Киллер рядом – к покойнику

Михаил Серегин, 2001

Связываться с бабами всегда дело рискованное. А уж если они стервы и в деле замешан миллион баксов, то заключать с ними сделку значит подписывать себе смертный приговор. Но Свиридов не лох, чтобы умирать из-за стервозных баб и кучи денег. Он совсем не лох, он – вольный стрелок, киллер высочайшего класса.

Глава 3

Микулов и Бородин

— А написал я «Мастер и Маргарита», так Лев Николаевич, прочитавши…

— Клубника-земляника… Уагадугу… сиропчик…

–…плакал, бородой утирался…

— Сено-солома…

Дверь распахнулась, и вошли двое здоровенных санитаров, лицом и статью смахивающих на борцов сумо.

— Свиридов… — неожиданно деликатным тенором произнес тот, который был потолще и поосанистей, — который из вас Свиридов?

Небритый мужчина у стены нехотя повернул голову и бросил:

— Ну что — Свиридов?

— Ты Свиридов?

— Я-я, — с берлинским акцентом мрачно сказал Владимир.

— Вставай, пошли.

— Да я уже был на процедурах.

— Дуры после, — вероятно, с претензией на юмор сказал санитар. — К тебе пришли.

Свиридов сел на кровати и живо спросил:

— Кто, Илюха и Афоня?

— Не знаю, Илюха он там или Афоня, но только говорит, что пора тебя к нему доставить. Давай, пошевеливайся… пациент.

Свиридов медленно поднялся.

Ноги, онемевшие, одеревеневшие и расслабленные после месячного безделья, не слушались и настойчиво не желали перемещать Владимира в пространстве.

— Да, залечили тебя, — неодобрительно сказал санитар, глядя на то, как Свиридов пошатывается на собственных ногах, словно то ходули или протезы.

…В фойе сидел не Илья и не Афанасий. Этого рослого, атлетично сложенного парня Владимир видел впервые. Когда санитары подвели к нему Свиридова, он медленно поднял на Владимира небольшие, остро поблескивающие темные глаза и прищурился, чтобы разглядеть получше.

Владимир в данный момент не тянул на супермена, красочно описанного Евгением Ильичом: небритый мужик с лицом нездорового цвета, с землистыми кругами под глазами, с анемичными, неверными движениями и синусоидальной походкой, при которой руки не попадали в такт с ногами, болтались, как пустые рукава.

— Садись, — коротко сказал Микулов. Конечно, это был именно он.

— Ты кто? — вяло поинтересовался Владимир, упав на диванчик рядом с нежданным посетителем.

— Кто-кто? Тот, кто забирает тебя из больницы. Поехали… герой.

— Погоди… то есть как это — забираешь? Как собачку из приюта для братьев наших меньших? Забавно. Я тебя вообще первый раз вижу.

— Второй, — отозвался Микулов. — Только ты не помнишь, как мы… несколько своеобразно… с тобой познакомились.

— Ага… значит, это ты меня сюда приволок?

— Нет, не я. Другие ребята. Но, в общем, из одной со мной конторы.

— Что за контора? Мусарня? Прокуратура?

— Почти.

— Значит, гэбэ или доморощенные мафиози. Пиво собственного слива, как говорится.

— Ну, не так уж жестко, — насмешливо сказал Микулов, пристально и не без презрения глядя на то, как кривятся в сарказме серые губы сидящего рядом с ним алкоголика из палаты, набитой двинутым по фазе отребьем.

— И куда поедем? На виселицу?

— А тебе не все равно, куда ехать из этой милой больнички? Конечно, тут уютно и контингент подобрался милый и интеллигентный, но все-таки пора и честь знать.

— А поехали, — равнодушно сказал Владимир. — Кстати, ты не знаешь, куда тогда из ресторана, где я немножко лишку хватил и погорячился… куда делся такой здоровенный жирный парень? Он вот, кажется, тоже там вместе со мной мебель ломал.

Широкие скулы Микулова закаменели, на них заходили бугристые желваки, а на висках и на шее узловатыми веревками взбухли жилы.

— Мебель ломал? — глухо сказал он. — Мебель ломал… да ты там череп сломал одному нашему парню… мозги на стену выбил, сука. Ну ладно… не буду. Поехали.

— А, теперь тебе предстоит ответный реверанс: пустить слезу и мозг на стену, — насмешливо сказал Владимир. — Ну ничего… многие собирались, но ничего путного не вышло.

— Никто тебя в расход пускать не собирается, — сдержанно ответил Микулов. — Успокойся.

