Частное пионерское

Михаил Сеславинский, 2008

Книга рассказов Михаила Сеславинского переносит нас в 70-е годы прошлого, двадцатого века. Воспоминания о пионерском детстве складываются в пеструю картину, где есть место всему: смешному и трогательному, нелепому и героическому, дурацкому и до боли дорогому. Автор пишет о тех мелочах, из которых складывалась жизнь миллионов мальчишек и девчонок нашей страны, стремится сохранить в памяти то, что уже становится достоянием истории. М. В. Сеславинский – известный общественный деятель. По мотивам этого сборника рассказов снят одноименный фильм. Для среднего школьного возраста.

Трудовые десанты

По субботам в нашей квартире происходила приборка. В младшем возрасте я просто помогал маме, а вот в старших классах в наши с сестрой Галей обязанности входило мытье полов. На мою долю выпадали спальня, где мы с ней обитали, и кабинет, который на самом деле служил спальней родителей.

Мыть полы я очень не любил, как, впрочем, и Галя, у которой сразу портилось настроение, особенно если я завершал уборку комнат быстрее ее и уже отдыхал, а она все еще возилась с ведром и шваброй в коридоре.

Еще одним трудоемким занятием была чистка ковров. Специально для этих целей имелся тяжеленный пылесос «Циклон» в форме большого шара. Сменных пылесборников тогда еще не было, и надо было выносить его нижнюю часть во двор и вытряхивать лохмотья пыли на землю где-нибудь в укромном местечке около гаражей.

— Миша, идем ковры на улицу чистить, — частенько говорила мама, не удовлетворенная качеством чистки пылесосом, отметившим четвертьвековой юбилей.

Особенно она любила чистить ковры зимой. Иногда вместе, иногда я один вытаскивал ковры на рыхлый снег и по очереди расстилал шерстяным ворсом вниз. После этого выбивалкой изо всех сил лупил по обратной стороне, от чего на снегу оставался грязный серый квадрат. Работа шла веселее, если на месте коврового изделия я представлял себе какого-нибудь своего врага, лежащего на животе спиной вверх.

— Вот тебе, получай, гад! — приговаривал я, представляя Сашку из соседнего подъезда, мучителя дворовых кошек.

Затем я брал в руки веник и потихоньку сворачивал ковер в валик, обметая каждый оборот, чтобы не оставалось снега.

Когда еще чуть влажный чистый ковер расстилался в комнате, от него шел приятный свежий аромат морозца и снега.

— Вот, совсем другое дело, — говорили родители, довольные наступившей в квартире чистотой.

Папа заканчивал гладить выстиранное и тоже высушенное на улице белье. Если был сильный мороз, оно застывало, и в квартиру вносились жесткие хрустящие громадные простыни и пододеяльники, которые досушивались уже в тепле. Из кухни в это время расходился по всей квартире волнующий запах свежеприготовленного мамой борща, для которого рано утром на городском рынке покупали мясо с косточкой.

Зато мне очень нравилось зимой расчищать снег во дворе. В подвале у нас хранилась лопата, которую на зиму переносили в квартиру. После частых и обильных в то время снегопадов многие жильцы дома выходили во двор и чистили площадки около своих подъездов. Во дворе образовывались громадные сугробы, и мы выкапывали в них целые тоннели и пещеры, не говоря уже об обязательном строительстве снежной горки. Верх заливали водой, дружно таская ее в ведрах из квартир.

Я до сих пор очень люблю чистить снег, делаю это с удовольствием при каждой возможности у себя на даче и очень расстраиваюсь из-за малоснежных теплых зим в последние годы.

22 апреля, в день рождения В. И. Ленина, устраивались трудовые десанты. После уроков мы собирали накопившийся за зиму мусор в школьном дворе, орудовали граблями и метлами на газонах и дорожках. Прошлогоднюю листву и мусор сгребали в кучи, которые потом увозили на свалку.

Во дворах проводились субботники, когда домоуправление привозило грабли, лопаты и метлы, а жильцы выходили в объявленное время на уборку и наводили чистоту и порядок около домов.

— Опять Тимошенковы на субботник не вышли. Считают, видите ли, ниже своего достоинства двор убирать. Инженера́!.. — ворчала наша домоуправша тетя Паша.

— Они и в прошлом году только на полчаса выходили, — поддакивала ей старшая по второму подъезду Валентина Ивановна Баранова, выдававшая инвентарь.

