, что он не дышит и его попытка закончилась трагически, но через некоторое время, когда двое селезней помогли ему выбраться на берег, мой мужественный брат стал проявлять признаки жизни. На следующий день, несмотря на всеобщую слабость и неспособность самостоятельно плавать, в его глазах было столько просветления, что ни для кого не оставалось сомнения, что посвящение состоялось. Дав возможность Бую прийти в себя, селезни бросились расспрашивать его о полете и об эмоциях, пережитых во время посвящения, немало расстроившись, что Бую не удалось приблизиться к Луне. Некоторые не скрывали ожиданий услышать рассказ о прикосновении к богине тьмы. Сведения, переданные новым посвященным, укрепили стаю во мнении, что Луна, сохраняя влияние на наши судьбы, расположена на недостижимой высоте, откуда ей прекрасно видны события на Земле. Из этого следовало, что ее возможности превосходят известные нам земные силы. Мне хорошо было знакомо чувство просветления, посетившее Буя, ощущение прикосновения к великому, вечному, божественному, в котором сосредоточено предчувствие тайн мироздания. Я при всех поздравил Буя с посвящением. На следующий день мы с Зарой отправились на озеро Дальнее. Как и следовало ожидать, там не осталось признаков недавнего пребывания Чака. Зара была так очарована новым местом жительства, что во время прогулок бесконечно переспрашивала о времени моего одиночества в этом благословенном богом месте. Когда мой рассказ с очередными подробностями заканчивался, Зара задумчиво подводила итог, что в моей судьбе столько романтичного и богиня Луна все рассудила, дав мне возможность обдумать прошлое, настоящее и предстоящее, определив каждому его долю. Со временем, анализируя свои поступки и цепь событий, я приходил к пониманию, что в моей судьбе было много разумного и последовательно, начиная с моего одиночества и последующего возвращения и заканчивая изгнанием Чака, битвой с гусями и объединением стай близлежащих озер. Безусловно, все произошедшее связано с моей Миссией, которую предстояло выполнить, но которая была мне неизвестна и не в полной мере ясна. Кто-то высший последовательно готовил и вел меня к ней. Мне оставалось делать свое дело, проявляя упорство и мужество, оставаясь в уверенности, что в свое время суть Миссии откроется мне и я непременно узнаю и сразу все пойму. Я кивал в ответ на слова Зары, не спеша посвящать ее в свои мысли о предстоящей Миссии, зная, что это выше ее понимания и она неизбежно проболтается в силу своего хвастливого характера. Я наслаждался ее обществом, посвящая ей все свое время, отдавая себе отчет, что с того мига, когда для меня прояснится суть моей Миссии, я буду вынужден с ней расстаться. Время от времени я виделся с Буем или Туром, которые приносили сведения о происходящем в стае. Те отличались скудностью и однообразием, в основном касаясь повального процесса посвящения, что успело стать причиной гибели двух слабо подготовленных селезней. Не справившись с полетом на этапе снижения, обессиленные, те упали на твердую почву недалеко от берега, что стоило им жизни. Это известие меня опечалило, и я распорядился внести порядок в этот процесс, назначив Буя ответственным за тренировочный этап и определение списка кандидатов на основании критериев готовности к посвящению, снабжая тех нужными инструкциями и не позволяя всем и каждому отправляться в это опасное предприятие на свой страх и риск. В противном случае сохранялась опасность, что вскоре мы потеряем большое количество селезней, ослабив силу стаи. Мы подолгу беседовали с Буем на эту тему, и в этих диалогах у нас ясно определились черты мистерии Луны, разделив ступени благословения и шаги восхождения с церемониями посвящения избранных, объединяя их в единый круг верных нашему делу селезней. Из числа избранных можно составить ядро дисциплинированного, преданного братства. Со временем эти идеи получили стройность, и вскоре Буй стал приносить утешительные сведения. Из его докладов следовало, что процесс взят под контроль, обряды посвящения проходили реже и с высокой вероятностью успеха, но вселившийся страх побуждал отдельных селезней быть осторожными. Со слов Буя, участились случаи, когда в процессе посвящения кандидаты не поднимались