— А я и не волновался. Меня вообще в этой больнице сделали спокойным, я теперь как жаба в болотце. Мне что, прямо в пижаме ехать?

— А в чем еще? У тебя здесь есть гардероб?

— А эскулапы не запротестуют?

— Ничего.

— А там, куда мы поедем, кушать дают? А то меня тут только кашей-размазней пользуют. На скипидарную мазь смахивает.

Микулов встал:

— Ладно, хорош базарить, поехали.

У входа в больницу стоял здоровенный серый джип-»Мерседес», возле которого кругами ходили двое подозрительного вида босяков в пижамах под надзором здоровенного хмурого санитара.

Они хмуро воззрились на вышедшего из клиники стильного мужчину в прекрасном дорогом костюме, чисто выбритого и благоухающего французской парфюмерией, и с ним неопределенного возраста мужика с помятым лицом в точно такой же пижаме, только несколько более опрятного и здорового цвета. Он медленно брел за франтом, смотря себе под под ноги с таким видом, словно видел их впервые.

Не привык ходить.

На крыле джипа значилась свежая вмятина, вероятно, нажитая совсем недавно, быть может, даже в этой поездке в больницу.

— Машину тоже я помял? — спросил Владимир тоном Шурика, виновато говорящего кавказскому милиционеру: «Часовню — тоже я… разрушил?» — «Нет, это до вас. В четырнадцатом веке».

Микулов, не ответив, открыл дверцу и указал Свиридову на переднее сиденье.

— Куда едем-то? — уже почти весело спросил Владимир.

— На базу.

* * *

Владимир прожил на этой базе неделю. Прожил более чем сносно, особенно если сопоставлять это житье-бытье с нудно и серо волокущимся, как пьяница по осенним лужам, существованием в больнице.

База представляла собой внушительный трехэтажный коттедж с подземным гаражом и даже вертолетной площадкой, обнесенной высоченной бетонной стеной.

На базе были бассейн, теннисный корт и сауна. В общем, типичный рай для новых русских.

Свиридова кормили от пуза, обращались вежливо, но очень сдержанно: постоянно чувствовалось, что в воздухе буквально разлито тяжелое, недоброе напряжение — словно чья-та могучая воля, как цепь на шее разозленной собаки, мешает всем этим людям, безвылазно сидевшим на базе, броситься на Свиридова и послать его вдогонку за своим товарищем, который попался Владимиру под горячую руку и глупо погиб в банальной ресторанной драке.

Он пару раз пытался шутить:

— А меня что, на убой кормят, да?

…Но всякий раз ответом на его слова было угрюмое молчание или — в самом крайнем случае — быстрый цепкий взгляд исподлобья.

Впрочем, ему потребовалось больше недели, чтобы понять, что к нему относятся недоброжелательно не потому, что он случайно убил их коллегу.

Неприязнь и тяжелое подозрение вызывались только одним: у начальства этих людей был какой-то особый замысел в отношении Владимира.

…Свиридов мирно сидел в отведенных ему апартаментах и смотрел футбол, когда в комнату бесшумными шагами вошел его больничный избавитель — Микулов.

— Собирайся, — коротко сказал он.

Владимир окинул взглядом свое одеяние — тренировочные трико, майку и шлепанцы — и ответил:

— А я вполне собран. Сейчас только вот еще курточку накину.

— Ты не понял, — холодно отчеканил Микулов и бросил на диван вешалку с отличным черным костюмом и отглаженную белую рубашку. — Побрейся, умойся, переоденься — и поехали.

— А, к тому, за чей счет меня откармливают? — сказал Владимир. — А мне можно будет ему пожаловаться, что за все время пребывания тут не дали выпить ни одной бутылочки пива и не подсунули какую-нибудь ну самую завалящуюся телку… то есть особь женского пола?

— Можно, — отозвался Микулов. — Только, я думаю, говорить будет в основном он.

— Понятно, — отозвался Владимир. — Запись в жалобную книгу отменяется.

— Тебе десять минут на сборы, — бросил Микулов и вышел.