С четвертого класса в нашем расписании появился урок домоводства. Несмотря на то что класс разбивался на две группы — отдельно мальчики и девочки, — учительница все равно обучала нас сугубо девчачьим знаниям и навыкам. Мы приносили из дома продукты и учились делать салаты, варить компот или вышивали на салфетках что-нибудь типа «Дорогой маме в день 8-го Марта». Мальчишки терпеть эти занятия не могли.

Уже позднее вместо домоводства начались уроки труда, и мы под присмотром нашего добродушного учителя Михаила Федоровича овладевали приемами работы с напильником, ножовкой, рубанком и молотком. Верхом моего мастерства была кособокая табуретка с неровными ножками, которая, как мне сейчас кажется, вполне могла бы присутствовать на какой-нибудь картине Ван Гога или Пикассо.

А вот в восьмом классе все школьники раз в неделю ходили на занятия в учебно-производственный комбинат, где девочки осваивали азы профессии медсестры, швеи или секретаря-машинистки. Мальчики, как правило, учились на электриков.

И почти каждый месяц мы собирали макулатуру. Занятие это было весьма интересное и полезное. Во-первых, наша квартира очищалась от старых ненужных газет, которые скапливались под журнальным столиком. Порой к ним добавлялось и несколько журналов, хотя многие из них хранились дома, постепенно заполняя все свободное пространство под диванами, на шкафах и антресолях. В разные годы мы выписывали журналы «Пионер», «Юность», «Роман-газету», «Техника — молодежи», «Вокруг света», «Человек и закон». На них подписка была свободная. А вот в годы перестройки, во второй половине 1980-х гг., подписаться на дефицитные «Огонек», «Новый мир», «Дружбу народов» или другие литературные журналы на почте было невозможно. На каждую организацию выдавался так называемый лимит — несколько экземпляров, которые распределялись между самыми достойными сотрудниками. Так что часто приходилось караулить свежие номера журналов в киосках «Союзпечати» или в книжном магазине «Кругозор».

Самые интересные публикации мы сохраняли, а остальные журналы отправляли в макулатуру. В то время многие вырывали из журнала понравившуюся повесть или роман, которые печатались в нескольких номерах с продолжением, и переплетали в простенький коленкоровый переплет в специальных переплетных мастерских. Так получались неплохие книжки. Помню, например, в журнале «Человек и закон» печаталась очень меня заинтересовавшая приключенческая повесть «Голубой Маврикий» — об изощренной краже редчайшей марки с этим названием у одного столичного филателиста и расследовании этого преступления.

Если домашней макулатуры было мало, то мы частенько ходили по квартирам в соседних домах. Подъезды в то время не запирались, ни о каких кодовых замках, домофонах или металлических дверях даже речи не шло. Мы звонили в квартиру и вежливо спрашивали:

— Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, у вас макулатура есть?

Как правило, просьба не вызывала раздражения у жильцов, если только до нас в этом подъезде уже не побывали наши одноклассники или конкуренты из соседней школы или класса. В принципе макулатуру можно было сдавать на специальные пункты приема, где за нее давали две копейки за килограмм. Но эта стоимость была так мала, что взрослые люди таким «бизнесом» не занимались и макулатуру не берегли.

Собранную макулатуру относили к большому деревянному сараю, располагавшемуся во дворе школы.

Когда Галя работала пионервожатой у нас в школе, в ее обязанности входило взвешивание сданных пачек и ведение записей в специальном журнале. Частенько она разрешала нам с Димкой покопаться в горе газет, журналов и старых книг, что мы очень любили.

Однажды мы, как обычно, помогали Гале принимать макулатуру во время майского трудового десанта. Это был очень ответственный сбор, потому что по его результатам подводились итоги всего года и объявлялись классы-победители. На пионерской доске соревнований наш 7-й «А» по количеству красных флажков шел вровень с 6-м «Б», и от сегодняшнего сбора зависело, кто станет победителем и получит почетную грамоту.

— Ну что же ты, Серега, только пять килограммов принес! Не мог, что ли, побольше притащить? — упрекали мы одного из наших одноклассников.

— Да нет у нас больше, я и так все свежие газеты из дома забрал.

— У соседей бы пошуровал.

— На работе все. Три подъезда обошел, одни бабки дома, а они не дают: скупердяйничают. Говорят, самим надо, мы газетами на зиму щели в оконных рамах затыкаем. Сколько у них этих щелей?

В это время во дворе школы, отдуваясь и еле передвигая ноги, показался Жорка Сердюк из конкурирующего класса. Невысокого роста, толстый и белобрысый, он и так-то не отличался особой резвостью, а тут прямо еле тащился, сгибаясь от тяжести. В руках у него было по пачке макулатуры внушительного размера, и наши надежды на победу таяли с каждым его шагом.