достаточно высоко, в результате чего признать инициацию успешной по итогам неутомительной прогулки не представлялось возможным. Пришлось ужесточить ограничения, проинструктировав Буя по поводу признаков, свидетельствующих о прохождении инициации, к которой должны подходить только абсолютно готовые селезни, доказавшие свои способности и горячее желание пройти испытание до конца, после чего только и должны быть допущены к обряду, не превращая процесс в формальность. Эти вопросы занимали меня всерьез, поскольку я понимал, что мистерия Луны позволяет сформировать иерархию избранных для создания передовой элиты из представителей разных стай, ценящих свою избранность и готовых в любой момент следовать за лидером. В число избранных можно будет попасть, лишь пройдя обряд инициации с последующим посвящением. Эти селезни станут стержнем нашего единства, вокруг которого можно укреплять иерархию общества. С этими соображениями я через Буя управлял процессом создания братства, отводя каждому его будущую роль, для достижения правильного баланса представительств стай, выдвигая в передовые ряды настоящих бойцов, в которых жила вера в наше дело. Я совсем было забыл о чужой утке с дивным голоском, но однажды Тур принес сведения о том, что чужая утка вновь появилась на озере Илистом. При попытке ей помочь непостижимым образом погибли три селезня. Это известие побудило меня к немедленным действиям, и я тут же известил Зару, что мы тотчас возвращаемся на озеро Верхнее, к стае, ввиду возникших обстоятельств, требующих моего личного присутствия. Я никогда не решился бы оставить Зару в одиночестве на озере Дальнем, подвергая ее опасности, и мы немедля отправились в полет, выбрав наиболее безопасный маршрут, в стороне от озера Илистого, придерживаясь низкой высоты, исключая возможные неожиданности. Добравшись до озера Верхнего, я без промедления созвал совет стай, состоявший исключительно из посвященных Луны и лично преданных мне селезней. К сожалению, мне удалось узнать мало дополнительного к тому, что поведал Тур, об этом загадочном деле, так как погибшие селезни были из другой стаи, а свидетели находились далеко, откуда было видно лишь, что чужая утка спокойно плавала в одиночестве, жалобно призывая на помощь, не делая попыток взлететь. Селезни, отважившиеся подлететь ближе, чтобы разобраться в обстоятельствах дела, непостижимым образом были опрокинуты резкими ударами на воду, что свидетельствовало о тайне, с которой была связана чужая утка, таящая неведомую угрозу для стаи. Тур выступил с предложением игнорировать чужую утку, наложив табу на полеты членов стаи к месту, где ее видели, и большинство селезней высказалось в поддержку предложения Тура, считая его оправданным с учетом известных обстоятельств. Мне подобное отношение к событиям на моей территории казалось малодушием, о чем я поспешил поставить в известность совет стай, не преминув упрекнуть Тура в трусости и недальновидности. Я сообщил, что мы хозяева этого озера и имеем право знать обо всех тайнах, имевших место в зоне наших интересов, добавив, что нет на свете силы, природу которой нельзя понять и против которой мы не могли бы придумать противодействие. Моя воодушевленная, полная уверенности в себе речь возымела действие. Буй, Кий, Сор и Лад с энтузиазмом согласились сопровождать меня к месту событий с целью проведения рекогносцировки, чтобы понять, что за чужая утка временами появляется в наших краях и какую угрозу она таит. На следующее утро, лишь только заалела заря, я попрощался с Зарой, пообещав ей непременно вернуться, и в сопровождении верных мне Буя, Кия, Сора и Лада направился к озеру Илистому. Прибыв туда, нам не посчастливилось обнаружить чужой утки, и все, что нам удалось добиться, это осмотреть место, на которое указали местные селезни. Оно оказалось ничем не примечательным, кроме, пожалуй, того факта, что было расположено недалеко от берега, где полоса камышей резко обрывалась, в результате чего открывался отличный обзор на прибрежную траву и оттеняющий ее лесной массив. Мы несколько раз облетели этот сектор, после чего осторожно опустились на воду там, где предполагаемо находилась чужая утка, прогулялись по берегу и были вынуждены ни с

Конец ознакомительного фрагмента.