…Свиридов подошел к огромному, от пола до потолка, чуть затемненному зеркалу и рассмотрел в нем свое по-прежнему небритое, но уже куда как посвежевшее лицо с глубоко запавшими и смотрящими все еще диковато, но уже вполне осмысленно глазами. И подумал, что, в принципе, над ним хорошо поработали в больнице, и еще лучше поработал его собственный организм, который шеф «Капеллы» полковник Платонов нередко сравнивал с телом большой хищной кошки. Тигра, пантеры или барса. Кошки, которую можно пронзить насквозь, расстрелять в упор или раздавить камнем, но всякий раз раны на могучем теле затянутся, поползут волны неиссякаемой звериной силы по жилам, и снова — в который раз! — хищник встанет и ступит на тропу, по которой еще недавно ушел его убийца… и еще свежи его следы — свежи предательски, губительно для того, кто их оставил…

Владимир быстро привел себя в порядок с четкостью и слаженностью действий человека, которому не чужд военный порядок и для которого сорок пять секунд на полный ритуал одевания не был заоблачным ориентиром, и одновременно с вальяжностью много и разнообразно пожившего эпикурейца.

Затем хитро прищурился, глядя в зеркало: хорошо ли на нем сидит костюм? — а потом нараспев произнес сакраментальную фразу:

— Ну что ж… подлецу все к лицу.

Когда Микулов вошел вторично, свежий, бодрый, причесанный, тонко и ненавязчиво благоухающий дорогим парфюмом Свиридов с безмятежным видом сидел на диване и лениво рассматривал свое изображение в зеркале.

Микулов ничего не сказал, но видно было, что он не ожидал такой разительной перемены во внешнем облике Владимира. В самом деле, он недооценил этого человека, проскочила предательская мысль, но Микулов тут же брезгливо, как поганую земляную жабу, растоптал ее и произнес:

— Быстро ты. Ну что ж… на выход.

* * *

— Ага, вот и вы, — произнес высокий мужчина в простой серой рубашке с короткими рукавами и повернулся к вошедшим в просторные покои — иначе не назовешь этот безразмерный, почти лишенный мебели зал с высокими потолками и двумя роскошными люстрами — Микулову и Свиридову. — Добрый день, Владимир Антонович. Рад вас видеть.

Свиридов буквально прокатился тяжелым взглядом по этому узкому, длинноносому лицу с мелкими чертами, мягкими скулами и обманчиво безвольным круглым подбородком.

Стоящий перед ним человек изрядно походил на какую-то нескладную злокачественную помесь Буратино и Папы Карло — но вот только в глазах тлело что-то цепкое, будоражащее, опасное…

Свиридов коротко и сдержанно кивнул человеку в знак приветствия.

— Микулов, вы мне больше не нужны, — проговорил тот и сделал небрежный жест рукой. Микулов четко повернулся на каблуках и вышел, осторожно прикрыв за собою массивные двустворчатые двери.

— Меня зовут Евгений Ильич Бородин, — представился человек. — Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, — и он указал Владимиру кресло напротив себя. — Прошу вас, чувствуйте себя как дома.

— Да за этим дело не станет, — отозвался Владимир, — в последнее время я сменил такое количество мест дислокации, что почувствую себя комфортно даже в мусорном контейнере. Впрочем, в больнице, в которую, по-видимому, меня поместили именно вы, я примерно и чувствовал себя, как в мусорном контейнере.

Евгений Ильич снисходительно улыбнулся.

— У вас довольно своеобразное чувство юмора, — сказал он. — Правда, вы довольно неудачно выбираете моменты, чтобы его демонстрировать, но тем не менее…

— Да, мне уже напоминали об этом, — перебил его Свиридов. — Наиболее неудачно за последнее время я пошутил в ресторане, где мне, кажется, попались под горячую руку несколько ваших людей.

Евгений Ильич постучал полусогнутым пальцем по подлокотнику кресла. Выражение его лица не изменилось, но в выразительных глазах появилось нечто такое, что не позволяло Свиридову покойно и комфортно распустить мышцы и «чувствововать себя, как в мусорном контейнере»… То есть уютно.

— Зачем вы все это мне говорите? — холодно спросил Бородин.

— А затем! Затем, чтобы вы, наконец-то, объяснили мне общедоступно, коли уж я такой непонятливый уродился… зачем все постановочные трюки с лечением от алкоголизма и заботливым недельным уходом и кормежкой от пуза… разве что памперсы не меняли…

— Не меняли? — не изменяя каменного положения в кресле, спросил Бородин.

— Нет, не меняли, и я хотел бы пожаловаться и обратить на это ваше внимание! И вообще… я пускаю в расход ваших людей, а вы строите из себя заботливого опекуна. Так зачем я вам понадобился?

Бородин распустил свои тонкие губы в снисходительной улыбке и после паузы ответил:

— Ну хорошо, я вам скажу. В двух словах, без лирических отступлений, как вы просили. Одним словом, я хочу, чтобы вы… чтобы мы, — мягко поправился он, — возродили отдел «Капелла».