Мы с Димкой с ненавистью смотрели на него. Наши взгляды, подобно лазеру из только что прочитанного нами романа Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина», казалось, могли испепелить ненавистного Сердюка и выжечь вокруг него землю в радиусе метров этак ста. Но Жорка продолжал двигаться неумолимой поступью к сараю.

— Ничего себе пачечки! — злобно прошипел Димка. — Откуда же он столько набрал?!

— Наверное, на почте был — там иногда старые газеты остаются, — таким же ненавистным шепотом ответил я.

Сердюк, задыхаясь, подошел к нам, бросил увесистые пачки на землю и вытер пот со лба рукавом синего школьного пиджака.

— Вот, принимайте, — важно заявил он.

— Откуда у тебя столько, с почты, что ли?

— Где взял — там уж нет. Так я вам все и рассказал. Взвешивайте давайте.

Димка зацепил первую пачку безменом за бечевки и поднял вверх.

— Девять килограммов, — сказал он, глядя на шкалу весов.

— Ну-ка, дай я гляну. Где же девять? Десять с хвостиком.

— Где ты десять-то увидел? Девять триста максимум.

— Да ты что, ослеп?! Вот же десять.

Я подключился к спору. Внимательно вглядываясь в безмен, наморщил лоб и весомо произнес:

— Девять с половиной.

Жорка сплюнул на землю от досады, но спорить не стал, понимая, что нас все равно не переговоришь.

— Ладно, давайте эту взвешивайте. — Он подтолкнул к нам ногой вторую пачку.

— Двенадцать кило, — сказал я, из вредности сбавив еще полкилограмма, хотя уже понимал, что решающее соревнование нами окончательно проиграно.

— Что это они у тебя по весу так разнятся? — спросил Димка. — Вроде бы пачки одинаковые?

— Во второй журналов много, они тяжелые, — гордо ответил Сердюк и, проверив наши записи в ведомости, неспешно удалился.

Оставшиеся до окончания сбора макулатуры полчаса мы провели в напрасных надеждах на то, что кто-нибудь из нашего класса принесет рекордное количество бумажного сырья. Но двух-трехкилограммовые пачки наших одноклассников представляли собой жалкое зрелище по сравнению с Жоркиными «валунами». Особенно нас разозлила Ирка Зайцева, принесшая четыре журнала «Юный художник» общим весом триста граммов.

Расстроенные, мы еще какое-то время играли в «ножички», продолжая надеяться на внезапное подкрепление. Для игры мы достали захваченные из дома перочинные ножи. У Димки был обычный, за двадцать две копейки из хозяйственного магазина, а у меня папин подарок — красивый ножик из города Павлово, славившегося еще с дореволюционных времен своими металлическими изделиями. Мы, как обычно, начертили острием большой круг и бросили монетку — жребий, чтобы решить, кому начинать. Игра заключалась в том, что надо было по очереди кидать ножичек в круг, разделенный на две равные части, стараясь воткнуть его в землю противника так, чтобы по направлению лезвия нареза́ть себе сектора, отвоевывая чужую землю. Димка втыкал нож очень хорошо, без промахов и разными способами: «рыбкой», «с мизинца», «с переворотом» и всякими другими. Конечно, он меня быстро обыграл.

Вскоре подошла Галя и бодро спросила:

— Ну, как успехи?

— Да так себе, шестиклашки обогнали, — уныло ответили мы.

— Ладно, не расстраивайтесь! В следующем году поднапряжетесь. Идите, если хотите, поройтесь в макулатуре, только недолго.

Дважды нас уговаривать не пришлось, и мы стали просматривать пачки, в первую очередь обращая внимание на то, не выглядывает ли где-нибудь книжный переплет.

Дело в том, что некоторые сдавали в макулатуру ненужные, по их мнению, книжки. Но если они были в неплохом состоянии и интересного содержания, то можно было сдать их в букинистический магазин. Нередко эта нехитрая операция приносила нам приличные по детским меркам деньжата. Ведь одно дело — сдать макулатуру по две копейки за килограмм, а совсем другое — книжку за рубль или полтора. С этой стоимости магазин оставлял себе двадцать процентов, а остальные деньги выдавались сдающему.

Но в этот раз удача, видимо, совсем отвернулась от нас, и ничего интересного в макулатуре не обнаружилось.

Под конец наших изысканий я подошел к сердюковским пачкам и стал их развязывать. Бечевки были почему-то мокрые и туго завязаны. Еле-еле я развязал их, обламывая ногти, и вдруг увидел такое, что заставило меня дико завопить:

— Димка, ты смотри, какой подлец!

Конец ознакомительного фрагмента.